«Под высокими потолками так может…»
под высокими потолками так может
смотреть сквозь наросты пурпурные
покачиваясь позванивать колокольчик
да книжку пемзой скрести хочет
вывести цвет фиолетовый со страниц
чтобы утихла беседа не за тебя ли
выйдут они порастеряв привычные
жвала и сочлененья или проводит
ногтем по ожогам классическим
простукивает безразличные стены
за пределами воздушного
праздника смеется хижин свободе
дворцов войне
1
я видел как они проходили как несли инструменты как раскрывалось над ними небо, как лязгали двери и горы с удивлением раскрывались, как люди входили в стеклянные павильоны и выходили, как странные вёсла украшали стены марсианские артефакты, как голова путешественника раскалывалась в клешнях скорпиона
мы шли по глинистой почве, опирались на скользкие камни что рассыпались под нами так же как солнце взрывалось от прилипшей травы к рукавам, застывало в песчаных лощинах, стирало глаза, языки, отпечатки его коленей на глине, робкие руки арабов на земле измыленной болью холмов — мы стояли на этих холмах: изнывали лощины, сочились листья деревьев так что даже птицы молчали над мостами, над их ненадежной землей
и всё что нас обступало было в дрожащем огне: военные базы, пустые заводы, гниющие склады, железнодорожная ветка вдоль берега моря, что разветвляясь удерживала материк, когда ветер сквозил вдоль него, нас огибая, высветляя ниши утесов на морях истощения, в складчатых скалах, в оседающей тихо земле — и подводные лодки буравили темно-синий пар горизонта и военные корабли, облака разгоняя, нам сообщали: океан это вовсе не то
2
снегопад насекомых я насчитал их
15 видов — белые с черной шляпкой
антеннами глаз, бахромою ног и другие странные алиены
словно друзья что вышли на десять минут и забыли вернуться
сплющенные давлением, сдавленные в кристалл
иглистые тра́вы что устилают берег — рыжий песок
можжевельника осыпающийся на скалы
ваши дети с ними со всеми столкнутся в жирных складках земли в перформативном сне на дискотеке в санатории
южнобережном
я сидел у травы на дороге
и в трещинах жаркий мазут поднимался грохоча закипая под русское техно под собачий лай
и над стоянками тавров войлок тумана
в такт с листвою качался и время билось красными вспышками
светом зарниц фосфорическим отсветом ялтинского кинотеатра
и они взбираются
по растресканным лестницам
бражники богомолы совки и пауки
они приветствуют нас когда мы несемся в порывистом ветре
над бухтами и дворцами
когда мы плывем вдоль берега и прибрежные камни
вращаются в наших трахеях
и думаем — океан это вовсе не то, но насыщенный мрак
самолетов и звуки ночной тревоги
и всё что нас движет вперед о чем мы забыли в школьных
дворах поднимаясь из пыли и черной последней земли
«Мы сожгли все их деревни…»
мы сожгли все их деревни
повесили всех крестьян
так что на каждой ветке
висело по негодяю
те что еще оставались в округе
однажды вдруг исчезли и никто
не знал куда они подевались
и никто ничего не подумал
тем временем мы приступили
к работе снесли трущобы
сделали улицы прямыми
и широкими дороги
так что небеса сияли над нами
как глазурь на праздничном
торте и наш бог во плоти сошел
к нам вечером третьего дня
и говорил языками и сгустилась
тьма разделенная на всполохи
света морщинистые как панцирь
рапана — я пришел из-за далеких
полей облаков башен дворцов
из-за заводов теплоцентралей
из-под темной воды и прозрачной
воды из-под покровов льда —
и мы восславили его и последние
звери мыши и птицы съежились
в страхе хотя даже доски и камни
наших домов пели нам вслед
пока реку затягивало холодом
пока лес становился ломким пока
выдох мой не разлетелся на части
изборожденный льдом
«В привокзальном туалете в остии…»
в привокзальном туалете в остии
телефоны мальчиков как во времена пазолини
раскрывающийся от подземного пульса асфальт
растрескавшееся побережье
тянутся к траулерам ряды пляжных кабинок
ниши в песке занимают бездомные
столь же красивые как в москве молодые поэты
мы пробудем здесь долго парни пока северный ветер
уже ощутимый уже нисходящий с гор
не унесет нас с листвою чтобы кружить
по всему этому морю где нас ждет нищета
ее теплое тяжелое дыхание, то свечение что разделяет
сны пополам и дрожит в земле жилами темных металлов
но что мы поймем когда уедем отсюда?
что спицы велосипедов ранят все так же
река сносит песок к побережью увеличивая материк
заливая подвалы где мы собирались куда нас приводили
мальчики пазолини и над окраиной мира
воздушные массы приходят в движение
так что воздух дрожит над ржавчиной теплого моря
и поэты сходят с ума
«Пела она на улице и поселилась…»
пела она на улице и поселилась
между лестничными пролетами
где зябкая тяга — кто она? кажется
революция: круглые фрукты падают
на ступени, погибают плохие поэты
и хорошие пишут в своих дневниках:
выйдем на серый лед — там где нас
огибают речные ветры и вращаясь
над нами скользят китайские волны
вай-фая, скейтеров огибая, вовлекая
лонгборды в течения капитализма
в новый дух сквозняков протянутых
спицами велосипедов сквозь твои
рассеченные пальцы к нам вернется
весна как мы ее знали разгораясь
в пожарных огнях над хрустящей
землей где еще раз проносятся
скейтеры и нас всех ожидает
темный ресайклинг тихих глубин,
обжигающая лихорадка склизких
ветвей раскрывающих легкие
навстречу проспектам и площадям,
новому миру полной переработки
Старые одежды
I. Вестерн
вдруг он услышал скрип над головой
это открылись ворота в небе которые
еще никогда не открывались
и они принесли с собой благовония
и сели неподалеку
о нет они не убили его
а это только показалось им
они объявили войну
разрушали гробницы святилища
сносили купола домов и дворцов
сжигали книги
и никогда в стране столько
не танцевали и не пели
дома и деревья и люди
и горы и звезды
брат открыто осудил преступления брата
сын порвал со своим отцом
сын занялся торговлей металлоломом
это были отлично образованные молодые люди
способные спокойно наслаждаться отдыхом
в любой части земного шара
правительство пошло еще дальше заминировав
протяженные участки границы
взрывное устройство смертнику передали
члены его семьи чем вы будете заниматься летом?
я буду кататься на велосипеде
раз в месяц заставлять себя отправляться
в страшный серьезный ресторан
где официанты следят чтобы ты не путал
вилку для салата и вилку для десерта
пусть даже преступники придут к нему
и попросят о прощении
президент скажет: я прощаю их!
я сотворю вам из глины подобие птицы
подую на него и оно станет птицей
я исцелю слепого и прокаженного
и не будете вы обижены
даже на величину нити
на финиковой косточке
II. Аиша
она была около меня и разговаривала со мной
и смеялась громко и от всей души в то время
как убивали ее мужчин
хотя если сложить имена убитых окажется
что погибло всего четверо представителей
одного племени и восемь
представителей другого
даже семейные конфликты
нередко порождены
проблемой орудия власти
жестокость здешних нравов
нельзя укротить мягкосердечием
и они убили его как опорожняют
помойное ведро
и к ней его перенесли на руках
страх как и ярость сопровождаются
исключительно интенсивной деятельностью
симпатической нервной системы
это может вызывать необратимое
расстройство органов кровообращения
когда ее вытащили из автомобиля
когда ей прикладом сломали нос
когда она поняла
что настал ее черед
не было ни обычных людских трудов
ни изобильной природы лишь небо
над головой да земля под ногами
бесцветная бесформенная бестелесная
у которой нет рта нет языка нет зубов
нет гортани нет пищевода нет желудка
нет живота
нужно понять о чем в точности
говорит эта теорема
люди никогда не умирают
хара́м алейкум хара́м алейкум
III. Мувашшах
звонко жужжит муха и потирает лапки
подобно однорукому пытающемуся
высечь огонь из кремня
исчисляет множество звезд
и всем им дает имена
слышатся голоса джиннов ночью
со всех сторон как будто растения
шелестом отвечают дневному ветру
то безводная пустыня и мрак ночи
как дикие голуби говорят между собой
подобно жителям отдаленной гористой
местности на чужом непонятном языке
когда до него дошла весть о ее смерти
и земля заколебалась и свет померк
тогда ему подчинился ветер который
нежно дул по его велению куда бы
он ни пожелал а также всякие дьяволы
строители ныряльщики и прочие
связанные оковами
как лингвистические элементы существуют
в языке без какой-либо реальной денотации
так в чрезвычайном положении норма
действует без какой бы то ни было
отсылки к реальности будто джинны
ворчат и сердятся на то что их тайны раскрыты
однако он вспомнил что их объединяло
бессмысленный подростковый секс
перераспределение досуга и необходимости
и эта утрата взнесенная в воздух
потоком ассертивных звезд
автоматной очередью над памиром
IV. Лоуренс Аравийский
я выехал на рассвете когда птицы еще спали
и утренняя роса сверкала на траве лугов
как децентрированная функция
нескольких социальных доминант
холмы куда отступило войско
были не такими высокими как можно
было ожидать по описанию
на самом деле их вряд ли вообще
можно было назвать холмами
ночью же пока они спали их сад
поразила кара от твоего господа
он заставил ветер бушевать над ними
в течение семи ночей и восьми дней без перерыва
и можно было бы увидеть людей поверженных
словно рухнувшие сгнившие пальмовые стволы
а на рассвете они стали звать друг друга
о джинны и люди если вы можете проникнуть
за пределы небес и земли то проникните
схватите ее и закуйте а затем бросьте ее в ад
когда горы раскрошатся до мелкого щебня
а затем превратятся в развеянный прах
когда небо расколется когда звезды осыплются
когда моря смешаются или высохнут
когда могилы перевернутся
когда каждая душа узнает что она совершила
и что оставила после себя
когда зарытую живьем спросят
за какой грех ее убили
никакая грамматическая парадигма
не спасет тебя от смерти
но полюбить того кто убил наших любимых
мы никогда не сможем
«Как певицы синего спида в ночных аллеях в темных…»
как певицы синего спида в ночных аллеях в темных
деревьях там где скорбное зло и подруги живы мои
в темной ночи развалин расцветают тела и над ними
скалится свет недовольный солнечным их сочлененьем
и трава сожженная ветром колет липкое тело мое
и вертит хрустящая влага звезды в прибрежном песке
это солнце развалин темное гулкое солнце, предрассветные
сколы уступов и скал — то что вспышкой рассвета над морем
взорвется огнем водометов сквозь темную ночь восстаний
сквозь копошение моллов шуршание площадей
где воронкой в зарю вкручиваются осадки
и дрожит под слоистым нёбом черный язык
где плавит герилья июля тела камней, насекомых
и этот расплав мы пьем на скользящих немых берегах
позовите к себе нас в теплый войлок вечернего моря
в удушающий планетарий политики и любви
где навстречу дождливому лету ослепленные умброй утра
возвращаются влажные травы в город бессмертных москву
«Я был в сараево во время великой войны…»
я был в сараево во время великой войны
среди гудящих вспышек своими глазами
видел финские сосны татарские степи
средиземноморский мокрый песок
видел как солнце садится над тускнеющей
эспланадой
эти фразы меня беспокоят когда я иду
по москве — в тонкой пленке бульваров
проворачиваются фонари, я смотрю на тех
кто рядом идет и меня беспокоит огонь
их фаллических ног, их настоящая жизнь
сцепления их голосов
и то как в этнических чистках пропадают
большие миры и переулки вспухают почвой
после дождя и танки едут по улицам а тебе
хочется спать завернувшись в сирию и ливан
в афганистан и белудж обороняя рвы
отстреливаясь из-под песка
и вместе с дымом соцветий я снова расту
пышным огнем сквозь слюдяную ночь
и дождь как в начале модерна смывает
меня — в осень ислама к скоплению волн
и корней где горы не знают снéга и ли́ца
скрывает туман
я видел мост протянутый над горной рекой
надорванный ветром или прицельным огнем
скользящий к нему автобус и побережье где
они продают кислоту среди скрученных ветром
домов и за плечами их медленно нарастает
громада песка
«Ночью к тебе постучится огромный двадцатый век…»
ночью к тебе постучится огромный двадцатый век
в гирляндах синеющей гари с углями в черных глазах
в одежде защитного цвета дышащей дымом болот
в пыли тверского бульвара обволакивающей ладони
проникающей прямо в сердца
коммунисты националисты в животе у него звенят
а в глазах отсветы патрулей, фалангисткие колоски
алонзанфаны красных бригад, арафат форсирующий
иордан, осаждающий бейрут и дождливым летом
двадцать шестого восходящий вверх тополиный пух
слуцкий на фронте, его брат возглавляющий моссад
им обоим поет лили марлен и они покачиваются в такт
и осколки песен как осколки гроз оседают на крыши москвы —
однажды к тебе постучится огромный двадцатый век
в тихом свечении ночи он спросит на чьей же ты стороне?
ты повторяющий лорку на стадионе в сантьяго пока тело ее
соскальзывает в ландверканал, пока лисы и сойки тиргартена
прижимаются к телу его и над каспийским морем открывается
в небе дверь и оттуда звучит ва-алийюн-валийю-ллах — ты
оттесненный омоном на чистопрудный бульвар по маросейке
бежишь мокрый от страха и от дождя и пирамиды каштанов
разрываются над тобой над туманным франкфуртом
оглушенным воздушной войной и сквозь сирены
и отдаленные крики движется он разрезающий
влажную ночь — твой последний двадцатый век