Достаточно правдивый отчет о случайной командировке

РЕЗОЛЮЦИЯ

Факты частично имели место. Наряду с тем имеет место предвзятая оценка некоторых отдельно взятых фактов. Отчет утвердить условно, впредь до особого указания в установленном порядке. Командировочные оплатить.

(Подпись неразборчива).

Вводная часть

Бортовой журнал прилагаю. Там все описано. Добавить мне нечего. Я так и не понял, что у них происходит. Да у меня, как вы знаете, и не было такого задания: понимать. Мне нет до них ровным счетом никакого дела. Наша экспедиция работает на другом краю Галактики, в системе желтой звезды под названием Солнце. Там иногда попадается кое-что, интересное хотя бы для науки. Впрочем, мне и до этого нет ровным счетом никакого дела. Я пилот, обеспечиваю экспедицию транспортом, а что наблюдает экспедиция, меня не касается. Тем более, не интересно то, чего экспедиция не наблюдает.

А попал я на ту планету случайно. Еще раз подчеркиваю данное обстоятельство: если бы не авария… Что я, псих? Мне что, заняться нечем? Я летел на транспортном корабле в направлении Главных складов за… в общем, за оборудованием для экспедиции. Спрямляя пространство, хотел заглянуть на часок… ну, имею я право на личную жизнь, в конце концов?! И при чём тут моя первая жена?.. Кстати, женушка еще в тот раз намекала, что я допрыгаюсь. Вот и накаркала.

Одним словом, вот вам бортовой журнал, читайте и разбирайтесь сами. Мне даже сейчас неохота портить мозги в поисках каких-либо ответов на какие-либо вопросы. Ищите сами. Если, конечно, разберетесь.

Запись первая

Что произошло? И почему я так легко отделался? Машина пространства новенькая, только достал, маршрут знакомый, полет протекал в штатной ситуации. Потом вдруг: ба-бах, тр-рах, вспышка, вибрация. Меня выкинуло из подпространства непонятно где. Какая-то звезда поодаль, несущийся прямо в лоб голубой диск планеты… И вот я сижу на макушке холма, без единой царапины и без летательного аппарата. Вопросы как-то сами собой отпадают один за другим. Остается единственный: что дальше-то?

Судя по некоторым признакам, разумная жизнь тут имеется. Планета кислородно-углеродно-азотно-водородного типа. Даже указана в лоции. Вот вам индекс, номер… Да что мне проку с индекса! У нашей пилотской братии — свои лоции, передаваемые изустно из поколения в поколение. А ребята перед стартом говорили мне: неподалеку от трассы планетка… В общем, ни один уважающий себя пилот в здравом уме и трезвой памяти ни за какие обещания не подлетит к ней ближе, чем на парсек. Там очень милые жители. Забавные. Гостеприимные. А вот живоедство у них иногда практикуется. Друг друга едят. Наших пока не трогали… может быть, как раз потому, что наши туда не летают. Как она называется? Ох, память… Даже не могу вспомнить, в каком она секторе…

А мне что, легче будет, если вспомню? Можно подумать, я знаю, в каком секторе я сейчас нахожусь! Так или иначе, аборигенов искать придётся. Кто мне поможет дотелепаться до экспедиционных мастерских? Не те ли юркие существа, порхающие в кронах гигантских растений? В них только и хорошего, что они весёлые, Знай себе прыгают.

Какой-тот шум спугнул их. Чирикая и отрабатывая полный вперёд маленькими крылышками, они бросились кто куда. Шум доносился снизу. Чем-то воняло. Слышались голоса.

Топая вниз по склону, я продолжал вспоминать название. В наших устных лоциях все планеты именуются по-своему — коротко и очень подходяще… Нет, забыл. Даже споткнувшись о какие-то балки, здесь и там разбросанные в кустах, ничего подходящего не вспомнил.

Но вот нехорошее предчувствие посетило меня в первый раз именно тогда, хотя удивляться я начал позже.

На Земле, третьей планете системы Солнца, куда я часто возил наблюдателей, такие балки называются брёвнами. Лежали они тут давно. Сквозь них проросли новые деревья. Чуть дальше я заметил более свежие. Еще дальше начинались завалы совершенно свежих, смолистых бревен. Да, здесь кто-то хорошо потрудился. Но туземцев не было видно. Шум, упомянутые запахи и голоса доносились из-за леса.

За лесом была равнина. От горизонта к горизонту, волоча за собой какие-то зубчатые приспособления, двигались одна за другой странные машины. Это они шумели и воняли. Голоса принадлежали существам, которые манипулировали рычагами в кабинах. Существа были точь-в-точь как мы. Я не вызвал у них удивления. Да им и некогда было меня разглядывать: работа кипела вовсю. Под зубьями приспособлений со скрипом ворочались пласты рыжей промёрзлой почвы, хрустели какие-то бурые кустики, аппетитно лопались оранжевые сочные плоды. На вид съедобные.

Что они делают?

Вы, конечно, понимаете: мне до всего этого не было ровным счётом никакого интереса. Но меня опять посетило нехорошее предчувствие. Спросил у карманного компьютера. Но он, видать, ещё не пришёл в рабочее состояние после нашей удачной посадки. Он долго обрабатывал полученную информацию, скрипел, щёлкал, а потом вдруг с поистине человеческим раздражением посоветовал мне поискать действительно мыслящих аборигенов. Я удивился.

Потом я только и делал, что удивлялся. В конце концов даже привык. Но это потом.

Короче говоря, я подманил крайнего. Он подрулил ко мне, открыл дверцу. Мог бы не открывать: стекол в ней все равно не было. «Как объяснить, что мне от него надо? Говорить бесполезно. Не услышит», — подумал я. Плохо отрегулированный двигатель наполнял округу диким грохотом. Отвратительно смонтированная конструкция тряслась, непригнанные детали резонировали. Акустические сигналы тут бесполезны. Телепатия? Вряд ли они ею владеют, хотя ребята говорили мне: жители той планетки, где практикуется живоедство, вроде как телепаты, хотя не ахти какие интеллектуалы. Впрочем, для телепатии ума не требуется. Надо только знать, как… Ладно, оставим её в покое. Может, попытаться с помощью жестов?

И туземец меня понял! Более того, ответил, спрыгивая из кабины и хлопая меня по спине:

— Старик, здесь ты ничего не поймаешь. Давай в Центр, к Главным. Только подмазывать не забывай!

Самое интересное было то, что я понял всё до последнего слова. Я учил этот язык. Я много чего учил, когда жёнушка устроила меня на курсы подготовки пилотов для высокооплачиваемых дальних экспедиций. Правда, не все экзамены сдавал, хватило жёнушкиных родственных отношений с председателем экзаменационной коллегии, но ведь учил же! Оказалось, не зря. Только надо посоветоваться с компьютером, что и где мне придётся подмазывать.

Пока я советовался, на руке у туземца пискнул какой-то приборчик. Он глянул на цифирки, мерцавшие в очень жидких-жидких кристаллах. Тряхнул прибор, снова глянул. И, позабыв о моём существовании, заорал на всю равнину, перекрывая грохот своей машины-развалюхи:

Кон-чай, сколь-ко мож-но! За-кры-ва-ет-ся!

Информация опять дошла без искажений. Приятели быстро отцепили от машин зубчатые приспособления, бросили их там, где застиг дружную компанию странный призыв. Опять сели за рычаги. Колонна, чадя и громыхая, устремилась на дорогу. Последняя мало отличалась от равнины, которую они только что перепахивали. Она была похожа на трассу полигона, на которой недавно закончился контроль-пробег мощных вездеходов для освоения планет с агрессивными природными средами. Вот интересно: если эта равнина — поле, то есть специально отведённая площадь для выращивания агрокультур, то неужели они надеются, что здесь хоть что-нибудь вырастет?

Я допускаю: я мог задать этот вопрос вслух. Потому что незнакомый голос тут же ответил:

— А ты не думай, сынок. Я всю жизнь думал, а толку нет: ничего не понимаю. Может, так лучше?

Говорил седой абориген с трясущимися коленями, согнутой спиной и слезящимися глазами. Он сидел в тени деревьев у самого леса. Глядел не на меня — на белую пирамидку с флажком, двумя какими-то датами и столбиком имён.

— Что там? — поинтересовался я.

— Не «что», сынок, а «кто». Забывать стали. А в бумагах сказано: пали смертью достойных в битве с врагом.

Мне до этого, сами понимаете, тоже не было никакого дела. Но тут усматривалась какая-то местная традиция, а местные традиции нам предписано, по возможности, соблюдать. Я сел рядом. И тут…

Со временем я к этому тоже привык. Довелось видеть и не такие призраки. Но тогда, с непривычки. Одним словом, по соседству с белой пирамидкой буквально из воздуха появилась вторая. Только флажка не оказалось, даты (насколько могу судить) были другие, а имён — чуть не в два раза больше. Я шарахнулся в сторону. Видение качнулось и растаяло. Абориген вздохнул:

— Исчезнувшие. Думали, как лучше, а вышло еще хуже. Хотя, куда хуже-то…

— Так в бумагах пишут? — спросил я, чтобы сделать вид, будто ничего особенного не произошло.

— В бумагах — никак. Молчат. И ты молчи. Все равно не поймешь.

Мы помолчали. Наконец, абориген спросил:

— Тоже хочешь до Центра дойти?

— Надо, старик, — ответил я, удачно применяя туземное обращение. Подумал. Хлопнул аборигена по спине. — Дела, знаешь!

Он кивнул. Вытер слезу и спросил — как будто не спрашивая, а утверждая:

— А толку-то, если дойдешь?

Тут усматривалась не то что местная традиция — какой-то философский подтекст. А я этой философии, знаете, не перевариваю. Как только экзамен сдал и жив остался?.. Наскоро хлопнув туземца по спине, я спросил, какой дорогой тут летают до Центра.

— Вон той. Ну иди, сынок, коли решил…

Запись вторая

Ходить — вообще неприятное занятие. А по местным дорогам — тем более. Во-первых, пыль. Комментарии тут излишни. Когда из цветных облаков, медленно скользивших над равниной, посыпался мокрый снег, она быстро превратилась в то, что на Земле — третьей планете Солнца — именуют «проклятой грязюкой». Тут ее называли менее красиво, но как — я не помню… Все это во-вторых. А в-третьих, каждое проходившее мимо транспортное средство обдавало меня с ног до головы то первым, то вторым. Самоочищающийся комбинезон в конце концов отказался самоочищаться. Аборигены посмеивались, глядя на меня сквозь окошки своих драндулетов. Я свернул на тропинку.

Тропинка шла почти параллельно дороге. Попадались посёлки — жилые дома вперемежку с хозяйственными строениями. Первые не слишком отличались от вторых. Только в первых жили туземцы, а во вторых — какие-то другие, жующие и хрюкающие существа. Компьютер, немного покопавшись в памяти, неуверенно обозвал их коровами и свиньями. Они плавали по брюхо в жидкой холодной грязи, провожая меня взглядами. Я спросил: что они будут делать, когда грязь застынет? Компьютер заявил, что на такие вопросы не отвечает. Видели мы и птиц в отдельной постройке. Белопёрые, худые, длинноногие, они чихали и кудахтали, сидя на жердочках. Компьютер заявил, что это страусы. Я тоже покопался в памяти, припомнил лекции из цикла предполётной подготовки (слушал их в состоянии дрёмы, потому хорошо запомнил) и с цифрами в руках возразил ему, что на таких широтах страусы не водятся. Мы долго препирались в диалоговом режиме. Сошлись на том, что они — действительно страусы, но измельчавшие в результате какой-то экологической катастрофы.

Попадались мастерские, где скучали не то полуразобранные, не то, наоборот, полусобранные образцы местной техники. Попадались хранилища. С виду они были похожи на ангары для кораблей дальнего поиска, изнутри — на свалки. Подробнее описать их я затрудняюсь: хотел подойти, но свалочный дух отбил всякую инициативу… Над всем этим неярко светило местное солнце, плыли облака и скандалили огромные стаи чёрных птиц.

Так я шёл от строения к строению и не заметил, как попал в город. Дымили заводы, исторгая клубы того самого цветного дыма, который я принял за облака. Выше этих облаков поднимались дома, сияя стеклами и пестрея многочисленными предметами одежды, развешанными для всеобщего обозрения. Тоже традиция. Гудели транспортные агрегаты, заполняя собой улицы. Они брызгали на пешеходов грязью, хотя я не могу с уверенностью сказать, откуда она тут бралась: все ямки, выбоины и прочие элементы дорожного микрорельефа были аккуратно выстланы слоем чего-то серого и твёрдого, напоминающего земной асфальт. Пешеходы неслись толпами навстречу друг другу по улицам, но друг на друга почти не смотрели. И почти не разговаривали друг с другом, только разве что если хотели подчеркнуть, что им не о чем разговаривать. Зато все косились на меня. Кто-то хмыкнул: «Ну точно, оттуда!»

Я понял, в чем дело. На местных жителях были теплые накидки, меховые головные уборы, меховые или, по крайности, теплые сапоги. Я в своем легком комбинезоне и со своими синими ушами возбуждал у них какой-то нездоровый интерес.

Компьютер долго вспоминал, какие деньги имеют хождение на этой планете. Наконец, мы отыскали заведение под соответствующей вывеской. Роскошествовать не буду. Какая-нибудь шубейка, простенькая шапчонка да эти… как их там? Короче, с ног на голову. А может, с головы до ног. Трудный он, местный язык! Иногда одни и те же слова имеют совершенно противоположные значения. Как аборигены ухитряются понимать друг друга?.. Короче, мы отворили тяжеленную дверь торгового заведения.

И я догадался: настало время удивляться в очередной раз. Шубеек тут не было.

И шапчонок не было.

И этих самых… которые с ног на ноги…

Не было ничего похожего на то, что носили аборигены.

Сверкали разноцветные пляжные сандалии с дырками для пальцев. На них и смотреть-то было страшно в такую холодную погоду. Висели, распяленные на палках, скучно-серые балахоны с грубо пристроченными рукавами и оранжевыми пуговицами. Сложив на темечках уши-клапана, стерегли доверчивого покупателя волосатые картузы. Их вид заставил меня сделать шаг назад. Переведя дух и осмотревшись, я шарахнулся назад к картузам: две фигуры с мертвенно-бледными щеками тянулись ко мне, их обломанные пальцы готовы были меня сцапать, а лица не предвещали ничего хорошего. Ну вот, и здесь тоже начинается живоедство… Компьютер успокоил: ничего страшного, фигуры сами неживые. Живая фигура вкушала мирный сон, покачиваясь в кресле под плакатом «Перспективная модель». Ну, такую не тронь — и она не тронет.

Скрипнула малозаметная дверца. Под сенью балахонов и картузов появился элегантный туземец в замечательной простенькой шубке. Он имел при себе также папочку с надписью «Представитель изготовителя». Компьютер хотел её расшифровать, но, сделав первичный анализ, безапелляционным тоном запросил для окончательного анализа уйму машинного времени и уйму бит дополнительной информации. Я выключил его, чтобы не перенапрягался.

Сонная фигура в кресле не привлекла внимания элегантного туземца. Но, увидев меня, он проворковал:

— Так, так… есть вопросы? Замечания?.. Предложения?.. Рад осветить.

Говорил он как-то нервозно, всё время дёргался. Да и лицо под квалифицированной улыбкой источало какие-то странные эмоции. Я не понял, чем он собирается меня освещать. Но компьютер, самовольно включившись, посоветовал на всякий случай говорить правду. И я сказал (что отнекиваться, когда тебе сами предлагают спрашивать!):

— Есть вопросы. Как вы полагаете: неужели это кому-нибудь… неужели это кто-нибудь…

Я стукнул по компьютеру, ожидая подсказки. Он безмолвствовал. А собственный мой запас слов катастрофически стремился к нулю. В нём не было понятий, которые годились в данной ситуации. Я сосчитал до пяти, набрал побольше воздуха — и выпалил:

— Неужели это все кому-нибудь пригодится?

Туземец сделал вид, что понимает. Я покраснел. И он в самом деле меня понял:

— А-а! Но, знаете, это уже не наше дело. Торговля должна работать с покупателем.

— С покупателем, — повторил я, запоминая. И решил уточнить: — Здесь действительно употребляется предлог «с»? Кажется, нужен предлог «для»…

Абориген захлопал глазами. Компьютер посоветовал мне не задавать таких вопросов. Да и в самом деле: что это я! Традиции надо глотать, не разжёвывая. Своим дурацким вопросом я поставил аборигена в ужасное положение. Чувствовалось, с каким усилием он ищет вариант ответа. Промолчать он почему-то не мог.

— О! — воскликнул он, подобрав наконец что-то подходящее. — Мы понимаем. Мы не каменные и всё прекрасно понимаем. Но… Ho! Тех-но-ло-гич-ность! Мы вы-нуж-де-ны! Мы поставлены перед ужасной, роковой дилеммой! Да, шить красиво. Да, шить модно… эстетично… элегантно… удобно, в конце концов. Но! Но!! Вы посмотрите, какие у нас машины! Вы посмотрите, какие у нас ткани! Это ужасно! И вот дилемма: новая модель — и никаких излишеств. Два шва. Только два шва, на которые способна, извиняюсь, любая… — (Он умолк. Огляделся по сторонам. Как тренированный профессиональный оратор, сделал бесшумный вдох. Пригнулся к моему уху. И зашептал) — На которые способна любая дура! Представляете, каково нам?! Но кто, если не мы? Кто сделает за нас наше задание? Как обрадуются там, когда узнают, что мы сдались и опустили руки! Они только ждут этого! И мы выполняем задания. Выполняем, несмотря ни на что.

— А… одежду? — ляпнул я. — Кто выполняет… одежду?..

Слышно было: внутри у собеседника что-то ухнуло. Он менялся в лице. Нервное дёргающееся лицо становилось неподвижным, холодным. Голос тоже похолодел:

— А зачем вам это знать, молодой человек? Вы что… вопросы задаете?! Вас неправильно поймут!

Распахнулась потайная дверь. Кто-то закричал оттуда:

— Он здесь! Не кладите трубку, он здесь! — И уже тихо, без крика — Женский приятный голос…

Я вздрогнул.

Мой собеседник тоже вздрогнул:

— Меня?.. — переспросил он, снова дёргаясь всем телом. — Ах, меня!..

Дверца пропустила его внутрь и снова захлопнулась, блеснув табличкой «Посторонним входить не разрешено».

— Стоят, пялятся, разговоры умные ведут, — пробубнила сонная фигура под плакатом «Перспективная модель». — Выбирайте и уматывайте. Или так уходите. Закрываем.

Она ещё крепче закрыла глаза. Я перечитал табличку «Посторонним входить не разрешено». Оглянулся. И тихо, на цыпочках, оставил это заведение.

Запись третья

Как я раньше не догадался? Вот дурак: пялился во все глаза по сторонам — и ничего не видел!

Заготовленные брёвна, которые сгнили и не пригодились. Урожай, который никому не нужен. Вещи, которые способны испугать любого врага. Не знаю, как тут насчёт живоедства., но что-то нехорошее тут явно произошло. Старик упоминал войну с врагом. Что за враг? Или, может, он имел в виду эпидемию — невидимого врага, с которым они пока не умеют бороться? Или у них тут в самом деле экологическая катастрофа? Очень уж холодно. А может… Ну, это уж точно не мое дело!

Я никак не мог вспомнить, как называется планета. Но вспомнил другое: когда улетал с орбиты Земли, случайно поймал телепередачу. Там один землянин, хихикая и потирая руки, делился зловещими планами. Предлагал забросить куда-то не простой десант, не обыкновенных диверсантов, а вообще развалить всю работу. Во всех отраслях хозяйства, не говоря о прочем здравоохранении. Чтобы больницы не лечили, ремонтные мастерские не ремонтировали… И об этом он говорил с усмешечкой!

Вот оно что, Земля выполнила эти зловещие планы. Как земляне ухитрились долететь сюда на своих тихоходных несовершенных кораблях, я судить не берусь. Но начальник нашей экспедиции, который начинал на Земле десятки лет назад рядовым наблюдателем и теперь знает о ней практически всё, говорил нам: «Ребята, они ещё не то могут! Они сами не подозревают, на что они способны, если захотят!». Доказательства, как говорится, налицо…

От воспоминаний и впечатлений разыгрался аппетит. Он, сколько себя помню, всегда разыгрывался от впечатлений, а особенно воспоминаний. Я нашёл столовую. Открыл тяжёлую дверь. Минуту спустя, преследуемый запахами, мухами и новыми впечатлениями, спешно открыл ее с другой стороны. Очнулся только через квартал, под вывеской более солидного пищезаправочного заведения. Старый туземец в какой-то форменной одежде, который сидел у входа, враждебно уставился на меня. Улыбнуться ему, что ли? Вдруг это поможет загасить его отрицательные эмоции?.. Нет, итог был тоже отрицательный. Поблизости была еще одна точка. Охраны у входа не было. В просторном зале — тоже никого. Аборигены с подносами, танцуя, плыли в соседний маленький зал. Я их не интересовал. Их привлекали звуки музыки, шум и тягучие песни на каком-то странном, непонятном языке.

В общем, я опять очутился на улице, в потоке суетливых неразговорчивых пешеходов. Темнело. Холодало. Зажигались огни. Рядом вспыхнули белые буквы:

— О-о-о.

Что такое?

Не знаю, как тут владеют телепатией аборигены, а уже вывеска точно владела. Мигом поняла, что я хочу. И расщедрилась на дополнительную информацию:

— О-око.

Дополнительная информация мало помогла. Копание в памяти и хлопанье по компьютеру не помогло совершенно. Вывеска опять сжалилась — нехотя продемонстрировала мне остаток надписи. Заглавная «М», правда, сильно моргала, следующая за нею «о», вспыхнув на прощание, тут же погасла навсегда. Зато третья по счету «л» оказалась кстати. Я нащупал в кармане местные бумажки и взялся за ручку двери.

— Молока, пожалуйста, — давясь от слюней и смущения, выпалил я заготовленную фразу.

Мое вторжение помешало беседе трёх аборигенок в форменных халатах. Они, конечно, не перестали беседовать, но я им действительно помешал. Их спины излучали негодование.

— Молока, пожалуйста, — повторил я. Чуть-чуть подумал и на всякий случай добавил: — С собой.

Меня услышали. Но не поняли. Проклятый акцент! От волнения нечётко выговаривал отдельные звуки.

— Чего-о?! — переспросила старшая.

— Моло…

— Чего-о?! — рыкнула удивительно густым и зычным голосом самая молодая и красивая.

Я не заметил, как очутился на противоположной стороне улицы, в застеклённом фойе какого-то увеселительного заведения.

Урчали и фыркали, скупо разливая по стеклянным сосудам фруктовый сироп и щедро разбавляя его некипячёной водой с пузырьками углекислоты, какие-то автоматы. Рядом стояла целая толпа аборигенов. Аборигенам нравилось. Я тоже решил взять: надо было запить счастливо обнаруженные в кармане питательные брикеты. Автомат-телепат съехидничал и вместо порции с сиропом выдал мне полпорции без. Компьютер, тоже не без ехидства, пояснил: так здесь иногда бывает… Что поделаешь, опять традиция! Съев брикет и запив его, я успокоился. Даже появилась охота глазеть по сторонам.

Помню, в бытность мою курсантом я возмущался: зачем нас пичкают социологическими и историческими данными о среднецивилизованных планетах? Пилотов из нас готовят или наблюдателей? А вот, оказалось, не зря. Вспоминая эти лекции, я прекрасно понимал, что происходит за стеклами фойе, на улице.

Среди тротуара с достойным видом спал пьяный абориген. Ни прохожие, ни ответственные за порядок не обращали на него внимания. Прохожие аккуратно перешагивали через него. А ответственным было не до этого: они занимались своими делами. Один лениво наблюдал за малолетними аборигенами, которые деловито шествовали через улицу на запрещающий сигнал. Им это доставляло удовольствие. Другой со скучающим видом листал какие-то бумаги, будто вспоминая, зачем они ему понадобились. Рядом тоскливо переминался с ноги на ногу хозяин этих бумаг. Я посочувствовал ему: то был мой собрат, водитель. Его транспортное средство, розовое от смущения, приткнулось к обочине. Сияя чёрным лаком, пролетел мимо ещё один тарантас — побольше. Он чуть не задел юных аборигенов, которые в этот раз надумали пересечь улицу на разрешающий сигнал. Оба ответственных вскинули руки к головным уборам. А когда чёрный тарантас скрылся, набросились с криком на малолетних шалунов:

— Смотреть надо, чья машина! Где такие умные, а где…

Подкатило ещё одно средство транспорта. Тоже чёрное, но без лака. Открылась дверца. Два ответственных за порядок подошли к пьяному. Взяли его за руки и ноги. Умело, хотя не слишком деликатно произвели погрузку. Транспортное средство, чихнув дымом, исчезло в противоположном направлении.

Мимо меня пробежал к выходу из фойе какой-то абориген. Потом ещё. Потом вывалила целая толпа. Кто-то вздыхал, приговаривая: «Живут же люди… Когда мы будем так жить?..» Постепенно толпа вывалилась на улицу и там рассеялась. Туземец в форме служителя чистоты (не помню, как это называется на местном языке) проинформировал меня, что заведение будет радо моему приходу завтра, но никак не сегодня. Тоже не помню, как это звучало на местном языке. Помню только, что совсем коротко, буквально два слова… Я уже начал привыкать к здешним правилам хорошего тона. И мы с компьютером решили выйти. На улице один за другим гасли фонари. Пешеходов не было. Засыпаемый хрустящим снегом город наполнялся другой жизнью.

Признаки были всюду, В витринах магазинов слабо фосфоресцировали круги сыра, гирлянды сосисок. Иногда мерцали видения окороков, омаров, но выглядели они бледно: как будто стеснялись. Брели по улицам фантомы шуб, шарфов, сапожек. Над старыми домами колыхались призраки новых. Тоже убогих — тесных, построенных кое-как и из чего попало, зато — новых, с прочными лестницами, закрывающимися оконными рамами, открывающимися дверьми, непротекающими потолками. На углу поднялся фантом двухэтажной виллы с мансардой, верандой, подземным гаражом и ещё чем-то. Видения пришли в ярость. Ринулись на него, сшиблись, развеяли в пыль и сами развеялись. Мерцающая пыльца закружилась в одном хороводе со снежинками…

— Эй! Поди сюда! — вынырнув из метели, окликнула меня тёмная фигура.

Ну вот, теперь уж точно будет живоедство… Я вспомнил о предполётной подготовке. Что-то слабое утешение… Более утешительным оказалось то, что я узнал в тёмной фигуре того самого пьяницу. Хоть какой-то, да знакомый в незнакомом городе…

— Замерз? — участливо поинтересовался он, распространяя запах вроде того, что исходит от местных щеголей, только менее приятный и более резкий. — Что-то рано тебя выпустили, не разрешили до лета подождать. Меня вот тоже… выпустили. Не хватило места: дорогих гостей из ресторана привезли. Ну, идём. Пра-а-рю?

Последнего слова я не понял. Остальные понял через одно. И решил на всякий случай опять сказать правду:

— Замерз.

Он дружески обнял меня, и мы пошли куда-то, перелезая через сугробы и скользя на обледенелом асфальте. Впрочем, скользил по большей части я. Он очень уверенно копировал походку трезвого человека и справлялся с препятствиями успешно. Когда мы спускались по разбитой лестнице куда-то ниже уровня земли, где было темно и булькала горячая вода, я оступился и чуть не рухнул в кипяток. Если бы не он, вести эти записи было бы некому.

— Пра-арю? — гаркнул он, благоухая. — Кто мёрзнет, а кто и не очень… Так почему же тебя выпустили? Сейчас срока ровные: летом исчез — летом пускай и ос-освобождают.

Я опять не понял. Компьютер тоже. Посоветовавшись, мы решили молчать и накапливать информацию. Пьяный истолковал это по-своему:

— Ну, не беда! Оттаешь. Жизнь — она такая… изогнутая она, сломанная, не знаешь, какой стороной обернется. А я уж подумал, что ты слишком умный…

«Не любите вы умных, — отметили мы с компьютером — В ваших традициях это почти как ругательство».

— Ну, ну! Обиделся! Плюй на всё и береги здоровье, понял?

— Нет…

— А что тут понимать, наливай да пей! Было бы что. У тебя есть?

— Есть…

Он пожевал искусственной пищи, которой я ему предложил. Хотел плюнуть, но передумал: брикет ему понравился.

— Ну и ладно. Жизнь штука гнутая, сломанная… эх, намяли бока, проклятые… жизнь так устроена, что хоть понимай, хоть не понимай — не разберёшься. Вот и не разбирайся. Думать, земляк, опять вредно. А кто виноват?

— Не знаю…

— Во-во. Потому что никто не виноват. Потому что все виноваты. Был у нас… правильно, был у нас отец родной. Лучший отец навеки. И стала у нас… правильно, вечная мерзлота. Ничего не вобьёшь. А вобьёшь — не выбьешь, потому как вечная. Не сгниет. В талой земле всё гниёт. Правда, на мерзлоте ничего не выросло… ну, так ведь ты вспомни: что было, когда она начала таять? Правильно, болото. На кой тогда было таять? В болоте тоже все гниёт. И теперь у нас понизу вечная мерзлота, а поверху — болото. Все шатается, все падает. А что вбили в мерзлоту, до сих пор стоит. Понял?

Говорил он долго, понять его было трудно. Лишь под утро, когда он утомился и начал подрёмывать, засыпая на полуслове, я кое-как свёл концы с концами.

Выходило так. В далёкие времена (моего собеседника, как он сказал, «ещё в чертежах не было») наступил Великий Восход. Стало, как на других планетах, а кое в чём даже и лучше. Теплая земля приносила отличные урожаи. Всё на ней росло как будто само по себе. Но потом начался туман. Стало холоднее. Все перепугались. Прошел слух: виноват кто-то слишком умный. Я так и не понял, в чем его обвиняли. Я не уверен, что они сами это знали. Даже не знали точно, кто он такой. Просто умных стали бить.

Трудно сказать, помогло или нет. Кажется, нет. Земля превращалась в мерзлоту, на ней ничего не хотело расти, а что росло — никуда не годилось. Аборигены прятались кто куда, спасались кто как мог. Наконец потеплело. Все радовались. Думали, растает мерзлота. Она в самом деле чуть подтаяла. Но со временем оказалось, что таять она вовсе не думала. Поверх неё расплылось болото, сквозь которое не пробивалось солнце. Опять возник слух: виноваты умные. Стали добивать тех, кого случайно не добили. А туман не рассеивался. И под ним в конце концов стало… в общем, стало как сейчас. Мой собеседник уже был «и в чертежах», и в материале, он ещё ничего не понимал, но уже всё видел, с тех пор ничего не изменилось.

— Вот так, — подытожил он. — Они ведут, мы идём. А куда — не знаем. Только Самый Главный знает. Да и тот… хотя он и Главный…

Вот, приехали, как говорят в таких случаях на Земле. Я никогда не пойму, что здесь происходит. И выбраться отсюда не смогу. Я это знал. Потому что я вспомнил, как называется эта планета в наших устных пилотских лоциях: Планета Дураков. Не выберусь я отсюда. Не съедят — так сам свихнусь. Думаете, жёнушка будет плакать? Ну, ну! Скажет: «Вот ещё один сгорел на работе». И выйдет замуж в четвертый раз. Наконец-то за умного. В смысле, не за пилота, а за кого-нибудь с нормальной профессией и тоже с хорошим окладом.

Я хлюпнул носом. Или то хлюпнули доски, брошенные в кипяток? По ним кто-то пробирался, светя спичкой. Огонёк путался в кольцах пара, светлее от него не становилось.

— Ищи здесь, — говорил незнакомый голос. — Должен быть в этой проклятой системе хоть один аварийный вентиль!

— Ничего здесь нет, — проворчал другой голос, тоже незнакомый. — Был один Самый Главный, стал другой, а вода как текла мимо, так и течёт.

— Тихо ты! Умник нашелся! Знаешь, что сейчас будет, при новом Самом Главном?

— Что будет, то и будет. Хуже просто некуда…

— Вот что будет! Не усугубляй!

По стене над моей головой скользнула тень кулака. Свет погас. Кто-то из двоих выругался. Кто-то сказал:

— Давай сходим к стене. Оставь в покое этот вентиль, давай сходим, покричим. Вдруг новый Самый Главный услышит? Бывали случаи… когда он ещё просто Главным был.

— Врешь ты все. Ну, пошли. Ничего мы тут не найдём.

Хлюпнули доски, стало тихо. Мой собеседник-пьяница в этой тишине произнёс:

— Вот именно. Не усугубляй. Умные, те ведь всегда… усугубляют. Возле стены надо ж-а-лостливо… Нет бы жа-а-лостливо, а они… усугубляют. Было ведь. Были случаи. У нас, брат не то что у них. Всякие случаи были!.. Э, да ты случайно не оттуда?

Я вздрогнул. К счастью, он уснул и даже захрапел. А я сидел в темноте и пытался что-либо сообразить.

Самый Главный у них новый. Бывали случаи. Возле стены.

Может быть, и мне повезет? Вдруг случится что-нибудь… какой-нибудь случай? Терять мне все равно нечего.

Информация проникла в мозги и отпечаталась. Потом превратилась в желание действовать. Я не помню, как я вылез на свет, как пересек весь город и очутился перед высокой стеной. Стена поднималась над серыми волнами тумана. Рядом толпились туземцы. Кто, сунув голову в подкоп под стеной, вопил что-то жалобное. Кто, поднявшись на цыпочки, делал призывные жесты над стеной. Вторых было меньше, чем первых. Да и первых тоже не густо. Толпа чего-то ждала.

Мне ждать было некогда. Я по возможности деликатно растолкал первых, вторых и третьих, освободил место. Разбежался. Эх, где мои курсантские годы? Но ничего, предполётная подготовка ещё сказывалась. Мелькнула внизу стена. Громадное здание с плотно зашторенными окнами надвинулось на меня. Брызнули осколки. Метнулись тяжёлые занавеси.

— Где тут Самый Главный? — крикнул я. — По делу! Срочно!

— Вас слушаю, — ответил негромкий сипловатый голос. — Но зачем прыгать в окно? Для этого, я полагаю, существуют двери.

Запись четвертая

В кресле передо мной сидел абориген старше средних лет. Почти лысый. Но крепкий, с отличной выправкой. Холодноватые глаза смотрели умно и внимательно.

— Вас слушаю, — повторил он. Как будто говорил в трубку переговорного устройства.

Стараясь быть предельно кратким, я изложил дело. Выразил уверенность в том, что он, Самый Главный, полномочен решить вопрос о моем спасении. Намекнул, что наша планета умеет быть благодарной. В общем, вел переговоры на высшем дипломатическом уровне. Сам от себя такого не ожидал! Если бы не акцент…

Впрочем, информация дошла. Самый Главный сказал:

— Понятно. Значит, это были вы. Мы поторопились. Мы думали — вы оттуда.

— Я оттуда, — согласился я. На Земле всегда так говорят, когда хотят подчеркнуть, что знают, откуда мы взялись.

— Конечно, — кивнул Самый Главный. — Вы оттуда, а не оттуда. Одну минуту.

Компьютер принялся нашёптывать мне варианты дальнейшего разговора. Самый Главный тем временем куда-то позвонил, кому-то что-то приказал. Положив трубку, заверил меня:

— Всё будет сделано в кратчайший срок. Мы вас не задержим. Вы, конечно, впервые у нас?

— У вас очень мило, — поспешил заверить я: так посоветовал компьютер. — Масса впечатлений. Не ожидал…

— Так, так. Ну, и что показалось неожиданным?

Компьютер снова стал нашептывать. Я отключил его. Сам не знаю, почему. Взял и отключил, несмотря на бурные протесты.

Я вдруг понял: здесь, в присутствии Самого Главного, я буду говорить то, что думаю. Почему? Я и теперь не знаю, почему я так решил. Затрудняюсь сказать, насколько хорошо Самый Главный умел читать мысли, то есть пользоваться телепатией. Но каким-то искусством воздействия на других он безусловно владел. При нём очень трудно было врать.

И слова посыпались из меня. О новых штабелях брёвен по соседству со старыми, никому не нужными. Об истреблении урожая, который тоже никому не пригодился. О домах, напоминающих сараи. О хранилищах, напоминающих свалки. О морозоустойчивых страусах. О водоплавающих коровах. О магазинах, которые ничем не торгуют. О призраках. О тумане. О том, наконец, что разумные жители этой планеты кажутся мне не слишком разумными, хотя и не совсем дураками. Будто они хотят прикинуться дураками, но время от времени это у них не получается.

Самый Главный слушал. Умением слушать он тоже был наделён, вне всякого сомнения. Наконец, я выдохся. И он спросил:

— Кто вам это сказал? Он?

— Мне никто не говорил! Я сам видел! Вот, и компьютер может подтвердим,!

— Компьютер, — медленно повторил он. — Ах, да… Но, молодой человек, этого просто не может быть. Имеются решения, назначены сроки, определены ответственные. Недостатки должны быть устранены.

— Но я-то видел… — выпало у меня.

Самый Главный встал. Подошёл к окну. Отодвинул занавеску. Постоял какое-то время, глядя на падающий снег и щурясь от света. Потом решительно обернулся ко мне:

— Едем! Срочно созываю комиссию, и вы нам всё покажете.

Он хлопнул в ладоши.

Распахнулась дверь. Ворвался сквозняк. Следом вошла комиссия: очень старые, очень суровые и совершенно лысые аборигены. Смотрели они прямо перед собой, тяжело и бесстрастно.

Я понял: вот эти наверняка владеют телепатией. Я почувствовал, как начался мгновенный обмен информацией. Члены комиссии не переглянулись, даже не посмотрели друг на друга, ничего друг другу не сказали, а я ощутил нутром: они сделали вывод. Совершенно одинаковый для всех членов комиссии, и притом не подлежащий ни сомнению, ни пересмотру. Я им не понравился. Теперь я до конца дней своих мог улыбаться, совершать благородные поступки, стараться им ещё как-то угодить — от меня больше ничего не зависело.

Да и на Самого Главного, который в их телепатическом обмене как будто не участвовал, они посмотрели очень странно. Посмотрели никак. Хотя и не спорили пока, что он тут Самый Главный.

Состоялся краткий обмен информацией в виде звуковых сигналов. И вскоре длинные черные экипажи, сияя лаком, понесли нас мимо знакомой стены. Гладкий асфальт стелился под колёса. Я даже чуток вздремнул. Нет, грязная дорога, по которой я шёл в Центр, явно приснилась мне во сне… И только я успел об этом подумать, как нас качнуло первый раз. Потом во второй. Потом я чуть не откусил язык. Асфальт пошёл трещинами, раскололся на вертлявые куски. А потом у самого магазина — экипаж увяз в сугробах.

Нас ждал в знакомых мне дверях совершенно замёрзший туземец. Даже чудесная шубка — точно как у представителя изготовителя — не избавляла его от крупной дрожи. Он пятился задом, приглашая нас войти. Четверо продавцов держали створку двери, чтобы мы смогли воспользоваться приглашением. А все товары в торговом зале, начиная от пляжных туфель и кончая картузами, сияли одинаково розово, гладко и ярко. Я их даже не узнал. Это был какой-то лак вроде изоляционного. Правду сказать, они под его слоем выглядели менее жутко.

— Дорогие гости! — дребезжал абориген в шубке. — Мы так ждали вас, мы так ждали! У нас тут скромно, без излишеств, прошу не обижаться…

— Вы ответственный за дела торговли? — спросил Самый Главный. Но тот не слышал: он всё дребезжал, кланяясь и сияя розовой лысиной. Чтобы вернуть ему способность воспринимать информацию, Самый Главный вынужден был хлопнуть в ладоши над самым его ухом. — Итак, вы?

— О да! На текущий момент… в свете принятых решений… с чувством наиглубочайшего удовлетворения…

— Ну, а как вы следите за спросом? — хлопнув в ладоши снова, спросил Самый Главный. — Как ищете товар, нужный для покупателей?

— Поку… пателей?.. — с видимой натугой переваривая услышанное, повторил ответственный. Он силился найти в своей памяти хоть какой-то аналог. Наконец, это удалось. — Ах, для этих! Да, да, конечно! Товары для народа! — (Он покосился на входную дверь). — В свете решений… наиглубочайшего…

— А как поставщики? — осведомился Самый Главный.

Тот опять растерялся. Но ненадолго.

— Подводят! — обрадованно заголосил он. — Ещё как подводят! Но мы ищем! У нас такие мастера! Поэты торговли! Так и горят на работе! — (Его прошибла слеза. Голос дрогнул, зазвенел).

— И… прямо-таки горят? — уточнил Самый Главный.

— О! О! У нас ужасная работа! Вредная работа. Что там шахты и рудники! Недавно мы лишились… мы скорбим… это наше общее горе дружного коллектива.

— Что такое?

— Ах… банкет. Маленький ужин для очень, очень уважаемых людей. Я предвидел. Я беседовал. Его преклонный возраст, сердце… Но он не пожалел себя. О, бедная вдова! Несчастные дети! Два чудных несмышлёных карапузика… младшему всего пятнадцать годиков…

Я вовремя вспомнил, к счастью: мы тем и отличаемся от аборигенов, что не умеем плакать. Но на Самого Главного трогательная речь произвела странное впечатление. Он уже не интересующимся, не уточняющим — каким-то нехорошим тоном спросил:

— Ну, а результат?

Ответственный отреагировал странно. Хотя бы потому, что совсем не растерялся:

— О! О! Только что! Мировой стандарт!

Он повёл нас к двери с табличкой «Посторонним входить не разрешено».

По ту сторону двери на Самого Главного, членов комиссии, а тем более на меня никто и не оглянулся. Там были заняты. Аборигены и аборигенки в костюмах продавцов распихивали по сумкам и мешкам знакомые шубейки.

— Зачем ты взяла две сумки? — услышал я знакомый голос. Да, я слышал его из-под плаката «Перспективная модель». Сейчас обладательница этого голоса не думала спать. Она хватала, пихала, толкалась, улыбалась и не забывала повторять сладким голосом: — Я близко живу, а ты далеко. Надорвёшься, миленькая.

— Сама не надорвись, — отвечали ей. — Мальчики, девочки, вон жёлтенькая лежит. Никому не надо? Беру!

Ответственный кашлянул.

Они услышали. Немедленно среагировали: не прекращая своих упражнений, освободили место. Знакомая из-под плаката «Перспективная модель» оглянулась. Увидела Самого Главного. Дружный коллектив расступился ещё шире. Вот уж кто владеет телепатией!

— Что происходит? — поинтересовался Самый Главный. И ответственный подхватил отцовским строгим голосом:

— Что происходит? Как будто в первый раз на свете живёте, честное слово! Сколько вас учить, при ком берут и при ком дают? Вот сейчас как… объявлю всем по замечанию!

Все вытянулись по стойке смирно. Кто-то гыгыкнул, выронив сумку, которую, по причине занятости рук, держал в зубах. Чуть погодя кто-то спросил:

— Всё? Можно продолжать?

Самый Главный обернулся к ответственному. Ответственный послушно рассердился на них:

— Вот как! Ну, замечаний тут будет мало! Тогда по строгому замечанию! Да, да, не меньше! Вы должны усвоить суровый урок! Я вам говорил: нарвётесь… то есть, надорвётесь!

— Дети малые у нас, — проникновенно, как стихи, начала моя знакомая. — Пропадут! Не губите!

Коллектив сопел, размазывая косметические цветные слёзы. Что-то зарычало и завоняло под окном. Хлопнула дверца с табличкой «Посторонним входить не разрешено». В помещении возник статный молодой абориген спортивного вида.

— Мать, привет! — крикнул он. — Давай скорее, а то плакать начну!

Я содрогнулся: что, если он действительно заголосит во всю мощь своих исключительно здоровых лёгких? Испугалась и моя знакомая. Начала судорожно тискать сумку. Сумка никак не могла закрыться. Она чуть не плакала, молодой абориген тоже начинал подвывать от злости:

— Ну, ну, и эта померла! На работу из-за тебя устраиваться, что ли!

— Старая я… больная…

— А я здоровый! Сейчас побегу и запишусь на завод, в самый страшный цех! Где труднее!

Это возымело действие. Она кое-как застегнула сумку. Он вскинул ношу на плечо и, едва не опрокинув по дороге ответственного за торговые дела, выскочил за дверь. Зарычало и завоняло под окном транспортное средство. Опять всё стихло.

Безмолвствовал Самый Главный. Безмолвствовала комиссия. Ответственный моргал глазами, превращаясь из сурового отца в нашкодившего мальчишку. Он становился все меньше и меньше.

А на меня накатывал смех. Ладно, если бы я хоть что-то понял в происходившем. Так нет: я даже не успел перевести сказанное. Что до компьютера, то он давно самоотключился в панике перед свалившимся на него объемом новой информации, которого он не мог переварить, и помощи мне ждать было неоткуда. Но беспричинный смех буквально душил меня. Угомонился он только в экипаже, когда мы ехали по улицам Центра. Мелькали дома, деревья, заборы… И всё это было покрыто густым слоем розового лака. Всё блестело, сверкало, слепило.

Окончательно я стал приходить в себя только на заводе, куда мы прибыли. От новости: к ремонту моего корабля здесь ещё не приступали.

Ответственный за заводские дела был знаком с Самым Главным. Потому и разговор начался не как раньше: без долгих вступлений о контактах с поставщиками:

— Ты, дружище, когда работать начнёшь? — спросил Самый Главный.

— Ну, так ведь…

— Когда работать начнёшь? — повторил Самый Главный, обводя взглядом бездействующие станки и скучающих станочников.

— Металла нет, — уверенно, хотя и очень тихо молвил ответственный. — Инструментов нет. Фондов ноль. Все лимиты исчерпаны.

Я подумал: а ведь он эти слова давно заучил наизусть. Как я в курсантские годы учил наизусть инструкции.

— Ну, знаток! — покачал головой Самый Главный. И тот еще увереннее зачастил:

— Что «знаток»? Что «знаток»? Ты встань на мое место и попробуй хоть что нибудь сделать! Ты знаешь, как я работаю? Ты знаешь, как я вообще работаю? Вон, станок стоит, на котором ты в молодости начинал. Новых нет и не будет! Корпуса дедовские. Жилья нет. Кадры разбегаются. Некем стало работать! Некем! А в Центре нас неправильно поняли!

— Ого! — воскликнул Самый Главный. — Хорошо бы, совсем не поняли, а то ведь поняли, да неправильно… Допустим. Верю. А если я тебе дам?

— За что? — всхлипнул ответственный и закрыл нос рукой.

— Что ты, в самом деле? Изменился ты, пока мы не виделись, ох как изменился… Я говорю: допустим, я тебе помогу — дам всё необходимое. Начнёшь?

— Ну, если…

— Добро. Раз, два, три!

Самый Главный хлопнул в ладоши. Я давно устал удивляться. А надо было: так вокруг всё переменилось. Дымные грязные цеха исчезли — превратились в новые, просторные и светлые. Замигали огоньки новых программируемых станков. Поднялись горы отличного металла всех сортов. Станочники, по три возле каждого станка, замерли в полной готовности, Но единственное, что не изменилось, — это тишина и неподвижность, царившая на заводе. Станочники оглянулись на нас и сунули руки в карманы. По цеху пополз, как туман, ленивый табачный дымок. А корабль всё так же горбился в дальнем углу. Никто не обращал на него внимания.

— Почему? — спросил Самый Главный, оборачиваясь к ответственному.

— Так ведь… двадцать девять дней, — лениво-рассудительным тоном пояснил ответственный.

— То есть?

— До конца месяца двадцать девять дней. Устал народ: вытягивал прошлое месячное задание. Дай передохнуть.

— А может, передо́хнуть? — спросил Самый Главный знакомым нехорошим тоном. — Если так, то мы все с голоду…

Я не услышал, что он сказал дальше. Меня схватили за рукав и потащили в дальний тёмный уголок, единственный тёмный уголок во всём просторном светлом здании.

— Земляк! — зашуршало над ухом. — Плюй на всё, береги здоровье — чужое и своё. Пять кусков, и запрыгает твоя тарантайка! Ну, и по флакону на нос хорошо бы. Для настроения!

Дружное гыгыканье дало мне понять: говоривший — не один. Мне стало страшновато. Воспоминания о живоедстве мелькнули в мозгу. Я сам не помню, как вывернулся и как вылез прочь из сомнительного закутка.

Запись пятая

…Когда мы с Самым Главным въехали в населённый пункт, где были перемешаны сараи и дома, похожие на сараи, я был окончательно деморализован. Добила меня тряска. Я чуть не откусил себе язык. Мотало хуже, чем на вибростенде во время тренировок! Чёрный экипаж то проваливался в болотную грязь, едва присыпанную снегом, то задирал морду к тучам, из которых сыпался этот надоедливый снег. Фонтаны грязной воды взлетали из-под колёс и падали обратно. Если бы не прочная кабина, если бы не крепкие затемнённые стёкла… И всё равно улица, когда мы прибыли наконец к месту назначения, встретила нас розовым сиянием и блеском. Лак был везде. В том числе — на опрокинутой в канаву тележке с гнилым кормом для животных. Даже свинья, которая прицеливалась глазом в эту тележку, была отлакирована и отполирована с пятачка до копытцев.

Самый Главный долго звал ответственного за местные дела. Никто не отзывался. Вообще-то, улица была забита туземцами. Но все молчали. Как будто держали что-то во рту, боясь расплескать. Наконец, один побежал к добротному особняку, не имевшему сходства с сараем. Что-то я его раньше не видел… Потом я понял: он построен так, что с дороги совершенно не заметен.

Хозяин особняка, в роскошном дорогом костюме, шикарном головном уборе и, почему-то, в резиновых грязных сапогах выскочил навстречу Самому Главному. Он улыбался и торопливо дожёвывал что-то вкусное.

— А-а, дорогие гости! Вы, понимаете, всё в полях да в полях! Нам поздно сообщили. Ну, милости просим отведать! Молочко, сметанка…

— Где ваши заместители по делам полеводства, животноводства и механизации? — перебил его Самый Главный.

Хозяин особняка метнул в толпу властный взгляд. Еще несколько молчаливых аборигенов затрусили в разные стороны — к не менее добротным, хотя более скромным домам, на которых висели таблички «Жильё для молодых мастеров». Рядом колыхался еще один такой дом, совершенно прозрачный. Опять фантомы! Среди дня! Впрочем, Самый Главный и комиссия были невозмутимы. И я тоже сделал вид, как будто так и надо.

Мастера оказались далеко не молоды. У одного тряслись руки. Другой часто и звучно икал. Я связался с компьютером и выяснил: у здешних обитателей это бывает. Причем бывает регулярно. Тоже традиция, насколько могу судить…

— Отвечайте, — холодно молвил Самый Главный. — Почему?

Мастера уставились на него. Молча. Они тоже боялись расплескать что-то во рту. Вместо них заговорил ответственный. Он выскочил вперед, картинно рванул на себе дорогой костюм и поднял над головой кипу бумаг:

— С чувством глубокого удовлетворения… выполняя решения… вместе с тем… отдельные недостатки… — бойко и заученно затрещал он. Умолк. Прислушался: какой эффект произвели его старания? Члены комиссии были суровы и бесстрастны, как всегда. Самый Главный тоже сурово молчал. Это показалось ответственному добрым предзнаменованием. Он набрал воздуха, тряхнул бумагами и взвыл, резко меняя тон — Дыры!!! Кругом!!! Везде!!! Всюду!!! Помогите!!!

— Ну, вот, — с некоторым удовлетворением молвил Самый Главный. — Уже что-то конкретное.

— Дыры!!! — истошно взвизгнул ответственный — Нехватки! Недопоставки! О нас позабыли! А с нас дерут! В Центре нас неправильно поняли!

Самый Главный листал его бумаги. Полистал, вернул, извлёк из кармана ещё одну: совсем маленькую, но плотно исписанную какими-то цифрами.

— Вот у меня перечислено всё, что мы вам дали, — сказал он ответственному. — Здесь хватит на два таких хозяйства, как ваше. Можно было затопить Центр молоком, засыпать зерном и овощами, да и себе кое-что оставить. Ну, так почему? В какое болото всё провалилось?

Ответственный попятился.

Зато выступила из толпы одна из ранее молчавших — бойкая аборигенка в чёрном халате и с громадными чёрными руками. Плюнула в лакированную грязь, набрала воздуха — и затараторила:

— Он друзей-приятелей из Центра угощал! На природу возил! Где ж на всех приятелей набраться — их много, на всех не хватит, а уж на нас — тем более! Что вылупил свои бесстыжие? Думал, не знаем? Ещё не то знаем!

— Кто тебе слово давал? — рыкнул ответственный, выпучив на неё свои действительно бесстыжие глаза.

— Да уж не ты! Сама взяла! — бросилась вперед еще одна аборигенка. — Дом свой на какие такие средства выстроил? Ну-ка, скажи добрым людям! Кому давал, где доставал? Это ж не ферма, свои покои!

— Ка-ак это свои?! — топая в луже сапогами зарычал и завизжал ответственный. — Эт-то что вы позволяете себе в последнее время?! Отца родного на вас нет! За такие слова… в те времена…

— Вспомнил! — неслось из толпы. — Ты лучше вспомни: на какие фонды-лимиты сыновьям хоромы поставил? На какие такие средства дочке своей непутёвой дом отгрохал, когда в училище провалилась, из Центра вернулась и гостинец в подоле привезла? А свой дом? Что, на зарплату строил?

— Ка-ак это свой? Служебный! У меня нет ничего своего, я служу обществу! Ты отчёт посмотри, сколько я добра людям принёс!

— Знаешь где подотри своим отчётом! Компьютер в ужасе самоотключился: он не мог всё это перевести…

Самый Главный успел защитить ответственного, когда словесное наступление переросло в не только словесное. Но головной убор они с него всё-таки сорвали. Лакированная свинья, выпрыгнув из тележки, метнулась к нему, и вскоре от головного убора остался в грязи только шикарный фирменный знак с уцелевшим словом «оттуда». Стараясь спасти хотя бы знак, ответственный нагнулся. И об его лысину расплющился оранжевый мёрзлый плод. То подбежала целая компания школьников. За ними, хватаясь за сердце, спешил учитель. Он что-то кричал, урезонивая своих питомцев. Те не слушались: обстреливали ответственного со всех сторон.

— Дискредитация! — жалобно вопил ответственный, взывая к Самому Главному. — Очернение! Обструкция!

— Не ругайся такими словами! — отвечал сердитый школьник, прицеливаясь в розовую блестящую лысину ответственного. — Мы на этом поле всё лето сорняки дергали, урожай охраняли, а ты что сделал? Вот тебе!

— Не ваше сопливое дело! — уклоняясь от сочных оранжевых снарядов, рычал ответственный, опять переходя с жалобного на злобный тон. — Указание из Центра! Там лучше знают, что куда!

— Мы хоть и сопливые, а тоже знаем, что такое плохо!

— Кто тебя, умного, научил?

— А отец с матерью! — не унимался сердитый школьник. — А ещё дед! Он бы тебя на месте зарубил, попадись ты ему в молодости, когда он воевал с врагами!

— Ваши уроки? — напустился ответственный на учителя. — Вы настраиваете детей своими… книжками да умными разговорами?

— Нет, — с достоинством ответил учитель, всё ещё держась за сердце. — Я давал им правильные уроки. А чему учили их вы?

— Да, да, конечно! Я только и делаю, что хожу и всех учу: ленись, воруй, ломай, обманывай… Да вы знаете, как я занят? Вы знаете, что я дома не живу, а только ночую? Уезжаю на поля — ещё темно, приезжаю с полей — уже темно, а утром… чуть свет…

Я опять захотел пустить слезу: так дрогнул и зазвенел его голос.

— Вы ничего не говорите, — покачал головой учитель. — Вы делаете. Молча и самоуверенно, без разговоров. Попутно с ездой по полям. А дети всё видят. Они всё прекрасно понимают, хотя и малы.

— Много они понимают! У-у, отца родного на вас нет!

Самый Главный обернулся на толпу. Спросил:

— Ну, что? Нравится вам такой главный?

— Ну его знаешь куда! — закричали со всех сторон. — С таким голодной смертью подохнем! Спаси нас! Помоги! Нет больше сил терпеть, смилуйся!

Самый Главный покачал головой:

— Так переизберите его.

— Пере… изберите?.. — повторил кто-то. — А как?

— Да так, — ответил Самый Главный. — В установленном порядке. В соответствии и во исполнение.

— Мы не умеем, — ответил одинокий голос.

И наступила тишина. Только что все кричали, перебивая друг друга, жаловались, обличали, взывали, и никакая сила не могла заставить их умолкнуть. И вот — молчат. Все как один. Не жалуются, не обличают, не взывают.

Самый Главный растерялся. А я удивился. Я ещё не видел его таким и думал, что такое попросту невозможно. Но он растерялся.

— Ну вот, — как-то беспомощно произнёс Самый Главный. — Я должен вас учить! Я и сам хотел у вас поучиться!

— А нам… ничего не будет?.. — ещё беспомощнее пролепетал кто-то и спрятался за спины соседей.

Самый Главный растерялся ещё больше. Я это видел. И, конечно же, не только я. Снова обрёл дар речи ответственный:

— Вы нас не так поняли! — заверещал он, выбираясь из лужи, в которую его загнали аборигены. — Вы просто не туда приехали! Ну что же вы: не позвонили, не предупредили… Да, имеются отдельные недостатки. У кого их нет? Зато… вместе с тем… несмотря на… Вы знаете, какую ферму мы недавно построили? Какую дорогу к ней провели? Нет, вы еще не видели такой дороги: в три слоя вымощена, чтобы так сказать… лицом… продемонстрировать опыт… К нам даже оттуда приезжали за опытом!

— Опыты на людях запрещены, — сухо молвил Самый Главный. И отвернулся, чтобы помочь аборигенам, которые поднимали опрокинутую тележку с кормом.

Подняли. Вытолкнули на дорогу. Отряхнулись. Самому Главному отряхивать было нечего: жирная грязь к нему не липла. Он только вздохнул, провожая глазами лакированную свинью, которая, не отставая, бежала за тележкой. Потом глянул на ответственного. Хлопнул в ладоши.

И ответственный исчез. Испарился вместе с сапогами.

Запись шестая

Всю дорогу до завода Самый Главный молчал. Когда мы прошли в цех и узнали, что мой корабль, возможно, будет готов к концу месяца, хотя, возможно, и не будет, он эту новость воспринял тоже молча. Не задал своего извечного «Почему?». Только вздохнул, глядя по сторонам. Вокруг всё сверкало. Хлама в новом цехе стало больше, чем в старом, горы металла разных сортов превратились в горы стружки. Под розовым лаком этого было почти не видно. Но Самый Главный всё это видел.

— Есть отдельные недостатки… — суетился ответственный за заводские дела. — Вместе с тем… мобилизуя резервы… расшивая узкие места… внедряя достижения науки… хотя и есть отдельные недостатки…

— Есть, — отозвался кто-то. — И их больше, чем отдельных достоинств.

Самый Главный вскинул голову. Ответственный умолк, застыл на месте. Но быстро пришёл в себя. Пылающий взгляд, от которого задымилась копоть на стенах, лазером прошёлся по цеху:

— Кто сказал?! Признавайтесь, кто сказал?!

Да говоривший и не думал прятаться. Это был старый работяга в аккуратной спецовке. Ответственный бурил его взглядом, а ему не было до этого ровным счетом никакого дела: он надвинул на нос очки и склонился над станком.

Самый Главный подошёл к нему. Пожал работяге руку. Тот улыбнулся и снова принялся за дело. Самый Главный вернулся к ответственному. Ответственный часто моргал, как анализирующая машина, когда не проходит вновь полученная информация. «Виноват, — говорила его растерянная улыбка. — Не предусмотрел. Не учёл. Исправлюсь. Больше не повторится». Но когда он наконец открыл рот и перестал моргать, из него полились совсем иные речи:

— Мы не будем оглядываться на пессимистов. Мы не будем верить очернителям. Да, отдельные недостатки. Да, их больше, чем достоинств. Но! Но!! Но!!!

Он понимал, что говорит явно не то. А остановиться не мог. Только делал попытки перестроить программу на ходу:

— Но мы готовы приложить все силы! Задействовать все рычаги! Мобилизовать недомобилизованные резервы! Нас не остановит на полпути…

— Отдельные недостатки, — не слушая его, повторил Самый Главный. — Почему их больше, чем отдельных достоинств?

Сказал тихо. Но эти слова произвели грандиозный эффект.

Шум и грохот раздался одновременно со всех сторон. Я думал: падают стены. Но то падал розовый лак. Он трескался, там и тут отваливались целые куски. На их месте открывались новые цвета и оттенки. Все удивлённо крутили головами: как будто видели знакомый цех впервые. Иначе прореагировали только ответственный (он присел и закрыл голову руками) да члены комиссии (которые вообще никак не прореагировали).

Работяга, оставив станок, подошел к Самому Главному. Пожал ему руку. Сказал:

— Командир, спасибо.

— Вы меня знаете? — удивился Самый Главный.

— Мы вместе воевали против врага. Вы-то и тогда были на виду, а я — человек маленький.

Самый Главный смахнул слезу. Опять оглянулся на ответственного. Сделал вид, как будто хлопает в ладоши.

Ответственный стал уменьшаться на глазах. Вот он сжался почти вдвое. Цех тоже менялся на глазах. Тут и там ожили бездействовавшие транспортеры. Плавно задвигались краны. Вместо лака на стенах появились плакаты. Багровея от напряжения, они молча голосили со стен и даже с потолка:

«Ускорим сдачу двигательной установки в эксплуатацию!».

«Сдадим корпус в срок!».

«Шасси — до срока!», и выше всех, на громадном полотнище:

«Досрочное окончание ремонта — наш трудовой подарок братьям по разуму!»

Сияли огни сварочных аппаратов. Где-то что-то падало, грохоча и звеня. Где-то что-то медленно поднималось под самый потолок.

Я не могу сказать, что Самого Главного это сильно порадовало. Когда он подошёл ко мне, вид у него был совсем не радостный, а ужасно усталый.

— Поздно, — сказал он. Помолчал и добавил: — Я распоряжусь, вас отвезут в гостиницу. И дам охрану.

— Что я, маленький? — пожал плечами я. — Зачем охрана? Вон, и снег перестал, пойду пешком и заодно прогуляюсь… как это у вас… на сон грядущий.

— Хм… А вы… не боитесь? Вы подумайте.

Я сделал вид, что подумал. И, распрощавшись, вступил в парк у заводских ворот.

Запись седьмая

— Эй, ты!

Я уже привык, и местное обращение меня нисколько не удивило. Удивил тон: ленивый и угрожающий. Как это у них получается — лениво угрожать?.. Тёмные фигуры маячили за деревьями.

— А ну, тормози! Кому сказал!

Ко мне со всех сторон подступили юные аборигены. У всех в зубах светились огоньки. На Земле это называется «дай прикурить». Верный способ завязать как знакомство, так и ссору… Но ничего. За мной — предполётная подготовка.

Они подошли. И не успел я понять, что им от меня надо, как получил сокрушающий удар промеж глаз. Увернуться, со всей моей подготовкой, не успел. От второго удара — по затылку — увернуться было даже теоретически невозможно.

— За что? — вместе с искрами и кружочками вспыхнул логичный вопрос.

Юным аборигенам он понравился: компания загоготала. Но смех вдруг утих.

На аллею вышел Самый Главный.

— Действительно, за что? — повторил он. — Мы дрались, когда нас обижали, а вы? Попробуй вас обидеть — вон какие здоровые! Что вот вам не хватает? Хоть бы для начала попросили у него закурить, было бы хоть понятно. А то без слов — по лицу!

— А чё… — прогундела самая маленькая фигура: я отличал её по запаху спирта, разбавленного водой до полной неузнаваемости и подслащенной какими-то эфирами и сахарами. Она там называется короче — я не помню, как.

— Ну, вот ты объясни, — обратился к фигуре Самый Главный. — Почему вы просто так, ни за что, ударили человека?

— А чё… — повторила фигура. И, поковыряв в носу, произнесла: — Если бы мы у него чё-нибудь взяли, это одна статья, а если просто по морде — это уже другая, поменьше. Да-а. Нас учи-или.

Она хотела ещё что-то сказать. Фигура побольше вовремя хлопнула её по затылку:

— Тихо ты, умный! Он с врагами воевал, он приёмчики знает!

— А ничё он нам не сделает, — гундосо отозвалась самая большая фигура. — Не имеет права: мы несовершенновзрослые.

Эти слова вконец вывели Самого Главного из терпения:

— Ах, вы… несовершенновзрослые! Я вам такой приём организую на полярных курортах с обширной воспитательно-трудовой программой! Делать вам, что ли, нечего?

— Ага-а… — проныла самая маленькая фигура. — Увеселилки с одиннадцати закрываются, да нас туда и не пускают. Мы несовершенновзрослые…

— Так, так. Ах, вы… — усмехнулся Самый Главный, хотя усмешка была невесёлая. — Не зря в школу ходили: научились говорить то, что от вас хотят услышать. Ну, да ладно. Вот вам для начала. Раз, два, три!

Он хлопнул в ладоши. И среди парка засверкал, замигал огнями, зазвучал музыкой чудо-дворец.

— Ну, несовершенновзрослые? — спросил Самый Главный. — Нравится?

— Ага-а… Это кому?

— Вам. Владейте!

Их недоумение быстро сменилось восторгом. Урча и толкая друг друга, они ринулись туда. Самый Главный удовлетворенно хмыкнул. Но самый большой из несовершенновзрослых, подняв камень, быстро и умело высадил хрустальное стекло, второй — поменьше — затеял драку под колоннами, самый маленький принялся вдохновенно блевать на мраморные ступени. И усмешку Самого Главного как лазером стёрло.

— Опять не то, — пробормотал он.

— Безобразие, — поддакнул я. — Никаких интересов, только тряпки да танцульки. Агрессивность, лень… Им что, в самом деле нечем заняться? Только и умеют, что пить всякую гадость, драться и блевать! Нет, мы такими не были!

Когда мы работали на Земле, это годилось не хуже, чем «дай закурить». Наши наблюдатели с помощью таких речей вступали в контакт со всеми, с кем хотели. Кроме, конечно, самых несовершенновзрослых: там надо было совсем наоборот, я точно не помню, как именно… Впрочем, с Самым Главным номер не получился.

— А что вы хотите от них? — вопросом ответил он на мои категорические утверждения. — Мы их с детства дурачили, вот они в конце концов и научились повторять, что мы от них хотим. А делают по-своему. Только не знают, как и что делать. Откуда им знать, когда мы сами не знаем! К тому же селекция… Слыхали о третьем поколении?

— Нет, — признался я.

— Во всяком случае, он так говорит… Ах да, я вас не познакомил. Ну, ничего, он скоро придёт. Я его пригласил. Послушаете. Я во многом не согласен сего доводами, вы тоже, наверное, не согласитесь. Но прошу вас: не перебивайте его. Просто слушайте. Его и так слишком часто перебивали.

Подкативший черный экипаж, сияя лаком, повёз нас к зданию у стены. В кабинете у Самого Главного ждал нас какой-то абориген.

Он произвел на меня странное впечатление. Хотя чем именно — я не помню. Я вообще плохо помню его внешность. Высокий лоб, совершенно голый череп, усталые глаза, в которых был виден ум и… одиночество. Этот странный и, как потом оказалось, желчный субъект был страшно одинок. Даже во время разговора с Самым Главным. Он то и дело нервно вздрагивал, оборачивался, почти беспрерывно курил. Но мне почему-то показалось: ко всему этому он привык не очень давно. Раньше он вёл себя иначе. Одним словом, я видел стёртый портрет. Как будто одну программу на плёнке недостаточно хорошо стёрли и тут же записали на кассету другую программу. Да, это был очень странный субъект.

И разговор у них с Самым Главным состоялся тоже странный, путаный. Я не помню его целиком. Помню, странный субъект сказал Самому Главному:

— Что происходит, я должен спрашивать у вас. Я был предусмотрительно лишён возможности хоть как-то влиять на ход событий.

— Некоторые даже не пытаются что-либо понять, — молвил Самый Главный. — Но, не правда ли, происходит что-то странное? Избыток оказался недостаточным. Изобилия не хватило не то что на всех — его вообще не хватило. Новое хуже старого. Всё, что делается, — делается наоборот, а это хуже, чем сознательное неисполнение. Может быть, это в самом деле поработали они? В конце концов, наш проигрыш в этом полушарии — их выигрыш в противоположном полушарии. Разве не так?

— Я бывал у них, — покачал головой странный субъект. — Они разные. Далеко не всем из них действительно выгоден наш проигрыш. А главное: то, что вас ужасает, ещё не есть самое ужасное. Произошло не самое худшее из того, что могло быть. Машина до сих пор в резерве. Иногда качнёт туда-сюда колёсами, втянет под жернова самых назойливых и неосторожных, да и опять стоит. Плохо, когда она заработает в полную силу. Тогда всем будет скверно.

— Какую машину вы имеете в виду? — уточнил Самый Главный.

— Опять-таки, не мне вам объяснять. Назовём её… ну, хотя бы машиной для прополки. Надо удивляться не тому, что мы плохо живём. Удивляться надо тому, что мы под вашим чутким руководством до сих пор живы.

— Кого вы имеете в виду, когда говорите: «под вашим»?

— А вы что, до сих пор утверждаете, что мы едины? Куда вы нас вели… не лично вы, а ваш предшественник, — туда и завели.

— Нет, нет, — решительно возразил Самый Главный. — Ставилась иная задача. И цели намечались верные!

— Не всё правильно намечено, не всё намеченное выполнено, — покачал головой странный субъект. — А главное, туман. Цель не видна. Только дураки могут кое-как существовать, не видя цели. А что могут дураки? Что им можно поручить? Даже первым двум поколениям, не говоря о третьем.

— Третье поколение?..

— Я вам говорил, вспомните. Могу повторить. Ваш предшественник почти достиг своей цели. Он умел отбирать и выращивать. Только не дожил до третьего поколения, до чистой породы. Не увидел итог своих трудов.

— Так, так, отбор, — заметил Самый Главный. — А каковы тогда принципы отбора?

— Если их можно назвать принципами, го они таковы. Что можно требовать от дурака? Чтобы не задавал вопросов. Чтобы не сопротивлялся и принимал со смирением все удары судьбы: накормили — так накормили, не накормили — так не накормили, самого съели — значит, так должно и быть…

Я вздрогнул. Неужели впрямь живоедство? А странный субъект продолжал:

— Чтобы он бестрепетно шел туда, куда посылают. Чтобы всему верил. Чтобы не хотел поумнеть. Чтобы вообще ничего не хотел, не требовал, даже не просил. Чтобы обходился малым. Дурак обязан свято усвоить: то, что нужно, падает в рот само, а что не падает, то — излишество, презренная роскошь и пережиток прошлого, если вообще не козни врагов. Ну, при всём при том дурак обязан трудиться. Он должен быть очень трудолюбивым, хотя, может, и не очень искусным… Вот, пожалуй всё. Кто не подходил под эти мерки, того выпалывали.

— Что-то я не помню ни одной… как вы говорите… прополки, — заметил Самый Главный.

— Ну, первую вы могли и не застать, — согласился странный субъект. — Или не помните. Молодость старается забывать плохое. Но вы должны помнить тех людей. И то время, когда слова ещё не утратили первоначальный смысл, люди не умели говорить одно, делать другое, думать третье, а бананы не выращивались за Полярным кругом…

— Бананы не могут расти за Полярным кругом, это противоречит законам природы, — напомнил Самый Главный.

— А я не говорю, что они росли, они выращивались. Впрочем, когда отменяются законы природы и вводятся новые, более понятные для дураков, могло быть всякое… Ну, так вот. Единственные, кто мог серьезно помешать развитию насаждаемой породы дураков, — так называемые умные. Они требуют для своего развития плодородной тёплой земли, а дурак на такой почве моментально гниёт. Правда, и умные могли довольствоваться малым. О, я хорошо помню! Они могли строить на голом месте, да так, что постройки были намного долговечнее создателей. Воевать голыми руками против бесчисленных врагов, не только погибая смертью героев, но и одерживая героические победы. Рядом с такими людьми хлюпики становились храбрее, слабые — сильнее. Но умные очень уязвимы. Они могут только жить, а не существовать. Они могут терпеть лишения, но для этого они должны видеть цель. Высокую цель, ради которой надо идти на жертвы. А цель начинала теряться за туманом. Грани стирались, контуры расплывались… Потом — мерзлота. Я знаю, что это такое. На ней почти невозможно выжить. Это чудо, что остались в живых хотя бы немногие.

Он в волнении вскочил, подошёл к окну. Затянулся дымом. Дым не хотел выходить из теплого кабинета в холодную тьму.

— Такой же мороз был там, — вздохнул странный субъект. — Мороз… Темнота… Далёкие, нереальные звезды сквозь полярное сияние… Нам не страшно было умереть. Мы боялись другого: что эта ночь протянется слишком долго и мы не дождёмся рассвета. У нас было так мало сил… Но я отвлёкся. На чем мы остановились?

— На том, что дураки не переносили тёплой почвы, — напомнил Самый Главный.

— Честно сказать, дураки сильно страдали и на мерзлоте, — покачал головой странный субъект. — Но им хотя бы создавались условия. Кто-то говорил: тепличные. Ну, во-первых, не тепло, а именно холод и твёрдая почва были нужны дуракам, чтобы сохранить их от разложения. А во-вторых, на теплицы и прочие умные штуки, при тогдашней хронической бедности, не хватало средств. Скажем так: создавались условия, благоприятнейшие из возможных. И главное тут — именно прополка. Чтобы кому-то дать, надо у кого-то взять. Или отнять, это гораздо быстрее. А что возьмёшь с дурака? С него и в лучшие времена взять нечего… Отнимали у умных. Лишали их всяческих средств к существованию — и кормили дурака, не способного прокормиться самостоятельно. Да вы и сами, наверно, знаете, как он беспомощен, когда запаздывают очередные указания из Центра… Тем не менее, дурак плодился. Росло второе поколение. Рядом, с великими трудностями, пробивалось второе поколение уцелевших умных. Машину снова пустили в ход. Опять брали и отнимали у умных, подкармливали дураков. Делалось это уже по разработанной методе: без прежнего кровавого хамства. Был человек — и исчез за табличкой «Посторонним входить не разрешено», вот и всё… Появились не только дураки-исполнители, но и дураки лидеры. Это — большой успех вашего предшественника: появились дураки-лидеры. Вдумайтесь, как это важно! Оставался последний шаг. Тогда бы ключ к новой породе был в руках у вашего предшественника. Но он не дождался…

В голосе странного субъекта мелькнуло злорадство. Да он его и не скрывал:

— Хорошо, что не дождался! Он был бы страшно огорчён, видя, как вместо третьего, чистого поколения дураков появляется что-то странное, пёстрое, неоднородное. Он не успел постигнуть законы, которые отменил, поэтому он не смог бы понять: иначе и быть не могло. Тем более — понять, отчего так получилось. Я, правду говоря, тоже не совсем понимаю. Возможно, включился в действие один из отменённых законов природы, который мы не успели постигнуть прежде, чем он был отменён. Возможно, всё объясняется проще: сорняки, уцелевшие в междурядьях, своей зловредной пыльцой изменили наследственность создаваемой породы дураков. Но, в любом случае, третье поколение — не дураки. Это что-то иное.

— Погодите, но так ли было на самом деле? — решительно, хотя достаточно тактично, перебил Самый Главный. — Я не помню никакой прополки!

— А исчезновений тоже не помните?

— Ну, это совсем другое дело… К тому же, я был молод, неискушён и верил всему, что мне говорили. Все тогда верили…

— А могли и проверить, — жёстко заметил странный субъект. — Выходит, дуракам-то легче? Быть умным и сейчас небезопасно. Их до сих пор бьют, хотя дураки так расплодились, что своей могучей порослью способны заглушить последние ростки ума и благородства… Но это уже иные дураки. Говоря так, я возвращаю вас к прерванной беседе.

— Ах-да, конечно, я вас отвлёк… Ну, и в чём же их особенность?

— В том, что они не похожи на дураков. Это, вне сомнения, не умные. Трудиться без команды и понуждения не способны. Ограничены в потребностях вне зависимости от того, видят перед собой цель или нет. Их потребности хоть и обширны количественно, но качественно убоги. Наконец, сама способность существовать без цели, подобно дуракам. Но, в отличие от последних, зги представители третьего поколения хорошо знают, что им надо! Едят они, как настоящие дураки, но утруждать себя не спешат. Не хотят трудиться и приносить пользу. Умеют, я должен подчеркнуть данное обстоятельство. По крайней мере, пользу себе самим. По крайней мере, за счет окружающих: не созидая, а отнимая. Как животные. Но — не хотят. До последнего момента ждут, пока придёт кто-то и бросит им в рот готовенькое. Только потом, изголодавшись, начинают беспощадную охоту… А инстинкт самосохранения развит у них исключительно. Себя в обиду не дадут. Вот такой портрет. Хотя, я понимаю, далеко не полный. В нём отсутствуют многие детали, которые пока не проявились. Но они проявятся. О, новая порода ещё покажет себя!

Он говорил. Самый Главный напряжённо слушал. Кажется, понимал. Я понимал плохо: меня клонило в дрёму, как на лекциях по философии. Начинали сниться сны. После напряжённого дня меня, как здесь говорят, разморило. Мне виделась равнинная ленивая река. По ней, верхом на своем убогом магазине, плыл ответственный за торговые дела. Рядом кружился в ленивом водовороте завод, на котором сидел, бормоча заученные фразы, обвешанный плакатами ответственный за дела заводские. Поодаль островком колыхалось поле: там, вовсю манипулируя рычагами, ездил на машине с зубастым приспособлением ответственный за аграрные дела. Он направлял свою машину прямо на толпу аборигенов, впереди которой стоял сердитый школьник, целясь в надвигающуюся железную тушу оранжевым плодом. «Сумасшедший! — подумал я. — Уходи скорее!» Островок исчез. Над ленивыми волнами пронеслись какие-то серые тени на мягких перепончатых крыльях. Они, вцепившись лапами, волокли с собой какую-то другую машину: с жерновами и зубьями, куда более острыми, чем на приспособлении для вспашки земли. А по берегам кустились пышные зелёные заросли. Там цвёл дурак. Его семена-пушинки разлетались вокруг, и каждое превращалось то в аборигена со спортивной выправкой и набитой сумкой через плечо, то в улыбающегося аборигена с папочкой «Представитель изготовителя», то в компанию несовершенновзрослых…

«Вот так планетка! — чуть не подумал я сквозь сон. — Действительно, Планета Дураков!»

Но я так не подумал: что-то помешало мне. Кажется, вопрос: а чем, например, мы отличаемся от этих аборигенов? Тем, что у нас дороги чистые, магазины не пустуют, машины не воняют, а урожай не запахивается в землю? Так ведь для этого, если разобраться, не нужно никакого ума. Нужно выполнять инструкции и соблюдать технологию. А умных мы тоже не любим. Хитрых уважаем. Ловких. Умелых. Каких угодно. А умных — нет. Хотя миримся с их существованием. Ещё бы: что мы без них будем делать!

…Я спал и видел сны в кресле Самого Главного. А Самый Главный и странный субъект о чем-то говорили за столом. Кажется, Самый Главный говорил:

— Но ведь надо что-то делать!

— Но не делайте того, что делал ваш предшественник, — кажется, отвечал странный субъект. — Вы лучше него. Я это понял.

— Я должен сделать обратное. Когда палка согнута, ее невозможно распрямить, кроме как согнуть в другую сторону.

— И этого не советую. Вас могут раздавить.

— Кто?

— Не мне вам объяснять, кто. Тот, кто всё это затеял. Кому это выгодно.

Кажется, так отвечал странный субъект. Но, повторяю, я спал и ровным счетом ничего не слышал.

Запись восьмая

Утром мы с Самым Главным опять выехали на завод. Минуя ворота в стене, я обратил внимание: толпа ведёт себя иначе. В подкоп под стеной неслись не только жалобы и скорбные вопли, но и настоятельные просьбы как можно скорее в чём-то разобраться. Над стеной уже не просто махали руками, стараясь привлечь к себе благосклонное внимание: мелькали и сжатые кулаки… На заводе все было по-прежнему. Копоть на стенах, кучи стружки, лениво покуривающие станочники. Но ответственный спешил навстречу, и я понял: ему есть, чем похвастаться.

— Как хорошо! Как вы кстати! — заливался он. — Мы уже собирались звонить. У нас праздник! Радуйтесь вместе с нами!

«Кто он? — почему-то подумал я. — Дурак? Не похож. Ох, как не похож…»

— В честь чего праздник? — уточнил Самый Главный.

— Как — в честь чего, дружище? — закудахтал ответственный. — Как — в честь чего? Мы выполнили раньше срока! Ввели в строй! Сдали под ключ… Эй, молодой человек, вы куда?

Последнее относилось ко мне. Я вдруг смекнул, о чём он, и на полной скорости бросился к кораблю. Неужели? Вот сейчас я сяду за пульт, гляну на приборы, пущу в ход машину пространства, к гудению которой привык больше, чем к воркованию любимой жёнушки… Я соскучился по кораблю, как по родному! Мне всё здесь… как это здесь говорят… осточертело до чёртиков! Пусть аборигены сами разбираются, у меня есть, чем заняться в ближайшее время!

— Давайте, давайте, — махнул мне рукой Самый Главный. А сам, обернувшись к ответственному, продолжал: — Зачем было спешить? Говорил, что только к концу месяца.

— Но мне позвонили… — промямлил ответственный. — Мне сказали… — Тут он надолго затих. А потом неестественно-бодрым голосом закончил: — Обгоняем время! Семимильными шагами стремимся в завтрашний день!

— Что-то завтрашний у тебя похож на позавчерашний, — ворчливо заметил Самый Главный. Хотел ещё что-то сказать. Но ему не дал мой отчаянный вопль:

— Не работает!

— Как? Где? Что? — с кудахтаньем бросился ко мне ответственный. — Есть претензии?

— Как видите, — развел руками я. — И очень много.

— Так, так… К сварочным работам? — участливо поинтересовался ответственный.

— Не то, чтобы…

— Тогда к кузнечным?

— Возможно…

— К токарным?

— Видите ли…

— К слесарным?

— Отчасти…

— К монтажным?

— Я хотел сказать…

— К отделочным?

— Нет, но…

— Так что же вы мне голову морочите?! — всклокотал ответственный. — Что означает ваше «нет»? Как вас понимать?

— Так ведь… не работает. Я хотел сказать, не летит.

Мой лепет утонул в грохоте оркестра.

— Ну, это ваша личная проблема, — похлопав меня по спине, улыбнулся ответственный. — Претензии в установленном порядке. А пока отойдите.

— Но мне же надо лететь!

— Пре-тен-зии в ус-та-нов-лен-ном по-ряд-ке! У коллектива праздник, а вы… Ну-ка, отойдите и не злобствуйте, вам всё равно не удастся ваш коварный план.

— Какой план? Мне надо лететь!

— О-той-ди-те. Иначе вас отведут. Что мне оставалось делать?!

Гремел оркестр. Звучали речи правильные и не слишком, по бумажке и без, отрепетированные и вполне искренние. Звезды фотовспышек тускло вспыхивали на полированной обшивке моего несчастного корабля… Э-э, да ведь полировочка тоже никуда не годится! Даже если корабль с такой обшивкой согласится лететь, куда он залетит? Вопрос!

«Досрочное окончание ремонта — наш трудовой подарок братьям по разуму!» — беззвучно голосил на весь цех линялый плакат. Ну, подарочек… Ну, придурки проклятые…

— Земляк! — прошуршало рядом. — Ну, что мы говорили: плюй на всё, береги здоровье! Пять кусков на нос, два сверху и по пузырю на рыло — и полетит твоя птичка, как новенькая!

Я промолчал.

Промолчал потому, что вдруг понял одну вещь, которую, по-хорошему, должен был понять, ещё бывая на Земле. Да что там! Ещё бывая в отпусках и отгулах на родной моей планете! Когда я был курсантом, я был круглым дураком, но сейчас я понимаю, что где сколько стоит. Должен был понять и это. В самом деле, прав странный субъект: действует какой-то очень важный закон.

Не посылала Земля на эту планету своих диверсантов. И не собиралась посылать. Такое происходит само по себе. Происходит всегда, при одном условии: если разумные существа, получившие от природы такую ценность, как мыслящие мозги, вынуждены завидовать существам безмозглым. Это так просто не делается. Но если происходит, тогда пиши пропало. Когда становится опасно быть умным, появляются… не знаю, как их тут называют, но странный субъект прав: они действительно появляются. Хищники. Сорняки. В общем, разумные ровно настолько, чтобы не быть ни умными, ни дураками. Умными быть боятся, дураками им быть противно. И они действительно знают, что им надо! Земляне говорят: всё повторяется дважды. Нет! Такое может повториться и трижды и, четырежды, и пять раз… в общем, пока не найдутся люди, способные это всё прекратить и вернуть события в нормальное русло. А нормальное русло — это когда безмозглые завидуют разумным. Иначе быть не может. Во всяком случае, не должно. Если бывает иначе, всем становится скверно. Прав странный субъект.

И если я раньше этого не понимал, — значит, так мне, придурку, и надо.

Я молчал, раздумывая. Темные личности истолковали моё молчание по-своему. Гыгыкнув, разбежались по местам, и закипела работа. Мелькали ломы, громыхали молотки, поскрипывали старые, почти лысые напильники. И с помощью лома и двух-трёх непонятных слов (должно быть, местная формула аутотренинга, освобождающая какие-то резервные источники энергии) совершилось чудо. Когда подбежал ответственный, корабль сиял под потолком цеха, готовый хоть сейчас лететь дальше.

Увидел я и Самого Главного. Кажется, он подошёл вместе с ответственным… Нет, он вообще никуда не уходил.

Он радовался не меньше меня. Когда взглянул на тёмных личностей, слегка помрачнел. Но махнул рукой и хлопнул в ладоши. Пять кусков на нос, два сверху и по пузырю на рыло исчезли в объёмистых карманах. Тёмные личности, гыгыкнув на прощание, слились с темнотой тёмного угла.

— Рвачи! — в пылу благородного гнева зашипел ответственный. — Отщепенцы! Паразиты на здоровом теле общества! Постыдились бы хоть инопланетян, если перед своими не стыдно!

Самый Главный тихо, устало спросил:

— А тебе не стыдно?

Ответственный заморгал, как лампочка, сигнализирующая о том, что новая информация, вводимая в анализирующую машину, почему-то не проходит. Наконец, вспомнил что-то. Покраснел. И, когда мы опять глянули в его сторону, ответственного уже не было.

Как он успел исчезнуть? Но я уверен, что Самый Главный не хлопал в ладоши. Он как раз спрашивал у меня:

— Сейчас полетите?

Мне не хотелось лететь. Только что хотелось, а сейчас это желание вдруг пропало. Хотелось ещё немного поездить с Самым Главным, послушать его умные разговоры со странным субъектом. Наконец, просто походить по улицам и посмотреть еще немного на чужую, странную жизнь.

Ладно. Эти самые запчасти для экспедиции подождут. Если говорить честно, то охотиться на марсианских драконов можно и пешком, нечего издеваться над вездеходами. Не для того они предназначены. Меня волнует другое: только бы Самый Главный разрешил погостить ещё несколько дней!

…Самый Главный разрешил.

Запись девятая

Он даже позволил мне присутствовать на заседании комиссии.

В зале было светло от лысин. Они сияли, как прожектора. Под ними щурились далеко не сияющие, хотя далеко не бесстрастные, как всегда, лица. Самый Главный созвал комиссию, чтобы обсудить увиденное во время поездок. Знал он, по мнению этих лысых тяжеловесных существ, чересчур много. Правда, сами они знали гораздо больше! В том числе и то, о чём Самый Главный даже не подозревал. Им не хотелось, чтобы он когда-нибудь узнал то, что знали они. Ох, как не хотелось!

Пахло грозой. В бесшумном воздухе тут и там, как шаровые молнии, созревали телепатемы страшного напряжения. Над лысиновладельцами сгущались тучи. Телепатемы, созрев, начинали кружить в наэлектризованном и даже переэлектризованном пространстве. Сшибались друг с другом, и их одинаковые заряды, вопреки законам природы, сливались воедино, усиливаясь в бесчисленное множество раз. Когда между ними высовывалась чужая, противоположно заряженная, они моментально рассеивали ее на частицы. Иногда какой-нибудь нахальной контрмысли удавалось вывернуться и пролететь несколько шагов по направлению к трибуне, на которой стоял Самый Главный. Шаровые молнии неслись вслед… А заряды, которые вместе со словами метал в этот зал Самый Главный, отталкивались от этого переэлектризованного фона. И повисали в пустоте.

Но от них атмосфера накалялась все больше. Особенно, когда Самый Главный случайно произнёс: «третье поколение». Один из членов комиссии вздрогнул и оглянулся, как застигнутый на месте преступления. Оглянулся он на задний ряд, где скромно и одиноко сидел странный субъект. Потом боязливо покосился на Самого Главного. А Самый Главный говорил, ничего не боясь… Впрочем, чего ему бояться, когда он Самый Главный!

— Что происходит? — спрашивал он. — Разве к этому мы стремились?

Члены комиссии стали один за другим оглядываться на задний ряд. Впрочем, это было уже лишнее. Я знал: они давно успели и переглянуться, и перемигнуться, и даже кое-что сказать друг другу. А тем более сделать вывод — общий для всех и не подлежавший никакому обжалованию. Странный субъект им не нравился. Удивительно, как они мирились с его присутствием?

Председатель комиссии, тяжело ступая, направился к трибуне. Он держал целую кипу бумаг и бумажек. Он вышел не для того, чтобы спорить. Во всяком случае — спорить открыто, словами. Но и не для того он преодолевал свою старческую одышку, чтобы во всем согласиться с Самым Главным. Поэтому он заговорил никак: не споря, но и не соглашаясь.

— Выполняя решения… Действуя в соответствии с начертанным… Качественно новый уровень… Мощные производительные силы… Прогрессивные производственные отношения… Светлая и ясная перспектива… Несмотря на происки внешних и злобу внутренних врагов… Вместе с тем… Отдельные недостатки…

Самый Главный взял у него бумаги. Перелистал. Не целясь, бросил в мусорную корзину. Зал вздохнул. И стало еще тише.

— Недостатки не изжиты! — громко и раздельно произнес Самый Главный в этой тишине.

— Но… — как-то робко выговорил председатель комиссии, не желая спорить. — Но, — повторил он уже куда более решительно. Затем почти крикнул: — Но! Я не стал бы делать таких выводов! Высокий уровень! Совершенство! Изобилие!

— Изобилие по сравнению с чем? — громко спросил Самый Главный. — По сравнению с былой нищетой? Сколько мы будем хвастаться сами перед собой? Если так, мы глупее дураков, потому что обманываем сами себя и сами себе верим!

Нет, я ошибся: это он спросил не вслух. Его телепатема прорвала защитное поле противоположных зарядов, и в накалённой атмосфере зала началась настоящая магнитная буря. Под потолком даже заходило сполохами полярное сияние. А вслух он сказал только два слова:

— За работу!

— За… что? — переспросила комиссия.

— За работу, — внятно повторил Самый Главный на телепатическом языке. — Кто не может — научим. А кто хочет, того придется заставить.

Комиссия ела его глазами. Только один смотрел не гак, как прочие. Да он и не был похож на прочих членов комиссии… Да, а чем же он отличался? Тоже немолодой, тоже почти лысый… Вот чем! Смотрел он не так. У него был живой человеческий взгляд. Не тяжелый и бесстрастный, а именно живой.

Самый Главный объявил перерыв. Странный субъект подошел к нему:

— Скажите, — спросил он, — где ответственные за дела?

— Они оказались настолько безответственными, что я ради интересов дела устранил их от дел, — ответил Самый Главный.

Странный субъект отшатнулся:

— Опять исчезновения?

— Ну, зачем же.

— Нет, нет, я знаю, как переводится на нормальный язык ваше «отстранить от дел»! А я думал, вы чем-то отличаетесь от тех, кто затеял эту ужасную селекцию!

— Больше того, я отныне решительный их противник. Но я вам говорил: надо что-то делать!

— Но нельзя же так! — с мольбой вскричал странный субъект. — Нельзя ходить по живым людям! Это… это не по-человечески!

— Что вы предлагаете? Если вы знаете выход, помогите мне.

Странный субъект отступил еще на шаг. Он как-то вдруг ослаб, одряхлел. Еще заметнее сделалось его одиночество.

— Мне нечего вам посоветовать, — еле слышно произнес он. — И помочь я вам не в силах. Я так долго сидел, что мне теперь не встать.

— А я должен что-то делать, — с напором повторил Самый Главный. — Вы уже помогли мне. Сегодня ночью, во время нашего диалога. Вы правы в главном. Вы не сказали только одного: на что оно способно, это третье поколение. А я понял. Я много передумал, когда наш разговор закончился, и я понял: оно способно либо спасти нас, либо — погубить.

Странный субъект молчал. А Самый Главный продолжал говорить — все так же, с напором, торопливо, как будто боялся, что его могут прервать:

— Вы правильно заметили: всё, что происходит, кому-то выгодно. Мой предшественник чувствовал эту опасность, потому что она исходила не от него и от него не зависела. Между дураками и умными был и есть кто-то третий, кому страшны умные и нужны дураки. Он — или они — сам хотел быть умнее всех, а для этого умные не нужны и необходимы дураки. А нет дураков — сгодятся и придурки.

— Как вы сказали? — не понял странный субъект. — Это же… просто кличка…

— Не просто! — воскликнул Самый Главный. — В мире ничто не просто, и наш молодой друг-инопланетянин случайно напомнил мне об этом. Придурок — не дурак. Он только притворяется дураком, потому что дураком быть пока выгоднее, чем умным. Я сделаю так, что им станет невыгодно, противно, невозможно казаться глупее, чем они есть. И мне помогут…

— Вы не сможете этого сделать, — покачал головой странный субъект. — Вы один.

— Кто сказал, что я один? Ошибаетесь! И я сделаю так, что станет выгоднее быть умным, чем дураком. Тогда не станет придурков.

— Вы не сможете этого сделать.

— Если я не смогу, придурки сожрут нас. Это куда страшнее, чем машина: масса людей, которые могут, но не хотят созидать, но которые хотят и могут жить за чужой счет. Они сожрут нас. Потом сожрут Тех, кто до сих пор считает, что им, Тем, выгодно происходящее. Они заблуждаются, думая, что они способны справиться с силой, которую породили!

— А вы надеетесь, что справитесь? — тихо спросил странный субъект, с сожалением глядя на Самого Главного.

Что-то заставило меня оглянуться.

Вокруг странного субъекта и Самого Главного, на некотором отдалении, столпилась комиссия. Такие же, как всегда, бесстрастные лица стеной окружали их. А над лысинами трепетали жгучие молнии. Самый Главный тоже заметил их. Они сделали шаг вперед. Но ближе не подошли. Так и стояли: сияющая лысинами хмурая толпа, в центре — Самый Главный, а вокруг него — пустота.

Самый Главный решительно раздвинул кольцо и, увлекая странного субъекта, влился за ручку двери соседнего большого зала.

Зал был полон. И он оглушительными аплодисментами приветствовал Самого Главного.

Я узнал тут деда, с которым беседовал у белой пирамидки в день своего появления здесь. Узнал пьяницу: он был трезв, на удивление серьезен и целеустремлён. Узнал работягу с завода. Узнал учителя и сердитого школьника. Узнал решительную аборигенку с большими чёрными руками, узнал её соседок. Самый Главный приветствовал их, проходя через весь зал к трибуне. Они приветствовали его. Странный субъект несколько растерянно обводил взглядом грохочущий зал, под сводами которого металось эхо.

— Теперь вы понимаете, почему я не один? — долетела к нему телепатема Самого Главного.

Вслух он сказал не это. Вслух он сказал:

— Я знал, что вы придёте. Спасибо, что вы пришли. Я не буду вас долго задерживать. Слов сказано много. Слишком много правильных слов. Нужны правильные дела. За работу!

— За… что?.. — переспросили откуда-то из середины зала.

Я похолодел. Я думал, Самый Главный растеряется от этих дурацких слов, и всё покатится в тартарары. Он действительно на секунду замешкался. Потом сказал решительно, но спокойно:

— А вот это попрошу прекратить. Думайте. Вспоминайте. Вы знаете, что это такое.

— Мы не умеем… — пролепетали в ответ. — Вы Самый Главный… командуйте…

— А вот это тоже попрошу прекратить. Сколько мне быть для вас Самым Главным? Ну-ка, мои хорошие, кончайте дурачиться и беритесь за ум. Не то вы у меня возьметесь за голову. Отныне имеют решающее значение дела. И только дела. Слова перестают быть целью и становятся средством.

Зал зашумел. Телепатией они если и владели, то очень слабо, привыкли общаться через посредство звуковых сигналов. Но информация начинала постепенно доходить до них.

Дверь зала приоткрылась. В зал осторожно проник член комиссии. Тот самый, с живыми глазами. Сел с краю на пустовавшее место.

Зал шумел. В нём что-то назревало. Самый Главный напряжённо следил за всем этим с трибуны. И вдруг пронесся первый шквал. А затем грянула буря.

Я думал, падают стены и рушится потолок. Но то были просто радостные крики и аплодисменты. Хлопал в ладоши сердитый школьник. Аплодировали учитель, дед, протрезвевший пьяница, работяга с завода, аборигенка с большими чёрными руками, ее соседки. По залу ходили волны, как по морю во время шторма. Все вставали с мест. А когда Самый Главный повторил: «За работу!», все потоком полились из зала.

Самый Главный подошел ко мне. Выглядел он еще хуже, чем до того. Но улыбался счастливо:

— Ну-ка, брат по разуму, давай прогуляемся. На народ посмотрим. Весна!

Запись десятая

Да, за стеной была весна.

Солнечный свет одинаково лился и на грязь, и на старый мусор, и на догнивающий грязный снег, и на свежую зелёную траву. Высвечивал и старые дома, и новые, только что построенные. Играл в лужах на старом побитом асфальте и на новом, только что уложенном. Люди радовались свету. Впервые я видел улыбающиеся лица. Не ухмыляющиеся — именно улыбающиеся от души. Люди толпились на улицах, на площадях, что-то обсуждали. Кто-то уходил, когда наступало время идти на работу, кто-то приходил. Люди говорили друг с другом, и им было что друг другу сказать. Они спорили, горячились, доказывали своё, размахивая руками. Обсуждение продолжалось в парке, где звучала из дворца музыка и крутились под расцветающими деревьями аттракционы. Люди говорили. Их слова тут же повторяло радио. Люди спорили, и их споры тотчас же находили себе место в колонках газет. Под лучами солнца почти растаяли снег и розовый лак. Лак облетал целыми кусками. Взгляду открывались новые оттенки: то бледно-немощные, то, наоборот, удивительно свежие и яркие… Заметил я и своих знакомых несовершенновзрослых. Они ни к кому не приставали. С повязками ответственных за порядок они не только следили за порядком и чистотой, но и успевали время от времени встревать в споры. Оказывается, и им было что сказать. Их слушали с интересом, даже с некоторым удивлением.

Наступил вечер. Солнце ушло за дома. Вспыхнули огни. Куда там обычному хиловатому освещению, которое видел я раньше! Они были гораздо ярче. Полная луна казалась маленькой, лишней на фоне этого водопада огней.

И вдруг они погасли.

Стало темно. Везде. Во всем Центре, во всех окружающих населённых пунктах. Я бросился к кораблю, торопливо набрал высоту. Ни одного огонька на улицах! Только луна, бледная от неожиданной ответственности, кое-как светила сквозь наползающие тучи. Всё вокруг затягивалось туманом. Посыпался дождик, потом снег.

— Что случилось? — шелестело здесь и там. — Что случилось? Где Самый Главный?

Действительно, где? Только что он был рядом — беседовал о чём-то с людьми. Куда он исчез?

— Он умер, — говорили одни, посверкивая лысинами.

— От тяжёлой болезни и истощения сил, — добавляли другие, качая шевелюрами.

— Да его просто убили… — шепнул еще кто-то и поскорее спрятался за чужие спины. Я чувствовал: ни он, ни вторые ничего толком не знают, а первые, если даже знают, ни за что не станут говорить вслух.

— Расходитесь, — гремел в темноте бесстрастный, но властный голос. — Расходитесь, пожалуйста. Полное благоразумие.

— Ну, пойдём, — отозвались другие голоса. — Пока по-хорошему просят…

Когда сквозь туман и тучи пробился тусклый рассвет, никого на улицах не было. Мела метель, засыпая снегом и старый побитый асфальт, и новый, уже покрывшийся первыми трещинами. Опять висели газеты, которые некому было читать. Я подошёл к одной из них. Слова были понятны и правильны, а смысл как-то проваливался между ними. Ускользал.

Днем на главной площади Центра состоялся печальный обряд. Людей собралось много. Но к могиле никого не пустили. Толпа стояла в отдалении. Плакал дед, плакал учитель, всхлипывал сердитый школьник. Вытирала слезы большими чёрными руками когда-то решительная, а теперь растерянная аборигенка. Икал и шатался пьяница, распространяя вокруг запах одеколона. Все они стояли большим кольцом вдоль обочин площади. В центре кольца была пустота. А в центре пустоты сияла лысинами комиссия. Глаза были всё так же бесстрастны и тусклы, зато лысины сияли празднично. К могиле, шатаясь, подошёл, ещё не избранный, но уже назначенный большинством голосов новый Самый Главный. Я не мог вспомнить: чем он раньше выделялся из числа прочих? За что его назначают Самым Главным?.. Так и не вспомнил. Он был никакой. Просто удобный, мягкий, уступчивый, как большая старая подушка. Сам идти он не мог, его вели под локоток. С него смахивали пылинки, оказывали прочие мелкие знаки внимания, шептали на ушко ласковые слова. За его спиной вовсю пересмеивались, обсуждали какие-то свои дела и делишки. Все давно успели переглянуться, перемигнуться и сделать вывод. Впрочем, им и раньше было всё ясно. Они знали всё.

Я хотел пройти к могиле, но меня чуть не сбил с ног ворвавшийся на площадь чёрный блестящий экипаж. Ответственные за порядок вскинули руки в приветствии, а потом напустились на моих знакомых несовершенновзрослых, которые чуть не попали под колёса: они лепили на площади большого снеговика.

— Вон отсюда! Ишь, какие умные! На полярный курорт захотели?

Снеговик удивительно напоминал нового Самого Главного.

Грянул артиллерийский салют. Со всех сторон заревели гудки. Я слышал их, когда мой корабль выходил на орбиту. Центр давно скрылся за краем голубоватого диска, затянутого облаками, подо мной проплывал другой материк, на котором я не успел побывать, а они все гудели и гудели…

* * *

Вот и всё. Добавить мне нечего.

Бортовой журнал прилагаю. Там всё описано в лучшем виде. Сами разбирайтесь, что там правда, а что нет. Вообще-то, я немного соврал. Но совсем, совсем немного.

Интересно, чем у них там всё кончится? Ведь у них ещё ничего не кончилось, если хорошо разобраться. В нашем сложном мире ничего так просто не кончается.

Хотя, впрочем, какое мне дело до всего этого? Нет мне до всего этого ровным счётом никакого дела!