Велимир Долоев
Остров
1. Координатор
Две большие силовые воронки, каждая не меньше пяти метров в диаметре,
смотрелись на фоне огромного авианосца совсем не страшно — как
раз до того момента, когда они стремительно двинулись на корабль, разрывая
в клочья металл, выворачивая внутренности судна наружу, парой стремительных
вихрей проносясь по палубе и превращая ее в ад. Двумерная
черно-белая видеозапись отвратительного качества не давала, конечно, того
эффекта присутствия, что получался при просмотре стереофильмов-катастроф,
однако все равно впечатляла.
Али Гонсалес, координатор Первой Межзвездной экспедиции, стоял в
центре главного зала Дворца Дискуссий в Токайдо совершенно один. Должность
координатора на исследовательском звездолете совсем не похожа на
должность капитана древнего корабля — «первого после бога». Все ключевые
решения по вопросам экспедиции принимались коллегиально, в своих же
сферах ответственности каждый член экипажа предельно компетентен, так
что в штатных условиях координатор был фигурой сугубо технической. Однако
в условиях экстремальных, когда в кратчайшие сроки требовалось принять
решение, по поводу которого не могло быть однозначного консенсуса,
именно он принимал на себя всю полноту власти и ответственности.
Поэтому сегодня, во время обсуждения результатов Первой Межзвездной,
которое стремительно превращалось в суд над ним, Гонсалесом, он
выслушивал все обвинения в одиночестве. Признают ли действия экипажа
разумными или преступными — последствия скажутся только на его судьбе.
На большом экране за его спиной тем временем продолжалась грандиозная
трагедия авианосца с гордым названием «Несущий свободу», искореженного,
объятого пламенем, но упорно не желающего тонуть. Эта пленка,
записанная с вертолета, стала самой наглядной иллюстрацией первого контакта
с внеземной цивилизацией. А вот о том, как в скальном массиве в
самом сердце Северного Континента был заживо погребен главный штаб
континентального командования Альянса Порядка, рассказать было уже некому.
Как и о полном уничтожении в южных морях объединенного флота
Унии Единого Бога. Как и о навеки запечатанных ракетных шахтах, об оставшихся
на дне океана подводных лодках, и о многом другом, что необходимо
было сделать для предотвращения войны и вступления в первый контакт.
Агония авианосца продолжалась очень долго в полной тишине, невыносимо
затянувшись как для находящихся в зале, так и для двенадцати миллиардов
участников дискуссии, находящихся в этот момент на связи. Гонсалес,
продолжая стоять неподвижно перед членами Совета, вышел в Сеть, вывел
на глазной экран главный ствол дерева дискуссии, просмотрел мельком статистику
высказываний по ключевым словам, распределение мнений по коммунам,
но вникать в эту математику не стал. Главное теперь — дождаться
того момента, когда ему предоставят слово. Собственная судьба волновала
его мало, но он обязан убедить Коммуну в том, что продолжение контакта
является неминуемым и неизбежным. Пусть даже он останется в истории
преступником — только бы те, что придут исправлять последствия его «преступления»,
двигались в правильном направлении.
Наконец, на экране все закончилось, но члены совета по-прежнему молчали.
Так прошло еще минуты две, пока не раздался в полной тишине голос
модератора Совета, Хадиджи Бондарь:
— Сколько же людей вы убили в итоге?
— Еще сто пятьдесят лет назад у нас это называлось «уничтожили солдат
противника», — ответил Гонсалес. — И мы не так далеко еще ушли от
эпохи последних классовых войн, чтобы стесняться таких выражений. И
если говорить о солдатах, то таковых для предотвращения вторжения на
Остров и полной дезорганизации армий двух военных блоков необходимо
было уничтожить порядка ста тысяч.
— Чудовищно! — вырвалось у сидящего рядом с ней незнакомого Гонсалесу
мужчины.
— Война без нашего вмешательства привела бы к куда большим жертвам.
Я допускаю, что мы действовали не самым эффективным и гуманным
образом. К сожалению, у нас не было эффективного оружия для нанесения
точечных ударов по противнику, а применение технологий невоенного назначения
для этих целей сродни стрельбе из пушки по воробьям, если вам зна
кома эта идиома.
— Итак, вы превысили полномочия исследовательской экспедиции, вмешались
в военный конфликт на первой же обнаруженной планете с разумной
жизнью, вступили в контакт в нарушение всех полученных от Коммуны
инструкций — и все это ради романтических надежд поучаствовать в настоящей
революции? — не унимался незнакомый мужчина. — Назначенный координатором
важнейшего проекта, вы повели себя как абсолютно безответственный,
инфантильный индивидуалист!
— Коммуна дала нам разрешение на вступление в контакт в случае
крайней необходимости, — оборвал его Гонсалес. — Никто, разумеется, не
ожидал, что первая же наша экспедиция натолкнется на планету с разумной
жизнью, более того — жизнью гуманоидного типа, более того — с развитой
индустриальной цивилизацией, в ключевой момент ее исторического развития
— когда первое рабочее государство, слабое, не оправившееся еще от
последствий гражданской войны и разрухи, оказалось под угрозой уничтожения
двумя империалистическими блоками в преддверии всемирной войны.
Возможно, в следующий раз Коммуне нужно будет отбирать для разведки
космоса людей, способных наблюдать, как двадцать восемь миллионов рабочих
и крестьян, только недавно освободившихся от господ и хозяев, вновь
оказываются обращенными в рабство. Для такой работы, наверное, нужны
самые убежденные фанатики «своего пути», уникальности и бесценности
опыта, полученного человечеством в ходе разрушительных войн, геноцида и
тупикового развития бесперспективных социальных структур. Тех же, кто задумывался
хоть раз, было ли обязательным и исторически необходимым вырождение
и провал первой попытки построения коммунизма в двадцатом
веке, лучше за пределы Солнечной системы не выпускать.
— То есть вам захотелось побыть богами? Выправлять одним нажатием
кнопки неправильное развитие целой планеты? — раздалось из глубины
зала, от кого — Гонсалес даже не заметил.
— Чтобы ни в коем случае не оказаться в роли богов, мы и предстали
после всего перед планетой в человеческом облике. Мы объяснили, что случившееся
— вовсе не чудо и не природная аномалия. Что обитатели планеты
— не одни во вселенной, и что мы, пришельцы с далекой звезды, такие
же люди, как и они — не терпящие угнетения и несправедливости...
— Вы, похоже, не понимаете, к каким последствиям привела ваша авантюра,
— Бондарь взяла тот мягкий тон, который никому из хорошо ее знавших
членов Совета не предвещал ничего хорошего. — Вы еще не понимаете,
какую мутную волну подняли, какой бешеный всплеск ксенофобии и религиозного
фанатизма вызвала ваша атака, как стремительно укрепились
позиции самых отборных реакционеров перед лицом опасности из космоса,
насколько оказались отброшены в своем развитии десятки государств. Ценой
вашего локального успеха — если это можно назвать успехом — станет
небывалый разгул фашизма...
— Именно поэтому, — голос Гонсалеса окреп, он понял, что обсуждение
вышло, наконец, на правильный путь. — Контакт ни в коем случае нельзя
прекращать. Именно поэтому мы должны продолжить начатое.
2. Милиционерка
Последние сборы проходили без суеты, по-деловому. Еще раз проверили
укладку рюкзака, прицепили всю положенную амуницию к поясу, Анфи
пристегнула Нино каску на грудь слева, Нино же в это время проверяла тысячу
раз уже выверенную длину ремня автомата. Как всегда, осталась неудовлетворена
и чуточку, на полпальца, его подтянула.
— Теперь попрыгать, — скомандовала Анфи, и Нино попрыгала. Результатами
обе остались довольны. Завершающим аккордом стал подшлемник,
который Нино небрежно, по-мальчишески нацепила на затылок, а Анфи
совершенно по-матерински разгладила и натянула на уши. Спорить по этому
поводу девушки не стали, и у Нино появилась надежда на то, что удастся
выйти из квартиры без ненужных осложнений. Однако это оказалось не так
просто...
Целовались они, как всегда, взахлеб и самозабвенно. Маленькая Анфи
вставала на носки, отчаянно цеплялась за ремешки разгрузки, Нино упиралась
руками в дверь, пытаясь не свалиться под весом своего снаряжения и
под напором нежности подруги. Наконец, невыносимо долгий последний поцелуй
удалось прервать. Анфи смотрела на Нино снизу вверх, и в этом взгляде
уже не было ничего от доброй мамы — теперь она походила больше
на обиженного ребенка. Такие метаморфозы до сих пор смущали Нино, но
они же и привлекали ее — через два года после знакомства в любимой по-прежнему
оставалась загадка, ощущение тайны, и это лишь давало повод к
дальнейшему взаимному узнаванию. А загадки еще оставались. Как этот
уродливый рваный шрам чуть выше левой ключицы. И еще один, не столь
глубокий, но заметный, на правой руке выше запястья. Никакие самые суровые
и интенсивные расспросы, похоже, не могли заставить Анфи выдать
тайну их происхождения — она уходила в глухую оборону и активно отшучивалась
про канцелярские сражения.
— Пятьдесят дней... — с показной кислой миной на лице и задорными
искорками в бездонных, золотистого цвета глазах Анфи шумно вздохнула.
— По крайней мере, отоспимся друг без друга, — улыбнулась Нино, и
это не было шуткой. Пусть тренировочный лагерь «Демонова гора» и не является
самым лучшим местом для отдыха, однако он будет отличным способом
отрешиться от житейских проблем и суеты на полный цикл, а это иногда
бывает просто необходимо.
— Издеваешься, вредина? — Анфи поймала правую руку Нино своей
левой, их пальцы крепко сплелись. Нежно-голубая кожа Анфи выдавала в
ней потомка колонистов с Северного Континента, причем очень чистого
рода, из тех, что лет тридцать назад с пеной у рта доказывали бы полное отсутствие
в своих жилах крови аборигенов. Тонкие аристократические пальцы,
столь же тонкие и изящные черты лица — все говорило о знатном происхождении.
Впрочем, времена, когда в фиолетовых рабочих кварталах на
подобную внешность смотрели косо, давно уже прошли. О какой
нетерпимости можно говорить в космополитичном городе, где самое
большое в стране количество выходцев не из другой страны даже — с
другой планеты?
Полной противоположностью ей была Нино: темно-фиолетовая кожа
уроженки центральных гористых областей Острова, лицо, завзятому ценителю
женской красоты показавшееся бы грубоватым (для Анфи, впрочем, не
было во всем мире лица милее), да и выговор, если прислушаться, типично
горский. Много таких молодых людей в последние годы устремлялось по революционному
набору на предприятия побережья — объявленная правительством
страны вторая фаза построения социализма требовала значительных
людских ресурсов. Однако даже в периоды самого интенсивного
экономического роста никто не снимал с рабочего класса еще одной ответственной
задачи — защиты своей страны. Именно поэтому сегодня Нино собиралась
вовсе не на работу.
— Ладно, опоздаю же, — левой рукой она нащупала за спиной дверную
ручку. — Все, трогаемся.
В коридоре уже толпилось порядочно народу. Женщин и мужчин, уходящих
со вторым батальоном заводской обороны, провожали, как водится,
всем подъездом. Поднялась даже дворовая детвора, которой в дни каникул
по всем понятиям положено спать все утро. Старшие, у кого Анфи вела уроки,
да и совсем маленькие — все учтиво здоровались: в доме молодую учительницу
уже успели узнать и полюбить. Появился в дверях и землянин Джамал
со своим хитаро — очень популярным в последнее время у молодежи
музыкальным инструментом. Ему Анфи обрадовалась в особенности: рядом
с белокожим великаном она совершенно переставала бросаться в глаза не
только в фиолетовом квартале, но и, наверное, в любой точке планеты.
Впрочем, даже к землянам в городе за двадцать пять лет попривыкли.
— Друзья, я так считаю, провожать бойцов надо с песней? — хитаро под
руками землянина недвусмысленно бренькнуло, пока собравшиеся и посчитавшиеся
бойцы спускались вниз.
— И то верно! — дедушка Мадзи жил один, провожать ему было некого,
но каждый уходящий в лагерь отряд он считал своим долгом сопроводить до
самой машины. — Давай нашу, заводскую!
Народ отозвался с энтузиазмом, и все, не исключая самых маленьких,
под бодрый бой хитаро затянули: «Подымай на ножи фабриканта, выпускай
его кровь на асфальт».
Джамал часто шутил, что из всех землян, работающих сейчас в стране,
он — самый бессмысленный и бесполезный. Ну что это такое, в самом деле
— фольклор собирать? И не древние преданья какие-нибудь, наследие уходящей
эпохи, а городские легенды, байки, песни и даже, смешно сказать,
надписи в уборной? И тем не менее, когда был выпущен сборник песен революционной
эпохи, заботливо отредактированный на предмет всяких кровавых
подробностей и кажущихся ханжам «неприличными» слов, именно Джамал
первым поднял тревогу. Партия тогда здорово дала по рукам самоназначившимся
цензорам, и это событие вызвало большую дискуссию в печати об
отображении революции в современном искусстве. После этого в рабочих
кварталах его сильно зауважали, и даже дедушка Мадзи, которого Джамал
неустанно доставал просьбой вспомнить текст замысловатой дразнилки,
запускавшейся отчаянными местными мальчишками вслед полицейским патрулям
шестьдесят лет тому назад, уже не отзывался о нем черной бранью,
а лишь поджав губы, раздраженно отвечал интересующимся: «Откуда я
знаю, куда ваш сортирный архиолух пошел?».
Процессия из милиционеров и провожающих с каждым пройденным этажом
увеличивалась, и из подъезда вывалила уже порядочная толпа. Машина
с открытым бортом стояла в ожидании, все начали прощаться в очередной,
теперь уже точно последний раз. Анфи вновь преобразилась: хлопнув Нино
по плечу, она нарочитым басом протянула:
— Ты уж того... Служи верно, воюй справно, батьку с мамкой не позорь,
ворогу спуску не давай, штобы, значить, с честью да славой домой возвернуться...
Нино расхохоталась, чмокнула любимую в щечку, забросила в кузов автомат
и ухватилась за протянутые руки. А бойцы уже разворачивали и крепили
к борту фиолетовый флаг с перекрещенными якорем, киркой и топором
— символами трудового народа Острова. Под общее ликование машина
тронулась.
— В такие моменты я себя чувствую чужим на вашем празднике жизни,
— народ постепенно расходился, и только несколько человек, в том числе и
Анфи с Джамалом, оставались на улице в этот рассветный час. Восходящее
солнце уже отражалось в окнах верхних этажей, и скоро весь единый жилой
комплекс, самый протяженный в стране, выросший буквально за пять лет из
ничего возле завода тяжелого машиностроения, со всей необходимой современной
инфраструктурой шаговой доступности, рабочий район, связывающий
своих обитателей тысячью невидимых ниточек в единую общину, совершенно
непохожий на современные стремительно атомизирующиеся зарубежные
города, оживет на глазах. Анфи любила свой дом, и дом отвечал ей
взаимностью. Поэтому грустной фразы Джамала она не поняла.
— Нет, у меня иногда возникает иллюзия, что я стал вашему миру
своим, — продолжал тот. — Но вот при очередной отправке милиции на
переподготовку сразу вспоминаю, откуда я. Каждый здоровый взрослый трудящийся
гражданин является защитником страны. У вас, кстати, какая военно-учетная
специальность? Школьный взвод обеспечения эвакуации, как я
понимаю?
— Нет, военная переводчица. Эггройский, саройский плюс тэйкианский.
Раз в год прикомандировывают к штабу обороны восточного сектора для
переподготовки. «Ваше имя? Звание? Подразделение? Задание? В противном
случае вы будете расстреляны в течение двух суток. Мы гарантируем
жизнь вам и вашим солдатам. Сколько человек в деревне? Сдавайтесь,
сопротивление бесполезно» — лающие отрывистые слова эггройского плохо
сочетались со звонким мелодичным голосом Анфи. — Увы, это не так интересно,
как жечь вражеские танки, выдержав перед этим ядерный удар.
— А этот ваш шрам... — Джамал не показывал, какой, ибо это и так
было понятно.
— … Представьте себе — это все плоды неумелого пользования канцелярскими
принадлежностями, — засмеялась Анфи. — Не верите? Вот и Нино
не верит.
Джамал смотрел на нее пристально и озабоченно.
— Скажите, — начал он наконец. — А вы себя не чувствуете немного...
чужой?
— С чего бы вдруг? — Анфи была искренне удивлена.
— Извините, глупость в голову пришла.
— Ничего, бывает. Ладно, пойду отсыпаться, — Анфи почувствовала,
что пора удалиться, пусть это и может показаться невежливым.
«Ваше имя? Звание? Подразделение? Задание?»
О подготовке к высадке десанта в Черной бухте правительство Острова
узнало от землян, чьи спутники своевременно заметили подозрительное
движение у границы территориальных вод страны. Силы эмигрантов и тэйкианских
наемников определенно были малы для полноценного вторжения, так
что милиция была мобилизована по первому варианту, без прекращения
производства и эвакуации населения. Несколько батальонов в предполагаемых
местах десантирования — вот и все, чем ограничилось командование.
Однако отразить вторжение было готово практически все взрослое
трудоспособное население — по две-три единицы стрелкового оружия на каждую
семью давно уже стали нормой даже в глухой провинции, не то что на
привыкшем к угрозе войны побережье.
Штаб береговой обороны сектора «Южный берег» так же был поднят по
тревоге, и переводчица Анфи явилась в его расположение с оружием и амуницией,
хотя и не надеялась им воспользоваться. В ту ночь контрреволюционеров
ждал большой сюрприз в виде шквального огня сразу же после высадки.
Бой длился недолго, и к полудню окруженные боевики капитулировали.
Пленных сортировали и допрашивали там же, на месте, в надежде найти
среди малоинтересных и недалеких (кто еще решился бы на заведомо самоубийственную
операцию с весьма призрачными гарантиями поддержки вторжения?)
бандитов тех, кто знал немного больше об истинных целях операции.
И именно Анфи обнаружила среди тэйкианцев и эмигрантов эггройского
инструктора.
Вместе с бригадным комиссаром Ноем они полчаса пытались добиться
от эггройца хоть какой-то информации. Попытка инструктора сойти за тэйкианца
провалилась практически сразу — акцент выдавал его с головой. Анфи
монотонно и не надеясь дождаться ответа переводила навязшие в зубах
«Ваше имя? Звание? Подразделение? Задание?», но смотрела лишь на запястье
эггройца. Следы сведенной татуировки она опознала практически
сразу же, и теперь мысленно прикладывала известные эмблемы эггройских
«звериных» дивизий к мускулистой руке. Пятая дивизия — трехрогий шлемоносец
в защитной стойке? Или Девятая Стальная — серый дракон в полете?
И вот после получаса безнадежных попыток, в тот самый момент, когда
комиссар Ной собрался устало откинуться на спинку стула, эггроец неуловимым
движением схватил лежащую на столе ручку, полоснул по глазам Ною,
всем корпусом толкнул на него стол, обернулся, чтобы вырваться из палатки
и, подобно герою дешевых боевиков, пробиться через полный вооруженных
милиционеров лагерь, но на его руках уже повисла, вцепившись мертвой
хваткой в запястья, Анфи.
Знание чужой культуры — дело очень полезное. По эггройским понятиям
переводчице в лучшем случае полагалось забиться в угол и пронзительно
верещать, поэтому полный ненависти взгляд и, самое главное, полное
молчание Анфи выбили инструктора из равновесия окончательно. Он знал,
ради чего затевается эта операция, знал, что большей части тэйкианцев и
островитян-эмигрантов отведена роль пушечного мяса, знал, что и для него
самого риск погибнуть слишком велик — но никогда не думал, что все закончится
так быстро и так нелепо. Все его негодование на проклятую судьбу, на
мерзавцев из разведки, которые, похоже, слили его чертовым коммунистам,
вся бессильная злоба сфокусировалась на мерзкой девке, которую он мог
бы зашибить одним ударом кулака, но начал отчего-то яростно колоть так и
оставшейся зажатой в руке перьевой ручкой, словно ножом надеясь перерезать
шлюхе горло, не обращая внимания на яростный крик лишившегося
глаза бригадного комиссара Ноя.
Сам момент схватки Анфи запомнила плохо. Она помнила лишь жуткие
удары прикладов бойцов, обрушившиеся на эггройца, крик Ноя, сидящего с
залитым кровью лицом: «Только не по голове! Он должен говорить!», треск
своей формы, разорванной кем-то, пальцевое прижатие артерии, в точности
как учили на уроках рабочей обороны в школе средней ступени — и все.
Дальнейшее из сегодняшнего дня виделось словно полусном с короткими
пробуждениями — не только время, проведенное в госпитале, но и
несколько последующих месяцев. Та мерзость, с которой ей пришлось столкнуться
на несколько мгновений один на один, оставила шрамы не только на
ее теле. И никак не помогали рациональные приемы самовнушения — мол,
эггроец лишь жалкий раб капитала, пусть особенно изуродованный им — но
всего лишь раб. Было тут нечто и от общей судьбы их страны — она помнила
рассказы старших о надвигающейся войне и нежданном избавлении,
но больше всего ей запомнилось то ощущение всеобщего бессилия перед
многократно превосходящим во всех отношениях противником. Ни решимость
сражаться до конца в тот момент, ни четкое понимание того, против
кого придется сражаться и ради чего, этого ощущения заглушить не могли.
Неначавшаяся война — словно фантомная боль, и Анфи знала, что заглушить
ее можно, лишь уничтожив полностью мир богатеев-кровопийц и фашистов
со звериными татуировками на запястьях. И народу, который практически
упразднил свои вооруженные силы, чтобы стать самому огромной революционной
армией, это вполне по силам.
Анфи зашла в квартиру, повернула ручку запорного механизма. Замки в
их доме играли роль больше символическую, вроде сигнализирующей таблички
«не беспокоить», и днем практически никто не запирался. Но она чувствовала
потребность отоспаться — в конце концов, Нино права: у нормальных
людей ночи служат по большей части для сна, душевые — для помывки,
а кухонные столы — для приготовления пищи. Не раздеваясь, Анфи упала
на кровать и улыбнулась.
Пятьдесят дней нормальной жизни — не так уж и страшно, на самом
деле.
3. Председатель
— Нет, позвольте, это же бред! — секретарь цехового профкома чувствовал,
что ситуация уходит из-под контроля. Теперь он понимал, что изначально
взял неправильный тон. Работать с людьми в провинции было проще,
факт. Естественное уважение к начальству хоть и слабенькое, но оставалось.
Здесь же у распоследнего вахтера гонора как у десятка дворянских сыновей
прошлой эпохи. Как же — соль земли, опора революции. А уж на
пришлых вообще волком смотрят — настоящее начальство должно само лет
двадцать у станка простоять, на виду у всех, и только тогда ему хоть какая-то
вера может быть. А как ему расписывали новую работу? Не народ, а золото,
партию уважают, правительству верят, оппозиции на весь завод два десятка
человек не наберется. И вот результат — не оппозиция даже мутит
воду, а старые и уважаемые активисты.
— Это почему еще бред? — дедушка Мадзи, слесарь с сорокалетним
стажем, теперь дорабатывал вахтером на северной проходной, однако считал
своим долгом являться на каждое цеховое собрание, где имел насиженное
место во втором ряду и неотъемлемое право с этого места вставлять в
речь любого оратора острое и меткое словечко. — Ты, мил человек, еще
пешком под стол топал, когда к нам, вот в этот самый зал, лично приезжал
главкомиссар рабочей обороны, товарищ Тэт. Разворачивал во всю стену
карту и отчитывался перед заводом, как и почему генералы обратно горные
области отбили, да что надо сделать, чтобы хребет им сломать. И вопросы
ему задавали потяжелее, и слова в него летели покрепче. Так что ты не
подумай — мы начальства не боимся...
— Оно нас само боится! — крикнул кто-то из глубины зала. Конечно,
большая часть сегодняшних рабочих родилась уже после окончания гражданской
войны, однако традиции заводчан старой поры, под пулеметным
огнем протыкавших самодельными пиками колеса и бензобаки полицейским
броневикам, остались.
— Звоните председателю, чего ждать-то? — в углу, где сконцентрировались
немногочисленные заводские максимал-социалисты, настроение было
определенно приподнятым. — Или у нас уже не рабочая демократия? Или
профсоюзный ваш вождь стал вроде барина?
Обычно подобные демарши оппозиционеров вызывали у большинства
только раздражение, но не теперь. Секретарь только глубоко вздохнул. В
нормальных условиях все его функции были чисто техническими — партийный
и профсоюзный актив, хорошо знающий обстановку, был относительно
самостоятелен в своей работе. Однако, как бы это бредово ни звучало, сегодня
именно он в глазах всего корпуса выглядел ответственным за ошибки
профсоюзного руководства на международном уровне. Угу, наверное, и за
агрессивные планы эггройской военщины тоже. И за зверства тэйкианской
охранки. За ошибки руководства всегда приходится отвечать низовым работникам,
увы. Так что — какого черта, собственно? Если здесь считается нормальным
взять и выдернуть из кабинета председателя отраслевого координационного
совета профсоюзов страны, да поставить под ясные очи раздраженных
рабочих — отчего бы и нет?
— Хорошо. Только кто же дожидаться будет? Время позднее, всем домой
охота.
— Не беспокойтесь, ради такого дела сейчас еще народ подрулит! — от
входа к секретарскому столу пробиралась Нино — крановщица, активистка
заводского женсовета и по совместительству — самая большая и колючая
заноза в заднице профкома. Секретарь радовался, что ее сегодня не видно
— а она уже обзвонила ползавода, еще не зная, какой будет результат у
вброшенного для всех неожиданно требования. Собрание превращалось в
стихийный общезаводской митинг. И весьма вероятно, что всплывут на нем и
другие вопросы, помимо саройского локаута. А там, глядишь, к заводу подтянутся
и прочие жители района-коммуны — уровень здешней самоорганизации
совершенно зашкаливающий...
Секретарь подавил желание опрокинуть стол, зарычать шипохвостом на
окружающих, врезаться головой в стену или сделать еще что-нибудь неподобающее
образцовому служащему первого на планете рабочего государства.
Вместо этого он молча встал и пошел вызванивать городской координационный
комитет.
Этот вечер председатель Далия хотела посвятить научным занятиям.
Не потому что конференция интернационала профсоюзов ее никак не касалась,
и даже не по причине необходимости закончить статью о саройском
локауте. Просто чем больше она занималась сравнительной межмировой
историей, чем глубже уходила в изучение классовых обществ Земли, тем отчетливее
начинала понимать, насколько же неправилен метод поиска в земной
истории готовых ответов на вопросы современности. Так что задуманная
статья раскрывала, помимо основной своей темы, очень больной и злободневной,
многие на первый взгляд посторонние теоретические моменты, и
грозила стать запредельно объемным и уж точно — совсем не газетного
формата материалом. Стоило ли вообще приниматься за такое в разгар кризиса
в Саройе?
Она сидела перед настольным компьютером, обложившись со всех сторон
редкими томами, заказанными в Институте Сравнительной Истории
(трехтомная краткая история рабочего движения Земли, сборник статей, посвященных
профсоюзному движению Западной Европы — одного из ключевых
исторических регионов, несколько выпусков институтского журнала, и
прочее, по мелочи — многое давно уже было переведено в электронный
вид, однако Далия была в этом отношении безнадежно старомодна). Прихлебывая
тонизирующий напиток «Друг милиционера» (самый дешевый и
безопасный стимулятор, разработанный специально для защитников Острова,
был ее любимым способом взбодриться уже много лет), председатель
пыталась сосредоточиться на непокорном, не желающем обрастать плотью
печатного слова тезисе. Процесс письма всегда представал перед ней в
виде визуальных образов, вроде обрастающего мясом скелета — еще в те
времена, когда она, совсем юная работница гальванического цеха, после
двенадцатичасовой смены в ядовитой, медленно убивающей ртутно-свинцовой
атмосфере, набирала очередной листок с призывом к солидарности, или
с разоблачениями махинаций заводского начальства. Откуда явился этот образ
— она уже не помнила. Возможно, от постоянного недоедания, сопряженного
с вредными условиями труда. Возможно, это вообще всплыло из далекого
детства — воспоминание об отце, свежующем на станке только что
забитого горнобега, было одним из самых ранних и ярких впечатлений детства,
первым уроком анатомии: под шкурой всегда будет мясо, пусть и не
слишком-то вкусное, мясо для бедняков, а а дальше, под мясом — кости.
Долгое время она думала, что люди появляются на свет в ходе обратного
процесса — готовый скелет обрастает плотью, покрывается сверху кожей, и
вот вам новый человек. Узнав правду, была, надо признать, сильно разочарована.
Невидящий взгляд скользил по строчкам на экране, Далия все глубже
погружалась мыслями в прошлое. Поэтому, когда раздался звонок, она с трудом
подавила приступ раздражения. Ощущения были такие, будто обнаруживаешь,
что за тобой подглядывают в душевой, да еще в тот момент, когда
ты рассеянно мурлычешь дурацкую песенку из безвкусной дореволюционной
музыкальной комедии. Председатель и в самом деле собиралась сегодня
основательно и плодотворно поработать. Но, похоже, не выйдет.
Два цикла назад в Саройе местная секция революционного интернационала
профсоюзов вступила в блок с объединением старых тред-юнионов.
Никто от такого союза удовольствия не получил, однако надвигающийся кризис
и приход к власти в стране консерваторов грозил всем. Блок был заключен
с согласия международного руководства интернационала. На ругань
ультралевых по этому поводу внимания не обращали — в конце концов, Саройя
— одна из пяти стран на планете, где компартия и ее профсоюзы были
легальны, и легальность эту надо было использовать в полной мере. Начавшаяся
вскоре полномасштабная стачка с требованиями отставки консерваторов,
изменения конституции и отмены плана «оптимизации экономики»
охватила несколько миллионов рабочих, поставив саройское правительство
на грань катастрофы. Однако горячие дни многотысячных демонстраций и
захватов предприятий закончились неожиданным ударом: боссы «желтых»
профсоюзов за спиной своих союзников и собственных секций заключили
договор с правительством, ради символических уступок фактически предав
бастующих рабочих. И теперь для интернационала речь шла уже не о свержении
саройского режима, а о срочной и неотложной помощи своим товарищам,
попавшим под каток репрессий осмелевшей полиции, ставшим жертвами
локаутов и избирательных увольнений, подвергавшимся погромам со стороны
получивших полную свободу действий фашистских банд. Кампания солидарности,
разумеется, проходила и на Острове, откуда только и могли саройские
рабочие получить существенную помощь. Однако в ходе дискуссии
по поводу сложившейся ситуации возникла масса неприятных вопросов как к
руководству местной партии, так и к интернационалу. Немногочисленная
ультралевая оппозиция Острова (в основном максимал-социалисты и анархисты)
не замедлила этим воспользоваться. Но даже большинство активистов
Партии понимало, что дежурными проклятиями в адрес оппортунистов
здесь не ограничишься. Словом, вал критики по этому поводу был просто
неизбежен.И вот теперь на одном из самых передовых предприятий страны,
местном Тяжмаше (бывшая «Фабрика промышленных моторов Милона и
Войса»), кажется, началось. От большого ума местный цеховой профком
внес предложение отработать в пользу жертв локаута на одном из саройских
машиностроительных заводов две смены. Однако по форме это выглядело
похоже на предложение в духе «давайте ударным трудом исправим чужие
ошибки». Разумеется, народ потребовал объяснений, и поскольку добиться
их от секретаря не получилось, возникла идея вызвать самого главного по
профсоюзам, кто находился в зоне доступа — ее, Далию.
Служебный электромобиль ехал по полупустым улицам вечернего города.
Поздняя осень уже вступила в свои права, сумерки наступали рано,
поэтому озорной детворы и неспешно прогуливающихся парочек на освещенных
центральных проспектах и бульварах видно не было. «Ночь мы побеждать
научились, а плохую погоду — пока еще нет» — подумала председатель,
глядя задумчиво в окно. На Земле люди уже давно научились полностью
контролировать климат в своих поселениях, причем без всяких куполов
над городами и прочей примитивности. А на Острове так, похоже, еще не
скоро будет. Тут, как говорил первый координатор земной миссии Али Гонсалес,
нужна планетарная система климатических установок, нужен объединенный
и взаимодействующий мир, без тэйкианских религиозных фанатиков
и эггройских фашистов. Впрочем, чему-чему, а этому нас точно учить не
надо, это мы усвоили задолго до первого контакта.
— И охота им на ночь глядя митинговать? — шофер по имени Альмо,
молодой семейный парень, был явно недоволен экстренным вызовом.
— Это как раз очень хорошо, что охота, — отозвалась Далия. — Вот
если бы рабочие в нашей стране только и делали, что признавались в любви
правительству, если бы единственной реакцией на каждый чих вождей были
аплодисменты — это было бы признаком смерти революции. А мы пока что
живы, и еще многих переживем. Слушайте, — наконец, поняла она. — Давайте-ка
вы высадите меня на заводе, а сами — домой. Чего вам тут зря сидеть?
А я давно уже надземкой не ездила, хоть разомнусь немного...
Председатель никогда не позволяла себе начальственной фамильярности ни с подчиненными,
ни с молодежью вообще. Базовые правила революционного
этикета, выработанные в период, когда вчерашние подпольщики
брали власть в свои руки: обращение на «ты» допустимо лишь к равным по
статусу, но не к тем, кто находится у тебя в подчинении.
— Ну нет, не дождетесь! — шофер, на секунду оторвавшись от управления,
сделал резкий отрицающий жест. — Вы вон в прошлую декаду славно
так рассказывали про гордость рабочего класса. Так вот, мне моя гордость
не позволяет вас оставить. А ну как до драки дело дойдет? Да и интересно
же...
— Интересно на драку поглядеть? — Далия улыбнулась. — Тут я вас
разочарую. Но если хотите — оставайтесь.
Забитый до отказа зал глухо гудел. Нет, на драку не похоже, хотя Далия
еще помнила веселые времена разрешения идейных споров посредством
кулаков. Впрочем, призванный к спокойствию, зал затих быстро. Хороший
знак. Она вдохнула, мысленно проговорила еще раз ту самую первую фразу,
которая должна была ниточкой вытянуть всю речь, и начала:
— Почему-то все произошедшее в Саройе в нашей оппозиционной
прессе считается результатом произвола руководства. Сначала коммунистическая
верхушка договаривается с боссами желтых о совместных действиях
— за спинами всех. Затем случается стачка — тоже по произволу боссов, разумеется.
Затем одни боссы предают других боссов, сговорившись с правительством,
верно? В такой ситуации рабочий класс и в самом деле как бы ни
при чем. И в таком случае предложения о помощи и солидарности выглядят
совершенно абсурдно, верно?
— Передергиваете! — раздалось из зала.
— Да нет, практически дословно цитирую орган максимал-социалистов.
Сегодняшний номер. Но шутки шутками, а мне кажется, с такой логикой далеко
не уедешь. Никто не испытывает иллюзий по поводу продажных шкур
из верхушки «желтых». Однако в тред-.юнионах состоят не только негодяи и
прохвосты. Там же до сих пор находится основная часть политически незрелой
рабочей массы, для которой старые организации стали давно уже частью
традиции. Договоренности с профсоюзной бюрократией ни к чему, разумеется,
никого не обязывают — что наши товарищи в Саройе ощутили на
себе сполна. А вот контакты с низовыми организациями, в которых пока не
видят особой разницы между «желтыми» и «фиолетовыми» и не понимают,
отчего бы нам всем разом не объединиться — это куда серьезнее. И что
сегодня видят эти рабочие, честные рабочие, хотя и не столь сознательные,
как этого хотелось бы ультралевым? Они видят, что их предали. Предали те,
кого они считали своими вождями. Это ведь не боссам надо будет смотреть
в глаза своим союзникам в каждом заводском комитете и отвечать на неудобные
вопросы. И втянувшихся в революционную борьбу рядовых членов
тред-юнионов не так-то легко будет остановить. Раскол идет прямо сейчас.
Многие низовые организации, возмущенные сложившейся ситуацией, готовы
порвать со своим руководством. Куда они подадутся? Кого поддержат?
Сильный революционный интернационал, который своих не бросает и готов
выдержать самые суровые времена? Если так — это очень сильно зависит
уже от нас.
С тех пор как наш Остров был спасен от жуткой войны, у нас есть определенный
долг. Не перед землянами, разумеется — они про такое понятие
как долг давно забыли, что в экономическом, что в моральном его значении.
Перед собственными детьми. Теми, кому наше сегодняшнее осадное положение
вовсе не покажется счастливым настоящим. Теми, кто достоин жить в
большом свободном мире. Теми, кто будет чувствовать себя как дома везде,
даже на противоположном конце галактики.
Наш мир сегодня на самом деле очень мал. Пожар у соседа или репрессии
на соседнем континенте — разница лишь в расстояниях. А малая толика
солидарности здесь, на острове, способна сдвинуть горы в другом полушарии.
Это вы знаете. Поэтому и решение — за вами.
— Нас такому, товарищ председатель, учить не надо, — несколько даже
обиженно произнесла устроившаяся на полу перед секретарским столом
Нино. — Это мы как раз понимаем.
— А вы думали, я смогу дать вам некое высокое откровение, сакральную
истину? — Далия улыбнулась. — Если этого не принесли даже посланцы
Земли, то ждать откровений от заурядной бюрократки было бы совсем
смешно. Однако есть вопросы, к ответу на которые я вполне приспособлена,
— Далия понимала, что самое время круто менять тему разговора. — Женщина,
третий ряд, в синем платке. Да, вы. Я же вижу, вы порываетесь что-то
спросить, нет? Слушаю внимательно.
4. Интернационалисты
Два трупа местных милиционеров лежали практически посреди главного
храмового зала. Они, похоже, решили, что с эггройцами все уже покончено,
и это оказалось фатальной ошибкой. Серые Драконы никогда не отступают,
не оставив пары сюрпризов неизбежно расслабляющимся после боя победителям,
и никогда не сдаются в плен. Впрочем, это, скорее, их никто в плен не
берет — декрет революционного саройского правительства, выпущенный
полгода назад после серии взрывов в правительственных учреждениях столицы,
лишал права на жизнь членов семи фашистских и правоконсервативных
партий, а так же всех без различия званий военнослужащих эггройских
«звериных» дивизий, участвующих в интервенции в Саройю. Пленных интернационалистов,
впрочем, контрреволюционеры казнили куда более жестокими
способами, чем тривиальный расстрел.
Трое бойцов из отделения Нино вместе с командиром засели в притворе
храма, за массивной аркой, и совещались о том, как выкурить эггройцев из
святилища.
— Не нравится мне здешняя архитектура, — Варго, в мирной жизни оператор
плазморезки, а сейчас — пулеметчик, прислушивался к движению в
противоположном конце здания. — Ну зачем нужны стены толщиной в три
локтя? Когда война закончится — сносить надо все эти курильни в обязательном
порядке...
— Зачем же сносить? — Джамал, стараясь не высовываться из-за массивной
арки, изучал внутреннее убранство храма. — Приспособить под музей,
киноклуб, или амбар, на худой конец...
— Кому нужен амбар с такими стенами? — Варго раздраженно отмахнулся.
— Снести, чтобы и памяти не осталось!
— Ладно, делать-то чего будем, командир? — Тио, самая юная из бойцов,
смотрела вопросительно на Нино. Вопросительно и доверчиво. Доверчиво
и... ладно, отложим на потом такие размышления.
Вход в святилище был высотой всего в две трети человеческого роста,
чтобы никто из входящих в обитель Единого не делал этого с прямой спиной
и поднятой головой. Стена, отделяющая святилище от главного молельного
зала, была такой же толщины, как и вызвавшие недовольство Варго внешние
стены храма, так что вход в него представлял собой своеобразную нишу,
в которой, забаррикадировавшись, эггройцы установили пулемет. Если бы
удалось пробраться под прикрытие статуй святых в правом крыле храма —
можно было бы легко попасть в мертвую зону пулемета, откуда достать их
эггройцы уже никак не могли. Но для этого надо было пробежать шагов двадцать
от входа, а он был как раз под прицелом пулеметчика. Нино представила,
как тот внимательно и напряженно вглядывается в противоположный
конец зала, как готовится продать свою жизнь подороже — и решение пришло.
— Джамал, у тебя ведь оставалось еще одно «солнышко», верно?
Землянин кивнул.
— Опять световые гранаты? — Варго не видел еще «солнышек» в действии,
поэтому не понимал, что к световым гранатам они имеют такое же отношение,
как тяжелые авиабомбы — к гранатам обычным.
— Сейчас увидишь, — сказала Нино. — Всем закрыть глазки ручками,
будем играть в жмурки. Давай!
Джамал нажал кнопку на небольшом, размером с теннисный мяч, шаре,
бросил его в зал, закрыл глаза, и стал отсчитывать секунды ритмом древнего
земного поэта: «Светить — и никаких гвоздей! Вот лозунг мой — и Солнца».
Вспышка ударила по глазам даже сквозь плотно закрытые веки. А уж
тому, кто вовремя не зажмурился, вполне могло показаться, что он очутился
в эпицентре ядерного взрыва. Свет заполнял любую полость, бешено вырываясь
из здания, слепя тех, кто неосторожно обратил свой взгляд к храму,
вызывая шок и недоумение контрастом между бешеным потоком фотонов и
полной беззвучностью этого явления.
Исчезла вспышка так же быстро, как гаснет молния, оставив после себя
лишь прыгающие блики в глазах. Нино рванулась в тот же момент вперед, к
статуям, в то время как Варго и Тио открыли ураганный огонь по ослепленному
противнику. Укрывшись за постаментом статуи Эму Справедливого, она
обернулась — и увидела Джамала, который совершенно спокойно, медленно
смещаясь влево, тщательно целясь, короткими очередями стрелял по позиции пулеметчика.
— Уходи оттуда! — крикнула Нино в микрофон переговорного устройства.
Пулеметчик, пусть и лишившийся надолго зрения, вполне мог полоснуть
вслепую по входу. Однако даже она, похоже, недооценивала действие
«солнышек».
— Все, я его снял, — раздался в ее правом ухе уверенный голос Джамала.
— Да прекратите вы палить, голова уже гудит!
Ко входу в святилище подходили со всей осторожностью, пробираясь за
статуями и держа позицию пулеметчика на прицеле. Впрочем, результат
самого первичного осмотра не оставлял сомнений: эггроец был умерщвлен
очень надежно. Без половины черепа даже эггройской военной элите выполнять
боевые задачи будет трудновато. Оставалось лишь выяснить, есть ли
кто внутри, в самом святилище.
Нино и Джамал метнули внутрь по гранате, после сдвоенного взрыва
дали пару очередей наугад, и командир отделения, удовлетворившись этим,
громко и отчетливо произнесла:
— Все, храм зачищен. Уходим!
Уже в притворе Нино вызвал командир взвода:
— Вы там живые? Что это полыхнуло так?
— Все нормально, только нам нужно еще время.
— Помощь нужна?
— Ни в коем случае!
— Ладно, как закончишь — быстрее к зданию администрации. Мы тут
мэра в плен взяли, а местные его хотят на части разорвать. Народ собирается,
кричат, требуют...
— Я сейчас же пошлю к вам Варго и Тио. Мы с землянином вдвоем
управимся.
Стрельба где-то на окраине городка стихла как раз после того как Нино
и Джамал остались вдвоем. И сразу же стало совершенно тихо. Нино даже
затаила дыхание, словно опасаясь, что те, кто мог остаться в живых в святилище
после взрыва двух гранат, смогут услышать ее вздох. Джамал вывел на
глазной экран секундомер, засек время. Пятнадцать минут, не больше. Если
через пятнадцать минут никто не появится — значит, живых попросту не
осталось. Осторожность и хитрость эггройцев нельзя недооценивать, но и
переоценивать — тоже. Первые столкновения с ними привели к значительным
потерям среди интернационалистов, но и Серые Драконы были обескуражены
способностью вчерашних гражданских не только успешно обороняться
против элитных частей, но и наносить им чувствительные поражения.
Списывать все на помощь инопланетян и безусловное техническое превосходство
определенно не получалось. Всеобщее военное обучение со школы
средней ступени давало свои плоды — жителей Острова, готовившихся с
детства к войне с многократно превосходящим противником, к выживанию
после ядерных ударов по своей территории, к партизанской войне после поражения
(что само по себе было весьма непохоже на типичные военные учения
«для галочки», с обязательной победой над условным противником) со
всем не просто было деморализовать. После начала отправки подразделений
интернационалистов на помощь саройскому революционному правительству
военные комиссариаты Острова буквально захлебнулись в потоке
добровольцев. Делать мировую революцию хотели все — от мальчишек из
приморского города, похитивших из спортивного кружка ялик, чтобы переплыть
пролив и биться с проклятыми империалистами (к счастью, береговая
охрана свой хлеб ела не зря), до дряхлых ветеранов, заваливающих председателя
Совета Координаторов письмами с обстоятельным перечислением
боевых заслуг и столь же обстоятельным обоснованием того, почему местный
военком, отбивающийся от заслуженных, хоть и несколько надоедливых
пенсионеров — мало того что ни черта в военном деле не смыслящий кретин,
так еще и вредитель. Словом, боевое безумие, охватившее Остров, продолжалось
и по сей день, в чем каждый из интернационалистов мог убедиться,
связавшись с родными...
На секундомере Джамала пошла четырнадцатая минута, когда, осторожно
озираясь, из святилища вышли двое. Один был, похоже, ранен в ногу,
спешно перетянутую чуть выше колена, и опирался, хромая, на плечо второго,
у которого кровь залила всю левую половину лица. В этот момент они,
оглушенные и израненные, совсем не были похожи на тех выродков и палачей,
для которых веселым развлечением является фотографирование на
фоне сожженных заживо людей. Тем не менее, рука Нино не дрогнула. А
Джамал, похоже, и не умел промахиваться — его глазные экраны этого не
позволяли. Оба эггройца упали рядом с трупами саройских милиционеров.
— Кажется, все, — Нино и теперь не была до конца уверена в том, что в
храме никого не осталось.
Они вышли из храмового двора как раз в тот момент, когда из-за угла
вывернул броневик саройской милиции — весь разукрашенный лозунгами и
партийными эмблемами. Нино остановила его, рассказала об оставшихся
внутри телах товарищей, и предупредила, что при осмотре святилища надо
быть осторожными. Милиционеры сначала откровенно пялились на Джамала
(даже внешность островитян для жителей саройской глубинки была
необычной, чего уж говорить о землянах, которых они видели разве что в дурацких
боевиках про инопланетное вторжение). Наконец, опомнились, спросили,
сколько внутри трупов, и приготовили пару пластиковых мешков для
своих. Эггройцев потом, скорее всего, просто свалят в общую яму и присыплют
сверху известью.
Операция по захвату городка завершилась с блестящим результатом —
внезапный рейд батальона интернационалистов при поддержке рабочей милиции
с побережья полностью деморализовал войска фашистов, а эггройцев
здесь было не больше полуроты, так что, несмотря на отчаянное сопротивление,
они были уничтожены. На скорую контратаку никто не рассчитывал —
под общим наступлением революционных сил фронт фашистов стремительно
разваливался. Однако закреплялись в городе до прибытия основных сил
по всем правилам, и коммуникаторы были розданы только поздним вечером.
Взвод Нино расположился в храмовом дворе, а батальонная канцелярия — в
здании администрации, так что взводному пришлось ехать туда уже по
темноте. Когда грузовик прибыл обратно, коммуникаторы стали раздавать
прямо из кузова — всем не терпелось связаться с родными.
— Тише будьте! — взводный, он же — бригадир сварщиков с монтажного
участка (в быту и по службе просто — дядя Бручо), достал журнал учета выдачи
средств связи. — Все по порядку, в очередь. Харпо!
— Йоу, босс!
— Ставь свою корявку, шут гороховый, и двигай отсюда, чтоб я тебя до
утра не видел! Тио!
— Здесь!
— Мамке с папкой привет передавай, как всегда. Маго!
Неловкое молчание было ответом. Дядя Бручо скрипнул зубами, резко,
так что едва не порвалась бумага, перечеркнул в списке фамилию погибшего
сегодня бойца.
— Бляха-муха, отделенные, мне кто-нибудь может эти хреновы журналы
в нормальный вид привести? Список не по алфавиту, не по подразделениям,
а хрен знает как упорядочен.
Нино подумала, что сами по себе эти журналы, ведущиеся по старинке,
разлинованные вручную, очень плохо сочетаются в одном времени и пространстве
с новейшими коммуникаторами, позволяющими по закрытой системе
связи дозвониться до родных на другом континенте. Что поделаешь,
таких несуразиц в мире хватало, благодаря землянам, но и в силу общей неравномерности
развития. И здесь, в Саройе, наступление революционных
сил на позиции фашистов координировалось буквально на уровне взводов с
помощью спутников-невидимок, каких не было ни у одной самой развитой
капиталистической страны, а в бой местные милиционеры шли с винтовками
старше их самих. Новейшие средства связи сочетались зачастую с использованием
гужевого транспорта. А уж привить батальонной канцелярии простейшие
навыки электронного документооборота оказалось сложнее, чем
выбить эггройский десант из Восточной Цитадели — люди не всегда успевали
адаптироваться к стремительной компьютерной революции.
Бойцы, получившие коммуникаторы и не занятые в нарядах, расходились,
чтобы в тишине и спокойствии связаться с родными — полученной
передышкой следовало воспользоваться сполна. Сомнительная в каком-то
отношении идея — «здравствуй, милая жена, у нас сегодня во взводе убили
троих, в том числе и нашу соседку, ты уж снеси ее сироткам чего-нибудь
вкусненького, а у меня все хорошо, правда, едва не оторвало осколком голову,
но этого не было, значит, неправда, а завтра у нас масштабное наступление,
так что не пугайся, если я в условленное время не позвоню — может,
меня не убьют, а просто покалечат, фабричным нашим привет, остаюсь твой
верный и любящий муж». Впрочем, разве мучиться в неизвестности по старинке,
в ожидании письма, вместо которого в любой момент может прийти
похоронка, лучше?
— Нино! — дядя Бручо раздраженно повторил имя задумавшейся отделенной. — Пескоструем уши чистила, что ли?
— На кой черт он мне сдался? — Нино вздохнула, но расписалась в положенном
месте.
— Новости посмотришь, — назидательно ответил взводный. — Политинформацию
почитаешь. Мало ли для чего такой замечательный электронный
агрегат можно использовать? Так, кто тут следующий? Подсветить уже нормально
не можете?
Единственными, кто в этот вечер не держал связь с родиной, были Нино
и Джамал. Землянин, попавший в Саройю вместе с гуманитарной миссией,
сначала не планировал воевать — работы и без этого хватало. Однако полгода
назад машина с ним, тремя островитянами-врачами и местным водителем,
попала в бандитскую засаду. Иссеченного осколками, с шестнадцатью
пулями в теле, Джамала через полтора часа доставили в столичную клинику.
Больше не выжил никто. А землянин, на жизнь которого никто из местных
врачей не поставил бы и гроша, восстановился практически полностью
за десять дней. Чудесная регенерация привела саройцев, не сталкивавшихся
с особенностями земного организма, в полный восторг, и врачи уже всерьез
собирались, в нарушение собственной этики, немножко порезать больного,
дабы пронаблюдать невероятное явление еще раз, однако Джамал
сбежал из больницы, нашел сводный батальон рабочих Тяжмаша, в котором
у него было множество знакомых, и попросил записать его в ряды интернационалистов.
Командование пришло от этого факта междумировой солидарности
в некоторую растерянность, однако переговоры с земной миссией в
Саройе показали как упертость добровольца с далекой планеты, так и полное
бессилие земного «начальства» там, где речь заходила о личном выборе.
В итоге Джамал оказался в подчинении у Нино, которая такому пополнению
была совсем не рада — черт знает, какие этические заморочки на тему
проделывания дыр в себе подобных могли быть у людей, почти два века не
знающих войн, да и о государстве давно забывших? Однако в первом же
бою Джамал показал себя не только отличным стрелком...
Самой же Нино звонить сегодня было не то что некому, а, скорее, некуда.
Отбор в сводный заводской батальон проходил помимо окружных военных
комиссариатов, однако это не делало его условия менее строгими —
брали только образцовых бойцов. Анфи, на правах учительницы приписанной
к заводской коммуне школы, попробовала туда пробиться, но столкнулась
с жесточайшей дискриминацией со стороны рабочих. А Нино взяли. Тогда
они впервые в жизни серьезно разругались — под конец Анфи начала
кричать какую-то несуразицу про то, что она на весь район чуть ли не
единственная милиционерка с реальным боевым опытом — даже деликатные
соседи невольно стали прислушиваться. В конце концов, обоюдными
усилиями им удалось принудить друг друга к миру, но в привычных ласках
чувствовалась такая напряженность и натужность, что Нино почуяла неладное.
Однако до самого ее отбытия Анфи старалась вести себя как прежде,
так что понять, что же она замыслила, не представлялось никакой
возможности, а к допросам с пристрастием любимая давно уже привыкла. Первые сеансы
связи из Саройи почти убедили Нино, что у Анфи все нормально — насколько
может быть «нормальным» положение супруги бойца рабочего
батальона, в первом же бою потерявшего четверть личного состава. Однако
во время очередного затишья ее неожиданно вызвали в штаб бригады, где
взяли подписку о неразглашении того, что так и не было произнесено вслух.
Нино поняла: ее любимая теперь тоже сражается на фронте, только не на
саройском, а на том, что пафосно зовется «невидимым». Скорее всего, в
структурах подпольной компартии Эггро. В Эггро, где с коммунистов живьем
сдирают кожу. Где в охранке током и раскаленной решеткой пытают каждого,
кто просто попадет в поле зрения органов безопасности. Где учат в опасной
ситуации добивать раненого товарища без колебаний, и подпольщики
приучаются носить по меньшей мере две капсулы с ядом: одну в воротнике,
а вторую, для подстраховки, в более потаенном месте, если уж тебя успели
схватить и обездвижить...
Словом, звонить воспитаннице провинциального детдома временно стало
некуда. Да, именно временно. Потому что Нино верила — все будет хорошо,
революционный пожар охватит и Эггро, он охватит весь мир, и они с
Анфи встретятся на развалинах Имперского Дворца, и будут снова взахлеб
целоваться, усталые, прекрасные и вооруженные, и напишут свои имена на
закопченной и облупившейся от пожара стене, а дальше мир станет нестерпимо
светлым и прекрасным, и их маленькому счастью, крепко впаянному во
всеобщее счастье человечества, не будет конца и предела. Так будет. Иначе
лучше уж сразу подставить грудь под пули контрреволюционеров.
Они с Джамалом сидели снова в притворе храма, на том самом месте,
где сегодня утром размышляли о том, как уничтожить эггройского пулеметчика.
Летняя ночь вступила в свои права, и взошедшая Средняя Спутница хорошо
освещала двор, где взвод, уткнувшись в экраны коммуникаторов, негромко
переговаривался со своими семьями. На Острове сейчас как раз разгар
рабочего дня, но звонок от сражающихся в Саройе бойцов служит самой
веской причиной для перерыва. Даже если бы на этот счет не было принято
специальное постановление, вряд ли у самого строгого начальства хватило
бы совести это оспорить.
— Слушай, — Нино, наконец, заговорила. — Я так и не поняла, почему
ты с нами. То есть это же нерационально, на самом деле. Ну, с вашей точки
зрения. Что ты как рядовой боец можешь изменить?
— Мы с вами уже тридцать лет контактируем, — улыбнулся Джамал. Целое
поколение островитян выросло, не зная ни капитализма, ни вопроса
«одиноки ли мы во Вселенной?». А вы все еще считаете нас чем-то вроде
роботов, стерильно рациональных и тошнотворно возвышенных.
— Не роботы? А тот компьютер, что у тебя в мозгу? А снайперская
стрельба благодаря глазным экранам? А подключение к Сети без всяких
устройств, из любой точки планеты? А регенерация?
— Во-первых, все-таки не в мозгу. Во-вторых, принципиально эти наши
компьютеры не отличаются от тех, что используете вы. Разве что
интегрированы в тело, но это больше для удобства, нежели ради какой-то глубокой сакральной
функции. Мы люди, Нино. И ты это хорошо знаешь, просто дразнишься
от нечего делать.
— Угу, а кто первый уходит от темы разговора? — деланно нахмурилась
Нино.
— Хорошо, сейчас сформулирую.
Джамал подождал минуты три, затем начал:
— Знаешь, пару раз я серьезно говорил с твоей Анфи. И она однажды
выдала замечательный афоризм о фантомных болях. Неначавшаяся война
— словно фантомная боль. Пусть Остров был спасен от уничтожения, но эта
боль будет преследовать вас, поколение за поколением, пока не наступит
всеобщее освобождение. Идеализм, конечно, и перенос персональных впечатлений
на общественные отношения. Однако, у нас, землян, своих фантомных
болей тоже хватает.
Наша история очень трагична. Трагична слишком большим множеством
падений, перерождений и вырождений освободительного движения. Трагична
полным крахом первых попыток создания коммунистического общества.
Трагична небывалым отчаянием, сочетавшимся с полной апатией после чудовищных
поражений. Знаешь ли ты, что такое «конец истории»? Звучит
мерзко, не правда ли? И страшно. Совсем как «конец света». А у нас его
провозглашали громогласно и с радостью лживые прислужники капитала. И
они имели на то основания — наша история и в самом деле могла на них закончиться,
история человечества как такового, а не определенной цивилизации.
Мы все же сумели преодолеть этот тупик. Но полвека великого общественного
упадка оставили в нашей культуре множество шрамов. Тени прошлого
заставляли оглядываться как первых коммунаров, так и их детей и
внуков. Изучая историю в школе, просматривая стереофильмы о прошлом,
читая книги, мы все с самого детства становились пассивными участниками
трагедии. Парижская коммуна будет утоплена в крови, Советская Венгрия
падет под ударами интервентов, Сандино, генерал свободных людей, будет
предательски убит, а Че Гевара, больной и израненный, попадет в плен и будет
расстрелян. Временное торжество революции обращалось контрреволюционным
переворотом, предательством тех, кто клялся в верности рабочему
классу. Так было слишком много раз, и мы бессильны были что-либо изменить.
Диалектика учила нас тому, почему все происходило так, а не иначе, но
не давала удовлетворения.
С такими чувствами мы и запускали первые корабли к звездам. Первая
Межзвездная, она же экспедиция Гонсалеса, вовсе не предполагала вступления
в прямой контакт, даже в случае обнаружения достаточно развитой
для него разумной жизни. Это была всего лишь разведка. Но увиденное
здесь так напоминало нашу собственную историю, что не вмешаться было
нельзя. И мы вмешались. Потому что всегда и везде, в каждую эпоху и в каждом
уголке галактики, с энтропией сражается великая армия. От первого
раба, разбившего свои цепи и освободившего товарища, чтобы вместе
сражаться за свободу, до сверхцивилизаций, обладающих способностью гасить
и зажигать звезды, проходит наш фронт. В атаку за наше дело идет и
рискующий жизнью подпольщик, проносящий на завод листовки с призывом
к борьбе, и врач-подвижник, испытывающий на себе вакцину, которая спасет
миллионы людей. Наша победа отражается и в торжествующей улыбке
первого космонавта, и в предсмертной песне защитников последней
баррикады Парижа. Все мы — живые и мертвые — продолжаем служить
одному делу. Это есть рациональность высшего порядка. И если у истории
нет прямых и гладких путей — значит, мое место здесь, рядом с вами.
Джамал говорил спокойно, даже чуть приглушенно, но Нино отчего-то
вспомнила, глядя на него, первых утопических социалистов. Исступленная
религиозность, аскетизм, готовность к самопожертвованию — и риторика.
«Когда мир лишь сошел с губ Единого святым Его словом — были люди, животные
и растения, но не было раба и господина, бедняка и богача, слабого
и сильного» — так, кажется, начиналась «Правда для бедных»? Что ж, не зря
свои межзвездные корабли земляне называют в честь исторически обреченных
но оттого вызывающих еще большее уважение гениальных борцов и
провидцев седой древности — «Томас Мор», «Кампанелла», «Джерард
Уинстенли»...
— Слушайте, чего вы тут спрятались? — Варго и в мирной жизни не отличался
деликатностью, а уж на фронте и вовсе отличался непостижимым
талантом влезать в каждую паузу в разговоре. — Политинформацию читаете?
— А в Тэйки, между прочим, наши вошли в единый фронт с местными
левыми националистами. Против религиозных фанатиков и фашистов, —
Тио вошла вслед за Варго, настроение у обоих после беседы с домом было
определенно приподнятое.
— Ни черта хорошего из этого не выйдет, — тоном знатока прокомментировал
Варго. — Надо как здесь, давить всех этих буржуев да мелкобуржуев,
жать к земле, чтоб аж пищали от страха...
— Ну, нашелся эксперт в мировой революции, — Тио обернулась к Джамалу.
— Слушай, а у вас что по этому поводу пишут?
У землян была своя Сеть, к которой, в принципе, можно было подключиться
и с той техникой, что находилась в распоряжении жителей Острова,
но навигация в ней была крайне неудобной, не говоря уже о языковом барьере.
А новости в ней появлялись куда более оперативно даже, чем в единой
островной сети. А с учетом того, что «коммуникатор», находившийся в
голове Джамала, нельзя было изъять и положить в несгораемый шкаф в целях
безопасности, он всегда был источником самой свежей информации,
особенно по земным делам.
— Сейчас гляну, — Джамал прикрыл глаза, сделал пару незаметных постороннему
глазу движений пальцами правой руки, начал читать... и от волнения
даже едва не прервал соединение:
— Слушайте, этого еще в новостях нет... И даже на Земле пока не знают...
Но поступило сообщение от звездолета «Гракх Бабеф». В районе
исследования они нашли планету с разумной жизнью гуманоидного типа.
Впервые после вас.
— Что? Когда? — не поверила Нино.
— А ведь там и наши ученые есть! — обрадовалась Тио.
— Угу, без наших биологов земляне точно не справились бы, — саркастично
заметил Варго. — Точно, пока островитян с собой не брали — никого
и не находили. А кого там наши могли найти? Опять, наверное, каких-нибудь
буржуев или фашистов — какая уж без них разумная жизнь?
— Перестань, — раздраженно перебила его Тио. — А в самом деле, насколько
они там развиты?
— Ну, буржуев и фашистов пока еще там не наблюдается, — Джамал загадочно
улыбнулся. — Но в будущем наверняка появятся...
— А, феодализм, значит, — разочарованно протянула Тио.
— … Где-то через сто тысяч лет, — закончил предложение Джамал.
Бойцы сразу притихли. Как-то никто из них не задумывался, что разумная
жизнь может быть и такой — примитивной и едва вышедшей из колыбели
природы. В конце концов, ничего удивительного вроде бы не было в том,
что в огромной вселенной будет такая неравномерность развития. Однако
масштабы все равно впечатляли этих людей, пусть и научившихся мыслить
в государственных и практически планетарных категориях, но остававшихся
все же простыми заводскими рабочими. А теперь было понятно — ответственность
за судьбу новорожденного человечества ляжет не только на плечи
землян, но и будет разделена всеми ими. Ведь мы одна армия, всевременная
и всепространственная, верно?
Нино вспомнила свою любимую, что рискует сейчас жизнью в другой
стране, вспомнила свою маленькую мечту об объятиях на руинах старого
мира. Но и сейчас эта мечта не казалась ей чем-то жалким и ничтожным. И
это значило, что у нее, у них всех, достанет сил и для помощи первобытным
братьям по разуму. Для помощи в развитии всей молодой (несколько миллиардов
лет — это разве возраст?) Галактике, которую на Земле звали Млечным
Путем.
— Ничего, — Нино привстала, чтобы размять затекшие ноги. — Чтобы
дождаться буржуев и фашистов для хорошей драки, сто тысяч лет, я считаю,
можно подождать. Согласись, землянин, революцию делать гораздо интереснее,
чем о ней читать...
Под взглядами своих пораженных бойцов Нино вышла на улицу, навстречу
свету Средней Спутницы.
Навстречу будущему.
Навстречу своей борьбе.
Навстречу своему счастью.
