Молодые мамы знают: пока дети маленькие, все «дружат детьми».

Это естественно. С ребёнком нужно гулять, а режим подразумевает много времени проводить на улице. То малыш в коляске спит, то – делает первые шаги, то – уже ковыряется в песочнице. А вот уже бежит куда-то, размахивая очередной веточкой.

Вот и получается, что дети-ровесники поневоле сближают мамочек, так или иначе оказывающихся в одно время в одном месте, да ещё и с одной единственной целью – присматривать за своим родным, растущим малышом.

В это летнее утро мы – три мамочки – сидели рядышком на лавочке, укрывшейся от ночного дождя под навесом, козырьком накрывавшим и крылечко, и скамейку, и стол, врытый в землю перед входом в деревянный дачный домик, который давно и прочно стоял среди леса на столбиках из белого кирпича.

Весь дачный посёлок, разместившийся в сосновом лесу неподалёку от железной дороги, состоял из таких деревянных домиков, выкрашенных зелёной вагонной краской. А чем бы ещё красил вагоностроительный завод домики для своих сотрудников? Так что домики стояли, как маленькие вагончики, разбросанные среди высоченных сосен, едва не подметающих небо, а неподалёку, за деревьями, виднелась насыпь, по которой время от времени мчались настоящие поезда.

Так вот, мы – молодые мамочки – сидели себе на лавочке под навесом, а наша «молодая гвардия» – двух-трёхлетние малыши – шатались разноцветной стайкой среди сосен, сбивая с травы росу резиновыми, по колено, сапожками.

Вдруг малышня загомонила и, задрав головёнки вверх, принялась что-то высматривать чуть не на верхушке одной из сосен. Посмотрели наверх и мы.

Оказалось, дети заметили белку. Белка, не совсем взрослая, видимо, бельчонок-подросток, напуганная гомоном, скакала вверх по стволу. А ребятня, сбившись в плотную кучку, гомонила, смешно задирая маленькие пальчики, указывающие на напуганную белочку.

Как оказалось, бельчонок был умнее, чем эти маленькие человеческие детёныши. Притаившись, он незаметно скользнул вбок и, скрывшись от глаз малолетних наблюдателей, принялся спускаться вниз по обратной стороне высокой сосны. Мелюзга, потеряв белку из вида, заволновалась, но никому не пришло в голову обойти сосну. Пока детки продолжали глядеть вверх, белка уже спустилась вниз и, оттолкнувшись лапками от коры, спрыгнула в мокрую траву, намереваясь ускакать к другой сосне, подальше от греха и от этих шумных ребятишек.

Вот тут-то всё и началось.

Не успела белочка проскакать и полдороги до следующего дерева, как случилось то, что предвидеть никто не мог. Прямо на неё вдруг из кустов выскочил тёти Дусин кот Афоня. Чёрный, большой, откормленный домашний котяра, тоже вывезенный «на дачу», он целыми днями бродил по городку, время от времени наведываясь к всегда полной заветной миске. Кот ни в коем случае не голодал и белку, которую он высмотрел, хитро спрятавшись в кустах, он вовсе не собирался есть. Просто инстинкт охотника есть даже у очень сытых и ленивых городских котов.

И наш «дачник», с треском проломившись сквозь кустарник, схватил пронзительно закричавшего бельчонка.

Бельчонок, маленький, рыжий, уже напуганный детьми и спасающийся от них, попал прямо в когти этому толстенному верзиле. И он закричал громко, пронзительно и так отчаянно, что на лавочке усидеть я не смогла.

Возмущению моему не было предела.

Как! Да по какому праву эта откормленная городская скотина смеет кидаться на маленького бельчонка! Добро бы, был кот голодным, тогда да, право на охоту никто и не подумал бы отнимать. Но замучить лесного зверька только ради забавы – ну нет, этого я стерпеть не смогла.

И с места в карьер ринулась спасать зверёныша. Кот не успел не то, что съесть бельчонка, но даже, думаю, икнуть, как я оказалась рядом, а мой красный резиновый сапог вовсе не шутя приложился с размаху к чёрному лохматому боку разбойника. Такого поворота дел Афоня явно не ожидал. Как-никак, а мы были уже недели две как знакомы, и кот даже пару раз угощался на моем крыльце молочком, оставшимся от детского завтрака. А тут вдруг рука дающая превратилась в ногу, прямо по рёбрам бьющую, да так, что от неожиданности Афоня тут же разжал челюсти.

Примчалась я, как видно, вовремя. Бельчонок, хоть и примятый и придушенный, тут же вырвался и пустился наутёк. С перепугу, не иначе, в качестве ближайшей «сосны» зверёк выбрал… меня! И поскакал по ногам, по джинсам, заправленным в красные резиновые сапоги, не разбирая дороги, пытаясь только спастись от страшного зверя.

Однако, добежав почти мне до пояса, или до половины «сосны», бельчонок сообразил, что сосна какая-то не настоящая. В панике спрыгнув, он большущими прыжками понёсся к настоящему, действительно спасительному дереву, и в секунду уже оказался высоко, мелькая рыжим хвостиком уже по веткам, спасаясь и прячась от всего страшного, что было там, внизу, в мокрой траве.

– Ну, раз вон как скачет, значит, спасён, – решила я и обернулась посмотреть, что же делается тут, вокруг меня.

И – очень удивилась.

Да и было чему – время не то, чтобы совсем остановилось, а как бы сильно замедлилось. Дети по-прежнему стояли той же кучкой возле первой сосны, правда, смотрели уже не вверх, а как-то в сторону, как будто не успели повернуть свои любопытные головёнки к новым интересностям.

Я посмотрела на двух других мамочек, сидевших мгновение назад со мной рядом на скамейке под навесом. Это было интереснейшее зрелище! Молодые стройные женщины бежали ко мне – колобку – неправдоподобно медленно, высоко поднимая ноги и плавно взметая вверх руки. Это выглядело, как медленно-медленно ползущая видеолента, когда движения теряют не только скорость, но и резкость и кажутся такими плавными и обтекаемыми, словно дело происходит под водой.

Но бежали они зря. Всё уже случилось. Кот, которому «прилетело» сапогом, уже сидел в кустах, видимо, обидевшись на весь мир. Спасённый бельчонок, живой и целый, уже сидел где-то в ветках высокой сосны, зализывая раны и приходя в себя от страшного приключения. Я, только что успешно сыгравшая для Афони роль неотвратимого возмездия, уже стояла, переводя дух и понимая, что всё необходимое для спасения рыжего малыша сделано.

А мамочки плавно бежали ко мне, ещё не понимая, что бежать уже незачем.

Потому что больше никто не плакал и не кричал громко и пронзительно, взывая о помощи.