Сейчас, когда мы остались одни,

Мы можем поговорить, принц, как мужчина с мужчиной.

Хоть ты и лежишь на лестнице, вроде мертвого муравья.

И видишь лишь черное солнце с обломанными лучами.

Никогда я не мог глядеть на ладони твои без улыбки,

И теперь, когда упали они, как сброшенные гнезда,

Они беззащитны по-прежнему. Действительно, это конец.

Руки лежат отдельно. Шпага валяется отдельно. Отдельно голова.

И рыцарские ноги в мягких домашних туфлях.

Похороню тебя с почестью, хоть ты и не был солдатом.

Это единственный ритуал, в котором я разбираюсь.

Не будет печального хора. Грохот пушечный, гром копыт,

Хряск сапог, барабанная дробь — ничего не знаю прекрасней!

Это будут мои маневры перед взятием власти.

Надо взять этот город за горло! И встряхнуть хорошенько!

Так или иначе, ты был должен погибнуть, Гамлет.

Ты верил в кристаллы понятий, а не в глину поступков людских.

Ты высотой упивался одной, и то тебя сразу рвало.

Нет, ты был — не для жизни, и этих дел человеческих

Ты не понимал, и хитрить, как все, не умел.

Сейчас ты спокоен, Гамлет, ты свое дело сделал.

Все в порядке. Остальное — молчанье... А дальше забота моя.

Но что твоя смелая смерть — рядом с бессонною службой

На высоком сидении трона, и яблоком хладным в руке,

С вечным взглядом — на весь муравейник — и на куранты часов?

Прощай, принц, ждет меня проект канализации города

И декрет по делам проституток и нищих,

Я также должен обдумать наилучшую систему тюрем,

Ибо, как ты справедливо заметил, Дания — это тюрьма,

Я ухожу к своим делам. Сегодня ночью родится

Звезда по имени Гамлет. Мы не встретимся уже никогда.

То, что останется от меня, не будет предметом трагедий.

Больше ни встретимся мы, ни простимся,

Теперь навсегда мы на разных с тобой островах,

И между нами забвенья вода. И слова.

А что они могут, что они могут, принц?

1967.