В течение нескольких месяцев в долине Ладхия царило полное спокойствие, но в сентябре 1938 г. в Найни-Тал пришло сообщение, что близ деревни Кот-Киндри тигр убил двенадцатилетнюю девочку. В донесении, переданном мне Дональдом Стюартом из лесного ведомства, не было никаких подробностей, и, только попав через несколько недель в Кот-Киндри, я мог узнать детали трагедии. Выяснилось, что около полудня девочка собирала падалицу мангрового дерева недалеко от деревни. В это время внезапно появился тигр. Прежде чем работавшие неподалеку мужчины могли оказать ей помощь, тигр уже унес свою жертву. Попыток преследовать тигра не делалось. Всякие следы волока, как и кровь жертвы, исчезли; их смыло задолго до моего прибытия на место, и я поэтому затруднялся решить, куда унес тигр тело.

Кот-Киндри находится примерно в четырех милях к юго-западу от Чука и в трех милях на запад от Така. Как раз в долине между Кот-Киндри и Таком в апреле прошлого года был застрелен леопард «из Чука».

Летом 1938 г. лесное ведомство наметило в этих местах рубки. Возникли опасения, что если с людоедом не будет покончено до ноября, когда должны были начаться работы в лесу, подрядчики не смогут найти рабочих и контракты будут расторгнуты. Об этом писал мне Дональд Стюарт вскоре после того, как была убита девочка. В ответ я обещал отправиться в Кот-Киндри, но, как должен признаться, делал это больше в интересах местных крестьян, а не подрядчиков.

Ближайший путь в Кот-Киндри поездом до Танакпура, а оттуда пешком через Калдхунга и Чука. Этот маршрут сокращает сотню миль пешеходной дороги, но зато проходит через места, пораженные самой свирепой в Северной Индии малярией. Чтобы избежать их, я решил пойти горами до Морнаула, а оттуда по старой заброшенной дороге до конца ее в горах, расположенных над Кот-Киндри. Пока я готовился к этому далекому пути, в Найни-Тал пришло известие о гибели человека у Сема, деревни на левом берегу реки Ладхия, примерно в полумиле от Чука.

В этом случае жертвой была женщина преклонных лет, мать старосты Сема. Несчастная была убита, когда рубила кустарник на высокой меже между двумя расположенными террасами полями. Она начала работу у дальнего края этой межи, тянувшейся на пятьдесят ярдов, и рубила кусты уже в каком-то ярде от своего дома, как на нее с верхнего поля прыгнул тигр. Нападение было столь быстрым и внезапным, что женщина перед смертью успела только раз вскрикнуть. Тигр понес ее по меже, пересек верхнее поле и исчез со своей добычей в густых джунглях. Сын женщины, молодой человек лет двадцати, работал в это время на рисовом поле в нескольких ярдах и стал очевидцем происшествия. Он был слишком потрясен, чтобы оказать какую-нибудь помощь. По настоятельной просьбе молодого человека через два дня в Сем прибыл патвари в сопровождении собранных им восьмидесяти человек. Люди пошли в направлении, по которому ушел тигр, и нашли одежду женщины и несколько осколков костей.

Убийство произошло в два часа дня, в ясный солнечный день. Тигр съел свою жертву в шестидесяти ярдах от дома, близ которого он ее убил.

Получив об этом донесение, Ибботсон, заместитель комиссара уездов Алмора, Найни-Тал и Гарвал, провел со мной «военный совет». В результате Ибботсон, который только что собрался улаживать земельные споры в Аскоте на тибетской границе, изменил свои планы: вместо того чтобы двинуться через Багасвар, он решил сопровождать меня в Сем и только оттуда поехать в Аскот.

Избранный мной маршрут требовал многих подъемов в горах; мы в конце концов решили пойти вверх по долине реки Нандхаур, пересечь водораздел между Нандхауром и Ладхия и вдоль последней спуститься к Сему. Согласно этому плану, Ибботсон вместе со своей женой вышел 12 октября из Найни-Тала, а на следующий день я присоединился к ним в Чоргаллия.

Подымаясь вверх по Нандхауру и занимаясь при удобных случаях рыбной ловлей (лучший результат за день был сто двадцать рыб, пойманных на легкие удочки для форелей), мы на пятый день пришли в Дурга-Пепал. Здесь мы отошли от реки и после крутого подъема стали на ночевку у водораздела. Выйдя на следующий день рано утром, мы разбили палатки на ночь на левом берегу Ладхия в двенадцати милях от Чалти.

В этом году муссон прекратился рано, и нас это вполне удовлетворяло, так как необходимо было неоднократно, чуть ли не каждые четверть мили, переходить реку, чтобы обойти крутые обрывы береговых скал. При одной из таких переправ мой повар — рост его с сапогами равнялся пяти футам — был унесен течением и спасся из водяной могилы только благодаря помощи человека, несшего корзинку с нашим завтраком.

На десятый день после выступления из Чоргаллия мы разбили лагерь на залежном поле у Сема ярдах в двухстах от домика, близ которого была убита женщина, и недалеко от слияния рек Ладхия и Сарда. На нашем пути к Ладхия мы встретились с полицейским офицером Джимом Уодделлом; он останавливался на несколько дней в Семе и привязывал в качестве приманки на тигра буйвола, которого любезно предоставил и нам. Хотя тигр несколько раз приходил в Сем во время пребывания там Уодделла, но буйвола он не тронул.

На следующий день после нашего прибытия в Сем, пока Ибботсон беседовал с патвари, лесниками и старостами соседних деревень, я пошел на розыски следов тигра. Между нашим лагерем и местом слияния рек, а также по обоим берегам Ладхия тянулись большие песчаные участки. Тут я нашел следы тигрицы и молодого тигра-самца, быть может, одного из виденных мною в апреле тигрят. Тигрица несколько раз переправлялась за последние дни через реку, а предыдущей ночью прошла по песчаной косе против места, где находилась наша палатка. Крестьяне подозревали, что эта тигрица и есть людоед, так как она посещала Сем и после того, как была убита мать старосты. Это предположение было, вероятно, правильным. Изучение следов тигрицы показало, что она была средних размеров и молодой. Как стала она людоедом, можно было выяснить только впоследствии; одним из возможных предположений могло быть и то, что она участвовала в людоедстве вместе с тигром из Чука в предыдущем брачном сезоне, получила вкус к человеческому мясу, а когда самец перестал снабжать ее этой едой, сама стала людоедом. Это было только предположение, и оно оказалось неверным.

Перед своим отъездом из Найни-Тала я написал танакпурскому тахсилдару и просил его приобрести четырех бычков и отправить их в Сем. Один из этих буйволов пал в пути, а три остальных прибыли 24-го числа. В тот же вечер их также привязали в качестве приманки. Когда на следующее утро я пошел навестить своих буйволов, мне повстречались сильно взволнованные крестьяне из Чука. Поля у Чука были недавно вспаханы; тигрица предыдущей ночью прошла около спавших в поле трех семейств и их скота. К счастью, скот заметил тигрицу и предупредил своим поведением людей о приближении людоеда. Пройдя полями, тигрица ушла по тропе в направлении на Кот-Киндри и прошла мимо двух моих буйволов, не тронув ни одного из них.

Патвари, лесники и крестьяне говорили нам при нашем походе в Сем, что привязывать буйволов в качестве приманки — напрасный труд, так как они убедились в том, что людоед на буйволов не нападает. Подобные попытки других охотников оставались безуспешными, и во всяком случае, если бы тигрица пожелала напасть на них, то перед ней всегда большой выбор среди многих буйволов, пасшихся в джунглях. Тем не менее мы все же продолжали привязывать на ночь наших буйволов. Две последующие ночи тигрица опять проходила мимо них, но не трогала.

Утром 27-го числа к нам пришли несколько человек во главе с братом нашего старосты и сообщили, что в деревне пропал человек. Он ушел накануне около полудня, сказав жене, что идет посмотреть, не зашел ли их скот далеко от деревни. Человек не вернулся, возникло подозрение, что его убил людоед. Мы быстро собрались, и в десять часов утра Ибботсон и я отправились в Так в сопровождении пришедших крестьян. Расстояние было около двух миль, но подъем был значительным, мы торопились, боясь потерять драгоценное время, и пришли на окраину деревни, запыхавшись и обливаясь потом.

Мы шли по ровному, поросшему кустами месту, о нем я скажу позднее. Приближаясь к деревне, услыхали крик женщины. Смешать причитание индианки по покойнику с чем-либо иным невозможно. Выйдя из джунглей, мы подошли к плакальщице, вдове пропавшего, и к группе из десяти или пятнадцати человек, ожидавших нас у края полей. Эти люди рассказали, что они видели из своих домов, расположенных выше по склону, какой-то белый предмет, вероятно одежду пропавшего человека; предмет находится на заросшем кустарником поле, ярдах в тридцати от того места, на котором мы находились. Ибботсон, патвари и я пошли осмотреть этот предмет, а жена Ибботсона вместе с женщиной и другими людьми пошли в деревню.

Поле не обрабатывалось несколько лет и было покрыто густой растительностью, кусты которой несколько походили на хризантемы; подойдя совсем близко, патвари признал в белом предмете, о котором говорили крестьяне, набедренную повязку пропавшего человека. Рядом с ней лежала шляпа. Тут и происходила борьба, но следов крови не было. Отсутствие крови на месте нападения тигра и на большом отрезке пути, по которому зверь нес добычу, показало, что тигрица не меняла места первой хватки; кровь течет только тогда, когда место хватки меняется.

В тридцати ярдах выше по горе был участок кустарников, над которыми лианы образовали сплошную крышу. Это место надо было осмотреть, перед тем как пойти по следу-волоку: было нежелательно иметь тигрицу за своей спиной. На мягком грунте под кустами мы нашли отпечатки лап тигрицы и то место, где она лежала перед нападением на человека.

Вернувшись на исходное место, мы остановились на таком плане действий. Основная задача — сблизиться с тигрицей с подхода и попытаться застрелить ее у добычи. Для этого я должен был идти по следу и наблюдать за всем, происходящим впереди от нас; патвари, он был безоружен, должен был идти в ярде за мною и внимательно следить за тем, что происходит справа и слева; Ибботсон должен был идти в «замке» и охранять нас от нападения с тыла. В том случае, если бы Ибботсон или я заметили хотя бы волосок тигрицы, мы решили рисковать и стрелять. Земля была вытоптана, так как накануне в этом месте пасся скот.

Крови не было, и судить о проходе тигрицы можно было только по примятым листьям или траве. Наше продвижение, естественно, было медленным. Пронеся свою жертву двести ярдов, тигрица убила ее, а потом оставила; через несколько часов тигрица вернулась и унесла труп. Тигрица не унесла человека сразу после того, как его убила, по-видимому, потому, что была испугана скотом, на глазах у которого произошло ее нападение.

На том месте, где лежал человек, была большая лужа крови. Когда тигрица вновь схватила убитого, кровотечение из раны на горле уже прекратилось, а так как она при этом держала его не за шею, а за спину, то найти след было трудно. Тигрица подымалась в гору; так как растительность здесь была густой, а видимость была возможной только на расстоянии немногих ярдов, наше продвижение еще более замедлилось. За два часа мы прошли только полмили и вышли на гребень, за которым лежала та долина, где шесть месяцев тому назад мы выследили и убили людоеда из Чука. На гребне подымалась скала, справа к ней вели следы тигрицы. Я был уверен, что тигрица залегла или под нависшей частью скалы, или где-то поблизости.

Ибботсон и я были в легкой обуви на резиновой подошве, патвари шел босиком: мы подошли к скале беззвучно. Дав знак спутникам стоять на месте и внимательно следить за всем происходящим, я взобрался на скалу и медленно, дюйм за дюймом, двинулся вперед. За скалой была небольшая ровная площадка. Смотря на нее, я все более и более убеждался в справедливости моего первоначального предположения: тигрица должна была лежать за выступом скалы. Мне оставалось пройти еще один-два фута для того, чтобы заглянуть по ту сторону скалы; вдруг я заметил какое-то движение слева: выпрямился примятый золотистый цветок, через секунду я увидел легкое шевеление кустов позади цветка, а на дереве по той стороне от кустов закричала обезьяна.

Тигрица выбрала это место для своего послеобеденного отдыха весьма осмотрительно; к несчастью для нас, она при этом не спала. И когда она заметила, как над склоном появилась верхняя часть моей головы, она вскочила, сделала шаг в сторону и исчезла среди кустов ежевики. В любом другом месте тигрица, как бы быстро она ни двигалась, не ушла бы от моего выстрела. Наш тщательно обдуманный план потерпел крушение в самый последний момент. Оставалось только попытаться разыскать труп человека. Идти за тигрицей в густые заросли ежевики было бесполезно, да и к тому же уменьшило бы наши шансы на выстрел по тигрице в дальнейшем.

Тигрица ела свою добычу неподалеку от того места, где потом залегла, и, так как местность была открытой и доступной для острого зрения грифов, тигрица после еды оттащила труп в место, недоступное для наблюдения «с воздуха». Теперь идти по следу было легко: можно было двигаться по кровавой тропе. След шел через высокий гребень. В пятидесяти ярдах за ним мы нашли труп.

Я не хочу волновать ваших чувств описанием этих печальных обезображенных останков, останков того, кто только несколько часов тому назад был человеком, отцом двух детей и мужем плачущей женщины. За тридцать два года охоты на людоедов я много раз видел подобные картины, каждая последующая была ужаснее предыдущей, и я каждый раз чувствовал, что лучше было бы оставить труп жертвы убийце, а не разыскивать груду истерзанного мяса, от которой у увидевшего ее человека на всю жизнь останется кошмарное воспоминание. Но стремление отомстить кровью за кровь и страстное желание освободить население от угрозы, страшнее которой нет ничего, непреодолимо. А к тому же всегда есть какая-то надежда, какой бы абсурдной она ни казалась, что каким-то чудом жертва осталась живой и нуждается в помощи.

Шанс застрелить у добычи зверя, ставшего людоедом, вероятно, после раны, полученной в такой же ситуации, весьма невелик. К тому же все такие неудачи охотников, независимо от их причин, делают зверя все более осторожным, и наконец он начинает бросать добычу после первой еды или же привыкает приближаться к ней тихо и бесшумно как тень, остерегаясь малейшего колебания листа или веточки и безошибочно обнаруживая присутствие охотника, как бы тот ни прятался. В таких случаях удачный выстрел — только один шанс из миллиона, но кто не пожелает его испробовать?

Площадь кустарниковых зарослей, в которые ушла тигрица, была примерно в сорок ярдов. Выйти не замеченной обезьянами из этих зарослей тигрица не могла, а обезьяны привлекли бы к ней наше внимание. Мы поэтому присели спиной к спине, чтобы закурить и подождать, не даст ли нам сигналов население джунглей, пока мы станем обсуждать дальнейший план действий.

Для устройства махана надо было возвращаться в деревню. За время нашего отсутствия тигрица, наверное, утащит свою добычу, и, поскольку мы ее потревожили, она уйдет теперь за несколько миль. Поэтому было необходимо, чтобы один из нас оставался на месте, а двое других сходили в деревню за веревками.

Ибботсон со своим обычным презрением к опасности вызвался идти в деревню, и пока он и патвари спускались по горе, чтобы избежать тяжелой дороги, по которой мы сюда поднимались, я взобрался на небольшое дерево вблизи трупа. На высоте четырех футов от земли дерево раздваивалось. Прислонясь спиной к одному стволу и упираясь ногой в другой, я занял довольно неудобную позицию: она была недостаточно высока, а если бы тигрица меня заметила, то я сам не мог бы увидеть ее ранее того, как она подошла бы на опасное расстояние.

Минут через пятнадцать — двадцать после ухода Ибботсона я услыхал звук от сдвинутого с места большого камня. Он, по-видимому, находился в весьма неустойчивом положении, и, когда тигрица встала на него, камень качнулся, когда же она сняла свою лапу, камень принял прежнее положение. Звук от этого был слышен ярдах в двадцати слева от меня и в единственном направлении, куда я мог стрелять без риска свалиться с дерева.

Проходили минуты, с каждой из них мои надежды понемногу спускались с той высоты, на какую вознеслись только недавно. Нервное напряжение и вес тяжелого штуцера стали невыносимы. Вдруг я услышал треск ветки.

Звук от движения камня помог мне сразу установить местонахождение тигра; я все время вглядывался в это место, и все же тигр, увидав меня, простоял некоторое время, наблюдая за мной, и ушел безнаказанно. Я при этом не видел ни одного шевельнувшегося листа, ни одной колышущейся травинки.

Когда нервное напряжение внезапно ослабевает, онемевшие или горящие мускулы настойчиво требуют отдыха, и хотя в создавшейся обстановке я мог положить штуцер только на колени, чтобы облегчить напряжение моих плеч и рук, но даже и это принесло мне чувство комфорта. Тигрица больше не подала ни звука, а через час или два я услыхал приближение Ибботсона.

Ибботсон был самым лучшим из моих товарищей по охоте, и не только потому, что обладал львиным сердцем, но и потому, что никогда и ничего не упускал из виду, а к тому же он — самый самоотверженный человек, носивший когда-либо ружье. Пошел он за веревками, а вернулся с одеялами, с большой порцией горячего чая и обильным завтраком. Я присел, чтобы отдохнуть и подкрепиться. Ибботсон приказал одному из наших людей взобраться на дерево ярдах в сорока, чтобы отвлечь внимание тигрицы; сам он поднялся на дерево над местом, где лежал убитый человек, чтобы соорудить при помощи веревок махан.

Устроив махан, Ибботсон оттащил труп на несколько футов — очень неприятная работа — и, чтобы тигрица не могла его унести, крепко привязал останки веревками к дереву. Это было необходимо, так как луна находилась на ущербе и в этом густом лесу в течение первых двух ночных часов должно было быть так же темно, как в колодце. Покурив, я взобрался на махан; после того как я там устроился поудобнее, Ибботсон позвал человека, отвлекавшего тигра, и пошел в Так за своей женой, чтобы вернуться оттуда в наш лагерь в Сем.

Спутники мои уже скрылись из виду, но все еще раздавались их голоса, когда послышался шум приближавшегося через листву тяжелого зверя; в то же мгновение закричала обезьяна, сидевшая на дереве по ту сторону зарослей ежевики. Прошла одна напряженная минута, за ней вторая, третья — вдруг с гребня скалы бросился вниз с истерическим криком каркер. Тигрица, следовательно, не собиралась вернуться к трупу, она пошла за Ибботсоном.

Меня охватило лихорадочное беспокойство, так как стало ясно, что тигрица бросила добычу и пошла искать новую жертву. Перед нашим расставанием Ибботсон обещал мне принимать все меры предосторожности; услыхав крик каркера, он, естественно, должен был предположить, что тигрица бродит где-либо вблизи от трупа своей жертвы. И если бы Ибботсон ослабил внимание, тигрица имела бы шансы на успех. Прошло десять томительных минут, а потом я услыхал, как по направлению к Таку закричал другой каркер. Тигрица все еще шла за ними, но там местность была более открытой и опасность ее нападения на людей стала меньшей. Все же для Ибботсона опасность далеко не миновала, так как его отделяли от лагеря две мили густых джунглей. И если бы он и его спутники в ожидании моего выстрела задержались в Таке до темноты — а я этого опасался, и это произошло на самом деле, — то они подверглись бы еще большему риску. Ибботсон, к счастью, понял опасность и велел своим спутникам держаться близко друг к другу. Тигрица шла за людьми всю дорогу, на что указали ее следы, но все кончилось благополучно.

Крики каркера и замбара позволили мне следить за передвижениями тигрицы. Через час после захода солнца она спустилась в долину в двух милях от меня. В распоряжении тигрицы была целая ночь, и, хотя вероятность ее возвращения к трупу была ничтожна, я решил все же подождать. Закутавшись в одеяло (ночь была страшно холодной), я постарался принять наиболее удобную позу: мне предстояло провести в неподвижности долгие часы.

Расположившись в махане в четыре часа дня, в десять часов вечера я услыхал, как по склону горы ко мне приближаются два зверя. Под деревьями было слишком темно, и я не мог их рассмотреть, но, когда они совсем приблизились к трупу, я понял что это дикобразы. Постукивая иглами и издавая столь характерное для дикобразов ворчание, они приблизились к трупу, обошли его несколько раз кругом и ушли восвояси. Часом позже, когда уже взошла луна, я услыхал шаги какого-то зверя в лежащей ниже долине. Он шел с востока на запад, когда же тянувшийся вниз по горе ветер донес к нему запах трупа, он остановился, потом стал осторожно подыматься по склону. Пройдя некоторое расстояние, зверь с шумом потянул воздух. Я понял, что это был медведь. Запах крови привлекал его, но к этому запаху примешивался и другой, неприятный — запах человека. Не желая рисковать, медведь приближался к трупу очень осмотрительно. Нос медведя — лучший подобного рода инструмент среди всех имеющихся у обитателей джунглей — еще в долине указал своему хозяину, что добыча принадлежала тигру. Факт этот сам по себе не испугал бы гималайского медведя, — он ничего не боится и, как мне известно, иногда может прогнать тигра от добычи, — но в данном случае зверь был обеспокоен тем, что к запаху крови и тигра примешивался еще запах человека.

Выйдя на ровное место, медведь присел на задние лапы в нескольких ярдах от тела убитого и, убедившись, что в этом случае с ненавистным запахом человека не связана опасность, встал, повернул голову и издал протяжный рев, разнесшийся по всей долине. Я понял, что зверь зовет свою пару. Потом без колебаний медведь прямо направился к трупу и стал его обнюхивать. Я прицелился. Мне известен один случай, когда гималайский медведь ел человеческое мясо. Женщина, жавшая траву, упала с горы и разбилась; медведь нашел ее изувеченное тело, утащил и съел. Но тот медведь, в плечо которого я целился в эту ночь, избегал, по-видимому, человеческого мяса: осмотрев и обнюхав труп, он продолжал свой путь на запад. Когда шаги его в джунглях стихли, настала тишина, прерванная вскоре после восхода солнца приходом с нетерпением ожидаемого мною Ибботсона.

С Ибботсоном пришли брат и другие родственники покойного; они с подобающим уважением завернули останки в чистую белую одежду и, положив их на носилки из двух деревьев, связанных принесенной Ибботсоном веревкой, отправились к месту сожжения покойников на берегу реки Сарда с громким пением священного гимна индусов.

Я невероятно устал от четырнадцатичасового неподвижного сидения на холоде, но после горячего чая и завтрака, принесенного Ибботсоном, я не чувствовал каких-либо последствий своего долгого бодрствования.

* * *

Тигрица, следовавшая за Ибботсоном вечером 27-го числа до Чука, ночью перешла через реку Ладхия и углубилась в кустарниковые джунгли за нашим лагерем. По этим джунглям проходила тропа, которой регулярно пользовались жители долины Ладхия, пока людоед не поставил движение по ней под угрозу. 28-го числа два скорохода, несшие почту Ибботсона в Танакпур, задержались с выходом из лагеря и, чтобы наверстать время, пошли или, вернее, собирались пойти напрямик через кустарниковые заросли. К счастью, шедший впереди человек был настороже и заметил проползшую через кусты и залегшую у тропы тигрицу.

Ибботсон и я только что вернулись из Така; в это время скороходы прибежали в лагерь. Схватив ружья, мы поспешили обследовать место происшествия. Мы нашли отпечатки лап тигрицы на месте, где она сошла с тропы и проследовала на небольшом расстоянии за людьми, но они не видели ее, хотя в одном месте среди очень густых кустов заметили какое-то движение и слышали, как уходил какой-то зверь.

Утром 29-го числа пришли люди из Така и сказали, что предыдущей ночью один из их бычков не вернулся в загон, а при поисках на месте, где его видели в последний раз, нашли немного крови. В два часа пополудни Ибботсон и я пришли на это место, и первый взгляд на землю убедил нас, что бычок был убит и унесен тигром. Позавтракав второпях, Ибботсон и я в сопровождении двух людей, несших веревки для махана, пошли по волоку. На протяжении ста ярдов след пересекал наискось горный склон, а затем прямо спускался в овраг. В нескольких сотнях ярдов ниже по оврагу бычок, животное очень крупных размеров, застрял между двумя утесами, и тигр не мог его оттуда вытащить. Отведав мяса бычка, тигр бросил добычу.

Так как он нес большую тяжесть, то следы его лап были распластаны и нельзя сказать, был ли это интересовавший нас людоед. Но поскольку в этой местности каждый тигр считается подозрительным, я решил устроить над бычком засидку. В подходящем расстоянии было только одно дерево; люди забрались на него для устройства махана, а в это время ниже в долине стал реветь тигр. Пришлось ограничиться тем, что несколько концов веревки было спешно обмотано вокруг двух сучьев. Я взобрался на махан, который, как выяснилось в проведенные мной затем четырнадцать часов, был самым неудобным и опасным из тех, на которых мне только приходилось сидеть ранее. Дерево склонялось отвесно от горы и от трех неровных кругов веревки, которые служили мне засидкой, до дна лежавшего внизу каменистого оврага.

Пока я устраивался на дереве, тигр подавал голос несколько раз и продолжал реветь с долгими промежутками до позднего вечера. Последний рев донесся с гребня в полумиле расстояния. Стало очевидно, что тигр лежал невдалеке от своей добычи и видел, что человек взбирается на дерево. Зная по предыдущему опыту, что это означает, тигр выразил надлежащим образом свое неудовольствие и ушел. Последнее вытекало из того, что, проведя на махане всю ночь до возвращения утром Ибботсона, я ничего не видел и не слышал.

Грифы не могли найти добычи тигра, ибо овраг был глубок и скрыт густыми деревьями. А так как бычок был настолько велик, что тигр мог пообедать им несколько раз, мы решили больше не устраивать засидки в том месте, где он теперь лежал, надеясь, что тигр перенесет добычу в другое место, где стрелять будет удобнее. Но нас постигло разочарование — тигр к добыче не вернулся.

Через две ночи буйвол, привязанный как приманка за нашим лагерем у Сема, был убит, и в результате небольшой оплошности с моей стороны была пропущена хорошая возможность истребить людоеда.

Человек, принесший мне известие о том, что буйвол убит, сказал, что веревка, которой животное было привязано, оборвана тигром, утащившим добычу вверх по оврагу. Буйвол был привязан в нижнем конце этого оврага, того самого, где мы охотились за тигрицей в апреле. Тогда тигрица оставила свою добычу несколько выше в овраге, и я легкомысленно заключил, что так же она поступит и на этот раз.

После завтрака Ибботсон и я пошли разыскивать труп буйвола и выяснить перспективы устройства засидки на этот вечер.

Овраг, где был убит буйвол, имел около пятидесяти ярдов в ширину и глубоко врезался в предгорья. На протяжении двухсот ярдов он шел прямо, а потом поворачивал влево. Прямо за поворотом, на левой стороне оврага, густо росли молодые деревья, за которыми футов на сто возвышался покрытый травой гребень. Вблизи этих деревьев находился небольшой водоем. Хотя в апреле я несколько раз бывал в этом овраге, я не обратил внимания на эти древесные заросли — весьма подходящее для тигра место. Поэтому, вступая за поворот оврага, я не принял необходимых мер предосторожности, в результате чего тигрица, пившая из водоема, увидела нас раньше, чем мы ее. У нее был единственный путь безопасного отступления, и она выбрала именно его: прямо вверх по крутой горе, через гребень и в саловый лес за гребнем.

Гора была слишком крутой для подъема, поэтому мы продолжали идти вверх по оврагу до места, где его пересекала протоптанная замбарами тропа, перешли на эту тропу и вышли на гребень. Тигрица находилась теперь в треугольнике, одну сторону которого образовывал гребень, вторую — река Ладхия, а третью — скала, взобраться на которую было не под силу никакому зверю. Площадь была невелика, и на ней находилось несколько оленей, крики которых время от времени указывали нам, где находится тигрица. Но, к несчастью, местность была пересечена многими узкими и глубокими промоинами дождевых вод, и мы в конце концов потеряли из виду тигрицу.

Мы вернулись в овраг по оленьей тропе и нашли буйвола запрятанным среди деревьев. Эти деревья имели от шести дюймов до фута в толщину и не могли выдержать тяжести махана; пришлось оставить мысль об устройстве засидки: у скалы это было опасно, так как зверь нападал на людей.

Не желая упустить возможность выстрела, мы обсуждали возможность спрятаться среди травы вблизи от буйвола в надежде, что тигрица вернется к нему еще до наступления темноты и что мы увидим ее раньше, чем она нас. Этот план вызвал два возражения: во-первых, если нам не удастся стрелять, а тигрица увидит нас у своей добычи, она ее бросит — так она поступила в двух предыдущих случаях; во-вторых, между местом, где находился труп буйвола, и нашим лагерем расположены были густые заросли кустов, и, если бы нам пришлось в темноте возвращаться через джунгли, мы могли попасть в полное распоряжение тигрицы. Поэтому скрепя сердце решено было оставить добычу тигрицы на предстоящую ночь, надеясь на лучшие перспективы утром.

При нашем возвращении на следующее утро мы обнаружили, что тигрица унесла добычу. Триста ярдов она прошла вверх по оврагу, ступая с камня на камень и не оставляя следов волока. В трехстах ярдах от места, с которого она унесла труп буйвола, мы остановились в затруднении: здесь почва была мягкой и на ней имелось много следов, но среди них мы не обнаружили ни одного, оставленного тигрицей, несшей добычу. В конце концов, сделав несколько кругов, мы нашли место, где тигрица вышла из оврага и поднялась влево по горе.

Эта гора, по которой тигрица унесла добычу, поросла папоротником; найти следы здесь было нетрудно, но идти было тяжело, так как гора была очень крутой, а в некоторых местах приходилось делать обходы, после которых надо было вновь разыскивать след. После крутого подъема, примерно в тысячу футов, мы вышли на небольшое плато, окаймленное с левой стороны скалами, имевшими до мили в ширину. На краю плато у этих скал местность была неровной, покрытой расщелинами; в этих расщелинах густо росли деревья сал высотой от двух до шести футов. Тигрица унесла добычу в эти густые заросли, и, только войдя в них, мы могли определить, где находится зверь.

Когда мы остановились, чтобы взглянуть, что в конце концов осталось от буйвола, послышалось тихое ворчание справа. С ружьями наготове мы прождали минуту, услышав шорох в кустах немного позади от того места, откуда раздавалось ворчание, прошли десять ярдов среди саловой поросли и вышли на полянку, где тигрица устроила себе лежку на мягкой траве. На дальней стороне этой поляны гора, возвышаясь на двадцать футов, образовывала подъем на другое плато. С этого склона плато и шел услышанный нами звук. Поднявшись как можно бесшумнее по склону, мы вышли на ровное место. Пытаться идти за тигрицей дальше было бесполезно, и мы вернулись к мертвому буйволу, выбрали два дерева для устройства засидки и пошли в лагерь.

После раннего завтрака мы пришли к буйволу и, обремененные ружьями, с некоторым трудом поднялись на деревья. Пять часов мы просидели, ничего не услышав и не увидев. В сумерках спустились с деревьев и, спотыкаясь на неровной и пересеченной местности, достигли оврага уже в полной темноте. У обоих нас было неприятное ощущение, что нас преследуют, но, идя в непосредственной близости один от другого, мы без всяких происшествий вернулись в десять часов вечера в лагерь.

Ибботсоны провели в Семе все бывшее в их распоряжении время и рано утром на следующий день выступили в двенадцатидневный путь в Аскот. Прощаясь со мной, Ибботсон заручился обещанием, что я не стану выслеживать в одиночку тигра и не останусь в Семе больше одного или двух дней.

После ухода Ибботсонов и их пятидесяти спутников в лагере, окруженном густыми кустарниковыми зарослями, остались только я и два моих помощника, носильщики мои жили в доме у старосты. Поэтому нам пришлось целый день заниматься сбором сухих сучьев (их в окрестностях были огромные запасы), чтобы в течение всей ночи поддерживать огонь в лагере. Огонь не прогнал бы тигрицы, но должен был нам позволить увидеть ее в том случае, если бы ночью она стала бродить у наших палаток. К тому же ночи приходилось проводить на холоде, и это было достаточным основанием для поддержания больших костров всю ночь напролет.

К вечеру, после благополучного возвращения моих людей в лагерь, я взял ружье и пошел по Ладхия посмотреть, не проходила ли там тигрица. На песке я нашел несколько следов, но старых. Вернулся я в сумерках, будучи убежден, что тигрица все еще находится на нашем берегу. Часом позже, когда совсем стемнело, около наших палаток закричал каркер и упорно продолжал кричать в течение получаса. На следующее утро никаких следов тигрицы не было обнаружено. После завтрака я взял удочку и пошел к реке. Здесь в изобилии была крупная рыба, и, несмотря на то что у меня несколько раз обрывалась моя легкая снасть, я наловил столько махсиров, что обеспечил едой свой лагерь.

Опять, как и предыдущим вечером, я переправился через Ладхия, намереваясь занять позицию на скале, возвышавшейся над открытой местностью на правом берегу реки, и последить, не станет ли переходить реку тигрица. При уходе с реки я услыхал, как на горе слева от меня закричали замбар и обезьяна, а приближаясь к скале, нашел свежий след тигрицы. Пройдя в обратном направлении, я увидел, что камни у места ее переправы через реку были все еще мокрыми. То, что я задержался в лагере на несколько минут, чтобы высушить удочку и выпить кружку горячего чая, стоило некоторым жизни, тысячам людей — недель тревоги, а мне — многих дней усилий и напряжения.

Я оставался в Семе еще три дня, но случая стрелять по тигрице мне больше не представилось.

Когда я снимал лагерь и собирался начать двадцатимильный переход до Танакпура, собралось много людей из окрестных деревень, они умоляли меня не оставлять их на милость людоеда-тигра. Дав им все советы, какие только могли быть полезными для людей в подобном положении, я обещал вернуться, как только смогу.

Следующим утром я сел в Танакпуре на поезд и вернулся в Найни-Тал после почти месячного отсутствия.

* * *

Я покинул Сем 7 ноября, а 12-го тигрица убила человека в Таке. Известие об этом я получил от окружного лесничего в Халдвани вскоре после того, как вернулся на место зимнего пребывания в предгорьях. Форсированным маршем я прибыл 24-го в Чука ранним утром.

Я намеревался позавтракать в Чука и оттуда пойти в Так, где и остановиться. Но староста Така, который находился в Чука, сообщил мне, что все население Така — мужчины, женщины и дети — немедленно после гибели человека бросило деревню. Он добавил, что если бы я все же остановился в Таке, я мог бы только сохранять свою собственную жизнь, но не был бы в состоянии защищать жизнь моих спутников. Это было совершенно верно, и в ожидании прихода их староста помог мне выбрать место для лагеря у Чука, где и спутники мои были бы в относительной безопасности и я в какой-то мере был бы изолирован от тысяч людей, начавших уже прибывать для рубки леса.

Получив от лесничего телеграмму с извещением о гибели человека, я в свою очередь телеграфировал танакпурскому тахсилдару с просьбой прислать мне в Чука трех молодых бычков буйволов. Это было быстро выполнено, и три буйвола прибыли в Чука вечером накануне моего прихода.

Взяв одного из буйволов, я отправился в Так, намереваясь привязать бычка в том месте, где был убит человек. Староста дал мне очень яркое описание событий того дня, потому что и сам чуть не стал жертвой тигрицы. Около полудня он в сопровождении своей внучки, десятилетней девочки, пошел накопать имбирных корней на поле ярдах в шестидесяти от дома. Поле размером с пол-акра с трех сторон окружено джунглями, расположено на довольно крутом горном склоне, его видно из дома старосты. Старик и внучка работали некоторое время, как вдруг его окликнула жена — она обдирала во дворе рис — и взволнованным голосом спросила, не оглох ли он? Разве он не слыхал фазанов и других птиц, тревожно кричавших близ поля. К счастью, староста действовал быстро. Бросив заступ, он схватил за руку ребенка и побежал домой. Жена старосты взволнованно говорила, что она только что видела рыжего зверя в кустах у верхнего края поля. А через полчаса тигрица убила человека, срезавшего ветки с дерева в трехстах ярдах от дома старосты.

Из рассказа старосты я мог легко установить точное местонахождение этого дерева. Невысокое и искривленное, оно росло на трехфутовой меже между двумя спускающимися террасами полей. Листья этого дерева каждый год собирались для прокорма скота. Человек стоял на стволе, придерживаясь за сук одной рукой, и срезал ветви, в это время тигр подошел к нему сзади, стащил с дерева и унес в окружающие поля густые кустарники.

Чанд Раджи, много веков управлявшие Кумаоном до оккупации этой страны гурками, передали Так во владение предков его нынешних обитателей в награду за службу в храмах Пунагири (обещанное Чанд Раджой освобождение жителей Така и других соседних деревень на вечные времена от уплаты налогов около ста лет соблюдалось затем британским правительством). Из немногих соломенных хижин деревня со временем превратилась в цветущий поселок с каменными, крытыми черепицей домами, так как и земля была плодородной, и храмы приносили значительный доход.

За сотни лет своего существования Так испытал много превратностей судьбы, но за всю его долгую историю его ни разу не покидали жители, а теперь это случилось. Когда я появился после полудня, всюду в деревне царила тишина. Все жители, их было сто или более, ушли, уведя за собой скот. Единственное живое существо, попавшееся мне на глаза, была кошка, она искренне мне обрадовалась. Жители уходили так поспешно, что даже во многих домах двери остались незакрытыми. На каждой улице, во дворах домов, на дорожной пыли перед дверями я находил отпечатки лап тигрицы. В таких условиях брошенные незапертыми двери грозили опасностью: в любом из открытых домов могла поджидать добычу тигрица.

На горе, в тридцати ярдах выше деревни, было несколько загонов для скота. Около этих загонов я видел фазанов-калиджи, диких кур и белошапочных бюльбюлей в огромном количестве. Доверчивость, с которой птицы позволяли к себе приближаться, указывала, что жители Така не трогали их по религиозным убеждениям.

С расположенных уступами выше загонов полей открывался широкий вид на деревню. Не представляло труда по рассказу старосты найти дерево, у которого тигрица схватила свою последнюю жертву. На мягкой почве под деревом были следы борьбы и несколько пятен засохшей крови, отсюда тигрица пронесла свою жертву сто ярдов по вспаханному полю, перепрыгнула через высокую изгородь и утащила человека в густой кустарник.

Выкопав небольшую яму под деревом, я укрепил в ней шест и к этому шесту привязал буйвола, поместив около него большую охапку соломы.

Деревня, располагающаяся на северном склоне горы, была теперь в тени, и мне пора было возвращаться, чтобы до темноты попасть в лагерь. Обойдя деревню, чтобы избежать опасных открытых дверей, я вышел на дорогу.

За деревней тропа проходила под гигантским манговым деревом, из-под корней которого течет прозрачный холодный родник. Пробежав по желобку, промытому в каменной плите, вода наполняет каменный водоем и оттуда разливается, делая почву мягкой и вязкой. По пути я пил из этого родника и оставил следы на мягкой почве. На обратном пути, подойдя к роднику напиться, я нашел поверх своих следов отпечатки лап тигрицы. Утолив жажду, тигрица не пошла по тропе, а поднялась по крутому, поросшему стробилантами и крапивой обрыву в деревню. Заняв позицию в загоне при одном из домов, она, по-видимому, следила за мной, когда я привязывал буйвола, и ожидала, когда я пойду обратно прежним путем. К счастью, вовремя заметив опасность, я выбрал более дальний, обходный путь.

По дороге из Чука я принимал все меры предосторожности на случай возможного внезапного нападения, и это было не напрасно, так как теперь по следам лап я установил, что тигрица шла за мной во время всего моего пути из лагеря. Когда я пришел в Так на следующее утро, я увидел, что она преследовала меня и от того места, где я ниже края деревни вышел на дорогу, а потом — до самых полей у Чука.

Читать со средствами освещения, имевшимися в моем распоряжении, было невозможно. Сидя у костра, который приятен и теплом и создаваемым им чувством безопасности, я стал обдумывать положение и намечать планы, как перехитрить тигрицу.

При отъезде из дому я обещал, что вернусь через десять дней и что это будет моя последняя охота за людоедами. Годы опасностей и напряжения, долгие отлучки из дому (иногда, как в случае с чоугарской тигрицей и рудрапраягским леопардом, они тянулись по нескольку месяцев) стали отражаться и на моем здоровье и на нервах моих домашних. Поэтому, если бы до 30 ноября мне не удалось убить тигра, исполнением этой задачи должны были бы заняться другие.

Теперь наступила ночь 24-го, в моем распоряжении оставалось еще шесть дней. По поведению тигрицы в этот вечер было ясно, что она ищет новую человеческую жертву, и за этот срок я без труда мог найти возможность встретиться с ней лицом к лицу. Достичь этого можно было разными способами и каждый из них следовало поочередно испробовать. Убить тигра в горах легче всего, устроив засидку над убитой им добычей. Если в эту ночь тигрица не убила бы буйвола, привязанного мной близ Така, я собирался на следующую ночь привязать двух других буйволов в местах, которые мне удалось наметить. Было весьма вероятно, что после неудачных попыток добыть человека тигрица убьет одного из моих буйволов, как она делала в предыдущих случаях, когда Ибботсоны и я стояли в апреле с лагерем в Семе. Подложив в костер толстые поленья, которых должно было хватить на всю ночь, я повернулся на бок и стал засыпать, отметив, что каркер прокричал в кустарниках позади моей палатки.

Следующим утром, пока готовился завтрак, я взял ружье и пошел поискать следы на правом берегу реки между Чука и Семом. Тропа, пройдя полями, шла на небольшом пространстве через кустарниковые заросли. В них я нашел следы крупного леопарда-самца, быть может, именно того зверя, который накануне ночью встревожил каркера. Небольшой тигр-самец за последнюю неделю несколько раз переходил через Ладхия в разных направлениях. За это время людоед перешел реку только один раз, подойдя со стороны Сема. Большой медведь ходил по песку незадолго до моего прихода. В лагере подрядчики лесных работ жаловались, что когда они утром распределяли наряды между людьми, то натолкнулись на медведя, который повел себя весьма угрожающе. В результате рабочие отказались работать на том участке, где видели медведя.

Несколько тысяч людей — подрядчики говорили о пяти — собрались теперь в Чука и в Кумайа-Чак, чтобы рубить и пилить деревья и спускать их с гор по специально проложенной автомобильной дороге. Для взаимного ободрения эти рабочие все время перекликались. Шум топоров и пил, падение по горным склонам громадных деревьев в сочетании с криками тысяч людей не поддавались описанию. Естественно, что среди всех этих изнервничавшихся людей нередко возникала тревога, и в последующие дни я много передвигался и терял драгоценное время на выяснение ложных слухов о нападениях и убийствах, совершенных будто бы людоедом. Страх перед тигрицей распространился за пределами долины Ладхия по реке Сарда от Калдхунга до устья, то есть по площади, занимавшей еще пятьдесят квадратных миль, где работали еще десять тысяч человек.

Кажется невероятным, что один только тигр может терроризировать такое количество рабочих, не считая еще местных жителей окрестных деревень и сотен людей, доставлявших продовольствие или проходивших по долине на танакпурский базар с местными фруктами, апельсинами, грецкими орехами и прохладительными напитками.

Этому трудно поверить, но можно вспомнить аналогичный исторический случай, когда в Цаво пара львов-людоедов, действовавших только по ночам, на долгое время приостановила все работы на Угандской железной дороге.

Возвращаюсь к своему рассказу. После завтрака утром 25-го я, взяв с собой второго буйвола, пошел в Так. За полями у Чука дорога кружит около полумили близ подножия горы, а потом разделяется на две: одна подымается прямо на гребень до Така, а другая, пройдя еще полмили вдоль подножия горы, идет извилинами через Кумайа-Чак до Кот-Киндри.

У развилки дороги я нашел отпечатки лап тигрицы и проследил их на всем обратном пути в Так. То, что тигрица спустилась с горы за мной предыдущим вечером, показывало, что она не убила буйвола. Это было неприятно, но отнюдь не странно: тигры в некоторых случаях по нескольку ночей подряд посещают привязанных животных (приманку) перед тем, как убить, потому что нападают на добычу тигры только после того, как почувствуют голод.

Оставив второго буйвола у мангового дерева, где было много зеленой травы, я пошел вдали от домов и нашел, что первый буйвол мирно спит после плотной еды и спокойно проведенной ночи. Тигрица, придя сюда по следам со стороны деревни, подходила к буйволу и ушла обратно прежней дорогой. Взяв с собой буйвола к роднику, я предоставил ему возможность попастись на свободе час или два, а потом привязал его на том же месте, где и предыдущую ночь.

Второй буйвол был привязан в пятидесяти ярдах от мангового дерева. Здесь тропу пересекал овраг в несколько футов глубины; на одной стороне тропы был сухой пень, на другой — миндальное дерево, на котором можно было соорудить махан. Я привязал буйвола к пню и снабдил его запасом сена на несколько дней. В Таке делать было больше нечего, и я, вернувшись в лагерь, взял третьего буйвола, перешел через Ладхия и привязал его в овраге.

По моей просьбе танакпурский тахсилдар выбрал самых жирных молодых бычков, каких только мог найти. Все три были теперь привязаны в местах, посещавшихся регулярно тигрицей. Когда утром 26-го я пошел навестить буйволов, я очень надеялся, что один из них будет убит тигрицей и что мне представится возможность застрелить ее над добычей. Посетив их всех поочередно, я убедился, что тигрица не тронула ни одного. Но, как и утром накануне, я нашел ее следы на тропе, шедшей в Так, причем след был двойной: один шел вниз по тропе, а другой в обратном направлении. В обоих случаях тигрица прошла по тропе в нескольких футах от буйвола, привязанного мною к пню за пятьдесят ярдов от мангового дерева.

После возвращения в Чука к моей палатке пришла депутация жителей Така во главе со старостой и просила меня проводить их в деревню, они хотели взять оттуда новые запасы продовольствия. В полдень в сопровождении старосты, крестьян, и четырех моих людей, несших веревки для махана и провизию, я вернулся в Так и стоял на страже, пока крестьяне спешно собирали необходимое.

Напоив и накормив двух буйволов, я привязал второго к пню, а первого отвел на полмили вниз по горе и привязал к деревцу у края дороги. Затем проводил крестьян обратно в Чука, а сам, поднявшись вверх по горе за несколько сотен ярдов, слегка закусил, пока мои люди сооружали махан.

Теперь стало совершенно ясно, что мои буйволы не привлекали тигрицу. Так как по ее следам я видел, что она за три дня пять раз проходила по ведшей в Так тропе, я решил устроить тут засидку. Чтобы узнать вовремя о приближении тигрицы, у дороги привязали козу с бубенчиком на шее. В четыре часа пополудни я взобрался на дерево и, приказав прийти за мной завтра в восемь часов утра, начал дежурство.

На закате подул холодный ветер, а когда я хотел накинуть на плечи куртку, веревки с одной стороны махана ослабли, и мое сиденье стало крайне некомфортабельным. Часом позднее разразилась буря, и хотя ливень продолжался недолго, он промочил меня до костей. Неудобства моего положения возрастали. Я просидел на дереве шестнадцать часов и ничего не видел и не слышал. Вернувшись в лагерь, я принял горячую ванну и хорошо позавтракал, после чего взял шесть человек и отправился в Так.

Ночной дождь смыл с тропы все старые следы, но в двухстах ярдах выше дерева, на котором я сидел, были свежие следы тигрицы, шедшие по направлению к Таку. С большими предосторожностями я стал приближаться к первому буйволу и нашел его спящим у тропы. Тигрица обошла его и направилась вверх по склону. Идя по ее следам, я пошел ко второму буйволу и, когда стал приближаться к месту, где он был привязан, увидел, как взлетели две гималайские синие сороки и полетели вниз над склоном.

Присутствие этих птиц означало, что буйвол мертв, что он частично съеден, но не унесен с места, что тигрицы поблизости нет.

Дойдя до пня, к которому был привязан буйвол, я увидел, что животное оттащено от тропы и отчасти съедено, но при осмотре я убедился, что его убила не тигрица: буйвол погиб, по-видимому, от укуса змеи (в окрестностях джунглей много кобр). Найдя на тропе мертвого буйвола, тигрица принялась его есть и попыталась унести. Не сумев порвать веревки, она прикрыла труп сухой листвой, ветвями и продолжала свой путь в Так.

Тигры, как правило, не едят падали, но в некоторых случаях бывают исключения. Как-то раз я оставил тушу леопарда на гари и, вернувшись на следующее утро за забытым ножом, нашел, что тигр оттащил труп за сотню ярдов и уничтожил его на две трети.

По дороге из Чука я разобрал махан, на котором просидел предыдущую ночь. Двое из моих спутников взобрались на миндальное дерево, чтобы устроить на нем засидку (дерево не было, впрочем, достаточно велико, чтобы соорудить на нем настоящий махан), а остальные четверо пошли к роднику за водой для чая. В четыре часа я слегка подкрепился чаем и сухарями, чтобы поддержать свои силы до завтра, и, отказавшись переночевать со своими спутниками в каком-либо из домов в Таке, отправил их обратно в лагерь. В этом заключался известный риск, но он не шел ни в какое сравнение с тем, которому они могли подвергнуться, если бы заночевали в Таке.

Моя засидка на дереве состояла из нескольких кругов веревки, прикрепленных к двум растущим кверху сучьям, и двух кругов веревки пониже, для опоры ногам. Сев и обогнув вокруг себя две ветки, я закрепил их в этом положении тонкой веревкой, оставив небольшое отверстие для наблюдения и стрельбы. Вскоре после ухода моих людей две сороки вернулись, за ними прилетели другие. Девять этих птиц до наступления темноты кормились на тропе. Появление их позволило мне соснуть, так как сороки предупредили бы меня о приходе тигрицы. После того как птицы улетели, началось мое ночное бодрствование.

Дневное освещение оставалось достаточным для стрельбы вплоть до восхода луны. Было полнолуние. Луна появилась из-за гор Непала за моей спиной и залила ярким светом горные склоны. Прошедший накануне дождь очистил атмосферу от пыли и дыма, и через несколько минут после восхода луны освещение стало настолько хорошим, что я мог увидеть замбара с олененком, жировавших на поле пшеницы за сто пятьдесят ярдов от меня.

Мертвый буйвол лежал прямо передо мной примерно в двадцати ярдах, а тропа, на которой я ожидал появления тигрицы, была на два-три ярда ближе. Я мог поэтому стрелять с дистанции, промах на которой был исключен, — лишь бы тигрица пришла. И не было оснований для обмана моих надежд.

Луна, сияла в течение двух часов, и замбар подошел на пятьдесят ярдов к моему дереву. На горе над деревней подал голос каркер. Олень кричал несколько минут, как вдруг от деревни донесся крик; весьма приблизительно я могу передать его как «а-а-а!..», заканчивавшееся протяжной нотой. Крик был столь неожиданным и внезапным, что я невольно приподнялся на своем сиденье, чтобы соскочить и побежать в деревню: у меня промелькнула мысль, что тигр-людоед убивает кого-нибудь из моих людей. Но в следующее мгновенье я вспомнил, что проверил их, когда они проходили под моим деревом, и следил за ними, пока они не исчезли на пути в лагерь, чтобы убедиться в выполнении ими моего приказа — идти тесной группой.

Крик все же принадлежал человеку в предсмертной агонии. Возник вопрос, как такой звук мог слышаться из покинутой населением деревни? Он не был плодом моего воображения: его слышал и каркер, внезапно переставший подавать голос, и замбар с олененком, бросившиеся в бегство по полям. Когда два дня назад я сопровождал жителей Така в их деревню, то обратил внимание, что они были вполне уверены в сохранности своего имущества в незапертых домах. Староста при этом ответил мне, что если бы деревня оставалась пустой несколько лет, имуществу крестьян ничего не будет угрожать, так как они — жрецы Нунагири и никто и не подумает их обворовать. Он добавил, что пока тигрица жива, она будет лучшим сторожем имущества жителей, чем сотня людей, если бы сторож все же понадобился, потому что никто не отважится с какими бы то ни было делами приблизиться к деревне через окружавшие ее густые леса без такой охраны, которую я предоставил жителям Така.

Крик не повторился, и, так как мне больше делать было нечего, я опять уселся на мое веревочное сиденье. В десять часов вечера жировавший на озимом поле пшеницы каркер с криком бросился в бегство, а через минуту тигрица два раза подала голос. Она теперь вышла из деревни и была на ходу. Даже если бы она не пожелала пообедать второй раз буйволом, была большая надежда, что она пойдет по дороге: предыдущие дни она пользовалась этой дорогой два раза в сутки. С пальцем на спуске, напряженно вглядываясь в тропу, я просидел несколько часов, пока, наконец, солнечный свет не сменил лунный. Через час после восхода солнца пришли мои люди. Они весьма предусмотрительно захватили вязанку сухих дров, и через удивительно короткое время я уже сидел за кружкой горячего чая. Быть может, тигрица следила за нами из ближайших кустов, но с такой же вероятностью можно было думать, что она ушла за несколько миль. После того как она ревела в десять часов вечера, джунгли оставались безмолвными.

Вернувшись в лагерь, я увидел сидевших у моей палатки людей. Одни пришли узнать о моих успехах в эту ночь, другие сообщить, что тигрица ревела с полуночи почти до утра у подножия горы и что рабочие, нанявшиеся для работ на новую подъездную дорогу в лесу, были так напуганы, что отказались выходить на работу. Они, как и тысячи людей, находившихся лагерем у Чука, всю ночь просидели, поддерживая огонь в больших кострах.

Среди присутствующих был староста из Така. Когда люди разошлись, я стал расспрашивать его об обстоятельствах гибели человека 12-го числа, когда он сам едва не стал жертвой людоеда.

Староста еще раз подробно рассказал мне о случившемся; он отправился на поля выкапывать имбирные корни, взяв с собою внучку; услышав крик жены, он схватил девочку за руку и побежал домой; и жена бранила его за легкомыслие, угрожавшее жизни не только его самого, но и ребенка; а на несколько минут позже тигрица убила человека, срезавшего листья на дереве поля, расположенного выше его дома.

Эту часть рассказа я уже слышал. Тогда я спросил старосту, видел ли он сам, как тигрица убила человека. Он ответил отрицательно и добавил, что дерева нельзя было видеть с того места, где он тогда был. Я поинтересовался, как же он узнал, что человек убит. Он сказал, что слышал это от других. В ответ на дальнейшие вопросы староста заявил, что человек закричал, но не звал на помощь. На вопрос, кричал ли человек один только раз, он сказал: «Нет, три раза» — и по моей просьбе попытался изобразить этот крик. Это с очень небольшими видоизменениями был тот самый крик, который я слышал предыдущей ночью.

Я тогда рассказал старосте о слышанном мною и спросил, возможно ли, чтобы кто-нибудь случайно зашел в деревню; ответ был отрицательным. В Так вели только две дороги, и каждый мужчина, женщина или ребенок в деревнях, через которые проходили эти дороги, знали, что Так покинут жителями, знали и причины этого.

Когда я спросил, как же объяснить эти доносившиеся из деревни крики, если в ней, по его словам, не было ни единой души, староста ответил, что не может дать никакого ответа. А так как я не мог предложить никаких объяснений, то приходилось признать, что ни каркер, ни замбар не слыхали казавшихся весьма реальными криков — криков человека в предсмертной агонии.

* * *

Когда все мои посетители, в том числе и староста, ушли, а я стал завтракать, мой спутник сообщил мне, что накануне вечером в лагерь приходил староста из Сема и просил передать, что его жена жала траву близ хижины, где была убита его мать, и нашла кровавые следы. Поэтому он будет ждать меня завтра около переправы у Ладхия. После завтрака я пошел осмотреть следы.

При переправе через реку я увидел четырех человек, спешивших мне навстречу. Только что вышел на берег, как они стали рассказывать, что, спускаясь по склону горы над Семом, они услышали рев тигра между Чука и Таком. Шум реки, по-видимому, помешал мне самому слышать голос тигра Я сказал людям, что иду в Сем, скоро вернусь в Чука, и расстался с ними.

Староста ждал меня близ своего дома, а его жена провела меня туда, где видела накануне кровавый след. След этот, пройдя немного по полю, уходил в большие скалы; на одной из них я нашел шерсть каркера. Немного дальше были отпечатки лап крупного самца-леопарда; рассматривая их, я услышал рев тигра. Сказав спутникам, чтобы они присели и держали себя спокойно, я стал прислушиваться, желая определить местонахождение тигра. Я опять услышал его голос, затем он стал повторяться с промежутками минуты в две.

Тигрица призывала самца. Я определил, что она находится в пятистах ярдах ниже Така в глубоком овраге, который, начинаясь под манговым деревом, идет параллельно тропе, а потом пересекает ее в том месте, где тропа соединяется с дорогой на Кумайа-Чак.

Сказав старосте, что охоту на леопарда придется отложить до более удобного времени, я спешно отправился в лагерь, захватив у переправы четырех человек: они ожидали, чтобы я проводил их до Чука.

В лагере я нашел толпу, собравшуюся у моей палатки. Это были главным образом пильщики из Дели, подрядчики, агенты, писари, нарядчики и разные дельцы, связанные с подрядами по лесным работам и по строительству дорог в долине Ладхия. Они сообщили мне, что многие из горцев, работавших по заготовке леса и на его перевозке, разошлись сегодня утром по домам и что если я покину Чука 1 декабря, — а они слышали о таком моем намерении, — то все рабочие, в том числе и они сами, уйдут в тот же день; люди так напуганы, что лишились сна и аппетита и никто не останется в долине после моего ухода. Дело происходило утром 29 ноября, и я сообщил им, что пробуду еще два дня и две ночи, что за это время может удаться многое, но что ни при каких обстоятельствах я не могу продлить срок своего пребывания здесь позже утра 1 декабря.

Тигрица перестала реветь. После того как мои спутники приготовили мне кое-какую еду, я отправился в Так с намерением, если тигрица еще раз подаст голос, разыскать ее и попытаться убить с подхода, а если она не подаст голоса, устроить засидку над буйволом. На тропе я нашел следы тигрицы и обнаружил место, где она вошла в овраг, но, хотя по пути я много раз останавливался и прислушивался, тигрицы больше не было слышно. Незадолго до заката солнца я съел несколько сухарей и выпил захваченную с собой флягу горячего чая, а потом влез на миндальное дерево и уселся на заменявших мне махан веревках. В этот вечер сорок не было, и я не мог воспользоваться часом или двумя сна, которые накануне мне предоставили птицы.

Если тигр не возвращается к добыче в первую ночь, это еще не значит, что он бросил ее окончательно. У меня были случаи, когда тигр возвращался на десятую ночь и пожирал то, что никак не заслуживало больше названия мяса. Но в данном случае я сидел не над убитой самим тигром добычей, а животным, которое тигрица нашла мертвым и которого она слегка отведала. Если бы тигрица не была людоедом, не стоило бы сидеть целую ночь на дереве, поскольку в первую ночь она не проявила интереса к мертвому буйволу. Но я все же просидел на дереве с небольшой надеждой получить возможность стрелять от заката и до восхода. И хотя я провел на дереве меньше времени, чем накануне, неудобства были значительно большими, так как веревки, на которых я сидел, врезались в мое тело, а вскоре после появления луны подул холодный ветер, продолжавшийся всю ночь и проморозивший меня до костей. В эту вторую ночь я ничего не слышал в джунглях, а замбар со своим олененком не выходили кормиться на поля. Когда солнечный свет сменил лунный, в отдалении послышался голос тигра, но я не мог определить направления, откуда он звучал.

Когда я вернулся в лагерь, мои спутники приготовили для меня чай и горячую ванну, но прежде чем воспользоваться последней, я пошел переговорить с толпой возбужденных людей, которые кричали, что хотят поделиться со мной своими переживаниями за предыдущую ночь. Выяснилось, что вскоре после восхода луны тигрица стала реветь близ Чука и, проревев там часа два, пошла в направлении лагерей рабочих у Кумайа-Чак. Рабочие, услышав приближение тигрицы, стали кричать, чтобы ее отпугнуть. Но ожидаемого результата не последовало: тигрица только разъярилась и не ушла до тех пор, пока люди не замолчали. Остаток ночи она провела между лагерями рабочих и Чука. К утру тигрица направилась к Таку, и мои собеседники были очень удивлены и огорчены тем, что я ее там не встретил.

Это был последний день моей охоты на людоеда, и, хотя я крайне нуждался в отдыхе и сне, я все же решил воспользоваться оставшимся временем для последней попытки войти в соприкосновение с тигрицей.

Жители не только Чука и Сема, но и других окрестных деревень, а в особенности крестьяне из Талладеш, где несколько лет тому назад я застрелил трех людоедов, очень хотели, чтобы я попробовал устроить засидку над живым козлом. Они говорили: «Все тигры едят козлов. Если не удалось с буйволами, почему вам не попробовать с козлом?» Скорее в шутку, чем в надежде получить возможность стрелять по тигру, я согласился провести этот последний день в засидке над двумя приобретенными для этой цели козлами.

Я был убежден, что, куда бы ни ходила по ночам тигрица, главным местопребыванием ее был Так. Поэтому я туда и отправился в полдень, взяв двух козлов. Сопровождали меня четыре человека.

Я уже говорил, что тропа из Чука в Так проходит по высокому гребню. За четверть мили до Така тропа оставляет гребень и пересекает более или менее ровное место, доходящее прямо до мангового дерева. На всем протяжении этого ровного участка тропа вьется среди густых кустарников и пересекается двумя узкими оврагами, тянущимися на восток и сливающимися с главным оврагом. Посередине между этими двумя оврагами и в ста ярдах от дерева, на котором я сидел две предыдущие ночи, растет гигантское миндальное дерево. К нему я и направился, выйдя из лагеря. Тропа проходила прямо под этим деревом. Я думал, что, взобравшись на него до середины, я смогу видеть не только двух козлов, одного из которых я хотел привязать на краю главного оврага, а второго у подножия горы справа, но также и мертвого буйвола. Так как все эти три точки находились на довольно большом расстоянии от дерева, я вдобавок к взятому на случай крайности штуцеру 450/400 запасся винтовкой, более точной по бою.

В этот последний день подъем от Чука показался мне очень утомительным. Только что я вышел на место, где тропа уходит с гребня на ровное место, как тигрица подала голос примерно в ста пятидесяти ярдах влево от меня. Здесь были густые заросли перевитых лианами кустарников и деревьев, вся местность была пересечена узкими и глубокими оврагами и покрыта большими обломками скал — условия, весьма неподходящие для охоты на тигра-людоеда. Перед тем как установить план дальнейших действий, надо было сначала убедиться, не лежит ли там тигрица, — это было весьма вероятно, так как дело происходило около часа дня, — или если зверь был на ходу, то в каком именно направлении. Поэтому, усадив людей на землю за своей спиной, я стал прислушиваться. Рев повторился. Тигрица, по-видимому, шла по главному оврагу по направлению к Таку.

Появилась надежда, ибо от дерева, которое я выбрал для устройства засидки, до оврага было только пятьдесят ярдов. Приказав людям соблюдать тишину и держаться всем вместе позади меня, я быстро пошел по тропе. Нам оставалось примерно двести ярдов до дерева, когда мы приблизились к тому месту, где тропа с обеих сторон была окаймлена густым кустарником, из которого с криком вылетела стайка фазанов-калиджи. Я опустился на колени и прополз несколько минут по траве. Но так как ничего не произошло, мы все осторожно пошли вперед и без всяких приключений достигли дерева. С соблюдением возможной тишины и быстроты один козел был привязан у края оврага, а второй — у подножия горы справа. После этого я проводил людей до окраины полей, приказав им оставаться на веранде дома старосты, а сам бегом вернулся к дереву. Взобравшись на него примерно на высоту в сорок футов, я втащил оружие при помощи специально принесенной для этой цели веревки. С моего места были видны не только оба козла, один в семидесяти, другой в шестидесяти ярдах, но и часть трупа буйвола. Так как моя винтовка обладала очень точным боем, я был уверен в том, что смогу убить тигрицу, где бы она ни появилась среди местности, находившейся в моем поле зрения.

Козлы жили вместе с того самого времени, как я их купил в предыдущий приезд; теперь, когда их разлучили, они усердно перекликались. В обычных условиях голос козла слышен за четыреста ярдов, но в этом случае условия были необычайными, так как козлы были привязаны на горном склоне, по которому дул сильный ветер. Даже если тигрица отдалилась после того, как я ее слышал, она не могла не услышать козлов. А если она была голодна, как следовало предполагать, то у меня были все шансы на удачный выстрел.

Я просидел на дереве уже минут десять, когда недалеко от места, где поднялись фазаны, закричал каркер. На одну или две минуты мои надежды взлетели до небес, но потом упали на землю: каркер прокричал только три раза и закончил крик вопросительной нотой. Очевидно, в кустах была змея, вид которой показался неприятным и для каркера, и для фазанов.

Мое сиденье было довольно комфортабельным, солнце пригревало, поэтому следующие три часа я провел на дереве довольно приятно. В четыре часа пополудни солнце исчезло за высокой горой над Таком. Ветер стал несносно холодным. Час я переносил все эти неудобства, но затем решил отказаться от дальнейших попыток, так как холод вызвал у меня приступ лихорадки, и даже если бы тигрица теперь появилась, я не смог бы в нее попасть. Я привязал винтовку и штуцер, спустил их на землю и пошел к окраине полей звать своих спутников.

* * *

Думаю, что мало кому не приходилось испытывать чувства подавленности после неудачи в выполнении какого-нибудь намерения. Дорога в лагерь после трудной охоты на кекликов с полным ягдташем кажется пустяком по сравнению с тем же путем, но когда ягдташ пуст. И если вы испытали чувство подавленности после однодневной охоты и когда дичью были только кеклики, вы можете понять мое тяжелое чувство в этот вечер, когда, созвав моих людей и отвязав козлов, я отправился в двухмильную дорогу в лагерь. Ведь мои попытки продолжались не один день, предметом охоты были не птицы, и, наконец, моя неудача имела значение отнюдь не только для меня лично.

За вычетом времени на дорогу из дома и обратно я преследовал людоеда по пятам с 23 октября по 7 ноября и с 24 по 30 ноября. Только те из вас, которым приходилось ходить с опасением, что зубы тигра могут вонзиться в ваше горло, имеют представление, как отражаются на нервах проведенные в подобном ожидании дни и недели.

К тому же предметом моей охоты был людоед, и моя неудача угрожала тяжелыми последствиями всем, жившим и работавшим в этих местах. Лесные разработки уже остановились, а население самой большой деревни покинуло свои жилища. Каким бы плохим ни было положение, после неудачной охоты на людоеда оно должно было стать еще хуже: рабочие не могли приостанавливать свою работу до бесконечности, а население окрестных деревень не могло решиться бросить свои дома и поля, как это могло сделать более зажиточное население Така.

Тигрица давно уже утратила всякий естественный страх перед человеком, этому было много доказательств: она унесла девочку, собиравшую манго на поле в непосредственной близости от работавших там нескольких мужчин; убила женщину у дверей ее собственного дома; стащила человека с дерева посреди деревни; наконец, накануне ночью заставила замолчать несколько тысяч человек. И вот теперь, прекрасно сознавая, что значит присутствие людоеда для постоянного и пришлого населения, для проходящих, идущих на базары в предгорья или в храмы Пунагири, я медленно возвращался в свой лагерь в день, который — в этом я дал слово — был последним днем моих охот на людоедов. Достаточная причина для угнетенного состояния, которое, как я чувствовал, останется у меня до конца жизни. В этот момент я охотно променял бы все мои успехи за тридцать два года охоты за людоедами на возможность верного выстрела по тигрице.

Я рассказал вам только о некоторых своих попытках застрелить тигрицу в течение семи дней и семи ночей, но на деле я не ограничивался только ими. Я знал, что за мной наблюдают, что по моему следу идут, и каждый раз на моем двухмильном пути между лагерем и Таком я применял, чтобы перехитрить тигрицу, все приемы, которым научился, проведя жизнь в джунглях. Как горько ни было мое разочарование, я чувствовал, что неудача не может быть отнесена за счет моих ошибок или за счет моей деятельности.

* * *

Мои спутники при встрече со мной сказали, что через час после крика каркера они услыхали вдали рев тигрицы, но не могли определить, откуда именно он доносился. Тигрица, очевидно, так же мало интересовалась козлами, как буйволами. Но если даже принять это во внимание, казалось необычайным, что она в эти часы дня ушла из местности, где постоянно находилась, если только ее не привлек какой-то звук, которого не слыхал ни я, ни мои люди. Как бы то ни было, ясно, что она ушла, и так как делать было больше нечего, я отправился в тяжелый обратный путь в лагерь. Как я уже говорил, тропа расстоянием в четверть мили от Така выходит на тянущийся до Чука гребень. Когда я вышел на это место (тут гребень горы имеет в ширину только несколько футов и с него открывается вид на два больших оврага, спускающихся к реке Ладхия), я несколько раз услышал рев тигрицы в долине, расположенной левее. Эта долина находилась несколько влево и выше от Кумайа-Чак и в нескольких стах ярдах от гребня Кот-Киндри, на котором лесорубы, работавшие в этой местности, устроили себе шалаш из травы.

Представлялся случай, по-видимому, почти безнадежный и с малыми шансами на успешный выстрел. Но все же этот случай представился и был последним, который я мог иметь. Вопрос, следовательно, был в том, как я сумею им воспользоваться.

После того как я спустился с дерева, в моем распоряжении оставался еще час, чтобы прийти в лагерь до наступления темноты. Тридцать минут потребовалось для того, чтобы собрать моих людей, выслушать их рассказы, отвязать козлов и пройти до гребня. Солнце образовало багровое зарево над вершинами Непальских гор. В моем распоряжении еще оставалось полчаса светлого времени. И от этого срока, а лучше сказать от освещения, если бы я попытался использовать последнюю имевшуюся возможность, зависела, в сущности, жизнь пяти человек.

Тигрица находилась в миле от нас; отделявшее ее расстояние заросло густым лесом, было покрыто большими каменными россыпями и пересекалось большим числом дождевых промоин («нулла»). При желании такое расстояние тигрица могла покрыть за полчаса. Тут необходимо было решить вопрос, надо ли мне попробовать подманить тигрицу на голос. Если бы я подал голос и она услышала его и подошла ко мне на расстояние выстрела засветло, все было бы прекрасно. Но если бы она пришла тогда, когда для меня не было бы уже возможности стрелять, некоторым из нас не пришлось бы дойти невредимыми до лагеря, путь куда целых две мили шел среди джунглей между больших скал и густых кустов. Советоваться с моими спутниками было бесполезно, так как никто из них не бывал ранее в джунглях; вся ответственность решения лежала на мне. И я решил попробовать подманить тигрицу.

Передав ружье одному из своих спутников, я подождал, пока тигрица вновь не подала голоса, соединил ладони рупором и, расширив легкие до предела, послал в долину призыв. Тигрица отозвалась, и в течение нескольких минут рев отвечал на рев. Ноябрь — время спаривания тигров. Было ясно, что тигрица последние сорок восемь часов рыскала в джунглях в поисках супруга и теперь, услышав голос того, кого она приняла за тигра, не станет терять зря времени.

В четырехстах ярдах ниже по гребню тропа проходит по ровному участку. С дальней правой стороны этого участка она подходит к большой скале, а затем круто идет вниз и продолжается рядом крутых поворотов до лежащего пониже второго ровного участка. Я решил встретиться с тигрицей именно на этой скале и несколько раз подал голос, чтобы указать ей, куда переместился.

Я хочу теперь дать вам достаточно ясное представление о местности, чтобы вы могли мысленно следить за всеми дальнейшими событиями. Представьте себе прямоугольный участок шириной в сорок, а длиной в восемьдесят ярдов, кончающийся более или менее отвесной скалой. Тропа из Така выходит на эту местность на ее южном, коротком конце и, пройдя двадцать пять ярдов до ее середины, сворачивает направо и покидает прямоугольник на его длинной, восточной стороне. Здесь возвышается глыба фута четыре в высоту. Немного сзади, где тропа образует поворот вправо, подымается каменистый гребень в три или четыре фута высотой, он тянется до северной стороны прямоугольника, где площадка круто обрывается отвесной стеной. На ближней от тропы стороне низкого гребня имеются густые кусты, приближающиеся на десять футов к четырехфутовой глыбе, о которой я упоминал. Остальные части прямоугольника поросли деревьями, отдельными кустами и низкой травой.

Я намеревался залечь на тропе у края скалы и стрелять по тигрице, когда она ко мне приблизится; но когда проверил свое положение, то нашел, что могу увидеть ее только за два или три ярда и что, если она станет подходить ко мне вокруг скалы или через кусты слева от меня, я могу не увидеть ее вовсе. На противоположной стороне скалы был узкий карниз. Расположившись боком вдоль него, я кое-как уместил свое тело, положил левую руку на вершину гладкого камня и, вытянув во всю длину правую ногу, уперся ее пальцами в землю — таким образом я мог держаться на карнизе. Люди и козлы поместились на десять — двенадцать футов ниже и сзади меня.

Мы теперь приготовились к приему тигрицы, которая за это время приблизилась на расстояние в триста ярдов. В последний раз я подал ей голос, чтобы указать направление, и оглянулся, чтобы проверить, как чувствуют себя мои спутники.

Являемое ими зрелище при других обстоятельствах показалось бы смешным, теперь оно было трагичным. Люди сидели тесным кружком, уткнув головы в колени, а к людям прижались козлы; лица людей выражали напряженное ожидание, подобное тому, которое бывает у людей, ожидающих пушечного выстрела. С того времени, как мы впервые услышали на гребне голос тигрицы, ни люди, ни козлы не издали ни звука, если не считать сдерживаемого покашливания. Теперь они, по-видимому, застыли от страха, и это было вполне естественно, я преклоняюсь перед этими людьми, которые имели мужество сделать то, о чем бы я и не мечтал, будучи в их положении. Семь дней они слышали весьма преувеличенные и кровавые истории об ужасном звере, который не давал им спать в течение двух последних ночей, а теперь, в надвигавшейся темноте, они, безоружные, находились в таком состоянии, в котором сами не могли ничего видеть, но слышали, как людоед подходил все ближе и ближе. Большей храбрости и преданности невозможно себе представить.

Я не мог оставить в левой руке штуцер, так как мне приходилось держаться за камень, и это вызывало у меня известное беспокойство: штуцер мог соскользнуть с гладкой вершины скалы, но я постарался предотвратить это, воткнув свой раскрытый перочинный нож в землю. Я не знал, каким может быть эффект отдачи оружия с большой начальной скоростью в том положении, которое занимал. Стволы штуцера были направлены к тропе, на которой был небольшой бугорок, и я намеревался стрелять по голове тигрицы, как только она появится из-за этого бугорка, отстоявшего футах в двадцати от скалы.

Тигрица на своем ходу, однако, не придерживалась пути, определенного мною. Она пересекла глубокий овраг и вышла прямо на то место, откуда слышала мой последний призыв. В результате такого маневра я не мог увидеть зверя: его закрывал от меня низкий гребень. Тигрица очень точно определила направление, откуда шел мой последний призыв, но ошиблась в определении расстояния и, не найдя ожидаемого супруга, впала в полное бешенство.

Для того чтобы дать представление о ярости тигрицы в подобном состоянии, я расскажу, что в нескольких милях от нашего дома тигрица как-то на целую неделю прервала сообщение на большом тракте, набрасываясь на всякое появляющееся на дороге существо, даже на целый верблюжий караван, пока не нашла себе пару. Я не знаю звуков, которые так действуют на нервы, как рев подошедшего на близкое расстояние тигра. Мне страшно было думать, какое впечатление производил этот ужасный звук на моих спутников, и я бы не удивился, если бы они закричали и побежали. Я сам с надежным ружьем чувствовал, что готов кричать.

Но еще страшнее, чем непрерывный рев, было быстрое наступление темноты. Через несколько секунд, самое большее десять — пятнадцать, я не мог уже видеть прицела, и мы тогда попали бы во власть людоеда, к тому же тигрицы, ищущей супруга. Чтобы не быть уничтоженными, надо было что-то предпринять, и предпринять быстро. Единственным выходом было, по моему мнению, еще раз подать голос.

Тигрица была теперь так близко, что я слышал, как она набирала воздух перед ревом. И вот когда она втягивала воздух, я наполнил свои легкие, и мы подали голос одновременно. Эффект был мгновенным. Не колеблясь ни секунды, тигрица пошла быстрыми шагами по сухой листве через низкий гребень в кусты, чуть правее от меня. Как раз в тот момент, когда я ожидал ее нападения, она остановилась. В следующее мгновение дуновение от ее могучего рева попало мне в лицо, оно сдуло бы с головы шляпу, если бы она была надета. Секундная остановка, потом опять быстрые шаги; силуэт тигрицы мелькнул, когда она проходила между двумя кустами, затем она остановилась неподвижно на открытом месте, смотря мне прямо в лицо.

Большой и неожиданной удачей было то, что тигрица, пройдя полдюжины шагов вправо, стала почти прямо против места, куда были направлены стволы моего штуцера. Если бы тигрица продолжала движение в направлении, по которому шла до моего последнего призыва, мой рассказ или вообще не был бы написан, или имел другой конец, так как тогда я не мог бы взять лежавший на закругленной вершине скалы штуцер, не мог бы удержать его и стрелять. Близость тигрицы и меркнущий свет дали возможность хорошо видеть только ее голову. Моя первая пуля ударила ее под правый глаз, а вторая, выпущенная скорее случайно, чем намеренно, попала ей в горло. Тигрица упала, уткнувшись носом в скалу. Отдача правого ствола нарушила мое равновесие, а отдача левого ствола — я стрелял в воздухе при падении — сильно ударила прикладом по нижней челюсти и сбросила меня вниз головой прямо на моих спутников и коз. И еще раз я считаю долгом обнажить голову перед теми четырьмя спутниками, которые, зная в сущности только то, что к ним приближалась тигрица, поддержали меня при падении и спасли от увечья, а штуцер — от поломки.

Когда я высвободился из кучи людских и козьих ног, я взял винтовку у державшего ее человека, вложил в магазин обойму и послал в долину пять выстрелов, разнесшихся через реку Сарда до Непала. Для тысяч людей, находившихся в долине и окрестных деревнях и с волнением ожидавших звуков моего ружья, два выстрела могли ничего не значить. Но два выстрела, за которыми с ровными пятисекундными промежутками последовали еще пять, могли быть поняты только как весть о том, что людоед перестал существовать.

Я не разговаривал со своими людьми с того времени, как мы услышали первый рев тигрицы на горном хребте. Когда я им сказал, что тигрица убита и что теперь нам опасаться нечего, они, по-видимому, не сразу поняли значение моих слов. Я посоветовал им пойти и посмотреть, а сам присел и скрутил папиросу. Люди с большой опаской взобрались на скалу, но не решились идти дальше, так как я сказал, что тигрица лежит прямо у той стороны скалы.

Поздно ночью, сидя у костра и вновь и вновь рассказывая жадным слушателям о событиях дня, мои спутники неизменно кончали повествование такими словами: «И тогда тигр, рев которого превращал наши внутренности в воду, ударил саиба по голове и сбросил его со скалы прямо на нас; если вы не верите, посмотрите на лицо саиба». Зеркало в лагере не нужно, но, если бы оно и было, оно не могло бы дать надлежащего представления о размерах и болезненности опухоли моей челюсти, вынудившей меня провести неделю на молочной диете.

Пока срубили деревце и привязали к нему тигра, в долине Ладхия и в окрестных деревнях заблестели огни. Мои спутники очень хотели, чтобы честь нести тигрицу в лагерь была предоставлена только им, но тяжесть превышала их силы, и поэтому, оставив их на месте, я пошел за подмогой. За время моего троекратного пребывания в Чука в последние восемь месяцев я много раз ходил по этой тропе с заряженным ружьем в руках, а теперь я мог идти в темноте безоружный, остерегаясь только падения. Если одно из самых больших удовлетворений, которое можно испытывать, — это внезапное прекращение сильной боли, то другое, не меньшее, — неожиданное прекращение чувства сильного страха. Часом раньше без помощи диких слонов нельзя было бы заставить выйти из домов и лагерей тех людей, которые теперь с песнями и криками, группами и в одиночку собирались отовсюду на тропу, шедшую в Так.

Некоторые из людей пришли помочь нести тигрицу, другие провожали меня до моего лагеря и несли бы меня на руках, если бы я им это разрешил. Я продвигался очень медленно, так как приходилось делать частые остановки, чтобы позволить всем вновь прибывшим выразить свою благодарность так, как им этого хотелось. Поэтому мои помощники, несшие тигрицу, догнали меня, и мы вошли в деревню одновременно. Я не могу описать всех приветствий, адресованных мне и моим спутникам, или сцен, свидетелем которых я был в эту ночь в Чука, — проведя большую часть жизни в джунглях, я не обладаю даром красноречия.

Разобрали стог и положили на сено тигрицу, вблизи развели огромный костер и для освещения, и для теплоты, так как ночь была темной и дул холодный северный ветер. Около полуночи мои слуги при помощи такского старосты и Кунвар Синга, близ дома которого находился мой лагерь, убедили толпу разойтись по деревням и лагерям, сказав, что они имеют полную возможность насмотреться на тигрицу завтра. Уходя, такский староста сказал мне, что завтра утром он предложит жителям Така вернуться в деревню. Через два дня все крестьяне вернулись в свои жилища и продолжали обычные занятия.

После обеда в полночь я позвал Кунвар Синга и сказал ему, что для выполнения своего обещания вернуться домой в назначенное время я должен уйти в ближайшие часы и что он должен объяснить населению причину моего ухода. Кунвар Синг обещал это сделать, а я занялся съемкой шкуры с тигрицы. Снимать шкуру с тигра при помощи карманного ножа — долгая работа, но только она дает возможность рассмотреть как следует зверя, а когда дело идет о людоеде, то выяснить более или менее причину, почему зверь стал людоедом.

Тигрица была сравнительно молодым животным, находилась в хорошем состоянии, как это и должно было быть в начале брачного сезона. Ее темный зимний мех был безупречным и, несмотря на то что она упорно отказывалась от предлагавшихся ей приманок, она была очень жирной.

У тигрицы были две огнестрельные раны, незаметные при наружном осмотре. Одна в левом плече от нескольких самодельных дробин, вызвавшая в свое время септическое воспаление, в результате чего шкура после заживания раны на большом участке срослась с мышцами; в какой мере это отражалось на общем состоянии зверя, судить трудно, но было несомненно, что заживление такой раны требовало долгого времени, и это могло быть причиной того, что тигрица стала людоедом. Другая рана в правом плече была также сделана дробью, но зажила без осложнений.

Эти две раны, полученные тигром около добычи еще до того, как он стал людоедом, хорошо объясняли то, что тигрица более не возвращалась к добыче (будь то ее человеческие жертвы или что-либо другое), над которой я устраивал засидки.

Сняв с тигрицы шкуру, я выкупался и переоделся, и, хотя мое лицо опухло и болело, а мне предстояла двадцатимильная дорога, я на пути из Чука как бы летел по воздуху, так как тысячи людей в этой деревне и в ее окрестностях в долине могли спать спокойно.

Я пришел к концу моих рассказов о джунглях и к концу моей карьеры охотника за тиграми-людоедами.

Она доставила мне очень много удовлетворения, и я считаю, что мне очень повезло: я кончил ее на своих собственных ногах.

Бывали случаи, когда жизнь висела на волоске, когда вызванная постоянной опасностью и напряжением болезнь делала даже ходьбу трудной, но за все я щедро вознагражден тем, что охота спасла не одну человеческую жизнь.