I. В лесах Северного Урала

В один из июньских дней по узкой лесной тропе в горах двигался небольшой караван.

Впереди ехал хорошо вооруженный всадник-старик, за ним шли шестеро также вооруженных пеших, среди которых один был еще мальчик. Он вел тяжело навьюченную лошадь. Над головами отряда перелетала по деревьям ручная птица. Она то уносилась вперед, то несколько отставала, но все время держалась возле людей. В особенной дружбе она, по-видимому, находилась с мальчиком, которому часто садилась на голову или на плечо. Когда она залетала далеко, мальчик громким свистом призывал ее назад, к каравану.

Уже через несколько верст от железнодорожной станции, где выгрузилась экспедиция, они вступили в эту пустынную, негостеприимную местность. Леса сразу плотным кольцом охватили маленький отряд.

Дикая природа Северного Урала, болота, обнаженные скалы, суровый климат, полуторамесячное лето и семимесячная зима с морозами, доходящими до -40°, малопригодная для обработки почва – не манили сюда землепашца. В глуши негостеприимных болот и топей издавна обитали только местные уроженцы – туземцы-вогулы, или манси, главным занятием которых являются звериная охота и рыбная ловля.

Эти угрюмые леса и дикие горы с давних пор составляли приманку для рудоискателей и охотников за золотом. Постепенно они несколько и населили Северный Урал. Но разбросанные здесь на десятки верст друг от друга прииски, заводы и глухие лесные деревушки совершенно затерялись среди лесов и гор, и край сохранил пустынный вид.

Во многие заповедные уголки еще не ступала нога человека, а в иные, если кто и мог проникнуть, гоняясь за соболем и куницей, так только туземец-вогул. Но необитаемость и малопроходимость лесов, видимо, нисколько не смущали путешественников.

Чем дальше продвигался маленький караван, тем мрачнее становилась местность. Великаны-камни уперли в небо голые вершины. Однообразно-печальные леса делались все гуще и первобытнее. Вековые лохматые ели, достигавшие чудовищной толщины, сверху донизу заросли длинными прядями бородатого лишайника. Гигантские сосны, древний пихтарник, кедры, толщиной в несколько обхватов, важно выпячивали брюхо в черных густых шубах. В иных местах деревья сдвигались так тесно, что под ними царила вечная полутьма, и караван шел, точно дном глубокого ущелья, между нависших скал. Тогда уже из-за густоты леса совершенно невозможно было свернуть с тропы в сторону.

Иногда сваленные ветром или старостью великаны, насчитывавшие больше сотни лет, загромождали дорогу. Сверху эти древние трупы сплошь были одеты мхом. Стоило надавить рукой, и она проваливалась в гигантское дупло. На полусгнивших стволах росли роскошные кусты папоротника и целые семейства грибов.

Когда путники переваливали увал, чуть заметная тропка сделалась каменистой. Вдали синели «камни» и «тумпы». Иногда лошадям приходилось карабкаться на почти отвесные скалы. Но не проезжали они и полверсты, как тропка, извиваясь между гигантскими утесами, неожиданно круто спускалась на дно каменистого оврага. На склонах его журчали прозрачные ключи.

Места попадались горные потоки, шумные и пенистые. Вода их была холодна и прозрачна.

Хотя по пригоркам на солнцепеке ароматно потягивало душистой смолкой, но в логах, между гор, почва еще как следует не просохла. Лето на севере только начиналось. И в лесу еще было сыро, попадалось много болот. Каждую минуту лошадь могла оступиться с тропы и провалиться в трясину. В одном месте старик смерил глубину шестом и не мог достать дна. Приходилось все время быть начеку.

Впрочем, выросшие на севере лесные лошадки, купленные для каравана, и сами чуяли опасность. Привычные к этим дорогам, где не прошла бы никакая другая лошадь, они осторожно обходили опасные места, карабкаясь по «кокорам» (стволам повалившихся деревьев) и по камням.

– Ну, и умная животина! – восхищался старик. – Только-только вот не говорит!

Пусто и тихо было в этом глухом вековом лесу. Иногда с шумом сорвется матерый глухарь, и долго слышен в лесном безмолвии его тяжелый лет. Иногда раздастся унылая жалоба кукушки, примостившейся где-нибудь на высоком суку гигантской сосны – и снова безмолвие. Леса, камень... Опять леса, леса, леса... Никаких следов человека!

От этого гробового молчания и безлюдья веяло жутью. Даже пернатый спутник отряда как-то притих.

Однако пора познакомиться с путешественниками.

Экспедиция, отправлявшаяся на север Урала, состояла из четырех юношей-комсомольцев и двух взрослых. Мальчик пристал к ней совершенно случайно.

Старший из ребят, Андрей, в этом году закончил школу. Это был молчаливый и хладнокровный юноша, страстный охотник. Его небольшая, но крепкая фигура казалась вылитой из стали. Узкое, холодное с тонкими чертами лицо его говорило о большой энергии.

Остальные трое ребят этой весной перешли в выпускную группу школы.

Главный инициатор путешествия, Тошка Хорьков, был коренастый паренек с загорелым лицом и серыми смышлеными глазами, неудержимо живой и подвижный. Черты лица его напоминали старика, руководителя каравана, и недаром: это был его родной дед, известный на Урале золотоискатель, любивший тайгу и скитания по ней больше спокойной домашней жизни. Тошка. с детства наслушавшись его рассказов, грезил о путешествиях, запоем читал о приключениях в диких странах и был, как и старик, не столько охотник, сколько любитель скитаний по Уралу. Кроме того, Тошке страшно нравилось возиться со всякими зверюшками, птицами: на своем дворе он держал целый зверинец. В городском краеведческом музее он проводил иногда целые дни, помогая заведующему зоологическим отделением в работе.

Задумчивый, голубоглазый, с копной светлых волос, Гришук резко отличался от обоих. Это был поэт. В редком номере стенгазеты или школьного журнала можно было не встретить его стихов. Отличаясь мягким характером, он не любил охоты, как любил ее Андрей, но дикая природа Северного Урала и окружающая неисследованный край таинственность влекли его. Последнее время он много занимался собиранием народных поверий, легенд, песен и частушек.

Четвертый из ребят, Федька, толстый, с круглым лицом и румяными щеками, был, напротив, мальчик практической складки, расчетливый хозяйственник. По возрасту самый юный и не из больших храбрецов, он в опасности, однако, товарища не оставил бы. Его страстью, между прочим, было лечить всех, и сам он очень любил лечиться, хотя и отличался завидным здоровьем.

Год тому назад эти ребята совершили экскурсию на Север, но, отправившись без проводника, заблудились среди болот и едва не погибли. Пришлось просидеть на диком острове до зимы, пока не замерзли болота. Счастливый случай помог им встретиться в этих трущобах с пропавшим было без вести дедом Тошки, золотоискателем, который считался погибшим. Оказалось, что старика искалечил медведь. Несчастный не мог выбраться из лесной трущобы и два года прожил там дикарем. Обратно компания благополучно вернулась, когда в городе уже потеряли надежду видеть ребят живыми.

Эта первая экспедиция с ее опасностями только разожгла в ребятах желание проникнуть в дебри малоизученного края. Тогда и было решено предпринять путешествие в малоисследованную землю вогулов на севере Урала, у верховьев рек Лозьвы и Сосьвы. На этот раз ребята серьезно готовились к своему походу. Всю зиму они работали, изучая минералогию, геологию, флору и фауну Урала. На путешествие требовались, конечно, средства и – сравнительно с пустыми карманами ребят – не маленькие. Необходимо было купить лошадь, палатку, много разных приборов и принадлежностей для собирания и хранения коллекций. Порядочной суммы также должны были стоить сама дорога и содержание во время путешествия.

Все это не остановило ребят. Они с детства привыкли к самым суровым условиям жизни, к нужде, и все умели делать сами. Они не боялись лишений.

У Андрея отец работал курьером, у Тошки мать – прачка, Гришук был сирота, сын крестьянина, – им не в диковину было устраиваться при любых обстоятельствах. Только Федька рос, несколько избалованный матерью, служившей провизором в аптеке и нежившей свое единственное чадо.

К тому же значительную часть нужных денег пообещал дать дед, привезший из леса много пушнины.

 

II. Старый золотоискатель и «немец»-географ

Надо сказать, что Евстафий Хорьков, полжизни проведший в скитаниях по дебрям Урала, потерявший там свое богатырское здоровье, много раз искалеченный зверями, но, несмотря на свою хромоту и глухоту, все еще бодрый, сам мечтал об этом путешествии с ребятами. Последнее приключение на острове не охладило его стремления проникнуть на Север. На это у него была особая причина.

Несколько лет тому назад он открыл в глухой местности на севере Урала необыкновенно богатое месторождение золота. Но, отправившись туда через год с партией на разведки, он не нашел отмеченного им места. С тех пор с неудержимой силой его тянуло в те края. Два раза уже пытался он проникнуть к заветному месторождению, но каждый раз «не фартило», «обносило глаза» и, вместо того, чтобы найти дорогу к золоту, он едва не погибал. Золото словно пряталось, что страшно дразнило самолюбие упорного старика.

Евстафию Хорькову стукнуло этой зимой шестьдесят пять, и ребят пугало: выдержит ли он трудное путешествие по диким, малопроходимым лесам, скалам и болотам Северного Урала? А тут еще в середине зимы он прихворнул.

Тошка воспользовался этим случаем и показал старика знакомому доктору. Молодой хирург из военнопленных, оставшихся после войны в СССР, чех Ян Краль, преподававший естествознание в их школе и одновременно состоявший школьным врачом, близко знал ребят с прошлого года после их отважной экспедиции. Этой зимой, готовясь к новому путешествию, они нередко обращались к нему за разными справками по естествознанию, геологии и т. п. Молодой чех, сам интересовавшийся Уралом, незаметно сдружился с ребятами. Федька, собиравшийся впоследствии поступить на медфак, работал этот год под его руководством в школьной амбулатории, делая перевязки, приготовляя порошки и помогая в других мелочах. Ян по просьбе Тошки навестил деда несколько раз и внимательно его обследовал.

– Ну, как, Ян Яныч? – спросил однажды Тошка, когда Ян после осмотра больного вышел в другую комнату, и они сели за чай.

Но по лицу Яна и сам понял, что дела у деда неважны.

– Чего ж ты хочешь? – развел доктор руками. – Конечно, еще потянет. Опасности сейчас нет. Но не два века ему жить.

– А в экспедицию? – взволновался Тошка.

– Деда? – у Яна от удивления чуть не соскочили очки с тонкого, как у бекаса, носа. – Деда? Нет, Анатолий, ты – лунатик, право, лунатик.

– Ян Яныч, – взмолился Тошка, – без него никак нельзя. Он все ходы и выходы в лесах знает. Это был бы лучший проводник для экспедиции. Он сам только об этом и говорит. В лесу он лучше себя чувствует, чем дома. Только и ждет весны.

Ян расхохотался.

– Глупости! Почти глухой, хромой да еще ревматик... Путешественник! Хо-хо-хо-хо!

– Староверы живучи, Ян Яныч, – не сдавался Тошка. – Его отец умер ста двадцати лет.

– Крепкий организм, – согласился Ян. – Но хоть бойко бегал конь, да изъездился.

Тошка повесил голову. Это был настоящий удар. Долой все планы! Экспедиция срывалась.

Тогда, видя его расстроенную физиономию, Ян, подумав, добавил, что если старика основательно «подремонтировать» и произвести одну операцию, возможно, что он будет чувствовать себя значительно бодрее, и, пожалуй, может рискнуть отправиться в путешествие.

Он ознакомил Тошку с операцией, которую считал необходимой. Тошка повеселел. В тот же вечер он переговорил с дедом. Узнав, что после операции ему станет легче, и ходить он будет быстрее, дед согласился.

Очень хотелось старику побывать у заветных Пяти ручьев.

– Уж больно место-то правильное! Ах, какое место! – восторгался он. – Тут оно, богатство-то, и лежит! Прямо мох дери да золото бери!

Месяца через два после операции дед почувствовал себя значительно бодрее. Точно энергия начала в нем с каждым днем прибывать. И глухота уменьшилась.

В Яна он был прямо влюблен и смотрел на него, как на волшебника. «Разве сразу не видать человека? Такой худа не сделает».

Однажды, уже весной, когда сборы заканчивались, Ян неожиданно сказал ребятам, что он сам отправится с ними.

Это было встречено с восторгом.

Если дед знал Урал практически, из опыта своих бесчисленных скитаний, то Краль был представителем научного знания.

Медик по образованию, попав в качестве военнопленного на Урал, он перечитал массу литературы об Урале, в особенности по геологии и естествознанию.

Несмотря на молодость – ему не было и двадцати восьми лет, – Ян состоял членом нескольких географических Обществ и был ходячей энциклопедией. Его давно интересовал малоисследованный край, куда забросила судьба, и он втайне, еще с первого года, мечтал о такой экспедиции. Поэтому Краль сразу заинтересовался юными краеведами.

До поры до времени он молчал, так как не был уверен в ребятах. Но убедившись в их серьезности и деловитости, не задумываясь, решил принять участие в походе.

В особенности этому обрадовалась мать Тошки. На случай болезни Тошки или старика в экспедиции имелся теперь настоящий доктор. Кроме того, «немец», как называли здесь чеха – человек осторожный, зря на риск не полезет, прошел военную школу и отличный стрелок. Словом, человек, на которого можно положиться, – с таким не пропадешь. Деда ребята не очень-то слушались, а Ян пользовался у них авторитетом.

Таков был первоначально состав немногочисленной экспедиции. Весной случилось одно происшествие, которое неожиданно пополнило ее. Вышло это благодаря неугомонности ручного ворона Крака.

 

III. Крак

На дворе у Тошки, как мы уже говорили, был настоящий зверинец: белка, ежи, лисенок, два барсука, кролики. В клетках под крышей сарая свистело и верещало множество птиц. Хлопот с ними – полон рот. Всех вовремя накорми, напои, – не то крик и визг подымут на всю улицу. Беспокойная публика!

Но из всего Тошкиного зверинца никто не пользовался в городе такой широкой известностью, как проживавший на старой лиственнице в огороде ручной ворон, веселый малый и отчаянный сорвиголова.

Вороны в диком состоянии – народ трудолюбивый и серьезный. Почему из Крака вышел искатель приключений – непонятно. Надо полагать, из-за отсутствия родительского надзора в детстве. Дело в том, что Крака нашли ребята в прошлую экспедицию в лесу желторотым птенцом. Его вскормили из рук. Пока он был мал, Гришук жевал для него хлеб и вообще заменял мамашу-ворону. Но, конечно, он не мог научить сироту вороньим обычаям и приличиям. Благодаря этому из желторотого малютки вырос жуликоватый малый.

К воспитателям-ребятам вороненок привязался, как собака или котенок. И, научившись летать, не отставал от них ни на шаг. Он казался большим забавником и озорником и не раз бывал очень полезным в лесу.

Вернувшись из леса в город, он не пожелал расстаться с ребятами и поселился у Тошки на огороде.

Ребята сначала очень опасались за целость его ног и шеи, так как, выросший с детства среди людей, Крак нисколько их не боялся, и заранее можно было предвидеть, что он будет и в городе садиться всем на головы, сдергивать очки, шляпы, вырывать папиросы изо рта, залетать через открытые окна в чужие дома, производя в них настоящие дебоши.

Но, к общему удивлению, крылатый жулик, по возрасту еще совсем юный, в городе стал превосходно отличать своих от чужих. И насколько он был доверчив со своими, настолько хитер и осторожен с незнакомыми, так что ни разу не был еще бит. На базар и в центр города, несмотря на все встречавшиеся там для него соблазны, он никогда не летал один, а только в том случае, если туда ходил кто-нибудь из своих.

Кроме того, ребята не предусмотрели еще одного. Люди, когда смеются, становятся добрее. А Крак своими уморительными манерами смешил до упаду. Его подглядывания одним глазом в различные щелочки, дырочки, отверстия бутылок и пр., когда вся поза удивительно напоминала человека, ехидно подсматривающего в замочную скважину, невольно вызывали улыбку. Шутовскими прискакиваниями, приседаниями, карикатурными ужимками, ловкими мошенническими приемами, он часто заставлял хохотать даже потерпевших. И, в конце концов, этот пернатый мошенник внушил известное уважение к своему уму, способному на самые неожиданные каверзы.

После первых же похождений он быстро прогремел по маленькому городу, в особенности среди мальчишек, прозвавших его «ученой вороной».

Ребята шутили, что если бы он мог надеть очки колесами, придающие всякому вид глубокого мудреца, то, может быть, сделал бы большую карьеру.

Но Крак питал к очкам непобедимую ненависть и, увидав их, если только представлялась возможность, похищал и спускал в печную трубу. Ян лишился уже благодаря ему пары своих лучших очков. Впрочем, при желании, этот сорвиголова умел не только рассмешить, но и вывести кого угодно из терпения. Привлеченный запахом жарившихся мясных пирожков, он забирался, например, к Хорьковым на кухню и моментально стаскивал с плиты, прямо со сковородки горячий пирожок (он очень любил сырое тесто!), затем, как сумасшедший, метался с ним по избе, пока не отворяли окно.

День этого авантюриста обычно проходил в драках и веселых приключениях.

Ежедневно с восходом солнца он начинал скандалить в соседних дворах с собаками. Дрался с ними из-за костей, крал припрятанные куски, больно дергал их и кошек за хвосты, когда они мирно дремали, щипал нежившихся в грязи свиней.

Сидя у себя на лиственнице, он от нечего делать иногда целыми днями терпеливо упражнялся в подражании различным звукам. И достигал изумительного совершенства. Однажды мать Тошки, услышав громкое непрекращающееся кудахтанье, выскочила на крыльцо. Она обегала весь двор, заглянула в стайку, под крылечко, выбилась из сил.

Кур нигде не было, а клохтанье, к ее удивлению, слышалось где-то неподалеку.

– Кудах-тах-тах! Кудах-тах-тах! – надрывалась вблизи невидимая курица.

– Где же это она, угодники? Ума не приложу, – прошептала мать Тошки, даже испугавшись.

В это время взгляд ее случайно упал на ворота. Она так и обомлела.

Вон какая курица.

Крак, сидя на воротах, надрывался кудахтал.

Еще лучше он обманывал собак. Соседи Хорьковых держали маленькую пустолаечку, лаявшую дискантом: «гав-гав-гав!» Рядом жил барбос с звонким заливчатым лаем, и, наконец, неподалеку слышался густой хриплый бас сенбернара. Крак великолепно лаял на все три голоса.

Сначала с лиственницы доносился точно откуда-то издали тоненький слабый лай маленькой собачки: «гав-гав-гав!» Потом заливался злобно барбос, и, наконец, раздавался старческий дрожащий бас сенбернара.

Иногда в тихий вечер, сидя себе на дереве, он начинал так лаять и своим тявканьем поднимал всех собак в околодке. Они бесились, принимались выть. Гремел невообразимый концерт. А виновник кутерьмы ехидно наклонялся вниз, прислушиваясь: дескать, распалились как, а? Как истинный артист, он нуждался в публике и дурачился, если только вблизи находился кто-нибудь. Так иногда он начинал гоняться за петухом, стараясь выдернуть из его хвоста длинное блестящее перо. Петух сначала принимал грозные позы, но Крак уклонялся от честного боя и, жульнически припадая к земле и приседая, подбирался сзади к развевающемуся султану. Этот необычный и загадочный прием приводил петуха в замешательство. Он сконфуженно поджимал хвост, пряча его точно какую-то драгоценность, и вертелся кругом. А Крак, как вор-карманник, неотступно прыгал за понравившейся вещью. И кружились оба, пока жирный петух от усталости не садился на землю, разинув клюз.

Крак отпрыгивал тогда в сторону и, расставив широко ноги, вывертывал голову теменем к земле и ехидно глядел из-под низу то на петуха, то на ребят: дескать, что такое с ним? Посмотрите на этого дурака!

Когда дед ходил на базар, крылатый жулик сопровождал его, то сидя на плече, то прыгая около ног, как собака. По дороге он садился на вывески, задирал собак, дергал их за хвосты, стаскивал шапки с прохожих, – словом, дед шагу не мог ступить без скандала. Торговки на базаре, завидя хромого деда с птицей, мигом задергивали пологом свои ларьки или закрывали их руками, как наседки цыплят. Но Крак всегда успевал, не тут – так там. Глядишь, несет откуда-то коробку папирос или разжился кедровыми орехами, да так, что клюв и шея раздулись, как чемодан.

В конце концов, дед и мать стали уходить из дому тайком от Крака. Но это удавалось только сначала.

Видя, что дед утром пробирается задворками, хитрый плут соображал, что хотят уйти без него. Зная, что вблизи от дома его могут прогнать, он терпеливо выжидал, сидя на лиственнице. Пройдя несколько улиц и не видя нигде разбойника, дед уже радовался, что на этот раз провел Крака. Но, увы! За квартал или два от базара в нескольких вершках от его уха сзади вдруг раздавался знакомый шелестящий свист могучих крыльев. И Крак, ловко спланировав, в двух шагах впереди опускался на землю. Ехидно глядя одним глазом на деда, он орал:

– Кар-р! Кар-р!

Точно говорил:

– А вот и я, здравствуйте! Вот и я, здравствуйте!

Это выходило так смешно, что не хватало духу его прогнать. Да тут уж все равно, гони не гони!

Летом Крак с особенным жаром занимался пиратством на берегу возле купающихся. Выждав на прибрежной скале, когда публика разденется и войдет в воду, он тотчас спускался и направлялся к чьему-нибудь белью. Он старательно склевывал пуговицы и кнопочки, а все имевшиеся дырочки, рваные и штопаные места увеличивал своим долотом до таких размеров, что в отверстие могла пролезть добрая собака, а иногда случалось, что и вовсе уносил чьи-нибудь понравившиеся кальсоны или кофточку на высокую скалу и там неторопливо разрывал их на тоненькие полоски к ужасу хозяина, плясавшего в бессильной ярости на берегу, и к потехе остальных купальщиков. Потом, свесив голову со скалы вниз, как-то сокрушенно на бок, он спускал одну полоску штанов за другой, испытующе глядя одним глазом, как они кружатся в воздухе.

Оставленные на берегу шапки, пенсне, очки, носки, мундштуки, спички, булавки, шпильки, трубки он подбирал моментально и спускал их тут же в реку, чем, конечно, не приводил никого в восторг, кроме неистово гоготавших мальчишек.

Что касается его поведения при налетах в открытые окна, то у него образовалась постоянная привычка.

Сначала он с самым невинным видом садился на раму, затем перепрыгивал на подоконник, хитро и долго засматривал в комнату, разглядывал незнакомую обстановку, и, наконец, залетал внутрь, на стол. В первую очередь он хватал спички и каким-то необыкновенно ловким ударом выбивал коробок так, что все спички разлетались веером, коробку же он расклевывал на мелкие щепочки. Иногда хватал зубные щетки, ложки, мыло и удалялся с добычей на крышу. Поиграв вещью, долбанув ее несколько раз своим долотом и показав сверху огорченному хозяину, он тут же спускал ее в печную трубу. Много десятков зубных щеток, ножниц, очков, пенсне, флаконов с духами, трубок, мундштуков, ложек, пуговиц и шпилек положил он коптиться в дымовые трубы. Если припомнить все эти его проделки, то никому не будет удивительно, что у него были и враги.

Уставщик Савватий, у которого Крак вырвал из рук лестовку, «шибко гневался» и в большой ярости накинулся на Евстафия. Он заклинал его пристрелить Крака, грозил и кричал, что держать ворона в доме – незамолимый грех! К тому же «вран» и брешет по-собачьи, пугал он, за это на дом обрушатся разные несчастья.

По пути он отчитал старика за все провинности и за то, что он совсем обмирщился, водит компанию с брито-усыми табашниками, мало «началит» внука... Вообще «достиг» деда.

– Худо, ох, худо, Евстафей! – вздохнул, кончая свой разнос, уставщик. – Измалодушничались человеки, возгордились... Не хотят по божию установлению по земле ходить. По воздуху стали, аки птицы носиться... Старики молодость себе возвращают, чтобы чужой век жить. Опять и трубки эти... Думаешь, хорошо? – гневный взгляд уставщика упал на радиоприемник, установленный Тошкой. – Свели огнь с небеси и слова человеческие беси по воздуху волочат. И в дома по трубкам спущают. А человеки приемлют... Да, за это бесоприимство дадут ответ... Да и за врана, который брешет, аки пес. Задавит он когда-нибудь тебя...

Но Хорьков, несмотря на всю свою суеверность, последний год кой-чему научился около внука-комсомольца, и проповедь Савватия упала на каменистую почву. Дед считал Крака чуть не членом семьи. Его необыкновенно трогало, что ворон всегда, укараулив с лиственницы возвращение его с базара, вылетал за несколько кварталов встречать. Спускался вниз, обязательно вскакивая ему на сапог или пим, и, клюнув несколько раз, чтобы ноги остановились, надувался, горбился и обрадованно кричал:

– Кар-р! Кар-р!

Точно говорил:

– Здорово, дед! Здорово, дед!

– Ну, подумай ты, – продолжал изнемогающий от уговоров уставщик. – Придет ли подобное в голову птице? Разве ей даден ум человеческий?

– А это по-разному бывает, миленький, – ответил дед. – Смотря по людям. Есть, промежду прочим, которые глупее вороны.

Уставщик понял, куда метит ядовитый старик, и обиделся.

– Ужо тебя на том свете, Евстафей, прямо за язык повесят.

– Прости на скором слове. Не огневайся.

Теперь представьте себе ужас и горе Хорьковых и ребят, когда однажды какой-то беспризорник принес им Крака чуть живого, окровавленного.

– Вот ваша ученая ворона, – положил он Крака на лавку.

Крак едва шевелился. У него были повреждены лапы, пробита голова, оцарапан бок. К счастью, разбойник был живуч.

Ян, случайно оказавшийся у Хорьковых, сделав перевязку, обратил внимание, что у беспризорника, стоявшего у дверей и с любопытством все рассматривавшего, тоже были в крови и лицо и руки. Ян спросил, что с ним.

Из рассказа мальчугана выяснилось, что он – один из уличных приятелей Крака – с опасностью для собственной физиономии отбил его у хулиганов.

Не удивительно, что ребята и Ян, окончив перевязку Краку, заинтересовались его защитником.

 

IV. Пимка

Ян позвал его в комнату, чтобы рассмотреть кровоподтеки и царапины. Мальчик прошел в столовую, нимало не смущаясь своих лохмотьев.

На вид он был лет двенадцати, черноволосый, черноглазый и скуластый. Лицо типичное для северной части Урала, где в иных деревнях население – смесь русских с вогулами. Смышленая веснушчатая физиономия его, дышавшая удалью и озорством, оказалась в исправности, только сильно была поцарапана. Правда, еще был разбит нос и красовался здоровенный синяк около глаза, и кровью намокли волосы.

– Надо бы его сначала вымыть да постричь волосы, – поморщился Ян.

«Немец» выразительно посмотрел на деда и на ребят, и они поняли его безмолвную мысль. Дед подозвал невестку к себе. Пошептавшись между собой, они стали перебирать сундук, вытаскивая разное белье.

Беспризорник, сидя на стуле, испуганными глазами, как пойманный мышонок, следил за их приготовлениями.

– Как тебя зовут? – спросил Ян.

– Зовут зовуткой, величают уткой, – бойко ответил он. – Ну, я пошел.

Как раз в это время дед приблизился к нему.

– Нет, погоди, зовутка. Идем-ка со мной, – сказал старик, весело щелкая ножницами над его космами. – Да не бойся! Чего ты! Ох, и грязен же ты! Рыло-то моешь когда? Хоть по праздникам?

– Как же, – усмехнулся беспризорник, – завсе мою. Только черного кобеля не вымоешь добела.

– И грязен же!.. И дух от тебя... Ну, идем в паликмахерскую...

Мальчишка беспрекословно последовал за ним на кухню и расстался со своими вихрами. Потом, не дав ему опомниться, его повели в баню. Он молча, несколько удрученный неожиданным оборотом событий, вымылся. Ему дали одеться во все чистое, а кучу его грязных лохмотьев и опорки тут же бросили в затопленную печь. Мальчик сразу повеселел.

– Важнецко! Лопотина кака! – повторял он, оглядывая себя. – Чисто буржуй.

Ребята, довольные, смеялись и оставили его, чтобы накормить. Мать Тошки наварила пельменей.

Он ел так много, что Ян не на шутку испугался.

– Ничо, – едва выговорил мальчик туго набитым ртом. – Я страсть отощал. За мной много недоеденных кусков осталось. Давно так не жирал.

– Прахтикованный паренек, – одобрительно погладил его дед по голове. – Из чьих же ты будешь?

– Дальни. Никито-Ивдельски. Из вогульской деревни. Отец на приисках робит. И я робил... Да пьяный больно лютует, я и утек...

– А как тебя зовут, приисковая косточка?

– Пимкой.

– А в городе здесь ты что делал? – спросил Ян.

– Четырехглазый, а не видишь, – усмехнулся Пимка. – Известно, беспризорничаю. Когда – газеты продаю.

– Ох, горе лыковое! – вздохнул дед. – Жаль мне тебя, парень, вот как жаль. Много вашего брата, безотцовщины, таскается... Пропадешь.

Пимка молча сопел, уписывая молоко с хлебом, и довольно оглядывал свою новую чистую одежду.

– Не, – вдруг после долгого молчания сказал он. – Не пропаду.

– Почему? – удивились ребята.

– Я – смекалистый.

Окончив еду и рыгнув, «смекалистый» утерся и подробно и обстоятельно начал расспрашивать, куда и зачем едут ребята с «немцем», о чем он уже слышал в городе разговоры. Больше всего он заинтересовался тем, что ворона также брали в экспедицию.

Наконец, Ян сказал:

– Ну, Пимка, пойдем. Хозяевам пора спать.

Беспризорник по-приятельски простился со всеми. В дверях он хотел что-то добавить, но замялся.

– Где же ты ночуешь? – крикнул заметивший его движение Тошка.

– В каменоломнях... Пещеры там излажены... У нас весело. Народу – целый табун...

– Ох, грех тяжкий! – вздохнул дед, когда Пимка пошел. – Много их, этаких-то, по тюрьмам сидит, горя лыкового!

– Дед, оставим его ночевать, – предложил вдруг Тошка.

В глазах невестки дед прочел утвердительный ответ.

– Вот что, парень, – вернул дед Пимку, – оставайся-ка ты у нас ночевать. А там увидим.

Узнав, что мальчик любит животных, его на другой день приставили смотреть за Тошкиным зверинцем. И Хорьковым удобно, и Пимке удовольствие. И не даром хлеб ест.

Так Пимка и поселился у Хорьковых.

А потом ему уже не стоило труда выпроситься в экспедицию под предлогом, что он дойдет с ними только до Никито-Ивделя к отцу, работавшему на приисках.

 

У. Таинственное место

Говоря о событиях, подготовивших экспедицию, мы, кажется слишком надолго оставили караван. Поспешим вернуться к нему.

Путники уже кончили походный день и, поднявшись на увал, любовались синеющими на западе вершинами.

Громадная гора казалась совсем близкой. Рукой подать. Но они шли к ней уже другой день. Два дня они спускались с лога, поднимались на взгорья, переходили пенистые горные ручьи. А она все еще была впереди, мохнатая, спокойная и точно такая же далекая, как раньше.

Вечерело. Крак уже садился на вершины деревьев, выбирая место для ночлега. Это был признак, что каравану пора отдыхать. Кони тоже устали, тяжело дышали и круто вздымали бока. Когда караван спустился с угора, старик подал сигнал стабориться.

Лошадей распрягли и, привязав длинной веревкой к колу, пустили щипать сочную, высокую траву. Развели костер.

Иногда таких мест для ночевки приходилось избегать. Это бывало в том случае, если берега тихо бежавшей реки были утоптаны бесчисленными следами окрестных обитателей: медведей, козлов, сохатых и еще каких-то более мелких. На этот раз место не внушало беспокойства.

Дед с наслаждением повалился на траву. В тайге Евстафий сразу точно скинул десяток годов. Он смело и уверенно вел экспедицию по чуть заметным лесным дорожкам, точно по городским улицам. Медвежьи и лосиные тропы, каждая речушка, каждая гора – все прекрасно помогало ему ориентироваться.

– Лога-то! Лога-то какие угодные! – вздыхал он полной грудью, жадно втягивая свежий таежный воздух.

– Ну, Евстафий Митрич, теперь мы, кажется, в тайге, – сказал, подсаживаясь, Ян. – Ты нам что-то обещал, когда придем в тайгу.

– Что-то из памяти вышибло, – прикинулся непонимающим дед.

– Обещал рассказать про свое место у Пяти ручьев.

Ребята поддержали Яна и тоже принялись тормошить старика.

– Хотя у нас план уже и выработан, – продолжал твердо Ян, – и мы знаем общее направление пути, вычислили расстояние и отметили пункт на карте, но все же нам полезно знать подробней, что это место собой представляет.

Дед все эти дни находился в прекрасном настроении и не возражал.

После ужина настал торжественный момент, ребята слегка даже взволновались.

Сейчас они услышат о таинственном логе, где бегут сказочные пять ручьев, возле которых находится прячущееся от деда золото.

Пимка от нетерпения ерзал по траве. Дед долго примащивался поудобней на полушубке. Наконец, настало молчание, предшествующее нетерпеливо ожидаемому рассказу.

«Чем не сказка? – думал Гришук, глядя перед собой на живописную картину. – В дремучем лесу вокруг догорающего костра собрались вооруженные люди. Багровая луна через зубчатый тын елей вглядывается в них и в вещего ворона, повисшего с ветвей, и в старика, рассказывающего какое-то древнее предание...»

– Ну, сказывай... Давно ты нашел? – не вытерпел Тошка.

– Не я, сынок, не я... – начал тихо дед. – Не я натакался. Мне бы, может, оно и не открылось. А нашел его праведный человек... Давно слышал я от стариков, что за Северным поселком золото попадает богатимое. Сколь ни бродил – нет, не выходит. Поманит, знаки на золото найду, а настоящего, стоющего, чтобы работать, не фартило. И искать там бросил. В те поры ветрел я скитника Трефилия. Известный человек, праведной жизни, помер давно. Он меня и вывел. «Пойдем, – говорит, – Евстафий... – а знал он меня сызмальства, – покажу тебе золото богатимое. Мне из лесов теперь к благодетелям не дойти. Помру скоро. А ты – человек верный. Ежели сам не сумеешь взять, кому скажешь...» И клятву с меня взял, чтобы не зря золото пропало. Ефимушка был еще с нами. Пошли... Пошли, путем Трефилий рассказывает. Местечко себе под скит искал он там, на севере, и натакался... «Есть туда, – говорит, – миленькие, две дороги. Одна рекой, но ей шибко боязно...» Однова шел ей, рекой, и был ему соблазн... Беси реку украли... заплутался да две недели в лесу и плутал.

– Как? – вылупил глаза по ложке Пимка. – Беси... реку украли?.. – и даже сел от изумления.

Ребята захохотали. Ян постарался спрятать улыбку. Старик нахмурился. Тошка толкнул ребят: дескать, обидится и бросит рассказывать.

– А вот так, сынок, и украли. В лесу с человеком всяко бывает. Слыхал, старинные люди говорили: «Из старого дупла – либо сыч, либо сова, либо сам сатана»? Сам я не видал. Трефилий сказывал. А ему поверить можно. Только не повел он пас этой дорогой возле реки, а осередь лесу. И сказывал нам Трефилий... Хотел тамо скит ставить, больно угодное местечко, но такие там страсти... Всего, говорит, что там есть, и передать вам нельзя. У вогулов недаром оно священным считается, место за Страшным логом... И от всех его укрывают... Так и не сказал, что видел, только отплевывался. II охрана, говорит, там к золоту шибко большая приставлена. – Кликун-Камень. В нем по ночам бесовские игрища бывают. И лешие и русалки собираются. И рев и рык невидимых зверей слышен... Вот, какие страсти... Аж нам с Ефимушкой жутко стало...

Пимка давно уже со страхом большими глазами смотрел в ночную темноту. В эту минуту, где-то поблизости в лесу раздался звериный рев. Пимка с криком кинулся к деду.

– Тьфу ты, оглашенный! – охнул испуганный старик. – Сдурел?

Ребята покатывались со смеху.

– Это козел ревел, – сказал Андрей.

– Медведь, – дрожал Пимка.

– Козел, – подтвердили ребята. – У него рев похож на медвежий.

– Ну, говори, – поторопил деда Федька.

– Ладно... Только вы этого оглашенного держите, – ворчал дед, потирая ушибленный живот. – А то угодил своим котлом прямо в кишку... Я думал, дух вон... Ох, горе лыковое!.. Все печенки отшиб... Башка-то у него чисто литая.

– Я думал, медведь, – сконфуженно бормотал Пимка, усаживаясь поближе к ребятам.

– Сам ты медведь... – ворчал дед. – Косолапый... Саданул как!

Охнув еще несколько раз и убедившись, что в животе у него все в исправности, дед продолжал рассказ:

– ...Жутко, а все идем. Больно охота на золото взглянуть. Главное, с нами оборона – Трефилий, праведный старец. Неделю да еще три, али два дня и три ночи шли мы... Все лесом, горами и болотами, измаялись.

– Ну?

– Ну, и вывел Трефилий... Сколь же дивное место! – тихо продолжал дед каким-то странным восторженно-суровым голосом. – Ах, какое дивное место! За горами, за долами лежит оно, ровно в сказке... Горка эконькая, невелика, при ней ложок, вокруг болота... Рядом лесок. А с горки пять ручьев бегут. Точно примечено место. Рядом мимо пройдешь – не заметишь. Лес кругом – овчина овчиной. Этот густ, – кивнул он на чащу, – а там, не приведи бог. Ни тропочки хоженой, ни дорожки лесной. Пенья стоят – медведь медведем... Леший пойдет подумавши. А в сторону, версты две – река. Берега – отвесные камни. И по ней пещеры, прозываются они там вогульские... Ну, правду скажу, – нечистое место.

– А золото? – справился Федька. – Есть?

– Богатимое! Ах, какое золото! Прямо поверх земли. «Мох дери да золото бери!» Но лежит оно на счастливого. Золото тоже, сынки, к рукам идет. Не всякому дается. И большая охрана к нему приставлена.

Пимка, разинув рот, слушал, как сказку.

– Какая охрана? – не утерпел он.

– А вот узнаешь, оловянная башка, – сердито сказал дед. – Стоит там Кликун-Камень.

– А ты его видел?

– Видел, – ответил дед и продолжал дальше рассказ почти шепотом.

Нервное состояние старика заразило невольно и слушателей. Все придвинулись к нему ближе. Пимка нет-нет да пугливо оглянется на чащу, нависшую над головами.

– И видел... А пуще того слышал, – жутким шепотом продолжал старик, точно боясь, что кто-то в темной чаще позади подслушивает. – Слышал в нем голоса... Воют и ревут в камне звери невидимые, клад сторожат... Только мы...

В эту минуту над самой головой деда, в чаще, раздался вдруг резкий хохот. В безотчетном ужасе все, даже Ян, вскочили на ноги.

Кто-то забился в ветвях и с трепыханием и шумом кинулся в лес.

– Будь он трижды прокляненный! – изругался, дрожа, дед. – Вот напугал!

– Это кто?

– Да леший. Знамо дело... Про такие места говорим, – ну, он тут, как тут.

– Филин, – тихо сказал Андрей.

После общего испуга, немного пошутив друг над другом, все снова уселись.

– Сколько-нибудь взяли вы оттуда золота? – спросил Федька.

– Переночевали ночь. Шурфы выбили... С полфунта намыли... Да самородку нашли, фунтов на десять. Его закопали, и место у меня было отмечено. Золото богатимое... Ох, какое, золото! Одну только ночь и ночевали. Дальше оставаться страшно стало, и Трефилий отсоветовал. Вы, говорит, главного не видали, что в лесу спрятано. Тут еще не такие страсти! Сделали на деревьях затески, чтобы дорогу в другой раз найти. Ушли... На другое лето собрал я артель, взял лошадей, всю снасть, пошел... И что же? Ох, горе лыковое! Все лето ходили, так и не нашли, точно провалилось место. Ни реки, ни Кликуна-Камня, ни затесов – ничегошеньки... Вот грех тяжкий! Нет, как не бывало! Ни с чем вернулись.

– А ты бы опять Трефилия захватил! – воскликнул Федька.

– Помер он к той поре, сынок. Ефимушко со мной ходил, не помог. Отвел нечистый.

– Больше и не бывал?

– А восетта ходил, – неохотно ответил старик, вспоминая свое последнее неудачное путешествие. – Поблазнило опять. Около Чистого покоса заплутался, да два года в лесу и высидел. Медведь чуть не задавил. Вот что, сынки, бывает... Как нечистый сторожит... Думал, там и пропаду.

– Два раза не нашел, третий фартнет, – утешил его Тошка.

– Гадать нече, – вздохнул дед. – А только, ох, какое удивительное место! Главное, сам видел, песок мыл, в руках держал. Золото домой принес... И затески сам на деревьях делал. Самородку там закопал. А все исчезло...

– Ну-у! – вскричал Пимка.

И все ребята подумали сразу, увидят ли они на самом деле что-нибудь из того таинственного, что по рассказам окружает загадочное место у Пяти ручьев?

Но как ни работала их фантазия, даже во сне не могли бы они представить того, что ожидало их в действительности.

 

VI. Ребята за работой

– Идем, идем, а ни одного самородочка, – вздыхал иногда Федька, со злостью пиная сапогом куски разных пород.

– Ишь, чего захотел, – смеялся дед.

– Да так, хоть небольшой бы...

– С конскую голову? Как в сказке... И то сказать, – продолжал дед. – Идем по золоту. Везде... направо, налево... прииска. Дорога – вся по золоту. Урал – золотое дно. Да не в том дело, сынок. Мало ли его на Урале в земле лежит. Лежит оно на счастливого. Надо уметь его взять.

– А знаешь, как нашли первые самородки? – спросил Гришук. – Нашла девочка в 1813 году на реке Мельковке, в Верх-Нейвинской даче.

– Вот обрадовалась-то! – воскликнул Федька.

– Не думаю.

– Почему? Все-таки небось наградили?

– Не желаю, чтобы тебя так наградили. Во-первых, из боязни, чтобы казна не отобрала дачу, заводоуправление скрыло находку.

– Скрыло?! – удивились ребята.

– Ведь дачи у большинства заводчиков находились в посессионном владении. А девочку выпороли на заводской конюшне.

Ребята посмотрели на Гришука недоверчиво.

– Факт. И еще были подобные случаи. В половине XVIII века один старовер нашел на Невьянской даче в пне сгоревшего дерева самородок золота более фунта. Он был за это изувечен и заключен в оковы. И просидел в заводской темнице 33 года, пока несчастному не удалось подать каким-то путем жалобу. Тогда его освободили. Еще пример... Крестьянин Козлов в 1807 году в Луньевке – знаете, где теперь Луньевские копи? – за открытие здесь каменного угля был наказан 50 ударами розог... Так в те времена поощряли горщиков!

Ребята переглянулись.

– Все руды, драгоценные камни и золото открыты рабочими, крестьянами да вогулами, – вздохнул дед. – А достались им плети да тюрьма...

– А золото – купцам, разным Походяшиным, Разгильдяевым, дворянам да казне, – подхватил Тошка. – Наконец-то, дед, ты разул глаза... Такая власть, дед, была, – дворян да купцов. Все себе брали.

В пути, а чаще вечерами на таборе, когда усталые ребята растягивались на траве, и у них отдыхала каждая косточка, так незаметно, слово за словом, завязывалась общая беседа, иногда переходившая в страстные споры.

Когда огромный артельный чайник начинал кипеть и фыркать, беседа обрывалась. Пили чай, ужинали. Потом Ян снова доставал свою неистощимую записную книжку, и разговор продолжался.

Пояснения непонятного для Пимки делали ребята. II это для них было очень полезно.

Неистощимой темой этого курса, проходимого среди глухих лесов, всегда был Урал. Аудитория с вниманием и интересом ловила каждое слово. Это бы то не удивительно, так как усвоение теоретических сведений шло рука об руку с практическими работами.

Согласно ранее намеченному плану, один из ребят собирал гербарий, другой – разные породы камней, третий делал записи наблюдений. Словом, каждый шаг экспедиции, каждый момент жизни Северного Урала, который они могли наблюдать, – все самым тщательным образом ими отмечалось. Это было внимательнейшее исследование.

Вечерами подводили итог дневной работе, и Ян выяснял значение каждого вновь приобретенного экспоната и возможное его практическое применение. Велика была радость ребят всякий раз, когда та или иная находка или наблюдение указывали на возможность их практического использования, сулившего Уралу и Советской стране в ближайшем же будущем какие-нибудь новые достижения.

С ними незаметно и Пимка как-то исподволь втягивался в работу и приобретал новые навыки. Хулиганские замашки, усвоенные во время бродяжничества в городе, выражения стали в обстановке лесной жизни понемногу пропадать. Пимка становился тем, чем он был на самом деле: деловитым, с хозяйственной сметкой, сыном рабочего, не боявшимся труда, напротив, даже с каким-то прирожденным вкусом к крепкой захватывающей работе, требующей всех сил до устатку. Дед, глядя на него, только радовался.

Довольны были им и ребята. Все объяснения он схватывал буквально на лету. То и дело задавал вопросы, иногда такие меткие, что Ян ласково щелкал его по затылку и говорил:

– Хорошая голова! Очень хорошая голова!

«Смекалистый» сиял. Огорчало ребят только то, что пока не могли отучить его курить.

Каждая отрасль ураловедения имела своих особо внимательных слушателей, сообразно наклонностям и вкусам каждого из юных членов экспедиции.

Ян, таким образом, имел как бы ассистентов: Гришука – по истории, фольклору, Федьку – по ботанике, химии, геологии и медицине, Тошку – по географии и зоологии, Андрея – по лесному делу, охоте и технике. Дед, бывший, как и Пимка, вроде вольнослушателя, кроме того, что служил проводником экспедиции, иногда обстоятельными рассказами знакомил ребят с бытом золотоискателей, жизнью звериного и птичьего населения Урала и природой края.

План экспедиции, сообща разработанный, заранее был согласован с проектом деда отыскать его заветное место.

Конечным пунктом путешествия и намечен был именно этот загадочный лог, приблизительно определенный на карте. Он находился довольно далеко на севере. Чтобы добраться до него, надо было пройти значительную и как раз наиболее интересную для исследования малоизвестную часть Северного Урала.

По плану вся работа и задача юных краеведов заключалась в обследовании этого района. Найдут или не найдут таинственное место? Все, кроме старика, сомневались в этом, тем более, что и сам дед, ходивший сюда несколько раз, его не нашел. Ребят и Яна мало занимала разведка россыпи. Только дед да отчасти Федька серьезно думали о ней.

Пока предположения плана выполнялись довольно успешно. Много помогало то, что ребята шли подготовленными, захватив необходимые для работы пособия и принадлежности. Немалую роль играли, конечно, советы Яна и его аккуратность и настойчивость.

Музей экспедиции, записи, наблюдения, коллекции, шкурки птиц и животных прибывали с каждым днем. Дед даже жаловался, что собираемые материалы слишком обременяют лошадь, и это серьезно тревожило ребят. Ведь экспедиция только что начинала свою работу!

Мало материала оказывалось только у Гришука, потому что все время шли безлюдной, дикой местностью и записывать в дневник было почти нечего. Но он надеялся пополнить его, когда дойдут до вогул. Это племя, обитающее на Северном Урале, по самой задаче экспедиции и должно было составить главный предмет его наблюдений. Пока же в его записях играли главную роль рассказы деда из прошлого Урала и факты, сообщенные Яном.

 

VII. Сокровища подземных кладовых

В одну из остановок Гришук подстрелил случайно налетевшего на табор гигантского глухаря. Он оказался очень кстати: вышел хороший ужин.

Крак, получивший на сон грядущий свою порцию добычи, потроша глухариные внутренности, разорвал зоб. Оттуда вместе с хвоей выпали камешки, и он играл одним из них, то выпуская его изо рта, то снова пряча. Гришук заинтересовался, подошел и, улучив момент, отобрал камешек.

Крак энергично протестовал, но Гришук не отдал камня.

– Смотри, какая светлая галечка! – сказал он, подавая Федьке небольшой прозрачный камешек. – Что это за порода?

– Эка невидаль, – сказал дед. – Галька.

– Нет, – сказал Федька, рассматривая галечку и отбиваясь от Крака, который пытался вернуть свою игрушку. – По-моему... Да отвяжись ты, нечистая сила!.. По-моему, это горный хрусталь.

Завязался спор. Ограбленный ворон летал над головами спорящих и возмущенно каркал. Подошел Ян. Взглянув на камешек, он взял его, почистил, внимательно осмотрел, поскоблил ножом, потом взглянул на ребят, на деда и улыбнулся.

Крак перелетел к нему на плечо и, с тревогой вытянув голову, с каким-то комичным испугом и ехидством следил за каждым движением Яновой руки, державшей его находку. Крак выжидал удобного момента, чтобы выхватить камешек. Пимка глядел на него и надрывался от смеха.

– Видать, что мы живем на Урале, – сказал Ян. – В краю, где еще не знают всех своих богатств. Где лесные птицы клюют драгоценные камни и носят в зобу как песок. Друзья мои, это несомненный...

Он остановился и улыбнулся.

– Угадайте, что?

Ребята молчали.

– Да это же – алмаз.

С изумлением смотрели теперь и ребята и дед на светлую «галечку», лежавшую на ладони Яна.

– А сколько раз я находил эки же у птиц да все выбрасывал, – пробормотал дед. – По-моему, галька, галька и есть.

Ребята расхохотались. Ян улыбнулся. Крака за экспроприированную драгоценность вознаградили глухариными лапами.

– Урал сказочно богат, – продолжал Ян. – Чего-чего нет в нем! Золото, платина, драгоценные камни, серебро, никель, свинец, кобальт, цинк, богатейшие в мире железные руды, каменный уголь, графит, залежи мрамора, поваренной соли, асбеста, вольфрамита, огнеупорных глин... Всего не перечтешь!

– Разве не во всех горах такие богатства? – спросил Пимка.

– В иных много есть, но находятся глубоко и трудно добывать. А Урал сильно разрушен временем и доставать ближе.

– А что древней – Альпы, Кавказ или Урал? – спросил Федька.

– Урал старше всех их, – ответил Ян. – По своему геологическому возрасту он гораздо древней их.

Задетая за живое, любознательность молодежи была неистощима. Вопросы сыпались один за другим.

– Какая самая высокая вершина?

– Гигант Тельпос-Ис на Северном Урале. Северный Урал вообще самая высокая часть хребта. Здесь главные вершины: Денежкин Камень, Конжаковский Камень.

– А мы увидим их? – заинтересовался Пимка.

– На Денежкин Камень мы будем даже подниматься, – ответил Ян. – Оттуда ты увидишь и горный хребет... Надо сказать, что в свои молодые годы Урал был выше раза в три, чем теперь, но и сейчас, например, с Денежкин а Камня далеко видно кругом.

– А когда в нем создались эти богатства? – задал вопрос Федька.

– О, это история долгая. Я сейчас отвечу тебе, пожалуй, только о золоте. Вы знаете, в каком виде его находят?

– В двух видах, коренное месторождение, или «жила», и вторичное, или золотые россыпи, – ответил быстро Федька. – Но россыпи – это просто разрушенные временем и водой золотоносные жилы. А вот что такое по существу самые «жилы»?

– Кварцевые жилы, содержащие в себе золото, – самородное или в виде золотосодержащих колчеданов, – вы, конечно, видали? – опросил Ян.

– Золотоносный кварц – кристаллический, белый, как молоко, – ответил Федька.

– Иногда прозрачный, – вставил Тошка.

– Да, – добавил Ян. – Обычно в нем встречается множество пустот, наполненных бурыми окисями железа.

– И золото в нем точно кристалликами сидит! – воскликнул Федька. – Иногда кварц прорастает им точно мхом или прожилками. В трещинах блестит желтоватыми искорками. А где – точно широкие блестки приклеены.

– А я видел, – вскричал Пимка, – в кварце точно боб сидит – золото!

– Самородка, значит... Прахтикованный парень, – одобрительно кивнул головой дед.

Федька подал Яну кусок кварца из своей коллекции, и Ян стал показывать в нем ребятам блестки золота.

– Скажите, Ян Яныч, – неожиданно спросил Пимка, думавший о чем-то своем. – Почему горы называются здесь «камнями»?

– А вот почему. На Урале возвышенности имеют большей частью вид холмов, состоящих из наносной почвы, и называются горами. Но кое-где горные породы так обнажены и скалисты, что самое подходящее название для них – «камни».

 

VIII. Каменный гигант

Восхождение на одну из величайших вершин Северного Урала, Денежкин Камень, было намечено еще дома.

Дед хорошо знал дорогу к Камню и ехал вместо проводника, предупредив ребят заранее, что доведет их только до подъема, а дальше, на самую вершину, экспедиция должна идти одна, так как скалистый подъем ему не по силам.

Июньское утро стояло ясное и бодрое. Лесная тропа пролегала через большое торфяное болото, и на ребят немилосердно насело комарье. Лето в этом году выдалось комариное.

Против гнуса заранее приняли меры. На голове у каждого была надета волосяная сетка, а у пояса болталась дымокурка. Несмотря на все эти ухищрения, ребятам жутко было глядеть друг на друга. Головы и плечи у каждого чуть не на вершок покрылись черным живым слоем гнуса. Он пробирался в мельчайшие отверстия. От укусов, от нестерпимого зуда даже Ян ругался и стонал.

– Вогулы недаром говорят: «От гнуса и медведь плачет», – смеялся дед.

Старик бодро ехал впереди, точно комары его и не трогали. Сказывался привычный к походу таежный человек. В лесу он, действительно, ожил.

После многих часов утомительной дороги дед выбрал, наконец, при слиянии двух речек место для табора.

– Как называется речка? – спросил Ян, тщательно отмечавший всю дорогу у себя в записной книжке.

– Слюдянка.

Они прошли еще немного в лес. Там находилась охотничья избушка, где можно было, сняв сетки, спокойно отдохнуть и поесть.

– Теперь пойдем долго, до самого ночлегу, до темна, – говорил дед, когда снова выступили в поход.

Путь экспедиции шел теперь через сосновый бор и привел к небольшой горной речке, сильно загроможденной валунами. Дальше двинулись уже по ней. Дед ехал уверенно, держась правого берега.

– Дед, как ты хорошо все в лесу помнишь? – удивились ребята.

– Тут дорога известная, сынки. Каждый год сколько народу ходит.

Речка оказалась крайне извилистой, до ночи ее пришлось переходить несколько раз. Дорожка шла, огибая подошву горы Журавлев Камень.

– Река Шарып, приток Сосьвы, – сказал дед Яну. – А дальше будет Сухой Шарп, бежит с Денежкина Камня. Дойдем до Шарпа и там заночуем.

– А оттуда далеко еще до вершины? – спросил Пимка.

– Верст семь. Тут уж сами, без меня подите. На конях не пройти, одни камни.

К ночи они, действительно, добрались до притока. Тропа, которой они шли, здесь разделялась: одна по берегу Сухого Шарпа уходила к Денежкину Камню, другая сворачивала на запад.

– А это куда? – спросил Тошка.

– Это – Чердынская. На ту сторону Урала. На Кутим, на реку Вишеру и Чердынь.

– А! – воскликнул радостно Гришук.

– Ты чему? Знакома? – удивились ребята.

– Я вспомнил из истории Урала, – ответил Гришук. – Это та самая тропа... Так называемый волчий путь... Больше трехсот лет тому назад здесь вогулы провели через Урал атамана Кольцо, ехавшего из Сибири в Москву от Ермака к Ивану Грозному с известием о покорении Сибири.

– Да, – сказал Андрей. – И возможно, что эти гигантские деревья, – он кивнул на великаны-лиственницы, – сверстники Ермака. Они сохраняются иногда очень долго.

Ребята с удивлением посмотрели на колоссальные деревья, покрытые древним мхом, точно серыми одеждами.

Историческая справка на этом и оборвалась. Все устали донельзя и едва держались на ногах. Кое-как поевши, завалились спать, не забыв, однако, выставить караул.

Дед, страшно торопившийся, сначала, когда вырабатывался план путешествия, и слышать не хотел вообще, чтобы экспедиция тратила время на эту экскурсию. Но Ян счел бы позором, живя на Урале, не побывать на Денежкином Камне, и настоял на этом. Зато, в угоду деду, ему пришлось отказаться от заезда в Турьинские рудники, около Богословского завода, где, он слышал, имелся ценный геологический музей.

Исполин Северного Урала, Денежкин Камень, расположен по восточному склону хребта, высота более полутора километров над уровнем моря. В длину гора свыше семи километров, основание в окружности около пятидесяти километров.

Горный массив несколько вытянут с юго-запада на север. В общем, он имеет подковообразную форму и на юго-запад обращен выгнутым склоном, на юго-западе же – самая высокая его часть. Подъем наиболее доступен через пологую и вдающуюся далеко внутрь горы северо-восточную долину реки Сухого Шарпа.

С Камня открывается редкий величественный вид на Уральский хребет. Не удивительно, что Ян непременно хотел побывать здесь.

Рано утром, оставив деда с лошадьми внизу, экспедиция начала подъем на вершину. Дорога шла сравнительно полого, густым хвойным лесом.

– А холодновато для июня, – пожаловался Гришук.

– Ты напрасно тужурку не взял, – заметил Ян, – на вершине горы даже в июле температура не более 6-8 градусов.

– Не хочется возвращаться... По камням придется лезть, – согреюсь.

Постепенно, по мере подъема, лес начал редеть. Скоро Федька и Андрей обратили внимание на то, что сосна совсем исчезла, а с ней и кустарники.

Ян внимательно оглядел местность и сказал:

– Подымавшиеся на Денежкин Камень путешественники наблюдали это на высоте семисот с лишним метров над морем.

– Значит, как раз на этой высоте мы сейчас находимся?

– Да.

– Гляди-ка, а костяника и малина растут! – крикнул удивленно Пимка.

– Да, их можно встретить, как и березу, даже на высоте восьмисот метров.

– А выше?

– А выше, – ответил Ян, – изредка пихта, шиповник.

– А где предел лесной растительности?

– Погоди, дойдем, – сказал Федька. – На высоте, кажется, более километра.

Действительно, скоро исчезла и пихта. Среди камней и скал попадались только мелкие кустарники полярной березы, полярной ивы и другие виды альпийской флоры. Эта уродливо-мелкая поросль, деревья-карлики напоминали своим чахлым видом золотушных детей.

По мере подъема идти становилось все труднее. Дорога сделалась сплошь каменистой. Все чаще стали попадаться острые камни, иногда огромной величины. К черному зияющему проходу между ними жутко было приближаться.

Навстречу экспедиции, прыгая с камня на камень, сверху бешено мчался Шарп, сплошь покрытый пеной. Выше путники увидали расщелину между валунами, место рождения потока.

Направо и налево возвышались гигантские угрюмые скалы. Скалы то кутались в облака, то снова показывались перед глазами, ярко освещенные солнцем. Ребята долго любовались этой дикой, полной сурового величия картиной.

– Мы на высоте тысячи двухсот метров, – сказал Ян вскоре после того, как они двинулись дальше. – До вершины еще около трех километров.

Они увидали перед собой как бы два гигантских забора из огромных камней с узкими воротами посредине.

На вопрос ребят Ян пояснил, что за этими воротами долина к перевалу, через реку Супрею, но дорога и перевал не интересны. Поэтому он предложил подняться боковым крутым склоном долины на высокий утес. До вершины отсюда было не более четверти километра подъема. Ребята не возражали.

Но дорога оказалась настолько тяжелой, что перед ней потускнели все прежние трудности. Взбираться вверх приходилось теперь, цепляясь за низкие кустарники ползучей березы, переползая с одной каменной глыбы на другую. Скалы, сильно выветрившиеся, иссеченные дождями, имели первобытный, дикий вид. Растительность попадалась скудная. Федька отметил норвежскую полынь и еще кое-какие альпийские виды.

Не доходя сажен двухсот до вершины, Пимка нашел источник родниковой воды, из которого все, усталые донельзя, с жадностью напились. Гришук действительно не мерз, так как все время приходилось проделывать невероятные акробатические упражнения, переползая со скалы на скалу. Вот когда ребята с благодарностью вспомнили свои зимние занятия физкультурой!

Наконец, задыхаясь, совсем изнемогшие, они взобрались наверх. И тотчас же восторженные крики огласили воздух.

То, что они увидели, заставило забыть и усталость и все пережитые трудности.

Перед ними была бесконечная даль... Горная даль...

...Много раз слыхали они: «Уральский хребет», «Урал – Каменный пояс», а на самом деле видели только отдельные «тумпы» и «камни». Теперь они увидели именно хребет.

На север и на юг, насколько хватало зрения, тянулся каменный пояс: пологие увалы, отдельные кряжи, величественно синеющие вершины-гиганты, подобные Денежкину Камню: Журавлев Камень, Шемур-Камень, Трехглавая скала, Чувальский Камень.

На востоке перед ними лежали необъятные долины Азии, покрытые густыми лесами. На западе стояла невысокой стеной цепь гор.

Повернувшись в одну сторону, ребята смотрели в Европу, в другую – в Азию.

– Хорошо! Хорошо! – восхищенно повторял Ян. Крак, в этой суровой первобытной обстановке, сидя на дикой скале, производил впечатление маленького хищника и тоже напряженно смотрел вдаль. Вдруг он испуганно сорвался со своего неприступного утеса и кинутся к ребятам. Через мгновение его поведение объяснилось. Неожиданно в вышине появился громадный орел. Гигант-птица, парящая саженях в полтораста над дикими скалами, на фоне бесконечной дали – этой картиной нельзя было не залюбоваться.

Ребята разглядели орла в бинокль. Он был темный с белым хвостом. Ни у кого не хватило духу выстрелить. Великан-птица долго носилась в воздухе, потом уплыла куда-то на юг, где среди лесов светлели четыре озера.

Главная вершина Денежкина Камня, загроможденная каменными глыбами, набросанными в хаотическом беспорядке, имела первобытно-дикий и суровый вид.

Здесь путешественники устроили привал.

Отвечая на вопросы Федьки, Ян рассказывал, что с вершины Денежкина Камня сбегает много рек и речонок. Долина глубоко врезалась в массив горы. Начинающиеся под главной вершиной и покрывающие отроги россыпи показывают, что гора раньше была значительно больше и выше. В образующих ее породах находят магнитный железняк, известны залежи платины.

Ян с увлечением толковал ребятам о геологическом строении горы.

Гришук на этот раз не был его слушателем. Ему хотелось побыть одному, и он отошел в сторону.

Когда он поднялся сюда и глянул, от ошеломляющего впечатления этой дали у него захватило дыхание.

Он присел на скалу.

Далеко внизу расстилалась беспредельная равнина.

Волнуясь, смотрел он в даль, слегка подернутую характерной для Северного Урала беловатой дымкой. Где-то далеко к югу синели родные Верхотурские кедровые леса.

Таким маленьким, ничтожным чувствовал он себя среди этой громады хребтов, таким одиноким, точно затерянным в диком море лесов. Урал. Это Урал! Знаменитые Рифейские горы древних! Вот она перед ним теперь, таинственная земля вогулов, куда они стремились! Об этом загадочном русском крае еще в древности пели в скандинавских сагах. Гришук вспомнил, как эти саги описывали языческий храм на Урале:

«...Стены его обложены золотом и алмазами. На истукане золотое ожерелье, венец в драгоценных камнях, а на коленях золотые чаши такой величины, что четверо богатырей могли утолить жажду. Ценность одежд его дороже груза трех богатейших кораблей, плавающих по Греческому морю».

Вогульский Урал – это интереснейший малоисследованный край, огромный бассейн рек Лозьвы и Сосьвы, населенный племенами, ездящими на оленях, в долбленых лодках, край, полный величавой красоты, край звероловов и драгоценного соболя, первобытных лесов, величественных скал, диких озер.

Гришук еще раз оглядел даль, затянутую сероватой дымкой.

Тихо, безлюдно кругом...

Внизу виднелись на бесконечное расстояние вдаль леса, дикие, почти первобытные, с бесчисленными логами. Это море лесов казалось отсюда необитаемым. Но Гришук знал – по течению речек, по высохшим руслам, по протокам, в долинах, в оврагах и увалах здесь всюду залегают золотоносные пласты и находятся десятки золотых и платиновых приисков. А в самых глухих лесных трущобах, добраться до которых немыслимо, по всему хребту, среди болот и топей прятались скиты, подземные кельи. Религиозные фанатики, застыв там в молитвенном созерцании, читали старопечатные книги.

Окутавший в густые хвойные леса свое огромное тело, старик Урал надежно скрывал отшельников.

Вслед за скитами явился в эту дикую местность за наживой и владыка-капитал. Выросли первые уральские заводы, прииски, рудники.

Руки рабочих взрыли грудь Урала, вскрыли недра, добывая золото, руду, медь, платину, самоцветы. Их каторжным трудом здесь создавались каналы, запылали домны, лившие миллионы пудов чугуна, который сплавлялся затем в барках по горным рекам на рынок.

Молодой капитал, как вампир, припал к Уралу и жадно – Гришуку вспомнилось выражение Маркса – сосал «живую кровь труда». У предпринимателей создавались колоссальные состояния.

Вспомнился один из случаев, приводившихся на уроке политграмоты, как это делалось... На заводе графа Стенбок-Фермора рабочий Векшин, проработавший 15 лет, прогулял день. И за это 15 лет были вычтены из срока на пенсию. Проработав снова 25 лет, Векшин умер. Трое его сыновей, проработавшие на том же заводе 18 лет, погибли на работе от несчастных случаев. Итого 58 лет и 4 жизни. «Учтя» все это, оставшейся в живых старухе Векшиной заводчик назначил пенсию... Один рубль семьдесят две копейки в год.

Недаром у рабочих здесь сложилась пословица: «Золото моем, а голосом воем».

На такой эксплуатации вчерашние мелкие кулаки – хитрый кузнец, неграмотный оборотистый ямщик – точно волшебством превратились в царьков-горнозаводчиков.

Их богатства были сказочными.

Их мотовство – фантастическим.

После смерти владельца Тагильских заводов осталось такое колоссальное количество монеты, что затруднительно оказалось произвести подсчет, и деньги считались просто мерками. Матери Векшиных предприниматели платили по одному рублю в год, а за игорным столом ставили по миллиону на карту. Уехав за границу, они женились на принцессах, покупали себе княжества. Тульский кузнец стал князем Сан-Донато. Другой заводчик, казанский ямщик Походяшин – потомственным дворянином. Дети и внуки их росли в Париже и Лондоне, иные не знали даже русского языка и в глаза не видали таинственного края, где десятки тысяч рабочих, добывая для них золото, «голосом выли».

...То напряженное состояние, в котором Гришук находился с момента, когда увидел ошеломляющую даль, неожиданно вдруг разрешилось каким-то неиспытанным еще подъемом. Это было такое пламенное и глубокое чувство, которого нельзя рассказать человеческим языком... Мгновенно, как молния, вдруг точно приподнялся уголок завесы, и юноша увидел лучезарную жизнь, ту жизнь, что будет здесь через поколение, – жизнь нового человеческого общества...

– Уснул? – спросил Федька, хлопая его по плечу. Гришук, точно разбуженный, поднял голову.

– А?

– Знаешь, сколько ты сидел? Ян из любопытства не велел тебя трогать.

– Ну?

– Два часа.

– Врешь! – вскочил удивленно Гришук.

Федька поднес к его носу часы. Гришук взглянул... и замолчал.

– Фу, черт! – улыбаясь, устало потянулся он.

Ему казалось, что с тех пор, как он сел, прошло несколько минут.

Обратный спуск с гигантской горы занял очень немного времени и был окончен задолго до вечера.

 

IX. Белое золото

– Ты знаешь, сынок, что это? – спрашивал дед, пришедший сразу в необыкновенный раж. – Да этому цены нет? А? Эдакую оказию да в десять фунтов – я впервой вижу.

– А что это? – сгорая от нетерпения, спрашивали ребята.

– Ай да Тошка! – бормотал восторженно дед. – Ну, и сруководствовал парень! Деду нос утер! Ай да Тошка!

– По цвету на олово походит, – высказал предположение Пимка.

– Сказал!.. Олово? Голова у тебя, миленький, из олова. Вот-те истинный Христос, белое золото!

– Платина? – воскликнули с удивлением ребята. – Да разве она бывает самородками?

В эту минуту, привлеченный громкими возгласами, показался Ян.

– Что у вас? – крикнул он.

– Платину нашли! – враз закричали несколько голосов.

– Неужели платиновый самородок? – еще издали, всматриваясь в кусок металла, воскликнул Ян и бегом пустился к ребятам.

Дед положительно не мог прийти в себя и чуть не плясал от радости.

– Эдакую оказию да в десять фунтов! А? Да если бы мы больше, кроме этого, ничего не сделали, и то незадарма сходили. Где самородок, там и россыпь будет. Надо идти.

– Это – исключительное счастье, платина! – подтвердил Ян. – Позавтракаем, и веди нас к этому логу, – сказал он Тошке с некоторым волнением: даже он начал нервничать.

– Как же ты его нашел?

– Самым, можно сказать, необыкновенным образом, – засмеялся Тошка. – Погодите. Пока не буду говорить. Интересней, если сами взглянете. Приведу туда и покажу.

Ребята наскоро поели и двинулись к логу.

– Самое правильное уральское золото, – восторженно разговаривал сам с собой дед.

Счастью, когда оно приходит, верят всегда с трудом. В первое время все думается: не ошиблись ли? Так было и с ребятами. Им все не верилось, что это на самом деле была платина.

– Почему же все-таки она называется «белым золотом»?

– Вполне справедливо. «Белое золото» лучше выражает ее характерные особенности, лучше определяет ее качества. Она отличается всеми свойствами благородных металлов, не окисляется, имеет почти такой же удельный вес, но очень трудно плавится. Открытая в XVIII веке в Америке, она и была известна под именем «металла, который нельзя расплавить никаким способом». Платина – испанское название, уменьшительное от plata серебро. Сплавленная в известковой печи чистая платина напоминает по цвету и блеску олово, но серее его, мягче железа, но тверже меди.

Так в разговорах они незаметно дошли до лога, где Тошка нашел самородок. Это был небольшой ложок, лежавший между двух гор, прорезанный безвестной горной речкой.

– Место самое правильное, то есть в самом аккурате... Правильное место! – восторженно бормотал дед. – Беспременно надо шурфы бить.

Глаза его загорелись, движения стали быстры и энергичны. В нем проснулся золотоискатель. Он весь иссуетился. Указывал, где отабориться, помогал распрягать коней, – словом, помолодел лет на двадцать пять.

Для лагеря выбрали чудесное место под огромными зарослями черемухи. У корней ее бежал прозрачный, как хрусталь, горный ключ. Невдалеке пустили пастись коней на длинных веревках.

Тошка тотчас повел всех к вывороту (вывернутому бурей с корнями дереву).

– Здесь, – сказал он, останавливаясь на взгорье. – Самородок висел на его корнях. Видите, я обрубил?

Все так и ахнули.

Дерево находилось на скате горы у начала лога. Вероятно, когда-то здесь проходило русло реки, сносившей с гор разрушившиеся породы, увлекая с ними вниз и платину. Более легкие породы унеслись дальше, а тяжелый самородок остался. Когда русло обмелело и заросло деревьями, корни одной молодой елочки постепенно обвили самородок. Ель выросла в дерево-великана, состарилась и была свалена бурей. Корни с приросшей к ним землей вышли наружу и в своих крепких объятиях вынесли из темных кладовых земли драгоценный самородок.

– Самое правильное место! – восторженно говорил дед, глядя с угорья вниз на открывавшийся чисто уральский вид с синеющей вдали цепью гор. – То есть, ах, какое!

Ян с Пимкой, захватив молоток и компас, по обыкновению отправились осматривать реку и скалы. Дед не утерпел, тотчас же приступил к битью шурфа.

– Ну-ко, в добрый час, во святое времячко, – сказал он, беря кайло, – начнем, благословясь. Тошка, шуруй!

До сумерек сняли пустые породы.

– Ох, глубоко твое белое золото лежит! – кряхтел дед, нажимая сапогом на лопату.

Ребята никак не могли отогнать его от вскрыши шурфа.

– У меня рука на золото легкая, – говорил он. – Золото тоже, сынки, к рукам идет, не зря.

– Ты ведь не руками копаешь, – а ногой, – хохотали ребята. – Рука легкая... Вот добудем песку, ну, и мой.

За день, однако, до металлоносного пласта не дошли. Стемнело, и работу пришлось оставить на самом горячем месте.

Дед изнервничался. Он да Федька не могли спать в ожидании, что даст завтрашний день. Их охватил нездоровый азарт легкой наживы, который обычно овладевает всеми золотоискателями.

Ян с Пимкой, вернувшись, принесли целый мешок камней.

Ян определил оливиновые породы перидотиты – словом, платиновые породы. Дед посмотрел их и тоже остался очень доволен.

В ожидании завтрашнего дня сон бежал от ребят.

– Давно открыта платина на Урале? – поинтересовался Федька.

– В 1819 году. – Ян достал книжку. – В 1825 году добыто ее было 10 пудов, в 1900 году – уже 400 пудов. Во время войны и интервенции добыча ее, как и золота, страшно падает, почти прекращается. Добыча все время производится из россыпей, причем 5 золотников на 100 пудов песку считается хорошим. Платину обычно находят, как спутник золота, но на Урале золото часто бывает спутником платины. Добыча производится промывкой, как и золото. Теперь в большом употреблении драги. Вы их все видали – это вроде землечерпательной машины.

– А самородки платины до нас находили когда?

– Очень редко. Найдено за все время два на Урале – около 10 фунтов и около 23.

На другой день, с утра, работы возобновились. Всего пустой породы сняли около сажени. Дальше начался слой песка до 1/2 аршина. Пески представляли собой обломки почвы, россыпи с примесью обломков и галек других пород, залегающих выше вдоль лога по течению речки. Все эти обломки и гальки были связаны глиной зеленовато-бурого цвета.

Пески образовались, как объяснил Ян, из разрушенных горных пород, обогащенных естественной промывкой, и коренной породы почвы россыпи.

Торжество промывки было для деда настоящим священнодействием. Давно уже не испытывал он этого удовольствия.

После нескольких смывок на дне ковша остался так называемый «черный шлих».

Черный шлих – песок заключал в себе темные зерна платины, угловатые, занозистые и местами сросшиеся с хромистым железняком, или змеевиком.

– Вот оно белое золото!

Дед взвесил его на весах. По его засветившимся глазам увидели, что пласт богатый.

По его расчету, платины приходилось на 100 пудов до 40 золотников. Иначе говоря, богатейшая россыпь.

– Судя по зернам, тут поблизости должно быть и коренное месторождение, – сказал Ян. – Иначе, зерна были бы светлые, серебристые, окатанные, круглые и мелкие.

Обед в этот день, как никогда, был очень веселый и долгий.

С утра следующего дня торжествующий дед приступил к битью другого шурфа, чтобы определить длину и ширину пласта. А Ян, захватив Пимку, отправился искать коренное месторождение.

Но, сколько они ни лазили по горам с утра до вечера, в течение четырех дней, ничего не нашли.

Здесь караван простоял около недели.

Дед пробил в разных местах еще несколько шурфов. Но пески везде «оказали себя» – были почти одинаковой толщины, с содержанием платины от 20 до 40 золотников.

– Теперь, парень, не стыдно и домой показаться, – довольно говорил дед. – Место богатимое!

Прежде чем выступить в дальнейший путь, отметили лог заметками на деревьях, чтобы не потерять дороги к будущему прииску, названному «Черемуховым». Самородок, представлявший ценность в несколько тысяч рублей, бережно погрузили на лошадь вместе с припасами.

На прощание «Черемуховый» неожиданно подарил их еще одним приятным сюрпризом.

 

X. Лесной беспризорник

Утром караван отошел уже с полверсты от «Черемухового», когда Тошка заметил, что нет Пимки.

– Он с утра ушел на реку, – заявил Федька.

– Зовите его скорей, – обратился к ребятам Ян. Условным сигнальным рожком Федька приглашал Пимку немедленно явиться к сборному пункту.

Но на сигналы Пимка не отзывался.

Караван в недоумении остановился на взгорье. В тихом воздухе звук рожка разносился далеко. Поэтому, если Пимка находился где-нибудь на реке, он должен был бы услыхать. И то, что Пимка не отзывался, встревожило ребят.

– Придется искать, – сказал Андрей. – Точно леший его задавил в тальниках. Пимка! – закричал он.

В тишине знойного июльского дня в недвижно стоявшем лесном воздухе крик далеко разнесся по реке, но никто, не ответил.

– Идем, – сказал Тошка.

– Да, – согласился Андрей. – Я видел тут у реки следы сохатых и нашел много сброшенных рогов. Тальник весь объеден. Здесь они «жировали»... Не напоролся ли Пимка на лося?

– Сходите, сходите, – встревожился известием о сохатых и Ян.

Обещая скоро вернуться, ребята поспешно двинулись к зарослям тальника.

– Пимка-а! – время от времени кричал Тошка.

– Не кричи! – остановил Андрей. – На мой голос не отозвался, значит или не слыхал, или слышал, но нельзя кричать. Если что случилось – так скорей найдем. Жалко, Крак не полетел с нами.

Они осторожно стали пробираться через густые заросли, что было, надо сказать, очень нелегким делом.

Но не прошли они и полсотни шагов, как откуда-то глухо донесся Пимкин крик.

Андрей выстрелил. Пимка откликнулся не более как за полверсты, где-то в глубине зарослей.

– Вот он!

Ребята ускорили шаг.

– Надо его, подлеца, отругать хорошенько. Что за манера всех задерживать!

– Да, судя по крику, с ним ничего не случилось. А он знал, что утром мы уходим.

Когда ребята пробежали еще несколько сот шагов, они услыхали неожиданно в зарослях шум какой-то возни и пыхтенье. Видимо, с Пимкой что-то все-таки случилось. Переглянувшись, они бегом кинулись на шум.

Но Пимка сам бежал навстречу. Он был сияющий, красный и потный. По довольной физиономии его видно было, что случилось что-то необыкновенно приятное.

– Скорей! – позвал он. – Я оленя поймал.

– Ну-у?

– Живого?

– Да.

– Вот так фунт! – засмеялся Андрей.

И оба полезли за Пимкой в глубь зарослей.

Через несколько минут им предстала редкая картина. На помятой густой траве среди зарослей тальника лежало связанное Пимкиным поясом по ногам крупное молодое животное бурого цвета, очевидно, отбившееся от матери.

– Лосенок! – воскликнул Андрей.

На местах, где водятся сохатые, в середине и конце лета случается, что лосята отбиваются от лосихи. Этим пользуются волки, истребляя молодых лосей.

Сам лосенок не может в это время оказать большого сопротивления, так как в июле ему бывает всего два-три месяца. Но если бы появилась лосиха, она растоптала бы Пимку в бесформенную массу своими страшными копытами. Лось – гигант северных лесов. Длина его туловища почти три метра, вышина в передней лопатке едва не достигает двух метров. Вес огромных ветвистых рогов часто свыше полутора пудов. Ударом ноги он легко сваливает маленькие деревца. Лось считается в Сибири опасней медведя, и на охоте за сохатым несчастных случаев бывает больше, чем на медвежьей.

Но Смекалистый, пошедший в заросли за каким-то тростником и без оружия, нежданно-негаданно залобовал такого зверя совершенно безнаказанно. Теперь он, глядя на свою добычу, счастливо улыбался. Будь на месте Пимки городской мальчик, то, неожиданно увидя около себя в лесу «олененка», он, наверное, просто погнался бы за ним, и животное бы убежало. Пимка же осторожно подкрался к лосенку и накинул на него петлю.

Пойманный лосенок смирно лежал на траве. Тошка нарвал листьев тальника и протянул их к губам лосенка. К его удивлению и радости, лосенок спокойно начал есть из рук.

Увидев это, Пимка взвизгнул от восторга. Лосенок тотчас же испуганно прижал уши.

Все трое ребят стали ласково гладить его и рассматривать.

Молодой лосенок был давнишней мечтой Тошки. Это очень привязчивое и легко приручаемое животное.

– Взрослые сохатые безобразны и неуклюжи, – сказал Андрей, – а он совсем славный.

Действительно, теленок был гораздо красивее взрослого лося. Горб на загривке, сильно развитый у большого сохатого, был почти незаметен. Голова и ноги выглядели стройнее, верхняя губа была лишь слегка удлинена. Все тело заросло длинной шерстью бурого цвета. Ростом он был, около холки, несколько больше метра.

Ребята продолжали рассматривать и ласкать пойманное животное, когда до них донесся слабый звук сигнального рожка Федьки, напомнивший, что пора возвращаться. В ту же секунду через соседнюю поляну вдруг беззвучно пронеслась какая-то тень и исчезла.

Ребята замерли.

– Коза! – воскликнул Пимка.

– Нет, похуже, – ответил спокойно Андрей. – Волк. Очевидно, он тоже охотился за лосенком, а ты отбил у него добычу.

Появление волка окончательно решило вопрос. Если и были у ребят какие сомнения, не лучше ли освободить лосенка и оставить в лесу в надежде, что он отыщет свою мать, то теперь стало ясно, что лосенок сейчас же попадет к хищнику в зубы. Выбора не оставалось, хотя ребятам и не хотелось сначала подвергать животное всем опасностям их экспедиции, и они не были уверены в том, что благополучно доведут его до города. Лосенку в этом возрасте, вероятно, еще нужно было молоко, но все равно, потерявши мать, он его не нашел бы, а лесной пищи ребята могли ему достать сколько угодно. Что касается дороги, то раз ее выносят лошади, то лосенок выдержит вполне. А когда подрастет, на нем можно будет даже везти часть груза, что для них было чрезвычайно важно.

Лосенка подняли и поставили на ноги, причем, смирный и спокойный до того, он испуганно прижал уши и забился. Его, однако, поставили, сделали ошейник из двух рубах, привязали на ремень и повели. Пимка подталкивал его сзади. Когда вся процессия показалась на пригорке перед лагерем начинавших тревожиться ребят, там недоумевали.

– Кого это они ведут? – смотрел из-под руки дед.

– Теленка, – разглядел Федька.

– Корову купили! – хохотал Гришук.

– Ребята! Наш беспризорник... другого беспризорника... нашел! – кричал издалека им Тошка.

– А ведь это лосенок! – сказал Ян радостно. – Правда, лосенок!

Крак встревоженно полетел навстречу необыкновенному гостю.

Дед поглядел на идущего на привязи лосенка и вздохнул. Неужто и его возьмут в экспедицию?.. А похоже на то... Эдак скоро у них обоз вырастет больше людского состава.

 

XI. Неожиданная встреча

На другой день, под вечер, когда сделали привал, разлакомившемуся на платину деду захотелось подняться из лога вверх по ручью посмотреть взгорье: уж очень показалось оно ему подозрительным по золоту.

– Самое правильное место! – уверял он.

С ним увязался Андрей. Он собирался поохотиться и зарядил ружье дробью на глухаря. Дед заложил в свое ружье на всякий случай пулю.

Спокойно разговаривая, они шли вверх, по горе возле опушки. Андрей посвистывал и поглядывал, не полетит ли откуда птица.

– Дед! – воскликнул он вдруг в испуге и остановился. – Погляди-ка! Ведь это медведь!

Дед посмотрел из-под ладони. И тоже оторопел. Действительно, прямо навстречу им с горы спускался большой черно-бурый медведь. Низко опустив огромную морду, он словно что-то вынюхивал в земле. Очевидно, не замечая охотников, он шел неторопливо, то скрываясь в кустах тальника, то снова появляясь.

– Медведица! – прошептал дед испуганно. – Видишь, медвежата?

– У меня заряжено дробью, – шепотом ответил Андрей, бледнея.

Он знал, что медведицы с детьми свирепы и нападают. Он первый раз в жизни видел в лесу медведя. Руки у деда задрожали.

– У меня только одна пуля. Ах, хлебна муха, грех какой!

Лезть на дерево было бесполезно. Зверь сразу заметил бы их. И хотя взрослые медведи вообще редко лазают на деревья, но разъяренная медведица кинулась бы за ними. Охотники остановились растерянные, не зная, что делать. Бежать – тоже значило вызвать преследование. Медведица, все еще не замечая их, медленно спускалась с горы, переваливаясь своей характерной косолапой походкой. Впереди бежали два медвежонка, похожие издали на огромные пушистые бурые мячи.

Прошло несколько томительных мгновений.

Медведицу отделяло от людей уже менее пятидесяти шагов. Можно было прекрасно рассмотреть приближавшееся лесное чудовище. Бурая шерсть на нем скаталась и местами висела клочьями. Конец июня – время, когда медведи на Урале линяют. Зверь был очень крупный. Если встанет на задние лапы, наверно, будет около сажени ростом. И весу в нем пудов пятнадцать. В это мгновение медвежата заметили деда с Андреем и бегом направились навстречу.

С любопытством начали они рассматривать сроду невиданных длинных и двуногих существ.

Что-то дрогнуло внутри у людей. Медведица заметила их... Раздался глухой рев. Увидев медвежат в опасной близости от врага, она гневно рявкнула и побежала...

Дед сжал Андрея за руку, чтобы тот не шевелился. Сам он не сводил глаз с приближающегося зверя. Оба замерли. Медведица шлепками прогнала медвежат к ближайшему дереву и ждала, пока они вскарабкаются наверх. Потом, повернувшись, с грозным ревом двинулась на окаменевших людей. Надеяться на то, что зверь пройдет мимо, было бесполезно. Бежать? Но медведь легко обгоняет лошадь.

Дед выступил несколько вперед и прицелился.

Зверь был уже шагах в десяти. Дед свистнул, чтобы поднять его на задние лапы.

Жуткое мгновение! Медведь, как молния, поднялся на задние лапы и кинулся на старика. Именно для этого последнего страшного момента берег дед единственную пулю, чтобы уложить зверя наверняка. В этом заключалось спасение...

Выстрела не прозвучало.

Дед рухнул от могучего удара медвежьей лапы. Ружье, как щепка, отлетело в сторону.

В эту минуту Андрей, сделав скачок, почти в упор выстрелил зверю в ухо.

Лесное чудовище на мгновение точно окаменело... И вдруг сразу осело вниз. Минутное колебание, и оно рухнуло на землю.

Андрей не верил своим глазам. Неужели спасены? Он наклонился. Зверь судорожно подергивался, шевеля огромными лапами. Заряд дроби, выпущенный на таком близком расстоянии, оказался смертельным.

Тогда он кинулся к деду. Старик не сразу мог встать на ноги. Сначала он чувствовал себя, точно во сне. От страшного удара у него онемело плечо, рука болела, но, видимо, кость была цела. Его спасла толстая ватная куртка. Страшные когти порвали только рукав.

– Ну, паря, впервой вижу этакое диво, – похвалил он Андрея. – Дробью такого зверюгу положил. А? Не оробел... Ну, и вправду, про тебя говорили ребята, молодчага.

Дед скоро ожил.

– А мое ружье! С глазу, не иначе. Сроду сраму такого не было.

Зверь оказался старой медведицей, действительно, огромного для самки роста и веса. Последнее удивительно было еще потому, что не прошло и трех месяцев после зимней спячки зверя в берлоге, когда медведи обыкновенно сильно худеют. Потом охотники вспомнили про медвежат. С большим трудом Андрею удалось отыскать их на старой сосне. Они залезли на самую вершину.

– Дед! Давай мешок из-под инструмента! – крикнул Андрей.

Дед освободил мешок, и Андрей спустил ему с дерева одного за другим двух небольших медвежат, толстых, как обрубки.

– Ах вы, косолапые! – говорил лед ласково, принимая из рук Андрея медвежат и сажая их, как щенят, в мешок. – И морды точно собачьи... Вот радость Тошке будет.

Еще издали громкими радостными криками Андрей поднял весь лагерь. Все повыскакивали им навстречу. Впереди всех – Крак. Сначала никто не верил, что они чуть не в лагере убили «черного зверя». Тогда Андрей осторожно высадил из мешка медвежат.

– Какие катышки! – восторженно вопил Тошка, гладя их мягкую пушистую шерсть.

Пимка в диком восторге плясал вокруг маленьких медвежат.

А Крак!.. Что сделалось с Краком?

Он надулся, встопорщил перья и носился кругом с неистовым криком.

Гришук хотел успокоить ворона и погладил его, но Крак сердито урчал и щипался.

Скоро медвежат засадили обратно в мешок и, оставив под присмотром Пимки, пошли к тому месту, где была убита медведица.

 

XII. Хозяин уральских лесов

Вечером на ужин сварили часть медвежьего окорока, жирного, как свинина.

Героем дня был Андрей, своим необыкновенным хладнокровием спасший жизнь деду и себе.

После ужина у костра кормили размоченными сухарями медвежат. Они ели охотно, потом лакали, как собаки, сладкую и немного подогретую воду. Как быть с пленниками? Убивать? Ребятам было жалко. Оставить в лесу? Малы, пропадут. Оставалось одно – взять с собой. Но выдержат ли они долгую трудную дорогу?

Однако выбора не было.

– А кормить чем? – протестовал дед. – Им много надо.

– Мало в лесу тебе дичи? – заметил Андрей.

– Их мясом ни сырым, ни вареным кормить нельзя. Иначе – стервятниками станут.

– Недели две покормим как-нибудь, а там сами станут себе промышлять. Ведь им месяца два-три есть?

– Ох, как бы они нашу Сивку да Лыську потом не промыслили! – рассмеялся дед. – То лось, то медведь... Да еще Крак. Скоро у нас будет целый зверинец!

Тем не менее решено было медвежат взять с собой. Караван подвигался медленно, и медвежата могли идти не торопясь. Тем более, что привалы в сильную жару приходилось делать иногда даже днем.

Лето на Северном Урале коротко, но часты знойные дни, обыкновенно заканчивающиеся сильными грозами.

Идти становилось тяжело. Изводили вдобавок комары, мошки и оводы. Был самый разгар комариной поры. Особенно сильно страдал от них лосенок, шкура которого была еще очень тонка и нежна.

Теперь лосенку нашлись компаньоны.

Ян охотно согласился забрать медвежат, потому что в таком юном возрасте они легко приручаются. Если не кормить их сырым мясом, то лет до трех они не обнаруживают свирепости. На четвертом году лишь они становятся уже опасными и приходится принимать меры: сажать на цепь и т. п.

Назвали их Спирькой и Лаврушкой. Оба были черно-бурые, но Спирька отличался от Лаврушки тем, что у него на шее был точно белый ошейник.

Встреча с медведем, только что пережитая смертельная опасность все еще сильно волновали деда. С медведем он схватывался много раз, и теперь это прошлое остро вспоминалось.

– Нет, ты посмотри, как они глядят, – говорил он Тошке, – прямо по-человечески. Зверь, зверь... Разве зверь так смотрит?

– А кто ж это, по-твоему? – спросил с любопытством Ян.

Дед, оказывается, видел в медведе какое-то особенное существо, окруженное таинственным ореолом. В его представлении медведь был не зверем, а скорее чем-то средним между животным и человеком. Ребята с удивлением узнали, что «старцы» учили, будто медведь – это человек, наказанный за тяжелые грехи лишением человеческого образа и осужденный до самой смерти вести звериную жизнь.

Ян на это сказал, что жители Северного Урала и Западной Сибири точно так же смотрят на медведя.

Дед спорил и в доказательство того, что медведь – необычный зверь, привел множество примеров исключительной для зверя сообразительности, страшной силы и свирепости. Недаром ни об одном из зверей не сложено народом столько сказок.

Весело кипел на огне котелок. Вековые мохнатые ели сторожко обступили костер. Тишь. Только где-то невдалеке позвякивали ботала лошадей. Снизу, из лога, полз молочный туман. Лосенок лежал невдалеке от ребят и внимательно смотрел на огонь странными лесными глазами. Медвежата спали, свернувшись клубком в мешке.

Ребята напряженно слушали бесхитростное дедово повествование, захватывавшее их, как в детстве любимые сказки. Нравы зверей, образ их жизни, быт населения, характер разных уральских промыслов, разного рода практические сведения, полезные при охотничьих скитаниях, – много было в рассказах человека, всю жизнь проведшего в лесных дебрях, увлекающе-интересного, было чему поучиться юным краеведам.

Время от времени Ян улыбкой, замечанием осторожно указывал слушателям, где дед давал промах. Старик не привирал, как многие охотники, но, как большинство невежественных людей, был до крайности суеверен.

– А ученые медведи! – вспомнил он. – Ну-ка, выучи другого зверя. А чего мишка не делал!

С серьезных воспоминаний он незаметно перешел на шутливые.

Этот косматый свирепый зверюга и на брюхе ползал, показывая, как молодые ребята горох воруют: «где сухо – на брюхе, а мокренько – на коленочках», изображал, как «молодицы белятся, румянятся, волосы приглаживают, по улицам похаживают, на добрых молодцов посматривают...», «как старая карга с клюкой молиться идет».

Ребята дружно хохотали.

– Удивляться нечему, – ответил Ян. – Если бы ты знал, как их учили танцам. Их сажали в клетку с железным дном, под ним разводили огонь и при этом били в барабан. Муки несчастных мишек, стоявших на раскаленном железе, были невероятны, и впоследствии, заслышав бой барабана, они вспоминали каленое железо и начинали переступать с ноги на ногу – «танцевать».

 

XIII. Расколдованное ружье

После случая с медведем старик несколько дней, видимо, не мог успокоиться. Его обескуражило поведение давшего осечку ружья. Наконец, он дал всем строгий наказ, если попадется гадюка, не убивать и не пугать, а немедленно позвать его.

– Для чего тебе змея? – удивился Ян, зная отвращение деда ко всяким змеям, ужам и ящерицам.

Старик пробурчал в ответ что-то неясное и отошел поскорей, видимо, избегая вопросов.

Ян улыбнулся, поняв, что дед собирается выполнять какой-то суеверный обряд охотников, и прекратил расспросы.

Но не так легко оказалось деду отвязаться от ребят, в особенности от Пимки и Тошки. Они с такой настойчивостью прилипли к нему, что старик даже изругал их. Но так как, в будущей операции со змеей без помощников, очевидно, обойтись было нельзя, то дед скоро смягчился, и ребята выведали, в чем дело.

После неудачного выстрела в медведя дед считал, что его ружье пострадало от чьего-то злого наговора и надо его расколдовать.

В Сибири он слыхал, как это делается, и решил немедля сделать то же самое. Для этого ему требовалась змея. Но «е уж, а именно ядовитая опасная гадюка. Найти ее здесь было делом нелегким.

Ужей водилось много. Но гадюк, которых можно встретить повсеместно в изобилии на Урале, как раз в северной части всего меньше. Дед объяснял это тем, что здесь растет много марьина корня, которого, будто бы, гадюки не выносят.

Ребята пообещали старику постараться найти гадюку. И, действительно, дорогой стали внимательно смотреть себе под ноги, под кустами, на скалах, где змеи любят греться на солнце.

После нескольких дней бесплодных поисков, однажды Андрей громкими криками: «Змея! Змея!» – возвестил, что желание деда исполнено.

Вся экспедиция сбежалась к нему.

Возле огромного куста вереска извивалась в траве большая черно-серая гадюка. Видимо, пригретая солнечным днем, она спала. Но Андрей разбудил ее, и теперь отвратительное пресмыкающееся приподняло голову и, колотя хвостом по земле, злобно смотрело на смельчака сургучными горящими глазами, разевая пасть и трепеща высунутым раздвоенным язычком.

Андрей был мастер по части охоты за змеями. Несмотря на то, что гадюка очень опасна, и от ее ядовитых укусов погибают скот и люди, он так приловчился, что смело ловил этих змей чуть не голыми руками.

Он быстро срезал ветку, очистил ее от листьев, конец слегка расщепил в виде вилки. Потом сказал деду:

– Ну, начинаю...

Подошел к гадюке, быстрым движением зажал ей шею около головы в вилку и прижал к земле. Змея бешено заколотилась вокруг палки, извиваясь по земле и злобно шипя. Она в бессильной ярости кусала палку мгновенными укусами, точно клевала.

– А, подлая! Ишь жалит, жалит! – бормотал дед. – Пимка! Тащи, сынок, мне ружье! Я чичас...

Пимка принес ему ружье.

Дед, торопливо зарядив его порохом и дробью, приступил к делу. Он трижды плюнул через змею на восток, бормоча:

– Отдай всю твою силу моему ружью! Будь слово мое крепко и верно. Аминь!

Потом положил ружье на землю, пододвинув дулом к голове змеи. И стал пододвигать все ближе, пока голова гадюки не очутилась в стволе ружья.

– Дед, зачем это? – воскликнул удивленный Пимка.

– Отстань, смола! – свирепо цыкнул дед. И снова заплевал в разные стороны. Потом, по его знаку, Андрей слегка освободил змею, и понемногу значительная часть ее влезла в ружье. Дед мгновенно встал, снял шапку и, продолжая что-то бормотать, поднял ружье стволом вверх.

Все, в особенности Ян, с улыбкой и изумлением наблюдали за его движениями, ожидая, что будет дальше.

– Разорвет! Разорвет! – крикнул вдруг Ян, видя, что дед хочет стрелять.

Но было уже поздно. Грянул оглушительный выстрел. Дед с отчаянным воплем полетел назад, в кусты вереска, головой.

– Не разорвало! – воскликнул удивленно Андрей.

Ружье валялось, по-видимому, исправное на траве.

Все кинулись к деду. Он быстро сам поднялся, только правая окровавленная скула моментально вздулась. Ян надрывался, хватаясь за живот:

– Ой, уморил! Умираю... Вот так расколдовал!

– Вот она гадючая-то сила, – удовлетворенно говорил дед, потирая скулу.

Потом он поднял валявшееся ружье и ласково повертел его в руках.

– Ну, держись, косолапый, подальше, – хвастливо бормотал он, помахивая перед всеми «расколдованным» ружьем, – осечки теперь не даст... Медведь ли, лось ли... Наскрозь пропиталось гадючей силой... Маненечко, конешно, скула...

Ребята, посмеиваясь, глядели на распухшую скулу.

– Теперь, – бормотал дед, обратившись к ружью. – Теперь... – и вдруг изумленно раскрыл рот...

На лице его изобразился такой испуг и ужас, что, следуя его взгляду, все невольно перевели глаза на ружье и увидели то, чего не заметили в первый момент: на конце дула образовался снизу большой разрыв...

Несмотря на присутствие Яна и ребят, дед разразился такой невероятной бранью, какой Тошка от него сроду не слыхивал. Вероятно, у моряков это называется «большой морской загиб».

Наругавшись досыта, он в бешенстве швырнул ружье.

Неудержимый хохот ребят заглушил его вопли.

– Расколдовал! Расколдовал! – плакал от смеха Ян. – Вот так расколдовал! Уф! Уморил!

– Исправил! – потешались ребята. – Федька, ты веришь в охотничьи приметы! И ты, Пимка, суевер! Мотайте на ус!

 

XIV. Хищники

Одной из наиболее частых тем для дорожных бесед было добывание золота. Говорил чаще дед по просьбе Федьки или Гришука. Когда речь касалась истории – дед уступал место Яну.

– Давно ли открыто золото в России? – поинтересовался однажды старик.

– В середине XVIII века, – ответил Ян. – Нашли на Урале, около Екатеринбурга. Сталевар Марков, отыскивая около Березовского завода горный хрусталь, случайно нашел обломок кварца с вкрапленными в него блестящими желтоватыми зернышками. Марков сообщил горной канцелярии. Та снарядила экспедицию для разведки. Но поиски оказались неудачными. Когда Марков под страхом смертной казни подтвердил свое показание, его отдали на поруки с тем, чтобы он искал и каждые две недели являлся в канцелярию для донесения о результатах поисков. Через несколько лет поиски увенчались успехом, и его отпустили.

– А большие могут быть самородки? – спросил Федька, возвращаясь к интересной для него теме.

– Самым большим считался найденный на Урале, весом в два пуда с лишним. Но теперь в других странах нашли гораздо крупнее. Самородок из Австралии весил около шести пудов.

– Удача! – даже причмокнул Федька. – Сколько же пришлось за него получить?

– Считай. Пуд золота стоил у нас до войны, примерно, 21 000 рублей.

– Невредно.

– Кому невредно, а кому и вредно, – возразил Ян.

– Там большое золото у Пяти ручьев! – мечтательно сказал дед, и в глазах его загорелись огоньки.

– Ну, это дело маленькое, – заметил Ян, пряча в карман свою энциклопедическую записную книжку. – И без золота мы пока путешествуем неплохо. А? Верно?

Под вечер понемногу начал накрапывать дождик, так называемый «сеногной», мелкий, точно сквозь сито. Дождь сначала, словно шутя, шуршал по деревьям, а потом зарядил как следует. Мокрые ветки и трава хлестали путников по сапогам и одежде. Скоро ребята совсем промокли.

Чтобы обсушиться, они отаборились совсем засветло. Палатку закрыли ветвями и устроились с комфортом, какой только возможен в лесу.

Не знали одного, как убить время. В такую непогодь хорошо сидеть с интересной книгой или смотреть кино.

– Дед, расскажи-ка что-нибудь.

– Правда! Как ты золото искал.

– Только про самое опасное.

– Отстань, смола! – ворчал задремавший дед.

– Расскажи, дед.

– Расскажи.

– Отцепись, язви вас! Не хомутайтесь! – кряхтел старик, поворачиваясь на тулупе. – У меня к ненастью кости так и сверлит... Моченьки нету...

Но ребята прилипли, как назойливые мухи. Наконец, они его уломали.

– Робил я в те поры с Ефимушкой на Миасе, – начал он.

– С Ефимушкой? – недовольно протянул Федька, недолюбливавший за что-то этого постоянного спутника деда.

– Нет, дед, – перебил Тошка. – Ты лучше не про Миас расскажи, а как ты хищничал... Ты про хищников нам еще не рассказывал. Где?.. Хоть ты и не любишь...

Деда передернуло. Мягкость и улыбка сбежала с его лица, и резкая морщина перерезала лоб. Он долго молчал и хмурился.

Оживившиеся ребята и Ян ждали.

– Да, видно, придется, – сказал дед потом. – Ну, ин ладно, будь по-вашему.

Он повернулся поудобней на спину, подоткнул тулуп и положил руки под голову.

– Было это давно, – начал он, – что-то уж из памяти вышибло. Однако лет сорок назад... Помню, четвертуху тогда зараз раздавливал, и голова почесь не болела. А искал золота я тогда далеко... За тридевять земель, в тридесятом царстве, у китайцев. Как в сказке, за горами, за долами... Спервоначалу нанялся я по контрахту на прииски по Лене, в Восточной Сибири. Ну, законтрахтованный рабочий, известно... Нанялся – продался. Работай до другой зимы. Жилось нам на приисках тяжело, хуже, чем, пожалуй, крепостным. Работа чижелая, с четырех утра и дотемна.

– Сколько же это часов выходит? – поинтересовался Гришук.

– Часов четырнадцать-пятнадцать. Все припасы покупай обязательно в хозяйской лавке. Там обмеривают, обвешивают, продают втридорога. И управление обнаковенно еще водку дает. На такой работе приисковые водкой только и держатся. Проробил лет пять – привыкает и пьяницей становится. Бросить прииск нельзя: контракт, а за побег – сначала розги, а во второй раз – тюрьма. И так-то нам тошно. А тут и прошел слух, что на китайской земле хищники золото нашли, да такое, как в сказке. Чуть не поверх земли лежит. Так и сказывали: «Мох дери да золото бери!». Известно, Сибирь – золотое дно. Простой рабочий, ежели наймется, будто 25 рублей в день зарабливал... Ох, хлебна муха, что тут сделалось! Поднялась вся «летучка». Из Иркутскова, с Лены, из Читы, с Нерчинскова – кинулись все на Желтугу.

– Как теперь на Алдан? – спросил Федька.

– Куда! Больше!.. Чисто ошалели. Мужики с деревень побежали, хлеба оставили необмолоченными, рабочие потянулись с приисков... Ну, и мы... Как весной проведали это, решили бежать хищничать. Хуже, чем на наших приисках, не будет... Подговорил я товарища... Первую ночь мы шли, почесь, не останавливаясь. Выбрались на Енисейскую дорогу. Потом лесом возле нее шли двое суток. Оголодали, слабеть начали. И вдруг ночью натакались на костер. Ох, хлебна муха! Полиция! Кинулись мы от нее в реку, вплавь. И знали, что на смерть шли, да боялись, и в Желтугу больно хотелось. Вода весенняя, холодная, чуть не утонули. Выбрались, однако, на тот берег и – в лес. Бежим без памяти. Упадем, встанем и опять бежать. Сколь дней так проплутали. Замерли с голоду. Пройдешь десять шагов и садись отдыхать. Ну, думаем, отгуляли, смертынька пришла. Только однажды видим – полевой лук. Обрадовались, не знаю как. Поели. Спустились к реке. Ночью на берегу развели костер погреться. Сижу, задремал, видно. Гляжу и не верю: медведь! Поднялся на задние лапы, рявкнул и – на товарища. У меня, хлебна муха, ножа, как на грех, не было. Я – бежать! И жаль-то товарища и силов-то нету помочь... Спрятался, жду! Пришла ночь. Слышу стон. Подошел я... Ох, грех тяжкий! Не узнать! Изгрызай весь... Изладил я мало-мальски плот, посадил его, поплыли. Добрался с ним кое-как до первого зимовья, сдал людям лечить. На этом месте мне и фартнуло. Подошла как раз партия «летучки», на Желтугу тоже пробирались, я и двинулся с ними. И добрался-таки.

– Далеко она отсюда?

– От Камня? Верст... да тысяч десять будет. Желтугой прозывалась речонка, по китайской земле течет. От нашего Амура – верст тридцать пять. В пади она, в глухих дебрях, дорог кругом нет, никто там, кроме зверья, не живет. Копай себе, где хочешь и как хочешь. В первую очередь пробрались разными лесными трущобами «летучка» да артели рабочих и заняли лучшие места. А потом, как проведали... Ох, хлебна муха, и налетело народу! Промежду прочим, «вся шпана, сколь было в Сибири, сбежалась, тысяч десять: беспаспортные, воры, убивцы, беглые каторжники с Кары, – у них своя артель на Желтуге была, – буряты, татары, китайцы, «семейские». Густо... Речонка махонькая. В пади пошевелиться негде. Везде ямы, в них народ копошится. Копаются и золото моют, всем хочется поскорей до богатства дорыться.

– А как работали, артелями? – спросил тихо Гришук.

– Артелями, знамо дело. Зимовьев понастроили, страсть. Цельный город. Больше 500... Жизнь пошла привольная, и вспомнить сейчас хорошо, аж не верится...

Лицо деда разгорелось по-молодому, и рассказ незаметно оборвался. Старик молча, задумавшись, глядел куда-то в ночную темноту, словно глаза его видели то, что произошло за десять тысяч верст отсюда десятки лет назад.

Много, должно быть, ярких картин ожило вдруг в его памяти.

– И, вправду, богатое золото нашли? – вывел его из задумчивости Федька.

– Не видывал такого, – ответил дед. – Надо правду сказать, как желтугинское, такого не видывал. Золотой пласт шириной сажен чуть не до ста, а толщиной, пожалуй, на сажень. И, можно сказать, поверх земли. Золото гнездами лежало, и самородки фунта по три, либо близ того. В первое время на прииске добывали по пуду в день.

– По пуду? Золота? – переспросил удивленно Ян.

Ребята вытаращили на деда глаза.

– Да, – с торжеством сказал дед. – Не вру, а истинная правда. Если на сто пудов приходилось пять золотников, считалось невыгодным, не работали. – Дед рассмеялся: – Вот как мы, желтугинцы! У нас на сто пудов полтора фунта золота приходилось.

– Ну-у? – недоверчиво загудели ребята.

– Капельки не соврал, – перекрестился дед. – Простой чернорабочий зарабливал 8 рублей в день. Ох, хлебна муха, не живать так!.. Полиции нет. Водкой кажин день хоть облейся... Пропил все, снова копай и опять пей. Никто не останавливает. Ну и жисть была! – Дед блаженно покрутил головой. – Как в раю.

– Жалкий рай! – пробормотал Ян.

– Чего же тут хорошего, дед? – спросил и Гришук. – Пьянствовали, жили, как скоты. Только что сыты да полиции не было.

– Вам бы только книжки читать, комсомолить да по-ученому, – с задором возразил старик. – А в те поры наголодались, нахолодались, в тайге намыкались, на каторге... И вдруг тебе и водка, и золото.

– Погоди! – со смехом вскричал Гришук. – Ты говоришь собралось до десяти тысяч: каторжники, воры, бродяги, хунхузы. Десять тысяч отчаянного сброду?

– Известно, «кобылка», «летучка». Вся шпана и рвань, – подтвердил дед.

– Жили все они в диком лесу, без охраны, – продолжал Гришук. – Находили золото. Водки у вас – хоть облейся. Как же они все не перерезались? Каждый день, верно, драки и убийства.

– Верно! – поддержали ребята.

Дед улыбнулся.

– Ни-ни! Приезжай на прииск вечером – пьяной песни, крика, брани – не услышишь, ни-ни... Порядок был заведен во какой. Строго! Баб сначала совсем не допущали, как в монастыре... У нас так и назывались «вольные желтугинские промыслы», «вольные промышленники». Если бы порядку не было, к нам бы торговцы не поехали. Как мы бы жить стали? Пить-есть надо, одеваться тоже. Хоть шпана, а понимали. Дело артельное тоже им не в диковинку. Выбрали мы восемь старост: четыре русских и четыре китайских, по справедливости. Староста за все в своем стане отвечает. А над всеми старостами старшина.

– Вроде президента?

– Знамо дело. Он всегда в золотой цепи на шее и медаль с надписью: «Старшина желтугинского прииска». Была у нас такая «Орлиная площадь», висел там двухпудовый колокол и две пушки стояли. Собирали на ней сход и все дела решали. На сходе ни шуму, ни галдежа. Строго было. Сразу судили и сразу наказывали. За убийство вешали. За кражу – 500 ударов «терновником». Это кнут, набитый гвоздями. За стрельбу, за драку, за пьянство, если на улице, полагалось двести, триста ударов и обязательно прогоняли с прииска. Тихо сразу стало, – ни драк, ни пьянства. Иные плетей и не боялись, а что с Желтути прогонят – это хуже смерти. Стражу потом завели, человек полтораста... Прослышали купцы про порядки, что ни убийств, ни воровства – и понаехали... У нас все было по-хорошему. Только стекол не было, бумагой или миткалем окна затягивали. Кабаков штук с полсотни открылось, лавки, три гостиницы, больница была, церковку построили. Беглый каторжник заместо попа служил. Все по чину.

– Неужели и воровства не было? – не верил Гришук.

– Слыхом не слыхать. Товары, провизия – на улицах без всякой охраны лежали. Где, что хошь положи, никто не тронет. И на мысль не приходило взять. Известно, – артельское дело. Хоть «кобылка», а понимала. Надо и то сказать, что боялись, кабы не прогнали с прииска.

– А купцы, наверно, здорово драли?

– Знамо дело.

– И долго вы так жили?

– Года полтора. А потом наша полиция сговорилась с китайской. Собрали войско и ударили на Желтугу. Все у нас, как у хищников, позорили, зимовье все пожгли. А китайцам ихние власти головы поотрубали. Разбежалась «летучка», кто куда мог. Едешь по пади, глядишь, висят на дереве китайские головы, пять-шесть штук за косы к сучьям привязаны. Это ихняя полиция старалась для устрашения... Так по всему лесу. Аж жуть берет! Много, сынки, вокруг золота зла и неправды делается. И кинулась «кобылка» опять в Сибирь, принялась за прежнее, начались разбои, убийства. Около Амура в те поры ни пройти, ни проехать... За путниками ровно охота. Воя дорога до Желтуги была в трупах.

Дед помолчал.

– В артели беглых каторжников с Кары познакомился я с одним змеем. Вовек его не забуду! По прозвищу – Кузьма Не-найти-концов. Он был тоже с Урала, земляки, значит. Совсем парнишкой он тогда пришел. Мне под тридцать, а ему годов двадцать. Хоть и мальчишка, а вся артель его боялась. Есть такие, Иванами их в тюрьме зовут. Человека зарежут и глазом не моргнут, как рюмку водки выпьют. Когда разорили Желтугу, пошли мы вместе с ним к приискам на Лену, а с нами еще двое на погибель свою увязались. Хотели всей артелью в оставленных шахтах хищничать. Только дорогой Кузьма с приятелем вздумали охотиться за своим братом – «кобылкой». Каждую ночь убийство. Бросили мы их и ушли одни. Добрались до места. Отыскали одну шахту, где у нас давно было примечено золото, обосновались там и принялись робить. Примета на золото оказалась правильная. Жила не совсем изубожилась, на нашу долю осталось. Боязно только было, как бы земля не обвалилась.

– А это случается?

– Часто.

– Значит, работать в оставленных шахтах опасней?

– А ты думал как? Хлебнули мы там горя. На то и хищники. Робим в оставленных шахтах. Нашему брату приходится спускаться в такую шахту по веревке, так как по окончании работ лестницы убраны. А самое главное, беда наша хищническая: подпорки внутри тоже убирают. Вот, сынки, главная беда!

Ребята не поняли. И дед подробно пояснил, что земля, пласт в несколько десятков сажен толщиной, поддерживалась во время работ четырехугольными земляными колоннами сажени две длиной и шириной. По окончании работы эти колонны, как содержащие золото, вывозятся.

В шахтах остаются деревянные подпорки. Но под огромной тяжестью земли они часто обращаются в щепки, и земля осыпается.

– Вот спустишься в такое подземелье сажен на пятьдесят, на восемьдесят, – продолжал дед, – и ползаешь там по норам, по штольням, ищешь золото. И, бывает, копает хищник, а сзади осыплется порода и похоронит его заживо. Помню эдак-то, залез я в одну штольню, на Урале это было. Вижу, подпорки гнилые, чуть держатся. Думаю, ничего. Посмотрел, золото еще есть... Вылез за кайлом, взял, иду обратно к штольне, вдруг слышу гул... Господи, твоя воля! Рухнула порода, подпорки осыпались, всю штольню завалило. Не вылезь я за кайлом, заживо бы засыпало. Золото, сынки, не даром достается. Сколько хищников там гибнет, не сочтешь. И от обвалов, и вода затопит, и от угара, когда мерзлую землю приходится кострами оттаивать. А то спустится хищник в шахту, вход сверху забросает за собой деревьями, камнями, чтобы полиция не заметила, что в шахте кто есть. А потом и сам вылезти не сможет, в шахте и гибнет... Ну, нам пофартило, на хорошее золото натакались.

– Так вы и жили в земле?

– А как же! Наше дело хищническое, надо, чтобы не видали. Настлали в галерее пол, войлочные постели. Все чистили, обиходили ладом. На стене полка с посудой, провизия. В углу ящик стеариновых свеч, запасные кайлы, лопаты, водочка тоже водилась. Словом, по-хорошему! Живем, как в норе, и золото копим. Однажды вышел я на базар, увидел меня Кузьма Не-найти-концов и привязался: возьми да возьми. Боялся я его, знал, что не столь золото копает, сколь за «горбачами» охотится. Но поверил ему и взял. И что же ты, хлебна муха, думаешь, змей этот сделал? Осенью, к Покрову, собирались мы уж пошабашить, шахту оставить. Скопили золота каждый на свою долю. Кузьма тоже кое-что накопил. Однажды подкайливал я в забое, далеко ушел. Бежит ко мне товарищ. Гляжу, лица на нем нету. «Золото украли!» Ох, горе лыковое! Кузьма бежал и выход из шахты испортил, змей, чтобы мы не вылезли. Недаром Не-найти-концов назывался. Сначала думали, так здесь и пропадем. Насилу выбились. Ну, только встреться ты мне! И боюсь-то его, и руки от злости дрожат. Сколь времени мы робили, и все, подлец, унес... Об эту пору, как раз около октября, рабочие с приисков домой оборачиваются. Приисковый народ валом валит, тысячи. Где тут меж них отыщешь Не-найти-концов. Нет, думаю, отыщу концы! Подался я к Витиму. Знаю, что Кузьма страсть любит покуражиться на народе.

– Это – река Витим? – спросил Ян.

– Нет, поселок приисковый на пути из Лены. Что здесь каждую осень в те поры творилось, – ох, хлебна муха, глаза бы не видели, уши не слышали! Сам я не пил, не до того было, я Кузьму искал. И пофартило мне, услыхал. Даже в Витиме прогремел он, змей. Пошел я с товарищем в кабак. Поглядели... И точно. Он самый, змей подколодный, Не-найти-концов! Ох, и разгорелось сердце! Рассказали мы в кабаке все, как было, какое золото он пропивает. Он бежать было... Куда тебе! Схватили! Озверел народ. Так его били, не знаю, как жив остался. Нос ему, видно, тогда сломали и левую руку порвали... Словом, изуродовали. С тех пор Кульпой и прозвали. А как узнал я, что живучий змей цел, я и Сибирь бросил. Знаю, что вовек он мне не забудет. Сроду никого не боялся, медведя не боюсь. А Кульпы боюсь... Глаза больно страшучие...