1
Банкет продолжался.
Никогда раньше Алекс на таких банкетах не бывал.
Да и где бы он мог бывать? Разве мог он вообще думать, поступая в университет, что в его честь, ну почти в его честь, кто-то будет давать банкет?
Алексу исполнилось всего 25, и это действительно был первый в его жизни банкет.
Конечно, были дни рождения, школьный выпускной, студенческие вечера и даже пара свадеб, на которые его приглашали. А в 2007 на выставке в Женеве состоялась церемония награждения их кафедры, и ему тоже пожимали руку и поздравляли. А потом был банкет, но это был совсем другой банкет.
Алекс испытывал невероятную гордость.
Тогда, в Женеве он тоже чувствовал гордость, но по-другому. Тогда он был студентом, членом команды, которая с удовольствием генерировала самые невероятные идеи, поощряемая своим куратором. В результате они наткнулись на блестящую мысль, которую и стали доводить до ума, создав в итоге то, чего не существовало раньше. Их изобретение – технология работы с порошковыми материалами – произвела фурор. Это же не просто так, за просто так вам на Международной выставке изобретателей золотую медаль не дадут!
Алекс понимал, что не сиди он тогда, в студенческие годы, ночи напролёт в лаборатории, не было бы ни предложения, от которого он, естественно, не стал отказываться, ни тем более этого банкета.
Банкет организовали в честь запуска нового производственного комплекса. А строился комплекс, чтобы производить всякие очень нужные вещи по его, Алекса, изобретению, его технологии.
Немцы в него вцепились сразу.
Задолго до диплома, сразу после выставки, к ним в бизнес-инкубатор при университете приехал их представитель. Тогда они – Deckel Maho Gildemeister – только заключили договор с университетом, и немцы ходили по всему универу, заглядывая, куда только можно.
А тут они, такие красивые, вернулись из Женевы, да не просто так, а с золотой медалью, гордые, аж дальше некуда. И немецкий представитель тогда сразу к ним на кафедру пришёл, поздравил, профессору – Александру Ивановичу – руку жал, все: «герр Алиферов, герр Алиферов». И директору Центра Электротехнологий Безрукову тоже адрес поздравительный в красивой папочке вручил. «Ах, ваша методика, ах, ваши таланты». И их, зелёных совсем, тоже поздравил, каждому руку жал и визитку вручал, мол, если что, он всегда к вашим услугам.
Алекс тогда не понял, зачем всё это. Решил, что так положено. А что вы хотите, у двадцатилетнего второкурсника не много опыта, чтобы понять, что это не просто так, потому что «положено». Немец свой интерес, точнее, интерес Deckel Maho Gildemeister, или коротко DMG, преследовал.
И потом регулярно появлялся: «Как дела?», да «Что нового?». Разговаривал со студентами, в кафе приглашал. Времени быложалко, но в кафе ходили. А чего же не пойти, если немец – герр Фрейберг, или герр Альберт, как потом уже в разговоре сложилось, – угощает. И вовсе немцы не скупые, и поесть любят. Да и практика в немецком кому помешает? Так что Саша принимал приглашения, ел, пил, разговаривал. А герр Альберт слушал. Заинтересованно слушал, особенно когда Саша, герр Алекс, как немец его называл, про своё увлечение – порошковые технологии рассказывал, очень внимателен был. Он всех так приглашал.
Ну не всех, разумеется, а ребят из «инкубатора». Им, талантливым, в университете специальный бизнес-инкубатор сделали, с лабораториями и всем прочим. Где они свои сумасшедшие идеи проверяли на прочность. Саша там днями-ночами пропадал.
А потом уже, на четвёртом курсе, Саша стал свою тему разрабатывать. Ни на что не отвлекался, даже с девушками не встречался – так захватило. И приглашения уже не принимал, некогда было. Профессор, Александр Иванович, очень его тогда поддерживал. Единственный, кто не пытался его из лаборатории вытащить. А только мимо проходит, непременно подойдёт, посмотрит через плечо и так тихонечко: «Продолжайте, Александр, очень интересно».
Действительно интересно было.
Саша работал, как заведённый. Даже к экзаменам почти не готовился. Экономику завалил. Едва не отчислили. Но Александр Иванович настоял, чтобы его не трогали. Это потом уже до Саши дошло, как его на заседании кафедры профессор защищал: «Не трожьте, – говорит, – талант! Парень на пороге изобретения, а вы ему тут с вашей экономикой! Вам таланты нужны или посредственности?»
Короче, отстоял. Разрешили пересдать осенью. А заодно разрешили летом продолжать в бизнес-инкубаторских лабораториях работать, специальный пропуск дали, чтобы никто останавливать и не пробовал.
Хорошо было. Никаких тебе лекций, никаких экзаменов, делай себе, что хочется. А хотелось Саше только одного – докопаться до сути. Вроде мысль есть, и по расчётам получается, но… что-то тормозило. В итоге пол лета он в лаборатории просидел.
Хорошо, что кондиционер сломался. Такая жара наступила, а в лаборатории сломался кондиционер. Саша бы ещё потерпел, но работать стало невозможно, приборы врали – пустая трата времени получалась. И ребятам удалось вытащить его на озеро. Как раз на выходные. Весь Новосибирск к воде ломанулся, такие пробки на Бердском шоссе образовались, что аж по радио предупреждали. Решили ни к морю, ни к заливу не ехать. Взяли палатки и – к Серебряному озеру, благо и ехать недалеко от Академгородка. Так там три дня и провалялись на солнце. Саша из озера не вылезал. Он уже и забыл, как это – отдыхать. А тут три дня полного расслабления, лежи себе на воде, да смотри в небо. А там чисто-чисто, ни облачка. Как у Саши в голове. Он всю науку временно выбросил, голову освободил.
Танцевали ночью у костра, днём отсыпались, в общем, отдыхал по полной программе.
Позвонили из бизнес-инкубатора только во вторник. Починили они, наконец, этот кондиционер. И Саша сразу засобирался. Даже сумку домой не завёз, высадили его ребята возле Академгородка, так он прямо с сумкой и помчался в лабораторию.
Всё-таки три дня полной отключки мозгов – это много. Столько идей возникло, пока он животом кверху на солнышке валялся! Вот одна из идей и «выстрелила». Почти сразу. А главное, Саша понять и ухватить это смог. Что значит свежая голова, сразу новый взгляд появляется. Ведь для учёного что главное? Главное – посмотреть на проблему с другой, новой стороны, так, как будто ты её, эту проблему, до этого никогда не то, что не решал, но и не сталкивался даже. Тогда-то свежим взглядом и замечаешь то, на что раньше и внимания не обращал. И нужно-то всего – изменить время подачи электроразряда, чуть с задержкой дать, уже после изменения температуры. Ну и немножечко «пошаманить». И всё волшебным образом, чуть ли не «само» получалось.
Результат Саше понравился. Описал он это дело подробненько и отнёс «своему» профессору. А тот чуть со стула не свалился. Оказалось, что то, что Саша называл «пошаманить», тянуло на изобретение! Во как! А он, Саша, молодец и умница, и – настоящий учёный, который первое изобретение на четвёртом курсе сделал.
Хотели сначала запатентовать, а потом уже рассказывать.
Но герр Альберт каким-то образом прознал. И начал вокруг Саши, как акула, «круги нарезать». То с поздравлением пришёл, то с вопросами, а то, вообще, с премией от концерна. Точнее не с премией, а с грантом на дальнейшую научную работу. Типа, чтобы сидеть себе в лаборатории и не думать о хлебе насущном. Надо признаться, очень грант кстати оказался, сразу же независимость от фатера появилась, а то он всё к себе в лабораторию перетаскивал, а Саша не хотел. Во-первых, совсем ему не хотелось постоянно быть под родительским присмотром, а во-вторых, его, в отличие от отца, не интересовало небо. Ему гораздо больше, чем механика, нравилось электричество, поэтому на кафедру теоретической механики и сопротивления материалов его совершенно не тянуло. Сколько отец ни рассказывал об испытаниях вибропрочности, Саша упрямо считал, что электричество – более перспективно.
И не ошибся!
Потому что отец до сих пор в Новосибирске, а он – Саша, а теперь уже Алекс, здесь – в Гамбурге, на банкете. И руководство DMG его поздравило, и здесь целый вечер поздравляют. Потому что прав он оказался, когда выбирал свою тему, и прав, что так много работал – это мама, это она неустанно пыталась вытащить его из лаборатории и отправить на танцы. Маме казалось, что так – лучше. А он, Алекс, хоть и не знал, но сердцем чуял, что призвание его – именно наука. И именно – электротехнологии.
И не зря вокруг него герр Альфред крутился. Когда пришло время выбирать место работы, он уже стоял – тут как тут. И сделал такое предложение, от которого отказаться совершенно невозможно: представьте себе, что едва вы получаете диплом, вас приглашают в такой гигантский концерн, как DMG, да не как простого инженера, а берут руководителем проекта строительства нового производства, по его – Алекса технологии!
Ясное дело, Алекс не раздумывал! Такие предложения на дороге не валяются. Из всего выпуска за границу только двоих пригласили, его и ещё одного парня с другого факультета. Тот, кажется, в Англию поехал.
А он, Алекс, уже третий год здесь, в Гамбурге. И говорит по-немецки практически без акцента. И даже, говорят, очень похож на немца. Но это неважно. Важно то, что только сегодня перерезали красную ленточку, и новое – его, Алекса, производство – готово к запуску.
А его не только потому, что по его технологии. И не только потому, что он руководил проектом. А и потому, что руководство DMG решило сделать для него при производстве лабораторию. И он может по своему усмотрению дальше заниматься наукой. И может набирать студентов, которые будут ему помогать и у него учиться.
А ведь ему, Алексу, едва исполнилось 25.
Так что Алекс испытывал невероятную гордость вполне заслуженно.
Он только чуть-чуть жалел, что не смогла прийти Соня.
2
С Соней они познакомились уже давно, почти сразу, как он приехал в Гамбург.
Алекс тогда только-только окончил курсы вождения и получил от компании в пользование новенький белый или, как сказано в паспорте, цвета Casablanca, «Opel Meriva».
Водил он не слишком уверенно и очень радовался немецкой пунктуальности и стремлению к порядку – водители ездили чинно, не то, что в родном Новосибирске, или того хуже – в Москве. И его, начинающего водителя, с деревянной спиной склонившегося к рулю, на всякий случай вежливо пропускали. Он чувствовал себя с каждым днём увереннее, пока не расслабился полностью.
А этого-то как раз делать и нельзя было.
Потому что именно тогда, когда кажется, что жизнь прекрасна, из-за угла уже подглядывает его величество Случай.
Случай «случился» в виде непонятно откуда взявшейся на городской дороге ямы. В которой после дождя скопилась чуть ли не ванна воды. Ну не ванна, конечно, но в тот момент Алексу именно так и показалось. Именно тогда, когда он с шиком рассекал вдоль тротуара, готовясь к повороту, он и въехал со всей дури прямо в эту, не замеченную им яму-лужу. И вся эта вода, взметнувшись из-под угодившего в яму колеса, тотчас же окатила идущую себе по тротуару и ни о чем не подозревающую Соню.
А на дворе, между прочим, не май месяц, а совсем даже февраль. И что должен делать уважающий себя мужчина, если он только что окатил с головы до ног ледяной водой красивую девушку в светло-бежевом пальто? Какие есть варианты?
Уехать Алекс не смог. У него остался только один вариант – выскочить, извиниться и, в раскаянии, довезти как можно скорее пострадавшую в сухое и тёплое место.
Так произошло знакомство. А подвозя пострадавшую, Алекс узнал, где проживает эта красивая, с чуть восточным разрезом глаз, девушка. Ну а дальше всё покатилось, как лавина. Пальто оказалось настолько заляпано, что его немедленно следовало отдать в химчистку. Что Алекс, собственно, и сделал. Потом – забрать из химчистки и привезти обратно, потому что не мог же он, испортив девушке один день, лишить её возможности выходить на улицу и на следующий. А когда он вернулся, везя пальто и большой букет белых хризантем, как компенсацию ущерба, был уже поздний вечер.
У открывшей дверь небольшой квартирки-студии Сони распух и покраснел нос, которым она поминутно чихала, и Алексу стало понятно, что холодный душ не пошёл Соне на пользу. Всю следующую неделю он возил из аптеки лекарства, а из супермаркета продукты.
А когда к Соне вернулся голос, и нос её приобрёл нормальные размеры, оказалось, что Алексу с ней хорошо. С ней хорошо пить кофе и молчать. И говорить с ней очень интересно. Оказалось, что Соня – студентка и её будущая специальность – история культуры, а также – европейские языки и литература. И Соня немножко говорила по-русски.
Алекс, хоть и достаточно свободно говорил по-немецки, но немного устал без русского языка. И теперь с удовольствием общался по-русски. К тому же оказалось, что история культуры и литература – это очень интересно. Он – технарь до мозга костей – не знал ничего из того, чем владела эта невысокая девушка с восточными глазами. То, что и она не понимала даже малой толики в его сугубо технической профессии, было неважно, она и не стремилась становиться инженером. А он как раз созрел до понимания важности гуманитарных знаний.
Но выводы эти стали вторичными по сравнению с тем, что, во-первых, Алекса чертовски волновали пышные округлые бедра Сони, которые так хотелось попробовать на ощупь, а во-вторых, с ней было просто очень хорошо. Просто. И хорошо. Так хорошо, что расставаться не хотелось. А хотелось обхватить эти бедра, зарыться в мягкую Соню с головой и не отпускать никогда. Такого с Алексом раньше не бывало. То есть, понятно, девственником он не был. Были и девушки и романы. Но так, чтобы накрывало с головой – никогда. А милая и с виду такая спокойная Соня посмеивалась, ежевечерне выпроваживая Алекса из своей квартирки-студии. Но не возражала, когда он, выучив её расписание, как минимум три раза в неделю – больше не позволяла работа – прибегал сломя голову, чтобы встретить её после занятий.
Посмеиваясь, она прощалась с однокурсницами, небольшой стайкой спускавшимися по широким ступеням университета, и садилась в его белый «Opel Meriva», забросив сумку на заднее сиденье.
– Куда? – замирая от ожидания ответа, спрашивал Алекс.
И Соня, в зависимости от дня недели, говорила, куда нужно ехать.
Так продолжалось долго, почти два месяца.
Но наконец-то наступила весна. Солнце припекало уже совсем по-настоящему, и Алекс решился. Встретив Соню, он в этот раз не задал свой привычный вопрос, а в ответ на удивлённый взгляд миндалевидных глаз сказал:
– Сегодня мы едем в парк.
Соня не возражала.
«Planten un Blomen» – «Растения и цветы» на нижненемецком – заслуживал того, чтобы гулять по нему в любое время года. Но сейчас, в конце апреля, когда зеленело и цвело все, что могло цвести в середине весны, сад был прекрасен. Они прошли мимо пока ещё не цветущего розария, зашли в Тропический павильон, а потом долго сидели в Японском чайном домике, где подавали очень вкусный чай.
Обратно на аллею они вышли, когда сумерки потихоньку уже наступали, а фонари ещё не зажглись. Какие-то не то травы, не то цветы пахли оглушительно. И Алекс наконец решился. Он обхватил Соню так, словно она – его спасательный круг в бурном океане, и принялся целовать. Он целовал и целовал, опасаясь внутренне, что сейчас Соня начнёт вырываться и протестовать, но этого не произошло. Напротив, Алекс почувствовал, что губы девушки отвечают на его поцелуи. И оторваться он уже не мог.
Они стояли на аллее обнявшись до тех пор, пока не зажглись фонари. Только обнаружив, что расположились точно под самым фонарём, влюблённые, не разнимая рук, отправились к послушно ожидавшей их машине.
И совсем скоро Алекс исполнил свою заветную мечту, зарывшись в Соню и растворившись в ней весь, без остатка.
3
И как раз сегодня его ненаглядной Сони не было на банкете в честь постройки завода, который будет работать по его, Алекса, технологии.
Это единственное, что несколько омрачало праздник. Дело в том, что вчера вечером позвонила будущая тёща, а именно так он уже привык думать про фрау Рут.
А как прикажете думать, если буквально две недели назад он, Алекс, сделал Соне предложение, надев на палец любимой женщины очень красивое и неимоверно дорогое кольцо с классической огранки бриллиантом. Он долго собирался и готовился, но никак не мог решиться. Отчасти из-за неустойчивости собственного положения.
Он уже отработал в DMG консультантом почти три года, и строительство завода близилось к завершению. И Алекс очень волновался. Это потом уже, поработав в Германии, он понял, что такое настоящий контракт. А тогда, получив предложение, посчитал за счастье быть консультантом на строительстве, с обещанием в будущем предоставить ему возможность исследовательской работы. Более детально он о дальнейшей деятельности тогда даже не думал. И чем меньше времени оставалось до завершения строительства, тем быстрее росла неуверенность. Ну и как, скажите на милость, делать предложение, если ты не знаешь, сможешь ли содержать семью?
Несколько месяцев Алекс пребывал в сомнении.
И когда наконец-то вопрос с контрактом был решён, да на таких замечательных условиях, он немедленно помчался в ювелирный.
Так что кольцо было куплено и надето на палец Сони немедленно – в романтической атмосфере «Planten un Blomen» в память об их первом свидании.
Но позвонила будущая тёща и велела немедленно приезжать, поскольку отец Сони внезапно слег, и его увезли в больницу. По-хорошему Алекс тоже должен был поехать, но и банкет этот оставить никак не мог. Он отвёз Соню на автовокзал и отправил ближайшим рейсом в Любек. Сам же обещал приехать сразу после банкета.
К счастью, Соня позвонила в обед сама и сказала, что ехать не надо. Папа пока лежит в больнице, но всё не так плохо, как выглядело вчера. Оказалось, что папа то ли подхватил вирус, то ли тяжело отравился, но с медицинской помощью идёт на поправку. И если ничего больше не случится, то она и сама через пару дней вернётся домой.
Алексу не было необходимости мчаться в ночь к будущим родственникам.
Поэтому он, пользуясь временно наступившим затишьем, когда большинство приглашённых оказалось занято разговорами в хаотично сформировавшихся компаниях, отошёл к окну. Стоя с почти полным фужером шампанского, он смотрел на зимнюю предрождественскую улицу, всю в гирляндах и фонариках, и ни о чем не думал.
4
Вдруг кто-то аккуратно тронул его за локоть.
– Герр Алекс? – вопрос задавал довольно высокий очень полный мужчина, – Разрешите представиться, Рудольф Шварц.
И он протянул пухлую и, как оказалось, влажную руку для приветствия. Алексу, пожавшему вялые толстые пальцы, даже захотелось вытереть руку о брючину. Но правила вежливости этого не допускали. Пришлось продолжить диалог, слегка растопырив пальцы, чтобы побыстрее удалить липкую влажность прикосновения к руке потревожившего его человека.
– Герр Конрад Шварц хотел бы поговорить с вами. Не могли бы вы подойти к нему? Папе тяжело самому подойти к вам.
Кто такой Конрад Шварц, знал весь персонал DMG. Старейший член правления концерна, он в свои семьдесят девять лет, несмотря на возраст, активно работал и был очень влиятельным лицом. Правда, ходил он с трудом, но, по слухам, ум имел ясный, а характер – жёсткий.
И вот теперь этот человек, эта легенда компании, хотел лично поговорить с ним – Алексом Берзиным.
Почему-то Алекс заволновался, как на экзамене. Поводов для нервов, казалось бы, и быть не должно, всё идёт так, что лучше и не придумать. Но почему-то сердце словно провалилось куда-то в область желудка, создав в животе ощущение то ли пустоты, то ли, наоборот, чего-то непонятного. «Зачем это я понадобился герру Шварцу?», – думал Алекс, пока вежливо давал согласие Шварцу-младшему и пока они пробирались сквозь группки оживлённо беседующих людей к креслу, в котором сидел гроза концерна.
Он был старым и выглядел соответственно: обвисшая морщинистая кожа с пигментными пятнами, спина, видимо когда-то бывшая прямой, ссутулилась и как-то поникла. Но волосы, совершенно седые, были коротко подстрижены вполне современно и по-деловому, а глубоко сидящие карие глаза внимательно рассматривали собеседника. Он первый протянул подошедшему Алексу руку, и тот поразился силе рукопожатия сидящего старика. Рука, хоть и сухая, морщинистая и пятнистая, была, тем не менее, сильной рукой уверенного в себе человека. «Надо же, как отличаются отец и сын», – сразу же подумал Алекс, одновременно вежливо наклоняя голову в приветствии.
Они действительно отличались. Если Шварц-старший выглядел, несмотря на возраст, подтянуто, то Шварц-младший казался толстым, не сбитым, а каким-то рыхлым. Тоже карие глаза его смотрели не жёстко, в упор, как смотрел герр Конрад, а как будто слегка неустойчиво, не то чтобы бегающе, а вроде как «убегаючи». Они как бы отклонялись от вашего лица и вновь возвращались, словно Шварц-младший усилием воли заставлял их смотреть на собеседника.
Алекс как-то слышал, что Шварц-младший хотел вместо папы стать членом правления, но из этого ничего не получилось. Шварц-старший пресёк это дело в корне. Более того, он провёл через правление решение, согласно которому владельцы акций могли стать членами правления, только если наберут 100 % голосов в свою поддержку. Поговаривали, что Шварц-старший сделал это специально, чтобы не допустить своего отпрыска к управлению концерном, акции которого сынок, конечно же, унаследует от отца. До этого момента Алекс думал, что это отец-самодур притесняет своего ребёнка. Но теперь, глядя на обоих, он решил, что, должно быть, герр Конрад не так уж и неправ.
– Присядьте, молодой человек. – Голос, хоть и со старческими модуляциями, оказался, однако, довольно звучным и весьма властным.
Алекс, пробормотав: «Благодарю вас», заозирался в поисках стула.
Обнаружив неподалёку ещё одно кресло, он подтащил его поближе для удобства беседы. Шварц-младший устроился на стуле за спиной отца.
– Ну, вас уже, наверное, поздравили все? Я тоже рад окончанию строительства, но пригласил вас не за этим.
Алекс не успел ни удивиться, ни ответить, как старик продолжил:
– Я хочу, чтобы вы рассказали мне о вашей семье. Кто ваши родители? Откуда вы?
И тут Алекс удивился сполна. На всякий случай он обтекаемо ответил, что все данные есть в его личном деле.
– Я знаю! – Старик рассердился. – Я сам просматривал ваше дело, когда мы принимали решение пригласить вас. Я знаю, что там написано. Но там не написано, что вы – вылитая копия одного человека, которого я знал в молодости! Это было до войны. Расскажите мне о ваших предках!
«Ничего себе, до войны…» – Алекс слегка растерялся. К такому вопросу он оказался не готов. Но чёрные глаза герра Конрада смотрели так настойчиво, что поневоле приходилось отвечать. Тем более что ему никуда не надо было спешить, его не ждали в больнице у тестя, и его даже не ждала дома Соня.
И он начал рассказывать.
5
Длинной истории не получилось.
Мама – Алина Матвеевна, в девичестве Попова, была из Поповых, с каких-то очень давних времён проживавших в Северном. Село на реке Тартас основано, если верить хроникам, в 1727 году купцом Ерофеем Дорофеевым. Бабушка – Аглая Петровна, была в девичестве Дорофеева. В семье ходила легенда, что тот самый Дорофеев был её прямым пра-пра-предком. А первый Попов пришёл сюда вместе с купцом, да так и прижился.
Саша в легенду верил и даже гордился ею. Шутка ли, не каждого рода история тянется едва не на триста лет.
Потому-то с маминой родни он и начал рассказ.
У мамы было какое-то невероятное количество родных, двоюродных и троюродных братьев и сестёр, которые приходились маленькому Саше дядями и тётями. С ними нужно было вежливо здороваться, когда они приезжали на семейные торжества в село. Тогда ещё были живы и дедушка Матвей – Матвей Степанович Попов, и бабушка Аглая. Во дворе собирался большой стол, и взрослые, сидя за этим столом, до вечера пели бесконечно грустные песни про любовь.
Детей бабушка Аглая быстро выпроваживала из-за стола на сеновал, где они долго – пока родители не напоются – рассказывали всякие страшные истории, а потом, сморившись, засыпали.
Саша помнил: когда он был маленький, его пару раз оставляли у бабушки Аглаи на некоторое время. Но ему совсем не нравилось в деревне, в городе было лучше. И он сильно протестовал. Как-то родители даже поссорились из-за этого, но больше его в деревню не отправляли.
А потом дедушка Матвей умер, и они ездили на похороны. А бабушку Аглаю взяла к себе одна из многочисленных маминых сестёр.
На похороны бабушки мама Сашу не взяла. И папа тоже не ездил. И, насколько Алекс помнил, больше они с мамиными родственниками тесно не общались. Иногда кто-нибудь из Поповых приезжал в Новосибирск и останавливался у них. Но уже никто не собирался за большим столом и не пел.
Выслушав эту историю, герр Шварц раздражённо махнул рукой и поморщился:
– Нет, это не Поповы. Не та линия. Про отца расскажи.
Алекс почему-то не стал возражать. Более того, он даже не обиделся на этот внезапный переход на «ты», а сразу же стал рассказывать, о чем просят. Тем более что длинным рассказ быть не обещал.
По отцовской линии история была совсем короткой.
Но Саша решил, что немцу это будет интересно.
Бабушка Маша – Мария Витольдовна Котляр – была из поволжских немцев, депортированных в Сибирь в тридцатых годах. Как понимал Саша, детство у бабушки было трудным, и родителей она потеряла рано. Однако немецкий – не забыла. И даже окончила Сибирский государственный университет и всю жизнь преподавала в школе немецкий.
Саша своим немецким гордился. Это потом уже, приехав в Гамбург, он понял, что нужно работать над произношением. Оказалось, что бабушкино произношение было далеко от современного. Но база была хорошей, и Саша – Алекс – быстро освоился.
Он с гордостью поведал герру Шварцу повесть о немецкой бабушке и удостоился кивка и заинтересованного взгляда. Впрочем, судя по всему, на немца эта история не произвела должного впечатления.
– Продолжайте, молодой человек, – старик был неутомим, – у вас же ещё один дедушка должен быть.
Пришлось продолжать про дедушку.
Дедушка Артур был детдомовским. Даже точная дата его рождения была неизвестна, известен был только год – 1940. Весной 41-го, совсем маленьким – хорошо, если годик, – его нашли на вокзале в Риге. Мальчик, тепло закутанный, спал на скамейке, и его заметил патруль, обходивший вокзал. Рядом с мальчиком стоял небольшой чемоданчик. Никаких взрослых рядом не оказалось. Патруль доложил о находке. Командир патруля распорядился сначала объявить по вокзальной радиоточке о найденном ребёнке, но никто так и не отозвался. Мальчика перенесли в диспетчерскую до выяснения обстоятельств.
История эта была хорошо известна, поскольку у дедушки хранилась папка, выданная ему заведующей детским домом. В папке находилось множество документов, обтрёпанных, на пожелтевшей бумаге, отпечатанных на самых разных печатных машинках.
Одним из таких документов как раз и стало письмо, напечатанное, вероятно, в той самой диспетчерской и проливающее какой-то свет на историю дедушки.
Человек, который составлял письмо, скорее всего, не умел этого делать. Письмо было сумбурным и многословным. Из него становилось ясно, что в день 9 марта 1941 года в 10:32 патруль доставил в диспетчерскую ребёнка мужеского полу, ходить не умеющего. Ребёнок, проснувшись, плакал, но имени своего назвать не мог.
Оказывать уход за ребёнком пола мужеского было некому, потому что командир патруля и весь патруль отбыли в направлении перрона, с которого отправляются поезда западного направления по причине нахождения там трупа неизвестного тоже пола мужеского.
В связи с тем, что руководство патруля, доставившего в диспетчерскую ребёнка, в полном составе оказывало помощь полиции, проводившей следственные действия по поводу трупа покойника на перроне западного направления, ребёнок, оставленный патрулём, осуществлял попытку побега, пытаясь уползти из помещения временного содержания, оказывая тем самым противодействие органам власти и следственным органам. К тому же он кричал и плакал, воздействуя на диспетчера и помощника диспетчера.
Алекса, с момента, когда он впервые прочитал это сумбурное письмо, не оставляла мысль, что его автором как раз и стал этот самый «помощник диспетчера», понятия не имеющий, как обращаться с детьми.
Далее в письме говорилось о том, что ребёнок, осознав бесполезность попыток побега, снова уснул и спал до момента возвращения командира….
Командир отдал приказ немедленно доставить ребёнка в Первую городскую больницу для оказания помощи с последующим направлением оного ребёнка пола мужеского в детский дом на усмотрение руководства означенной больницы.
В письме также говорилось, что командир – Артур Берзин – пожелал, чтобы ребёнку, если не будет выяснено его настоящее имя, дали имя Артур Берзин в честь него.
Более ранней истории рода Алекс, естественно, знать не мог.
Дедушку, в соответствии с сопроводительным письмом, и назвали Артур Берзин.
Насколько Алекс знал, в начале войны детский дом был эвакуирован и расформирован. Судя по бумагам, маленький Артур успел побывать в Псковской области, затем – в Ленинградской, а осенью 1941, после многочисленных перетасовок, оказался в далёком сибирском городе Красноярске.
В детском доме окончил семилетку, а потом по направлению детского дома его отправили аж за 800 километров от Красноярска, в Новосибирск – в железнодорожное училище. Дед был, насколько мог судить Алекс, потрясающим специалистом. В детстве они с дедом регулярно проводили время за всякими «мужскими» работами. Только с ним получалось так интересно разбирать и собирать то велосипед, то самокат, то часы. Бабушка – баба Маша – ругалась, когда дед с маленьким Сашей, оставленным «у бабы» с ночёвкой на выходные, с утра уже начинали что-то мастерить на крошечной кухне «хрущёвки».
У деда и впрямь были золотые руки. Даже когда он давно уже был на пенсии, нет-нет, да и приезжали за ним на чёрной директорской машине с родного завода, если что-то «ложилось на бок». Артур Артурович – деду и отчество дали по имени нашедшего его на вокзале Артура Берзина, – как говорили заводчане, «чувствовал» металл. То, что ни в какую не желало работать, тут же оживало в его присутствии.
Золотые руки унаследовал и отец. Но не только. Если дед любил и умел работать руками, то отец предпочитал работать головой. Единственный ребёнок, Алексей ещё школьником выиграл городскую олимпиаду по физике и получил приглашение на учёбу от Новосибирского государственного технического университета. Приглашение, естественно, он принял.
Так Алексей Артурович Берзин оказался в университете. Сначала, ясное дело, студентом. А потом, уже по окончании, продолжил там же работу в лаборатории прочности авиационных конструкций. Про испытания вибропрочности папа мог говорить часами. Но главное, что вынес из этих разговоров Саша, это то, что научная работа – вещь интересная. И несмотря на то, что руками – спасибо деду – он работать умел и любил, папина работа дополнительно будила фантазию.
Именно так и случилось. По стопам папы поступил в университет, но, к счастью, увлёкся электричеством и порошковыми технологиями. Потому, собственно, и находится сегодня здесь на банкете и беседует со старейшим членом правления столь крупной компании.
Эту последнюю часть Алекс вслух не озвучивал.
Да он вообще мало что успел рассказать.
При первом же упоминании о вокзале в Риге герр Шварц возбуждённо замахал худой, обтянутой морщинистой с пигментными пятнами рукой, привлекая внимание:
– В каком году, говорите, нашли мальчика?
– В марте 1940.
– Это точно? У вас точная информация?
– Ну, наверное… – Алекс несколько растерялся. Он никак не ожидал такого бурного интереса. – У дедушки письмо было, в папке с документами.
– А скажите, герр Берзин, – старик, поморщившись, с трудом выговорил сложную для него фамилию, – вы можете попросить вашего дедушку прислать этот документ?
– Ну…
Алекс не знал, что сказать. Во-первых, дедушка уже давно не мальчик. И от такой неожиданной просьбы может испугаться. А во-вторых, непонятно, на кой этому загадочному немцу сдались документы чёрт знает какой давности. «А вдруг он – дедушкин отец? – мелькнула шальная мысль, – Тогда что же, я – ему правнук?» Мысль, видимо, сама устыдившись собственной глупости, тут же куда-то пропала, уступив место другой, более приземлённой товарке: «Да быть не может! Деду – 74 года, а немцу – 79, не мог он в пять лет сына заделать. А может брат? Младший?» Эту мысль тоже пришлось с позором изгнать, поскольку в дело вступил здравый смысл. И он подсказывал весьма настойчиво – слишком маловероятно, чтобы высокий, светловолосый, с серо-голубыми глазами дедушка приходился братом этому высохшему от старости, но по-прежнему почти черноглазому и совсем, как говорит бабушка, «другой породы» немцу.
Замечательно начавшийся банкет грозил завершиться едва ли не конфликтом молодого, хоть и перспективного специалиста с уважаемым членом правления холдинга. Ибо этот член правления продолжал задиристо взмахивать рукой, торопя замешкавшегося с ответом собеседника.
Алекс растерялся.
В некотором замешательстве он наблюдал, как встаёт до этого момента неподвижно сидевший за спиной отца Рудольф Шварц. Он отстранённо фиксировал, как этот грузный потливый человек поднимается, обходит кресло отца и направляется к нему, как неумолимая туча, готовая накрыть грозой и с молниями и грохотом потребовать себе жертву.
К счастью, первым пришёл в себя Шварц-старший. Как видно, закваска у него оказалась крепкая, а может, опыт работы закалил, но что бы ни вышибло старика из себя, он быстро с этим справился:
– Рудольф! Сядь на место!
Приказ, отданный тоном, не допускающим возражений, тут же отрезвил Шварца-сына. Тот остановился, как вкопанный, и перевёл дух.
– Сядь на место! – приказ повторился не менее настойчиво.
И крупный мужчина покорно отступил назад к своему стулу.
– Герр Берзин! – голос старика приобрёл некоторую торжественность. – Я сожалею, если обидел вас подозрением в неискренности. Думаю, вы правы. Не следует тревожить вашего дедушку. К тому же, ваша внешность сама по себе является неоспоримым доказательством событий, случившихся ещё до войны.
Алекс радостно кивнул, соглашаясь.
Герр Шварц тут же продолжил:
– Я полагаю, что в состоянии пролить свет на происхождение вашего дедушки, а значит – и на ваше. Также полагаю, что разочарованы вы не будете. Вы хотели бы знать вашу генеалогию?
Алекс не знал, как реагировать. В жизни он не задумывался над «генеалогией», тем более дедушки-детдомовца.
Но, как известно, для человека ничего нет привлекательней тайны. И Алекс, сам того не желая и не ведая, тут же попался на небрежно закинутый крючок:
– Конечно!
– Вот и отлично! – Казалось, Конрад Шварц враз помолодел. – Вы смогли бы посетить наш дом на Изештрассе? Скажем, завтра к 15 часам вам будет удобно?
На «завтра» пришлась суббота, и должна была вернуться Соня, и вообще, с какой это радости, по какому праву и на каком основании он может так, запросто, в выходной – семейный день – прийти в гости к человеку, так далеко от него стоящему на социальной лестнице…
Но додумать эту мысль Алекс не успел. Взгляд Конрада Шварца прожигал его едва ли не насквозь, требуя незамедлительного согласия. Любопытство, в свою очередь, завязало внутренности тугим узлом, требуя скорейшей разгадки тайны. А временно отступивший на задворки сознания здравый смысл подсказывал, что от принятия приглашения ничего страшного не случится, зато тайна будет разгадана.
Алекс посмотрел прямо в бездонные до сих пор, несмотря на возраст, глаза Шварца-старшего и слегка осипшим голосом дал согласие.
Старик, махнув рукой, недвусмысленно дал понять, что на сегодня беседа окончена.
Поклонившись и возвращаясь к «своему» окну, откуда его недавно увёл этот толстый Рудольф, Алекс по-прежнему чувствовал в животе странный зуд всепоглощающего интереса: завтра он узнает тайну своего рода. В том, что тайна эта будет безумно интересной, он не сомневался.
Семена упали в хорошую почву.
Алекс стоял на пороге тайны и был готов к её раскрытию.