вот они сходятся во дворе ночь и под водой голос простирались степи и сны тревожили волновались чащи над землей холодной когда путешественник златоволосый пыль презирая es ist zeit sagt mir и мы открыты двери не светятся окна и голос другой (на мотив старой песни) il pleur im stillen raum как в сердце поет обрубок дня но дыма не видно лишь туман поднимается над бесконечными лощинами да мышь полевая рыбацкую песню поет растения между камнями и тот и другой в подступающей тишине как ловцы в пустых деревнях и те кто выходит навстречу и те что идут по следу веселую песню поют и несется она над полями как на руках пилигрима несут (так ангел поет вместе с нами) а трава как положено ей уходит под землю

цветные развешаны поло́тна дробящие солнечный день среди застывших молекул а тени все льются и льются ветер задул свечу и поют о заводах солнцем сожженные трубы и чернеют поля непрозрачные проносящимся в автомобиле молчит в темноте часовой гулкая комната полная ветра тонких губ сухие расщелины в предчувствии снежного утра их обнаженность простертая по этому городу так дремлет настороженно но и ей предстоит пока поднимается солнце

в синем пространстве гор разрываясь цвели цветы спускаясь в долину и хрипели они увязая в сладкой воде болот там сокровища спят или только осторожные кости дремлют подотчетные сырости и тесноте в глубоких долинах цветут бесконечно сквозь отслоенную дерму в пене травы извиваясь начиненные ядом бессмертным и бросаются птицы в заросли пламенем нефтяным горят

зияющая высь марксистских глаз память о них их выраженье мы мир насилия разрушим пока весна эллинская в партийной ячейке расправляет крылья кто из них переживет поцелуи ее на раскрашенной кинопленке и гниющие статуи садов городских принесут им плоды и цветы отягощенные цветением движутся берега и скрипят суставы под красным покровом так межсезонье равняет с землей звуки рабочего молота и оседают в песчаные рытвины стены факторий готическими сводами длящих уже невозможный день

эфемериды луны и солнца в астрономических грезах в парнасском глубоком метро парками величественными высветленные скрытые в прудах подмосковных разделенный меркурий на почтовых листках но зачем им сходиться в единении меридианов где стекаются боеприпасы продолжая унылый путь и разрытая почва и стены смещенные но нет ничего за пределами перемещений где перевернуты кубки и дурак неподвижный окаменевший в парении

как в разъемах гор лампады горят сквозь молчание коммуникаций так иди к перевалу где ожидает с лицом опаленным домны трепещут в расщелинах книгу уралмаша так перелистывает раскаленный ветер горных предплечий как над дряхлыми дремлет лощинами взметает обрывки твоих стихов так ненавидят из безликой руды высекая венец огнестрельный но отменит горы солнечный пролетарий сравняет постройки тифозная вошь составы на всех перегонах только прах прах распыленная от тебя не останется праха

на перевале устланном исключительно отдыхающими и растворенными побережий солнцем зеленым в наше миналото фърли мрак так что ноздрям тяжело от урва на урва от ядра поэзиса к периферии расходятся волны чтобы продвинуть дело миров и поезд всех разделивший уходит наконец к звездам пишет к теплу их и пеплу удержана высота так что тошно подводным османам вязкому илу признаться при закрытых дверях в затонах беззвучных и сообщая вот да прощай навсегда там где никому не надо

курукшетра девяностых арматуры осколки змеиная кожа в траве текущая ржавчиной по одежде рукам затаенная в лощине ацетоновые ягоды гулкого парка смородина крыжовник листва ссадины и ушибы зато различимы гранулы беспощадного асфальта сквозь бутылочное стекло вросшая в землю эстакада окружив нефтяным теплом хранила нерасщепленными наши тела и а́рджуна в закатных лучах смеялся снесенным зданиям измельченным деревьям умирающий но счастливый на исходе лета

сытые поэты северных стран северных годов сиятельные обломки стекающиеся к утренней звезде сернистыми облаками над утесами озерами скалами в тумане уст золотой голконды флейты и барабаны их бесконечных теннисных кортов незаконченных партий для левой руки но окруженные черными брызгами восточного семени сочащегося сквозь тоскующую валгаллу звучат клавиры поверх голов и в рецитации диктера гремит вокализ снарядов воскрешенными клавишами парализованного рояля разрезающие горы драконьи тропы вьются вокруг в сумерках сочатся пещеры свечением о звучи пиита побережья вымирающей сталью норда сотрапезник пены и туч отсечéнный рассветом от широты долготы освобожденный

высекая искры из травы подножной приближается буря в поле и русского леса тени на горизонте пока в гейдельберге жилы мертвецов парализованы или гальванизированные сумерки раскроены бликами пляшущих созвездий скапливается мрак в изломах платья безответный пока не расколоты кости о выступы стен зубцы бойницы всё это смотрит и придвигается ближе рука на колене и выше проваливается в немощь и ветхость су́чка кому ты отсосала на заднем сиденье пока тени вжимались в лощины дрожали гибли смятые инсталляцией заката взнесенной над раздавленными автомобилями в меланхолически пылающую высь

так они и провели всю ночь пока грохотало за горизонтом в относительной темноте отраженного снежного света нежны и нет мои руки когда тяжело не чувствуя времени перемены закопаны в землю никто не приходил за ними и рассвет медлил так что ночь до сих пор длится нежность в моей голове океан синевы, свет что всегда лжет тот кто отсутствовал появился позже когда пришел океан и растрескались горы нанесенные на кинопленку тринадцать дней в иной стране и она явится снова мы готовы к ее приходу

сойди в ложбину где бродят фавны и феб играет на своей тяжелой лире в то время как легкие хлопья сна ложатся на ветви деревьев и лиц павших почти не видно под этим покрывалом но сквозь снег слышен ее голос тихо не разобрать ни слова и вокруг плавятся декорации обнажая кирпичные стены, протянутые наверху провода́ смотри как мир проникает в тебя каплями дождя на коже мокрыми волосами царапинами и синяками жаром июльского солнца разрывающимися от ветра легкими теплом сухих губ пока небо над пригородом темнеет от приближающихся истребителей

как бы научным схвачен трудом и назначен найдя на улице утром коленную чашечку чью-то одной из крутящихся сфер поет ему радио О дрозд мой черный от голода все твои косточки но гравитация в суровых своих полях не знает как тяжел и прекрасен взлетающий отбывающий на пароходе за пределы ирландии милой заземленный одеждой смятой на горизонте ловя мерцание диафильма и дварфы несут эту боль или что-то иное сочится в каждой открывающей парка ворота песне и ни голода там но цветы и над ними серая пыль оседающих рудников в глубине неподъемной отблески искры инертной отец разделитель в подземельях зеленой страны