1

День выдался тяжелым. Отдав последние распоряжения, Звягин собрался уже покинуть кабинет, как вновь зазвонил телефон.

— Денис Павлович? Левин. Мне только что сообщили из института: там вывешен приказ об увольнении Колесникова. Вы в курсе дела?

— Приказ об увольнении Колесникова? Нет, мне ничего не известно. Причина увольнения?

— В приказе сказано: уволен как не соответствующий занимаемой должности.

— Черт знает что! Я думал, там уже все запущено на полный ход. И вот снова… А что сообщает Рябинин?

— Да тоже что-то непонятное. Пишет, что Зорин и Колесников без конца проводят какие-то эксперименты. Но очень уж… Как бы это поточнее выразиться? Очень уж кустарным способом. Трудно, пишет, поверить, что можно так вот, с помощью каких-то лампочек и колбочек — против атомных бомб.

— Ну, это еще не аргумент. А впрочем, вот что. Поезжайте-ка завтра в институт. К самому директору. И выясните все детали. Нам нужно точно знать, что в конце концов представляет собой эта идея нейтринной стабилизации. И не от каких-то второстепенных лиц, а от самых крупных специалистов. Ну и все, что касается Колесникова, конечно.

— Ясно, Денис Павлович.

2

— Так вас что больше интересует, сама идея так называемой нейтринной стабилизации или роль, которую играет, точнее, пытается играть в ее разработке Колесников?

— Я хотел бы, товарищ директор, разобраться и в том и в другом, — ответил Левин, незаметно включая магнитофон.

— Тогда начнем с первого. Идея нейтринной стабилизации ядер радиоактивных изотопов вытекает, точнее, могла бы вытекать, ибо все это еще находится на уровне предположений, — из общей теории слабых взаимодействий. Изучением таких взаимодействий институт занимается уже много лет. Нами получены неплохие и, я бы сказал, многообещающие результаты, которые позволяют надеяться, что возможно — я подчеркиваю, возможно! — через несколько лет мы подойдем к решению проблемы управления ходом радиоактивного распада с помощью нейтрино. Не исключено, что наше вмешательство в этот процесс приведет к его замедлению или, что менее вероятно, даже полному прекращению. Это и будет то, что некоторые называют «нейтринной стабилизацией радиоактивных изотопов». На сегодняшний день это, как видите, лишь веха, очень отдаленная веха научного поиска.

Теперь о роли Колесникова в этом поиске. Что лично он внес нового в теорию слабых взаимодействий? Ровным счетом ничего! Я не знаю ни одной его научной работы в этой области, не слышал ни одного выступления на какой-либо конференции или симпозиуме. Да Колесников и не претендует на это. Он заявляет лишь, что кто-то надоумил его, будто нейтринная стабилизация уже сейчас возможна. Я подчеркиваю — кто-то! И, щадя вас, не уточняю, кто именно, ибо тут фантазии Колесникова переходят всякие границы: он привлекает чуть ли не потусторонние силы…

— Он говорит, насколько я знаю, о представителях внеземной цивилизации, — напомнил Левин.

— А разве это не одно и то же? Кто, кроме Колесникова, видел этих «представителей»? Кто слышал о них? Мы, ученые, просто не верим в подобные сказки о разно го рода пришельцах. Наука сегодняшнего дня не располагает ни одним фактом о наличии разумной жизни вне Земли. А вот Колесников оказался единственным счастливчиком, который не только общался с некими представителями высшего разума, но и заполучил от них рецепт регуляции радиоактивного распада. Причем, что за рецепт, он никому не говорит. Это, видите ли, секрет, который он обещал своим благодетелям сохранить в тайне. Однако куш за него готов сорвать немалый. Вы простите меня за резкость, но более наглой мистификации я не могу себе представить.

— И тем не менее вы приняли Колесникова в институт, — напомнил Левин.

— Да, мы совершили такую ошибку. Потому что Колесников обещал подтвердить свои россказни конкретными фактами: показать нам некий прибор, который он якобы привез со звездолета. И что же? Никакого прибора не оказалось. Именно в тот день, когда он должен был представить нам свое инопланетное чудо, прибор исчез, распался на отдельные атомы, как нам объяснил Колесников. Нет, вы только подумайте — «распался на отдельные атомы»! И это заявляет человек, претендующий на звание старшего научного сотрудника института ядерной физики! Мог ли я терпеть дальнейшее пребывание его в институте? Что ему делать у нас? Лишь получать зарплату как дивиденды за умело обставленную авантюру?

— Но Колесников был командирован в Кисловодск. Кстати, почему именно в Кисловодск?

— В Кисловодск он был командирован прежним директором, на которого по старости лет сказки Колесникова произвели, видимо, впечатление. А почему покойный Давыдов отправил его в Кисловодск? Да потому, очевидно, что сей ученый муж мог «разрабатывать» свои идеи только под крылышком собственной жены. Впрочем, я не нашел даже приказа о его командировке. Нет соответствующей записи и в журнале регистрации командировочных удостоверений Боюсь, что тут была лишь какая-то словесная договоренность Давыдова с Колесниковым. Этот авантюрист мог пойти на все.

— А как же Зорин? Он тоже до сих пор в Кисловодске.

— Я отозвал Зорина из Кисловодска. Он был послан туда, чтобы окончательно убедиться в беспочвенности утверждений Колесникова. На днях состоится его отчет в институте. Но я уже сейчас знаю, что все те небольшие успехи в экспериментах, что были получены в Кисловодске, заслуга исключительно Зорина. Это очень талантливый исследователь, давно уже работающий в области слабых взаимодействий.

— Та-ак… Значит, вся эта шумиха, поднятая вокруг нейтринной стабилизации, — просто-напросто мыльный пузырь?

— Вас интересует мое личное мнение?

— Меня интересует мнение директора института ядерной физики, — уточнил Левин.

— В данном случае это одно и то же. И я абсолютно убежден, что все неблаговидные высказывания Колесникова — мистификация чистейшей воды.

…Со смешанным чувством досады и растерянности ехал подполковник из института в Управление. Неужели Колесников действительно ввел в заблуждение не только их, работников КГБ, но и некоторые спецслужбы Запада? Но не верить информации, полученной от самого директора института ядерной физики.

— Что же будем делать, Денис Павлович? — осторожно спросил Левин, когда генерал, трижды прослушав магнитофонную запись, нервно закурил и, подойдя к окну, повернулся к подполковнику спиной.

— Пока ничего.

— Как ничего? — удивился Левин. — Теперь, кажется, все ясно.

— Для меня еще далеко не все ясно, — коротко ответил генерал. — А теперь займемся текущими делами. Да, кстати, вы познакомились с материалами допросов Чалого и его компании?

— В общих чертах. Да и какой теперь смысл?

— Теперь-то в этом и будет смысл. И еще — я хочу, чтобы вы попристальнее присмотрелись к этому Саакяну. И вообще поинтересовались обстановкой в институте.

— Вы полагаете…

— Я ничего не полагаю. Но, право же, это не помешает.

4

В кабинете заметно потемнело. Андрей Николаевич Зорин встал из-за стола, подошел к окну. За стеклами валил снег. Легкие пушистые хлопья вихрем неслись над парком, выбеляя дорожки, покрывая деревья тонкой ажурной бахромой.

— Вот и к нам пришла зима, — он перевел взгляд на горы. Дальние вершины совсем скрылись в плотных седых облаках.

И сразу стало грустно. Вспомнилась весна. Всплыли в памяти удивительные, полные таинственности и очарования сеансы в кабинете Татьяны Аркадьевны, воскресные прогулки в горы, первые волнения внезапно вспыхнувшей любви…

Сколько времени прошло с тех пор? Кажется, целая вечность. И осталось лишь большая непроходящая печаль. Но разве этого мало? Разве можно не благодарить судьбу за такое нечаянное возвращение в юность? Сколько тепла, радости, трогательной новизны внесло оно в его потускневшую было жизнь! Что скрасило бы ее сейчас, если бы не эта светлая волнующая грусть?

Милая Таня…

Он прикрыл глаза и будто снова ощутил на груди ласкающий холодок ее рук, увидел добрый внимательный взгляд, услышал мягкий пришептывающий голос. Резкий телефонный звонок вернул его к действительности. Он взял трубку.

— Кисловодск? Зорин? Сейчас с вами будет говорить институт ядерной физики.

Несколько мгновений тревожных шорохов. И густой самоуверенный мужской голос:

— Андрей Николаевич? С вами говорит профессор Саакян, научный руководитель вашего сына. Вы слышите меня? Так вот, я хотел бы связаться с Дмитрием Андреевичем.

— Это не так просто. Он работает за городом, довольно далеко отсюда. Телефона там нет.

— В таком случае, передайте сыну, что его работа по слабым взаимодействиям заняла первое место на институтском конкурсе научных работ.

— Благодарю вас.

— И потом… Сами понимаете, конец года, время отчетов. Надо, чтобы он приехал сюда, доложил о результатах своих исследований в Кисловодске. Иначе тему могут автоматически закрыть.

— Хорошо, я передам ему. Когда он должен приехать?

— Чем скорее, тем лучше.

— Один или с Колесниковым?

— С каким Колесниковым? Ах да… Так Колесников давно уволен из института.

— Уволен?! Почему?

— Видите ли… Он оказался всего лишь авантюристом От науки, и в таком солидном институте, как наш…

— Понятно. Вы уведомили его об этом?

— Приказ вывешен для всеобщего обозрения.

— Где вывешен, у вас в институте?

— Разумеется.

— Но ведь Колесников в командировке, совсем в другом городе.

— Никто никуда Колесникова не командировал. Я командировал и выслал соответствующий документ лишь Дмитрию Андреевичу.

— Как никто не командировал? Это какая-то ошибка, недоразумение.

— Никакой ошибки. Колесников давно уволен. Никакого приказа о его командировке не было. И никаких претензий, насколько мне известно, от него в институт не поступало. О чем же говорить? Если человек больше трех месяцев не получает зарплаты и не удосужился поинтересоваться, чем это вызвано, то сами понимаете… Я поражаюсь только, как этот тип, не имея даже командировочного удостоверения, столько времени живет в другом городе и до сих пор выдает себя за работника института. Я бы на вашем месте…

— Я все понял, — перебил Зорин, — Вы далеко пойдете.

— Что вы сказали?

— Я сказал: вы далеко пойдете, профессор! — он бросил трубку и, положив под язык таблетку валидола, долго сидел, не двигаясь, рассеянно провожая взглядом падающие за окном снежинки. Потом достал сберкнижку, взглянул на оставшуюся там сумму и, быстро переодевшись, пошел к выходу.

5

Возвратившись из сберкассы, он с минуту походил по кабинету, затем сел к столу, набрал номер телефона:

— Татьяна Аркадьевна? Таня, если вы не очень заняты, зайдите, пожалуйста, ко мне.

Она вошла, как всегда, с хорошей теплой улыбкой, привычным движением откинула волосы, с изящной, одной ей свойственной грацией опускаясь в кресло:

— Я слушаю вас, Андрей Николаевич. Вам плохо? Вы выглядите отнюдь не лучшим образом.

— Нет, ничего. Как там дела у ребят, Таня? Дмитрий уже неделю не ночует дома.

— Все то же, Андрей Николаевич. Мала плотность потока. Второй месяц бьются и — ни с места! А ведь все сделали так, как я узнала из диска. Или я не поняла чего-то… Но вы определенно чем-то расстроены?

— Да. Звонил сейчас этот… профессор Саакян и сказал, что Максима Владимировича уволили из института.

— Я ждала этого. А Диму?

— А Дмитрию, наоборот, присудили первое место на конкурсе научных работ.

— Очень рада за него.

— А я усматриваю во всем этом какую-то хитрую нечестную игру. Боюсь, они просто хотят купить Дмитрия, поссорить его с Максимом.

— Что вы! Максим не обратит на это ни малейшего внимания, И потом… Что бы ни случилось, он не бросит работы.

— Я знаю. И поэтому, Скажите, Таня, как у вас со средствами?

Она смутилась:

— Много ли нам надо, Андрей Николаевич.

— Сколько вам надо, я знаю. Все эти транзисторы, резисторы… А Максим, оказывается, третий месяц не получает зарплаты.

— Мы обходимся пока…

— Обходитесь! Хорошо, что этот прохвост позвонил мне сейчас. У меня вот тут… скопилось немного денег.

— Нет, нет, Андрей Николаевич! Мы, честное слово…

— Таня, я даю их вам в долг, как ваш друг, как соратник. Вы знаете: ваше дело — мое дело. И потом, дороже вас…

— Милый Андрей Николаевич! Если бы вы знали, как вы мне тоже дороги! — она порывисто встала, обхватила его за плечи и, прижав к себе его большую красивую голову, поцеловала в висок.

6

— Как же ты решишь поступить? — спросил Зорин сына, коротко передав суть телефонного разговора с Саакяном.

— Право, не знаю… Это, конечно, хамство, что они уволили Максима, Я так прямо им и скажу.

— Но ты знал, что Саакян выслал командировочное удостоверение только тебе?

— Откуда же? Я был уверен, что командировка оформлена и Максиму.

— А то, что он уже три месяца не получает зарплату, тоже не знал?

— Понятия не имел…

— Хорош товарищ!

— Но Максим ни разу даже не заговорил об этом. Кто бы мог подумать…

— Ты должен был подумать! И трижды проверить все. Откуда Максиму знать все тонкости ваших крючкотворов. Особенно этого Саакяна! А теперь вот… Неужели ты бросишь Максима и поедешь к нему?

— Максима бросать я не собираюсь. Но поехать отчитаться придется. Иначе действительно закроют тему. Тогда я вообще не смогу работать здесь. Аннулируют и мою командировку.

— А если тему закроют и после твоего отчета?

— Придется заниматься тем, что прикажут, Ты же понимаешь…

— Нет, я не совсем понимаю, сын. А если бы Максиму предложили остаться в институте и заниматься тем, что прикажут, он тоже бы согласился?

— Максим? Нет, он умрет — не бросит своей машины.

— Так почему ты так легко можешь согласиться делать то, что тебе прикажут?

— Почему-почему… Что ты сегодня, как Мефистофель? Я же не на необитаемом острове живу. Я сотрудник института, работающего по строго очерченной тематике. И потом, у каждого своя программа жизни.

— Что же у тебя за программа, если не секрет?

— Будто ты не знаешь. Я должен стать доктором, потом, может быть, членкором, должен сделать существенный вклад в науку о строении ядра. Работа над генератором для меня лишь эпизод. А работа в институте — все!

— Вон ты как к этому относишься!

— Не придирайся к словам, папа. Над установкой я работаю, как проклятый. Значение ее мне понятно больше, чем многим другим. Но ведь с завершением этой работы жизнь не кончится. Я изложил тебе свою глобальную программу.

— Та-ак… А у Максима такой программы нет?

— Нет. Понимаешь, папка, — нет! Мне кажется, вот сделает он этот прибор, и ему просто нечем будет заняться в жизни.

— Ну, это как сказать! Что же касается программы… Ты знаешь, сын, в жизни бывает так, что одним человеком движет программа; другим — страсть. Программу можно выполнить или не выполнить. Страсть можно удовлетворить, добиться ее реализации или… умереть.

— Ты, кажется, готов видеть в Колесникове эдакого «камикадзе» от науки. А между тем… Да если бы у меня была жена, как у него, я б и не на такую страсть был способен. Эх, да что говорить!

— А может быть, как раз наоборот?

— Не понимаю…

— Может, такая женщина, как Татьяна Аркадьевна, и способна полюбить лишь человека, одержимого подобной страстью?

— Возможно, и так. Но для меня это не имеет никакого значения. Я не могу вернуться в то время, когда она делала свой первый выбор. А другой Татьяны Аркадьевны нет. И хватит об этом! Вернемся к твоему телефонному разговору. Скажи прямо, что ты посоветуешь?

— Мне не хотелось бы ничего советовать. Но могу рассказать тебе одну историю. В тысяча девятьсот одиннадцатом году в Москве произошли крупные студенческие волнения, связанные с отказом церковников похоронить Льва Николаевича Толстого по православному обряду. Против студентов были брошены жандармы и казаки. Их пытались силой загнать во двор университета. В защиту студентов выступил ректор Мануйлов. По его настоянию студентов оставили в покое. Но через день приказом министра народного просвещения Мануйлов был уволен. А еще через день в знак солидарности со своим ректором двести семь профессоров и доцентов университета подали в отставку! И среди них — основатель науки о биосфере Земли академик Вернадский. Я понимаю, все это слишком далеко от нашей сегодняшней ситуации, и все же…

— Все ясно, папка. Будь я академиком, я поступил бы точно так же. Но я всего лишь кандидат наук… И все-таки до окончания срока командировки я никуда не поеду. Пусть Саакян катится со своим отчетом ко всем чертям!

7

В этот вечер можно было и не работать: Максим сильно простудился, температура поднялась до тридцати восьми. Но вчера они существенно изменили схему генератора, нужно было обязательно проверить, как он будет вести себя в новом режиме.

Эксперимент проводили вдвоем. Дмитрий регулировал работу генератора, Таня расположилась в другом конце комнаты, где стояла «мишень» — капсула с изотопом урана-235, в которую был вмонтирован специальный счетчик, регистрирующий количество распадов за секунду.

Шел третий час работы. Оба сильно устали. У Дмитрия ломило в плечах, спина словно одеревенела, руки с трудом проворачивали тугие маховики настройки. Но он не спускал глаз с фосфоресцирующих шкал приборов:

— Попробуем еще так… Давай, Таня!

Она включила счетчик. Кровавой каплей налилась индикаторная лампа. Зеленой вязью побежали цифры в черной прорези табло. С невольной поспешностью Таня отвела руку от массивного свинцового цилиндра с «рабочим веществом». Там, в этом наглухо запаянном контейнере, шел безостановочный, предопределенный самой природой распад урана. И Таня словно видела, что происходит за толстыми стенками цилиндра. Громоздкая структура атомного ядра самого тяжелого из элементов не выдерживала колоссальных сил отталкивания одноименно заряженных протонов. Мощь мезонного поля не в состоянии была удержать от разрушения столь крупное сооружение, состоящее из двухсот тридцати пяти нуклонов. Оно распадалось, разваливалось на более мелкие обломки, испуская всепроникающие нейтроны и рождая невиданные потоки энергии. Что могло остановить этот самопроизвольный, ни от чего не зависящий, ничему не подчиняющийся процесс? Счетчик бесстрастно констатировал неснижающуюся интенсивность распада.

Но вот Дмитрий поднял голову от прибора:

— Внимание, включаю!

Низкий нарастающий гул заполнил комнату. Плотный поток специально преобразованных нейтрино обрушился на мишень. В дело вступили силы слабого взаимодействия. Они многократно усилили мощь мезонного поля. Распад начал замедляться. Свет индикаторной лампы становился все слабее, слабее… Но вот бег цифр на табло прекратился. Процесс стабилизировался.

— Сколько? — крикнул Дмитрий, вытирая пот со лба.

— Шестьдесят четыре сотых нормы, — ответила Таня.

— Проклятье! Вчера было то же самое, — он выключил генератор. В комнате повисла звенящая тишина. Таня отключила счетчик, подошла к неподвижно сидящему Дмитрию:

— Хватит на сегодня, Дима. Ты совсем выдохся. Да и я еле на ногах стою.

— Но почему, почему мы не можем увеличить плотность потока? Что еще можно сделать в этой проклятой машине?!

— Успокойся, Дима. Ты просто устал. Все мы устали. Надо еще раз пройтись по всей схеме. Но не сейчас. Ты не даешь себе ни минуты отдыха. Да и Максим. Лежит вот с температурой, а все карандаша из рук не выпускает. Отдохнуть вам надо. Глаза-то вон совсем ввалились… — она ласково пригладила его потные вихры.

— Таня! — Дмитрий вскочил. Глаза его неестественно заблестели, голос задрожал. — Таня, я больше не могу! Я люблю тебя. Люблю так, что… — он вдруг опустился на пол и начал целовать ее колени.

— Дима, что с тобой, опомнись! Дмитрий!! Дмитрий Андреевич!!!

— Нет! Делай, что хочешь, а я больше не могу… Я… Я не отпущу тебя! — он обхватил ее ноги, прижался к ним лицом.

Она напряглась, как струна:

— Дмитрий, возьми себя в руки, слышишь! Взгляни мне в лицо! Ну!!

Он поднял голову. Взгляды их встретились. Глаза Тани потемнели. И в них, этих глазах… Мгновенье он еще сопротивлялся, пытался сохранить свое «я». Но глаза Тани уже завладели его волей, парализовали сознание, подавили всякую способность к противодействию. Руки Дмитрия упали, тело обмякло, голова поникла.

— Встаньте! — громко прокатилось где-то в затуманен ном сознании.

Он послушно поднялся с пола.

— Оденьтесь!

Он кое-как напялил пальто, нахлобучил шапку.

— До свиданья!

Только тут он смог наконец отвести взгляд от ее глаз. И сразу наступила реакция — бурная, неистовая, бешеная:

— Русалка! Колдунья! Ведьма! Будь ты проклята со своими чарами, своим колдовством! Больше ноги моей здесь не будет!

Она лишь молча покачала головой.

5

Домой Дмитрий вернулся далеко за полночь. Рывком сбросил пальто, не снимая ботинок, прошел на кухню:

— Папа, у нас водка есть?

— Водки нет, коньяк вон там, в буфете. А что у тебя за радость?

Он молча налил полстакана, залпом выпил, с трудом перевел дыхание:

— Я уезжаю завтра. Совсем.

Зорин захлопнул книгу, прошел из гостиной в кухню:

— Что случилось, сын?

— Страшно сказать, папа. Я оскорбил Тропинину. Можешь назвать меня подлецом.

— Ты оскорбил Татьяну Аркадьевну?!

— Да, папа. Хочешь — ударь меня, хочешь — выгони из дома. Но разве я виноват? Разве я каменный? Столько дней, столько месяцев быть с ней рядом и не сметь даже тронуть пальцем… — он снова налил вина.

— Постой! — отодвинул от него стакан Зорин. — Объясни толком, что случилось?

— Да что объяснять… Я давно уже потерял голову. А сегодня, как на грех, мы остались вдвоем. Совсем одни!

Ну и… Все словно прорвалось во мне… Что в этом, в конце концов, особенного? Все мы люди… Что я, первый? А она… Нет, это был не гипноз! Это было какое-то изощренное колдовство. Она превратила меня в мешок с опилками. Хуже — в груду мусора! И тогда я сказал ей… В общем, наговорил всяких пакостей.

Зорин встал и, ни слова не говоря, пошел к двери. Дмитрий схватил его за руку:

— Ну что ты молчишь?

Зорин обернулся:

— Уезжай, Дмитрий. Больше мне нечего тебе сказать.

От Учительницы — четвертому (для первого)

Кандидат снова прибыл в институт, один, без Странника. Состоялся его отчет на Ученом совете. Исследования по стабилизации радиоактивных изотопов, проведенные им в командировке, не дали желаемых результатов Но кое-какие сдвиги наметились, и оставшийся в Кисловодске Странник, похоже, не намерен прекращать свои эксперименты. Рекомендую уничтожить созданную им установку (еще лучше всю лабораторию). Но ни в коем случае не применять инструкцию «Б», поскольку Странник, безусловно, обладает совершенно уникальной информацией, которую не доверил даже Кандидату (Кандидат на Совете не смог ответить на вопрос, как происходит преобразование нейтрино). Позднее постараюсь найти пути к овладению этой информацией. Любопытная деталь: в отчете Кандидат всячески подчеркивал свой личный вклад в проводимые исследования, почти полностью замалчивая роль Странника. Ни о каком вкладе инопланетян уже не было и речи. Доктор, занявший пост директора института, дал в высшей степени положительную оценку работам Кандидата, предложив, тем не менее, полностью их прекратить ввиду нерациональности. Кандидат, как ни странно, не возразил Доктору. Ученый совет принял решение — закрыть тему «Нейтринная стабилизация радиоактивных изотопов», считая ее дальнейшую разработку бесперспективной. Таким образом, научная работа в институте вошла в прежнее русло чисто теоретических исследований. Всякие разговоры о внеземной цивилизации и полученных от нее сведениях практически прекратились. Этому в немалой степени способствовала недавняя публикация русского астрофизика Загальского об уникальности жизни на Земле. Я постаралась познакомить с нею всех ведущих работников института. Считаю свою задачу полностью выполненной. Жду дальнейших указаний.