1
Мартовское солнце сняло морозные узоры с окон. Дорогин положил карандаш на раскрытую тетрадь с записями и, подняв голову, взглянул на свой старый сад. В просветах между деревьями снег стал ноздреватым, как пчелиные соты.
Возле самого окна на длинной ветке яблони покачивался красногрудый снегирь и весело посвистывал:
— Фить, фить…
Дорогин смотрел на него, как на старого друга. Издавна снегири со всей округи слетались к нему в сад. Началось это ещё в ту пору, когда под окном на месте яблони стояли черёмуховые кусты. Недели через две после приезда в село Вера Фёдоровна попросила:
— Помогите мне устроить столовую для птичек…
Из обрубка старой берёзы Трофим вытесал корытце, и они вместе подвесили его между чернокорых стволов черёмухи… Теперь оно, старое, обвязанное проволокой, висело под яблоней. В нём лежали остатки золотистого проса.
Три снегиря выпорхнули из корытца и расселись по веткам; подняли серенькие клювы, похожие на семечки подсолнечника, и засвистели веселее и задорнее прежнего. Трофим Тимофеевич провёл рукой по бороде, как бы расправляя волнистые пряди.
— Весну почуяли! Собираются в отлёт на север…
На следующее утро снегирей уже не было, и Дорогин убрал корытце до будущей зимы.
С крыши падала звонкая капель. Соседи сбрасывали с домов спрессованный морозами снег.
Дочь, одетая в ватную стёганку, повязанная по-весеннему лёгким платком, поставила лестницу и с лопатой в руках подымалась на крышу.
— Поосторожнее, Верунька, — предупредил отец. — Не провались.
Крыша была старая, гнилая, с многочисленными проломами и трухлявыми латками. В летнее время, подобно болотной кочке, покрывалась бархатистым зелёным мхом. Трофим Тимофеевич опасался — вот-вот рухнет она, и ливневые осенние воды просочатся через потолок. Надо новую, шиферную — Веруньке в наследство, чтобы ей потом не было лишних хлопот да забот.
Калитка открылась, и во двор вбежали два подростка — веснущатый Юрка Огнев и длиннолицый Егорка Скрипунов.
— Вера, слазь! — потребовали они. — Мы сами сбросаем… — И, один за другим, взобрались на дом.
— Полегче, ребятки, долбите. Полегче! — напоминал Трофим Тимофеевич, глядя на беспокойных юных помощников. — Не проткните крыши лопатами.
«Заботливые!.. — Старик задумчиво сдвинул и без того сросшиеся над переносьем брови, вспомнил внука. — «Приедет ли нынче Витюшка? Неугомонный хлопотун: «Я сам сделаю, сам…» И Аврик был такой же…»
…В марте 1942 года в село привезли детей из осаждённого Ленинграда. В пути они пережили бомбёжки на льду Ладожского озера. В одну из бомбёжек Аверьян Северов, сухонький паренёк с заострившимся носом на узком лице, потерял дедушку и бабушку, с которыми ехал в эвакуацию.
Подводы с детьми остановились возле правления колхоза. Их окружили женщины и старики.
Над селом пролетала с громким перекликом стая галок. Аверьян встрепенулся:
— Грачи! Скоро весна!
— Обознался малость, — поправил его Дорогин. — Здесь первыми прилетают галки.
— А грачи когда? Я очень люблю птиц.
— Их нельзя не любить. Знаешь почему? — Трофим Тимофеевич положил руку на угловатое плечо мальчугана. — Если бы не они…
— Тогда гусеницы сожрали бы всю зелень.
— Верно! — Старик взял мальчика за бледную тонкую руку. — Пойдём, Аврик, жить ко мне.
Дома ещё с порога объявил Кузьмовне и дочери:
— Сына привёл!..
Мельком взглянув на отведённый ему угол, где стояла старая детская кровать с голубой спинкой и блестящими шарами, Аврик бросился к окну, за которым на гибких ветках покачивались птички.
— Ой, снегири! Красные, как яблоки!.. Я сделаю для них новую кормушку.
— Однако, эта хороша покамест…
Мальчик понял, что Трофим Тимофеевич дорожит своей давней поделкой, и обвязал корытце проволокой.
В мае Дорогин взял приёмыша в сад. Там мальчика увлекало всё. Он научился наносить пыльцу на цветы яблонь, выбранных для искусственного опыления; осенью высевал гибридные семена на грядке. В книге для записей Трофим Тимофеевич завёл особый раздел: «Гибриды Аврика».
На следующее лето разразилось несчастье: в одном из боёв на Курской дуге погиб Анатолий. И старик ещё больше привязался к своему юному приёмному сыну.
— Аврик — моя смена, — говорил он сотруднику газеты, приехавшему в сад. — Мне хочется, чтобы парень носил мою фамилию, но не знаю, как подступиться к этому делу.
А через три месяца Аврик получил письмо от дедушки. Старик писал, что после бомбежки он в бессознательном состоянии был доставлен в санитарный поезд и полгода пролежал на больничной койке. Теперь живёт в соседнем городе. Внука считал погибшим. И вдруг добрые люди сказали: «Прочитайте в газете»… Скоро приедет за ним…
Аврик бросился собирать свои вещи, но, взглянув на Трофима Тимофеевича, растерянно остановился: ему не хотелось огорчать доброго старика. А что же делать?..
— Поезжай… — чуть слышно промолвил Трофим Тимофеевич. Только и нас помни…
Теперь у Дорогина два юных друга. Полюбят ли они сад так, как любил Аврик Северов?..
Когда крыша была очищена от снега и Вера с мальчиками спустилась на землю, старик сказал:
— Завтра поеду в сад.
— И мы с вами! — объявил Юрка и взглянул на друга. — Правда, поедем?!
— Конечно. У нас каникулы.
И ребята затормошили садовода:
— Дядя Трофим, возьмёте нас? Возьмёте?
— Рано собираешься, папа, — попробовала отговорить Вера.
— Надо авриковы скворешни поправить, новые сделать. Однако, скоро гости пожалуют…
Вера знала, что отец любит наблюдать в саду пробуждение весны, и сказала, что сейчас пойдёт туда и приберёт в том доме.
«Это у неё от матери», — отметил Трофим Тимофеевич. Забота дочери стала вдвойне приятной, и он молча кивнул головой.
2
Как всегда перед весной, Трофим Тимофеевич приехал в сад ночью; Алексеича спросил:
— Гостей не видно, не слышно?
— Вот-вот нагрянут… Я двенадцатую квартерку готовлю.
Взглянув на новые скворешницы, сложенные горкой у крыльца, Трофим Тимофеевич похвалил сторожа и вошёл в дом, построенный своими руками, по чертежам жены. Это она посоветовала переднюю стену выдвинуть конусом и прорубить три окна. Полуокружённый стеклом стол стоит, как в фонаре. Весь день светит солнышко, и хорошо виден сад.
Возле стола — шкаф с книгами, с инструментами. Направо — кровать, налево — обеденный стол. И всё здесь блестит чистотой. Потолок и стены побелены, пол не только вымыт, но протёрт с песком, на окнах — чистые занавески.
«Всё у неё от матери», — снова подумал Дорогин о дочери.
Алексеич принёс из сторожки только что вскипевший чайник и в комнате запахло лесной душицей. К такому чаю да хороших бы яблок! Давно не пробовали тех, что для проверки отложены на хранение.
Дорогин попросил зажечь фонарь. Сейчас они наведут ревизию. А чай подождёт.
Они спустились в глубокое, довольно тёплое подполье. Там Трофим Тимофеевич повернулся не направо, где хранились яблоки, а налево, где на полках лежали корневища георгинов, похожие на огромных пауков. После смерти жены старик едва ли не половину времени стал отдавать цветочным грядкам. Сам выращивал рассаду. Из разных городов доставал клубни и луковицы.
«Оставила Вера Фёдоровна мужу в наследство свою заботу о бесполезных цветах», — подумал Алексеич.
Однажды он слышал, как Сергей Макарович, не выдержав, упрекнул садовода:
— Лучше бы ты подсолнухи на силос сеял…
— Сам Мичурин занимался цветами, лилии выводил, — с достоинством знатока сообщил Трофим Тимофеевич. — От него Лев Толстой розы…
— А ты пока ещё не Лев и не Мичурин.
— Цветы нужны везде и всегда. Ребёнок родится — неси матери цветы, свадьба справляется…
— Ну, на свадьбе была бы водка…
— Умрёт человек — тоже цветы.
— Ничего, хоронили без забав и, понимаешь, ни один покойник не обиделся, из могилы не встал.
— Посмотрите: во всех советских городах — цветы…
— Так то — в городах. У нас — деревня.
— А мы к чему идём? А? — спросил Дорогин, хитровато прищурившись. — Деревню с городом решено поравнять. Знаете про это?
— Ты цветочки да травку-муравку к политике не приплетай. — Забалуев погрозил пальцем. — Я на политике, как говорится, зубы съел. Деревню с городом мы равняем по машинам, по работе. Вот! — Побагровев, он выкрикнул — Запрещаю писать трудодни за такую чепуху.
— А я и не писал. Это для души. Для сердца. Первого сентября ко мне детишки приходят, в школу букеты уносят…
— Баловство! А ты — потатчик!..
В конце лета Дорогин нарезал большой букет и перед началом заседания правления незаметно поставил на стол председателя. На бумажном пояске написал: «А мы живём! Наперекор всему — цветём!»
Прочитав надпись, колхозники переглядывались: что- то будет сейчас? Столкнутся два кремешка — полетят искры!
Увидев букет, Забалуев фыркнул, схватил вместе с кринкой и хотел выкинуть в окошко, но в комнате раскатисто гремел хохот, и Сергей Макарович, крякнув, словно от натуги, поставил его рядом со столом.
— Не люблю, когда перед глазами пестрота мельтешит…
…Припомнив всё это, старики рассмеялись. Дорогин приподнял одно корневище, другое, третье, — все георгины здоровы! У всех просыпаются ростковые глазки. Пора подымать наверх и высаживать в ящики.
Потом, освещая путь фонарём, он направился в соседнее отделение. Там пахло осенним садом. На полках лежали яблоки зимних сортов. Одни уже сморщились, как печёная картошка, на других сквозь румянец проступали тёмные пятна. Но много было и таких, которые даже при слабом свете фонаря сияли, словно золотые слитки.
Садовод брал яблоки по выбору и передавал Алексеичу. Осмотрев все испытываемые сорта, они поднялись в комнату и сели за стол. Трофим Тимофеевич положил перед собой тетрадь, в которой для каждого сорта была отведена своя страница. Там были оттиснуты разрезы плодов, указан вес и дано описание. Теперь Дорогин разрезал яблоки, давал попробовать Алексеичу и пробовал сам.
— Ну, каков вкус?
— Потерялся вкус. Мякоть рассыпается, как мука.
Трофим Тимофеевич делал отметку и подавал ломтик от другого яблока.
— Это ядрёное! — хвалил Алексеич.
— Да, сочное, — соглашался садовод. — Недавно достигло полной зрелости. Может храниться ещё месяца два.
— А чай-то у нас остыл.
— Подогреем. Сначала работу закончим. Дерево, знаешь, в плодах, а человек — в трудах.
3
На следующее утро Трофим Тимофеевич проснулся затемно; накинув шубу на плечи, вышел на крыльцо.
Небо было чистое, синее. На востоке возле самой, земли появилось светлоголубое пятно; увеличиваясь, раскинулось большим цветком. Это были первые проблески зари.
Едва ощутимый ветерок шевелил волосы. Приятный морозец несмело пощипывал щёки. Всё предвещало близкий перелом погоды.
Повернувшись лицом в сторону соснового бора, где каждую весну по утрам токовали косачи, Трофим Тимофеевич приложил ладонь к уху и прислушался. Всё отдыхало в лёгкой тишине.
— Молчат. А завтра-послезавтра, однако, начнут. Надо зарядить патроны…
Прошёл в сад. Корка нетронутого, никем нетоптанного снега гудела под ногой, как стальная броня. Прекрасная пора! Можно без лыж идти куда угодно, как по асфальту. Но так будет недолго: поднимется солнце, и тот же снег на открытых полянках превратится в кисель. Надо торопиться!..
Светлоголубая утренняя дымка большим крылом распростёрлась над садом. Дорогин шёл к сопке, что возвышалась неподалёку. Там, под сугробом снега зимовали сливы. Среди них были гибриды: «Гляден № 1», «Гляден № 2»… Одиннадцать номеров!
— Трофим Тимофеевич любил бывать на сопке, — с неё открывалась даль…
…Через сопку пролегали косульи тропы. В весеннюю и осеннюю пору над нею пролетали утиные стаи и большие косяки говорливых гусей. В молодости Трофим частенько подымался сюда. Иногда с ним приходили ссыльные, которым царские власти запрещали пользоваться ружьями. Отдавая на часок свою дробовую берданку, он, бывало, говорил:
— Иди на устье Жерновки. А я останусь здесь, настороже…
На лысой бесснежной вершине рос дикий лук, не боявшийся ни морозов, ни засухи. Крупные луковицы глубоко пустили корни в жёсткую землю. На сочных стеблях подымались синие соцветия. В первое лето своей жизни в селе Вера Фёдоровна, попробовав луковицы, посоветовала послать редкое растение в ботанический сад Томского университета. Он так и сделал. С тех пор и завязалось знакомство с профессорами. Находке было присвоено название — лук Дорогиных. А теперь на вершине сопки — могильный холмик. Вера любила с высокого обрыва смотреть вдаль, на реку, что проложила себе путь среди каменных громад, на город, окутанный сизой дымкой, на ковыльные просторы заречной степи…
Бойкий рассвет спешил к сопке с юга. И он опередил старика. Дорогин ещё был на половине пути, а утренний луч уже осветил её.
— Вот и ещё одна весна… — Старик склонил голову. — Без тебя, Вера…
Внизу сияли, словно огромные зеркала, снежные просторы. Манили к себе. Трофим Тимофеевич, прищурив глаза, посмотрел во все стороны.
Вдоль Чистой гривы узкой лентой протянулся низкорослый бор. По нему в ночной буран шёл в село Вася Бабкин.
Старики рассказывали, что в дни их молодости там стояли сосны толщиной в два обхвата. И он, Трофим Дорогин, ещё помнит высокие деревья. Их вырубили! Но бор всё же уцелел. Сейчас он, оберегаемый людьми, подымается с каждым годом. Верунькины внуки будут любоваться деревьями толщиной в два обхвата!
Трофим Тимофеевич повернулся лицом к реке, за которой расстилалась степь. Два десятилетия назад там темнели одинокие юрты кочевников, тучами передвигались отары, чёрным вихрем проносились байские табуны. Теперь по берегу раскинулось большое село. Вчерашние кочевники построили дома. Самое большое здание — школа. На окраине селения — кирпичный корпус. Это мастерская МТС… Не дожила Вера до больших перемен. Кедры, привезённые из гор, сторожат её покой…
Подымаясь над хребтом всё выше и выше, солнце раскалялось в ясном небе. Снежная корка ослабла и крошилась под ногами. Проваливаясь по колено, Дорогин спускался в сад.
Навстречу ему бежали ребята. За ними брёл Алексеич с фетровой шляпой в руках.
— И что бродит человек с голой головой! — ворчал с дружеской озабоченностью. — Глаза да глазаньки за тобой нужны!..
— Конечно, нельзя так, — поддержал Юрка.
— Недолго и простудиться, — добавил Егорка.
— Ну-у? — шутливо переспросил старик, склонившись над ребятами. — Я не лысый. Меня волосы греют.
Шляпы он не принял.
— Весну надо встречать с открытой головой!..
Но Алексеич настойчиво нахлобучил ему шляпу на голову.
— Вот так!.. А Верунька приедет — расскажу, что ты по утрам разгуливаешь нараспашку. Никакой дисциплины не признаёшь, — рассердился старый солдат. — Беда с тобой!..
Мальчуганы шагали рядом с садоводом, запрокинув головы, чтобы видеть его лицо.
— Мы пришли помогать.
— Перво-наперво — скворешники поделать.
— Работы, ребятки, хватит. Надо ящики сколачивать, георгины садить. А вечерком патроны зарядим. Будем поджидать, когда на утренней заре косачи голос подадут…
Дорогину очень хотелось сводить своих юных друзей на косачиный ток, и он каждую ночь перед рассветом выходил послушать птиц. А косачи молчали. Школьные каникулы уже заканчивались, ребятам пора возвращаться в село. Но самых весёлых вестников весны они всё же дождались. В последнее утро Юрка заметил чёрное пятно на вершине тополя, возвышавшегося над прибрежным яром, и хлопнул в ладоши:
— Скворец! Скворец!..
Юрка побежал туда, Егорка — за ним.
Когда ребята приблизились к тополю, на вершине уже сидели три скворца. Пощебетав, они перепорхнули на другое дерево, но вскоре и оттуда снялись. Мальчики следили за их полётом, пока чёрные точки не исчезли далеко за рекой.
— Улетели!..
— Что-то не поглянулось им!..
— Это были разведчики, — успокоил ребят старик. — Завтра появятся основные силы.
Скворцы появились раньше. На вечерней заре уже щебетали на всех тополях садозащитной лесной полосы.
— Поют отходную гусеницам и червям! — улыбнулся Дорогин.
Каждый день он проходил по саду и отмечал перемены. Возле тополей снежная толща лежала нетронутой, но на открытой поляне косые лучи солнца как бы слегка взъерошили её. А через несколько дней пронзили снег до самой земли, и он стал похожим на взборождённую ветром, белую от волн, поверхность озера.
В холодную ночь снежные козырьки промёрзли и стали светлыми, как стекло. Едва лучи солнца успели тронуть эти прозрачные пластины, как они начали обваливаться с тонким серебристым звоном.
Прошёл ещё день, и всюду засияли первые весенние лужицы. Кое-где показались ветки стланцев.
— Через недельку начнём обрезку яблонь, — объявил садовод Алексеичу после очередного обхода. — А пока я съезжу в село…
Но он откладывал отъезд со дня на день, ждал, когда затокуют косачи. Ему хотелось привезти домой краснобрового полевого петуха с большим, похожим на лиру, хвостом.
4
В Глядене весь день звенела бойкая капель, а ночью мороз проутюжил последние снега и на месте исчезнувших луж оставил хрупкие ледяные мосты. Они звонко дробились под ногой и как бы напоминали зиме, что она уже сломлена — и ничто ей не поможет.
Сергей Макарович остановился посредине двора, полной грудью вдохнул по-утреннему свежий, как бы искристый воздух и почувствовал — накануне в полях догорали-дотаивали снега, на увалах оголилась земля, а в сосновом бору обмякла и посвежела хвоя. На востоке заиграла огненная полоска, а потом острые лучи метнулись на синий склон неба и принялись гасить звёзды. Сергей Макарович сдвинул шапку на затылок и прислушался. Где-то далеко бормотали на току тетерева, будто роняли на ледок мелкие горошины.
— Проспал! — укоризненно тряхнул он головой. — Эх, че-ёрт возьми!
Хоть бы раз сходить на охоту. Заржавевшее ружьё без толку висит на стене.
Но что скажут колхозники? Председатель гоняется за полевыми петухами!..
— Проспал я сколь долго, — повторил упрёк Забалуев, — аж косачи растоковались!..
Ещё в первые годы коллективизации, когда колхозы были мелкими, у Сергея Макаровича сложилась добрая привычка — каждое утро всюду проверить работу, расставить силы, показать, что и как лучше сделать. Он гордился тем, что в любой час мог ответить, кто, где и чем занят. Вот и сегодня он за каких-нибудь двадцать минут побывал в свинарнике, заглянул в курятник, в скотном дворе посмотрел на дойку коров, а потом направился к амбарам, где хранилось семенное зерно.
Он шёл серединой улицы, присматриваясь к домам. В окнах загорались огни, над кирпичными трубами кудрявились дымки.
У Огнева темно. Не дело это, не дело!.. Сергей Макарович подбежал к окну и побарабанил пальцами по. стеклу. Потом загрохотал сапогами по ступенькам крыльца. Никита Родионович сам открыл дверь и молча ждал, когда председатель войдёт в дом.
— Худо, бригадир, худо, — упрекнул Забалуев. — Не похвалят нас колхозники. Чую, определённо будут ругать… Я ведь не тебя, а себя попрекаю — проспал. А знаешь, как бывает на косачином току? Главный токовик прилетает первым!
— У токовика — одна забота…
— У нас с тобой тоже одна — о посевной.
— Нет, не одна.
— Ты насчёт соревнования с Шаровым? Обгоним!.. Ну, мне надо бежать, как говорится, большое хозяйство на плечах, весь колхоз…
Задержавшись на пороге, Забалуев предупредил:
— Не опаздывай… Пробный выезд — большое дело. Мы раньше всех проводим…
На улице он остановился, посмотрел вправо, влево, с чего начать. Надо забежать на конный двор и проверить, хорошо ли конюх обрубил копыта лошадям, кузнеца — поторопить с изготовлением скоб к дверям полевого стана; в шорной мастерской необходимо взглянуть на новые хомуты; в деревообделочной посмотреть, как выстрогали черенки к лопатам. Везде нужен хозяйский глаз председателя! И Сергей Макарович, повернувшись, широкими, размашистыми шагами двинулся в сторону конного двора.
5
Прошло несколько дней. Забалуев ранним утром выехал из села. Запряжённый в ходок — лёгкую тележку с коробком — кузовом из черёмуховых прутьев поверх гибких дрожек, Мальчик бежал по дороге, мимо той частички выгона, что была распахана осенью. Крепкие, круглые, словно выточенные, копыта коня глухо стучали о землю, успевшую оттаять на какой-нибудь сантиметр. Колёса то проваливались в борозды, пропаханные на повороте тракторными плугами, то ударялись о гребни.
Солнце уже успело пробудить талые воды, и светлые ручейки текли от увала к дороге. Девушки, прокладывая лопатами маленькие поперечные канавки и устраивая плотинки, преграждали путь воде, заставляли её растекаться по всему полю и, как в губку, впитываться в землю. Свернув с дороги, Забалуев направился к ним.
— Здравствуйте, девки! — зычно крикнул, окидывая взглядом всех, и придержал коня возле Лизы. — В наступленье двинулись? Хорошо! Ой, хорошо!
— Ковыряемся, — ответила звеньевая и с такой силой воткнула лопату в пласт, что сталь звякнула о мерзлоту. — Земля-то как следует ещё не отошла.
— Ничего, вы проворные. По вашей силе эти канавки— пустое дело. Летом от комаров отбиваться — тяжелее такой работы.
— А вот попробуйте сами.
— Не испугаешь. На меня этот председательский хомут надели, а мне бы милее выходить с вами на любую работу.
Забалуев выпрыгнул из ходка и, отдав вожжи Лизе, взял у неё лопату. Девушки сбежались к нему и смотрели, пересмеиваясь:
— Горячку принялся срывать!
— Добрался до работы, как голодный до блинов!
— Кто круто берётся, тот скоро устаёт.
— Ну, нет, — спорил Забалуев. — У меня норов одинаковый: как утром начну, так до вечера не сбавлю. Можете по часам проверять.
В его больших бронзовых руках лопата то и дело взлетала над землёй и, блеснув остриём, звонко вонзалась в землю. На обочину канавки ложились мёрзлые комки.
— Без работы кровь застаивается. А за дело возьмёшься — по всем жилам закипит! — Забалуев говорил громко, словно возле него были глухие.
Окружив крутого на работу человека, девушки восхищались им, как на лужайке лихим плясуном:
— Вот откалывает! Никому не угнаться!
— За семерых сробит!
А Забалуев, сбросив ватник и расстегнув ворот гимнастёрки, продвигался по полосе всё дальше и дальше, словно и в самом деле решил весь день копать канавки.
— Так вы, Сергей Макарович, оставите всех нас без трудодней! — Лиза, смеясь, ухватилась за черенок лопаты.
Забалуев вспомнил, что у него много других дел, и сдался.
— Как говорится, продолжайте свое наступленье! — Возвратил лопату Лизе. — Канавки прокладывайте поближе одна к другой. — Попинал землю носком сапога и самонадеянно тряхнул головой. — Пшеницы здесь схватим много! Ой, много! Прогремим, девки, на всю округу! В газетах нас расхвалят! Портреты напечатают!..
Он оделся, взял вожжи и, вспрыгнув в коробок, подбодрил коня:
— Веселей, Мальчик! Ми-ила-ай!
Стуча колёсами по бороздам, тележка уносила Забалуева к дороге, по обочине которой шёл Трофим Тимофеевич. Дул встречный ветер и закидывал пряди белой бороды садовода то на одно, то на другое плечо. На спине и груди у него покачивались косачи с крутыми завитками хвостов.
— Ишь, каких петушков заполевал! — завистливо воскликнул Сергей Макарович и поторопил Мальчика: — Веселей, дружок! Веселей!
Поравнявшись с охотником, остановил коня.
— Садись подвезу.
— Я привычный пешком ходить.
— Не ломайся. Прыгай в коробок. Ведь мы с тобой рядком ещё не ездили… За мою критику обижаешься? Ну, погорячился я. Прямо тебе говорю. В семье, сам знаешь, всякое бывает. А колхоз — семья. Друг друга надо понимать. Садись.
И Дорогин, впервые уступив Забалуеву, сел в плетёный коробок. Тонкие стенки захрустели и раздались в стороны.
Сергей Макарович громко рассказывал:
— А я, понимаешь, ездил смотреть, как задерживают талые воды. Хорошо девки работают. Ой, хорошо! Хвалю Лизавету. Но Вера тут развернулась бы лучше, показала бы удаль и сноровку. Зря не послушалась меня.
— Хорошо, что не послушалась. Пусть занимается одним делом.
— Да ведь коноплю-то мы сеем без плана. Для себя. На верёвки да на масло. И, кроме одного меня, никто Веру не похвалит.
— Она не для похвалы работает.
— А для чего же другого? В чём её интерес? Не грех бы со мной поделиться. Я, понимаешь, не чужой человек. Самый близкий родственник!
Трофим Тимофеевич давно слышал, будто бы Вера дала Семёну слово и обижался на дочь, — не поговорила с отцом, не посоветовалась, но себя успокаивал: «Может, пронесёт тучу мороком. Со временем одумается». Всё чаще и чаще заговаривал о Васе Бабкине, но Вера, смущённо краснея, или отмалчивалась, или переводила разговор на другое. Сейчас слова Забалуева задели больное, и старик косо посмотрел из-под нахмуренных колючих бровей:
— Что, что?..
— Сватами, говорю, скоро будем!
— Кому знать, что случится завтра!
— Ну, ну! — Сергей Макарович погрозил пальцем. — Между детьми давно всё решено. И ты не прикидывайся. Или собираешься перечить?
— Не здесь бы говорить об этом. И не так. Пора бы знать порядок…
Старик замолчал. Забалуев — тоже. «Характерами дочка с батькой одинаковы, — упрямства в них, как в редьке горечи».
Но, всегда шумный и беспокойный, Сергей Макарович не привык молчать подолгу. Протянув руку в передок коробка, где лежала связка косачей, он ухватил одного за мохнатую лапку и дёрнул к себе на колени; провёл рукой по чёрному с сизым отливом перу, поднял и, покачав на ладони, прищёлкнул языком:
— Ишь, какой хороший! Тяжёлый! Наверно, у тебя от четырёх-то плечо занемело?
— Ничего. Носил по пятьдесят селезней!..
Сергей Макарович пощупал грудь косача, выщипнул несколько пёрышек и присмотрелся к белой пупырчатой коже.
— Мягкий петушок! Из такого суп выйдет наваристый!
«Этот — Юрке, — про себя отметил Дорогин, — а вон тот Егорке…»
Недовольно кашлянув, Забалуев бросил косача под переднее сиденье. Спустя минуту принялся упрекать:
— Огородники жалуются: — не помогаешь. Спихнул с плеч и рад.
— Выращу помидорной рассады на гектар. Вот и будет помощь.
— Бригадиру молодому дал бы совет… — Сергей Макарович носком сапога шевельнул косачей. — А ты на эту дрянь время тратишь. Дурной пример показываешь! А ещё член правления!..
Трофим Тимофеевич подхватил связку косачей и приготовился выпрыгнуть из тележки. Забалуев обернулся к нему:
— Куда ты? Довезу до ворот.
— Спасибо и на этом. Хорошего — понемножку!.. Остановите коня!
Как только Мальчик замер на месте, старик, оттолкнувшись от сидения, тяжело перевалился через стенку коробка.
Повесив на плечо связку косачей, он опять зашагал по обочине грязной дороги.