16

Весьма значительные для государства и его подданных события совпали с днем свадьбы Милли и Джеймса Уэддерберна, которая состоялась в то время, когда губернатором Гонконга был сэр Джордж Бонэм. Церемонию провел преподобный Джордж Смит, недавно получивший назначение первым епископом Виктории.

«Сегодня, первого апреля 1851 года, в Кафедральном соборе Св. Иоанна епископом Виктории была проведена брачная церемония между Милдред Элизабет Смит, дочерью сэра Джона Смита (недавно скончавшегося), и мистером Джеймсом Александром Уэддерберном, известным бизнесменом и финансистом. На бракосочетании присутствовали как личные гости обоих семейств, так и общественные и политические деятели колонии. По окончании церемонии состоялся прием в саду Дома правительства, на котором присутствовал сам губернатор. Мы также пользуемся возможностью поздравить уважаемого жениха и его молодую невесту.

В связи с тайпиньскими беспорядками на материке мистер Уэддерберн и его молодая супруга едва ли отбудут в Макао, где первоначально предполагали провести свой медовый месяц».

Газета недооценила ситуацию, поскольку материковый Китай был охвачен не просто беспорядками, а пламенем самого мощного из всех своих восстаний.

За всю многовековую историю Китая ни одно столетие не обходилось без вооруженных волнений или восстаний. Тайпиньское восстание, разразившееся за несколько лет до приезда Милли в Гонконг, было классическим примером крестьянского бунта против невыносимого гнета мандаринов.

Когда деспотическая династия Манчу стала терять контроль над дельтой Янцзы, уступая тайной Триаде, Кантон, находящийся совсем рядом с Гонконгом, вскоре оказался в руках восставших. Во главе со студентом-фанатиком Хонгом, весь Китай от Кантона до Шанхая был охвачен бунтом, и манчуйские правители, ослабленные многими годами инфляции, кумовства и коррупции, оставшиеся по сути варварами, хотя и с большими претензиями, не сумели вовремя пресечь деятельность Хонга.

Несколько слов о Хонге. У него безусловно были психические отклонения, чуть ли не приведшие его к религиозному помешательству. Сначала он объявил себя братом Иисуса Христа, после того как прочел одну из миссионерских брошюр. Затем ему привиделось, что он очутился на небе в окружении ангелов и святых, причем во время его пребывания на небесах у него якобы были изъяты его собственные внутренности и заменены какими-то иными органами, кои приравнивали его к богам.

Вернувшись в земную юдоль, он намеревался покончить с тленом и жестокостью, дабы взамен устроить на земле царство любви и добра, иными словами, царство Божье на земле, как то совершил Господь Милосердный. Однако, поскольку у Господа имелось и другое лицо, Хонг действовал соответственно этой его ипостаси: Бога Ветхого Завета, Бога Меча и Огня.

Когда Милли приехала в колонию, число восставших достигло тридцати тысяч человек, и Хонг называл их приверженцами своего Бога. В пруды и озера они прятали ружья и патроны, увернув их в промасленную ткань, готовясь взбунтоваться против маньчжурской династии. Центр восставших находился в местечке под названием Тайпин Тяньго, что означало «Небесное государство всеобщего благоденствия».

Под лозунгом «Царство Божие грядет» Хонг стал вести наступление на города и провинции, изничтожая семьи землевладельцев и знати. По его теории, земля должна принадлежать государству, и правящая маньчжурская династия – всего лишь самозванцы. Ну а поскольку вся собственность принадлежит Богу, то все налоги должны поступать не в казну продажным чиновникам, а в Священную Сокровищницу Господа.

Таким образом право на грабеж как бы передавалось новому обществу вооруженных крестьян или, как они себя называли, Слугам Господа. То есть следовало отобрать богатство и привилегии у одних, чтобы ими отныне могли пользоваться те, у кого их не было.

Убийства, насилие и террор захлестнули центральную часть Китая. Новая власть распоряжалась жизнью и смертью всех, кто оказался в ее подчинении, были приняты новые законы, в соответствии с которыми тайпиньские вожди дозволяли богатым иметь гаремы, а бедным – посещать публичные дома. И в то время как по общегосударственным нормам прелюбодеяние каралось смертью, новая власть привела к повсеместной половой распущенности.

Массовые убийства, доходившие до двадцати тысяч человек, стали обыденным явлением. Миллионы людей от Кантона до Пекина пали под «божьим» мечом, пока бушевало тайпиньское восстание, изничтожившее на корню и всю маньчжурскую династию.

Это восстание не могло не отразиться, и очень существенно, на жизни Гонконга. Десятки тысяч беженцев переправлялись через реку Сянцзян в поисках убежища в Колонию, которая и сама только-только оправилась после последствий первой английской войны, затеянной англичанами из-за запрета ввозить в Китай опиум.

По мере того как небольшие ручейки беженцев превращались в реки, кои привели к настоящему половодью, новая волна иммигрантов хлынула сюда, спасаясь от неминуемой голодной смерти. Эти толпы грозили на целое столетие погубить надежды Гонконга.

Хитрые инвесторы Гонконга и Макао, потеряв свои доходы после первой опиумной войны, хватали беженцев тут же у переправы через реку и заталкивали их в палатки и лачуги, держа там полуголодными, а затем на кораблях сплавляли подальше – куда-нибудь в Калифорнию или Перу, и Частные компании стали наживать огромные состояния, пользуясь наплывом этих отчаявшихся несчастных в Гонконг. Впоследствии это назвали «перевозкой китайцев», но по сути, по мере того как число иммигрантов возрастало, это стало своего рода торговлей желтыми рабами. Вдоль всего гонконгского побережья судостроители из бросового леса сколачивали утлые суденышки, чтобы перевезти человеческий груз на землю, которую называли «Раем».

Сопротивляться этим работорговцам было просто невозможно; специальная полиция Гонконга пресекала всяческое сопротивление побоями. Крупные компании, появившиеся за годы существования Колонии и намеревавшиеся превратить ее в край богатых торговцев и купцов, теперь направили всю свою энергию на торговлю чужим горем и унижением, этот «бизнес» вскоре приобрел колоссальные масштабы.

Рабочая сила требовалась Аргентине, которая строила новые железные дороги. Калифорния процветала – за счет притока нового, баснословно дешевого труда иммигрантов – они работали за горсточку риса в день, до полного изнеможения. На американской земле появились целые кварталы китайских лачуг, в которых селились полуголодные и сильно ослабевшие после океанских штормов люди. К тому же сотни этих суденышек тонули буквально у самой гонконгской бухты, тонули вместе со своими несчастными пассажирами, запертыми внизу или прикованными цепями в трюме.

На кораблях с рабами, естественно, начались бунты, и за границу начали посылать сотни громил, чтобы те усмиряли китайцев. В прибрежных водах Гонконга плавало множество трупов тех, кто предпочел смерть рабству.

В Макао тоже процветала работорговля. Причем происходило все это во время правления сэра Джорджа Бонэма, которое осталось в анналах истории как весьма благополучное.

Яснее ясного, что и военные, и сам губернатор, и многочисленные частные компании наживались на всем этом активнейшим образом. И во всех этих предприятиях – как легальных, так и не очень, – среди первых значилась компания «Смит и Уэдденберн», главой которой теперь стал муж Милли Джеймс.

– Только не говори мне, что я дала имя этой отвратительной компании, – возмущенно заявила Милли.

– Эта отвратительная компания, как ты любезно выразилась, была задумана и создана твоим отцом задолго до того как я вошел в нее, – ответил Джеймс. – И очень прошу тебя ограничиться домашними обязанностями и не вмешиваться в мои дела.

Джеймс и Милли при ярком свете луны прохаживались по парковым аллеям «Английского особняка». Звездная ночь приветствовала начало спора, которому суждено было тянуться очень долго и стать весьма ожесточенным. Не прошло и месяца со дня свадьбы, как главной темой их разговоров стала торговля желтыми рабами, которая велась буквально у Милли под носом.

 

17

Чтобы попасть в спальню Милли, необходимо было пройти через садовую веранду, выложенную плиткой. Поэтому тот, кто чутко спит, легко мог услышать приближение нежелательного посетителя.

– Это нехорошо, – сказала Мами. – Мистер Уэддерберн – твой муж, а хочешь ты, чтобы он приходил к тебе ночью, или не хочешь, меня это не касается.

– Но ведь он же меня получил! – возразила Милли. – А это значит, что он наложил лапу на приданое в два миллиона долларов. Думаю, что этого с него вполне хватит.

– Но ты ведь помнишь Библию, – сказала Мами, – а там говорится, что ты должна прилепиться к мужу, и только смерть вас разлучит. Ты же не можешь с этим не считаться.

– Он не вправе жаловаться, – сказала Милли. – Я его предупреждала!

– Ты, девочка, не боишься проклятия и ада! Каждую ночь я слышу, как этот бедняга шлепает к тебе по плиткам, да еще босиком. Наверное, все ноги себе разбил.

– Ничего, это его охладит, – сказала Милли, вновь принимаясь за шитье.

Было ясное солнечное утро, пели птицы, с моря дул легкий ветерок, распушив хвосты расположившихся на баньяновом дереве дроздов. Внизу, под садами «Английского особняка», простиралась широкая панорама – море в белых барашках, китайские горы, совершающие свое ежедневное омовение под лучами палящего сентябрьского солнца. Мами считала, что этот месяц – месяц влюбленных.

– Мами, – сказала Милли, – ты неисправимая мечтательница! – Она поднялась с шезлонга, зажмурилась от солнца и потянулась всем своим стройным тонким телом.

Бросив на нее взгляд, Мами отметила, что за несколько месяцев она из юной девушки превратилась в женщину.

– Тебе нравится это платье, Мами? – медленно и грациозно повернулась к ней Милли.

– Да, очень, но я уверена, что мистера Уэддерберна от него бросает в дрожь. У тебя что, нет жалости?

Милли опустила руки.

– Может быть, мы ненадолго забудем про мистера Уэддерберна?

Но Мами словно ее не слышала. Разомлев на солнышке, она продолжала:

– Я помню моего большого Растуса, когда я была такая, как ты. Поверь – он считал, что я, Мами, это лучшее, что у него в жизни было. Он часто говорил: «Мами Малумба, стой так и не шевелись, просто стой и улыбайся мне до конца моей жизни, а я буду улыбаться тебе в ответ. И уж пока вы улыбаетесь, может быть, ответите мне, что вы делаете сегодня вечером, миссис Малумба?» «Мистер Малумба, – отвечала я, – я не буду делать ничего, только спать, – у меня был тяжелый день. А вы, сэр, ложитесь Спать в своей хижине на другой стороне озера, и утром я пошлю вам воздушный поцелуй». «Но мы уже женаты целых три недели, девочка. Когда же я смогу придти к тебе?» «Только когда Мами тебе позволит, и ни на секунду раньше, – говорила я ему, – и не нужно из-за этого расстраиваться, потому что проповедник говорит: «Пост и воздержание укрепляют душу». «Но я же не говорю о своей душе, – отвечает он. – Я всю ночь хожу по этой веранде, как часовой на посту, и еще ни разу не видел свою супругу обнаженной…» «Значит, тебе не везет, но, как говорил проповедник Сэм, – сказала я, – женитьба – это вовсе не значит ласкаться-миловаться, для здоровья мужчины полезнее, если он немного подождет». «Это действительно так? – спросил Растус. – Могу поспорить, что этот парень, что придумал эти правила, сам не очень-то любит терять время».

Милли невольно посмеивалась, с довольным видом раскачиваясь на кресле.

– Так ты в конце концов впустила его? – спросила она.

– Ну да, – ответила Мами. – После того, как прошел срок искупления за грехи холостяцкой жизни, как сказал проповедник. У него тоже была очень тяжелая походка, как у твоего бедняги, я просто никогда в жизни не видела таких огромных и плоских ног, как у Растуса Малумбы. Каждую ночь он бродил взад-вперед по плитам этой веранды, и от этого у него получилось плоскостопие.

Не обращая внимания на смех Милли, Мами положила свое шитье на колени и улыбнулась.

– Господи, если бы он сейчас оказался здесь, я бы взяла его за руку и повела прямо в рай, и не сомневайся, милая моя.

– Ой, Мами, – обвила ее шею руками Милли, но Мами оттолкнула ее.

– И нечего ко мне подлизываться. В браке есть свои правила и законы, и им надо подчиняться, у мужа есть свои права, а плоскостопие – дело нешуточное.

Они обе так и покатились со смеху, но их веселье вмиг прекратилось, когда из-за куста рододендрона вышел Уэддерберн.

– Можно к вам присоединиться? Или вы секретничаете?

Он был в белом полотняном костюме, подчеркивающем его грузность, на голове – итонская соломенная шляпа, которая делала его похожим на школьника-переростка.

– Могу я с тобой переговорить, Милли? – спросил он.

Мами поднялась и вперевалочку пошла прочь. Милли сидела, не шевелясь и не поднимая глаз. Уэддерберн с деланным равнодушием произнес:

– Похоже, что у нас с тобой нет ничего общего. Ведь так?

– Разве это не было ясно с самого начала?

– Я надеялся, что со временем ты поверишь…

– Что ты женился на мне не из-за денег, а ради меня самой?

– Но ты же знаешь, что это не так!

– Очень даже так – брак по расчету, состряпанный самым коварным образом.

Он замахал на нее своими маленькими пухлыми ручками.

– Мы женаты уже почти месяц, а я тебя практически не вижу. Мы сидим за разными концами стола, прислуга приносит нам еду, и мы даже не разговариваем. У меня много друзей – все это милые, умные люди, все интересуются тобой, спрашивают о тебе. Дамы всей Колонии желают видеть тебя в своих домах, а ты сидишь дома взаперти с этой чернокожей служанкой, – как монашенка.

– Оставь Мами в покое!

– Я именно это и собираюсь сделать. Я еще не старик и нуждаюсь в обществе милой и хорошо воспитанной дамы.

– Прекрасно! И ты уже кого-нибудь себе присмотрел?

– Пока нет, но если ты будешь и дальше игнорировать мои права супруга, то вскоре это сделаю!

– Да ради Бога, если, конечно, она не будет жить здесь.

– Вот этого я тебе не обещаю! Я хочу, чтобы она жила именно здесь. Тогда хозяйкой будет она, а ты – гостьей или приживалкой, что, собственно, и соответствует истинному положению. При первом же удобном случае я найму незамужнюю экономку. Это здесь в Гонконге не проблема, их тут сколько угодно.

Милли впервые за весь разговор повернулась к нему.

– Ты не посмеешь! Это вызовет скандал!

– Совсем наоборот – я уже предпринял кое-какие шаги. И напрасно ты думаешь, что я позволю, чтобы надо мной издевалась и насмехалась какая-то девчонка.

– Как только она здесь появится, я уйду. Джеймс пожал плечами.

– Ради Бога. Все равно толку от тебя никакого. В Гонконге привыкли к семейным скандалам, но две претендентки на брачное ложе – в клубах только и будет разговоров, что об этом.

Наступило молчание. Милли, вне себя от ярости, пыталась взять себя в руки и унять дрожь в руках, а Уэддерберн тем временем спокойно выхаживал по комнате. Он плеснул в стакан виски и потягивал его, глядя на нее бесстрастным изучающим взглядом.

– Выбор за тобой, – сказал он, осушая стакан.

– Но есть и альтернатива, – сказала Милли. – Уйдешь ты, а я останусь. Ты получил деньги, но дом принадлежит мне.

Он повернулся к ней, губы его скривила ироническая усмешка.

– Знаешь, у меня всегда были сомнения относительно твоей целомудренности. Доктор Скофилд раскрыл мне глаза на твой моральный облик, когда рассказал мне о твоих шашнях, когда ты была еще школьницей, а недавно мне стало известно и еще кое-что. – С торжествующей улыбкой он отвернулся к окну и стал смотреть на расстилающуюся внизу лужайку. – Я имею в виду этого типа, Эли Боггза.

– Боггз, ну и что тебе до него?

– Это тот пират, в чьи руки ты так удачно попала… ты была с ним в более близких, чем сообщила мне, отношениях.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Милли.

– Неужели? А имя Суиткорн тебе тоже ничего не говорит?

– Почему? Я рассказывала тебе о нем.

– Да, да, только ты не знаешь, что он рассказал мне о тебе. Мы в Морском департаменте тоже не дураки. У нас повсюду свои информаторы. Этот человек сплетничал, что, пока ты была на борту «Монголии», у вас с Боггзом нашлось много общего – до того, как ты узнала, что он – пират. Стало быть, твое путешествие с Запада на Восток было весьма приятным. Суиткорн может быть и мертв, но у его оставшихся в живых дружков языки имеются. И тот, у которого мы на прошлой неделе отрубили голову в Карлуне, и сам не знал, насколько он у него длинный – пока его не начали допрашивать. Команды на кораблях любят посудачить.

– Но и наговорить чего угодно, если им это на руку!

Уэддерберн усмехнулся.

– Некоторые даже уверяли, что ты была без ума от Боггза. Теперь мне понятно, почему у тебя нет времени для меня.

– Не говори глупостей! Он же потребовал за меня выкуп.

– Вот именно, я как раз и собирался тебе об этом напомнить, именно этот его фокус ускорил смерть твоего отца. Выкуп, причем добытый самым варварским и безжалостным образом!

Вне себя от гнева, Милли направилась к двери, однако он жестом остановил ее со словами:

– Знаешь, на случай если ты все еще питаешь какие-то теплые чувства к этому злодею, сейчас я кое-что тебе покажу, что омрачит твои приятные воспоминания. Погоди, погоди, не уходи. То, что я тебе покажу, возможно, раз и навсегда избавит тебя от девичьих грез.

Подойдя к шкафу, он отпер один из ящичков и, вытащив оттуда стеклянную банку, поднес ее к свету. Милли ахнула. Внутри баночки в каком-то растворе лежало небольшое человеческое ухо, хорошо сохранившееся. Уэддерберн поднял баночку повыше.

– Этот подарочек прибыл вместе с требованием о выкупе, и твой отец получил его уже на смертном одре. Тогда он думал, что это твое ухо, и уже только потом, после его смерти, мы поняли, что оно, скорее всего, принадлежало какой-нибудь несчастной крестьянской девушке.

Милли закрыла глаза, а когда она снова открыла, то не могла оторвать взгляда от жуткого предмета.

– Неужели и это не может заставить тебя выбросить из головы все эти романтические глупости? Тот «друг», который благополучно доставил тебя домой, и прислал сюда это ухо. Следующим подарочком, несомненно, был бы твой язык, а уж если и это не заставило бы отца раскошелиться, то в конце концов они прислали бы ему твою голову.

Милли стояла в совершенной растерянности, держа в руках баночку.

– Ты можешь себе представить, как мучилась несчастная жертва? – произнес Уэддерберн. – А насколько бессердечен и жесток был тот палач? Среди морских пиратов есть люди совершенно разные – есть совсем мальчишки, есть и старики, вроде Метусала; одни из них безобразны, другие – красавцы, они могут принадлежать к разным национальностям и расам. Однако у всех до единого души поражены одним проклятьем – алчностью и жестокостью. И твой приятель Эли Боггз ничуть не лучше остальных.

* * *

Мами была одна в своей спальне, когда Милли постучалась к ней.

– Ты ведь знала об этом? – спросила ее Милли. – Почему ты мне ничего не сказала?

– Ну сама подумай, – заплакала Мами, – ну зачем бы я стала рассказывать о таком ужасе? Разве и без того в мире мало горя? И вообще все эти проклятые мужчины одинаковы. Разница между всеми ними тоньше волоса. – Она чуть отстранила от себя Милли. – Ну что ты плачешь, хорошая моя? Ведь этот парень Эли Боггз ничего для тебя не значил! Так что вытри скорее глаза. Если бы это ухо потеряла ты, тогда была бы причина плакать. – И она крепко обняла ее, нашептывая слова утешения.

 

18

Несколько месяцев спустя Эли под аккомпанемент непристойной морской песни привел свой корабль «Ма Шан» из Ламмы в бухту Стэнли Бей, расположенную в южной части Гонконга. Черный Сэм, по пояс голый, несмотря на мартовские холода, подошел к штурвалу.

– Так мы сегодня с утречка встречаемся со стариком Таем? – спросил он.

– Да, чтобы застать его врасплох, – сказал Эли, – пока мозги еще не проветрились.

– Значит, надо встать до рассвета, босс! Это хитрая лиса. И сколько ты собираешься заплатить ему за его заводец?

– Пять тысяч, и ни доллара больше. Спрос на порох падает.

Они вместе спустились по трапу на берег и пошли вдоль набережной бухты Стэнли.

– Думаешь, он продаст?

– Он только что надул с этой фабрикой чокнутого Чу, и один португальский таможенник все время что-то пытается пронюхать и задает неудобные вопросы, так что цена должна снизиться.

– Если мы ее купим, то ему надо врезать промеж глаз, – сказал Сэм. – Никогда не любил португальских таможенных чиновников.

– Еще бы, – ухмыльнулся Эли.

– Говорят, Чу Апу сбрендил, – продолжал Сэм. – Говорят, бегает по причалу на четвереньках и просит милостыню. Пока он не свихнулся, фабрика принадлежала ему.

Эли кивнул.

– Никто не знает, что с ним произошло. Но у пиратов волчьи законы. Мир принадлежит самым сильным хищникам, но меня не посмеет укусить ни одна собака.

Папа Тай был старостой поселка Стэнли. Маленький и лысый, как гном, он нажил состояние, продавая собственных дочерей.

Он менял одну жену за другой, наложницу за наложницей, – это были несчастные полуголодные существа, доставшиеся ему почти даром в эти голодные времена. Он насиловал их и тут же от них избавлялся, как только они выполняли свои естественные функции. Таким образом, он был отцом сотни мальчиков и девочек, самой младшей и самой красивой из которых была Сулен, сидевшая в этот час на ступеньках отцовского дома и красящая ногти на руках и ногах.

Когда ей было четырнадцать, отец продал ее Чу Апу. Но теперь, когда Чу официально признали невменяемым, Сулен получила свободу, и ее снова можно было продать.

В это утро она выглядела спокойной и безмятежной. Она расчесала на солнце свои длинные черные волосы, стянула их в узел на затылке и украсила их цветами. На ней было желтое шелковое кимоно. Она пребывала в ожидании следующего покупателя. И Эли не мог не признать, что выглядит она потрясающе.

– Ты пришел к моему папе Таю? – поднялась Сулен. И, услышав у дверей голоса, из своего глинобитного домика появился и сам Папа Тай.

– Ты пришел по делу? – Он осклабился, обнажив черные зубы. – Если тебе нужна женщина, у меня осталась только одна дочь, самая младшая, но она дороже золота.

– Я пришел, чтобы купить пороховой завод Чокнутого Чу, – сказал Эли. – Говорят, теперь он твой.

– Каждый кирпичик, каждая палочка! – Старик смотрел, на Эли своими раскосыми глазами.

– Назови цену!

– Десять тысяч мексиканских долларов.

– Пять тысяч и не валяй дурака!

– Шесть.

– Четыре.

– Шесть тысяч и моя дочь Сулен.

– Четыре, – сказал Эли. – У меня не было женщины полмесяца, но я не покупаю детей. Невинность – товар бесценный.

Папа Тай скривил свое морщинистое лицо.

– Ребенок? Невинная? – Он загоготал. – А разве не она была женой этого зверя Чу Апу?

– Потому она мне и задаром не нужна, – сказал Эли. Услышав это, Сулен сжала кулаки.

Тем временем Эли совал деньги в жадные ладони старика.

– Поговаривают, что чиновник португальской таможни здесь что-то разнюхивает, – сказал он как бы между прочим. – Это так?

– Ищет завод? Ничего подобного! Пока я сам не покажу, как туда добраться, его не найти. Между прочим, приятель, у меня неплохие контакты с борделями Бека де Роза, так что если тебе нужна зрелая женщина, то я тебе достану сию же минуту.

– В Гонконге двадцать шесть борделей. Здесь больше борделей, чем семейных английских домов. Так что мне нет необходимости отправляться в Макао, старина. Как насчет контракта?

Папа Тай написал бумагу, подтверждающую факт продажи порохового завода, и они оба ее подписали.

– А я как же? – спросила Сулен.

– Сколько тебе лет? – спросил Черный Сэм.

– В Месяц Белых Рос мне исполнится пятнадцать.

– Когда станешь женщиной, тогда и поговорим, – сказал Эли.

– Чтоб вас обоих блохи заели, – с ненавистью в голосе произнесла Сулен.

– Счастливо оставаться, – сказал Эли, ставший теперь владельцем порохового завода Стэнли. Забрав договор, он направился к своей посудине.

– А ты покажешь мне завод, папа? – спросила Сулен, глядя им вслед.

– Зачем тебе?

– Потому что мой друг капитан да Коста все время меня спрашивает, где он находится.

– А он заплатит за информацию?

– Пока он хочет только меня.

– Ты стоишь большего, мое дитя. Тебя можно будет продать во время следующего мясного аукциона в Кантоне за несколько долларов, но месторасположение завода стоит приличных денег. Поскольку завод теперь не мой, спроси его, сколько он мне заплатит, если я его туда отведу. – Он коснулся лица девушки своими узловатыми пальцами. – Ты ненавидишь Эли Боггза за то, что он от тебя отказался?

– Я его ненавижу больше всего на свете!

– Тогда продай его. Так ему и надо. В любви, как и в войне, все позволено, как говорят нам эти поганые иностранцы.

 

19

В тот вечер, по какому-то странному и темному стечению обстоятельств, Анна Безымянная находилась в своем украшенном цветами сампане и тихонько рыбачила, именно таким образом проститутки гавани, работающие в борделе «Цветок в тумане», завлекали своих клиентов.

История умалчивает о том, специально ли она пыталась завлечь Эли Боггза под навес своего сампана (где обычно клиенты и предавались восторгам любви), но во время судебного разбирательства Эли заявил, что так и было: на суде его обвиняли в пиратстве, что грозило ему виселицей.

Анна пела лучше и нежнее, чем до того как отправила на тот свет нескольких пиратов, и Эли, изучавший купчую на пороховой заводик, только что приобретенный у Папы Тая, отвлекся от своих бумажек.

Был тихий вечер, и вода в гавани была похожа на черный бархат. Эли наклонил голову и прислушался. В дверцу его каюты просунулась голова Черного Сэма.

– Нам везет, хозяин. К нам подплывает украшенный цветами сампан.

– Да? – ответил Эли. – Мне приходилось их и раньше встречать. Я не очень-то люблю на них бывать.

– Но у нее такие благовония, – ответил Черный Сэм. – Чувствуется даже отсюда. После вони стэнлийского базара они просто притягивают нос.

– Если она пахнет так же нежно, как и поет, то позови ее сюда на корабль.

Но в это мгновение пение внезапно оборвалось, что удивило обоих. Черный Сэм вышел на палубу, шаря глазами по темной воде, чуть серебрящейся под лунным светом. Ни волны, ни плеска, как будто рука Господа протянулась с небес и, схватив певицу, унесла ввысь, в бесконечность.

– Ничего не могу понять, хозяин! – крикнул в сторону капитанской каюты Черный Сэм. – Она испарилась.

– Не переживай так, Сэм, – ответил Эли. – Утром мы будем в Макао и подцепим пару желтых розочек.

– Нет, это не для меня, хозяин, – сказал Сэм. – Понимаешь, – продолжал он, – я очень разборчив, если дело касается женщин. Как и тебе, хозяин, мне совсем не все равно, с кем миловаться. Здесь в этих гаванях они все очень разные – и по размеру, и по национальности, – от маленьких бирманских красотулечек до здоровущих дылд с Севера. Я даже знал одну женщину из Шанцы с ярко-рыжими волосами…

– А то я всего этого не знаю, – перебил его Эли, которому уже надоело выслушивать эти рассуждения.

– Женщина, которая бы меня возбудила, должна быть большой, чтобы было за что подержаться, а улыбка у нее должна быть широкой, как простыня пуританина, вот так-то!

– Ну, я не настолько разборчив, – сказал Эли, – главное, чтобы у нее было две ноги, ну и все прочее, остальное меня не волнует.

– Ну это-то ясно! Эти бабы появляются и исчезают, и ты берешь их, когда тебе здорово приспичит, и ты больше не можешь терпеть.

– Да ладно, кончай трепаться, – сказал Эли, растянувшись на койке.

– А что, разве не так? Вот взять тебя. Разве ты хоть раз брал женщину с удовольствием после того, как здесь на корабле побывала эта коротышка-англичанка? Ни разу. А ведь уже прошло несколько месяцев.

– Да у меня каждые две недели новенькая! Не говори глупостей!

– Но влюбился ты все же в эту конопатую. Признайся!

– Иди ты к черту! – сказал Эли.

– А помнишь, мы захватили торговое судно? Мы взяли их на абордаж, забрались на борт, захватили добычу, чтобы потом продать ее туземцам. На этом корабле были потрясающие бабенки – в жизни таких красоток не видывал. Но ты на них даже и не взглянул.

– Довольно!

– С тех пор как ты встретил ту девчонку, ты больше ни на кого и не смотришь. Я просто не могу понять – не такая она уж и красавица.

– Оставь ее в покое, – рявкнул Эли.

– Но ведь я же прав – разве не так?

– Она мне подходит, только я ей не подхожу.

– Откуда ты знаешь? Ты даже и не пытался.

– Она живет в другом мире, Черный Сэм.

– Ну уж конечно! Она живет на другой стороне залива, вот и все.

– Для меня это тысячи миль.

Наступила тишина. Голос Анны снова зазвучал в лунной ночи, как пение скрипичной струны, но они не слышали его.

После небольшой паузы Черный Сэм продолжал:

– Вот, значит, как! Если хорошенько подумать, то мы с тобой во многом похожи, Эли Боггз. Скоро я встречу молодую негритяночку с губами, как черные розы, и глазами, как огромные жемчужины, и когда я обниму ее, она поймет, что я – ее мужчина. И в один прекрасный день, хочешь ты этого или нет, ты увидишь, как улыбнется тебе веснушчатое личико… И это будет мордашка той девушки, которой ты позволил выскользнуть из своих рук, – но больше этого не повторится, хозяин. Понятно? Мне сказали об этом звезды. Она для тебя!

– Остынь немного, – сказал Эли, – давай побольше спать и меньше философствовать. У тебя слишком большой рот – как гальюн на нашем судне, так что лучше закрой его! – Черный Сэм удалился, широко улыбаясь.

Море было спокойно и неподвижно. Недавно прошел легкий дождик, слегка постукивая по крыше над спящим Эли.

Где-то там, на востоке, бушевал тайфун, вздымавший маленькие лодчонки и сампаны, чтобы через минуту разнести их в щепки своими мутно-серыми мощными волнами. Но в бухте Стэнли дул лишь нежный ветерок.

Неожиданно в иллюминаторе его каюты «Ма Шан» возникло лицо Анны – как мордочка какого-то морского создания, обрамленное мокрыми волосами. Ее волосы были мокрыми, а глаза внимательно оглядывали каюту, не упуская ни малейшей детали, в конце концов задержавшись на спящем. Потом лицо исчезло, как будто она снова опустилась в морскую пучину.

Затем все в этом мире как-то странно замерло, и в этой тишине Анна вошла в каюту. Он крепко спал и ничего не слышал, ее босые ноги бесшумно двигались по деревянным доскам. Но даже сквозь сон Эли почувствовал запах благовоний, который был знаком ему. Так пахло в зарослях около местных деревушек, где рос дикий мускус.

И Эли приснился странный сон… как будто он держит в объятиях девушку с длинными черными волосами и что это та англичаночка с веснушками. И вот она протянула к нему руку и дотронулась до его лица, и рядом с обветренной, небритой щекой оказалось что-то нежное и душистое, как лепесток розы. А там, где прежде был холод и пустота, чувствовалось тепло другого тела.

Это было странное и жутковатое состояние восторга, которое свалилось на него так неожиданно. Девушка что-то шептала ему в ухо… это был голос Милли Смит, вот она бежит по песку Лантау вместе с Эли. Он опять увидел маленькие фонтанчики песка под ее босыми ногами, как тогда, когда она бежала, и черные волосы развевались на ветру…

Но когда Эли открыл глаза, перед ним было совсем другое лицо. Лицо азиатской красавицы с миндалевидными глазами, уголки которых уходили к вискам. У Милли Смит было белое личико с нежными правильными чертами, а у этой девушки оно было смуглым и слегка обветренным, как у многих обитателей прибрежных сампанов, которые носят широкополые соломенные шляпы и болтают между собой на кантонском диалекте.

У Эли перехватило дыхание, он резко сел и уставился на лежащую рядом с ним женщину.

Анна Безымянная улыбнулась ему, ее белые зубы блеснули на загорелом лице.

– О Господи, Пресвятая Богородица и Иосиф! – воскликнул он. – И давно ты здесь?

– Уже четыре часа, – ответила Анна. – Я плавала в гавани, потом устала и приплыла на твое судно. Заглянула в иллюминатор и увидела, что ты спишь. Море холодное, я забралась и легла рядом с тобой, и вот я здесь.

– Ну-ка повтори, – сказал Эли.

– Ты позволишь мне остаться? Он с сомнением посмотрел на нее. Она продолжала:

– Я родилась на рыбачьем судне, море течет в моих жилах, я умею готовить и бросать сети, а еще штопать и шить, я однажды работала на пиратском корабле в северной части Бискайского залива. Но теперь у меня полоса невезения, и мне нужна работа. Капитан, может быть, я тебе пригожусь?

– Ни одной женщине еще ни разу не приходилось просить Эли Боггза дважды. Заметано.

 

20

В то утро, когда Анна Безымянная оказалась в постели Боггза, Мами Малумба в своей мансарде пребывала в прекрасном настроении.

– Радость моя, – сказала она Милли, – что за удовольствие торчать здесь в тоске и печали. Давай-ка сбежим из этого старого дома и оставим Джеймса Уэддерберна заниматься своими делишками. – Она взяла Милли за подбородок. – А что, если нам взять нашу лодку и поехать в «Домик отдыха» на остров Грин?

Милли в полном изумлении посмотрела на нее.

– «Домик отдыха»?

Мами внимательно посмотрела на нее. Поразительно, думала она, как лебедята превращаются в лебедей, и гадкие утята становятся райскими птицами.

Потому что некогда худая и нескладная школьница успела в полном смысле слова расцвести и могла соперничать с лучшими красавицами Гонконга. В своем белом, отделанном кружевами платье, хорошо облегающем ее стройную фигуру, она привлекала к себе на улице всеобщее внимание, тем самым добавляя седых волос своему мужу Джеймсу, которого она по-прежнему не подпускала к себе ближе чем на милю.

– Разве ты не знаешь? – спросила Мами. – Это часть имения твоего отца. Когда ему приходилось тяжело, он скрывался в этом «Домике отдыха».

– Один?

– Нет, конечно! Он всегда брал с собой пару служанок – чтобы готовили, обслуживали и все такое.

– Да, мужчины здесь своего не упустят!

– Мужчины здесь не упускают ничего, – сказала Мами. – Давай-ка отправимся в путь, пока солнце еще не так высоко.

Они спустились к пристани и взошли на «Поющий чайник» – небольшой пароходик, ослепительно белый и сияющий латунными деталями. Да, подумала Милли, во всем, что касалось собственности, ее отец денег не жалел.

Однако о самых неожиданных причудах ей еще только предстояло узнать.

Основным источником дохода для гонконгских торговцев в девятнадцатом веке был опиум. Однако после тайпиньского восстания против маньчжурской династии, в котором погибло шестнадцать миллионов человек, торговцы опиумом, от самых мелких и кончая крупными картелями, решили, что дело становится чересчур опасным.

Да, разумеется, небольшие партии опиума по-прежнему ввозились в Китай через мелкие порты – отчаянными головорезами вроде Эли Боггза, однако источник колоссальных прибылей быстро иссякал. Пытаясь сохранить прежние доходы, купцы искали другие способы наживы за счет Китая. Таким образом тайпиньское восстание способствовало развитию торговли другим товаром. На сей раз людьми.

Из-за наплыва беженцев из Китая население Гонконга увеличилось с двадцати двух тысяч в тысяча восемьсот сорок восьмом году до сорока тысяч в тысяча восемьсот пятьдесят пятом; когда мятежники разорили соседнюю квантунскую провинцию, город наводнили члены Триады (составившие основу тайных обществ Гонконга), тогда-то дельцы поняли, что при правильном подходе на этих бездомных иммигрантах можно нажиться не меньше, чем на опиуме.

– Можешь мне поверить, – говорила Мами на борту их пароходика, – когда дело касается денег, нет границ человеческой подлости. Твой папочка тоже не был обижен, когда Господь Бог распределял хитрость и коварство между смертными.

– А Джеймс?

– Как говорил мой бедный Растус, они одного поля ягодки – и твой муженек, и твой батюшка, действовали рука об руку.

Море играло под солнцем золотисто-зелеными переливами в волнах, расходящихся от носа кораблика, мелькали в прозрачной воде сотни мальков всех цветов радуги – жертвенная пища океана.

Милли видела, как на севере постепенно исчезает из виду плоский пустынный ландшафт Карлуна, на юге гористый пейзаж Гонконга сменился отдаленным силуэтом острова Грин. Увидя это, Милли вспомнила зеленые холмы Лантау, где она бегала по песку с Эли; воспоминания о нем постепенно стирались в ее памяти, хотя были ей и приятны, как и воспоминания о ее первой любви – Томе Эллери, – и все же от них щемило сердце.

Том лежит в могиле, с горечью подумала она, а что случилось с Эли? Уже больше года прошло с тех пор, как они расстались на празднике в честь Там Кунга. С тех пор там много всего произошло.

Ее мысли прервал голос Мами:

– Лучше бы тебе знать всю правду – твой папочка был не лучше других. А другие – вот вроде этого дьявольского отродья твоего Уэддерберна.

Кораблик причалил к пристани острова Грин, раздалась команда бросить швартовы, затем спустили трап, и они оказались на берегу. Почти сразу же они увидели «Домик Отдыха» – небольшой, но необыкновенно роскошный особнячок с черепичной крышей, со смотрящими вверх уголками – на манер пагоды, с фронтоном, украшенным золотыми драконами. К входной двери вели мраморные ступени.

Пройдя по великолепному сине-золотому ковру, они оказались в чудесной комнате с расписанным масляными красками в классическом стиле потолком. Над стенами, украшенными бесценными итальянскими фризами, парили фавны и обнаженные нимфы. Пол был выложен мраморными плитами, а украшенные замысловатыми эмалевыми узорами двери вели в другие комнаты. Все было чрезвычайно богато и роскошно.

– И это называется домиком? – спросила Милли.

– Некоторые называют его павильоном, – сказала Мами. – Может быть, тебе он и понравится, но мой Растус терпеть его не мог. Он три года проработал здесь управляющим, было у него шесть человек прислуги – от мальчиков на побегушках до самого дорогого в городе повара. Но твой отец наезжал сюда изредка – по воскресеньям.

– Со своими красотками?

– Ты быстро соображаешь! Но на всяких светских приемах тебе будет лучше помалкивать об этом.

– А ты? Ты часто сюда приезжала?

– Только по выходным, навестить Растуса. После его смерти я здесь второй раз.

В дверях появился тщедушный человечек. Мами обратилась к нему на кантонском диалекте, после чего тот исчез, но вскоре вернулся, неся в руках зажженный фонарь.

– Это мистер Сунг, домоправитель, – пояснила она. – Всю свою жизнь занимается только тем, что гоняет бродячих собак – вроде этих проныр из таможни. – Она тронула Милли за локоть. – Иди за мной, и я покажу тебе кое-что – у тебя просто волосы встанут дыбом. – Она что-то вскрикнула по-китайски и дала Милли ключ. – А теперь спустимся в подвал, – сказала Мами.

Пройдя по каменной винтовой лестнице, они оказались у массивной, обитой железом двери. При свете фонаря Милли увидела комнату, наполненную огромными бочками, аккуратно расставленными вдоль стен, – примерно по сотне бочек в каждом ряду, – ряду, – огромного помещения, противоположная стена которого терялась во мраке.

– Опиум! – сказала Мами, поднимая фонарь повыше.

– Опиум?

– Говорят, что война закончилась, и торговля прекратилась. Но каждую ночь приходит груз – из Индии на остров Грин. Корабль становится на якорь в бухте, затем все это грузится сюда. Здесь и хранится.

Мами показала в противоположный конец помещения, заставленного бочками.

– Вон там есть дверь, которая ведет прямо к причалу. Они доставляют это туда, перегружают и расставляют в противоположном конце. Самые богатые денежные мешки Гонконга считают, что они неплохо нажились на торговле опиумом, но им до этого далеко.

– О Господи, – прошептала Милли.

– Лучше, чтобы ты обо всем этом знала, – сказала Мами. – Нет предела подлости твоего мужа.

– И что же мне теперь делать?

Мами пожала плечами.

– Мой Растус хотел прекратить это дело – и оказался в могиле.

– Что? – вытаращила глаза Милли.

– Они его убили. Я предупреждаю тебя, девочка моя. Кто-то намекнул таможенному чиновнику, который совершал здесь проверку, а утром нашли два трупа: один – таможенника, а второй был мой Растус. Они говорят, что он умер от лихорадки, но я-то знаю правду. С этими парнями шутки плохи.

– И ты хочешь, чтобы я на все это закрыла глаза? Они же используют мои деньги!

– А что ты предлагаешь?

– Сообщить обо всем губернатору! Мами лишь усмехнулась.

– Но почему нет? – удивилась Милли. Разве здесь уже не действуют законы?

– Лапонька, – сказала Мами. – Я, конечно, не могу знать наверняка, но думаю, что он сам по уши во всем этом. Это же Гонконг, это тебе не школа в доброй старой Англии. Как только они поймут, что ты собираешься сделать, тебе перережут горло.

– И что же мне делать?

– Ничего. Сиди дома и наблюдай, как растет состояние компании «Смит и Уэддерберн». Ради себя самой. И помни: мой Растус попытался что-то сделать – и в награду получил порцию яда.

– Яда?

– Это здесь обычное дело, малышка. Немного насыпать в булочку или накапать в рот, пока человек спит. Мышьяк – в Китае пользуются этим средством уже тысячи поколений.

– Наверное, опасно было все это мне показывать?

Мами кивнула.

– Так зачем же ты это сделала?

– Из-за своего Растуса. Ты, девочка, должна сама для себя все решить, поскольку ты, я думаю, единственный порядочный человек среди тех, кто за последние сто лет приехал сюда. И хоть ты хрупкая, как былинка, а не побоишься разгрести всю эту помойку.

– Ты ошибаешься, – ответила Милли. – Я совсем не такая смелая, как Растус.

– Посмотрим, – ответила Мами. – Опиум – это еще не самое страшное. А вот слышала ты что-нибудь о торговле желтыми рабами?

– Вообще о работорговле слышала, но про «желтых рабов» – ничего.

– Скоро услышишь, – сказала Мами. – А теперь пошли наверх, не то эта старая лиса Сунг догадается, что мы что-то замышляем.

 

21

Ночная тишина и полная луна, светившая сквозь окно, оказывали на Милли свое обычное гипнотическое влияние. Она лежала на огромной как океан кровати в комнате, увешанной гобеленами, и смотрела на разукрашенный потолок. Со всех сторон в лунном свете мерцали бесценные вазы; статуэтки, изображающие древние азиатские ритуалы, стояли в нелепых и иногда очень фривольных позах. Милли подумала, что если бы отец увидел ее лежащей на этом матрасе, на котором он одерживал свои многочисленные победы, то инфаркт случился бы с ним гораздо раньше. Ну как могли сочетаться в одном человеке английский аристократ и грязный стяжатель и развратник?

Птицы не пели, и ее это удивило, поскольку ее сад в Гонконге был наполнен птичьими голосами. Эта тишина, которую нарушал лишь отдаленный шум прибоя, притупляла чувства Милли. Ей казалось, что лунный свет заключает ее в свои холодные объятия, так что она тоже стала как бы частью этого застывшего безмолвного мира.

Она уже совсем было заснула, но тут вдруг что-то заставило ее подняться и, накинув халат прямо на голое тело, выйти через застекленные двери на террасу.

Все казалось белым, все тени были смыты лунным сиянием; Милли стояла среди побегов вьюнков, закрывающих большую часть террасы. И вдруг воспоминания из далекого прошлого с печальной нежностью тронули ее сердце, как забытая чудная мелодия. И среди зелени вьющихся растений мелькнуло дорогое лицо – лицо Тома Эллери.

Она видела его очень ясно – его улыбку, его плохо различимые во тьме глаза, слышала его голос… «ну, Милли Смит, ну какую же чушь ты порешь».

Сейчас Милли опять держала его в своих объятиях, и шелуха от кукурузных початков в амбаре сквайра Олдройда, где они так невинно встречались, вновь посыпалась на нее. Глядя на рукав своего шелкового халата, она видела, как эта шелуха скользит по нему вниз, увлекая ее за собой в другую жизнь, чистую и светлую, далеко-далеко от этого места разврата. Она сняла шкурки с рукава и положила их себе на ладонь.

В ее ушах звучал голос Тома: «Я буду любить тебя всю жизнь… до самой смерти».

Она прошла в сад, сопровождаемая воспоминаниями о своей первой и единственной любви.

И внезапно она почувствовала какое-то необыкновенное чувство свободы, тело ее стало легким и совершенно невесомым, и Милли побежала. Она бежала по золотистым дюнам, окружавшим «Домик отдыха», затем спустилась к пляжу. Она зашла в плещущую воду по колено, затем по пояс, затем сбросила мешающий ей халат и нырнула прямо в волну набежавшего прибоя. Ее окутала темнота, она отдалась на волю вздымающихся волн, затем проплыла немного вперед, подальше от прибоя, и оказалась в спокойном безбрежном и вечном море. Она перевернулась на спину, чувствуя, как се обволакивают прохладные струи, и чуть зажмурилась от яркого света луны.

В тот момент, когда инстинкт заставил ее развернуться, чтобы плыть обратно в сторону пляжа, она почувствовала какое-то движение в воде, и под нее поднырнуло что-то гладкое и серое, затем это что-то тут же выскочило из воды с шумным всплеском. Большая рыбина подбросила ее вверх, но тут же подхватила ее голову, не дав ей захлебнуться. Из воды выглядывала забавная мордашка с хитрой улыбкой. Это был дельфин с острова Лантау, которого она встречала раньше, теперь он со своей подругой жил у острова Грин. Оба дельфина были донельзя рады встретить старую знакомую. Теперь они оба плыли по бокам от нее, как почетный эскорт. Метров за пятнадцать до того места, где она уже могла встать, оба дельфина повернули назад и поплыли обратно в морс, полагая, что исполнили свой долг и ясно выразили свои дружеские чувства.

С трудом дыша, Милли выбралась на берег, стесняясь своей наготы, но тут она увидела лежащий на песке халат, вынесенный прибоем, и накинула его на мокрое тело, чувствуя себя настоящей русалкой. И буквально в ту же секунду она увидела, что на песке что-то лежит… и не что-то, а какой-то человек.

Милли с опаской подошла к распростертому на песке телу. На нем были лишь рваные штаны, которые носят китайцы. Штанины все были изодраны в клочья. Она подошла к нему и коснулась пальцами холодного лица, с которого смотрели на звезды неподвижные глаза. Луна на мгновение скрылась, затем появилась вновь, и она хорошо теперь видела лицо мертвеца – совсем еще мальчик с пухлыми, не знавшими бритвы щеками. Азиат, погибший трагической смертью, поскольку руки его были скованы цепью.

Милли поднялась, не в силах оторвать взгляда. Мальчик в цепях, недавно утонувший, – но откуда? Кто заковал его в цепи? И нужно же было ему прибиться сюда, на остров Грин. Ее охватила жалость – ведь он чей-то сын, чей-то брат… Она положила руку ему на грудь, но тело было холодно, как лед. И вдруг, к своему ужасу, она услышала, что море выбрасывает на берег еще кого-то, только немного в стороне от них. Тело кидало на волнах вверх и вниз. Она видела, как из воды высовывается покрытая волосами рука, как будто зовя на помощь. Лицо было бородатым, и в глазах застыло выражение безумия. Это был уже не мальчик, а вполне взрослый мужчина. Набежавшая волна, наконец, выбросила его на песок. На нем тоже были кандалы.

И тут Милли увидела на фоне отдаленного берега материка, что по Западно-Ламмскому каналу двигается целый караван крупных джонок, поднявших паруса. Они шли в ряд, под полным парусом, их было шесть, и белая пена бурлила у них за кормой.

Милли выпрямилась, прикрывая глаза рукой от ветра и соленых брызг. Было ясно, что джонки шли со стороны Макао. Ненавидящие глаза двух мертвецов были устремлены на нее.

Может быть, это и есть торговля желтыми рабами, о которой шептались по углам? Торговля, на которой, как она знала, нажился ее муж, а ранее – ее отец?

Она медленно направилась на север, идя вдоль берега, так что огни с материка светили ей в спину, затем она перешла на легкий бег, чтобы побыстрей добежать до вершины скалы, откуда открывается широкая панорама Ламмского канала. Отсюда ей хорошо были видны приближающиеся джонки. Сила ветра направляла их на юг, но сейчас они двигались немного медленней. Люди на первой джонке делали какие-то сигналы фонарями, джонки зашли в бухточку, их перепончатые паруса начали опускаться.

В темноте, постепенно набирая скорость, поднялась ракета и исчезла во тьме. Затем, когда последняя джонка бросила якорь, еще одна. До ушей Милли донесся грохот якорной цепи. Она продолжала наблюдать за происходящим.

Она услышала какие-то крики и, скользя по траве, спустилась чуть пониже и спряталась за камнем. Сквозь расщелину в скале увидела картину, которая навсегда осталась в ее памяти.

В небольшой гавани расположились какие-то служебные постройки, чуть подальше был большой сарай. Когда причалила первая джонка и с нее был спущен трап, по нему стала спускаться колонна сбившихся в кучу людей, скованных цепями, грубо подгоняемая стражниками. Одного, который шел медленнее остальных, избили и сбросили в море.

Милли с ужасом поняла, что стала свидетельницей грязной торговли, наживы на человеческом горе, и равнодушный Парламент с губернатором Бонэмом во главе смотрит на все это сквозь пальцы…

Позже она узнала, что у здешних бизнесменов это называется «торговля свиньями».

Теперь, когда на австралийские фермы прекратилась поставка дешевого труда заключенных, для этой цели стали использовать этих несчастных беженцев. Таким образом было положено начало китайскому рабству, когда умирающие с голоду изгнанники китайских городов покупались за бесценок, их переодевали в более подходящую одежду, снабжали кое-какой едой и отправляли на поля Австралии или Южной Африки. Целые семьи, покидающие опустошенную голодом Квантунскую провинцию, поддавались искушению и жертвовали своей свободой, превращаясь в самых настоящих рабов. То, что увидела Милли, стало обычным промыслом в последние восемь лет: суда, задействованные в «торговле желтым товаром», покидали берега Китая сотнями.

В страшной тесноте, нередко закованный в цепи, сидел этот несчастный «груз» в вонючих, душных трюмах всего, что могло продвигаться на воде. Пунктами отправления были, в основном, порты вроде Амоя, Гонконга и Макао. Суда для таких путешествий обычно строились в Гонконге по заказу тех, в чьих руках и была сосредоточена эта торговля, лицензии же выдавались Морским департаментом колонии, главой которой был Джеймс Уэддерберн.

Прячась в тени, Милли добралась до окруженного колючей проволокой загона, на территории которого находилось что-то вроде барака, со стенками и крышей из циновок. Сквозь дыры в циновках она старалась разглядеть, что происходит внутри.

Сотни узников, в основном голых, лежали на нарах, расположенных в несколько ярусов. Между ними ходили стражники с дубинками, – это были «самсенги», головорезы из китайского тайного общества; «Триада» уже успела прочно утвердиться на улицах Карлуна, и приспешники, не скрываясь, прибрали к рукам проституцию, игорные дома и опиумные притоны – и все под защитой британского флага. Милли почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Она повернулась и побежала в сторону пляжа.

Через некоторое время она подошла к главному входу в «Домик отдыха» с колоннами и портиком, там стоял старый Сунг, как будто специально поджидая ее. Он стоял в величественной позе, сложив руки на груди и, низко поклонившись, спросил:

– Изволили купаться, госпожа?

– Да, купалась, – сказала Милли и хотела пройти мимо, но он преградил рукой ей дорогу. – В такое время?

– Когда хочу, тогда и купаюсь. – Она с вызовом посмотрела на него.

– Хорошо купаться с дельфинами. С дельфинами хорошо играть в воде. Хозяин, ваш отец, часто ходил плавать и играть с дельфинами.

– Несмотря на мертвецов на берегу? Морщинистое лицо Сунга выразило крайнее удивление.

– Мертвецов? Этого не может быть!

– Там лежат двое мертвых мужчин, и руки их скованы цепями.

Он улыбнулся, обнажая желтые неровные зубы.

– Ну что вы, госпожа, это луна так на вас подействовала. Этого не может быть!

– Тогда пойди и посмотри сам. – Она повернулась и пошла к берегу. Старик двинулся за ней.

– Ну вы же понимаете, что иногда рыбаков смывает в воду. И ваш отец всегда приказывал достать гроб и подобающим образом их похоронить. Он сам оплачивал похороны. Но чтобы в цепях? Нет, такого не бывало!

– Сейчас увидите, – сказала Милли. Когда они пришли на место, она указала ему на два мертвых тела, которые лежали у самой воды, омываемые волнами.

– Но вы же говорили о цепях? Где эти цепи? – Сунг тронул ногой одного из мертвецов, затем наклонился и перевернул тело. Это был тот, что помоложе. Мальчик.

Цепей не было.

– Когда я их увидела, на них были цепи!

– Да что вы, госпожа, вы просто ошиблись!

– Ничего я не ошиблась! – сказала Милли и пошла прочь, бросив через плечо: – Как следует похороните их – и пришлите счет мне, понятно?

– Да, да, все понял, – ответил мистер Сунг.

Мами уже ждала ее, она терпеливо выслушала рассказ Милли.

– Это страшное место, дитя мое. Разве я тебе не говорила?

– Оно не просто страшное, это прибежище преступников!

– Возможно. Послушай моего совета и забудь про все это.

– Забыть?! У меня под носом торгуют рабами, чтобы увеличить мое состояние, а ты говоришь мне, чтобы я об этом забыла?

– Может быть, твой муж ни о чем не знает, так что не надо особенно кипятиться.

– Как это не знает?! Ведь твой Растус говорил, что Джеймс и мой отец одного поля ягоды.

– Это касалось торговли опиумом, в ней, да, возможно. Но о рабах он никогда ничего не говорил.

– Ничего, скоро мы все разузнаем.

– Не делай ничего, пока не будешь уверена, что ты в безопасности, не забывай об этом, – ответила Мами. – Люди здесь исчезают, даже если просто неосторожно обронят слово, – не забывай, что случилось с моим Растусом.

– Не забуду, – сказала Милли.

 

22

Вернувшись домой в конце недели, Милли обнаружила, что ее супруг стал относиться к ней с подозрительной любезностью.

– Скоро, – сказал Джеймс, когда они прогуливались в саду, – будет праздноваться годовщина освящения нашего собора. Будут важные персоны. Нас там венчали, ты помнишь?… Иногда мне кажется, что ты просто-напросто забыла об этом…

Затем он продолжал, уже более сухо:

– В праздничные мероприятия входит также прием в резиденции губернатора, мы как-то раньше все время пропускали подобные приемы.

– И будем пропускать и дальше, – резко сказала Милли.

– Ну подожди, будь благоразумной. Я возглавляю Морской департамент и, стало быть, подчиняюсь губернатору!

– Возможно. Ты, а не я.

– Иногда я не в силах уловить смысл в твоих поступках. И мне часто приходит в голову – пойми меня правильно, – что ты еще не до конца оправилась от своего нервного расстройства. Психическое расстройство – это такая штука. Я ведь не прошу многого. Губернатор очень высокого мнения о моем ведомстве, – продолжал он, – вот с предыдущими властями у меня были некоторые размолвки, а этот губернатор относится ко мне совсем иначе. Так что не исключено и рыцарское звание. Представляешь – Сэр Джеймс Уэддерберн – в этом что-то есть.

– Особенно на это не рассчитывай, – сказала Милли.

– Ты против титулов?

– Вот именно, особенно насмотревшись на этот маскарад из «дам» и «господ» здесь.

Джеймс взорвался.

– Твое отношение к людям не делает тебе чести! Да, многие баронеты там, дома, возможно, получили свои титулы незаслуженно, но этого нельзя сказать про тех, кто служит в колониях, – мы все здесь благородные почтенные люди.

– И поразительно богатые!

– Ну и что из этого?

– А то, что это богатство нажито на торговле опиумом и ведении ненужных войн.

– Милли, ты еще слишком молода и многого не понимаешь! Вся торговля ведется на законных основаниях. Если бы мы не поставляли в Китай опиум, то это бы делали португальцы, только в еще более крупных масштабах.

Остановившись у плетеного столика, стоящего на веранде, он плеснул в стакан виски и с шумом выпил его.

– Надеюсь, что в эти дела никто не будет мешаться, – сказал он. – А то в Гонконге стали происходить странные вещи.

– Я бы поняла китайцев, если бы они перетравили половину из нас!

Недавно в Колонии было несколько случаев отравления. Один пекарь по имени А Лум решил избавить Гонконг от «Белолицых Дьяволов» (так местные жители именовали европейцев), отравляя хлеб, который он отпускал иноземцам. Однако в своем благородном порыве он перестарался, кладя слишком большую дозу мышьяка в каждую булку, в результате чего тех, кто их ел, начинало сильно рвать, что и избавляло организм от смертельного яда раньше, чем он начинал действовать.

А Лум теперь, ожидая суда, уверял всех, что совершил ошибку, и приносил извинения всем пострадавшим, включая Мами, до сих пор еще не оправившуюся от отравления.

Джеймс что-то проворчал и набрал полный рот виски, раздув щеки.

– Отличный виски, – сказал он.

Милли бросила взгляд на мужа. За время супружества он как-то постарел, этот неудачный брак наложил отпечаток на его лицо. На полноценные супружеские отношения он не был способен, а его жалкие попытки вызывали у Милли презрение, постепенно перешедшее в отвращение. До нее доходили слухи, что у ее мужа есть любовница. Такие как он, думала Милли, пытаются стимулировать свою слабеющую мужскую силу с помощью чисто животной чувственности, им дела пет до любви и нежности.

Интересно, думала Милли, а каким любовником был бы Эли? Порой ее собственные мысли шокировали ее, но она ведь была женщиной, и ей хотелось большего, чем ей мог предложить Джеймс Уэддерберн.

Они бесцельно бродили по саду. С моря дул довольно сильный порывистый ветер, отчего губы становились солеными. Где-то в Южно-Китайском море бушевал осенний тайфун Мэри (они почему-то всегда давали им женские имена, Милли никак не могла понять почему). Вечернее небо отливало бронзой.

Когда обрушивался тайфун, маленькие рыбачьи лодки затаскивали в специальные сарайчики, а большие суда укреплялись дополнительными якорями, предварительно свернув и убрав паруса. С пика Ричмен сползали сели, крушащие все на своем пути. Жителей буквально выбрасывало из глинобитных хижин, их искалеченные трупы покрывали склоны горы. Затем приходили спасательные отряды; детей – а они всегда погибали в первую очередь – уносили и хоронили на небольших кладбищах, расположенных у подножья гор.

Но люди выживали даже после самых страшных ураганов. Во время последнего тайфуна маленькая голландка убежала от родителей и оказалась в эпицентре в тот момент, когда ураган на мгновенье замер, прежде чем разыграться с новой силой. Эту двухлетнюю крошку последний раз видели в квартале Красных Фонарей Виктории, через три дня ее перестали искать, решив, что дело безнадежно, а еще через день ее принес старик-нищий, выхвативший ее у ветра. Он притащил ее в свою жалкую лачугу, накормил и переодел, даже постирал ее запачканное платьице, а потом доставил убитым горем родителям.

Спасение маленькой голландочки возродило в сердце Милли веру в человеческую доброту и благородство. Даже в Гонконге, где царит беззаконие, торговля опиумом и проституция – все это под британским флагом, – существует беспредельная доброта и мужество. Если презираемый всеми нищий, рискуя своей жизнью, спасает ребенка, значит, еще не все потеряно.

Сейчас, гуляя с Джеймсом, она напомнила ему об этом случае.

– А, да. Я слышал про эту историю в нашем клубе.

– Ты не находишь, что это прекрасно?

– Прекрасно?

– Но ведь китайцы нас ненавидят, это же общеизвестно. Вот тот булочник, например, тот, которого собираются судить за отравление европейцев… И все же этот старый нищий китаец спасает одного из наших детей.

– А почему он не должен был этого делать? – Он взмахнул рукой. – Девочке не было и трех лет! Это его долг – спасти ее.

Их разделил порыв ветра. Она произнесла, не скрывая презрения:

– По-моему, ты не понимаешь меня. Джеймс пожал округлыми плечами.

– Прекрасно понимаю. Просто нищий нашел потерявшегося ребенка. Он был обязан подобрать ее, и он это и сделал. Насколько я понял, они дали ему за это десять долларов. А я бы ничего не дал. Вот если бы он этого не сделал, я бы выпорол его.

Она отошла от него. Он бросил ей вслед:

– Ну и что я такого сказал, черт возьми? Стоит мне сказать хоть что-нибудь, с чем ты не согласна, ты готова растерзать меня, Милли!

Но она уже скрылась, сбежав от него к ручью, и, стоя там в одиночестве, наблюдала за игрой воды. Холодный ветер плеснул ей в лицо – точно брызги ледяного шампанского…

К ней подошел запыхавшийся Джеймс.

– Ну что я такого сказал, что тебя разозлило?

– Какая разница…

– Так ты пойдешь со мной на прием в собор? Хоть эту малость ты можешь для меня сделать? Все уже сомневаются в том, что я женат.

– Мами плохо себя чувствует, я не хочу оставлять ее одну.

– Может быть, ты попробуешь придумать более убедительный предлог?

Милли решила переменить тему разговора.

– Джеймс, что происходит на острове Грин?

Он сразу же насторожился, и Милли рассказала ему о том, как нашла на берегу двух мертвецов.

– Ах, это. Мы находим утонувших рыбаков почти каждую неделю. Это из-за тайфуна – течение несет их на берег вдоль канала.

– Это были не рыбаки. Это были узники в кандалах!

Он посмотрел на нее с недоверием.

– Ты, наверное, ошиблась. Ты говоришь, в кандалах?

– У них обоих были цепи на руках.

– И ты об этом кому-нибудь говорила?

– Мистеру Сунгу, смотрителю «Домика отдыха». Джеймс осушил стакан, который он держал в руке.

Лицо его выражало полнейшее недоумение. Или он действительно не знает, что творится на острове Грин, или же – просто очень искусный притворщик.

– И что сказал Сунг?

– То же, что и ты. Я, мол, ошибаюсь. И я повела его посмотреть на тела. Но к тому времени – а прошло всего около часа – цепи были сняты. И на берегу лежали лишь два мертвых рыбака.

– Мне очень жаль, что тебе пришлось пережить такой ужас, – ласково сказал Джеймс. – Остров Грин – это дурное место; когда-то очень давно там работали заключенные. Я никогда не мог понять, почему твой отец выбрал для отдыха такое место, где страдало столько несчастных.

Милли ужасно хотелось выложить ему всю правду. Или он был последним идиотом, если позволял у себя под носом совершаться подобным преступлениям, или же действительно ни о чем не подозревал. Однако она преодолела свой порыв и решила пока помалкивать о торговле желтым товаром. Если она станет действовать слишком настойчиво, это может его разозлить. Но почему он так невозмутим? Ведь обычно, стоило ей резко высказаться, он тут же начинал скулить и возмущаться, причем чем больше он выпивал виски, тем жалобнее скулил, а в то утро он выпил порядочную дозу. Наступило молчание, в котором явственно чувствовалось напряжение.

– Милли, я в самом деле думаю, что тебе стоит еще разок показаться доктору Скофилду, – сказал Джеймс. – Может быть, у тебя галлюцинации.

– У меня же есть глаза, – возразила Милли. – Говорю тебе, я видела то, что видела*. Двух мужчин, закованных в цепи – могу еще раз это повторить.

Он поморщился.

– Очень надеюсь, что ты не станешь повторять этого вне дома. Это может вызвать самые ужасные последствия.

– Но ведь это правда, и я буду говорить об этом.

– Только попробуй – и ты выпустишь джина из бутылки. Политическая ситуация здесь очень тревожная. Разговоры о закованных в кандалы узниках на нашем острове могут нанести огромный вред компании «Смит и Уэддерберн». Не забывай, она ведь и твоя.

– Значит, мы просто их похороним и обо всем забудем, да?

– Мы их похороним как положено. Твой отец всегда считал своей обязанностью позаботиться об этом, и кроме того, он частенько находил их семьи и давал им денег. – Он глубоко вздохнул и добавил – Утонувшие китайские рыбаки – это одно, дорогая моя, а вот утопленные узники в кандалах?.. Помилуй нас Бог! Уж «Чайна Мейл» воспользуется этим!

– Так, значит, ты ничего не станешь делать? Джеймс выразительно пожал плечами.

– Пусть с этим разбирается мистер Сунг. Он знает, что я от него хочу и как поступить.

– Не сомневаюсь.

– А пока… – он коснулся ее щеки своим толстым пальцем, – будь умницей и держись оттуда подальше, пока все не утихнет.

В это мгновение на лужайке показался мальчик-слуга Танг.

– Да? – произнес Джеймс, повернувшись к нему.

– Мисси Мами, экономка, она зовет госпожу, сэр.

– Скажи ей, что я иду, – сказала Милли.

– И не забудь, о чем я тебя просил, – сказал Джеймс. – Тебе будет полезно проконсультироваться у доктора Скофилда. Ты уже больше месяца сама не своя. У тебя полная апатия, никаких интересов за пределами дома. К сожалению, у нас с тобой мало общего, но я уверен, что нужно только приложить самые минимальные усилия, чтобы у нас наладились нормальные супружеские отношения.

Его любезный тон вызывал у Милли еще большее отвращение. Теперь она была убеждена, что он прекрасно знает о том, что происходит на острове Грин, о мертвецах, о торговле китайцами и обо всей этой отвратительной жестокости.

Джеймс с улыбкой смотрел ей вслед, теребя очки.

 

23

Собор св. Иоанна был переполнен. Повинуясь торжественности момента, все собравшиеся сидели в полной тишине; сидя рядом с Джеймсом, Милли слышала только поскрипывание подмостков и жужжание здоровенных мух.

Все совершалось строго по неписанным гонконгским правилам. Губернатор с супругой был в отпуске, мистер Альфред Деннинг, вторая по важности персона, исполнял в отсутствие сэра Бонэма обязанности губернатора. Он с женой сидел в первом ряду. Он пока еще не привык к своему высокому положению, поскольку до этого его не один раз обходили при назначении на пост губернатора чиновники из Иностранного отдела. Его супруга, толстушка с весьма объемистой талией, характерной для многих немолодых дам колонии, с отстраненным видом наблюдала за происходящей церемонией, поскольку губернатор с супругой должны были вернуться в это утро.

За ними сидели «хозяева жизни» – крупнейшие дельцы от бурно развивающейся экономики Гонконга, купающиеся в деньгах и роскоши. Их сопровождали законные супруги – любовниц они оставили дома, в великолепных особняках на Бонэм Прайя. Это был район, отвоеванный китайскими строителями у океана.

Первые пять рядов были закреплены за европейцами, следующие десять – за китайцами. В основном это были компрадоры, местные торговцы. Они сидели в окружении бесчисленных ребятишек, с трудом дыша из-за своей тучности, пытаясь хоть немного ослабить галстуки.

В терпеливом молчании сидели китайские дамы. Первые жены принимались гонконгским обществом, но местные традиции позволяли иметь и вторых, более молодых жен.

Морщинистые, располневшие, часто отвергнутые мужьями, первые жены принимались английскими дамами с любезностью и сочувствием, в то время как «звездочки» (прозвище для наложниц и любовниц) ни на какие официальные мероприятия не допускались.

По существующим местным законам вторая жена и наложницы имели те же права, что и первая, однако с ней можно было развестись по самому ничтожному поводу, даже на основании сплетен. Но тем не менее они тоже сидели здесь, позади от старших жен.

За теми китайцами, чья деловая хватка позволила им на равных войти в правящую элиту, располагались одетые в синюю форму моряки пли солдаты в хаки, с ними были их то и дело шушукающиеся жены и шумные ребятишки, которых пытались угомонить их туземные няньки. Ну а в задних рядах сидели гражданские – мелкие чиновники с красными вспотевшими шеями. Все вслушивались в нарастающие звуки органа, наполняющие тишину, и глазели на толпу, освещенную золотым светом, пробивающимся сквозь окна.

Джеймс с Милли сидели в первых рядах, сразу сзади них расположились Джардин Майтесон, Баттерфилд и Свайер, а также группа торговцев – азиаты и евразийцы со своими смуглыми красавицами родом из Португальского Макао. Таким образом, все это собрание как бы воплощало суть Гонконга той поры – здесь присутствовали все до одного жрецы Бога Прибыли.

«Боже, храни Королеву» – раздался звук труб и барабанов, и послышался топот множества обутых в сапоги и в шелковые туфельки ног: все присутствующие почтительно встали со своих мест, затем сели опять, и тут поднялся Джеймс Уэддерберн, начальник Морского департамента. Он с достоинством прошел вперед и обратился к собравшимся.

Услышав голос мужа, Милли вся напряглась и сжала кулаки.

– Начинаем со Стиха Девятнадцатого Шестой главы Евангелия от Матфея. «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут. Но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляет и где воры не подкапывают и не крадут.

Ибо, где сокровища ваши, там будет и сердце ваше…»

В это мгновение Джеймс поднял голову, и его глаза встретились с глазами Милли, ярко освещенной солнцем. Перед ее мысленным взором стояло лицо мертвого мальчика, закованного в цепи.

Джеймс продолжал читать:

– «Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело будет светло… Если же око твое будут худо, то все тело твое будет темно… Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне… ибо завтрашний сам будет заботиться о своем…»

Он закрыл книгу.

Милли показалось, что освещенный солнцем собор эхом отозвался на его последние слова, и тут же ей в голову пришли другие слова:

«Так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония.

Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры…»

Все лицемеры!

Когда ее муж вернулся на место, она встала и, не обращая внимания на устремленные на нее взгляды, прошла по проходу к входной двери. Каблуки стучали по холодным мозаичным плитам, когда она уходила от царившего здесь разложения навстречу солнечному дню.

Резиденция губернатора располагалась посредине ухоженного парка рядом с Ботаническим садом и была известна как «Дом с флагштоком».

Здесь у колонн фасада со всеми надлежащими почестями встречались знатные гости. В коридорах звучали голоса многочисленных послов и консулов из самых различных стран, стремящихся отдать дань уважения загадочному авантюрному государству Гонконг.

Милли помогли выйти из нарядно украшенного зеленого с золотым портшеза со множеством красных подушек, – моряки в парадных мундирах тут же вытянулись по стойке смирно, когда Джеймс повел мимо них Милли, чтобы представить заместителю губернатора.

Стройные красивые девушки-американки, приехавшие сюда на лето и соперничавшие друг с другом, разговаривали в нос со своими спутниками в военной или морской форме; одетые в шелковые одежды индийцы с равнодушным видом разгоняли большими опахалами душный горячий воздух в уже заполненном народом Банкетном зале.

– Мистер и миссис Джеймс Уэддерберн! – возвестил распорядитель.

– А, миссис Уэддерберн, как себя чувствуете? – Заместитель губернатора поцеловал ее обтянутую перчаткой руку. – Наконец-то мы имеем удовольствие видеть вас. Вы окончательно оправились?

– Оправилась?

Вмешалась его жена миссис Деннинг:

– Мы знаем, что вам нездоровилось, дорогая, мы заметили, что вы сегодня ушли из церкви пораньше.

– Это из-за жары, – сказал Джеймс.

– Вы здесь знаете кого-нибудь?

– Почти никого, – ответила Милли.

– Как только я завожу речь о каком-нибудь светском мероприятии, у моей жены находится предлог не ходить, – поспешно вмешался в разговор Джеймс.

– Я бы тоже так делала, если бы у меня была такая возможность, – откликнулась миссис Деннинг. – Служба в Колонии не способствует установлению продолжительных дружеских отношений – сегодня здесь, завтра – там. Отношения между людьми здесь очень поверхностны. Вы совершенно правы, миссис Уэддерберн, что держитесь в стороне. О Боже, как бы я хотела последовать вашему примеру!

Милли мысленно отметила, что миссис Деннинг вызывает у нее симпатию.

– Так вы теперь освободились наконец от этих эскулапов, дитя мое?

– Если бы еще можно было освободиться от жары!

– Да, очень бы неплохо! Ваш муж сказал нам, что ваши нервы уже почти в порядке.

– Нервы?

– Разве вы страдали не от нервного расстройства?

– Упаси Господь! И при чем здесь эскулапы? Я не показывалась врачам уже года два!

– Тогда у нас есть надежда видеть вас почаще, – сказал мистер Деннинг. – Между прочим, может кто-нибудь мне объяснить, почему эти американцы обязательно должны говорить в нос?

– Дорогой, боюсь, что с такими как у тебя дипломатическими талантами тебе не сделать карьеры, – сказала миссис Деннинг. – А мне они кажутся просто очаровательными. Пойдем, мы должны не забывать и об остальных гостях, – и она увела мужа.

Милли даже не обратила на это внимания. Она смотрела во все глаза на человека, стоявшего у дверей. Она повернулась к мужу, глаза ее сузились:

– Кто этот человек?

– Который? – приблизился к ней Джеймс.

– Вон тот высокий, светловолосый, у дверей. Человек стоял неподвижно. Держа в руке стакан, он также рассматривал присутствующих.

– Кто это?

– Брунер.

– Кто?

– Ганс Брунер.

– Что он здесь делает?

– Ты его знаешь? – Джеймс почему-то сильно понизил голос. Кругом царило веселое оживление – слышались голоса, раздавался звон бокалов, чей-то смех.

– Я очень хорошо его знаю, – сказала Милли. Джеймс попытался сквозь толпу разглядеть этого человека.

– Я бы его всюду узнала, – добавила она. Джеймс взял ее под локоть и быстро повел прочь.

– Этого не может быть. В самом деле, ты меня иногда просто поражаешь!

Милли задержала проходящего мимо слугу и спросила его:

– Ты случайно не знаешь имя того человека, что стоит у дверей?

Тот повернул голову, пытаясь разглядеть сквозь толпу того мужчину.

– Вон тот, высокий, со светлыми волосами – вон, смотри! – указала она ему.

– Подождите, – сказал официант. – Я сейчас выясню, госпожа, – и исчез в толпе.

– Послушай, ну как ты можешь знать здесь хоть кого-то? – раздраженно произнес Джеймс. – Ты же годами никого не видишь.

– Это Ганс Брунер, – сказала Милли. – Он был первым помощником капитана О'Тула на «Монголии».

– О Господи, – произнес Джеймс. – Только не это. Милли повысила голос:

– Я же говорю тебе, что это он! Я же не идиотка, Джеймс. Я была на «Монголии». Я разговаривала с ним, обедала с ним!

Джеймс беспокойно провел рукой по редеющим волосам.

– Но она же пошла ко дну!

Он почти выкрикнул эту фразу, и стоящие рядом люди с любопытством посмотрели на него. Джеймс добавил, уже потише:

– Это чертово судно затонуло, ты разве забыла? И никто не спасся.

– Но его же на корабле не было! – Расталкивая группки людей, расплескивая вино, Милли направилась в сторону двери со словами: – Брунер! Ганс Брунер! – но тут столкнулась лицом к лицу с мистером Деннингом.

– А, миссис Уэддерберн! Встретили приятеля?

– Да… вон тот человек у входа. Я его знаю.

– Который?

– Тот высокий, светлый, он один.

– Акил? Вы знакомы с Акилом? Зная его репутацию среди дам, это кажется более чем вероятным. – Беря Милли за руку, Деннинг повел ее к нему, радостно восклицая: – Акил, я вас поздравляю! Вы одержали еще одну победу. – Он коротко поклонился высокому мужчине со словами: – Позволь представить тебе миссис Уэддерберн, жену Джеймса, моего прекрасного начальника Морского департамента.

Обращаясь к Милли, он произнес:

– Акил Тамаринс, посол Голландии в Пекине. Мужчина вежливо поклонился и, взяв руку Милли, поднес ее к губам. Его серо-голубые глаза пристально смотрели прямо ей в лицо, но тут он сказал с сильным акцентом:

– Очень рад, мадам, но, боюсь, вы ошибаетесь. – Обернувшись к Джеймсу, он спокойно произнес: – Вы сорвали эту розу в Голландии? Не только в Англии растут такие красавицы.

– Какой сюрприз, мистер Брунер, – сказала Милли.

– Мадам, говорят, у каждого человека есть в мире двойник. Уверяю вас, мы никогда с вами не встречались.

– Черт бы вас побрал, Брунер! – сказала Милли.

– Успокойтесь, миссис Уэддерберн! – послышался голос Деннинга. – Это просто неслыханно. Посол же сказал, что не знает вас.

– Очень даже знает! – ответила Милли. – Что здесь происходит? – Она пристально взглянула на их непроницаемые лица.

– Ты просто ставишь нас обоих в дурацкое положение, вот что происходит, – прошипел сквозь зубы Джеймс. – Мы сейчас же уходим!

– Бедняжка, – произнесла миссис Деннинг, когда они ушли. – Я слышала, что у нее нелегкий характер.

– Это из-за погоды, дорогая, – ответил ее супруг. – Действительно, жара невыносимая.

– Бедное дитя нездорово.

– Говорят, она вышла в свет в первый раз после нервного расстройства, – заметил кто-то.

– Нервное расстройство, – сказал еще кто-то, – всегда ужасно, особенно если речь идет о такой молодой девушке.

– Больше всего мне жаль Джеймса, – сказал Деннинг. – Говорят, он делает все возможное, но никакого прогресса. Лично я считаю, что ей лучше всего было бы уехать обратно в Англию.

Кто-то, слегка понизив голос, произнес:

– По словам доктора Скофилда, у нее в школе была какая-то скандальная история. Как раз незадолго до смерти ее отца. И в своем завещании он высказал пожелание, чтобы она приехала сюда и жила под присмотром мистера Уэддерберна.

– Что имеется в виду под присмотром: духовное руководство, дружба?

– Ну да, что-то в этом роде. Но потом он на ней женился, но по всей вероятности, брак не очень удачный.

Тут Деннинг подошел к Брунеру. – Я могу переговорить с тобой наедине, старина?

 

24

Еще до прихода доктора Скофилда Милли поняла, что состояние Мами ухудшается. Об этом свидетельствовала ее смертельная бледность, выдававшая сильную слабость, которую вызвало отравление.

– В се возрасте с этим нелегко справиться, – сказал доктор. – Отравление мышьяком всегда очень опасно и может иметь самые тяжелые последствия. Обычно при передозировке начинается сильная рвота, при которой происходит освобождение от яда, но у вашей прислуги все прошло не так удачно.

– Она не прислуга! Это мой единственный на свете друг, – сказала Милли.

Прошло уже три недели со дня ареста хлебопека А Лума. И в то время как большинство других его жертв среди европейцев поправились, Мами, казалось, слабеет все больше и больше.

– Я хочу, чтобы ее лечили здесь, – сказала Милли. – Это не лучшее для нее место. В новой больнице она сможет быть под наблюдением все двадцать четыре часа в сутки.

– И надолго ей придется туда лечь?

– Примерно на неделю, и она выйдет совсем другим человеком.

– Что ты об этом думаешь? – наклонилась над больной Милли.

– Это правда, что они собираются повесить этого Лума? – прошептала Мами.

– Я бы сама это сделала, если бы смогла, – сказала Милли.

– Что вы там говорили об этой больнице с доктором?

– Это для твоей же пользы, – беспомощно произнесла Милли.

– Меня положат в больницу, а оттуда меня вынесут вперед ногами, – слабым голосом прошептала Мами, откидываясь на подушки.

– Ну перестань, Мами, – Милли наклонилась над ней и сжала ее руку, но та продолжала, еле сдерживая слезы:

– Если бы мой Растус был здесь, он бы не позволил забрать меня в больницу. Никогда!

– Мами, но будь же благоразумна!

– Скажи это своему врачу, а не мне. Я уже много лет ложусь в эту кровать. Когда-то я ложилась в нее вместе с Растусом. Как только вы вытащите меня из нее, я окажусь в могиле.

Ее натруженные руки, лежавшие поверх белой простыни, дрожали.

– Мами, ты мне доверяешь? – тихо спросила Милли.

– Тебе, родная, я доверяю, а этому типу Скофилду – нет. Я больше не доверяю английским врачам. Если эта старушенция достанется им на растерзание, они ее живьем съедят.

– Мами, ну что за глупости ты говоришь!

– А поскольку я тебе полностью доверяю, то обещай мне кое-что.

– Все что угодно.

– Если мне придется на следующей неделе пуститься в плавание по реке Иордан, то положите меня вместе с Растусом на острове Грин. Ты же не забыла, что его они тоже отравили?

Милли погладила ее по голове, чувствуя, как по щекам текут слезы.

– Никуда ты не поплывешь, тем более туда, где сейчас твой Растус, – прошептала она. – Послушай! Отправляйся с доктором Скофилдом в больницу, а через неделю мы заберем тебя оттуда веселую и здоровую. Я тебе обещаю.

Мами не ответила.

Выйдя из комнаты больной, Милли со Скофилдом прошли на террасу.

– А вы? Как вы? – спросил доктор.

– Лично я не ела отравленного хлеба, если вас интересует именно это.

– Я имею в виду совсем другое, и. вы прекрасно меня понимаете, милая леди. Сегодня утром я виделся в клубе с Джеймсом, и он сказал мне, что у вас опять появились галлюцинации.

– Опять? – переспросила Милли. – Что-то я не припомню, чтобы я когда-либо страдала от них.

– Мистер Уэддерберн говорил мне совсем другое.

– Меня уже больше не удивляет ничего, что говорит мой муж. – Милли опустила глаза.

– Что вы хотите этим сказать?

– Это неважно.

– А что вы скажете об этих закованных в цепи мертвецах, которые вам привиделись? – И что именно вас интересует?

– Вы действительно уверены, что видели их?

– Разумеется.

– В цепях? Возможно, просто погибшие рыбаки – но уж, конечно, не в цепях!

Они прошлись немного по дорожке сада. Воздух был прохладный после дождя, в природе чувствовалась осень.

– У них были цепи на запястьях, – сказала Милли. – Я рассказала лишь о том, что видела своими глазами.

Они вернулись в дом в полном молчании, наконец доктор нарушил его:

– Миссис Уэддерберн, постарайтесь не злиться на тех, кто вам не верит, когда вы делаете столь неожиданные заявления. Погибшие моряки – это да, их выбрасывает на берег острова Грин довольно часто, но не в цепях!

– Нет, в цепях! – убежденно произнесла Милли. Он тихо ответил:

– Не надо стыдиться delirium tremens. Это довольно часто встречается у людей, перенесших психическое расстройство.

– У меня никогда в жизни не было психического расстройства!

Скофилд тихо засмеялся.

– Ну вот видите! Стоит только намекнуть на проблемы с психикой, как вы тут же выходите из себя. Вы же прекрасно знаете, что ваша болезнь накануне вашего отъезда из Англии была вызвана острым психическим расстройством.

– Это неправда!

– Миссис Уэддерберн, одним из явных признаков нарушения психики являются постоянные заявления пациента о том, что с ним все в полном порядке. Сумасшедшие всегда твердят о том, что они совершенно нормальны! Никто, конечно, не говорит, что вы – сумасшедшая, но печальные происшествия, вроде смерти Тома Эллери, например, могут вызвать острые нарушения психики.

– Если вы говорите о нарушениях психики, то, мне кажется, более подходящим пациентом для вас будет Джеймс. Его галлюцинации прячутся на дне бутылки!

– Дьявольское зелье. Да, я это заметил. – Он задумчиво потер подбородок.

– Так что вам бы лучше было заняться не мной, а Джеймсом, – сказала Милли.

– Да полно вам, будьте же справедливы! Джеймса не приветствовала живая лиса, тут же неизвестно почему скрывавшаяся в клубах дыма, он не находил на пляже закованных в цепи заключенных, и не Джеймс заявил в присутствии заместителя губернатора, что хорошо знает человека, которого ранее и в глаза не видел.

– Меня ничто и никто не заставит поверить… – начала Милли.

– Миссис Уэддерберн, вы опять подтверждаете мои слова! С теми, кто страдает от галлюцинаций, всегда так – ничто не может их убедить в том, что им необходима медицинская помощь!

– Я узнала Ганса Брунера, как только его увидела! Я не ошиблась!

Скофилд лишь беспомощно развел руками.

– Я видела именно его! – воскликнула Милли. – Я сразу же его узнала, и никто не сможет убедить меня в обратном.

– Ради Бога, успокойтесь! – взмолился Скофилд. – Просто во время приема вы всех поставили в дурацкое положение, включая и самого голландского посла. Вы хоть представляете, какой бы поднялся шум, если бы разговор подслушал репортер из «Чайна Майл»? Скандал был бы невероятный. Даже теперь Его Превосходительству приходится отвечать на довольно щекотливые вопросы.

– Относительно чего?

– Предполагают, что вы встречались с послом и раньше и были весьма близки.

– Да, но тогда он не был послом, он был пиратом. Скофилд зажмурил глаза.

– Пиратом? О Господи! Теперь уже пиратом, а в прошлый раз вы говорили, что он был помощником капитана на «Монголи». – Взяв руку Милли в свои ладони, он ласково произнес: – Послушайте, успокойтесь, пожалуйста, умоляю вас. – И, видя, что Милли собирается возразить, продолжал: – Неужели вы не видите всю опасность столь нелепых предположений? Все и так считают, что вам требуется срочная медицинская помощь. А вы знаете, чем это может грозить.

– Я хочу только одного: чтобы этого человека как следует проверили!

– Только попробуйте заговорить об этом, миссис Уэддерберн, и с вами будет покончено. Я упекал в лечебницы людей с менее серьезными нарушениями психики!

– Будьте вы прокляты, доктор Скофилд, – прошептала Милли. – Я сказала это Брунеру и теперь повторяю вам – будьте вы все прокляты! А пока убирайтесь отсюда! – И она взяла в руки вазу.

Врач схватил со стула свой саквояжик и, направляясь к двери, сказал:

– Я мог бы вам помочь, миссис Уэддерберн. Но если вы будете настаивать на своих фантазиях, то конец здесь может быть только один.

– Вы вернете меня домой?

– Вас придется изолировать. Вас отправят домой в сопровождении санитаров. Что-то в этом роде с вами уже происходило, если мне не изменяет память.

– Именно этого вы и добиваетесь – избавиться от меня!

– Для вашей же пользы.

– И еще одно. Моя экономка не поедет ни в какую больницу, понятно? Я сама буду за ней ухаживать, и буду делать это здесь, где она в безопасности.

– Моя дорогая, если я прикажу…

– Только попробуйте, – голос Милли сорвался на крик. – Она никуда не поедет из этого дома, и можете делать что хотите!

Скофилд хлопнул дверью.

 

25

Джонка Эли «Ма Шан» стояла на якоре в бухте Стэнли. Анна Безымянная накручивала перед зеркалом волосы, когда в каюту вошли Эли и Черный Сэм.

– Сегодня, – хозяйским тоном заявила Анна, – из моей родной деревни Фу Тан приедет меня навестить мой младший брат Янг. Так что я не смогу отправиться с вами.

– Очень кстати, мадам, – ответил Эли. – Мы отправляемся в плавание как раз на две недели.

– Две недели? Но я не пробуду на берегу так долго!

– На сей раз придется, – послышался ответ. – Когда мы едем за добычей, мы не берем с собой женщин.

– За добычей? И что это за корабль?

Эли и Сэм рассмеялись. Анна в недоумении взглянула на них.

– И что здесь смешного? Все в округе отлично знают, что вы занимаетесь пиратством.

– Да, но мы не такие идиоты, чтобы об этом трубить на каждом углу. А ты?

– Я не предаю друзей!

– Очень правильно, мадам. И ты знаешь, что будет с тобой, если ты это сделаешь. А пока возвращайся со своим братом в Фу Тан. Ты была на нашем борту уже несколько недель – немалый срок!

Анна отвернулась от зеркала и взглянула на него сузившимися глазами.

– Раньше ты следил за каждым моим шагом!

– Это было еще до того, как вышел твой срок, малышка, – завопил в восторге от собственного остроумия Сэм и хлопнул себя по коленке.

Анна вскочила с криком:

– Убери этого мерзавца! Он пляшет под твою дудку, как марионетка!

– Пожалуйста, не придирайся к Сэму, – сказал Эли.

– Это не я начала! С первого дня, как я оказалась на судне, этот придурок меня оскорбляет. Ты что, считаешь, что со мной можно обращаться, как с собакой? Я – Анна Безымянная, и мой род известен еще со времен первой исламской империи. Когда я впервые оказалась в твоей постели, ты был мил и ласков, а теперь ты обращаешься со мной, как с шлюхой с Бека де Роза: захотел – бросил, захотел – подобрал…

– Именно так я и обращаюсь с проститутками, – сказал Эли.

– Я больше не вмешиваюсь, босс, – воскликнул Сэм. – Но говорю тебе: выбрось ты ее за борт – пускай себе плывет туда, откуда пришла.

– Свинья! – закричала Анна. – Вы оба – свиньи! Эли сказал примирительно:

– Мадам, вы пришли без приглашения… Ты здесь жила по своей собственной воле, еще ни одной женщине не удавалось поставить меня на якорь больше, чем на месяц. Мы отправимся с вечерним приливом. Сама решай, будешь ждать нашего возвращения или нет.

– Я еще не все сказала.

– Я весь внимание.

– Это все из-за этой дуры англичанки, я угадала?

– Я говорил тебе, босс, она быстро соображает, – сказал Черный Сэм.

– Та, которую ты зовешь в своих снах, – продолжала Анна. – У нее богатый отец и шикарный дом!

– Ладно, кончай, – перебил ее Эли. – И вообще иди собирайся – нам скоро отплывать.

– Пойду вниз, соберу свои вещи, – сказала Анна неожиданно покорно.

– Вот именно, но только свои, ясно? Спустившись вниз в маленькую каюту на корме, в которой они с Эли так часто предавались любви, Анна собрала свои пожитки. Увидев ключ от порохового завода Стэнли, она сунула его в карман, решив, что он сможет в дальнейшем ей пригодиться. Затем она поднялась на палубу и с вызовом опросила Эли:

– Я ухожу! Но тебе от меня так просто не отделаться! Ясно?

– Ну и напугала, – сказал Черный Сэм, высунув голову из гальюна. – Обычно они уходят насовсем.

– От меня еще никому не удавалось так просто отделаться!

– Да я десяток таких достану на Бека де Роза. Давай, катись отсюда, женщина! – сказал Эли. Он смотрел, как она спускается по веревочной лестнице в свой сампан.

Позже, глядя, как удаляется «Ма Шан», Анна крикнула ветру:

– Я пришла, чтобы убить тебя, но влюбилась как какая-то дурочка! И вот—ты выбросил меня, как старый ботинок. Но теперь так и знай: все остальные просто умирали, тебя же повесят.

Произнеся это, Анна направилась в назначенное место у причала Стэнли и стала ждать своего брата Янга.

Подошел Янг и поклонился, поскольку его Золотая Сестра была старшей. Он вырос. Работа на полях Фу Тана сделала его мускулистым, так что это уже не был хилый мальчик, в нем чувствовался будущий мужчина. И хотя ему было всего четырнадцать, на груди уже росли волосы.

– У тебя все хорошо? – спросила Анна.

– Да, если не считать тревоги за тебя, – ответил Янг. Он был по пояс обнажен, и его загорелый торс блестел на солнце. Голова была обрита, как у буддистских монахов.

– Как поживает Старейшина?

– Хорошо. Посылает тебе наилучшие пожелания.

– Это он велел тебе обрить голову, чтобы не заводились вши?

– Ничего подобного! – воскликнул Янг. – Он послал меня к монахам на остров Лантау, чтобы получить прощение за свои грехи, и там я приобщился к служению Будде.

– Грехи? Какие грехи? – спросила Анна.

– Грех, в котором мы виноваты. Убийство.

– Убийство пиратов? – Она была поражена. – И кто они такие, чтобы обвинять нас в убийстве? Разве убийство состоит не в том, что нас морят голодной смертью? – Она тихо выругалась. – И еще дурачат тебя, заставляя участвовать в глупых религиозных обрядах.

– Это Старейшина объяснил мне учение милосердного Лаотце, который жил за шестьсот лет до рождения Христа, которому поклоняешься ты, – с печалью в голосе произнес Янг. – Это Старейшина отлучил меня от даосизма и велел мне просить милости у буддистов на острове Лантау.

– Так это монахи побрили тебе голову? – Ее лицо исказилось от гнева.

– Да, в наказанье, – сказал Янг. – Я прожил в их монастыре целый год, и они учили меня быть терпимым по отношению ко всем живущим – даже к бандитам и пиратам.

– Мне просто тошно это слышать! – прошипела Анна. – Теперь ты поклоняешься чужому богу, это ведь даже не китайский бог.

– Я не молюсь никакому богу, – сказал Янг. – В буддизме существует лишь Творец.

– Если будешь в это верить, то попадешь в ад со мной вместе!

– В моей новой религии нет и ада, – голос Янга зазвучал громче, – и никакой надежды на вечную жизнь, существует только Нирвана – состояние вечного блаженства.

– Ну и дурак же ты, если веришь во всю эту чушь!

– И еще кое-что… – Выражение его лица изменилось. – Этого блаженства можно достичь только через свою смерть. Мы с тобой топили и сжигали людей, одного мы довели до безумия, а теперь ты хочешь убить и остальных!

– Чтобы убрать бандитов с нашей земли! И ты грешил не меньше меня!

– И за это я должен умереть, это мне сказали буддисты. Иначе я никогда не достигну Нирваны. Уже целый год, с тех самых пор, как поселился в их монастыре, я убираю муравьев с растений, растущих возле пагод, чтобы случайно не наступить хоть на одного из них и не загубить прибежище какой-нибудь неприкаянной души.

Анна внимательно посмотрела па него. Она никогда не слышала, чтобы он так разговаривал.

– Ты еще более чокнутый, чем этот сумасшедший Чу Апу, – сказала она, – А он стал еще большим психом после того, что я с ним сделала!

– Ты говоришь о безумии? Наверное, мы все были безумными, когда покинули чрево матери. Конечно, я был безумным, когда согласился на все эти убийства. Я умоляю тебя поехать со мной на Лантау и просить о помощи. Да, женщин там нет, но Господин поможет тебе найти знания, открытые Сиддартой, и обрести тот мир и покой, которые обрел я.

– Провались ты в пекло! – сказала Анна.

– Я уже там, – спокойно ответил Янг.

– Послушай, братишка, я заключаю с тобой сделку, – медленно произнесла Анна. – Чтобы избавить от грабителей Перл Ривер, мне необходимо наказать еще только одного человека, и это Эли Боггз. Помоги мне сделать так, чтобы он попал в руки Морской полиции, и я вернусь с тобой в Фу Тан. Ну как, идет?

Янг колебался.

– Не ты ли говорила мне раньше, что любишь его?

– Да, я с ума по нему сходила – пока он меня не вышвырнул!

– И теперь из-за этого ты хочешь его предать?

– Вот именно.

– Но ведь это тоже против учения Будды. Предательство – это гибель души.

– Если кому-то так повезло, что у него есть эта самая душа! – громко рассмеялась Анна; что-то похожее Янг слышал и раньше, когда из лесов около их деревни доносился крик лисиц. – И еще, – добавила Анна, – не все ли равно, повесят тебя за кражу овцы или за кражу ягненка? Разве я уже не загубила душу?

Янг ничего ей не ответил и сказал только две фразы:

– Завтра я должен буду вернуться на остров Лантау и предстать перед Святым Отцом. Когда ты хочешь, чтобы я помог тебе упечь этого человека за решетку?

– Сегодня вечером.

– Но помни – никаких убийств!

– Никаких убийств.

Итак, повинуясь указаниям Анны, Янг разыскал португальскую таможню и там спросил капитана да Коста, человека, чьи ухаживания за дочерью Папы Тая Сулеи постепенно сошли на нет.

Величественный, при полном параде да Коста спустился со ступеней на улицу.

– Это вы спрашивали капитана да Коста? Что вы хотите?

Янг запахнул вокруг себя свою оранжевую хламиду и сказал:

– Сэр, вам знакомо семейство Папы Тая, живущего в Стэнли Виллидж?

– Да, я хорошо их знаю.

– И его дочь Сулен?

– Более или менее, – ответил офицер, насторожившись.

– Моя сестра, которая с ней дружит, просит вас пойти со мной, и она покажет вам, где находится пороховой завод.

– Интересная история, все знают, где находится этот завод, а я – нет, хотя давно ищу его, – сказал да Коста.

– Я ничего не знаю. Так вы идете или нет?

Да Коста взглянул на небо.

– Уже темнеет. Я пойду завтра.

– Сестра сказала, чтобы вы шли сегодня, или тогда вообще она вас никуда не поведет.

Да Коста внимательно посмотрел на Янга. Идти в Стэнли в темноте – дело опасное, но приглашение исходило от монаха.

– Судя по твоему виду, ты буддистский монах с Лантау. Новообращенный, которого ночью отпустили за пределы монастыря? Это необычно.

– Найти пороховой завод – тоже необычная просьба, – спокойно ответил Янг.

– Надо ли мне взять с собой солдат?

– Ты встретишься только с моей сестрой. Не надо никаких солдат.

– Веди меня, – сказал да Коста. И этими словами подписал себе смертный приговор.

Анна ждала их в своем сампане. Поклонившись капитану да Коста, она сказала:

– Я послала за тобой святого человека, потому что важно, чтобы ты пришел один. Как я знаю, ты старый приятель семьи Тая – того самого, который раньше был владельцем порохового завода Стэнли.

– Я немного знаком с ними, – осторожно проговорил да Коста.

– Его дочь Сулен не скажет тебе, где он находится, но я скажу. Ты, конечно, знаешь, что Папа Тай продал ее человеку по имени Эли Боггз, пирату, чье имя ты наверняка слышал и раньше?

– Да, это тот, кого мечтает посадить за решетку наш начальник Морского департамента. Скажи мне, где он находится, и мы одним выстрелом убьем двух зайцев. Поскольку этот завод снабжает пушками, снарядами и порохом все побережье Перл Ривер. Если мы его закроем, то тем самым мы уничтожим пиратскую базу. И какова твоя цена?

– Увидеть Эли Боггза на виселице.

– И больше ты ничего не просишь?

– Больше ничего, – сказала Анна. – Правда, братишка?

Янг, не очень понимая, что происходит, лишь улыбнулся.

Погасив лампу на корме лодки, Анна открыла сделанную из тростника дверь, которая вела на причал.

– Иди за мной, капитан да Коста, – сказала она. – Янг, теперь ты можешь возвращаться в свой монастырь, ты выполнил свою задачу. Я скоро приеду к тебе.

И Янг послушался, ни о чем не подозревая.

 

26

Еще с шестнадцатого века в Гонконге существовали эти пещеры, вход в которые заливался водой во время приливов, когда со стороны залива бурным потоком надвигалось море. В этих пещерах, разумеется, никто не жил, и вход в них был настолько запрятан, что мало кто знал об их существовании. Двое из них были Папа Тай и его дочь, а третьим человеком был Эли Боггз, недавно получивший туда доступ.

Внутри самой глубокой пещеры в расселине самой большой скалы и располагался пороховой завод, хотя название и не соответствовало его сути, поскольку производство пороха давным-давно было прекращено, а теперь это было что-то вроде арсенала для хранения небольших корабельных пушек и прочего оружия от абордажной сабли до палашей, от кинжалов до мушкетов. Это был просто рай для пиратов.

В отдельных небольших пещерках, на значительном расстоянии от главного помещения – изобретшие порох китайцы прекрасно знали о его разрушительной силе – отдельно хранились три различных компонента, требующиеся для того, чтобы произвести боевой порох: селитра, древесный уголь и сера Эти вещества лучше было не смешивать без нужды.

В пещерах, предназначенных для производства, Папа Тай сначала измельчал все эти вещества в тонкий порошок, затем замешивал их в некую пасту, из которой лепили небольшие кирпичики и высушивали их. В таком виде они уже были готовы к использованию или в качестве взрывчатки, приводящейся в действие с помощью запального шнура, также изготовляемого Папой Таем и горевшего со скоростью двух футов в минуту, или же для того, чтобы их разрезать на более мелкие кусочки для небольших квадратных пушечек, имеющихся на борту у всяких темных личностей, вроде Чу Апу, Брунера или Эли Боггза.

– Осторожнее, – сказала в темноте Анна капитану да Коста, – здесь вы можете промочить ноги. Я бы вам посоветовала снять свои роскошные сапоги и носки. – Странная просьба, обращенная к человеку, которого она собиралась убить.

– Хотя ты и говоришь, что не хочешь никакого вознаграждения за то, что покажешь мне завод, я буду настаивать, чтобы тебя наградили, – сказал да Коста.

– Моя награда состоит в том, чтобы избавиться от пиратов, – ответила Анна. – А этот американский придурок Эли Боггз – один из самых больших мерзавцев в Гонконге.

Теперь они шли рядом, шлепая по воде, которая, казалось, все прибывала. Ее бравый спутник, связав свои сапоги, перекинул их через плечо. Да, подумала, улыбаясь про себя, Анна, не в очень благородном виде застанет тебя смерть.

– Ты, конечно, слышала, – говорил да Коста, – что уже многие из этих негодяев были убиты. Они погибали по всей дельте Перл Ривер, ходят слухи, что их казнят брат и сестра, чьи родители были ими убиты в деревне Фу Тан. А ты откуда?

– Не из Фу Тан, – ответила Анна. – Да и брата у меня нет.

– А тот парнишка, который вызвал меня для встречи с тобой? – В его голосе явственно чувствовалось подозрение.

– Это не брат, просто друг.

– Впрочем, мне безразлично, кто убивает этих мерзавцев, – какая разница? Главное, что они покойники. Лично я так думаю.

– Я тоже, – сказала Анна. – Но я бы не стала так много спрашивать. В таких делах лучше знать поменьше.

– Как я понял, ты меня предостерегаешь, – сказал да Коста. – Еще далеко?

– Мы уже на самом краю канала, сейчас вода будет нам по колено, а потом через несколько шагов песчаный склон пойдет вверх. Держись поближе ко мне.

– Кто сказал тебе об этом входе? Ведь так просто сюда не доберешься.

– Сулен, дочь Папы Тая, это он продал завод Эли Боггзу.

– Странно, – ответил да Коста. – Как я ни просил Сулен рассказать мне о нем, она упорно молчала.

Анна тихонько рассмеялась, затем произнесла:

– Радуйся, что я знаю о нем. Твоя ошибка была в том, что ты не предложил ей ни денег, ни любви, а она не может устоять ни перед тем, ни перед другим.

– Я пытался подкупить ее, но она сказала, что этого мало. А любви я ей предложить не мог, потому что в Португалии меня ждет жена; ну а кроме того, порядочный человек не позволит себе совратить девчонку.

– Тут ты тоже ошибаешься. Она – женщина.

– А ты? Почему ты показываешь мне завод? – У меня на это свои причины.

– И одна из них – твоя ненависть к этому американцу, Эли Боггзу? Анна улыбнулась.

– Ну теперь ты, наконец, начинаешь кое-что понимать в женщинах!

Они прошли еще немного и оказались у ниши в скале, где находилась керосиновая лампа. Анна зажгла ее и подняла повыше, и да Коста, обрадовавшись, вступил в желтый неверный круг света и пошел рядом с ней.

Подойдя к массивной, окованной железом двери, Анна отперла ее, и офицер вслед за ней прошел в небольшое помещение с полками вдоль стен, на которых хранились банки с порохом. Он что-то воскликнул вполголоса и стал оглядывать полку за полкой. Наконец-то он нашел этот чертов завод, который безуспешно пытались разыскать его предшественники.

Вдруг он почувствовал, что становится темно, и обернулся. Он с удивлением увидел, что Анны с ним нет. Он лишь успел увидеть, как медленно закрывается массивная дверь, затем послышался щелчок, и он остался в кромешной тьме.

Он ощупью пробрался к двери и закричал, но его голос эхом отозвался в пустынной пещере. Он стал барабанить руками и ногами по деревянным доскам двери, чувствуя, как его охватывает паника. Он понял, что его замуровали, похоронили заживо. Он лежал на полу и слушал, как удаляются шаги Анны.

Его тело нашли через несколько недель.

 

27

Первая конференция «Организации морских перевозчиков»– таково было официальное название тех, кто действовал в Южно-Китайском море, – проводилась на острове Грин весной тысяча восемьсот пятьдесят третьего года. Эли Боггз также присутствовал на ней, хотя и неофициально.

Присутствовали также Ганс Брунер, Джеймс Уэддерберн и доктор Скофилд, а также мистер Сунг, управляющий «Домиком отдыха», мистер Гудчайлд, адвокат компании «Смит и Уэддерберн». Все они вместе с другими, в основном представителями Восточно-Индийской компании, собрались в сарае, находящемся к востоку от большого барака на оконечности острова Грин.

Поскольку губернатор Колонии опять был в отъезде в Пекине, то здесь находился его заместитель – Деннинг, тот самый, с которым Милли познакомилась во время приема.

– Сэм, – сказал Эли, – нас не пригласили на ежегодную конференцию, но, полагаю, мы должны нанести визит этим мерзавцам.

– Ну да, чтобы нам перерезали горло? – отозвался Черный Сэм.

– Нам необходимо воспользоваться этим шансом. Что-то происходит, и я должен быть там, пусть даже рискуя жизнью.

– Говоришь, конференция будет на острове Грин?

– Да. Они будут там обсуждать что-то новое, как мне передали.

– Торговлю китайцами! – презрительно фыркнул Черный Сэм. – Этим занимаются в Гонконге с Рождения Христова.

– Здесь что-то похуже. Китайцев выбрасывает на берег – и, как я слышал, скованными по рукам и ногам цепями.

– Что-то мне не верится, босс. Они же должны торговать живым товаром. А ведь они даже ходить не могут, если они закованы в цепи?

– В наручниках, – ответил Эли.

– Ну, это их дело. Деловые люди вроде Уэддерберна нас не трогают, – равнодушно бросил Сэм.

– Послушай! С тех пор как закончилась война, спрос на порох упал. Торговля опиумом тоже сошла почти на нет, да и от пиратства доходов не так уж много!

– Если ты считаешь, босс, что они собираются с тобой делиться, то ты просто чокнулся. Прорваться к ним не удалось даже Чу Апу, да и более серьезным людям тоже. Торговлей желтым товаром занимаются европейцы, а с ними лучше не связываться.

– Я считаю, что имею право на свою долю.

– В торговле рабами?

– А почему бы нет?

– Но это же китайские крестьяне! Эли дотронулся до его подбородка.

– Только не говори мне, что у Сэма с возрастом стало смягчаться сердце.

Тот пожал плечами.

– Все же мы птицы другого полета. Разве вам не хватает того, что мы имеем с наших дел?

– Денег никогда не бывает достаточно, поскольку сегодня ты жив, а завтра тебя уже нет. Так что, давай поднимай людей! Вызови всех с берега. Проверь все орудия и снаряды, а на всякий случай необходимо заточить абордажные сабли и багры. Сколько боевых джонок мы можем сейчас собрать?

– Три, – ответил Сэм. – Одна сейчас на рейде в Ламме, другая – в Вампоа, на ремонте и еще есть одна неподалеку от Чунг Чао.

– Тогда передай им сигнал, чтобы они шли к острову Саншайн, – встретимся там с ними завтра в полночь. Капитаны пусть приготовятся к вооруженному нападению.

– Ты скажешь сыну Чу Апу, что будешь там?

– Я не собираюсь никого ни о чем предупреждать. Они на моей территории, так что я просто туда явлюсь.

– Не забывай, что там будет и губернатор. – Сказал Сэм.

– Ничего подобного. Губернатор в Пекине – но там будет его заместитель. Когда еще, если не сейчас, Гонконгом управляла банда мерзавцев?

– Ну мы тоже не невинные младенцы, – ответил Черный Сэм.

– Но мы и не изображаем их из себя, – ответил Эли.

Случилось так, что в то утро, когда Эли готовил свой пиратский флот к походу на остров Грин, Милли, решив, что Мами начинает постепенно поправляться, подумала о том, что ей неплохо было бы сменить обстановку.

Поэтому она приказала приготовить их частный катер, чтобы их двоих отвезли на тот же остров, в «Домик отдыха».

Так что Милли и Джеймс были всего в двух милях друг от друга, но об этом не подозревали.

– Плыви на берег и посмотри, что там делается, – приказал Эли Черному Сэму, когда его флот прошел чуть западнее от острова Грин.

– Да ты что, босс, здесь кругом акулы! – запротестовал Сэм, глядя в неспокойное море.

– Делай, как тебе говорят! – Эли взглянул на небо, затянутое тучами и добавил: – Когда окажешься на берегу, загляни в «Домик отдыха», может быть, они проводят конференцию там?

– Они проводят ее в северной части острова. Эти европейцы на южную часть никогда не заходят, – возразил Сэм.

Однако Эли пропустил мимо ушей его оговорки.

– Как только что-нибудь узнаешь, сразу же сообщи мне, – сказал он.

Когда Мами, собрав полевые цветы, понесла их на могилу Растуса Малумбы, расположенную среди зарослей шиповника у ручья, она сначала не заметила среди кустов лицо Черного Сэма. Она также не слышала, как он шепотом воскликнул что-то, увидев перед собой чернокожую немолодую негритянку.

Мами было уже около сорока, совсем немало, а Сэм, увидя ее сгорбленные плечи и измученное болезнью лицо, решил, что ей намного больше. Ему-то было лишь тридцать пять. Все же ее вид взволновал его – эта природная негритянская грация и черная кожа всколыхнули в нем воспоминания далекого детства, проведенного на жаркой и суровой земле. Он был так зачарован близостью этой женщины, что, когда она повернулась в его сторону, прикрывая глаза рукой от солнца, он не стал прятать лицо в кустах, а так и застыл, молча глядя на нее.

– О Господи! – воскликнула Мами. – Что это ты надумал, Растус? – И она закрыла лицо руками.

В некотором смущении Сэм вылез из кустов и теперь стоял прямо перед ней.

– О Боже праведный! – воскликнула Мами, ударяя себя в грудь. – Ты живой?

– Да, жив, здоров и невредим, – сказал, улыбаясь, Сэм. Белые зубы сверкнули на черном, блестящем на солнце лице. – Не бойся, женщина, я тебе ничего плохого не сделаю, это говорю я, Сэм.

– Клянусь Господом, – произнесла Мами, – мне на секунду показалось, что это ожил мой Растус.

– Значит, тебе не повезло! Я всего лишь Черный Сэм. А кто такой Растус?

– Я ничего тебе не скажу, пока не узнаю, кто ты. Что ты здесь делаешь? Этот остров принадлежит компании «Смит и Уэддерберн».

– Тебя ищу, – широко улыбаясь, проговорил Сэм. – Ну и наглец же ты, если смеешь говорить в таком тоне! Нас с тобой никто не знакомил! Кто ты такой, чем занимаешься?

– Меня зовут Черный Сэм, и я здесь рыбачу, – в основном, ловлю симпатичных женщин.

– Ах так? Но остров с прибрежными водами принадлежит госпоже Уэддерберн, и она спустит шкуру со всякого, кто осмелится ловить здесь рыбу без ее разрешения. Так что давай проваливай, пока я не спустила на тебя собак.

– Да ладно тебе, зачем же так! – Сэм попытался смягчить ее сердце обворожительной улыбкой.

– Ну… – начала было Мами.

– Да ничего не «ну». Не надо волноваться, я приехал сюда с самыми добрыми и благородными намерениями.

Мами засмущалась, как школьница, и опустила глаза.

– Так, значит, я остаюсь. Да, мадам? – проговорил Черный Сэм.

Примерно через час, когда Сэм направлялся на север острова, три вооруженные джонки Эли бросили якорь в Норт Саунд и высадились на берег у причала рядом с бараком, где держали предназначенных для продажи китайцев. Обычно здесь царило оживление – кузнецы работали с кандалами, а надсмотрщики загоняли китайцев в трюмы стоящих у пристани судов. Но сегодня никто не ждал неожиданных гостей, и все было тихо и спокойно. Даже птицы не пели в этом месте, где обычно тучей носились чайки; казалось, что Норт Саунд похож на запечатанную гробницу.

У дверей сарая неподалеку от барака для китайцев стоял здоровенный охранник, который при приближении Эли мгновенно к нему подошел.

– Они знают о вашем приезде, мистер Боггз?

– Скоро узнают – сказал Эли, отталкивая его в сторону.

В сарае сидели пять человек: Ганс Брунер, Джеймс Уэддерберн, доктор Скофилд, мистер Гудчайлд и мистер Деннинг, заместитель губернатора Колонии. Когда вошел Эли, удивленные лица присутствующих обратились к нему. Первым пришел в себя Брунер, бывший первый помощник капитана на печально известной «Монголии».

– Что вы здесь делаете, Боггз? Что-то я не припоминаю, чтобы вас приглашали.

– Просто услышал и пришел, – ответил Эли. – И что здесь происходит, черт возьми?

Доктор Скофилд поднял худое, довольно красивое лицо.

– Это конфиденциальная встреча «Организации морских перевозчиков». Нам здесь не нужны посторонние.

– Нужны или не нужны, но я здесь, – послышался ответ. – Это мои воды, а вы нарушаете мои границы.

Но в это мгновение в сарай вошел еще кто-то и с яростью выкрикнул на кантонском наречии:

– Уж кому-кому, а тебе должно быть известно, что эта территория моя!

Это был сын Чу Апу. Он был похож на своего чокнутого отца – смуглый, бородатый, со слишком тонким для такого могучего тела голосом, вырывавшимся из его бескровного рта наподобие визга. Ходили разговоры, что он еще свирепее, чем был его отец, женщины боялись его, а дети убегали при его появлении.

– Верно, мой друг Эли! – Это он проговорил уже с подчеркнутым радушием, протягивая для приветствия руку. Эли проигнорировал его попытку наладить дружеский контакт. – Да, и он интересуется, что вы делаете на чужой территории?

– Послушай, давай рассуждать здраво, – вмешался доктор Скофилд.

– Согласен и поэтому спрашиваю, почему это вы действуете не по правилам? – ответил Эли. – Пять лет назад, когда мы с Чу Апу определили границы, воды возле острова Грин были признаны моими. Я мог подходить с западной части Сульфурского канала и отходить от Норт Саунда до тех пор, пока меня несет ветер, ну а все, что находится западней Восточной Ламмы, принадлежит Чу. Все оговорено и подписано – джентльменское соглашение. Вот я вас и спрашиваю еще раз: что вы здесь делаете?

– А я спрашиваю вас, – спокойно произнес Джеймс. – На каком основании вы делаете подобные заявления? Джентльменское соглашение – это не закон. – Тебе известно что-нибудь об этом соглашении? – обратился он к сыну Чу.

Тот покачал головой. Джеймс продолжал:

– Моя компания «Смит и Уэддерберн» имеет право аренды острова Грин на десятилетний срок, поскольку старик выкупил у Империи «Домик отдыха», а это произошло еще задолго до того, как вы начали плавать в здешних водах.

– Возможно, – отозвался Эли, – однако вы все равно не имеете права входить в эти воды без моего согласия. Самые разные корабли приходят и уходят из Макао, но все равно он принадлежит Португалии. Поставка опиума в Центральный Китай все еще невыгодна, вы про это не забыли?

Скофилд поднял голову.

– Кто говорит про опиум?

– Я говорю, и все тут, конечно, понимают о чем идет речь, – сказал Эли. – Как бы то ни было, это тоже незаконно, впрочем как и торговля желтым товаром.

– В Гонконге свои законы!

– Могу поклясться, что губернатору ничего об этом не известно.

– Известно. И мне известно. Я прекрасно осведомлен о том, что происходит, и полностью это одобряю, – сказал вице-губернатор Деннинг.

– Может быть, ты и одобряешь, однако ты – всего лишь подпевала, здесь все решает губернатор. – Все промолчали. – Ну а если он это дело одобряет, и все законно, вы, верно, не станете тогда возражать, если я кое-что здесь осмотрю? – гнул свое Эли. – Для начала мне бы хотелось заглянуть вон в тот барак.

Присутствующие испуганно переглянулись.

– Я думаю, его надо включить, – сказал Брунер. – Иначе он будет здесь вынюхивать, пока не найдет того, что ему не понравится.

– Хорошо. Пять процентов, – твердо произнес Джеймс Уэддерберн.

– Ну уж нет, – сказал Эли. – Вы самовольно плаваете в моих водах, так что мне положено двадцать процентов от прибыли.

– Двадцать? – воскликнул Брунер. – Мы даже брокерам платим только пять!

– А если мы откажемся? – спросил Джеймс.

– Тогда я заряжу пушки на своих джонках, стоящих в Норт Саунде, и смету вас в море.

– Господа, господа, так дела не делают, – вмешался Деннинг, бывший неплохим дипломатом. – Давайте все обсудим. Совершенно очевидно, что мистер Боггз понимает, что торговля китайцами сулит немалые прибыли, и желает получить свою долю. Это справедливо, если мы признаем, что прибрежные воды действительно принадлежат ему. Или же нам следует изыскивать более дешевые трассы. Сейчас, когда прекратилась продажа Китаю опиума, наши доходы падают. А торговля желтым товаром – идеальное средство возместить упущенную прибыль. Мандаринам требуются работники, и почему мы должны этому препятствовать? Предлагаю сразу обо всем договориться. Мы берем в долю шестого партнера: Эли Боггза. В конце концов, у него есть права на завод Стэнли, и давайте постараемся с ним сговориться, ведь мы же нуждаемся в его услугах – разве не так? Без пороха нам не удалось бы покорить Форт Боуг и, того и гляди, он снова нам понадобится.

– Я также желаю иметь доступ к вашим бухгалтерским книгам, – сказал Эли.

– Неужели ты не доверяешь нашему слову? – спросил Джеймс.

– Само собой. Я же знаю, что все вы здесь – отъявленные жулики.

– Мне кажется, он много себе позволяет, – сказал доктор Скофилд, – но, похоже, он знает, что к чему.

– Это уж точно, – сказал Брунер. – Мы с ним такие дела проворачивали. Да, Эли?

– Да, дела, которые пока для тебя не закончились, – в голосе Боггза прозвучала угроза.

– Давай сейчас не будем!

– Что случилось – еще какие-то осложнения? – спросил Деннинг.

– Никаких осложнений, – сказал Эли. – Просто мне придется проделать дырку в одном мерзавце, если я не получу от него ответа на один вопросик.

Брунер пожал плечами.

– Ничего особенного, джентльмены. Небольшое недоразумение, которое нам надо будет разрешить.

– Ну да, совсем небольшое, – сказал Эли. – За которое могут и вздернуть, даже в этой стране. Пятьдесят тысяч долларов – деньги за выкуп, мистер Брунер.

– Ну это ваше дело, решайте сами, – сказал Джеймс. – А мы продолжим обсуждение? Когда состоится следующая отгрузка китайцев?

– Завтра, – ответил мистер Сунг.

– Куда они прибудут на этот раз? – спросил Гудчайлд. – Не забывайте, что мне нужны посадочные документы.

– В Перу, по-моему?

– Это зависит от брокера, – сказал Скофилд – Этот транспорт пойдет через Макао.

– И сколько всего?

– За следующие полтора месяца – четыре тысячи китайцев.

– Но это как раз период тайфунов! – сказал Эли.

– Все предусмотреть невозможно. Мы готовы нести потери.

– Ну да, ведь они всего-навсего китайцы, – с издевкой в голосе произнес Черный Сэм, который только что вошел и двинулся к месту рядом с Эли.

Эли поднял голову и посмотрел в лицо человека, сидевшего перед ним. Так, значит, это и есть муж Милли Смит, и она отдалась этому ничтожеству, карикатуре на мужчину.

Считает себя джентльменом в стране дикарей, подумал Эли, а сам продал душу Маммону, все гребет и гребет, ничего не отдавая взамен. Таким типам неведомы ни сострадание, ни жалость. Впрочем, и старый Смит, отец Милли, тоже заслуживал хорошей порки. Если уж говорить о коррупции, то он-то здорово погрел на ней руки. Интересно, думал Эли, поняла ли это Милли, живя в своем роскошном «Английском особняке», – и приняла ли. Он-то слышал, что говорили об Уэддерберне – самый большой мошенник в христианском мире, включая христианскую колонию в Гонконге.

Перед Эли была жирная, прыщавая физиономия со змеиными глазками, в явном замешательстве перебегающими то на одного, то на другого; алчность и хитрость затаилась в них. Господи, помоги Милли, подумал он, – прямо со школьной скамьи и угодить в лапы такого мерзавца. Неудивительно, что ходили разговоры о ее психическом расстройстве, что бы там ни было на самом деле. И Эли охватила такая ненависть к этому человеку, что он едва сдержался, чтобы не схватить этого подонка за Горло.

– А что это за разговоры о выброшенных на берег людях в кандалах? – неожиданно спросил он.

– Не верьте всяким россказням, – сказал Джеймс.

– Я слышал это от тех, кому доверяю.

– Если бы людей в кандалах выбросило на берег острова, то я бы знал об этом, – сказал мистер Сунг.

– Тогда вы не станете возражать, если я немного здесь поброжу?

– Где именно?

– Ну, загляну, например, в барак, где содержатся китайцы.

– Почему в барак? – подозрительно глядя на него, спросил Гудчайлд.

– Потому что именно там я и рассчитываю найти грязь.

Они пошли в Сторону барака, где держали узников. Во главе процессии шли Эли с Черным Сэмом.

Это было одноэтажное сооружение из бамбука и тростника с каменным полом. По обеим сторонам коридора, по которому с генеральской повадкой вышагивал Эли, стояли узкие деревянные топчаны, на каждом из которых лежал китаец. Над топчанами в несколько ярусов располагались нары, на которые можно было взобраться с помощью навесных лестниц. Нары доходили почти до самого потолка. Четыре тысячи человек вдыхали смрадный воздух, поскольку дыры в крыше были единственной вентиляцией.

Посреди барака стояла плита, на которой в огромном котле варился рис с овощами, дым от плиты выходил сюда же. Оборванный китаец накладывал это варево в миски, поскольку время было обеденное.

– Их кормят два раза в день, – объявил Джеймс. – Блюдами из риса.

– Как я понимаю, это делается для того, – сказал Эли, – чтобы придать им более товарный вид, в сравнении с тем, в каком они прибыли сюда?

– Им здесь лучше, чем в своих деревнях, – вмешался Брунер. – Разве не так? Их бесплатно везут на землю обетованную, бесплатно кормят и дадут какие-то деньги, когда они прибудут на место.

– В Перу? – спросил Черный Сэм.

– Эта партия отправится именно туда, – сказал Джеймс.

– А сколько, вы говорите, здесь китайцев? – как бы между прочим спросил Эли.

– Каждая партия состоит примерно из четырех тысяч, в ближайшие полтора месяца мы должны переправить всего восемь тысяч.

– Путь пролегает через Макао? – спросил Черный Сэм.

– Да. Мы передаем их португальскому посреднику, и на этом наша миссия заканчивается.

– И сколько вы получаете за каждого?

– Вы же вроде собирались лично ознакомиться с учетными книгами.

– Да, сразу как мы выйдем отсюда. Так сколько? Скофилд, сосредоточенно нахмурившись, стал подсчитывать.

– Примерно двести долларов за голову – это то, что получаем мы. Сколько получают брокеры, посредники в Макао и торговцы на месте, мы не знаем, это нас уже не касается.

– Отлично, – с улыбкой заметил Эли. – Я как раз подсчитал свою долю – восемь тысяч с первых четырех тысяч.

– Ну это еще надо обсудить, – хмуро заметил мистер Сунг. – Не забывайте, что мы еще должны платить определенную долю государственным чиновникам, мистер Боггз.

– Этот вопрос – моя доля прибыли – обсуждению не подлежит, зачем же Нам ссориться? – Эли ухватил себя за лацканы куртки и широко улыбнулся. – Да, джентльмены, это мне подходит. – Он остановился возле топчана, на котором скорчился один из китайцев – худой, как скелет, с изможденным, как у призрака, лицом. Не обращая ни на кого внимания, он склонился над своей миской и, быстро работая палочками, с присвистом и чавканьем поглощал дымящееся варево. Неожиданно он почувствовал, что на него смотрят. На лице крестьянина появился страх.

– Откуда ты? – спросил его по-китайски Эли. Тот уставился на него, вытирая с бороденки слюну. – Шантунг, сэр.

– И что ты делал в Шантунге?

– Я был рудокопом, сэр, – работал на Клейлинга.

– И что привело тебя сюда?

Человек оглянулся вокруг, глаза его сузились, на морщинистой коже стали видны точки въевшейся угольной пыли.

– Они дали пятьдесят долларов брокеру, сэр, чтобы взять па работу меня и мою семью, у меня было десять детей – шестеро умерло от голода, остались четверо, и когда я буду в Перу, то их потом тоже туда привезут. Так сказал хозяин. – С этими словами он приподнялся и поклонился Уэдденберну. – Бесплатный проезд, бесплатная еда, и можно начать новую жизнь в другой стране. Это очень хорошо.

– Тебе повезло, – сказал Эли, – ты родился там же, где и Конфуций, а теперь у тебя есть возможность начать жизнь сначала. – Человек, сидящий перед ним, радостно улыбнулся.

– Что тебе еще нужно? – вмешался Черный Сэм. – Можешь мне поверить, дружище, тебе очень повезло.

Эли кивнул и похлопал китайца по плечу. Тот снова уселся и стал с жадностью доедать свою порцию.

– Джентльмены! – сказал Эли, подходя к дверям барака. – Вы здесь проделали великолепную работу. За свою жизнь я насмотрелся на китайских крестьян. Взять хотя бы провинцию Квантун – то урожаи, то засуха и голод. Во имя гуманности я готов снизить свою долю до десяти процентов, а остальные десять вложить в эту замечательную программу по реабилитации и помощи этим несчастным.

– Запишите это, – сказал Скофилд мистеру Сунгу, который тут же вытащил записную книжку и что-то там отмстил.

– А теперь, – продолжал Эли, – оставляю вас продолжать труды на вашем благородном поприще.

Только ответьте мне на один – и последний – вопрос. Что будет с этим человеком, когда он окажется в Перу?

– Я же вам объяснил, – важным голосом сказал Джеймс, – после того как мы их передаем своим посредникам в Макао, их будущее нас больше не касается.

– Но существующая в Перу система труда практически не отличается от рабства! Вы можете гарантировать этому человеку то, что ему пообещали, – что его жена и дети тоже будут с ним, и он сможет жить нормальной семейной жизнью?

– Мой дорогой, – сказал доктор Скофилд, – мы не можем быть им всем няньками!

Значит, скорей всего, ему предстоит умереть в рабстве и в одиночестве?

– Жизнь сложная штука, мистер Боггз, – сказал Гудчайлд. – Кто из нас может знать, что ждет его завтра?

– Если вас так волнует их будущее, мистер Боггз, вы в любой момент можете отказаться от сотрудничества с нами, – сказал Джеймс.

– Нет, отчего же, включите меня в свою компанию, – сказал Эли, протягивая руку, чтобы скрепить соглашение. Они все по очереди пожали ее. – Всякая мораль побоку, раз зашла речь о десяти процентах с большой суммы!

Когда они вышли на улицу, Черный Сэм спросил у него негромко:

– Ты все время говоришь загадками, босс. Так ты участвуешь в этой афере?

– Еще как участвую, – сказал Эли. – Дай мне только поднять якоря, я задам этим ублюдкам такую трепку! Их потом родная мамочка не признает!

– А китайцы?

– Я отправлю их восвояси, парень. Пусть отправляются домой, в Китай.

 

28

Когда Джеймс занимался торговлей желтым товаром, он обычно оставался на острове Грин на ночь в домике неподалеку от барака. И поэтому Милли не удивилась, увидев его на следующее утро в саду «Домика отдыха», он шел к ней вместе с мистером Сунгом. Она занималась розами и распрямилась, чтобы поздороваться. Джеймс внимательно оглядел ее и подумал, что от той робкой неуклюжей девочки, с которой он когда-то встретился, не осталось и следа. Ее розовое платье удивительно шло ей, подчеркивая безукоризненную и соблазнительную фигуру.

– Как Мами? – спросил он, проявляя необычный для него интерес.

– Могло бы быть и получше, – ответила Милли.

– Она уже не так хорошо, как раньше, справляется с работой, верно?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Именно то, что сказал. Факт остается фактом – она не в состоянии справляться со своими обязанностями.

Сжав розу так, что ее шипы поранили ее ладонь, Милли повернулась к нему.

– Разумеется, люди работают не так споро, когда болеют. Но я помогаю, и мне кажется, я неплохо с этим справляюсь.

– Помогать экономке – не твое дело. Во всяком случае я поместил объявление о том, что нам Требуется экономка.

– Что ты сделал?

– В «Чайна Мейл». Несколько дней назад.

– И до сих пор никто не откликнулся?

– Ну почему же? Ко мне в клубе уже обращалось несколько человек.

Она не знала, что сказать. А Джеймс продолжал:

– И у меня имеется прекрасный кандидат!

– Кто же это?

– Воспитанница китайского монастыря.

– И ты хочешь сказать, что взял новую экономку, даже не дав мне на нее посмотреть?

На его виске сильно пульсировала жилка.

– Да, она, конечно, слишком юна, но очень толковая. Она придет к тебе на следующей неделе.

– Ты что-нибудь о ней знаешь?

– У нее прекрасные рекомендации – несколько лет тому назад она работала у монахинь в миссионерской католической школе на Перл Ривер. Это благовоспитанная девушка, у нее есть брат, он буддистский монах на острове Лантау.

– Она захочет обратить нас в свою веру, – недовольно проговорила Милли. – Ты мог бы сообщить об этом и раньше. В конце концов, хозяйка дома все же я.

– Ты не так уж много обременяла себя домом и хозяйством.

– Возможно, поначалу так оно и было, однако с тех пор я немного выросла.

– Это я уже заметил. – Джеймс посмотрела на огромные окна спальни, выходящие в сад. – И если честно, то я думаю, что, может быть…

– Нет! – сказала Милли.

Лишь однажды Милли была близка к осуществлению своих девичьих грез – и это было с юным Томом Эллери. Но кроме него жил в ее мечтах еще один человек – Эли Боггз, несмотря на все его недостатки. Почему именно в ту ночь она не заперла дверь, ведущую из сада в ее спальню?

Чуть позднее она встретила в саду Мами, та с радостным видом что-то напевала, Милли просто не поверила своим глазам.

– Ты вроде бы у нас болеешь? – сказала она.

– Роднуша, – ответила Мами, – мне так легко, как будто я хожу по облакам!

– Что произошло? Еще вчера ты буквально умирала.

– А теперь мне лучше, потому что я чувствую, как будто мой Растус вернулся ко мне. У тебя когда-нибудь было такое чувство – как будто снова возвращаешься к жизни? – Глаза Мами расширились. – Я встретила мужчину! – добавила она.

– Что?

– С моря приплыл мужчина и говорит мне: «Миссис, я еще никогда не видел такой замечательной женщины».

Милли так и ахнула.

– Мужчина? Здесь, на острове Грин? Что ты плетешь?

– Нет, правда. Высокий – футов шести ростом, такой же черный, как Растус Малумба, а от его улыбки можно просто сойти с ума!

– Мами, у тебя видения!

Мами всплеснула руками и радостно закружилась, глядя в небо:

– Ты права, роднуша. Представляешь – я кладу на могилу Растуса цветы и вдруг вижу, что возле меня стоит большой черный незнакомец. И знаешь что?

– Что?

– Ну сначала я подумала, что это сам Растус, но это был парень, который упал с корабля и приплыл на берег. Помнишь, как мы вчера видели несколько джонок? Они плыли на север? – Милли кивнула, и Мами продолжала: – «Женщина, – говорит мне этот черный парень, – я не видел таких как ты уже тысячу лет Не хочешь ли прогуляться в сторону Ванчай? Потому что про таких как ты говорится в Библии, в «Песне Песней». Ты читала Библию?» «Спрашиваешь!», – говорю я. «Так почему ты стоишь у могилы?», спрашивает он опять, и я рассказала ему о моем Растусе, о том, что он умер уже шесть лет тому назад, и он говорит – представляешь, какой нахал: «Он уже шесть лет как умер и похоронен, женщина, а я жив и здоров».

Мами смущенно засмеялась и прошептала:

– Ты считаешь, что я поступила ужасно?

– Смотря что произошло потом, – сказала Милли.

– Я взяла да привела его к себе, напоила его чаем – ведь его всего трясло от холода: ему пришлось спасаться вплавь. И знаешь, что случилось потом?

– Надеюсь, ты не будешь меня шокировать?

– Этот беспутный негодяй меня поцеловал! Представляешь!

– Отлично! – сказала Милли. Голос Мами упал.

– Потом еще раз… и мне подумалось, что мой Растус не одобрил бы этого.

– Но этот человек здесь, а Растус – нет, – с улыбкой сказала Милли, – а если он не узнает, то не будет и переживать. Так ты говоришь, что он упал с одной из джонок?

– Да, с одной из тех, что вчера направлялись на север.

– А он не сказал, как его зовут?

– Он себя называет Черный Сэм Милли улыбнулась про себя.

– И он тебя покорил.

– Он может открыть мой нижний ящичек в любую минуту, когда захочет! – сказала Мами. Она еще что-то говорила, но Милли ее не слышала. Несомненно та небольшая флотилия, которую они видели вчера, принадлежала Эли.

– Могу поспорить, что у него широкая белозубая улыбка и большие золотые серьги! – сказала она.

– Черт возьми! Откуда ты знаешь?

– Это обычное дело, – сказала Милли, подумав, что в этом регионе, возможно, пасется не один пират, а если и один, то не обязательно тот самый. Но вряд ли. Наверняка это был знакомый ей Черный Сэм.

– О чем ты думаешь, мисс Милли? – спросила Мами, внимательно глядя на нее. – Мне кажется, у тебя на уме что-то нехорошее.

Ночь была тихой, как будто сама жизнь замерла и затаила дыхание, и малейшее движение воздуха приносило из сада аромат цветов.

Но яркая летняя луна придавала пейзажу волнующе-тревожный вид. Где-то далеко сверкали фонари на скандально известной улице Ванчай, царство разврата и проституции, соперничающее с царством красных фонарей в Макао, где другая нация, под другим, не английским флагом, забывала о своем национальном лицемерии.

Стоя у большой стеклянной двери, ведущей в сад, она ждала, зная, что Эли придет к ней, так же, как Черный Сэм пришел к Мами.

Она сама не могла понять, почему она так тоскует по нему. Разве он не продал ее, как простую рабыню?

Она слышала, как двигается по дому Мами. Часы пробили полночь, в открытую стеклянную дверь светила луна, тяжелая от летней жары, оседлавшая серебристые облака над далекими холмами Китая.

Где-то в саду козодой предупредил об опасности свою подружку. Милли подняла голову и прислушалась – хрустнула ветка, и перед окном показалась тень.

В моменты одиночества она часто представляла себе, что к ней приходит Эли. И когда показавшаяся из облаков луна осветила серебристым светом ее спальню, она увидела, что это тень мужчины. Он стоял молча, не обращая внимания на встревоженные крики козодоя, и луна светила ему в затылок. Милли, чувствуя, как бешенно колотится сердце, отошла от окна и нырнула в кровать, мужчина открыл дверь и вошел, как будто то, что она отошла, было приглашением.

В ту ночь любовь царила в «Домике отдыха» на двух фронтах.

Мами Малумба, обычно крепко спавшая в это время, широко открыла глаза и слушала встревоженный крик козодоя.

В дверь тихонько постучали.

– Кто там? – Она села в кровати.

– Это я, Черный Сэм, Мами Малумба, – послышался шепот. – Я здесь в полной боевой готовности, жду.

– Ах ты, бесстыжий негодник! – воскликнула Мами, глядя в замочную скважину. – Ты находишься возле спальни дамы, ты что, не понимаешь?

– Ну прости, я думал, ты женщина как женщина.

– Не дразни меня, беспутный пират. Ты зачем сюда пришел?

– Попробуй догадаться. Даю тебе три попытки, – сказал в своем обычном духе Сэм.

– А ну-ка убирайся! Придешь на следующий год, и то будет слишком рано!

– Вчера вечером ты другое говорила.

– Со вчерашнего вечера я передумала. Убирайся-ка, пока… пока я не сказала тебе все, что я о тебе думаю.

– Мне всегда говорят то, что думают, те, кто не очень-то умеет это делать, – с печалью в голосе произнес Сэм. – Что ты имеешь против меня, Мами Малумба?

– Ничего, если не считать, что ты – неподходящая компания для порядочных женщин.

– Они просто не знают, что теряют.

– Не говори гадостей, Черный Сэм! Катись отсюда, пока я не позвала полицию.

– Что-то я плоховато слышу, – сказал Сэм.

– Я сказала, убирайся отсюда.

– Ну сжалься же! Разве у тебя нет сердца?

– Для тебя у меня есть сердце – здоровенный кирпич. Кроме того, ты задумал что-то нехорошее, – я это нутром чую.

– Говори что хочешь, лапочка. Если ты подвинешься, то в твоей кровати хватит места для двоих.

– Как тебе не стыдно, Черный Сэм! Какое неприличное предложение! Если я тебя впущу, ты что же, начнешь приставать к даме без ее согласия?

– Все может быть, – проговорил Сэм.

Тут Мами, широко распахнув дверь спальни, раскрыла для него свои объятия.

– Именно это я и хотела услышать, – сказала она. – Давай заходи быстрее, пока не передумал.

При свете луны Милли увидела бородатое и сильно затененное лицо Эли. Он в мгновенье ока приблизился к ней и заключил ее в объятья, затем, склонившись, поцеловал ее в щеку, – так здороваются близкие друзья.

– Дверь была не заперта, – сказал он.

– Да, я подумала, что ты можешь прийти.

– Почему?

– Потому что я слышала, как пришел Сэм, он тоже здесь. В задней части дома.

– Не может быть!

– Ну вот, даже не знаешь, чем занимается твоя корабельная команда? – Она чуть поддразнивала его.

– И не говори, – ответил он ей в тон. – Сэм, он такой – вроде меня. Никогда ни о чем не рассказывает. А где твой муж?

– Вернулся в Гонконг, по крайней мере я надеюсь. Но Сунг где-то здесь.

– Не беспокойся – я о нем позабочусь.

Эли взял ее на руки и понес за стеклянные двери в сторону лужайки, и это казалось совершенно естественным и не вызывало у нее ни страха, ни тревоги. Милли казалось, что вновь повторяется сказка острова Лантау: берег и море, лунный свет и Эли.

Она знала, что Эли овладеет ею. Но разве не для этого он пришел сюда? Ей даже в голову не приходило, что это грешно, аморально. Требование о выкупе, ускорившее смерть отца, бесконечное ожидание того дня, когда она окажется на воле, тогда, на Лантау, – все это казалось ерундой в сравнении с абсолютной уверенностью в том, что наконец она с тем, кого любит… Только когда Эли положил ее на траву около ручья и поцеловал, она вернулась к действительности.

Их первый поцелуй был робким, неуверенным, она не сразу отозвалась на него, но постепенно ее отклик становился все сильнее и сильнее, пока все вокруг не померкло – запахи, звуки. Милли впервые испытала это неизъяснимое блаженство: когда ты принадлежишь мужчине. В юности она ужасно боялась этого момента, но теперь, задыхаясь от страсти, Милли вспомнила давние девичьи страхи и любопытство и улыбнулась, ибо она и представить себе не могла, какое это счастье и восторг.

Потом, когда Эли спал, лежа рядом с ней, Милли поднялась, подошла к ручью и ополоснула лицо и волосы. Эли, обнаружив, что ее нет рядом с ним, приподнялся и протянул к ней руки. Она вернулась к нему и опустилась на колени рядом с ним. Он опять привлек ее к себе, так что его губы почти касались ее губ, и произнес:

– Я люблю тебя. Я полюбил тебя сразу, как только увидел.

Этого было достаточно. Больше ей ничего не надо. И, услышав эти слова, она успокоилась, легла рядом и заснула.

 

29

– И когда португальская полиция собирается арестовать Эли Боггза? – спросил Янг.

Этот разговор произошел через несколько дней. Янг пришел из монастыря на Лантау повидаться с сестрой. Анна встретилась с ним на борту своего сампана «Цветок в тумане».

– Ну об этом пусть думает теперь да Коста, – отрезала Анна. – Я отвела его на пороховой завод. Остальное зависит от него.

– И когда этот пират окажется за решеткой, ты прекратишь свои дела?

– Братишка, – сказала она, касаясь его щеки, – разве я когда-нибудь говорила тебе неправду? Я просила тебя помочь мне убивать пиратов и бандитов, и ты делал это, за что я тебе благодарна. Но теперь мы выполнили свою миссию.

– Я совершал убийства, и сердце мое разрывается на части, – сказал Янг, прикрывая лицо полой своего оранжевого одеяния. – И моим наказанием будут вечные муки. Так говорит мой Господин в Колокольной Башне.

– Если ты веришь во всю эту чепуху, то ты еще больший дурак, чем я думала, – рассердилась Анна. – Разве крестьянам в Фу Тан теперь не лучше живется?

Янг кивнул, вытирая глаза.

– Значит, радуйся, что мы выполнили свой долг, братишка. А теперь не мешай мне, у меня есть кое-какие дела. Завтра, если повезет, я опять начну работать по дому.

– Ты возвращаешься к монахиням в католическую миссионерскую школу? – Янг радостно обнял сестру. – Сестренка, это же замечательно!

– Идиот! Да по мне лучше умереть, чем снова тереть у них полы. Нет, я нашла другую работу.

– Уборщицей?

– Ты и впрямь дурак! Я буду помощницей экономки. Все, больше никакой уборки. С меня хватит унижений, больше я не собираюсь ползать на коленях. И если бы у тебя было больше здравого смысла, ты бы последовал моему примеру.

– Золотая Сестренка, но в унижении сила, а не слабость.

– Тогда можешь считать моим богом Дьявола, поскольку я со всеми этими глупостями решила покончить, – сказала Анна. И при ярком утреннем солнце ее лицо исказилось от ненависти.

– И когда ты приступаешь к своей новой работе? – со вздохом спросил Янг.

– Надеюсь, дня через два. Сегодня я встречаюсь с хозяйкой дома.

– Где?

– На Виктория Пик в доме, который называется «Английский особняк».

Янг, обрадованный тем, что ее ждет благополучное будущее, больше ни о чем не спрашивал.

Мами вошла в гостиную «Английского особняка» с мрачным выражением лица.

– Явилась новая помощница, мисс Милли.

– Пригласи ее сюда.

– Мне кажется, она нам не подходит.

– Это мне решать, Мами.

– Она едва достает мне до плеча.

– Рост не имеет никакого значения.

– И вообще она китаянка, имей в виду.

– Я знаю. Мистер Уэддерберн уже разговаривал с ней в Клубе.

– И вообще эти попрошайки-недомерки плохо работают.

– Приведи ее сюда!

Мами зарыдала, закрывая лицо фартуком.

– Мисс Милли, я просто не могу в это поверить. Неужели кто-то вам наплел, будто я плохо работаю?

– Мами, но это же только временно, пока ты окончательно не поправишься!

– И пахнет от нее тоже как-то странно. Милли поднялась с кресла.

– Ладно. Оставайся здесь, а я встречусь с ней в саду. Анне так и пришлось ждать в саду у фонтана. Глядя на нее, Милли подумала, что ей редко приходилось видеть столь красивую девушку.

Анна Безымянная была одета в белое платье, какие носят молодые девушки из общины Непорочной Девы – покровительницы миссионерской школы в Фу Тан. Ее густые волосы, черные и блестящие, были стянуты на затылке черной лептой, что означало у них в Фу Тан непорочность. Сборчатая юбка платья развевалась вокруг колен, оставляя открытыми лодыжки, загорелые так же, как и руки, которые, казалось, были просто пропитаны солнцем. На шее висело небольшое золотое распятие.

– Доброе утро!

Услышав приветствие Милли, Анна с поклоном повернулась к ней.

– Меня зовут Анна Фу Тан, – сказала она. Милли обратила внимание не столько на ее правильную без акцента речь, сколько на запах необычных духов, будоражащих чувства и наполняющих своим экзотическим ароматом воздух вокруг.

– Мой муж сказал мне, что ты откликнулась на объявление насчет помощницы экономки?

– Да, госпожа.

– И что он уже побеседовал с тобой и сказал, что берет тебя. Я поняла, что работа эта временная – пока не улучшится состояние здоровья нашей постоянной экономки?

Анна скользнула взглядом по стоявшей перед ней женщине. Довольно красива, подумала она, но это здесь, где слишком мало европейских женщин, где даже такие богатые господа, как мистер Джеймс Уэддерберн, не имеют особого выбора. И еще очень молода, подумала Анна, даже моложе ее самой, однако, похоже, не по годам умна – синие глаза, внимательно рассматривающие ее, были очень серьезны и проницательны на ее беленьком английском личике.

Так значит вот кого предпочел Эли Боггз! Обычная европейская школьница-переросток с веснушками на лице. Ей говорили, что такие умеют подцепить и удержать даже самых беспечных и непостоянных мужчин; у них, видите ли, есть какое-то особое, какого нет у восточных женщин, обаяние, и Эли Боггз тоже оказался таким глупцом, не замечающим красоту и чувственность, которые ему преподнесли прямо на блюдечке.

– Сколько тебе лет, Анна? – ободряюще улыбнулась ей Милли.

– В Месяц Белых Рос мне исполнится двадцать один.

– Ты очень хорошо говоришь по-английски.

– Я говорю немного и по-французски, если понадобится.

Милли пробежала глазами письмо, переданное ей Анной.

– Монахини Фу Тан дают тебе отличную характеристику. Мой муж не обговаривал с тобой сумму жалованья?

– Да, мы уже обо всем договорились.

– Видишь ли, я редко занимаюсь подобными вещами. Хозяйство ведет мой муж.

Они стояли рядом на солнце и улыбались друг другу. Почему-то Анна немного смущала Милли; хотя встреча происходила в ее собственном доме, где она была хозяйкой, девушка, стоящая перед ней и глядевшая на нее высокомерным взглядом, казалось, полностью контролирует ситуацию. Даже в аромате ее необычных духов было что-то неуловимо-зловещее. Милли не могла понять, что ее так смутило, ведь девушка была хорошо образована и имела рекомендации, о которых можно было только мечтать. Тем не менее, ощущение того, что перед нею властный и недобрый человек, не проходило.

Анна же тем временем была занята своими мыслями: чем скорее она пройдет все формальности, связанные с приемом на работу, тем будет лучше. Эли грубо и бесцеремонно отверг ее, как обычную шлюху, а та, ради кого он это сделал, стояла сейчас напротив нее, и было видно, что она невинна, как ягненок, в этом мире хищников.

Та черная женщина, которая открыла ей дверь, исчезнет первой, – имея доступ к кухне, она сможет довести ее нездоровье до скорого и естественного конца. И все прочие обитатели дома – кроме хозяина, с которым она уже познакомилась, – тоже должны быть ликвидированы при первом удобном случае. Но основная ее цель – хозяйка, которую любил Эли.

Однако в той ауре зла, которая окружала Анну, иногда пробивали брешь более человечные чувства. Во время своей непродолжительной связи с Эли она испытала чувства, более благородные, чем обуревавшие ее обычно хищнические инстинкты: грубоватое, но доброе отношение Эли открыло в ее сердце некое подобие благородства, которое временами заглушало ее неодолимую жажду убивать. Теперь же, когда ею пренебрегли, со всеми сантиментами было покончено, осталась лишь расчетливая жестокость.

Мило улыбаясь, она обратилась к Милли:

– Госпожа, насколько я поняла, я буду работать у вас?

– Да, конечно!

– Я неплохо готовлю. Вы не пожалеете о своем решении.

– Это просто замечательно! Хотя вообще-то готовка входит в обязанности моей старшей экономки.

– Я понимаю.

Хмурая Мами проводила Анну Безымянную до ворот.

– Я ей не доверяю, – заявила Мами, возвращаясь в гостиную.

– Но почему? – спросила Милли. – По-моему, она просто очаровательна, а духи у нее – просто божественные!

– Ах так? Что я тебе говорила – если у девушки блестит от чистоты лицо, не забудь посмотреть у нее за ушами. Неспроста от нее так хорошо пахнет, ой неспроста.

 

30

Через три дня Анна приступила к своим обязанностям в качестве помощницы экономки, пока Милли с Мами все еще пребывали на острове Грин. Джеймс Уэддерберн, держа в руках бутылку, в тупом пьяном оцепенении глазел в окна гостиной.

Он стоял, покачиваясь посреди комнаты, затем вдруг резко выпрямился, стараясь придти в себя, поскольку где-то ему почудилась музыка – еле слышные звуки, – будто какая-то женщина поет, перебирая струны старинного инструмента.

Не выпуская из рук бутылку, он подошел к двери и отворил ее. Звуки стали слышнее. Он вышел в коридор и прислушался, не веря своим ушам.

Идя на звук, Джеймс проковылял до главной лестницы, затем прошел в ту часть дома, где жила прислуга. Остановившись у двери, за которой слышалось пение, он повернул ручку и вошел.

Музыка резко оборвалась. Анна Безымянная, сидевшая на кровати с «п'и-па» в руках, подняла голову, на лице ее мелькнул непритворный ужас.

На ней не было ничего, кроме легкого халатика. Она отшвырнула «п'и-па» и вскочила с кровати. Халатик соскользнул, открыв ее, нагую. Она стояла, сжав кулаки, дрожа всем телом.

Джеймс, потрясенный столь быстрым развитием событий, не мог отвести от нее удивленного взгляда, но тут Анна пришла в себя, схватила лежавший на полу халатик и бросилась к двери. Но Джеймс преградил ей дорогу.

– Пожалуйста, господин, – взмолилась Анна. Все еще плохо соображая, Джеймс не мог отвести глаз от ее залитого слезами лица.

– О Боже праведный, – пробормотал он.

– О пожалуйста, простите!

Теперь она говорила по-китайски – на своем родном языке, пытаясь что-то объяснить Джеймсу, но тот, слабо понимая что-то в этом потоке речи, лишь глупо улыбался. Но и в менее щекотливых ситуациях разгневанный хозяин мог запросто уволить прислугу Анна прекрасно об этом знала. Прикрыв лицо своими длинными волосами, что у китаянок выражало крайний стыд, она бросилась к кровати и вся скорчилась, словно ожидая удара. Джеймс подошел к ней ближе и откинул волосы с ее лица.

– Простить? За что простить? – спросил он слегка охрипшим голосом.

– Вы ведь не прогоните меня?

– Да упаси Бог, женщина! Меньше всего я думаю об этом. Ты просто подарок небес.

– Тогда, – она умоляюще посмотрела на него, – пожалуйста, будьте поласковее со мной, хозяин. Я воспитывалась в монастыре и ничего не знаю о мужчинах – С этими словами она подошла к двери, заперла ее и, откинувшись, подняла к нему свое лицо, на котором сквозь слезы проступала задорная улыбка.