Несчастье пришло под утро. Денис только что пробудился ото сна, когда до слуха донесся сильный, как пушечный выстрел, грохот, и вся пещера наполнилась страшным, зловеще нарастающим гулом. Мозг пронзила леденящая мысль: океан ворвался в провал.

Три дня перед этим бушевал свирепый шторм. Громадные, с двухэтажный дом волны с ревом обрушивались на остров. Денис не отходил от Китового мыса, глядя, как грохочущие валы бьют в опасную часть берега. Но вчера к вечеру волнение внезапно улеглось. Опасность, казалось, миновала. Денис впервые за эти дни уснул спокойно. А сегодня утром, когда океан почти утих, тонкая перемычка не выдержала и вода ринулась в недра острова.

Денис разбудил Норму, и оба, схватив кое-какой инструмент, бросились к пляжу у Китового мыса.

Утро было ясным. На небе ни облака. Трава стояла белой от росы. Лес будто дремал, напоенный вчерашним дождем, а океан блестел, как гладкая серебристая кольчуга. Снизу, из провала, на поверхность острова не доносилось ни звука. С трудом верилось, что где-то под ногами ревет и грохочет гигантский водопад.

Однако, чем ближе они подходили к Китовому мысу, тем явственнее становился глухой низкий шум. Сначала он напоминал шум деревьев на ветру, потом стал похож на гул мощного дизеля, наконец превратился в такой вой и грохот, какие издают лишь турбины ракетоносцев на форсированном режиме.

Но вот и знакомый пляж. Денис подскочил к кромке берегового уступа и невольно попятился назад.

– Эх, мать честная! – вырвалось у него по-русски.

– Что ты сказал, Денис?

– Я говорю, какую дырищу проделала вода!

Брешь, пробитая водой, была не меньше двух метров в длину и с добрых полметра в поперечнике. Она находилась значительно ниже прежней расселины, в самой зоне прибоя, океан вливался в нее сплошным бурлящим потоком. Казалось, целая река уходила под землю, и остров прямо на глазах опускался в пучину вод. Во всяком случае, большой камень, на котором Денис не раз сиживал здесь, на берегу, был уже наполовину в воде, а листья ольхи, еще вчера свисавшей над водой, теперь плескались глубоко в волнах.

– Что же делать, Денис? – сказала Норма дрогнувшим голосом.

Он лишь вздохнул. Все вокруг: и грохот падающей воды, и безбрежный океан, будто весь устремившийся в зияющий пролом, и все больше заливаемый берег – вселяли чувство обреченности и страха. Но страшнее всего был сам пролом. Он чернел на берегу, как рваная дымящаяся рана, и с каждой минутой увеличивался, расползаясь подобно громадной чернильной кляксе. Нечего было и думать заделать его камнями.

Несколько минут Денис не двигался с места, глядя на этот разгул стихии, подавленный страхом, не в силах сообразить, что можно сделать для предотвращения катастрофы. А время шло, и каждый час промедления мог стать последним часом острова.

– Денис, – снова окликнула его Норма, – может, нарубить бревен и сделать плот, пока не поздно.

– Плот?… – Он оторвался от своих дум и обернулся к ней. Бледная, с широко раскрытыми от страха глазами, Норма стояла, вцепившись ему в руку, не отводя взгляда от ревущего потока.

– Плот… А что же дальше? Мучительная смерть от голода и жажды под палящим солнцем среди соленых волн?

– Нет, плот – это в самом крайнем случае, если не останется никакой надежды на спасение острова. А вот бревна… Бревна… Конечно, бревна! Молодец, Нор! Как я сам не подумал об этом, Только бревна и смогут помочь нам! Положим поперек расселины три-четыре хороших бревна, так, чтобы комли их уперлись в обрыв. На них – сучья. А уж потом – камни. Не-е-ет, мы еще не сдадимся тебе, океан! За дело!

– Постой, Денис! А если новый обвал?

Денис невольно вздрогнул, представив на миг, что Норма падает в грохочущее подземелье.

– Ты права. Можно и самим рухнуть в бездну. Какже быть? Как быть?…- он огляделся по сторонам. – А вот как! Беги назад в пещеру и неси все веревки, какие найдутся в складе. Привяжем себя вон к тем лесинам, видишь, у подножия холма? Беги! А я начну рубить деревья.

Теперь, когда у него был определенный план действий, страх почти прошел, и он все силы вкладывал в топор. Благо он оказался острым. К приходу Нормы он успел свалить четыре дерева и обрубить с них ветки так, чтобы они остались лишь с двух противоположных сторон. Тогда он принялся заготавливать сучья и подносить их ближе к пролому. Норма помогала ему как могла. Наконец все было готово. Пора было приступить к самой опасной части операции.

Прикинув расстояние до пролома, Денис распутал принесенные веревки, связал их в две длинные вожжи и, крепко обвязав себя и Норму у пояса, тщательно закрепил свободные концы вожжей за ствол самого толстого дерева.

– Теперь слушай, Нор. Мы положим эти срубленные деревья поперек пролома комлями к берегу. Тогда бревна упрутся в обрыв, и вода не сдвинет их с места. Начали!

Они ухватились за первую лесину и, осторожно приблизившись к пролому со стороны моря, бросили ее прямо в кипящий водоворот. Вода, как и ожидал Денис, сама уткнула дерево комлем в береговой уступ. Рядом с первой лесиной легла вторая, потом третья, четвертая…

– Порядок, Норма! Теперь носи и подавай мне сучья. Только, не торопись, легче ступай по пляжу. Вот так!… Неси еще. – Он стоял по колена в несущемся потоке и каждым нервом, каждой клеточкой тела ощущал, какая лавина воды ежесекундно врывается в недра острова. Но каждая вновь уложенная ветка ослабляла напор стихии. Только бы не рухнула оставшаяся часть берега! Особенно там, где подносила сучья Норма. В прочности веревки можно было, кажется, не сомневаться, и все-таки…

– Осторожно, Норма, осторожно!

Но она словно не слышала его, работала молча и с такой быстротой и сноровкой, что он еле успевал укладывать подаваемые ею сучья.

Через час вся брешь была перекрыта сплошным настилом из веток. Напор воды заметно ослаб. Но она продолжала литься в промежутки между сучьями. Земля под ногами еще гудела от падающей в провал воды.

– Теперь камни, Норма!

– Нет, уложим еще слой веток. Так будет прочнее.

Денис нарубил сучьев покрупнее, и они набросали второй настил, еще более плотный, чем первый. Напор воды совсем ослаб. Шум ее стал глуше, спокойнее. Денис вскарабкался на настил, прошел по нему с конца в конец. Все было, как будто, прочно. Концы бревен плотно упирались в береговой уступ, ветки легко держали вес его тела. Можно было приступать ко второй части задуманного плана.

Денис взобрался на обрыв, сложенный здесь сравнительно плотными тяжелыми туфами, окликнул Норму:

– Хватит, Нор! Сучьев больше не нужно. Поднимайся сюда да захвати кирку. И лопату тоже.

Норма поднялась к нему, опустилась на землю, утерла пот с лица:

– Кажется, самое страшное позади…

– Зато самое трудное впереди. Знаешь, сколько тут надо камней и земли?

Насыпем! – она взяла кирку и принялась бить по кромке обрыва.

– Нет, кирку давай мне. Мне приходилось иметь с ней дело. А ты возьми лопату и сгребай это каменное крошево.

И вновь закипела работа. Денис крушил киркой верхнюю часть берегового уступа, бросая обломки туфа на настил, Норма сгребала лопатой мелкую щебенку и заполняла ею все пустоты между камнями. Скоро задняя часть настила скрылась под надежной насыпью.

Но потом дело пошло медленнее. Крупные обломки приходилось носить все дальше от обрыва, землю и каменную крошку перебрасывать с места на место в несколько приемов. Зато с каждым новым метром насыпи шум воды становился все тише и наконец пропал совсем. Денис бросил кирку, смахнул пот с лица.

– Все, Норма, победа! – он отвязал веревку и, раздевшись, с разбегу ринулся в притихший, лениво бьющий о берег океан. Вода мгновенно сняла остатки нервного напряжения, вернула телу привычную бодрость.

Отплыв от берега, Денис трижды перекувыркнулся через голову и, выбросив руки в стороны, замер на поверхности воды.

– Ух, хорошо! Плыви ко мне…- Но конец фразы заглушил зловещий грохот.

Денис рванулся обратно к берегу, изо всех сил заработал руками и ногами, но вода уже подхватила его и понесла к бешено крутящейся воронке, со свистом втягивавшей в себя камни и целые глыбы туфа. Он попытался упереться в дно ногами. Однако течение опрокинуло его, больно ударило о камень, развернуло ногами к берегу. Казалось, еще минута – и он рухнет в грохочущий провал. Но тут что-то упало в воду у самого его лица. И голос Нормы:

– Держи! Держи веревку, Денис!

К счастью, конец веревки помчался по течению рядом с ним. Он ухватился за нее руками и тут же почувствовал, как она натянулась, потащила его в сторону, наперерез течению, а через минуту вырвала из губительного потока. Не выпуская веревки из рук, с трудом переставляя ставшие вдруг непослушными ноги, почти ничего не видя от сильного головокружения и тошноты, он выбрался на берег и упал на руки Нормы.

Несколько минут все у него качалось перед глазами и плыло, как в тумане. Но постепенно головокружение прошло, сознание прояснилось. Он встал и, превозмогая слабость, подошел к кромке берегового уступа. Новый пролом был невелик. Но так как он находился ниже уровня океана, вода врывалась в него со страшной силой.

Норма встала у него за спиной, обхватила за плечи.

– Все пропало, Денис…

– Ничего не пропало. Насыпь, видишь, целехонька. Надо было спустить настил подальше к океану. Ну да что об этом говорить! А сейчас сделаем так: бросим еще пару бревен поперек пролома, так, чтобы их прижало к насыпи. А когда течение ослабнет, продолжим настил чуть дальше и снова будем валить камни и землю.

– Но что толку? И дальше все обрушится. Так можно без конца…

– Ничего подобного! Новый пролом меньше первого раз в пять. А какой был грохот? Не меньше десятка тонн ухнуло. Значит, толщина перемычки тут – ой-ой! Дальше в море пролом расти не будет. Пошли рубить деревья!

– Но ты еле стоишь.

– Ничего, раздышусь. Давай веревку.

И снова рубили они сучья и ветки. И снова Норма без устали носила их к берегу, а Денис, стоя по колено в воде, борясь с течением, укладывал их над проломом. И снова по очереди долбили они каменный обрыв и сыпали, сыпали в воду камни, землю, гальку.

Солнце склонилось к закату, когда наконец прекратился шум падающей воды и установилась тишина, нарушаемая лишь шорохом прибоя. Это была победа! Денис простукал шестом все пространство вокруг насыпи. Грунт держался прочно.

Тогда они свалились в траву под тень деревьев и долго лежали без движения, без слов, глядя на плывущие в небе облака, наслаждаясь тишиной и покоем.

Потом Денис разложил костер. Норма набила дичи. Пообедав и отдохнув, они до глубокой ночи сидели, прижавшись друг к другу, над своей насыпью, слушая мерный шум прибоя, гордые от сознания одержанной победы.

Звезды все ярче разгорались в вышине, тьма все плотнее заволакивала прибрежные холмы, а далеко в океане все отчетливее проступала широкая полоса бледного фосфоресцирующего сияния. И казалось, что это не просто свечение воды, а дорога в большую жизнь – далекую, неведомую, бесконечно прекрасную. И голос Нормы дрогнул, когда она тихо, словно боясь нарушить ночной покой, шепнула в самое ухо Дениса:

– А если новый шторм, новый пролом?

Он крепче обхватил ее за плечи, теснее прижал к груди:

– Тебе очень страшно?

– Пока ты со мной, мне ничего не страшно. Но так хотелось бы пожить еще, увидеть мир… Или я слишком многого хочу?

– Почему многого?

– Так ведь давно ли мне казалось, что только бы капельку тепла, капельку ласки – больше ничего не надо. И вот ты дал мне все. Теперь бы благодарить судьбу. А хочется еще столько увидеть, пережить… Это, наверное, плохо, Денис?

– Это хорошо, Норма. Очень хорошо. В этом и состоит предназначение человека. Ради этого и стоит жить.

– Жить ради того, чтобы хотеть чего-то нового, неизведанного? Ты шутишь, Денис? А знаешь… В годы своего одиночества я часто думала об этом: для чего я живу? Ведь жить было трудно, страшно, тоскливо. Но еще страшнее была мысль о смерти. И я думала: отчего же это, почему так страшно умереть, ради чего так хочется жить? И где-то в глубине сознания пробивалось именно это – надежда на что-то новое, неизведанное. Тогда мне это казалось глупостью. А теперь вот ты говоришь то же самое. Ради чего все-таки живет человек?

– Это очень непростой вопрос. И чтобы ответить на него, надо судить не об одном человеке, а о всех живых существах Земли.

– Ты хочешь сказать, смысл жизни всех существ одинаков?

– Да, если говорить о смысле жизни вообще, жизни как процессе, жизни как особой форме существования материи. Все живое стремится выжить, все организмы борятся за свое существование. Все до единого! И как борятся! Кажется просто чудом, что живые существа могут противостоять и сильнейшим перепадам температур, и губительным воздействиям различных излучений, и катастрофическим геологическим процессам, и всякого рода атмосферным катаклизмам. И тем не менее, как возникла жизнь где-то около трех с половиной миллиардов лет назад, так и существует до сих пор. И не просто существует, а все время совершенствуется, увеличивается в общей массе, завоевывает все новые и новые области обитания.

Так чем же объяснить это победное шествие жизни. В чем та сила, которая движет все живое, толкая его на борьбу с любыми превратностями условий существования, заставляя вырабатывать миллионы самых изощренных приспособлений?

– В самом деле, что это за сила, Денис? Помню случай. Когда я была еще девочкой, во дворе у нас жила собачка. Приблудная, ничья. Кормили ее в основном мы, дети. И вот однажды во двор приехали люди, истребляющие бродячих собак. Так что бы ты думал? Почуяв опасность, наша собачка взобралась по отвесной пожарной лестнице, прошла по еле заметному карнизу и прыгнула ко мне в окно. Папа и мама не могли поверить такому. А я еще тогда подумала: почему всем так хочется жить?

– Вот именно, почему? Откуда эта жажда жизни? В чем ее смысл? Впрочем, биологи считают этот вопрос решенным. Смысл жизни любого существа, полагают они, заключается в том, чтобы дать существо, себе подобное.

Норма вздрогнула.

– А ведь это верно, Денис. Это так верно…

– Да, это верно. И если посмотреть на анатомию и физиологию любого организма, станет ясным, что все здесь направлено исключительно на достижение этой цели. Но если биологи могут поставить на этом точку, то философская мысль неизбежно выдвинет новый вопрос: а какой смысл в этом стремлении оставить после себя потомство?

– Как какой? Это ясно…

– Ну, а все-таки?

– Я не могу выразить словами. Это можно только чувствовать.

– Нет, это можно выразить и словами. Но для этого надо прежде всего определить, чем принципиально отличается живое от неживого? По мнению биологов, любая живая структура отличается от неживой тем, что она может избирательно поглощать из окружающей среды лишь нужные ей вещества, может расти, может создавать структуры, себе подобные. Такое определение достаточно для ответа, который дают биологи, но абсолютно недостаточно, чтобы ответить на вопрос философов. Здесь требуется какой-то иной критерий жизни. Итакой критерий существует. Вспомни хотя бы простейший одноклеточный организм – амебу. Вы проходили ее, конечно, на уроках зоологии?

– Да, я помню.

– Так вот, этот крохотный кусочек протоплазмы удовлетворяет всем требованиям, предъявляемым биологами к живому существу: она питается, растет, делится. Но она обладает и еще одной интересной особенностью. Если в каплю жидкости, где живет амеба, поместить кусочек съедобного для нее вещества, то амеба будет двигаться к этому кусочку, а не просто ждать, когда он случайно соприкоснется с ее телом. А если в ту же каплю опустить кончик раскаленной иглы, амеба постарается убежать от нее. Следовательно, амеба уже знает, что ей полезно, а что вредно, она располагает уже определенной информацией об окружающей среде. И вот эта-то способность получать информацию об окружающем мире и использовать ее в процессе жизнедеятельности и является, на мой взгляд, самым главным критерием живого. В конце концов, расти может и кристалл. Он тоже поглощает из кристаллообразующего раствора только те ионы, которые необходимы для его решетки. И также может разломиться на две части, идентичные одна другой. Но только живой организм, кроме всего этого, может получать и хранить информацию об окружающей среде.

А информация эта бесценна. Бесценна не только потому, что без нее невозможно нормальное существование организма, но и потому, что досталась она ценой жизни миллионов и миллионов особей. В самом деле, по-видимому, не один миллиард амеб погиб в горячей струе воды, прежде чем они усвоили информацию об этой опасности.

Но значит эту бесценную информацию нужно сохранить. Сохранить во что бы то ни стало! В течение жизни она сохраняется в самом организме. А после смерти? После смерти она может сохраниться лишь в том случае, если будет передана потомству. Вот откуда это стремление оставить после себя существо, себе подобное. Это единственный путь сохранить самое ценное, что имеет жизнь, единственно возможный механизм эстафеты передачи информации из века в век. Но разве это свойственно только амебе? Разве не то же самое, только в еще большей мере, характеризует любой высокоразвитый организм? Можно наверное утверждать, что каждый новый шаг по лесенке эволюции это прежде всего новые возможности в получении информации и новый, более совершенный механизм передачи ее потомству. Вот почему у человека, венца всего живого, процесс получения информации вылился в создание универсальнейшего органа познания – мыслящего мозга. И возможности его в этом смысле поистине безграничны.

Ну, а жизнь человека? Ведь если вдуматься, вся она, все его поступки, и хорошие и дурные, за исключением разве тех, которые связаны с непосредственным удовлетворением запросов работающего организма, в основе своей сводятся к одному – стремлению узнать, ощутить, пережить, перечувствовать что-то новое, неизведанное, то есть в конечном случае – к получению новой информации.

И то, что именно получение информации является главным стержнем, главным содержанием жизни любого человека, будет ответом на твой вопрос. Почему, в самом деле, все так боятся смерти, почему все цепляются за жизнь? Ведь не потому, что они боятся потерять возможность есть, пить, спать? Так почему же?

Представь себе, что тебе скажут: ты умрешь, но и после смерти будешь знать, что творится в мире. И смерть перестанет быть для тебя страшной. Страх смерти – это страх лишиться возможности получать информацию об окружающем нас мире. Ибо в этом и только в этом смысл жизни любого человека. Смысл жизни любого другого существа. Смысл всей жизни вообще, в самом широком, самом глобальном понимании этого слова. Ты согласна со мной? Что же ты молчишь?

Норма отыскала в темноте его руки, прижалась к ним пылающим лицом.

– Все это очень интересно, что ты сказал. Конечно, хочется еще многое увидеть, понять, почувствовать. Но знаешь, о чем я мечтаю больше всего? – голос Нормы перешел на шепот. – Я мечтаю о том, чтобы у нас с тобой был сын, такой же добрый, честный, умный, как ты…