Она поступала, наверное, мудро.
Ночью
за аэродромную гладь
Ходила гулять.
Приходила под утро.
И было ей на мое запрещенье плевать.
Радистка! В уме ее тайные коды.
А в памяти школа, последний вальс...
Мы ждали приказа.
Ждали
погоды.
И даже спали не раздеваясь.
Как вызвездило!
Значит, вылет близко.
Уходит
в обнимку с любимым
радистка,
Накинув на плечи его пиджак.
Земляк ее? Встретила кого-то?
Десантницы до рассвета нет...
Влюбилась она
за два дня
до отлета,
Впервые
в свои девятнадцать лет,
Как будто предчувствуя,
что больше нет ей
Счастья, что упадешь — не встать,
Как будто стараясь
в денек
последний
Свое —
за целую жизнь —
наверстать!..
Является шалая, росой унизана,
В глазах так и плещется счастья жар.
Но, полон
мальчишеского
аскетизма,
Я этих прогулок
ей не прощал.
Когда мы — прыгнули,
когда нас — предали,
Когда — не выскользнешь из кольца,
Она — в лесу, во тьме неведомой,
Одна —
отстреливалась до конца!
Когда закричали,
когда застрочили,
Уже в лицо ей картаво сипя,
Она, как в спецшколе ее учили,
Пулю
В рацию,
Пулю —
В себя.
...Плывут облака, исчезая в безбрежность.
Плывут и года, уже далеки.
И спать не дает мне
горькая
нежность...
И где-то живут ее старики...
И те запрещенья сейчас отвергая.
Мне хочется крикнуть, года превозмочь:
— В обнимку пойди,
доброди,
дорогая,
Ступай,
догуляй свою первую ночь!
1955.