НЕ ГРУСТИ, ГАД ПОЛЗУЧИЙ

ОЛЬГА КОРЕНЕВА

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

1. ЭТИ ДНИ

Не грусти, гад ползучий (штрих-роман)

Записка от Сталина

Твари перелетные

Сны гения

Тропа безумцев

Замкнутое пространство

2. ТЕ ДНИ

Шальная зона

Пом и пианино

3. И ТЕ, И ЭТИ

Бред дядюшки Реджепа. Абсурд (экспресс-роман)

Об авторе

Контакты:

E-mail: [email protected]

Тел.: 8 926 239 94 95

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЭТИ ДНИ

 

НЕ ГРУСТИ, ГАД ПОЛЗУЧИЙ

штрих-роман

1

Перелесок, пыльная дорога, ветхий сруб колодца с проржавелой цепью. Бурые деревянные избы. Женщина в ситцевом линялом купальнике мерно взмахивает тяпкой вдоль рядов мощной картофельной ботвы.

Истошный крик:

- Ольга-а! Открывай библиотеку, читатель пришел!

Босая девушка в застиранном сарафане, с растрепанными русыми волосами, в которых застряли листья и обломки веток, не спеша разгибается, оглядывает грядки, втыкает между ними садовый нож. Медленно бредет к умывальнику, прибитому к столбу. Ополоснув руки и лицо, вдевает ноги в шлепанцы и выходит за калитку.

- Обожди, провожу, — говорит соседский парень, который только что поправлял забор, поглядывая на Ольгу.

- Не, Валер, не надо, - говорит она.

Валера догоняет ее и молча идет рядом, перекидывая из ладони в ладонь гвозди, катая гвозди в слишком изящных для деревенского жителя ладонях — узких, с длинными тонкими пальцами. Потом он медленно бредет куда-то вдаль, в перелесок, в лес, задумчиво-невменяемый.

В глубине леса, куда еще не дошел Валера, какая-то суматоха. Между соснами и елями шныряют люди в фирменных летних костюмах с баллончиками нервно-паралитического газа, кто-то кого-то ловит. Вдруг все исчезают, зато из-за деревьев выруливают на проселочную дорогу два "Мерседеса". Синяя машина преследует бежевую. В бежевой - четверо в ярких спортивных костюмах. Приглушенный разговор:

- Сейчас оторвемся.

- Где кассета?

- Которая?

- Та самая.

- Какая?

- Лопух, ты что, контузился? Компромат, - сквозь зубы выдавливает тот, что за рулем.

- На президента?

- Тихо, болван. Где?

- У Витьки в сумке.

- Чего-о? — возмущается Витька .—Да там кроме "Панасоника" с битлами и спирта...

- Где сумка?

- На дереве висит. Я думал...

У того, кто за рулем, искажается лицо. Витька замолкает и втягивает голову в плечи.

Библиотека. Читатель ушел. Ольга, подождав еще пол часа, выходит, запирает дверь. Приглаживает волосы. Потягивается. Внезапно бухает громкая музыка, канонада звуков. Взорвана полусонная деревенская тишь. Во всех огородах люди бросают работу и выкатываются за калитки. Из перелеска под битловые вопли появляется веселый Валера с массивной сумкой в одной руке и початой бутылкой  голландского спирта в другой.

На поляне, где суетились люди с баллончиками, теперь - бежевый "Мерседес". Четверо в спортивных костюмах осматривают деревья. Разговор:

- В ней ведь и спирт был. Искать надо там, где пьянь.

- Смотрел. Там вся деревня в лежку. В пятом дворе музыка.

- Битлы? Туда.

Возле дома библиотекарши остановился "Мерседес". Но никто на это удивительное событие никак не отреагировал. Казалось, вся деревня здесь гуляла. Все, от стариков до детей и собак в хмельном угаре балдели под битлов. Ольга с Валерой отплясывали в толпе молодежи в промежутке между двором и картофельным полем, дети с визгом гонялись друг за другом, размахивая бутылками из-под импортного спирта, все поголовье местных пьяниц сидело и лежало, некоторых полупьяные жены волокли домой, два старика в валенках молча боролись на руках возле банки с самогоном.

Люди из "Мерседеса", окончив безнадежный опрос населения, вдруг увидели мохнатую собаку с той самой кассетой в пасти. Пес, подозрительно глянув на мафиози (так он мысленно окрестил их, поняли вдруг эти люди), бросился вон со двора. Те припустили за ним. Пес то и дело останавливался, шаловливо оглядывался, подпускал к себе мафиози довольно близко и вилял хвостом, но стоило протянуть руку, как он разом срывался с места и исчезал в кустах. Потом выныривал с совсем уж неожиданной стороны. Он был размером со взрослого ньюфаундленда, хотя по виду - щенок.

- Это Рокки, - пояснила игравшая на дороге девочка, дочка дачников слева от леса. - Он родился в мае. Ему три месяца. А вон его мама, - показала на маленькую неказистую собачонку, пожирающую траву .- Эта собачка теть-Валина, у которой мы дачу снимаем.

- Такой теленок родился у этой?

- Не теленок, а дворняга, - рассудительно сказала девочка.

Мафиози переглянулись. Один из них предложил ребенку:

- Послушай, малышка, ты, вижу, очень умная девочка. Наверно, собачка тебя послушается, если ты попросишь ее отдать нашу...

2

У тети Сони, которую все называли Сонечкой (ну прямо как Сонечку Мармеладову, думала я, хотя вряд ли все они читали Достоевского ), тоже был здесь собственный летний домик, крохотный и ветхий, но с большим огородом и картофельным полем - целых двенадцать соток! Зимой она жила в городе и преподавала в детской музыкальной школе, несмотря на пенсионный возраст. А летние каникулы проводила на этой своей даче.

Она была маленькая, худенькая, с добродушным личиком и прозрачными зелеными глазами, и в толпе или в огороде словно растворялась. Если взгляд случайно натыкался на нее, то аж икалось от неожиданности - казалось, что она только что выпала в осадок откуда-то из воздушных слоев, или выскочила из-под земли. А заглянув под челку, под которой, словно под паранджой, прятались глаза, очень хотелось угостить ее мороженым или конфетой и сказать: кушай, Сонечка.

Сонечкины родители тоже были учителями, и родители родителей тоже. Но это было давно, все они умерли, остались лишь желтые фотографии, и кое-что из личных мелочей.

Каждое лето она и в жару, и в непогоду до упора работала в огороде, где все произрастало обильно. Сонечке совсем не надо было столько картошки, свеклы и кабачков. С лихвой хватало той малой толики, что увозила осенью в рюкзаке, ведь ела она очень мало. Почти весь урожай так и оставался на грядках, и его растаскивала местная пьянь. Дело в том, что Сонечка привыкла работать "на всю катушку", к тому же она стеснялась своих деревенских соседей, у которых каждая пядь земли была засажена. А больше всего она боялась "Постановления", которое кто-то из знакомых вроде бы слышал по радио - о том, что у тех, кто неполно использует землю, участок с домом отберут. Может, оно и было когда-то в незапамятные времена, это дурацкое "Постановление", мало ли чего было в нашей стране. Ну да было, наверное. А может, и не было. Но уточнить, сходить к юристу Сонечке все недосуг, да и не пойдет она никогда, к тому же всему, что говорят по радио, она свято верит и боится.

Еще она боится пьяниц, мышей, воров и убийц - потому что все они могут покуситься на ее урожай. Поэтому каждый раз перед сном она прилежно обходила свой двор, держа в руках футляр от скрипки, в котором лежал топор (это на случай бандитского нападения). Она тщательно запирала и запутывала проволокой обе калитки, при этом громко разговаривала сама с собой грубыми мужскими голосами, которые имитировала весьма искусно (чтобы спугнуть бандитов).

Сонечку все любили за мягкость характера, интеллект и удивительную уживчивость. Говорили, что она и с чертом поладит, никакая дьявольщина не собьет ее с панталыку и не выведет из себя. Еще поговаривали, что соседка ее - баба весьма сварливая и с "черным глазом", и всех, кто жил в избе до Сонечки, она насмерть сглазила, эта соседка. Последние "сглаженные" жильцы продали избу с огородом очень дешево, так дешево, что ее смогла приобрести в собственность старенькая учительница. Все жалели учительницу и с любопытством ждали, что будет. Но ведьма поссориться с Сонечкой не сумела. Что только она не делала, все без толку. И даже когда оттяпала часть Сонечкиной территории, учительница простосердечно поблагодарила ее, решив, что соседка ее выручила, глядючи, как мучается она, Сонечка, с большим огородом, ведь столько земли обработать ей не под силу. Постепенно обе женщины стали добрыми соседками, на диво всей деревне.

С осени по весну длились другие Сонечкины мученья. В городе, хоть и провинциальном, но все же более многолюдном, чем деревня, она не так боялась воров, мышей и убийц, (на всякий случай, правда, футляр с топором всегда имела при себе), но вот беда - с работы и обратно идти приходилось через мост. Дойдя до моста, она понимала, что лишь только ступит, и мост рухнет в реку вместе с ней. Она видела, что мост ждет ее и даже подрагивает от нетерпения. Несчастная Сонечка долго стояла возле моста, а потом, дождавшись пешехода, обманывала мост, крадучись следуя за спиной попутчика. Но тут ей приходила мысль, что мост догадался, и она поспешно возвращалась. А когда, наконец, достигала середины злополучного моста, то во всю прыть припускалась вперед. Поэтому короткий путь от музыкальной школы до дома занимал у нее много времени.

По вечерам к учительнице в гости приходили две подруги. Сначала они звонили по телефону, предупреждали о своем визите и говорили: готовь кофе. И Сонечка записывала: "Приготовить кофе". Когда подруги приходили, напиток уже ждал их. И они вместе с Сонечкой выпивали по чашке кофе в прикуску с печеньем, которое приносили с собой. За разговорами Сонечка убирала со стола кофейник и чашечки, мыла, тут ей бросалась в глаза записка: "Приготовить кофе", она спохватывалась: "Ох, кофе-то надо приготовить, что это я совсем беспамятная стала", и она снова варила кофе, разливала по кофейным чашечкам и ставила на стол. Потом она опять мыла кофейные приборы, и снова, увидев записку, спохватывалась и готовила напиток. К тому времени печенье кончалось, и Сонечка доставала из-под стола варенье, которое варила летом из своих слив и яблок и сахара, полученного зимой по талонам еще по старым ценам. Нынче талоны отменили, а цены кусаются, да и сахара нет нигде... Подруги наворачивали варенье и вспоминали, как все вместе они учились в детстве в школе, как в пятнадцать лет занимались в авиа кружке и инструктор пророчил им карьеру летчиц, а потом вдруг началась война и они дружно сбежали на фронт, где действительно были потом летчицами. Вспоминали боевые вылеты своего бомбардировщика, и злополучный мост, который надо было разбомбить, так как армия отступала, а мост никак не взрывался - бомба мост не брала. Ведь строили-то мост монахи. И был мост, поговаривали, с заклятьем, с молитвой какой-то, что ли... А командиром экипажа был Сонечкин жених, у них уже сговорено было насчет помолвки, подружки эту тайну знали и собирались отмечать, но не пришлось. Мост-то так и не взорвался, поэтому Сонечкина жениха за невыполнение приказа расстреляли. Он должен был спикировать на этот мост, погибнуть, а приказ исполнить. Но в составе экипажа были девчонки, а главное - Соня, и он не смог. Сонечка поняла, что мосты, даже самые невинные, все равно все мосты таят в себе коварство... Она подозревала, что коварны не только мосты, и поэтому при всей открытости и доверчивости своей была крайне недоверчива. А еще, Сонечка всю жизнь любит "благоверного"; в свое время она отшила немало женихов. На женихов ей странным образом везло. Но она навсегда осталась невестой своего командира. Все это в который уже раз обсуждали три старушки (в нашей стране женщины в шестьдесят шесть лет уже старенькие. Не знаю, как в иных государствах, хотя слышала, что там дамы в таком возрасте еще цветут, занимаются спортом, очень любят путешествовать, выходить замуж и рожать).

Сонечка беседовала с подругами, мыла чашечки, варила кофе и так сосредотачивалась в себе, что уже не замечала, как пустеет баночка с кофейным порошком. Наверно, так же погружались в себя и подруги, потому что не понимали, что минула ночь и наступил рассвет, а потом, уже выйдя на улицу, одна из них говорила:

- Странная какая-то Сонечка, обещала напоить кофе, а сама...

- Как, разве мы были у Сонечки? - спрашивала другая.

Но я все это говорю к тому, что тоже однажды пила там кофе, ведь у меня его нет, а у Сонечки много - в свое время, когда оно было еще не очень дорогое, ей ко всем праздникам дарили его ученики, зная, что у Сонечки пониженное давление и ей необходимо.

Сонечкин родной городок, если ехать, по шоссе, а потом все время сворачивать - на машине, а не на автобусе, - то, имея в виду сокращенный путь, городок этот недалеко от той самой деревеньки, где у Сонечки дача. Там на отшибе и у меня есть похожий бревенчатый домик. И знаете, что случилось там?.. Нервных прошу не читать... Да вот, все началось с объявления... Может, оно и не при чем, объявление. Да наверняка не при чем. А вообще, я думаю, что вся гадость в мире происходит из-за тех придурков, которые занимаются политикой. Из-за политиков - все войны всюду, все эпидемии и наводнения, ведь это они придумали испытания химического и всякого другого оружия, они изобрели всякую дрянь, поломали экологию и... Ну ладно, хрен с ними...

3

"Объявление. Продаются щенки российской кенгуровой овчарки. Окрас рыжий, хвост черный, быстро плавают, крайне сообразительные: если вы хотите избавиться от загостившихся родственников, то вам необходима российская кенгуровая, собака прекрасно кусается, легко и изящно портит вещи."

/Из мемуаров клёна Лёни/

Вы знаете, есть притоны для одиноких душ. Души - это мантры. Они могут воплощаться. Например, политические деятели после смерти воплощаются в котов, которых мучают дети. Кошаче-собаче-деревьевый народ самый многочисленный, еще больше травяной. Как и человечий, он - и в городах, и всюду. Иногда души деревьев играют в людей. Вчера клен сказал мне, что он - поэт, и прочитал стихи:

Заснеженная даль нежна,

Дожди - не депутаты,

А летом девочка-жена

Ждала меня когда-то...

Граненой глубиной небес

Лилась прозрачно осень,

И переплел все ветви бес,

С меня одежду сбросив...

Я шепнула ему, что для дерева это неплохо сказано, гм, весьма неплохо. Клен обиженно ответил, что он человек, и к тому же известный поэт. Заигрался парень. Бывает.

Все подорожало. За год цены увеличились в среднем в тридцать семь раз. Я сказала об этом деревьям, но они лишь пожали ветвями.

Вы знаете, есть притоны для одиноких мантр. Они, мантры, ну, души, если хотите, лунными ночами собираются в старых деревянных домишках. В небольших таких избушках, вроде моей дачи. С закопченными низкими потолками и печками-развалюхами. Стул, скрипя, ковыляет к растресканной печурке, дует всей силой своей дряхлой мантры в поддувало, и в печке вспыхивает огонь. Становится светло и жарко. Из-под бревенчатой стены в углу, где прогнила половица, вылезает крыса Унда. Она помогает мне нанизывать на нитку шляпки опенков. Ножки я отдаю ей. Мы развешиваем у печки гирлянды из грибов.

С визгливым скрипом отворяется дверь. Пришел мой приятель клен-поэт. Его зовут Леня. Он вздумал писать мемуары, приволок пишущую машинку. Попросил перепечатать все, что накарябал на своей коре. Почерк неразборчив, у гениев это принято, и он стал наговаривать на диктофон, который вылез из-за печки. Этот диктофон ужас до чего любопытен, ну до всего ему есть дело. Раньше он проходил службу в редакции какой-то военной газеты, сломался, был выброшен за ненадобностью, стал бомжем, скитался, и однажды забрел сюда.

В полночь здесь начнется свистопляска. Варенье в банках забродит, вспенится, и мантры напьются в стельку. Они станут играть в азартные игры, примутся рассуждать о сексе и разухабисто орать блатные песни. Мне они не мешают - сплю крепко, танком не разбудишь. Пишущая машинка зыркнула всеми своими буквами на диктофон и жеманно произнесла:

- Меня звать Ася. А вас?

- А я Дик, - глухим басом отозвался тот.

- Очень приятно, - застрекотала Ася. - Я рада, что буду работать с вами. Ох, я так давно не работала. Я жила у иностранца, не знавшего по-русски ни бельмеса, я была иждивенкой. - Она томно закатила клавиши.

Дик смущенно покрутил кассету с заезженной пленкой. Ему было неловко перед этой изящной кабинетной штучкой, шустрой бабешкой из коллекции какого-то заграничного чудака. Зачем она здесь? Ей не место в этом логове повидавших виды вещей. Пусть уходит. И пусть останется. Ему хо-те-лось с ней работать. Ему не хотелось, чтобы она знакомилась с другими. Ему хотелось пригласить ее к себе за печку. Он не желал, чтобы с ней так запанибратски общался клен Леня. От-ку-да клен ее принес? Он не хотел, чтобы клен потом ушел с ней... И вообще, зачем здесь этот Леня со своими опусами? Он, конечно, смотрится неплохо — высок, картинно кучеряв, весь в листьях как в ладонях растопыренных или как в звездах, звездный юнец, того гляди сам себе зааплодирует ладонями листьев... Он упоен собой. Он же дерево, древесина. И Ася для него лишь приспособление для печатания его мемуаров. Плевал он на ее изящество, на ее душу. Она - машина, полезная сейчас вещь. Но эта дуреха Ася взирает на него как на нечто непостижимое, поэтическое и прекрасное. На это бревно в листьях, самодовольное и равнодушное... Дик досадливо щелкнул кассетой и перекрутил пленку.

Шляпки опенков уже освоились на нитке возле печки и принялись болтать всякую чушь. Они подняли такой шум, треща подсыхающими краями, что Леня, Дик и крыса Унда возмутились. Одна лишь Ася с любопытством слушала их трескотню.

- Что будет, если скрестить ворону с соловьем?

- Будет Иосиф Кобзон.

- Кобзон - это эпоха сытого одетого прошлого, когда люди читали книги, ходили в театры и писали стихи. В то время были и соловьи, и вороны.

- Потом пришла эпоха будущего, стали вымирать соловьи, вороны, люди, книги, театры и стихи. Остались бизнесмены, порно-детективные книжонки, воры, проститутки всех мастей и полов, алкаши и сумасшедшие маньяки.

- А бывают маньяки не сумасшедшие, а?

- Конечно, бывают политические...

- Одно и то же...

Потолочная балка нахмурилась и грозно прикрикнула:

- Прекратить немедленно, придавлю!

Шляпки притихли и съежились. В избе вкусно запахло сушеными грибами. Унда не спеша пережевывала грибные ножки и что-то бормотала себе под нос.

Балка качнулась, слегка покривив и без того кривой потолок, и сварливо проскрипела:

- Как мне надоели эти доски. Сто лет они на мне. А раньше, в юности, когда была я деревом, ведь до чего хороша была! А какое времечко-то было: экипажи, шестернею, цугом, лошадки одна к одной, дамы в длинных шелковых платьях, благородные господа, пикники в лесу на полянке, и все мною любуются, ведь я - одна из первых красавиц в нашем бору. Веточки упругие, что пружины, хвоя длинная, густая, хвоинка к хвоинке, иссиня-зеленая, пышная, куда там дамам в их бледных платьях, да они завидовали мне, я и ростом выше, и стройнее самой стройной красотки, да что говорить!..

- Ишь расхвасталась, - перебила Ася. - Мало ли, кем ты была прежде. Все мы кем-то были. А я, может, была золотым браслетом.

- Ты что же, из золота сделана? - ехидно прищурился потолок.

- Нет. Просто я перевоплотилась.

- Ха-ха-ха! - затряслась от смеха изба.

- А почему бы нет? - обиделась пишущая машинка. - Ведь может же Леня быть сразу и человеком, и деревом, и поэтом? А почему бы мне не быть золотым браслетом хотя бы в прошлом?

- Ну будь, будь, - сказала крыса Унда, догрызая последнюю грибную ножку. — Какая разница, кто ты, был бы от тебя прок соседям. Кстати, каков он на вкус, браслет?

- Не съедобный. Металл. А еще раньше, до того, как стать браслетом, я была санитаркой на фронте. Ну, медсестрой.

- А танком ты не была? - скрипнула дверь.

- Почему вы мне не верите? - со слезливым отзвуком прощелкала Ася.

Я повесила у печки последнюю грибную нитку и окликнула самовар. Пока прислушивалась к перешептыванию грибных шляпок, удивляясь, откуда они знают то, чего не знают и знать не должны, а они еще об этом так ловко болтают, пока я думала обо всем этом, пузатый старина Толя въехал с веранды на куче тлеющих сосновых шишек. На трубе его подпрыгивал кирзовый сапог. Толя дымил как паровоз. Медно выблескивал начищенными боками. Именно выблескивал, я не оговорилась, франт он, Толя. За ним примчался фаянсовый Витя-заварочный, красный в белую горошку с золочеными ободками. Витя приволок поднос коврижек и ватрушек.

Стулья и табуретки придвинулись к столу. Клеенка по-кошачьи потянулась, встряхнулась, обдав всех крошками, и заново раскаталась на столе. На нее по-лягушачьи запрыгали чашки и блюдца.

Терпкий чайный аромат, чуть отдающий мелиссой и тархуном, наполнил избу.

- Я действительно была медсестрой, - упрямо сказала Ася, усаживаясь на табуретку. Тут все заметили, что ее металлический корпус вытянулся и изогнулся, приняв форму хрупкой девичьей фигурки. Ася протянула руку к ватрушке. Тонкое запястье стягивал массивный золотой браслет.

- Ты была не браслетом, а с браслетом, - звякнуло блюдце. - Странно, откуда эта дорогая штуковина у фронтовой сестрички?

- Трофейный. Солдатик подарил перед боем, - небрежно бросила Ася.

- Небось, было за что.

- А как же. Перед боем я никому не отказывала.

- Вот оно что... — звякнула сахарница.

- Да! - вызывающе сказала Ася. - А что тут такого? А может, в последний раз? Так и выходило. Вся моя армия погибла. Моя армия, а не чья-нибудь, многие еще не знали женщину, я была их первой и, может, единственной, понятно? Мои мужчины гибли, умирали, а меня пуля не брала! А я искала смерти! Всякого ведь навидалась, всего попробовала, ну не могла я с таким грузом, не могла! Ко мне во сне мои мертвецы приходили и просили, жаловались, плакали. Стала думать, будто только мои погибают. Думала, может, проклята кем-то? Одного, молоденького совсем, красивенького, пожалела, отбивалась, говорила, что на мне, может, проклятье, а он - свое: все равно, говорит, хочу. Добился. Живым вернулся. После войны встретила - опустившийся, спился. Ты, говорит, Аська, точно проклята, погубила, нету личной жизни, две семьи сменил, но не могу, хочу только с тобой и только перед атакой, а по-другому мне не надо. Не могу нормально. Не хочу. После таких его слов я молчу: ведь и я не могу, не могу я по-другому! Сама ведь сломалась. Истаскала себя по ресторанам, по чужим постелям за трофейные побрякушки, которые потом горстями раздавала нищим, и словила пьяную шальную смерть...

- Ничего себе, страшненькая история, - проскрипела потолочная балка. - Чего только не бывает! А вот я сосной была в роскошном строевом лесу, триста лет! Срубили. Теперь столетие доски подпираю, обрыдло, спасу нет! На войну хочу, под пули, а потом сразу - в ресторан. Хочу разврата и золотых безделушек!

- Глупости, - сказала дверь. - Нет ничего лучше спокойной жизни и домашнего уюта с веселыми гостями в лунную ночь. Оно, счастье-то, и есть, коли душа покоем полна.

Леня допил чай и резюмировал:

- Верно. Счастье, это душевное равновесие и стабильность в жизни. Вот изба сто лет стоит, и еще столько же проторчит на том же месте, или на другом, потом ее подремонтируют, и еще просуществует бог знает сколько. Вот стабильное счастье.

- Какой ты умный, Ленечка, - выдохнула Ася. - Ну, прямо Сократ. Ты никогда не был Сократом?

- Нет. Я русский. - Резко сказал клен.

- А кем ты был раньше?

- Я всегда был личностью. Отстань. - Ответил клен и задумался над куском коврижки.

- Лично я не согласна бог знает сколько подпирать эти доски, - возмутилась балка. - Я, может, тоже не лыком шита.

За окном была непроглядная ночь. Огонь обпился чаем и уснул прямо под столом, превратившись в желтую кошку. Я прихватила ее с собой в постель, отправляясь спать, — чтобы мурлыкала и грела ноги. Кровать радостно завиляла одеялом и лизнула подушкой мою щеку. Она пахла печкой, чаем с коврижками и подгнивающими половицами. Она сразу же принялась "чтокать":

- Что такое детство?

- Детство? Это болезнь.

- Какая?

- Слабость ума и воли.

- А тогда юность что?

- Кризисный этап болезни. Потом наступает молодость...

- А после?

- После? Зрелость, начало выздоровления.

- Ну а потом?

- Старость. Болезнь с летальным исходом.

- Жалко людей, когда они дети и старики. А из чего состоит лев?

- Из съеденного козерога.

4

"Эти два спящера спят наяву..."

/ Из мемуаров клена Лени /

- Не грусти, гад ползучий, - сказала я ему, уходя навсегда.

Он свернул газету в трубочку и произнес:

- Корень одуванчика, собранный в сентябре, лечит от начальной стадии атеросклероза, от шума в ушах, и улучшает память. Препарат из одуванчика "Терраксакум" оказывает легкое седативное действие.

- Я не одуванчик! - заорала я. - Тебе что, плевать, что я ухожу?

- Пей "Терраксакум" и расслабляй мышцы лица, - участливо посоветовал он. - А лучше, займись кулинарией. Весьма успокаивает. Цветки одуванчика залей уксусом и неделю держи в холодильнике, полученное средство используй для приготовления соусов к мясным и рыбным блюдам.

- Ты что, издеваешься? - прошептала я в тихом бешенстве. - Я бросаю тебя. Навсегда.

- Сто девять четыреста сорок три, Москва, до востребования, Карлу Стивенсу, напиши, и он вышлет тебе бесплатные кассеты с проповедями. Это тоже оказывает седативный эффект и очищает душу и помыслы от мирской накипи.

- Ты... ты... ты просто болван!

- Не болван, а лев. Читай гороскоп. И знай, что лев состоит из мышц, когтей и терпения, которое не безгранично.

- Лев состоит из съеденной козы, - сказала я.

- Из съеденного козерога, хочешь сказать?

- Козерога черта с два сожрешь! Он с рогом, и быстро бегает! Прощай, одуванчик!

На сей раз ему не удалось схватить меня и уволочь в постель. Залить пожар ласками и животной активностью. О, это он всегда успевал! Этот зверь начеку! В гороскопах недооценивают львов. А может, это - особый случай?

Мой лев, я без тебя скучаю. Мой длинный, бело-розовый человечище с золотистым, как поджаривающийся в пламени каштан, взглядом, с нежной гривой. Такой ранимый, уязвимый в душе и самоуверенно-невозмутимый с виду. Внешне даже грубоватый, иногда - тупой, толстокожий. Но только для тех, кто тебя не знает. Кому все равно. У нас с тобой были бешенные ссоры. А после - бешеные ласки. Страсти-мордасти. Подозрения, упреки, ревность, розы, шампанское, шоколад.

- Я отмазался, чтоб замириться. Ты не дуешься на меня, киска?

- Нет, ты не "отмазался". Ты меня любишь.

Мы рассматривали карту родниковых созвездий на наших телах. Совпадает рисунок, расположение, оттенок родинок. Они ведь у всех - разные по форме и цвету. Однажды на пляже я видела девушку с красными и желто-коричневыми родинками. А у нас - бархатно-шоколадные, маленькие, правильной круглой формы, будто нарисованные по трафарету. Одинаковые у тебя и у меня! Правда, все сдвинуто, будто карту звездного неба рисовали на нас под разным углом. С разных концов одного большого звездолета переносили точки на твою душу, и на мою. А потом нас выбросили, чтобы мантры обросли плотью; поскитались по Вечности, по Звездам, и обрели плоть, сквозь которую проступила наша кодовая карта родинок, и опять долго чтобы блуждали по-отдельности, сталкиваясь со всем недобрым и становясь недоверчивыми и злыми.

Почему мы ссоримся? Неужели потому, что у наших душ слишком разный опыт бытия, да? И все же мы одинаково "не такие какие-то".

Кто мы?

Лев, ты сделан из козерога, а козерог состряпан из льва. Мы сфигачены друг из друга. Наверно, мы дети, а детство - это болезнь.

5

"А в паутине каждой паутинной ниточке кажется, что она - сама по себе, отдельная, а на самом-то деле все они законтачены друг с другом..."

/ Из мемуаров клена Лени /

Баба Люба была соседкой и приятельницей Сонечки - помните, той самой, у которой я однажды пила кофе, а? Ну, помните, конечно, кто же забудет такой вкусный кофе, да еще с потрясным сливовым вареньем, я его обожаю! Баба Люба тоже, а ее третьеклассница внучка вообще от варенья тащится вместе с котом. Да нет, я к тому, что одинокая баба Люба мужественно воспитывает кусачего кота и резвую упитанную внучку, которые ей, кажется, не очень-то и родня. То есть, родня, конечно, но не очень... Ой, ну я все это к тому, что внучка такая хорошенькая, такая забавная, и просто обожает варенье, совсем как я! Я ее так понимаю, ну! Она ненавидит учить уроки, читать, и вешать в шкаф свою одежду, и зачем только все это изобрели, и какой псих все это придумал, наверняка политик какой-нибудь... То есть, это не я так думаю, а бабушкина внучка.

- Отстань, бабка Любка! - орет она еще с порога, зашвырнув портфель в коридор и бросаясь к коту.

Кота она сразу же принимается мять и теребить, как будто он игрушечный. Кот обреченно кусается и поджимает уши и хвост. Внучка радостно вопит:

- Ах ты, гад ползучий!

Кусает кота и на четвереньках улепетывает в другую комнату.

Начинается дикая игра. В кота летят подушки. Зверь прыгает по шкафам, роняя вниз истерзанные книги, повисает на люстре, падает. Внучка и кот рычат, шипят, пищат, царапают друг друга.

Чтобы прекратить это буйство, бабушка Люба начинает громко читать. Девочка некоторое время слушает "Золушку", а потом говорит:

- Да она просто идиотка, эта твоя Золушка. Могла бы, между прочим, прикончить мачеху и сестер.

- Как? - удивляется бабушка. - Что за шутки?

- Какие там шутки, - деловито говорит девочка, - все очень просто. Немножко циана в вишневый ликер, и порядок. Цианистый калий без цвета и вкуса, с запахом горького миндаля, а вишневый ликер тоже этим самым пахнет, так что никто не заметит. Нам в школе детектив читают, так там всех этим цианистым ликером потравили, и полиция до сих пор не догадалась, кто это сделал. Так что передай Золушке, что ей за это ничего не будет, пусть не боится...

Внучка не стала проливать слезы над несчастной участью Золушки, а сразу же придумала, как ее выручить. Вот это я понимаю!

Чтобы не думать о милом моем льве, я думаю черт те о чем... Я роюсь во всяких ненужных воспоминаньях... Я перелицовываю воспоминания, как старую юбку...

Моей душе ужасно тесно в теле. Да я сейчас просто лопну, или заору! А-а-а-а-а-а-а-а.....................!

В ближайшем кабаке он напился от отчаянья. Вышел, брел куда-то, шатаясь, и тут земля поехала вверх, и он ухватился за какое-то дерево.

- В чем дело? - произнесло дерево. - Я, между прочим, не какое-то дерево. Я липа. И я вас, между прочим, не просила меня обнимать, нахал.

Он икнул и стал сползать на землю.

- Да что вы сползаете? - сказала липа. - Не люблю, когда мужчины сползают. Вы могли бы подержаться вот за эту ветку?

Она махнула веткой, зацепив его за рукав куртки, и приподняла. "Бедняга", - подумала липа. - "Ему никогда не быть деревом. Что ж, пусть остается человеком..."

В лето вторгся циклон. Запахло предзимьем. Мой огород вокруг избы подернулся унылой желтизной. Дни, наполненные горячим печным духом и пронзительно-холодными вылазками во двор, приелись. Заскучала я по цивильной жизни, по приятельнице Машке и по всем городским удобствам. И махнула на вокзал.

В город. Скорее к Маше, Машуне, Марье... Ох, как мне тошно...

Наше государство, кроме всего прочего, отличается к тому же обилием одиноких женщин. ВЫНУЖДЕННО одиноких. То есть, если бы жизнь сложилась нормально, они были бы прекрасными женами, но что-то мощно поломало их семейное начало, и теперь при любых самых благоприятных условиях они все равно уже не способны выйти замуж. Многие из этих женщин живут своим необычным и порой весьма экстравагантным маленьким мирком. Они очень непросты, если их узнать. Вернее, если они позволят вам узнать их, если допустят в свой мир. Одна из таких женщин — моя приятельница Марья. Или Машка, как хотите.

В ее однокомнатной хрущебке вместо мебели - экзотическая флора. Одежду и вещи она вешает на ветви, за неимением шкафа. Сдается мне, что со всех цветочных выставок и ярмарок натащила она к себе эти странные огромные не то деревья, не то цветы, хрен их знает. Запах, как на парфюмерной фабрике, и негде повернуться. Это просто какая-то страшная месть, а не жилплощадь, и мне кажется, цель - поскорее выкурить случайно подвернувшегося кавалера, пусть оставит угощенье и выветривается. Мужчины не выносят сногсшибательных запахов... А кавалеры иногда появляются, и при том не жмоты, отнюдь. Зря Машка их так. Могла бы жизнь устроить. Хотя, она слишком независимая, и странноватая. Странно уже то, что своей дочери дала имя Джоанн. Такое нерусское имя. Ну и многое еще, да и не важно. Джоанне пять лет. Она целыми днями работает на коклюшках - плетет кружева. У них все в кружевах - занавески, скатерть, салфеточки, даже куклы одеты в кружевные костюмчики. Красиво. Иногда Марья торгует кружевами в Измайлово. Продает по дешевке, перекупщики уже знают ее, берут оптом и толкают втридорога иностранцам. Кружева причудливые у Джоанн,  конкуренция бабкам. Ох и не любят Марью бабки...

Недавно они, Машка с дочкой, подобрали где-то на помойке щенка непонятной породы. Нелепый такой, больше похож на мохнатое растение, чем на собаку. В общем, вписался в интерьер. Окрестили его Мокки. Раньше были конфеты "Мокко", так вот он похож цветом. Маша и породу ему изобрела - австралийская собака, или кенгуровый пес. Прыгает, как кенгуру, когда играет с Джоанн.

И вот являюсь я, обветренная и несчастная. На цветущем атолле - цунами восторга. Кенгуровый Мокки сшиб меня с ног и умыл шершавым языком. Джо с визгом поволокла мою сумку в комнату, расстегнула и принялась в ней копаться - конечно же, я привезла ей яблоки и морковку. Машка помчалась на кухню разогревать остатки пищи и ставить чай. А я по-хозяйски направилась в ванну. Горячая ванна мне просто необходима.

Через полчаса, в махровом Машкином халате, выползаю к столу. Ого, сколько тут всякого! Явно побывал кавалер...

Марья хлопочет, вертя оттопыренным задом. При общей ее худобе зад слишком уж выпуклый, будто в трусы запихнули глобус. Светлые волосы сегодня собраны в стог, словно сенокос перед грозой наспех убран, а вилы унесли. В такой прическе только вил не хватает, для полноты ощущений.

У Машки разные глаза: один - круглый желтый, другой - удлиненный зеленовато-серый. Лицо ассиметрично: справа скуластое, а слева-овальное, с ямочкой возле губ. Ну а общий вид вполне приятный, как ни странно, ее можно даже назвать очень недурненькой. И даже, может быть, красивой. Она очень юно выглядит. И то, что без косметики и в дрянных шмотках, как бы подчеркивает ее немного детскую небрежность и очарование. Она из профессорской семьи, ни в чем не нуждалась, и у нее поэтому нет интереса к вещам и еде (в отличие от большинства соотечественников). Она и квартиру-то свою профессорскую оставила какой-то лимитчице (вернее, это сделал ее отец. А она вынуждена была некоторое время скитаться по углам, бомжествовать).

Конечно, имея такую внешность, такой патологически юный вид (я считаю это патологией — в тридцать пять лет выглядеть на пятнадцать ), можно позволить себе роскошь плевать на шмотки и все такое. Кстати, я знаю причину ее молодости. Готовьтесь, сейчас я открою вам страшную тайну!

Как-то в Машкино отсутствие я решила навести порядок на ее кухонной полочке - там была грязь и вообще помойка какая-то. И вот, разбираясь в хламе и перемывая пыльную керамику, я обнаружила внутри утки-молочника (коричневая такая, керамическая, знаете, в музее народного творчества такая похожая есть) маленькую коньячную бутылочку, завернутую в бумажку с печатным текстом: "Омолаживает, исцеляет - серебряная пломба из правого зуба мудрости в настойке золотого корня семидневной, приготовленной на русской водке в бутылке из-под импортного вишневого ликера. Это средство также придает красоту и физические силы. Принимать по семь капель в крепкий индийский чай через день в течение трех дней, потом - перерыв на полтора месяца, и повторить. Так повторять индивидуально для особенностей с учетом организма".

Как будто перевод с иностранного. Интересно, из чьего зуба пломба, какого-нибудь ламы, или христианского святого, а?

Я не очень-то поверила. Хохма какая-нибудь.

Хотя, кто его знает? Для проверки отлила себе немножко, покапала в чай, попила. И знаете что? Потрясающе! Вот это эффект!

Ну и Машка-Маруська, штучка та еще!

- Да ты ешь давай, наяривай, - подталкивает она ко мне остатки торта.

- Ну не могу же борщ с тортом.

- Да не стесняйся. Лопай все сразу, хватай кальмара, а то слишком долго поглощать будешь, поговорить не успеем. Ну, рассказывай!

- Не могу с набитым ртом.

- А тут твой забегал несколько раз, разыскивал, всех на ноги поднял, где была-то, что стряслось, у вас ведь такая любовь, а в меня, знаешь, тоже втрескался один...

Безо всяких остановок, на одном дыхании

Маша извергалась потоками горяченьких новостей.

Я поглядывала на нее и понимала, что это - стихия, погода, всемирный потоп и вообще конец света. Ее папаня, профессор-покойничек, тоже в этом роде отличался. Неуправляемый был. Начудил после смерти жены, сдерживать-то некому стало. Пристрастился к медовухе, в магазине "Мед" и подцепила его лимитчица-продавщица, некая Глира, гренадер-баба. Попался как карасик. Она его быстренько прибрала к рукам, женила на себе, прописалась, Машу выжила из родного гнезда, а профессора спровадила на тот свет. Ну, с Машки все как с гуся вода. Она живет в другой плоскости, где бытуют комнатные баобабы, австралийские собаки и вообще всякая чертовщина. Машка, например, утверждает, что Джоанну она родила от инопланетянина. Иногда этот звездный гость залетает к ним на огонек.

- Ты знаешь, - сбила меня с мысли Машка, - что стряслось с Ведерниковым?

- С кем это?

- Ну, помнишь, тут на Новый Год журналист у меня был, Виктор Ведерников, твой еще с ним сцепился, приревновал?

- А, ну-ну.

- Вспомнила?

- Так, смутно.

- Шел он через парк с работы, как всегда, и показалось ему, будто что-то не так, не хватает чего-то. Смотрит: исчезло бесследно дерево. Как корова языком слизнула.

- А? Какое дерево?

- Ну, не то тополь, не то клен, не важно, не перебивай.

- Клен Леня, наверно, - хихикнула я.

- Что? Какой Леня? Ну слушай. На следующий день тополь стоит, как ни в чем не бывало. Но немного другой, поменьше и раздвоенный. Виктор и раньше замечал, что деревья тайно перемещаются, путешествуют, но не придавал этому значения. Деревья подменяют друг друга, меченые подменяются другими, с похожими метинами. Всегда на планете найдется похожая метина на чьем-нибудь стволе. А если не найдется, то уж тогда дерево становится несчастным узником, оно приковано к месту и чахнет от тоски. Такие деревья долго не живут. Ну, случайные метины не в счет, деревья на них не реагируют. Ведерников понял это. И вот, через пару дней, прикинувшись пьяным, упал и сделал вроде бы случайную меточку — крест. На следующий день, опять изобразив шибко хмельного, грохнулся там же, под тем же тополем, глядь, а крестика-то нет! Он обалдел. Ползал вокруг, ощупывал кору, смотрел во все глаза, изображая пьяные глюки для конспирации. Нету метины! Растрезвонил по телефону всем знакомым, его на смех подняли. А недавно его сослуживец, тоже международник, между прочим, он в командировке за бугром, ночью он, представляешь, звонит Витьке из Аргентины и сообщает, что видел его тополь с крестом там возле гостиницы.

- А в Аргентине растут тополя?

- Не знаю. Может, это был дуб, или ясень. Или баобаб.

- А может, это было не совсем дерево? -пошутила я.

- А что?

- Ну, может, пьяный журналист, к примеру. Или политик.

- Нет, ты слушай дальше. Друг был в шоке, потом, прикинувшись пьяным, обвел крест на коре платана кружочком.

- Так это платан был?

- Не помню, не придирайся. И сообщил по телефону Виктору. Что ты думаешь? Через неделю дерево с таким клеймом оказалось знаешь где?

- В парке?

- Нет же. Возле детского сада, у забора. А в парке возникло совсем другое растение, из тех, что в нашем климате не водятся.

- Чинара, что ли?

- Там никто не смотрит на деревья, вот они и разгуливают как в лесу.

В коридоре загрохотало.

- Маш, твой инопланетянин прилетел, — сострила я.

Раздался лай и визг, перебиваемый хохотом. Джоанна с Мокки подняли возню.

 - Они там что-то разбили! - бросилась вон из кухни Маша.

- А у тебя есть чему биться? - крикнула я вдогонку и включила радио.

Голос диктора вещал о последних событиях. Как всегда, бои в бывших республиках, грабежи повсеместно, катастрофы, авария на ядерном реакторе в очередном городе-невидимке с очень странными, по-моему, последствиями. Жители и деревья исчезли все до единого. Сбежали, что ли? Остались лишь собаки, шерсть на них светится. Огненные псы. Баскервильские зверюги. Действие их биополей на окружающую среду неизвестно, и посему они подлежат уничтожению. Но они разбежались, успели. Они быстро бегают. Всех отловить не удалось. Поэтому, убедительная просьба к радиослушателям, если подобные животные будут замечены, срочно сообщайте о их местонахождении. Ни в коем случае не подходите к ним и не подкармливайте, эмоции сейчас неуместны...

Вошла Маша.

— А, это уже не в первый раз оглашают. Придумают тоже, огненные псы, - сказала она несколько напряженно.

— Думаешь, утка?

— Конечно. Отвлекают народ от политики. Так все и бросились искать светящихся собак, как же. Хотя, дураки найдутся. А у меня, между прочим, кактус зацвел.

— Ну? Не может быть.

— Идем посмотрим. В комнате за диваном.

Марья повернулась и нырнула под лианы, свисавшие с притолоки наподобие вьетнамских штор из бамбука. А может, это вовсе и не лианы, бог их знает. В короткой застиранной юбке и узкой футболке Марья казалась девочкой-прислугой в чужой оранжерее, и я вдруг испугалась, что цветочные горшки слетят ей на голову. Они там держатся на маленьких полочках и проволочных кашпо, не думаю, что это надежно. Я вышла из кухни, прикрывая голову руками, на всякий пожарный. В коридорчике споткнулась о недогрызенную кость.

В комнате полумрак. Окна подернулись вечерней темной синью. Растения прикрыли весь свой цветковый табор. Большой кактус действительно цвел, но сейчас оранжево-белый цветок напоминал полузакрытый зонтик. Рядом, чуть левее, упругие струи фонтана синевато покачивались - это растение утром было каким-то незаметным, сникшим, а сейчас вдруг распрямилось и действительно стало похожим на фонтан. Кажется, оно так и называется. Какие странные ветви, или это листья. Из-под пластмассового ведра вылез сонный Мокки. Он светился, как фонарь.

Вот где огненный пес!

Маша перехватила мой взгляд, сказала:

- Идем на кухню, сейчас по телеку кино, я чай поставлю и займусь кексом. Идем же!

Она за руку вытащила меня из комнаты.

- Давно там была авария? - спросила я.

- Где?

- На реакторе.

- Не знаю. Кажется, полтора месяца назад. Ой, ну что же ты, бери пастилу. Не стесняйся.

Быстро они бегают, эти собаки, подумала я. И вдруг спросила:

- Почему ты назвала ее Джоанн?

Вопрос ни к селу ни к городу. Так же странно прозвучал ответ:

- Потому что люблю Шекспира.

 - При чем здесь Шекспир.

- Как при чем? - она даже сковородку отложила. - А кто же, по-твоему, автор "Гамлета", "Лира", "Ромео и ..."

- Ну как кто, известно, автор знаменит...

- Знаменита, хочешь сказать? Ведь это женщина. Знатная леди. И звали ее Джоанн. А поскольку не могла она под своим именем толкать пьесы, не принято было знатным лицам, да еще женщинам, время-то было знаешь какое чопорное?

- Знаю.

- Ну вот и договорилась с неким простым гражданином, кстати, шибко подверженным крепким напиткам, на которые у него деньжат подчас не хватало, вот и договорилась принять на себя авторство, за хорошее вознаграждение, конечно. А он был малый не промах, сумел извлечь максимальную выгоду и прославить имя свое в веках.

- Откуда ты знаешь?

- Ну, понятно же, у автора женская рука, это чувствуется. Психология-то не мужская.

- Пусть так. А как ты узнала имя?

- Ну, это уж моя тайна.

- Таинственная ты личность, Машка. Поделись хотя бы этой тайной. У тебя же их, небось, целый ворох, подкинь одну, а?

- Тс-с. Кино началось.

На экране замелькали титры, машины, люди, пошла какая-то захватывающая телемуть, прерываемая рекламой. Все это сменилось сводкой новостей, потом - бесконечными страданиями Марианны. Марианна напоминала мне одну мою приятельницу, весьма преуспевающую в любви. Она всегда была в кого-нибудь удачно влюблена, а в нее, по-моему, влюблялись все. Она обычно пускалась в рассуждения такого рода в нашей женской компании:

- Ой, девчата, поссорилась я со своим-то. Брошу его. Заведу другого. Люкс-мужика заведу! Мне это раз плюнуть. Кстати, хотите несколько практических советов, как завоевать мужское сердце? Пустяк, даже для не очень молодых и некрасивых, пустяк! Во-первых, надо выбирать объект по высшей мерке, а не размениваться на мелочевку. Воровать, так миллион, любить, так короля! Ну, если с королем ничего не случится, то канцлер всегда подвернется, а это все же королевское окружение, не хухры-мухры. Потом можно будет короля в любовники взять, будучи женой канцлера. Главное, не комплексовать, действовать раскованно, и помнить, что в любви все способы хороши, а цель всегда оправдывает средства. А главное оружие, девчата, это - броская одежда, макияж и манера поведения, подчеркивающие вашу самобытность. Мужчины, они ведь вроде крупной рыбы, на блесну идут. Важно не казаться серой и неинтересной, вроде старого чайника. Никогда не бойтесь произвести экстравагантное и даже несколько смешное впечатление - это как раз то, что надо, они это обожают! Вот недавно по радио сообщили: одна ужасно смешная и нелепая клоунесса, она даже в летах, кажется, так она, представляете, вышла замуж за американского бизнесмена, миллионера! А еще, девчата, нужно покозырять своим интеллектом, ну хоть что книги читаете, что ли. Вот, к примеру, скажите своему: "Ты знаешь, Вася, сейчас, как ни странно, стали появляться интересные отечественные книги. Мне нравится так называемая "плеяда сорокалетних", которых зажимали в годы застоя. Очень своеобразно пишет Ольга Коренева, интересно, весьма. А вот всякие коллективные сборники мне, почему-то, не нравятся. Есть такой коллективный сборник современной женской прозы, "Новые лесбиянки" называется, так это глупость, мне кажется. А что ты думаешь на этот счет?"

Таким образом, блеснув своей неординарностью и умом, вы наповал сразите намеченного мужчину. И берите его голыми руками и всем голым телом, если умеете. Любовь — это верный способ продлить молодость! Так что омолаживайтесь, девочки!

Вспомнив о подругах, я опять стала думать о миленьком моем. Никак не могла отделаться от проклятых воспоминаний. За ужином я вспомнила, как он целовал мои уши и от него шел жар, словно он только что вылез из печки. Засыпая, я представляла себе, что он ушел на минутку на кухню и вот-вот придет.

Меня разбудила какая-то возня. Была глубокая ночь. Привстав на постели, я чуть не заорала от неожиданности. Под китайской розой у изголовья моего ложа все полыхало. Это не было похоже на пожар. Свет был резкий, холодный, он изливался не пойми откуда, словно божество попало в комнату.

Я встала, тихонько подошла. Зажгла ночник. Мокки, малыш?! Ты?! Ну прямо как небесное светило!!! Ах ты несчастный щен, бедная ты скотинка, ну и досталось тебе в твоей коротенькой еще жизни...

Мокки дергал во сне лапами, взвизгивал, хвост его взвивался, шумно задевая за нижние ветки китайской розы - огромного пышного дерева.

"Ах ты, мой баскервиленочек", подумала я и стала тихонько гладить щенка. Он успокоился, задышал ровнее и улыбнулся во сне. Впервые вижу, как улыбаются собаки... Свечение стало слабее и нежнее.

Мокки улыбался точно так же, как мой милый брошенный лев...

- Почему ты своего зовешь лев? - неожиданно громко прозвучало в темноте.

Я подскочила и чуть не заорала. Нервишки. Конечно, Машка, кто ж еще... Она сидела на постели и во все глаза смотрела на меня. Застукала. Умеет же подслушивать мысли, скотина.

Я собралась с силами и сказала как можно спокойнее:

- Нехорошо пугать подругу. Лев он по гороскопу.

- Все врут календари, - отозвалась она.

На все-то у нее есть цитата.

- Смотря какие, - пробормотала я.

На душе у меня кошки скребли. Я боялась представить себе, что сейчас думает мой благоверный. Он ведь черт те что может вообразить. Вернись я сейчас - поцапаемся еще больше. Наверняка, он уже на даче меня ищет, а я здесь. Он ничего не будет слушать, он никогда ничего не слушает, он будет вопить всякие гадости, я тоже заведусь, и это - разрыв. Черт возьми, это же ясно, как день божий!

Ох, как глупо! Все не так, все по-дурацки.

Я принялась грызть ногти и думать о глупостях, сделанных мною в жизни. Сколько я всего натворила! Жуть! Неужели это не последняя моя глупость?

-Тебе что, не спится? - спросила Маша. - Мне тоже. Ну идем чай пить. Да тихо ты, не шаркай, разбудишь.

Мы до утра жевали кекс с изюмом, упились чаем "в доску", как говорят алкаши, от болтовни опухли языки. Маша говорила о религии, о церквях всякие забавные штуковины.

- Иисус был очень симпатичный юноша с длинными кудрями, неплохо относился к блудницам, очень даже положительно к ним относился, между прочим. Тому пример Мария Магдалина, - болтала Марья, Мария.

- А знаешь, как он относился к "домам божьим", то есть к церквям? Он ведь считал, что молиться можно где угодно, хоть на берегу реки, читай библию. Кстати, замечала ли ты, что над куполами церквей, если присмотреться в ясный день, белый посверкивающий столб? Знаешь, что это? Ведь церкви издревле во всем мире стоят не абы где, а в местах биоэнергетических источников. Эта энергия проходит сквозь церковь, пронизывает ее, и бьет из купола в высь. Поэтому в церкви лучше себя чувствуешь, исцеляешься порой от болезней, легче дышишь, - щебетала Маша.

-Ты предлагаешь мне сходить в церковь, что ли? — догадалась я.

- А знаешь, - продолжала Марья, не слушая меня, - что если все церкви нанести на карту и соединить линиями, то получится знак, или иероглиф, если хочешь, или слово, если прочтешь, ну, символ, можно так сказать, и тогда можно сразу понять...

Я, наверно, задремала, потому что оказалась не пойми где, или везде одновременно, и навстречу мне двигался не то символ, не то святая троица. Я бросилась к ней и заорала, черт подери, вся жизнь к чертям, не заслужила, за что? Грехи мои яйца выеденного не стоят! Господи, ну помоги же мне! - орала я. - Господи, помоги, я верю, что поможешь! Ты ж всегда меня выручал! Ты же знаешь, что я тебя люблю, ты такой симпатичный, ты мне очень-очень нравишься, честное слово! Я тебе, наверно, тоже нравлюсь, я же божье сознанье, и не самое худшее! Ну поможешь, да???

Тут в меня вошла уверенность, что все будет о,кей, как всегда в конце концов бывает, потому что я совсем даже неплохое, в общем-то, создание божье. Я успокоилась, зевнула и пошла досыпать, досматривать сны.

...Сегодня утром Мокки слопал цветок кактуса. Маша вскрикнула, села на пол и разрыдалась. Джоанна тоже захныкала. Мокки глядел на них большими удивленными глазами, потом подошел к Марье и принялся слизывать слезы с ее ассиметричных щек. Она сразу простила, потрепала по спине и отдала все мясо из холодильника. Там оставалось грамм триста на суп. Придется варить постный. Господи, как я соскучилась по родненькому моему льву. Прости, что я с ним ссорилась. Прости, что объедаю бедную Машку, но у меня не осталось ни копейки и некуда деваться. Машку я не стесню, она простая.

Я резала лук и обливалась слезами. Лук вонял на всю кухню, перебивая цветочный дух. Марья возилась с морковью и болтала как заводная. Она говорила:

— Когда пришло время рожать, я стала ловить такси. Но оказывается, беременных не берут, боятся родов в машине. Такое бывало, таксисты знают. А до роддома далеко. Гололед, я поскользнулась, грохнулась, лежу, все мимо проходят, ноль внимания. Все же кто-то вызвал скорую. Повезли. Ни один роддом не принимает, коек нет свободных. Наконец, в один закинули. Четвертый, на улице Фотиевой, за универмагом "Москва", знаешь? Там меня осмотрели и говорят, что рожать рано. "Как", спрашиваю, «а мне в женской консультации этот срок назначили". "Срок назначает бог", отвечают, "а не невежды. Вам бы недели через две прийти, у вас еще живот не опустился, соображать надо". "Ну", говорю, "тогда я пошла". "Куда это", заявляют они, "мы вас уже в журнал вписали и в график вставили, не зачеркивать же, нас за грязь в документах ругают. Вы у нас по графику сегодня родите". "Как?" - не поняла я. "Ясное дело",  - говорят они, "мы вам стимуляцию сделаем, укольчик такой. Чего вам лишние две недели с животом таскаться". Уговорили. Положили в коридоре внизу, все родилки заняты были. Двое суток обкалывали стимуляцией, вскрыли плодный пузырь, чтобы воды отошли и на сухую скорей родить. Никак. Боль страшенная. "Кричи", говорят, "быстрей выскочит". А я не могу, язык к гортани присох от боли. Стали на живот давить, плод выдавливать, ругают, что график им нарушила. Родила. А у них пересменка. Та смена на обед ушла, не успев выдавить детское место, так называемый след. А другая смена наскоро меня зашила, я ж вся порвалась. И пришили. После - заражение. Под капельницей, с иглой в вене, без сознанья. Привели в чувство, стали след выдавливать, аж живот посинел, а там все пришито. Стали делать чистку по свежим швам. Ну, чистка, аборт, знаешь небось. Сильный наркоз, и клиническая смерть. Вижу себя в незнакомом месте, подходит покойный папа и накрывает меня ватными одеялами, а я дрожу от холода, мне еще холодней...

- Замолчи, - прервала я Машкины излияния. - Нет чтобы повеселить подругу, все кошмариками угощаешь.

- Ну, давай, повеселю. Наш роддом вскоре на карантин закрыли, меня в другой перевезли, я ведь месяц не вставала. Дверь в коридор распахнута, смотрю, везут что-то на тележке-тарахтелке, вроде белых кульков что-то. А это младенцев по палатам развозили кормить, погрузили по пять штук, они трясутся, головки болтаются, а одна мамаша как закричит: "У них же сотрясение мозга будет!" А санитарка отвечает: "Да у них мозг-то еще не вырос." Ладно, молчу, тебе не угодишь, засыпай лук.

Я ссыпала лук в кастрюльку и пошла промывать глаза.

Нет уж, не хочу размножаться. Не дай бог.

Одна знакомая рассказывала, что родила почти незаметно. На даче грибы собирала, и вдруг из нее ребеночек выпал, хорошенький, кудрявый, открыл глазки, потянулся, зевнул и сказал: "Ма-ма". Потом он вырос в вундеркинда. Но так бывает редко. А может, не бывает. Она вообще-то с юмором, эта особа. Кстати, это именно она загнала Машке свою хрущобку, прописавшись к мужу. Выгодно так загнала, вот ловкая дамочка, не то что Маша-растяпа. Когда бог Марью создавал, черт не успел в нее хитрость всунуть, видать, ушел на пересменку.

В коридоре кенгуровый Мокки, рыча как трактор, бросался на кроссовку. К шнурку была привязана веревка, и Джо с хохотом дергала за нее. Кроссовка взмывала вверх, улепетнув из-под щенячьего носа. Мокки тоже пытался взмыть, но был тяжеловат. Они живописно смотрелись на фоне погрызенной снизу двери и ободранных стен.

Полное отсутствие уюта в общепринятом смысле, даже окна сто лет немытые. Нет стандартной полированной мебели, ковров, всего того, что имеется почти во всех квартирах. Зато есть микроклимат - словно в теплом пруду с лилиями и песочком на дне. Хочется занырнуть и уютно расположиться, и остаться один на один со своими чувствами и уверенностью, что никого ты здесь не напрягаешь, а просто уютствуешь вместе, за компанию...

Марья, мудрейшая из смертных, извини, я не сразу "врубилась". У тебя своя духовная цивилизация. А я-то, дурная башка, еще оценивала тебя, словно приемщица в комиссионке — подержанную вещь.

Марья, я даже не подумала, как ты живешь. Ведь ужас кругом, инфляция! А тебя и раньше-то на работу не брали из-за ребенка. Ясно, что за работница с таким балластом, дитя — это конец карьеры. Ну и где же твой инопланетянин. Мария, куда он смотрит, пока ты тут мыкаешься?..

Потом мы ели горячую овощную похлебку, и Марья с малышкой Джо наперебой меня развлекали. Чтоб не грустила.

Это он пусть грустит. Пусть развлекают его. Вот возьму и разлюблю! Так тебе, милый! Тогда попрыгаешь у меня, тогда попляшешь!

Мокки спрыгнул со стула и с яростным лаем помчался к двери.

- А светящиеся собачки уже не светятся, -сказала Джоанн.

- Почему, Джо?

- Она права, - отозвалась Марья. - Ничто не вечно. Свечение ослабевает и прекращается.

- А как же Мокки?

- Ну, тут другое.

- Как? Он не аварийный?..

Пес уже охрип в коридоре у двери. Джоанна помчалась смотреть.

Я собрала со стола посуду и сунула в мойку.

Кто-то стремительно вошел в кухню. Я обернулась.

- Вычислил тебя, наконец, - произнес мой лев. - Давно здесь прячешься?

6

" - Ну, вот что, друг, - она ему сказала, его пожитки выкинув в окно.

/ Совет, как задержать любимого /."

/ Из мемуаров клена Лени /.

- Я ухожу! - зарычал мой лев. — Навсегда, слышишь?

- Тогда поторапливайся. И не забудь принять ванну на дорожку, - посоветовала я и пнула его под одеялом.

Он свалился с тахты, вскочил и поканал в ванную.

Уйти захотел, как бы не так. Сейчас я устрою ему путешествие...

Быстро запихнув львиные шмотки в целлофановый мешок, я швырнула эту "бомбу" с балкона...

Из мемуаров клена Лени:

"В том же году, в ночь на яблочный спас, шел я в гости к знакомой антоновке, и встретил Бога, прогуливающегося по росе. Ночная роса в это время года целебна. Мы разговорились. Я спросил:

- Боже, поясни, не могу взять в толк, что у тебя вышло с Адамом и Евой? Эталонные экземпляры, и вдруг проштрафились, да еще ты их закидываешь на Землю в качестве сигнальных экземпляров... Не пойму, на кой хрен нужны несовершенные люди?

- Чтобы развивались, - сказал Бог, ковыряя в зубах соломинкой. - Эталон развиваться не может, - прибавил он.

- Ну, положим, так. А потом, значит, ты устраивал селекцию всякими потопами и катастрофами?

-Ну.

- А зачем ты создал человечеству столько богов и религий, оно же перегрызлось из-за веры, зачем?

- Зачем-зачем, заладил. Чтобы думать училось, душой обрастало.

- Вот-вот, и нечисть то же самое говорит.

- Нечисть для того же самого и сотворена, - усмехнулся Бог.

- Знаешь, люди у тебя плоховато вышли, - признался я.

- Да ладно, - ответил он кисло. - Надо бы состряпать что-нибудь новенькое.

Мы закурили.

- Зато деревья у меня лучше получились, - сказал он.

- Ничего, - поддакнул я. - Хотя, досаждают грызуны и гусеницы. Зачем они тебе?

- Не помню уж, но замысел был. Что-то я недоделал. Зато камни недурно вышли. А? Как тебе мои камни?.."

- И уйду! Уйду голый, как Адам! - заорал он, отшвырнул купальный халат и пошел к двери.

- По-моему, Адам не разгуливал в шлепанцах,- сказала я, распахивая входную дверь.

Дверь ударилась обо что-то мягкое и застопорилась. Дверь врезалась в мою "бомбу" с львиными шмотками. Ну, дела! Какой "доброхот" подстроил?! Наглость!

И тут я заметила щенка, ужасно хорошенького, - он уже прогрыз угол "бомбы" и вытаскивал штанину.

- За-но-си! - сказал мой милый нараспев, как заправский грузчик, и подхватил щенка на руки.

7

Стрельба. По дороге мчатся два "Мерседеса". Синяя машина преследует бежевую. Неожиданно бежевая сворачивает под мост и теряется в боковых улочках. В машине - четверо в ярких спортивных костюмах. Приглушенный разговор:

- Оторвались. Где кассета?

- Вшита под шкуру щенка. В заднюю ляжку слева.

- Где щенок?

- У Витьки.

Витька меняется в лице, поеживается. "Бог ты мой!" - думает он. - "Эта проклятая собака все погрызла, так уделала квартиру, что жена куда-то сбагрила паршивого щенка. Ладно, если отдала, найду, а вдруг выкинула?!.."

Из-за поворота вылетают красные "Жигули", резко тормозят. Раздается автоматная очередь. "Мерседес" медленно оседает на пробитых шинах. На дорогу падает ручная граната. Взрыв!

Из подъезда выглянула старенькая Сонечка, прижала к груди футляр от скрипки и задумчиво улыбнулась. Где-то в квартире истошно залаяла собачонка. Хлопнуло окно, и чей-то сонный голос произнес:

- Этот щенок еще устроит им веселенькую жизнь, вот увидите. Попомните мои слова..

 

ЗАПИСКА ОТ СТАЛИНА

"Записка от Сталина.

Главному управляющему Банка выдать предъявителю сего документа тов. Солнышкину Л.Н. по предъявлении удостоверения личности сумму размером в 5 (пять) тысяч рублей единой купюрой.

Подпись:

Сталин".

Написано от руки.

Вы не поверите, но текст я привожу дословно. Эту милую записку мой приятель Леонид Солнышкин действительно приволок в банк. И самое смешное - то, что он получил-таки по этому "документу" означенную в нем сумму. Да-да, я не шучу. Вот как это случилось. Мой приятель Леня — профессиональный безработный. С этой "профессией" он, видимо, родился. И отец его, царствие ему небесное, милейший был человек, мухи не обидел, тоже имел эту "специальность", все пил-пил да и помер. Безработность — это их семейная традиция. И Леня - достойный ее продолжатель, добрейшая душа наивно-философского склада. Раз как-то шли они с соседом Димой по переулку, где базар, с трехлитровой банкой промышленного спирта в руках (Дима с работы прихватил) и пакетом вареной картошки с огурцами на закусь. Жара, пыль, присесть негде, в горле першит. Дима и говорит:

- Тут рядом больничный сад, вон через улицу, там тень, скамеечки. Идем туда.

- А пустят? - усомнился Леня.

- Пустят. Там для посетителей свободный вход. У меня ведь там друг лечится, актер.

- Что за больница?

- Санаторно-неврологический центр. Роскошный особняк с флигелями, выстроен еще в прошлом веке каким-то купцом. Я сам там отдыхал по блату. У них даже пруд есть и утки плавают, житуха, и кормят вполне прилично. Там в проходной меня знают, ну а ты со мной, только банку надо спрятать.

- Спрятать, такую банку, да ты чего? Если только сунуть в нее цветы какие-нибудь, разве. Вон ветки сирени у той бабки на углу купить, букет в банке пронесем, за милую душу.

- Думаешь, не учуют спирт?

В большом саду, окружавшем массивные корпуса старой лечебницы с новой вывеской, было полно скамеек. В этот душный день больные отдыхали на открытом воздухе. Тут были в основном художники, актеры, музыканты и члены кооператорской элиты, так показалось Солнышкину. Некоторые были в синих больничных пижамах, многие - в своей одежде.

Дима знал, где найти друга. И действительно, тот дремал в беседке возле пруда, по которому сонно плавали утки и спичечные коробки. Друг оказался невысоким рябым брюнетом с проседью, его звали Иосиф Викторович. Он обрадовался посетителям и сразу достал из кармана просторной пижамы складной пластмассовый стакан, сохранившийся еще с брежневских времен. У Димы с Леней были с собой стаканчики из-под мороженого. Сирень из банки полетела к уткам, а напиток понемногу разместился в новых емкостях.

- Эх, братцы! - Крякнув как селезень и закусив, произнес Иосиф Викторович. - Что не говори, а в любые "смутные времена" бывают прекрасные летние дни, замечательные друзья и восхитительные напитки. Помню, как в такой же чудный летний день, это еще гастролировали мы в новгородском театрике, Островского играли из купеческой бытности что-то, что же мы играли, дай бог памяти, "Не в свои сани не садись" кажется? Ну да не важно. И выскочила одна молоденькая актрисочка в одном легкомысленном таком прозрачном халатике на голое тело, а прожектора-то, да-а...

Выпили еще, закусили огурчиком.

- До чего же люблю лето и эксцентричных дамочек!- Прошамкал, пережевывая огурец, Иосиф Викторович. - Ну, прожектора-то врубили, а дамочка-то, актрисочка, голубушка моя...

Снова выпили. Заели картошкой в мундире.

- Вот я и говорю, молоденькие-то актрисочки другой раз для храбрости тяпнут рюмашечку перед спектаклем, а иные и перебрать могут, и фокусничают на сцене. Новаторство называется. Все новое, друзья мои, открывается только во хмелю.

Опять выпили. Банный пар поднимался с реки и валил в лица троицы, которая блаженно размякла в беседке. Солнышкин осоловело таращил глаза и пытался стереть с потного лба прилипшего комара. Дима шевелил губами, выдавливая из себя звуки, и наконец заговорил:

- Во хмелю новаторы. Демократоры. Ик. - Икнул он, и продолжал держать речь: - За-аси... Депутаторы... заси-и-едают, а выходит фигня, ни-и хрена не выходит, путаница. Ни-и хри-и не делают, только ругаются с президентом, а он с ними.

-Да, - поддержал Леня, - так оно и есть. Народ голодает, в стране бардак, а правительство жрет, пьет да ругается меж собой, депутаты с президентом амбиции выясняют. Тешится президент, эксперименты ставит над народом, шоковую терапию, новаторство. Лучше б он голый по сцене под прожекторами бегал, а страну б в покое оставил, хрен! Мне, к примеру, жрать нечего, пол страны без работы с голоду дохнут.

— У-у, — протянул Иосиф Викторович. — Где им, нашим чинушам. Простых вопросов решить не могут. Человеку самую примитивную справку получить невозможно, пять лет будешь ходить по инстанциям. Все обюрократилось. Стране личность нужна. Нужен вождь. А где она сейчас, личность-то? Нетути. Вот когда был Вождь Народов, Сталин, то в стране порядок был. По записке от Сталина вмиг решался самый путанный вопрос. Я в самаркандском театре на гастролях Сталина играл. Вот это была роль! С тех пор всюду трубку и погон с собой таскаю, вроде талисмана. Это помогает.

Иосиф Викторович вдруг выпрямился, достал из пижамного кармана сверток, и вмиг на правом его плече появился сталинский погон, а во рту - трубка.

- Ну что там у вас, товарищи? Какие трудности? - сказал он с обычной сталинской прямотой и характерным акцентом. Раздумчиво прошелся по "кабинету".

Солнышкин вскочил и стал судорожно щипать свои руки, думая, что либо спит, либо шизанулся. Как же мог тощий мужичонка в усах вдруг прямо на глазах превратиться в настоящего, вылитого Вождя Народов? Именно такого, какого Леня видел в старых кинофильмах?

- Какие трудности, товарищи? Деньги требуются? Сейчас напишем в банк.

Несмотря на исправную работу кондиционеров, в Российском Банке было душно. Главный управляющий сдвинул на бок серый в косую полоску галстук и расстегнул ворот рубахи. Его широкое моложавое лицо покрылось испариной. Большой носовой платок, скомканный, валялся на столе среди бумаг и папок, и главного управляющего раздражали черные клеточки по краям платка. Все клетчатое его сегодня почему-то злило.

Он откинулся в кресле и потянулся за сигаретой. Ужасное настроение у него было еще и потому, что дама его сердца попросту насмехалась над ним - так ему казалось. Он знал, что за глаза она называет его носорогом и олухом царя небесного. Знал, что не нужны ей никакие блага, которые сулило женщине общественное положение и кошелек такого мужчины, как он. Она была иронична, свободна, красива, имела свой материальный достаток, и была счастлива. Сегодня управляющего ждали на банкет, куда была приглашена и она. И снова он будет сидеть как тупой носорог среди болтливых щелкоперов, ухлестывающих за ней. И нет у него в запасе ничего оригинального и смешного, нечем ее удивить и позабавить.

В это время массивная дверь отворилась, и секретарша в клетчатом платье влетела в кабинет.

- Я вас не вызывал! - рявкнул управляющий, уставившись на клеточки на ее платье. -Если что-то срочное, в приемной есть селектор, у нас селекторная связь, вы забыли?

Но тут же вспомнил, что девушка работает недавно и не все усвоила.

- Извините, но дело срочное, — невозмутимо сказала секретарша. - И необычное. Пришел клиент с запиской от товарища Сталина.

- От какого еще Сталина?

- От того самого, Иосифа Виссарионовича.

- Историческая бумажка какого-то пенсионера?

- Нет, в том-то и дело, записку принес парень, и датирована она вчерашним числом!

- Да вы что, Мила, белены объелись! - опять не выдержал управляющий. - Что вы мелите! Вы, часом, не больны?

- Нет, Александр Кириллович, подпись подлинная, уверяю вac!

- Сумасшедший день. Это на вас духота подействовала, Мила. Такого бреда в этих стенах еще не бывало. Дайте вашу бумажонку. Сталинскую подпись я видел.

- Я тоже, Александр Кириллович, в газете "Совершенно секре..."

- Гм. А похоже. Не дурно, весьма. Хорошая подделка. Ха-ха, ну и текст. Ладно, Мила, зовите сюда этого чудака.

"Я куплю эту бумажонку", - решил управляющий. - "Вот смеху-то будет!" И он мечтательно подумал о своей даме.

Солнышкин ошалело выходил из дверей банка, все еще ощущая крепкое пожатие потной ладони главного управляющего и вспоминая его слова:

- Передайте большой привет Иосифу Виссарионовичу.

От изумления с Леонида весь хмель слетел. В кулаке, опущенном глубоко в карман заношенной робы, он судорожно сжимал пятитысячную купюру.

"Вот это лидер!" — недоверчиво думал Леня про Сталина, пытаясь сообразить, не вышел ли он сам спьяну за грань реальности, и как объяснить необъяснимое. - "Железный вождь! С того света черканул записку, и мигом все для меня решилось даже в таком дурном бардаке, как наша страна. Банк по бумажке без печати, по одной лишь сталинской подписи деньги выдал! Надо передать вождю привет. А может, в банке у всех от жары чердак поехал?"

И тут Солнышкин увидел лицо Сталина. Это была фотография на ветровом стекле "мерседеса", возле которого разговаривала группа кавказцев. Леня осторожно подошел к портрету, быстро передал привет и свою личную благодарность, и бросился бежать со всех ног, потому что шибко боялся владельцев иномарок. Резко нырнув в толпу, он исчез.

Кавказцы оборвали разговор, разом оглянулись и стали напряженно смотреть вслед Солнышкину. У одного из них нервно задергался ус. Потом они быстро сели в "мерседес", дверцы которого блеснули и бесшумно захлопнулись. Машина рванула с места и умчалась, оставив за собой легкое облачко пыли.

 

ТВАРИ ПЕРЕЛЕТНЫЕ

Мой приятель Леонид Солнышкин откинулся на спинку кресла и мрачно изрек:

- А ведь Христос родился на четыре года раньше, чем это принято считать. И, следовательно, распят был не в тридцатитрехлетнем возрасте. Ему было тридцать семь. 37! Роковое число, возраст гибели лучших поэтов, числовой код катастроф, тридцать седьмой год...

- Это у тебя от погоды такой настрой, Леня, - сказала я. - Да бог с ним, не думай.

- Бог! Модное ныне словечко, Бог. - Не унимался Солнышкин. - А кто знает, ЧТО есть Бог? - (на слове "что" он сделал упор). - Козырь в политической игре? У американских индейцев тоже был свой Бог: Великий Дух. Впрочем, Бог есть, и есть его посланцы, но кто ж знает его подлинное имя и все такое. Известно только, что Бог — откуда-то сверху, а команду себе вербовал на Земле. Кто он, как знать? Не исключено, что он - высший сверхразум, космический сгусток какой-то суперэнергии, постичь его невозможно. И зачем постигать?

- А как же Библия, заветы, молитвы? А посты, ведь временами надо поститься?

- Ну какие там еще заветы, он на мелочевку не разменивался. - Сказал Леня так, будто какой-нибудь час назад парился вместе с Богом в общей бане и невзначай перебросился с ним парой слов о людях. - Смешно прямо, сверхразум и какие-то человечьи правила, молитвы с целью мелкого подхалимажа и попрошайничества, что-то вроде заклинаний, система диеты под кодовым названием "пост", и так далее. Наверно, Богу все же важнее что-то более существенное: биоэнергетика души? Хотя, и она, возможно, зависит от питания, и тогда посты вовсе не ерунда, и помыслы наши тоже. И все наши насилия над собственной душой и волей во имя веры, значит, имеют смысл. Во имя любой веры.

Мне смешно было смотреть, как Леня аж взмок от напряжения, путаясь в рассуждениях. Чудак, к чему об этом думать? Хочешь верить - верь, желаешь - молись, выбери себе религию по вкусу и веруй. Хоть в коммунизм, хоть в Будду, или в демократию, или в любовь с первого взгляда, да на здоровье. Хоть в сатану, если тебя это радует и жить помогает, главное — другим не мешай. "И каждому воздастся по вере его". Аминь. И все проблемы. А станешь размышлять - запутаешься и свихнешься. Есть вещи, о которых лучше не рассуждать. Просто, кое-что надо решить для себя раз и навсегда. И больше к этому не возвращаться. Я, например, верю в Христа. А что: молодой, симпатичный, и не бабник. Принципиальный, с характером, то что надо. Это мой мужчина! Святые угодники мне тоже нравятся. Также Богоматерь, Бог-отец и Дух Святой. Сильные личности. Еще мне нравится носить крестик на красивой цепочке, красить яйца на Пасху и гадать в Крещенский вечер. Также я верю в переселение душ, и надеюсь в своем следующем рождении появиться в семье какого-нибудь австралийского миллиардера, или даже на Гавайях, если там не будет ядерного полигона или другой гадости. Всю жизнь мечтаю об Австралии и Гавайях! И еще в удачу верю.

Да нет, все это к слову, и Солнышкин здесь случайно, просто зашел на чашечку чая, потому что - дождь, а он промок, пока добирался до магазина "Сантехника" в поисках прокладок для крана.

А вот в прошлый месяц дождь был похлеще. Это было нечто! Потрясающий был дождь, ураган, чуть окна не повышибало! Это был Бог Дождей, страстный, как любовь! Форточка бухнула и распахнулась от удара ветра! Тугая струя воздуха рванула шторы - они взвились и судорожно забились о стены! Что-то крутилось в бурлящей вспыхивающей тьме за окнами, металось там среди молний... Я высунулась было на балкон, чуть приотворив дверь. Порыв ветра накрыл меня с головой, отшвырнул внутрь комнаты, и яростно треснул дверью по корпусу телевизора.

В комнате все было не так. Листы рукописи и газеты, раскиданные сквозняком, ползали по полу и кровати. На стене трепетала карта мира. Только темное изображение Нила Столобенского, нечто среднее между иконкой и деревянным языческим идолом - не знаю, как уж оно называется - невозмутимо стояло на своем месте: в углу письменного стола. Эту диковинку я выкопала на даче в огороде, когда рыла яму для куста облепихи. Нил был очарователен в своей отточенной строгости. Темный и суровый, с окладистой бородой, на которой рукой мастера была прорезана каждая волосинка, в одеянии монаха-отшельника, он склонил голову и смотрел вниз, словно скорбел о чем-то. Мне эта деревянная фигурка показалась забавной и какой-то старинной. Она была покрыта полустершимися золочеными знаками, похожими на церковнославянские буквы. Позднее я узнала, что этот Нил - особенный святой Тверской губернии, в минувшем веке он был сильной личностью, подвижником, удалившимся в отшельничество на остров Столбы.

С появлением этой иконки все в моей жизни и во мне самой встало на дыбы. Но это так, к слову. Рассказать я хочу совсем о другом. А точнее - об одной из деревень Тверской губернии, где тьма тьмущая грибов, ягод, чистых речушек с родниками и прибрежными ивами, малинников и орешников, а на болотах растут рыжики и клюква — их на русавной неделе любят собирать русалки.

Точнее, Лосевка - не деревня, а село. Деревянные рубленые избы крашены в стандартные зеленые, желтые и синие цвета. Крыши в основном из рубероида, иногда шифером крыты. Как во многих селах и деревнях среднерусской полосы, в Лосевке почти каждую бабу зовут Валей, а мужика - Колей. Фамилии у большинства сельчан - Лосевы. Есть, впрочем, Гусевы и Карасевы.

Валя Лосева из того желтого дома, который в позапрошлом году был синим (есть еще другие Вали Лосевы), ну та, у которой еще в сухое лето корова сгорела, когда в лесу пожар был, ну, у которой... Да вы все равно, поди, не знаете, если не были в той Лосевке. Есть еще другая Лосевка. В общем, Валя, жилистая краснолицая молодуха, точно такая же, как многие молодухи в деревнях нашей полосы, только что продала дачникам полтора десятка яиц и зашла в продмаг. Хлеб сегодня не завозили, сразу же поняла она, принюхавшись и метнув привычный взгляд на скучное лицо продавщицы Вали Карасевой.

- ЗдоровА живешь, - поприветствовала Валя Валю.

- День добрый, - отозвалась Валя-продавец.

- Куда ходила?

- Да яйца продала. А купить неча. Мясо не завозят нынча. Консервы, и все дела.

- Не бери, старые, банки вздулись. Стой, Валь, чо я те сказать хотела, дай бог памяти? Да, Валь, свинья твоя опять убегла, на помойке с собаками дерется.

- Ах она, тварь такая! - всплеснула руками Валя Лосева и заспешила вон из магазина. - Ах она, тварь перелетная!

Я думаю, что "перелетной" свою свинью Валя ругала потому, что она очень ловко перелетала через забор, удирая со двора. Я сама несколько раз видела, как Манька, едва хозяйка отойдет подальше от дома, вышибала дверь хилого сарайчика, в котором ее запирали, вылетала во двор - словно стрела из арбалета - и с размаху "брала барьер", как заправская овчарка. Манька была поджарой жилистой тварью (свиньей ее трудно было назвать), по-собачьи обросшей шерстью, с характером бойца. Наверно, ее надо было держать на цепи вместо сторожевого Базлая, старого Валиного песика, добродушного увальня. Базлай как огня боялся Маньку, свирепую и кусачую. Ее боялись многие собаки, рыщущие на помойке в поисках костей и каких-нибудь протухших кусочков. Однажды я наблюдала, как Манька яростно дралась с десятком собак, кусала их, пыталась затоптать, потом вырвала из собачьей гущи большую кость и помчалась с ней по задворкам мимо картофельных полей, а собаки гнались за ней по пятам. Манька боялась только хозяйку, потому что Валя каждый вечер лупила ее палкой по впалым ребристым бокам. Я думаю, что Манька была разновидностью каких-нибудь бойцовых свиней, случайно попавшей в наши края, где никто не мог оценить ее выдающихся достоинств. Где-нибудь за рубежом она наверняка принесла бы своим хозяевам кучу призов и хороший капиталец. Здесь же Манька обречена была на бесславный конец.

Валя палкой загнала свинью в сарай, а дверь забила гвоздями.

- Ну, теперь не уйдешь, - пробормотала она.

Вечером к Вале заглянула мать - она жила через два дома в сторону старого колодца, в котором прошлым летом утонула овца Гусевых. Не тех Гусевых, у которых ребенок насмерть обварился, а тех, которые трактор в складчину купили со всей их, гусевской, родней.

- Валь, наши-то в город завтра собираются, спрашивают, не поедешь ли, а то машина пустая?

- Поеду-поеду, а то как, надо мяса прикупить, не резать же своих несушек. А вы, маманя, тут за домом приглядите.

"Наши" - это Валин брат Коля с женой. Иногда они с собой на машине кого-нибудь из соседей прихватывают за плату. А если машина свободна, то приглашают Валю. Коля - шустрый. Как школу кончил, так из села и уехал. Учился в районе в техникуме, работу в городе искал, да и на городской и женился. Свадьбу, конечно, здесь отгрохали, все село гуляло! Теперь Николай, на зависть местным соседям, ух как живет! В городе у него квартира с ванной, там все есть: вода холодная и горячая, батареи! Ни тебе печку топить, ни дров запасать, ни с огородом надрываться да с живностью. Рай, и все дела! А какие там магазины! Там — все! Как в кино. И работа у них чистая, и зарплаты хорошие. И все у них есть. Сказка, во жизнь!

Так размышляла Валя, трясясь в "Жигулях" на заднем сиденье рядом с Ирой, "братней" женой, добродушной белолицей толстухой. Ира была старше золовки, но выглядела гораздо моложе, как, впрочем, многие городские. Валя списывала это на разные условия жизни, и от этого ей становилось еще горше и жальче себя.

О счастливой городской жизни думала Валя и потом, сидя в горячей ванне и ожесточенно растираясь мыльной мочалкой. И за чаем в уютной кухоньке с яркими шторками на окнах. Все десять лет, как Колька женился, и она "гостевала" у него, думалось ей об этой потрясающей жизни, которой лично Валю судьба, почему-то, обделила. А Коля с Ирой свою жизнь воспринимали как должное и ничего особенного в ней не усматривали. Летом они приезжали в Лосевку на дачу, в дедов дом, и восторгались чистым воздухом и природой. В огороде не работали, а только гуляли за грибами да купались, или в карты дулись на крыльце.

Раньше Валентина никогда ни о чем не задумывалась. Жизнь была у нее поспешная, мысли со свистом проносились в ее девичьей головке, не успевая оставить зарубку. Выскочила замуж, родила, схоронила двоих детей, надорвалась на работе и больше не рожала, да и к лучшему. Муж пил, как почти все мужики в их селе и во всех селах и деревнях российских. Как пили ее отец, дед, дядья, соседи. Вот Колька не пьет, видать крепко его Ирка держит, да и работа у него интеллигентная, городская, пить стыдно. Колька стал умный и важный, рассудительный. Не чета деревенским-то. Детей они с женой заводить не хотят, для себя живут.

"Городская жизнь, она такая", - размышляла Валя, носясь по магазинам. "Чо там делать-то? Придешь с работы и сиди себе у телевизора, слушай всякие умности. Не хошь, а все разуму наберешься"...

Она купила крупу, консервы, кур потрошеных ("цельных", дешевых, не было), еле доволокла сумки до «братнина» дома. Пообедав, стала торопить брата в деревню. Забеспокоилась за хозяйство, хорошо ли присмотрела мать за живностью, полила ли огород, не натворил ли спьяну чего муж? От этих мыслей Вале стало неуютно. А Коля с Ирой не спешили. Погода портилась, и в деревню их не тянуло. Они заверили Валю, что завтра уж непременно приедут, отговорившись на сегодня какими-то делами, пообещали даже сумки ее на балкон поставить, чтобы продукты не заветрились. И Валя поспешила на последний рейс автобуса.

"Во, даж не проводили", - думала она в автобусе. — "Могли бы уж до вокзала подбросить, коль машина на ходу, ан нет, лень им. И сумки на балкон вынести поленятся".

Брат с женой приехали лишь через неделю, к Валиным именинам. Занесли ее сумки, пообещали нагрянуть вечером в гости, сказали, что идут купаться, посоветовали и ей ополоснуться. Да куда ей, дел не в проворот. Она лишь вздохнула. Втащила сумки в избу, распаковала. Из сумок неприятно запахло. Валя так и ахнула. Куры были склизкие, с прозеленью, и душок от них шел какой-то не куриный. Вале вспомнился запах сыра рокфора. Ей страшно было подумать, что продукты испортились. И она успокоила себя: "Рокфор ведь едят, он дорогой по цене и тоже зеленоватый. Пикантный. Значит, и куры пикантные. Как раз угощу своих, раз они приложили руку к пикантности курей".

Хозяйка сноровисто промыла кур и подержала тушки в отваре крапивы на всякий случай. Потом разрезала их вдоль, как цыплят табака, бросила в скворчащее на сковородке масло, посолила, поперчила и засыпала мелко порубленными листьями чеснока, петрушки, сельдерея, кинзы и тархуна. Добавила листья черной смородины, огуречной травы, помидоров. Кухню заполнил вкусный аромат дорогого ресторана. У Вали аж слюнки потекли. Она занялась винегретом и закусками. Слазила в погреб за солеными помидорами с огурцами, за маринованными грибами. Достала из потайного места за сервантом банку самогона, а из-за передвинутого на прошлой недели комода - три бутылки водки. Радостное ожидание гостей омрачало лишь сомнение: куры-то все ж несвежие, не отравить бы родню. Хоть и тщательно промытые да сильно пережаренные с приправами, все же... Ничего, авось, желудки у Лосевых крепкие, да еще под самогончик... А вдруг? Вот будут именины, ежели всех пронесет, ничего себе попразднуют, вот так праздничек...

Гости не заставили себя долго ждать. Они принесли с собой коньяк и красное вино - "для дам", и конфеты к чаю. Вскоре пришел с работы Валин муж. За ним чуть не следом - мать с сестрой. Потом нагрянула местная родня другая, подруги, школьные друзья, соседи.

Да бог с ней, с Валей и со всей этой Лосевкой. У меня, между прочим, тоже летом как-то был сабантуй в один из моих наездов в Москву. Уймища гостей понабилась в мою блочную квартирку, ну и духота была, все окна и балкон настежь! Солнышкин, конечно, опоздал, чтобы заполучить штрафную. И, конечно же, он возмутил всех своей очередной причудливой идеей. На него иногда находит.

- Нынче все помешаны на Боге. - Заявил он невпопад. - В Библии копаются, силятся понять и к себе приспособить, оправдаться перед собой да утешиться. И все без толку. А понять нужно лишь одно: Библию неоднократно переводили, например, с древнееврейского, с византийского, может. Христианство ведь к нам из Византии пришло. С древнегреческого и латыни, наверно; византийцы тоже не с оригинала, небось, перевод делали. Я так думаю, слышал где-то или читал, вроде. Переводы с переводов, потом все это много раз переписывалось, ошибок, конечно, было порядком, неправильно понятых иностранных слов и погрешностей при многократном переписывании, так всегда бывает. Вот мы и получили то, в чем невозможно разобраться. Пришлось толковать. Из-за разных толкований текста — разные ответвления религии. Так возникли католики, баптисты, адвентисты, протестанты и Бог еще знает кто, сектанты всякие. Вот отсюда и религиозные войны. А сколько людей погибло из-за этого! Это я только про христианство. А ведь много еще и других религий, других Богов. Возможно, изначально религия была одна, общая, а потом расслоилась, и Богово имя при переводе на разные языки стало звучать по-разному.

- Солнышкин, ты сбрендил и обожрался водкой, - ответили ему. - Тоже, сектант-одиночка выискался. То тебя в политику заносит, то в науку, теперь в религию заштормило, реформатор.

- Да он, наверное, еврей, - сказал Витя Степанов. — Слишком умничает, рассуждает тут еще.

- Какой же он еврей? - возразил Ося Штейн.

- Разве ты евреев не видел? Посмотри на меня. В Леньке же нет ничего иконописного. Сравни.

Ося встал в проеме двери в позе античной статуи. Длинный и смугловатый, словно в раме на фоне коридорных обой (или обоев, не знаю, как правильнее) в линялый цветочек, длинноносый и длинноволосый, в полосатой майке. Витька Степанов, конечно, тоже стал втискиваться в дверную "рамку", потешно выталкивая Штейна. Витька круглый крепко сбитый крепыш, невысокий и коренастый, лучший друг Оськин и антисемит.

- Верно, на еврея Леня не похож, — сказал кто-то. — Наверно, он полтинник.

- Как Христос, что ли? – подхватил, хохоча, Ося.

- Ты что! У Христа отец Бог, а у Леньки - алкоголик, а мать у него неизвестной нации. А у Христа мать еврейка.

- Ося, а зачем евреи Христа распяли? - спросила Люся, которая помогала мне салат делать, ну, та, которая на филфаке учится.

- Это д р е в н и е евреи сделали, первобытные. - Пояснил Ося. - В древности такой обычай у них был, ритуал, периодически распинать друг друга. Вот они и распяли Христа, за еврея приняли.

Ося почесал затылок и подмигнул девушке. Люся кокетливо потупилась, ковырнула вилкой салат (который, кстати, получился жутко пересоленый), и метнула на Осю блестящий взгляд.

- А говорят, евреи любят устраивать социальные перевороты, - сказала она. - Зачем?

- Обычай предков, - ответил Штейн. - атавизм, можно сказать. Согласно исторической пословице: "Не посеешь - не пожнешь", со времен сельскохозяйственной эпохи.

Леня ревниво покосился на Осю и изрек:

- Скоро лето кончится, и наступит октябрь. А в октябре иногда социально переворачивают почву.

- Опять заладил Солнышкин! - закричали на него. - Хватит!

"Леня впал в занудство", - подумала я. - "Наверно, оттого, что он девственник. Или у него это в крови, в генах, что ли? В каких? Не пойму. Вот с другими все понятно: Витя русский, Ося еврей, Люся татарка. А Леня, наверно, все сразу. Так часто бывает. Нет, все-таки это от одиночества у него. Его бы женить на Вале Лосевой из Лосевки, если б Валя была незамужней. А что, нормальная была бы парочка. Солнышкин бы болтал, а Валя бы работала, а потом бы вместе водку глушили".

Ося врубил кассетник и, приплясывая на месте, предложил всем поутрясти в желудках пересоленный салат, пока не началась икота. Предложение приняли единогласно... Но так было у меня. А у Вали в Лосевке все было традиционно иначе. В селах "гуляют" по-своему.      Валя сновала из кухни в комнату и обратно, подавала, убирала, приносила, уносила. Ей помогали мать с сестрой. А Колька с Иркой сидели как господа. "Вот животы-то у вас заболят", подумала притомившаяся Валя. "Мне и присесть некогда, а они, нет чтоб помочь, и в ус не дуют, разбарствовались".

Коронным блюдом оказались куры. Гости ели да нахваливали. Валя успела схрупать на ходу вкусное поджаристое крылышко. Сесть и поесть толком именинница никак не успевала - появлялась за столом лишь когда произносили очередной тост. Очень уж много было еды, приходилось подогревать остывшее, доделывать на ходу и перекладывать в сервизные тарелочки винегреты и салаты, подкладывать маринады и соленья. Валя любила стряпать и угощать, кулинария была ее коньком. Вообще она была бабенкой азартной, увлекающейся, и порой теряла всякое чувство меры. Работать - так работать, гулять - так гулять, все до упаду. С мужем ругаться - так вся изба ходуном ходит и село гудит. Зная это, муж, захмелев, тихо убрался на сеновал.

Валя унесла последнюю смену тарелок лишь после того, как гости принялись чаевничать. Мать с сестрой разливали по чашкам цейлонский. Посреди стола красовался огромный торт и несколько вазочек с пирожными - все Валиной работы. Валя присела на табуретку, окинула хозяйским взглядом стол и сытых пьяных гостей вокруг, и только тут поняла, как она устала. Хотелось пить, но не горячего чаю, а простой холодной воды. Кружка с водой оказалась прямо перед ней, и хозяйка залпом опрокинула жидкость в рот. Горло ожгло, Валя отчаянно закашлялась, покраснела как ошпаренная, из глаз брызнули слезы. Она качнулась на табуретке и чуть не упала, вовремя удержавшись за край стола. В кружке был первач, принесенный кем-то и забытый.

Придя в себя, Валя мстительно глянула на гостей. Но тем не до нее было. Гости, размякшие от хмеля, с головой ушли в захватывающие местные разговоры и добрососедские разборки. Женщины взахлеб обсуждали, кто у кого в бане спер нижнее белье: почти новый лифчик и панталоны. А мужчин интересовала политика: сколько чего сперли у государства члены правительства и почем продали за кордон. В сравнении с этим их собственное воровство у дачников, друг у друга и у самих себя (вернее, у собственных жен) казалось до того жалким, что мужики от досады аж кряхтели. Воровской размах правительственной верхушки их восхищал, а политические сплетни по телевизору были их любимейшей передачей. Доходы правительства мужики пытались измерить в местной валюте: в литрах самогона. Получалось много!

Таким образом, всем было не до хозяйки, отнюдь. Валя разобиделась на гостей, встала и, хлопнув дверью, вышла из избы во двор.

По привычке она направилась прямо в огород. На грядках оказалось воронья видимо-невидимо - наверно, хитрые птицы понимали, что раз в доме гости, то хозяйке не до огорода, и никто их не потревожит. Валя от такой птичьей наглости возмутилась до глубины души.

- Кыш, твари перелетные! - гаркнула она.

Вообще-то, вороны - твари оседлые. Наверно, поэтому они не приняли на свой счет Валины слова, если вообще поняли. А может, из-за присущего им нахальства вороны отреагировали так вяло: лениво оглянулись, продолжая разрывать лапками грядки.

Валя потянулась за палкой. Но палка отбежала от нее, точно живая.

Сделав несколько неверных шагов, хозяйка пьяно рухнула на собачью будку. Из будки с визгом выскочил перепуганный Базлай и бросился в избу, поджав хвост и нервно прижав уши.

"Кто ж его с цепи снял?", мелькнула у Вали мысль. Оглянувшись, она увидела свинью Маньку в собачьем ошейнике, прикованную цепью к сараю. Манька яростно скалилась на разгуливающую возле самого ее пятачка сытую ворону.

На следующий день Валя узнала, что весть о ее кулинарных способностях вышла аж за пределы родного села. А от "курей" все были в полном восторге, и никто не отравился. Пронесло только свинью Маньку, которая объелась куриными костями и другими остатками пиршества.

А вот кто посадил свинью на цепь, выяснить так и не удалось. Впрочем, Манька так и осталась жить на привязи в качестве охраны, вместо Базлая, который вскоре после того исчез.

"Куда запропастился старый пес, ведь на шаг от конуры не отходил, когда с цепи спускали...", недоумевала Валя. Сильно огорченная - она даже не ожидала от себя таких переживаний из-за собаки - Валя принялась искать своего питомца по всему селу. "Не подох ли уж?", думала она. "Или его Манька слопала?"

Возвращаясь с реки, я встретила расстроенную Валю. Я осоловела от зноя и долгого купания, мокрый купальник двумя узкими лоскутами облепил тело, солнце жгло плечи и мокрые волосы. Я не сразу заметила широко шагающую Валю в выцветшем розовом платье и без платка. Она что-то крикнула мне издали.

- Что, Валя? А? - не расслышала я.

- Не ви-да-ла моего Баз-лай-чика-а?! - по слогам прокричала она.

- Нет, Ва...

Я осеклась, увидев странную волну, которая выкатилась на дорогу. Многоцветное колышущееся нечто текло в нашу сторону - так, по крайней мере, показалось издали. Потом стало видно: это полчище собак. Тьма, псовое нашествие! Валя уже успела поравняться со мной.

- Что это?

- Собачья свадьба. Отойди, покусают, — сказала она.

Мы отпрянули за кусты дикого шиповника. Собаки приближались. Впереди шла маленькая кудрявая сучка дворовой породы. За ней, шагах в двух, катилась собачья орда - псы всех размеров и мастей, кудлатые, гладкие, огромные, средние, крошечные, и откуда их принесло столько! Сзади всех, порядочно отстав, с трудом ковылял старый Базлай, небольшой гладкошерстный песик, серый с проседью. Спина его при каждом шаге прогибалась, голова тряслась. Казалось, он того гляди упадет.

- Базлайка, миленький! - бросилась к нему Валя, быстро подхватив на руки. - Тебе-то чо тут надо, а?

Песик благодарно лизнул хозяйку в подбородок.

- Вспомнил молодость, - сказала я.

Дорога тянулась вдоль холмов, поросших крупными ромашками, колокольчиками, высоченными алыми свечами иван-чая. Все это поникло от полуденного зноя, пожелтелая трава клонилась к земле. По дороге уплывала собачья волна, исчезая на какой-то тропе за холмами. В другую сторону, к деревне, мимо полуразрушенной шиповалки шла счастливой походкой Валя, баюкая на руках, как ребенка, старенького песика.

Шиповалка, или шиповаловка - это сарай, где раньше валяли валенки. Сейчас это ремесло в Лосевке забыто.

В ушах стоял сплошной звон цикад, похожий на гул высоковольтных проводов. Из чуть примятых зарослей иван-чая доносилось девичье хихиканье, прерываемое ломким юношеским тенорком. Парень читал вслух. Я расслышала несколько фраз. Это было бульварное чтиво низкого пошиба, какая-то гадость из тех книжонок, что нынче обильно выпускают наши издательства, так называемая "коммерческая литература". Ничего другого у нас теперь не печатают. Подробности интимной жизни двух господ из верхних эшелонов власти (они занимались мужеложством), их беседа во время этого занятья:

"- У нас будет богатое общество, дорогой мой. Надо ликвидировать бедняков, и останутся лишь обеспеченные слои да среднее сословье.

- Естественно, беднота вымрет от гиперинфляции. Часть средних как-нибудь истребим тоже, а к чему столько людей, они же размножаются как тараканы, разве прокормить такую ораву? Не-ет, надо расширить сеть катастроф и стихийных бедствий. Тогда и квартиры высвободятся, и капиталовложения. Россия будет развитой страной!

— В октябре организуем фокус! — страстно прошептал он и приник горячими губами к трепещущему низу друга. Их рыхлые обвислые тела, умащенные проступившей пленкой пота и от этого кажущиеся покрытыми целлофаном, слились в безудержном половом экстазе..."

Бездарное безнравственное чтиво, к тому же автор плохо владеет словом. Вот такая дрянь попадает в руки молодежи. А если на этакий текст нарвется кто-нибудь неуравновешенный, или ребенок?.. Ой-ей-ей...

А впрочем, при чем здесь звуки в зарослях, собаки, Лосевка? Я совсем о другом подумала. Кстати, свинью на цепь посадил валин брат Коля, он так пошутил. Об этом мне по секрету рассказал, хохоча, сосед Дима - тот, который своими руками в одиночку избу себе строит, который перессорился со всей родней, ну знаете, наверно, Диму, живет сам по себе, не пьет, не курит, занимается гимнастикой по какой-то американской книжке и работает в лесхозе. Ну, тот самый местный философ, помешанный на политике. Вспомнили? Хотя, если вы не были в Лосевке, то наверняка не знаете. Диму я в тот день тоже встретила - он тащил на плече бревно. Поравнявшись со мной, остановился, широко улыбнулся, блеснув крепкими зубами, поздоровался и, разглядывая мой купальник, заговорил о каких-то решениях Верховного Совета. Я вдруг перебила его, спросив зачем-то:

- Дима, кто зарыл Нила?

- Каждое правительство зарывает своего Нила, - ответил он и чуть подправил мускулистым плечом бревно.

- Да нет, я имею в виду того деревянного Нила, которого, помнишь, я...

- Знаю, - ответил он, улыбаясь еще шире.

- Ты загорел почти дочерна!

- А как же, работа на солнышке, это тебе не город.

Кажется, он - единственный в Лосевке, кто любит свое село, подумалось мне.

И, может быть, он прав. "Каждому сверчку - свой сучок... Где родился, там и пригодился..." Я припоминала пословицы. Потом вдруг вспомнила ту невероятную грозу в Москве, когда ветер бухнул в форточку, распахнув ее настежь, и все бумаги с моего стола разом слетели на пол и поползли как живые. И только маленький темный Нил сурово потупился в углу моего письменного стола, строгий и неподвижный.

 

СНЫ ГЕНИЯ

Дай мне чашу вина! Ибо мир этот - сказка,

Ибо жизнь - словно ветер, а мы -словно пух...

Омар Хайям

1. Поэта - в президенты!

- Товарищи, давайте голосовать указ.

- За указ, или против указа?

- По мотивам указа...

Шум заставил людей глянуть вверх - на столе петух хлопал крыльями и энергично встряхивался, ероша перья. Все бросились к нему, схватили и вмиг ощипали. Голый петух конфузливо сжался... Да не петух вовсе, а пожилой мужчина, прикрывая ладонями наготу, озирался виновато.

- Продолжим, товарищи, - сказали люди. -Так, значит, все наши связи, горизонтально-вертикально-перпендикулярные и другие, лопнули и перекосились...

- Шестой микрофон, пожалуйста. Тише, товарищи...

- Буквально два слова! - женщина ринулась к микрофону. - Пару слов. Я хочу подчеркнуть, что нам угрожают террористы, преследуют, обыскивают, щиплют, то есть это мы друг друга щиплем и ощипываем вместо того, чтобы сплотиться или просто быть невозмутимыми, как мой знакомый гений Леонид Солнышкин...

На табло замелькали цифры - счет слов. Перевалило за тысячу. Женщина задушевно вещала, не реагируя на выкрики — "Хватит, гоните ее!", "Отключите микрофон!", "Все давно отключено, а она орет, как труба иерихонская, мы оглохли!"...

- А ведь он, Солнышкин Леня, сначала не был гением! - упоенно гремела женщина. - Начинал он как хронический второгодник в школе, затем - как дембель, по характеру он флегматичен, мечтателен и наивно мудр. Его все любят, запросто приходят в гости и сами приглашают охотно, ведь Солнышкин уютен, как мягкий плюшевый диван, а всем так не хватает уюта, и притом, приятен этакий чудак в пылу застолья, даже если он и не гений...

- Да какое отношение к петуху! - заорали из зала, - И к нам!..

- И вдруг с ним стало все это случаться... Сначала этот сон... Сны... - Продолжала женщина. - В тот день, гости разошлись, правда, замешкалась у аквариума с лягушкой симпатичная Валентина, но и ее вскоре умыкнул энергичный Игорь. Тут Солнышкина и сморило. Завалился на диван, накрывшись пледом. И... провалился. Пролетел сквозь слои постельного белья, паркетов и потолков, асфальта, земли, грунта, и очутился в подземном коридоре.

Горели свечи, в полумраке со стен взирали на Леонида старинные портреты. Пахло туманной сыростью и пылью. Он двинулся вперед. В конце коридора взмыла вверх витая решетка, и Солнышкин прошел в просторный пустой зал. Так, переходя через залы, Леня вдруг осознал, что находится не то в Шереметьевском дворце, не то в другом, похожем. Где-то в конце помещения слышались голоса. Солнышкин двинулся на звук и увидел распахнутые двери, много огней над бронзовыми статуями-подсвечниками, хорошо одетых людей. Он подошел ближе, и тогда к нему навстречу устремился осанистый старик.

"Извините, я, кажется, опоздал", - почему-то сказал Леонид. "Ничего, пустяки", ответил старик и кивнул на возникших, как из-под земли, близнецов лет тридцати. - "Это мои сыновья. Ну, а теперь - за стол".

Все перешли в соседний зал с хрустальными люстрами, и стали рассаживаться за массивным, удивительно длинным столом. Для Солнышкина было уготовано место напротив старика с сыновьями. Соседкой его оказалась симпатичная блондинка. Леонид взглянул на нее, пытаясь вспомнить, кого же она ему напоминает, но тут же отвлекся, очарованный видом снеди. Но нет, не еда, как показалось сначала Солнышкину, была в приборах на серебристой скатерти. В бокалах, вазах и кубках было что-то не то. В кубках посверкивало что-то, похожее на вино - красное как кровь, и другое, белое, как яд для коронованных особ. Нечто зловещее наполняло вазы, меняющее очертания. То ли это был туман, то ли яблоки такие особенные... Лене стало не по себе. Конфузило его еще и то, что очень уж странно вел себя народ вокруг. Каждый общался только сам с собой, будто других и не было рядом. Все говорили одновременно, в воздухе холостыми выстрелами летали фразы: "Мафия подстраивается под нас..." "Полный развал экономики, это пора кончать, нужна крепкая власть..." "Стравливают народы, чтобы поубивали друг друга и сами от себя очистили территорию. Уничтожить население руками самого населения, ничего идейка..."

Что-то знакомое почудилось во всем этом Леониду, слышанное не раз по радио, читанное в прессе. Он переглянулся с соседкой (опять показалось, что она на кого-то похожа. Уж не на Валентину ли?), и тут почувствовал на себе пристальный взгляд старика. За блондинкой тот тоже наблюдал. Старик будто услышал его мысли, по лицу пробежала гримаска досады, и он всплеснул ладонями, как модерновый дирижер. Стало тихо. "Все в сборе", произнес старик, "вот и ладно. Перейдем к делу. Сейчас мы выпьем за именинницу".

Все нейтрально улыбнулись, словно именинницей было нечто неопределенное или каждый. "Кто же, все-таки?", гадал Леня, поднимая треугольный хрустальный бокал с красной жидкостью. Ему не терпелось чокнуться этой штуковиной и услыхать нежнейший перезвон, какой бывает лишь от хрусталя. Но вместо желанного звука последовал, почему-то, глухой стук, точно столкнулись мягкие кожаные предметы. "Вот ведь", сказал себе Леня, глотнув вина. И тут же отставил бокал в сторону. "Вкус тот еще... Терпковато соленый. Кровь, что ли?" Он покосился на блондинку. Та тоже отодвинула свой бокал. Солнышкин хотел заговорить с ней, но вдруг ощутил на себе жутковатый взгляд старика и его команды. И прикусил язык.

"А теперь выпьем за родителей именинницы", с расстановкой проговорил старик, и все подняли бокалы с белым вином.

Солнышкин подумал: "водка, верно", глотнул и поперхнулся. Рот и горло больно ожгло. Он спрятал бокал за вазу с фруктами и схватил яблоко. Оно оказалось мягкое словно вата, с привкусом воска. Солнышкин сплюнул и бросил фрукт под стол.

"Горячая закуска!" - возвестил старик.  Подали тарелки с чем-то аппетитно дымящимся. "Картошечка с мясом", определил проголодавшийся Леня, и ковырнул ножом поджаристый ломтик. Под ним лежала фаланга женского пальчика с вываренным маникюром. У Солнышкина запершило в горле. Он кинул взгляд на соседку и заметил, что на левой руке у нее нет пальца.

Солнышкин как ошпаренный вскочил из-за стола и бросился к дверям.

"Куда?" - жестко прозвучало за спиной, и на плечи ему опустились ладони старика и близнецов.

"Я.... это... туда... по нужде...", пролепетал Леонид.

"Нет нужды", строго сказал старик, и кивнул на блюдо с краю стола. На нем посреди румяной картошечки лежало что-то сигарообразное, очень похожее на сугубо мужскую часть тела.

Солнышкин икнул и стал судорожно щупать свои брюки...

В холодном поту он проснулся, держась обеими руками за свою мужскую принадлежность.

"Слава богу, на месте...", пробормотал Леонид, прерывисто дыша. "Сон. Тьфу, кошмар."

И внезапно почувствовал, что его буквально распирает от невероятного "подвешенного" состояния, будто внутри у него - вакуум. Тут Солнышкин понял, что соприкоснулся с мощной космической биоэнергетикой. В этот день он написал цикл гениальных стихов "Осеннее очищение".

Так Солнышкин стал поэтом и гением.

- Товарищи, это выступление не имеет ни малейшего отношения ни к петуху, ни к съезду, и вообще... - выкрикнули из зала.

- А у меня дома и на даче вчера был обыск! - раздался пронзительный визг слева.

- Включите микрофоны!

- Где Солнышкин! Тащите сюда Солнышкина!

- Солнышкина — в президенты!!!

- Страной должен править поэт, а не политик! Долой политиканов!!!

- Ура поэту! Ура очищению!!!

2.Осеннее очищение...

- Товарищи, давайте голосовать Солнышкина.

- За Солнышкина, или против Солнышкина?

 -По мотивам Солнышкина.

- Дайте мне слово! Пустите! Я тоже хочу сказать!

- Так, четвертый микрофон. Пожалуйста.

- Товарищи, к микрофонам прорываются одни и те же люди: то генерал, то иерихонская баба...

- Попрошу без непарламентских выражений...

- А она уже опять у микрофона!

- Вот я и говорю, президент сильная личность, яркая индивидуальность, таким я его мыслю. Поэт Солнышкин, гений Леонид, постоянно общается то с народом, то с творческой интеллигенцией. Например, однажды в субботу он навестил своих друзей супругов Малышевых. Видели бы вы, что там на столе! Ой ведь! Соленые грибочки своего посола, колбаса домашняя из собственного поросеночка, варенье клубничное, курочка копченая, м-да, садовый участок - это вещь! И вино домашнее смородинное...

- Кончай травить душу! Даешь перерыв на обед!

- А пойдемте в гости к этим Малышевым в качестве делегации...

- Самим надо работать, а не напрашиваться жрать на халяву...

- Попрошу без непарла...

- Ну так вот, стол был накрыт, вина налиты в керамические графины и кувшины, а керамика, купленная давно по дешевке, у них повсюду. Пятилетняя дочка Катюша обсасывала копченого карася (сами летом коптили) и силилась зарифмовать все, что попадало в поле ее зрения.

      - Товарищи, кушать хочется! Давайте перерыв!

- Я еще не кончила. Буквально два слова. Хозяева сказали, что заждались, и стали разливать вино и наваливать на тарелки закусь.

"Давай, Ленечка", сказали они, "под огурчики-то да под винцо домашнее тост".

"В туалете домовой не пускает нас домой", вдруг пропищала Катюша и потянулась к Леонидовой рюмке. "Я тост сочинила."

"И то...", задумчиво произнес Солнышкин, покинул кухню и нырнул в дверь уборной.

Заурчал сливной бочок. Малышевы долго после этого поглядывали на дверь. Тщетно. Леонид не появлялся. Время шло, закусь и вино общались с домашними мухами, которых устала отгонять хозяйка. "Не случилось ли чего?" - забеспокоился хозяин. - "Эй, Леня, ты где?"

Ответа не последовало.

Накричавшись и настучавшись в дверь, хозяева выбили ее. И очень удивились, не обнаружив Солнышкина.

А Леня, к полному своему недоумению, почему-то оказался в канализации. Непонятная сила продвигала его вниз по узкому переплетению труб, которые от соприкосновения с телом гения становились хрустально чистыми и такими прозрачными, что видны были этажи, квартиры и внизу распахнутый для кошки туалет профессора с тазиком в углу и интерьером коридора за чертой кафеля, где на паркете сам хозяин сидел в позе лотос и мучился над рукописью. Научная его работа застопорилась, мысли заклинило, ничего не помогало, профессор вдруг понял, что все, над чем он бьется столько лет - чушь собачья, тема высосана из пальца, все доводы и доказательства вымучены, концы не сходятся с концами. По своему обыкновению он стал искать взглядом кошку, чтобы успокоиться и подключиться к ее биоэнергетике, глянул на туалет и охнул. "Ч-что вы з-з-здесь делаете?" - заикаясь от испуга, спросил он высунувшуюся курчавую голову. - "К-как вы сю-уда попали?"

Солнышкин вежливо улыбнулся и, вылезая совсем, подумал: "Не иначе, происки домового". Критически оглядев свой костюм, который не только не запачкался, а, напротив, стал как из химчистки, Леня вдруг ощутил себя иным, очистившимся от лени и апатии, и, размышляя о силе собственного гения, способного творить чудеса, глубокомысленно изрек: "Осеннее очищение. Теперь я чист перед человечеством". "Что-о?!" - изумился хозяин, и мысли его лихорадочно завертелись, перестраивая научный труд. - "Вы в самом деле думаете, что очистились?" "Да!" - убежденно сказал Леонид.

— "Я острее ощутил свою гениальность. Сами понимаете, невозможное возможно, ведь пройти такой путь, трубы узкие, да и дырка — кошке не полезть, но усилить в своей биогенной оболочке поток космической энергетики, заново пройти сквозь ощущения рождающегося сгустка жизни, через ипостась рождения..."

Профессор просветлел лицом, вскочил с пола и, осторожно подойдя к неизученному гению, воскликнул: "А ведь действительно! Интуитивно я и сам это предчувствовал... М-м... Было предчувствие, было. И если это так... М-м... Но нужны опыты, эксперименты, создание экспертной комиссии... Откуда вы, говорите, слились?"

Леня скромно направил палец в потолок: "Последний этаж".

 "Как! Сверху?!" - воскликнул хозяин. - "Поразительно! Идемте, иде-омте скорее, я сам должен пройти этот путь, я немедленно напишу статью и выступлю по телевидению! Это же сенсация! Тропа к познанию Вселенной!"

"Не тропа, а труба. Вернее, трубы. Они теперь хрустальные, и все видно. А может, это — разновидность полтергейста", заметил Солнышкин, но профессор его не услышал. Он уже мчался вверх по лестнице, забыв, что существует лифт.

Вынырнул профессор на пятом этаже в квартире инженера. С этого дня началось паломничество к Малышевым, первым создателям кооператива "Осеннее очищение".

- Тихо, товарищи! Третий микрофон! Кто...

- Граждане, есть предложение присоединиться к паломникам, закусить и очиститься!

- Ставим вопрос на голосование.

3. Зимнее очищение.

А на Николу Зимнего снилось Леониду, будто идет он мимо храма Спасителя, и вдруг видит на верху на самой маковке заместо креста — самого себя, крестом стоящего, в своем всегдашнем свитере, но без куртки.

- Я это или не я? - задумался Солнышкин и, чтобы сравнить, снял куртку и повесил на ограду. - Точно, я!

Оглянулся, а куртки нет. "Уже уперли!" - ахнул он. - "Мгновенно! Ювелирная работа..."

Проклиная вороватую натуру земляков, замерзающий Леонид побрел искать метро, чтобы хоть там отогреться и живым до дому добраться. А мороз крепчал, и метро нигде не было. Наконец набрел он на открытую платформу, долго ждал вместе с толпой, совсем уж задубел, потом дождался втиснулся в переполненный вагон и, отогреваясь в густоте талых курток и пальто, в плотно надышанной атмосфере, вдруг углядел единственно незанятое место. Никто, почему-то, не желал садиться. Поезд вошел в тоннель. Зажегся свет. Леня пробрался к сиденью в конце вагона, плюхнулся на него и... провалился в сквозную дыру. Вот, значит, почему не садились, всюду подвох... Боль от удара о рельсину захлестнула; последний вагон, где он только что был, прогромыхал в дали и затих. Солнышкин ошалело озирался. Хотел подняться, не смог, больно. В темноте зашумело, надвигались два желтых огня... Поезд... Леня на четвереньках поспешно перебежал на другой путь. Оттуда вылетел встречный поезд. Солнышкин заметался. Обезумев от ужаса, перекатился и вжался между рельсами. Тоннель кишел гулкими железными гадами, Леня мчался впереди, карабкался на стены, перепрыгивал через рельсы, серая куртка клочьями извивалась сзади, как хвост, лицо почернело и вытянулось...

Однажды он нашел газету. Заголовок -"Слухи о двухметровых крысах в тоннелях метро... подтвердились. Метростроевцы не вышли на работу". И фото — всклокоченная крыса с рваным хвостом. Он узнал себя.

... Потом он выскочил в проем тоннеля, увидел снег, храм и себя, крестом стоящего — в куртке - на самой маковке.

4. Солнышкин - рэкетир

Сосед Дима, инженер-подводник, зашел утром к Солнышкину с початой "Старкой". Леня лежал на продавленном диване с тазом на животе и отрешенно разглядывал воздух. Капли монотонно озвучивали эмалированное дно тары.

- Лучше диван отодвинь, - посоветовал Дима, и поставил "Старку" на табурет.

- Зачем? - философски заметил Леня. Он вовсе не был погружен в глубокую медитацию, как могло показаться со стороны, а просто размышлял о снах. А конкретно - о том, что ежели и впрямь в этом что-то есть, как пишут в прессе, то быть ему, Солнышкину, либо президентом, либо гением-рифмоплетом...

Но эти приятные мысли прерваны были посторонними звуками: бухнулся в таз кусочек потолка, будто в бубен стукнули, и капли зазвучали чаще. За стеной заголосил петух. Потом в симфонию родной коммуналки втиснулся треск полыхавшей во дворе помойки, будто кто-то посыпал щедро наваристую мелодию барабанной дробью. От всей этой какофонии Лене вспомнилось почему-то жаркое лето, румяный шашлык над костерком, сонные толстые петухи на пнях распушились точно белые хризантемы.

- Вот видишь, - прервал нить видений сосед. - Хорошо, башка цела.

Он принялся вылавливать из таза на Ленином животе увесистый камушек.

- Да, не плохо, - рассеянно отозвался Солнышкин.

Дима разлил по кружкам напиток, придвинул Солнышкину.

- Там где-то консервы были, пошарь под столом, - сказал Леня, разглядывая муху, присохшую к жестяному дну кружки. "Ну если эта тварь растворится в "Старке" и я ее выпью, то буду "под мухой", верно", подумал он.

- Нашел, - крикнул из-под стола сосед. -Кстати, слышь, вот бы в кооператив пристроиться, а, во где бабки заколачивать бы...

- Да, петухов разводить, к примеру. Бойцовых. Мне один абрек рассказывал, что петухи...

- Дались тебе петухи, - разозлился Дима. - Я бы, значит, рэкетом бы занялся. Hy, скажем, кому-то кто-то долг не отдает, а ты приходишь и...

Сосед вдруг осекся и уставился на ворох газет.

- Чо у тебя, полтергейст или чо?

Широкие листы крошились и осыпались пол. Из-под них выполз рыжий помпон и двинулся к горшкам с кактусами.

- Хомяк Миша. Сосед Дима. - Представил их друг другу Солнышкин. - Миша любит грызть политику, — пояснил он.

Из зеленых недр аквариума вынырнула лягушка и уперлась немигающим взглядом в подводника. Что-то общее в них почудилось Леониду. Может, пристрастие обоих к влаге, а может, и еще что-нибудь на глубинном, подсознательном уровне, но то неведомо было Солнышкину.

- Теперь только петуха завести осталось, - сострил Дима.

Лягушка одобрительно пискнула (а может, неодобрительно, жертвенно или еще как-нибудь, кто ее разберет) и скрылась в густой ряске.

День был мутный и сырой, как вода в аквариуме. И зеленый, как пустые бутылки — их много под диваном, и стало больше. Сосед уплелся восвояси. А Солнышкин продышаться пошел, на улицу. Во дворе глазел на деревья, тощие и длинные как Дима, и на того же калибра мужика печально-неопохмеленного вида. У него Леня спросил:

- Мужик, тебе кто-нибудь должен?

- Чево-о! - взъерепенился тот.

- Долги не отданные есть? Я кооператор по рэкету, выбиватель долгов.

- Товарищ выбиватель, пожалуйста, послушайте, - выскочил из вечерней хмари как черт из табакерки худенький мужчинка. - Мне должен знакомый, давно должен, и опять не отдал,, поганец. Нет, вы не подумайте, товарищ рэкетир, я не жмот, а он, поганец, вон в этом подъезде живет, седьмой этаж, квартира слева...

- Короче, гони полтинник и идем.

- И я, е, пригожусь, е, - примазался печальный.

Потом они дружно закусывали в квартире должника, который, поняв, что к чему (очень понятливый оказался) проявил гостеприимство. Пропив долг и рэкетную пятидесятку, задушевно беседовали о политике.

- А я сперва за коммуняков был, а нынче я за демократов. А ты? - все приставал к Солнышкину печальный.

- М-м... — мялся Солнышкин. — Да разве это не одно и то же?

- Ну, даешь! - Вскричали новые друзья. - Это же разные лагеря! Коммунисты, к примеру, всадили пулю в затылок родины, а демократы ее добили, то есть, тьфу, ты нас совсем запутал...

- Ну, вот я и говорю, одно и то же. Получается, страна теперь - труп, а мы все -трупные черви в ней.

- Нет, слушай сюда. Коммунисты, значит, партократическая мафия, а демократы - другая, рыночная, это, ну, за рыночную экономику они.

- Словом, демократическая мафия. Понял, — резюмировал Леня.

- Поганец, ты нас сбил с панталыку!

- Это долбое... Не рекетир, а дол...

- Побьем его, побьем! - закричали все и набросились на Солнышкина.

Леня, отбиваясь, вопил:

- Да за что же, братцы! Ведь хорошо сидели, я вам праздник же устроил, столько выпивки...

- Вот на свои шиши бы и пил, поганец е...

Поздно ночью избитый Леонид в полубеспамятстве оказался в центре города. Почему-то город не спал, а весело светился кострами. По улицам катались танки, возбужденный народ строил баррикады, похожие на снежные крепости в детском парке. Бодрая старушка напоила Солнышкина крепким кофе из термоса и накормила пирожками. Прохожие, ни о чем не расспрашивая, мимоходом проявляли заботу о Леониде, отирали ушибы на лице, подкармливали бутербродами. Потом вместе со всеми Солнышкин залез на баррикаду и что-то заорал. Было холодно и радостно, как в Новый Год. Только не было снега и Деда Мороза - ведь лето еще не завершилось. Люди передавали друг дружке фляжку со спиртом, отхлебывая понемногу. А Леня выпил все и свалился с баррикады. Над головой летали бутылки, взрывающиеся, как хлопушки, в ушах шумело; оттаскивали и грузили на машину раненых, и Солнышкина тоже куда-то повезли. Потом он выпивал с кем-то в бане. Потом летел на самолете. А когда в Прибалтике на таможне его спрашивали, он почему-то отвечал одно и то же:

- С легким паром, Валерий Васильевич.

- Кто такой Валерий Васильевич? Куда вы хотели попасть, переходя границу? — строго спрашивали люди в форменной одежде.

Леониду трудно было ответить на эти, как он полагал, бессмысленные вопросы. В конце концов он скромно сказал, что пробирался через границу к своим, на Кубу, а Валерий Васильевич, это, наверно, какой-нибудь кубинец, или вроде того.

- Не морочьте нам голову! - орали выведенные из себя военные люди. - Куба дружественная нам страна, и пробираться туда незачем.

- Разве? - удивился Леня. - А у меня сон был, что в какой-то газете написано, будто уже и не дружественная, а наоборот...

Допрашивающие переглянулись и стали переговариваться на непонятном языке. Солнышкин догадался, что они совещаются насчет того, дружественная ли еще Куба, или уже недружественная. Они принялись крутить телефонные диски и нажимать на кнопки селекторов, выходить из комнаты и снова входить, а про Леню забыли. Солнышкин заскучал, и ушел.

На улице он заблудился. На его расспросы, как выйти из города, никто не отвечал. Все спешили. В конце-концов на автобусе-экспрессе он покинул город.

На попутках Леня долго добирался домой, но попал в Сибирь, туда, где скважины бурили. Там он устроился вахтером. Ему выдали спецовку и паек. И Солнышкин стал зарабатывать деньги на дальнейший проезд.

5. Солнышкин в аду

Летели дни, а может, недели, или месяцы. Как всегда, Солнышкин ощущал себя вне времени. У него были, конечно, точки отсчета: детсад, школа, армия. А дальше он не знал, с чего отсчитывать. Дата рождения в паспорте давно затерлась - от частого перелистывания документа кадровиками при очередном приеме Леонида на работу; свидетельство о рождении пропил еще его папа (царствие ему небесное); а ежегодные юбилеи Солнышкин не отмечал. Поэтому точно не помнил, перевалило ли ему за двадцать, или еще нет... И вот вторглась в судьбу новая точка отсчета. А было так.

Леня дремал за своей конторкой - ведь работал он вахтером - и вдруг от криков очнулся. За окнами, вдали, возле свежей скважины бурильщики метались и вопили. Солнышкин направился туда. И, подойдя ближе, увидел толпу возле дыры в земле. Пробившись к самому месту действия, он принялся разглядывать глубину, из которой вырывался вой, скрежет, а на дне в огне и гари что-то мельтешило.

- Это Ад! - резюмировал один из бурильщиков. - Там грешников жарят.

Солнышкин возразил, что Ада не существует, а есть астральная плоскость, куда отправляется духовная суть человека после разрушения его физической сути, а у низко развитых людей с преступными и стяжательскими наклонностями духовная суть пребывает в мучительной астральной подплоскости вплоть до следующей реинкарнации (воплощения в теле, то есть в следующий раз он, субъект с уродствами души, будет рожден в уродливом теле, и наоборот...)

Но развить свою мысль до конца Леонид не успел. Как раз в тот момент, когда Леня хотел подойти к самой сути проблемы "ада", вдруг из скважины выметнулось темное крылатое существо с человечьим лицом, дико зыркнуло на всех, и с воем ухнуло обратно на дно. Бурильщики отшатнулись. Леня тоже отскочил, но не в ту сторону, и рухнул прямо в пылающую бездну. Так быстро, что даже не успел испугаться.

Оказалось, не так уж жарко. Градусов сорок, не больше, определил Солнышкин. Как в Средней Азии, примерно, и Леня вспомнил знойные улицы с чинарами и тополями по краям, сочный базар с чайханой, где зеленый чай в пиалах и розовые ломти дыни, и смуглых красивых людей, которые очень доброжелательно и гостеприимно относились к нему.

Он вспотел, расстегнул ватник и оглянулся. Никакого огня и дыма здесь не было, как казалось сначала. "Наверно, световой эффект", подумал он, и поднял голову, заглядывая вверх. Наверху, над скважиной, было что-то вроде пожара, гари, и в чаду маячили перекошенные лица бурильщиков. Леня махнул им рукой. Лица отшатнулись. Здесь тоже все забеспокоились. Солнышкина накрыли решетчатым колпаком. Темнокрылые существа столпились возле Леонида и принялись сосредоточенно рассматривать его. "Ну, прямо ученый совет", подумал он. "А почему бы и нет? Здесь тоже, поди, наука". Поняв, что его изучают, Солнышкин доброжелательно улыбнулся, и стал оглядываться по сторонам. Сам решил поизучать немного. И удивился, что ему все видно. Пространство было многомерно и мобильно. Вокруг вращался подземный город с обилием транспорта — двигались колесницы и дорожки, вращались многоярусные жилища, крылатые детишки резвились в больших песочницах. В школьной обсерватории светились макеты Вселенной с многослойными ярусами цивилизации (оказалось, что мир устроен вовсе не так, как принято считать, а наподобие слоеного пирога, так что бурильщики добурились не до ада, а до очередного разумного слоя). "А наши-то об этом и не догадываются", подумал Солнышкин. "Ну дела, и здесь у нас лажа, и в науке."  Он принялся было думать о том, как у этих, крылатых, с политикой и сексом, и есть ли это у них вообще? Но тут клетку отключили от приборной доски, а его самого извлекли из-под решетки и отправили восвояси. Он почувствовал, что оказался снова в дыре, а нижний люк под ним захлопнулся.

Увы, вылезти наружу Солнышкину не удалось: оказалось, что верхнюю часть скважины люди законопатили чем-то вроде "саркофага". Вопли и барахтанье Леонида не были слышны ни вверху, на земле, ни внизу под землей. Никому он был не нужен...

Ненужный и подавленный, Леня побрел в непонятном пустом пространстве, как в трубе, куда-то в бесконечность. Ему было горько и просветленно-жертвенно, как Христу. "Терпение же до конца искореняет из души все худое", вспомнил Солнышкин откровение Преподобного аввы Фалассия, которое читал как-то в прессе. И скрепился сердцем. Он понял, что Бог (или Абсолют, Высший Разум, судя по другим периодическим источникам) наверняка выведет его к дому.

Так и случилось. Много времени спустя Леонид вылез наружу через тот самый московский канализационный люк, что в двух кварталах от его места жительства.

Впоследствии любил он рассказывать про этот случай в дружеских компаниях, но никто не верил - называли очередным сном. Только Солнышкин знал, что не сон это, а точка отсчета.

Да хоть бы и сон...

6. Он - дама или резидент?

- Знаешь, - говорил Солнышкин соседу Диме, пересекая вязкий газон. - Я сделал собственный вывод. Свой, а не газетно-журнальный, понял! Ну?

- Ну, - вяло отозвался подводник. Тяжело груженый пивом и салатом из морской капусты, он вожделенно поглядывал на родной подъезд в обрамлении скамеек со старушками.

- Изучив журнальный вариант Евангелия, я смекитил, точнее, мне открылось, что есть Ад, - развивал мысль Леонид.

- Ну, - поддержал разговор Дима.

- Понимаешь, Ад, прямо скажу, совсем не то, это вовсе не подземное место для термообработки дефективных душ. Ад - это то пространство, в котором мы существуем. Ты сравни все адовы муки с нашими физическо-душевными ощущениями. Так ведь? Включая болезни. Вот же. Я дошел до мысли, что мы, то есть наша высшая суть, за какие-то грехи низвергнута в несовершенные тела и в дикие условия жизни с гравитацией и всякой другой дрянью. Правда ведь, так противно ходить, а грохнешься на льду и поломаешь руки-ноги, а то и шею свернешь. И вообще, чтобы выжить, кучу всего надо: жратву, одежду, хату, мебель, работать надо, быть рабом обстоятельств и дурных порой людей, да еще всякая бесовщина непонятная происходит. Так ведь?

- Ну?

- И чтобы добиться обратного перевода в Рай (то есть в первоначальное место обитания), нужно быть стоически совершенным, как в заповедях: ни те убий, ни возгордись те, возлюби, отдай, и ни-ни, упаси бог, позариться на барахло или бабу чужую, ни боже мой злословить иль еще чо, терпи, и пусть тя по щекам колотят или распнут, как Христа, который, по-моему, существовал в качестве эталона для нас - "зэков" этого бытия. И все остальное я понял, как надо трактовать. Например...

Тут они достигли жилища, прошли в Ленину комнату, и... почувствовали, что здесь как-то не так. Все вроде бы нормально на первый взгляд, но все же...

Первым заметил Дима.

- О... О... Это... - он выронил пакеты с подванивающей капустой и уставился в спальный угол.

Леня тоже взглянул туда и прямо ошалел.

На продавленном диване он узрел самого себя, задумчивого, с тазом на животе и ворохом газет под головой. Газеты, как обычно, были хорошо изгрызены Мишей, и человек на диване вытаскивал поочередно обрывки статей, пробегал глазами, бросал на пол, и ошеломленно замирал. Видимо, в его сознании останки информации приобрели непростой контекст.

Солнышкин-стоявший в сильном волнении обратился к Солнышкину-лежавшему:

- Извините-простите, но если вы есть я, то я кто же?

А сосед Дима неразборчиво прибавил:

- О... О... Это...

- Неужели я это он? - спросил всех Солнышкин. - А тогда он кто?

Дима усиленно закивал головой и, пятясь вон из комнаты, стал шептать:

- Эт все из-за демократов... Эт они нечисти напустили... Не было такого раньше, при коммунистах, никогда...

- Тогда я коммунист, - сказал Леня. - Жуть до чего не люблю непонятное.

- И я тоже, - поддакнул с дивана второй Солнышкин, поворачиваясь к двери. - Слушайте, ребята, а может вы оттуда, а? Из параллельного пространства, ну, или время зашкалило? Как вы, вообще, ко мне попали?

- Это ты как к нам попал, - возразил первый Солнышкин. - И вообще, мне здесь разонравилось, то и дело чертовщина какая-то...

- Надо сматываться на Кубу, там коммунисты, а их черти боятся, - сказал второй Солнышкин, и сбросил с живота таз.

- О... о! Э!.. - закричал Дима. -  Не подходи, сгинь!

... Следом за подводником из подъезда выскочили Солнышкины. Все трое промчались в разные стороны с такой скоростью, что старушки на лавочках не очень поняли, кто это был и в каком количестве. Бабуля из сорок шестой квартиры уверяла, будто то произошла материализация группы инопланетян, а ее соседка по этажу твердила, что выскочили коммунисты-перевертыши, обернувшиеся чертями. Третья старушка ничего не видела, но зато доверительно сообщила, что инопланетяне, коммунисты и черти в действительности одно и то же явление, родственное полтергейсту, та же разрушительная сила, и называется она на современном жаргоне "демократия", а на иностранном - "ЭМ-ЭМ-ЭМ". Бабушки судачили об этом много дней, а может, и месяцев. За это время Солнышкин первый (так он думал, хотя точно не знал, какой он по счету) тайно пробрался на пароход и достиг Острова Свободы (как ему казалось). По прибытии в конечный пункт Леонид перестал прятаться в мешке с советской продуктовой помощью - он знал, что наша добрая страна всем другим странам безвозмездно помогает - и вышел на палубу, на всеобщее обозрение. Там он гордо вскинул голову и завопил:

- Виват Фидель и коммунисты! Интернационал!

Он повыкрикивал еще много других хороших патриотических слов. Но тут случилось непредвиденное. Солнышкина вдруг окружили люди в чужеземной военной одежде, скрутили, вытащили с корабля, и сунули в красивую иностранную машину. Везли его недолго. Там ему растолковали, что он вовсе не на Кубе, а в Бразилии, и режим здесь отнюдь не коммунистический, а совсем даже наоборот. Лаконично объяснив, как он влип, поинтересовались фактами биографии и всякими датами, в которых Леонид плохо ориентировался. И он честно признался, что в математике с детства не силен и цифры для него навроде китайских иероглифов, туманны и загадочны. А вот о смещении пространственно-временных рамок, точках отсчета и инопланетянах у него есть собственная теория.

И он принялся было ее развивать, но тут взгляд его упал на сочный натюрморт в сытной раме цвета буковинской кобасы... Солнышкин проглотил слова, сглотнул слюну, и впал в состояние, близкое не то к медитации, не то к обмороку.

Когда его накормили местной пищей и угостили винами (поразившись необычной вместимости советского желудка), то Леонид, прослезившись, азартно заговорил о замечательных своих земляках, которые столь возлюбили ближнего своего, что не могут без него обойтись и аж ночами собираются возле магазинов - общаясь, составляя списки фамилий и рисуя на ладонях цифры... Он и дальше говорил о загадочной советской душе, способной на штуковины, непостижимые даже для самих советских граждан, он вещал и в машине, когда его везли на специальную фазенду санаторного типа, чтобы отдохнул и наелся (иначе невозможно работать, нервный какой-то), он рассуждал об этом с прислугой, ни слова не понимавшей по-русски, и с самим собой, уплетая нежное манго и потягивая виски без содовой.

Это особое желудочно-душевное состояние уже стало переходить в привычное за несколько недель кайфа, но тут опять какая-то высшая сила вторглась и все поломала.

Да какая там сила, просто-напросто второй Солнышкин, переодетый дамой и сильно голодный, нахально возник, сел за стол, тяпнул виски и произнес дурацкую фразу:

- Ты извини, приятель, но, во-первых, я, понимаешь, перепутал, кто из нас я, а кто - ты. Подскажи, дружище, а то просто жуть, извини-прости.

- Пошел ты! - недовольно буркнул этот Солнышкин, и попытался отодвинуть от пришедшего стол. Но мебель здесь была массивная и тяжелая.

- А как же быть? И вообще. Я, понимаешь, извини-прости, пробирался к нашим на Кубу, а попал сюда в лапы разведки, хорошо еще, коммунисты успели похитить, теперь я с ними в подполье. Вот потому тебя и приняли за резидента. За умение раздваиваться, приятель, - продолжал второй, налегая на пищу.

- Вот как, приятель? Извини-прости. Не думал. - ("Гад, ух как жрет на халяву").

- Понимаешь, они нашли какую-то грамоту Ельцина за героизм на баррикадах, и полагают, что это наша с тобой. Другая фамилия их не смущает, а наоборот. Они считают, что наши власти через тебя экспортируют в Бразилию международный коммунизм и готовят здесь переворот, - растолковывал второй, судорожно заглатывая непрожеванные куски. - В посольстве неприятности, получено сообщение оттуда, что, дословно: "Этот придурок компрометирует, надо убрать". Так...

Солнышкин-этот никак не мог уразуметь, какие-такие "наши власти" и какое еще посольство, о Кубе ли твердит второй Солнышкин или о бывшесоюзных деятелях, то бишь деятелях Бывшего Союза, или еще о чем. "Да хрен с ним", подумал он наконец, так как находился в последнее время только во власти желудка.

А второй продолжал:

 -Так что бразильские коммунисты решили тебя спасти. Вот тут женское платье, парик, держи вот, за углом ждет спортивный автомобиль, давай, ну! Торопись!

- Не хочу! - ("Как же, держи карман. Халявщик".)

- Бежим, время в обрез.

- Куда? - ("Еще чего", зло подумал Солнышкин-первый, совсем забыв про все христианские заповеди, так нравившиеся ему раньше).

- Домой, на Родину. Вот шмотки, торопись.

- Чепуха. - ("Сам туда канай").

- Конец. Уже идут! — Солнышкин-женщина метнулся к окну. — Убирать идут, пойми!

Тут Леня-первый вдруг испугался и суматошно стал напяливать женское платье, колготки, туфли. Нахлобучил пышный парик.

Другой тоже достал из сумки "скальп", быстро пристроил на башке, да еще сноровисто подпудрился. Потом вдруг обмяк, забормотал:

- Ой не могу, ой не могу...

И опять стал набивать рот остатками балыка.

- Тьфу, прорва ненасытная! - выругался этот Леонид. — Не суетись, они нас не узнают. Мы теперь мамзели, или как по-ихнему? Мучачи, что ли.

В дверь вошли.

Солнышкины хихикнули и затянулись гавайскими сигарами. В голубом никотиновом мареве они загадочно ухмылялись. Вошедшие захлебнулись дымом, закашлялись. Что-то сказали не по-русски. Прошли в другие комнаты. Один из них притормозил на пороге и, обернувшись, процедил:

— Пьяные шлюхи.

"Знакомый язык", подумал Солнышкин-резидент. "Чистый московский выговор. Земляк, что ли? Спросить надо бы, давно ли оттуда, и как там, на Родине?"

Но вылезать из глубокого мягкого кресла и рыскать в поисках земляка в шестидесяти восьми комнатах не хотелось...

Тянулась бесконечная сиеста, и Солнышкиным, размякшим от обильной выпивки и еды, сладко кемарилось...

Когда бразильские коммунисты захватили фазенду, то хмельной Солнышкин-резидент по тайным каналам, через Израиль и ряд других мелких государств, был переправлен в Москву - с доставкой на дом. Там он долго еще не мог очухаться, выкрикивал что-то не по-русски и требовал прислугу... Другой Солнышкин навсегда остался в солнечной Бразилии, став впоследствии крупным политическим деятелем.

7. Птеродактиль.

- Штрафную им, штрафную! - шумно встретили пришедших, и налили в чашки самодельной бурды. - Ух, девочки, цветочки вы наши! Валентина, где такой свитер добыла?

- Да где ж, сама связала.

- А заказы берешь?

- Она не заказы берет, а минеты... Ой, Солнышкин, и ты здесь? Говорят, в Бразилии побывал? Ну как там, чего привез? Ты бы хоть прибарахлился бы, что ли, костюм бы себе купил, а то как этот...

- А разве с костюмом вам лучше, чем со мной? - спросил Солнышкин. - Помните, Сергий Радонежский говорил: "Под златотканою одеждою часто скрывается невежественное и злое сердце, а под рубищем - великий ум и добродетель".

- Мне он этого не говорил.

- Ну, естественно, он давно жил.

- Тем более. Я не такая старая.

- А сколько вам?

- Иди ты.

- Куда?

- На Птичий Рынок. Купи цыпленка, живого.

- Зачем?

- Вырастет, яичко снесет, не простое, а златотканое.

- И то! - с чувством сказал Солнышкин.

Его вдруг потянуло на воздух, в радостную суету Птичьего Рынка, где он не был с самого своего возвращения из-за кордона.

В прихожей из чьей-то сумки торчала диковинка - непочатая бутылка можайского молока. Леонид удивился: целая, не распечатанная аж. Быстро вытащил, сковырнул железную крышечку и залпом выдул. Вкус был не то чтоб хмельной, но приятный. Затолкав пустую стеклотару обратно в сумку, Леня покинул помещение.

Возле рынка мужик с машины продавал цыплят. Одного, подыхающего, никто не хотел брать, и подоспевшему Солнышкину его подарили.

Цыпленок оказался симулянтом. Дохнуть он и не думал. Поклевав пиво с консервами, попытался склевать буквы с газеты, потом долбанул носом Мишу-Первого (хомяка. Сам он стал Мишей-Вторым. Потому что шустрый оказался, как президент).

Второй, к тому же, был обжорой. Вроде самого Солнышкина. Ух, сколько он лопал, и все подряд - морскую капусту, цветы в горшках и землю, известку на подоконнике, замазку для окон, брагу, рыбные консервы... Сосед Дима с работы приносил для него и Солнышкина коллективные объедки. А работал Дима на ППП, (Подмосковном Подлодочном Предприятии), которое перестроилось и стало называться ПППП (Перестроившееся Подмосковное Подлодочное Предприятие), и вместо подлодок выпускало теперь стальные пивные бочонки с импортными надписями для кооператоров. А кооператоры не жмоты - премируют пивом и едой, так что объедков хватает. Особенно Мише понравились напитки с градусами.

- Еще бы. Мое дитя, - нежно приговаривал Солнышкин. - Цыпа мой золотой.

А пьяный птенец топтался на Лениной голове, путаясь в волосах и орошая их теплой жижей из-под хвостика. "Это полезно, от этого волосы растут", размышлял Леонид, почесывая голову и пытаясь припомнить все, что он читал о птичьем помете. "То есть, что-то растет, кажется, помидоры. Ну и волосы, наверно, тоже... "

Он испытывал почти женское чадолюбие (вернее, мишелюбие), мыл цыпленка в тазике (малыш любил купаться), выводил глистов, отмечал рост на косяке двери. Рос птенец рывками и очень быстро, особенно преуспели в этом лапки - лапищи, чешуйчатые, с кривыми пальцами, как у хищной птицы. Вообще, Леонид заметил явную диспропорцию в развитии питомца. Для цыпленка он был слишком крупный, с длинной всклокоченной шеей, начавшей покрываться мелкими чешуйками, словно Миша был родственник карася...

Однажды Дима принес научно-популярную книжку и, открыв на изображении птеродактиля, завопил:

— Ну дела, Ленька! Ты выращиваешь первоптицу!

Солнышкин выхватил из рук подводника старую зачуханную книжицу, и сравнил рисунок с натурой. Да, сходство было поразительное, если не учитывать мелких деталей... Впрочем, за несколько тысячелетий могла произойти мутация и некоторые внешние изменения...

- Господи! - воскликнул несчастный Солнышкин. - Только этого еще не хватало. Он же будет огромный, не прокормить, да и чем кормить птеродактиля? Может, у него неверное питание?..

- Да все отлично, Ленька! - суетился сосед. — Я сейчас свяжусь с телевидением, с "Очевидным-невероятным", с этой еще, ну как ее, с прессой, в Академию Наук звякну, они там скучают без дела, их всех разгонять собираются...

Для Димы открылось широкое поле деятельности, и он стал действовать...

Вскоре Леонид с Михаилом сделались завсегдатаями телепрограмм и реклам, симпозиумов и выступлений экстрасенсов, героями газетных статей и научных исследований. Ими как явлением заинтересовались даже зарубежные научные общества.

И вот наступил день, когда Солнышкин снова попал за бугор - на сей раз в качестве хозяина уникального животного.

Весь закордонный мир был смущен и Мишей, и Леонидом, к ним приковано пристальное внимание, они — объект исследований. Они непостижимы и таинственно связаны друг с другом, они крайне непоследовательны и алогичны в своей правильной, вообще-то, и очень простой логике. Они — явление!

И только на родине о них тут же забыли. Да не до них тут...

Солнышкин с цыпленком жил теперь в экологически чистом нейтральном государстве, с удивительно аккуратными, как игрушки, домами, с чистыми улицами, пахнущими шампунем, с небольшим количеством машин, и с ухоженными домашними зверюшками, среди которых не было бродячих. Животных и детей здесь не принято было выкидывать. Не было здесь и нищих.

Порой Леониду казалось, что он - в каком-то параллельном пространстве. А может, в раю. Или опять - во сне.

Леня с Мишей кайфовали. Питались они теперь с учетом индивидуальных диетологических разработок, соблюдали режим дня под присмотром небольшого штата врачебно-научного персонала, Солнышкин увлекся наукой, начитался популярных брошюр и принялся формировать свое новое мышление. Все шло прекрасно, но...

Но вдруг однажды Леонид заметил, что у его питомца затормозился рост. Даже хуже: цыпленок стал уменьшаться, как-то сплющиваться и входить в нормальные куриные рамки. Стали отпадать чешуйки, исчезли жаберные щели. А самое скверное то, что он попытался закукарекать.

Солнышкина прошиб холодный пот. Раю приходит конец, понял он. И принялся приклеивать скотчем чешую на прежние места.

Вскоре в забугорной прессе появилась информация о том, что чистая экология и нормальное питание восстановили естественный облик петуха Миши.

Что было дальше? Солнышкин на родину не вернулся. Он стал деловым джентльменом, президентом Общества Любителей Кайфа, известным поэтом. Стихотворный многотомник "Сны гения" принадлежит его пророческому перу.

Как-то подводник Дима, ставший бизнесменом, говорил, что в нынешних ихних (заграничных) газетах пишут, будто мистер Солнышкин собирается начать работу над мемуарами, но приступит к этому лишь после того, как окончательно выяснит для себя, где же, все-таки, грань сна и реальности.

- А на хрена? - сказал Дима.

11. 91.

 

ТРОПА БЕЗУМЦЕВ

Воздух сухо треснул и расстегнулся, как нейлоновая куртка. Внутри, в распахнувшейся глуби дымилась смогом земля. Усеянная холодными футлярами жилья, офисов, транспорта, пульсировала она под пленкой сероватого плотного газа.

Суть мягко прошла сквозь все это. Словно камень сквозь массу воды. И погрузилась в одежду тела, размякшего в постели. Тело напряглось. Подергалось. Стало выходить из сна. Ладонь под небритой щекой сжалась в кулак. Ноги спустились с тахты. Тело вяло поднялось. Двинулось в проем бетонной перегородки. Прошло по переходу в другой проем. Тоненько забулькала вода. Запахло аммиаком. Бухнула канонада кашля. Человек стряхнул остатки сна, поежился, потоптался босиком на холодном кафеле уборной, и пошел искать домашние тапочки. Чертыхнулся, нащупал ступней смятый задник потрепанной обуви. Душу жестко сжала привычная лапа злости, неприязни ко всему вокруг. Захотелось напиться.

По ночам наша суть, наши души летают

в бесконечном пространстве,

где космический свет,

и где нету дождя...  -

послышалось ему в слабом потрескиванье оконной рамы. Цветы на подоконнике качнулись от сквозняка. В зыбком мареве окна проплыл храм, похожий на огромную речную ракушку.

Это была реальность.

Между трамвайной линией и сигаретным киоском продавец цветов рисовал на асфальте акварельными мелками большое розовое тело женщины, его размывал дождь, и от этого оно зазывно блестело...

Из-за поворота вынырнула церковка — в слабом золотистом сиянии, подкошенная ветром, стремительная словно "Летучий Голландец" - да очень напоминала и по форме - она быстро настигла храм, прошла внутрь сквозь левый портал, вышла через купол наружу и вонзилась в смоговую высь, раскачивая сломанным крестом... Многорукая герань на окне повернула ладони к летучей церквушке, к отломившемуся кресту. Мужчина крякнул и поднял банку с водой для полива. Вода засеребрилась как в купели. "Чистая жидкость, без хлорки", удивился он и понюхал банку. Пахло средневековым дождем. "Многого не замечаем в суете, вот ведь... " — подумал, всматриваясь в окно. "Впрочем, пора идти", — глянул на часы. Стрелки оторвались от циферблата и прыгали, как кузнечики в поле. "Значит, не пора", — сказал он себе и потянулся за пивом.

... Полить цветы сперва, а потом и за пиво? Или нет... Что ж, раз уж люди - существа с разумом детей и психикой сумасшедших и им нельзя показывать правду, нужна иллюзорность, стройная ложь, иногда - назидательная, и раз уж...

... Вторгаются не свои фразы в ход мыслей, и от этого все путается, и непонятно, что же сначала все-таки, пиво или цветы?.. И приведет их к гибели нелепая мелочность и жадность, никчемная суетливость сгубит, беспорядок в поступках и мыслях, сгинут они, несчастные, от собственной бессмысленной жестокости и от глумления над самими собой, над сущностью своей... Чужие мысли мешают, как сорина в глазу. Бревно в чужом глазу... Магазины вчера были пусты, там пахло гнилью и валялись крысиные трупики с оскаленными мордочками, в которых словно вермишель кишели тоненькие белые черви. А за вермишелью очередь на улице, у табачного киоска, превратилась в небольшую гражданскую войну и в "Ходынку"... На работу, куда выбирается кое-кто по инстинкту под названьем "ностальгия", можно бы и съездить, пока "Жигули" еще не развалились и не иссяк запас взятого в ночной драке бензина из перевернутого бензовоза... Когда одни вымрут, а тела других начнут летать, на планете останутся художники, чтобы рисовать старинную жизнь... А дети все равно рождаются, и они даже похожи на детей, хоть и не такие... Но все-таки... И трамваи ходят иногда, тоже по привычке. Но в них никто не садится. Нет пассажиров. Ведь неизвестно, куда трамвай пойдет и что вообще взбредет на ум водителю...

Мужчина перевел взгляд на холодный экран телевизора. Экран тренькнул и стал нагреваться, посветлел, и высветилось нервное лицо ведущего короткой событийной программы Неврозина. Подергивая ртом и глядя исподлобья в пространство, Неврозин затараторил:

-... Такие происшествия в этот вечер. Восьмилетний школьник уничтожил своих родителей, разделал их трупы и, разведя на полу костер, стал жарить шашлыки. В соседнем микрорайоне взбесившаяся кошка заела хозяина. А теперь - об ужасном. Нервных просим выключить телевизоры... — Неврозин задергал носом, лицо его перекосилось, глаза стали съезжать к переносице. - Час назад, - голос его задребезжал...

Мужчина в комнате взглядом погасил экран и подумал о пиве и о цветах. Его раздражение и неприязнь осели на дно сознанья, а просторное, как чужая одежда, астральное тело отразило прежнее его существо в тот стародавний период, когда он частенько гулял по Арбату в обнимку с кокетливой пухленькой Леночкой. Она, Леночка, застывала возле всех дельцов, торгующих авангардистской мазней.

- Какая гадость, Лен, идем отсюда! - оттаскивал ее Алик.

- Пусти! Ничего не смыслишь в живописи! - Вырывалась Леночка. - Это же авангард, философия подсознания, психофизическая связь цвета и формы!

- Ну что ты говоришь, Леночка, это же бред... - возмущался он.

- Девушка права, - поддакивал Аликовой подруге длинноногий тощий тип, продающий картины. - Этот вид искусства воспринимают люди интеллектуально развитые.

Леночка торжествовала. Алик Семгин удрученно рассматривал изображение волосатой пятки с глазом посередке, смотрел на зеленый пупок со щупальцами - пупок жадно пожирал дома - и бормотал:

- Ничего себе, если бы эти твари вдруг ожили и расползлись по улицам...

- Было бы очень весело, - чирикнула Леночка и шаловливо глянула на тощего типа. Тот осклабился, показывая желтые зубы.

Алик пожал плечом. Ну стоит ли таким объяснять, что дисгармония в искусстве может привести к дисгармонии души и даже, возможно, к перекосу в экологии, к неизвестным последствиям? Не отсюда ли полтергейст и всякие штуковины такого порядка... Или сам он чего-то не понял?

- А ты, несчастный консерватор, молчал бы лучше, — сказала, как куснула, Леночка. — На творческий полет ты не способен. Интеллект тю-тю! Уровень не тот...

Может быть, она права?..

В тот день они крепко поссорились, неделю не разговаривали, и в отпуск Алик ушел один - она не захотела.

Лето. Родной НИИ. Многоэтажное здание института тускло отсвечивает голубым кафелем облицовки в грязных подтеках цемента. В подвале НИИ сырость, всякий хлам и выводок упитанных комаров, на крыше в ненужной теплице растут заброшенные кактусы самой причудливой формы. Ни в подвал, ни на крышу никто давно не заглядывает. Заняты все очень. Своими житейскими проблемами заняты, обсуждают день-деньской всем дружным научным коллективом, поглощены захватывающими пересудами политико-экономических событий, потрясающих страну, добычей пищи и вещей, которые иногда появляются в магазинах, празднованием дней рожденья и юбилеев сотрудников и коллектива, а за полчаса до окончания рабочего дня - шумными сборами домой.

Алику опять нужно погружаться в привычную "ниишную" стихию после отпускных романтических приключений. На Леночку уже не обижается, отошла на второй план как-то, и "все, что было, быльем поросло", прямо по поговорке...

Вот он, загорелый, в кремовых джинсах и футболке, вошел в лабораторию. Лаборантка Леночка улыбнулась мило, как до ссоры, шаловливо-виновато блеснула глазками и покрылась румянцем. Но Семгина это, почему-то, не проняло — что-то главное ускользнуло, забылось. Только ноющая тоска по прежней Леночке, близкой и привычной, по всему тому, что, он знал, уже не вернется никогда, хоть из кожи вылезь, пару раз сжала душу...

Женская часть коллектива - наибольшая - радостно предложила отметить появление из отпуска Семгина чаем с пирожными, а вечером и более крепкими напитками.

— А завтра мы не работаем, - невпопад выпалила Леночка, покусывая нижнюю губу. - Санитарный день, травим тараканов, все химией зальем.

- Вот как? - сказал Алик, чуть наклонив к плечу голову.

Сквозь миловидную оболочку девушки просвечивала другая, вдруг показалось Семгину, уже виденная однажды где-то в авангардной живописи форма, что-то вроде прожорливого пупка со щупальцами...

Он зажмурился на миг, и вышел в коридор...

Химией заливать стали с утра. Особой, собственного изобретения, свехядовитой - обычная ни тараканов, ни комаров, зажравших коллектив, не брала. Работали в противогазах. Начали с подвала. Про теплицу на крыше забыли. Туда и вылез Алик отдышаться и просохнуть после подвальной сырости.

С упоением освободился от противогаза и спецодежды. Взглянул вокруг и... застыл в изумлении. Все цвело. Большие яркие цветы необычных тонов покрывали игольчатые тела. Это было похоже на одну из авангардных картинок с Арбата. Семгина кольнуло воспоминание о споре и ссоре. "Черт знает, может, Ленка права? Тупой я, интеллект хромает?.. Ну нет уж, так, как они, и я смогу. Авангард так авангард... Первый химик-авангардист Семгин к работе приступает!"

Алик быстро приволок из лаборатории все реактивы и, забыв надеть противогаз, принялся суматошно поливать кактусы. С упоением работал полтора часа. Устал. Присел на порог, отер пот, огляделся. Красота! Растения, орошенные, блестят и странно пахнут. От этого запаха заболела голова и стало подташнивать, горло горько драло... Один кактус напомнил девичью фигурку в цветковой шляпе. Развеселую клоунессу в игольчатом комбинезоне. Алик взял керамический горшок с растением и бережно спустился с ним во двор. Поставил на сиденье своей машины, прикрыл газетами.

Работу закончили, НИИ закрыли на "санитарную неделю" — чтобы лучше протравилось помещение.

Уже дома, пристраивая на балконе чудной кактус, Семгин подумал, что комары из подвала залетят в теплицу и прекрасно там оклемаются. Еще, чего доброго, мутировать начнут от воздействия ядовитых веществ... Тут он вспомнил, что забыл на крыше авангардные химикалии. В случае нежелательных последствий - улика.

Откинув мысли, Алик занялся поливкой кактуса, уборкой балкона, затем с ведром воды и тряпкой спустился вниз мыть машину, там сосед по подъезду Рафик развлек разговором, пригласил к себе, и закрутилось... Вечером поздно, усталый, пришел, принял душ, добрался до постели и бухнулся на подушку, уснул.

Спал крепко, без снов. Вдруг среди ночи что-то неожиданно разбудило его... Вздрогнул, разлепил веки, ошалело стал вглядываться в темь.

Рядом с ним, на краю постели, кто-то сидел. Алик потянулся к ночнику.

- Не надо, - женский голос властно остановил его.

Лунный свет просочился сквозь сбитые ветром шторы. Слабо осветил ладную девичью фигурку. Семгин поперхнулся, вытаращил глаза. Девушка была голая и в необычной шляпе.

- Ну, здравствуй, мой похититель, - певуче произнесла незнакомка.

У Алика пересохло во рту, язык прилип к гортани. Он промычал и закашлялся. А девушка, чуть помедлив, сказала:

- Так что же это, умыкнул меня, оторвал от родных и близких, а теперь не признаешь даже? Как это расценить? Не думай, я не упрекаю. С тобой все ясно: молодой, горячий, не совладал с чувством. Вы, существа, живущие в большом аквариуме, постоянно подвергаетесь социально-политическим, всяческим экономическим потрясениям, морально-эстетической коррозии, влиянию времени и пространства, поэтому странные вы такие. Мне вас жаль. На родине я рассматривала вас сверху сквозь стекло. Любопытно, вроде ящериц бесхвостых на задних лапах. И слишком много болтаете о себе и о своих глупых проблемах - даже мы от вас говорливыми стали. А ведь мы молчуны, общаемся посредством биополей...

Девушка придвинулась к Алику, обдав его густым цветочным духом. Голова кругом пошла у Семгина. Зажмурился.

- Но ты мне нравишься. Так что я не в претензии, - добавила она.

Семгин протер глаза и сел в постели. Внезапно незнакомка страстно прильнула к нему. Она была горячая, гибкая и колкая. Будто вся - с кончиков ступней и до самой шляпы - сплошь покрыта мелкими иголочками... Колкая и прекрасная... Никогда еще Семгину не было так хорошо... Казалось, внизу живота вспыхнул бенгальский огонь, осыпая всю его сущность искрами жгучего блаженства...

Лунный свет истаял, утонул в океане темноты. Алик, стиснутый колючей девушкой, опрокинулся на смятое одеяло. Незнакомка вдруг оттолкнула его, и тут же стала целовать быстро и обволакивающе, словно на доли секунд он провалился в вакуум... Потом что-то жгуче прошлось по его смуглым плечам, шее, губам, груди, животу... Раскаленные песчинки блаженно жгли тело. Песчаная буря без спросу унесла его в любовь, завалина знойными барханами непрошенного чувства. Алик Семгин влюбился в непонятную особу...

Незаметно заснул, крепко обняв девушку. Она тихо дышала, положив головку в шляпе на его плечо. В комнате сильно пахло цветами.

Утром девушки в комнате не оказалось. Алик обыскал всю квартиру - тщетно. Никаких следов.

Когда принимал душ, большое зеркало в ванной отразило его тело, сплошь покрытое мелкими красными точками, будто спал с ежом. Семгин удивился.

Позавтракав, вышел на балкон, сделал несколько движений из у-шу. Из угла со всяким хламом и цветочным горшком душисто пахло. Алик заметил, что кактус, принесенный вчера с работы, подрос и, похоже, цвел пышнее и ярче. "Вот что значит хороший эксперимент", подумал довольный Семгин. Он почувствовал себя творцом и чуть ли не богом, шагнул к растению и заметил, что лепестки цветка трепещут, как на сквозняке, хотя безветренно. "Неизученное действие моих химикалий. Поглядим, что будет", сладострастно потер ладонью затылок, щурясь на солнце.

А солнца - хоть отбавляй, ослепительный день, на балконе - пекло! Алику захотелось уехать на эту нерабочую неделю за город, на дачу к брату. Но мысль о ночной гостье не давала покоя. Думал о ней, ждал, маялся. Решил скоротать день как-нибудь. В кино сходить, или с приятелем на теннисный корт... Побрился, натянул майку и шорты, перекусил, ушел, оставив открытым балкон. Чтобы выветрить запах пыли.

А вечером, вернувшись, квартиру не узнал, следы генеральной уборки, свежесть. Чистота, от которой давно отвык. Выстиранное белье болталось на балконной веревке...

"Она", - екнуло сердце. Но ее в квартире не было.

Девушка пришла ночью. И все повторилось. Потом они долго беседовали о жизни. Девушка оказалась умна, иронична, увлекалась ботаникой  - рассказала много интересного о флоре пустыни. К утру незнакомка бесследно исчезла.

Алик вдруг почувствовал себя одиноким, измученным. Чистота и цветочный запах всюду, колючка на полу, на которую встал босой ногой - все вокруг кричало о ней! А ее не было.

Пол дня промаялся, слоняясь из угла в угол, повалился на постель, проспал до ночи. До встречи с ней... И снова ласки, любовь, разговоры... Вдруг на полуслове девушка замолкла, вскочила, легкая и тонкая, скользнула к балкону, как тень исчезла в проеме двери...

Так прошла вся санитарная неделя. Начались трудовые будни. Дни проходили в работе, где молодой научный сотрудник был, по единодушному мнению коллектива, "сам не свой", ночи мелькали в любовной страсти. За эти недели Алик осунулся, побледнел. Еще бы, ведь до сих пор не выяснил ни имени своей возлюбленной, ни социального положения, ни места жительства... Все разговоры на эту тему она пресекала... Каждый раз с приближением вечера Алик, дрожа от нетерпенья, решал: "Теперь-то уж непременно добьюсь ответа, выясню во что бы то ни стало, кто она и что"... А под утро, весь истомленный и благостный, думал: "А, в сущности, зачем? К чему ставить точки над "и"? Мало ли, кем она может оказаться... Потянет за собой проблемы... Нет, лучше не ворошить... Не хотела сказать сразу, и не надо... "

Он ни разу не видел ее при дневном свете.

Теперь она приходила без шляпы.

Потом начались холода. Жильцы заклеивали окна и балконы, чтоб не задувало, трудился на этом поприще и Алик, пристроив свой подопытный кактус на подоконник в кухне. Работая, он поглядывал на растение, отмечая, что причудливо и живо вписалось оно в интерьер, размером уже стало чуть не с человека, большой цветок-шляпа отцвел и осыпался, изменилась и окраска: стало зеленовато-матового, потустороннего цвета, иголочки на нем превратились в чуть жестковатые ворсинки, лишь на месте цветка они были длиннее и толще, вроде как волосы.

"Потрясающий результат химиоавангардизма!" - подумал Семгин и, в приливе восторга, поцеловал цветочный горшок. "Возможно, я по-своему Пигмалион!"

Дождь размыл средневековье и просочился в дыры, проеденные — словно молью — химическим туманом, в котором тусовались обломки рухнувшей причинно-следственной связи... Средневековый храм болтался по улице, как некая дрянь в проруби, и скручивался в речную ракушку. Нарисованная на асфальте баба была не пуританка, а путанка с ошалелым каким-то взглядом, и в лохмах ее запутался сломанный крест... Окно сквозь зеленые пальцы герани украдкой заглядывало в глаза - цвета шоколада с примесью хны, - горевшие на небритом лице мужчины... Коллектив НИИ изготовил коньяк и отмечал в лаборатории исчезновение насекомых. Комары спасались наверху, на крыше, в теплице, и, подыхая, сыпали серую крупу яичек в горшки с кактусами. В горячем химическом мареве теплицы жила комариная кладка, зрело непостижимое поколение комаров-мутантов, крупных, диспропорциональных и жизнестойких... Они алчно пожирали малые растения и спонтанно скрещивались с мутирующими большими... Одиноко шумели первые кактумары - гибриды кактусов и комаров, колючие растения-насекомые, кровососы, летающие хищники. Первое, незрелое поколение копошилось в керамических горшках, лакало остатки реактивов в банках, забытых Семгиным, сосало сок старых погибших кактусов. Но генетическая память о вкусе крови уже пробуждалась... Дни свернулись в спираль и вворачивались в пространство, сквозь которое, дребезжа и качая вагонами, тянулась гирлянда трамваев... Коллектив НИИ изготовил спирт и стал отмечать юбилей, распахнув окна в очередное лето, и Алик заехал домой, поставил "Жигуль" у подъезда, поднялся к себе, побрился, переоделся, приоткрыл окно и балконную дверь, вынес на балкон — на самый солнцепек - свой чудо-кактус, увидел за шиферной перегородкой соседа-Жору (тридцатилетнего девственника, закомплексованного и общающегося только с мужчинами. Алик в душе посмеивался над ним), перекинулся парой слов о погоде.

- Что это у вас за скульптура, Алексей? — спросил Жора, перегибаясь через перегородку и разглядывая растение. - Афродита в цветочном горшке? Занятно.

— Это кактус, - улыбнулся Алик.

Он заспешил, вернулся в комнату, провел расческой по волосам, выскочил из квартиры.

К празднованию немного опоздал. Все уже сидели за столами, сдвинутыми буквой "Т". Шампанское, шипя и пенясь, лезло из бокалов, к розовой скатерти прилипли красные икринки, салат - словно луг в снегу - утопал в майонезе, деликатесы переливались и таяли на сервизных тарелках. Наступал черед коньяка и горячих мясных блюд. В стеклянных графинах по углам столов нежно посверкивал спирт. Алик сел на свободное место рядом с лаборанткой Леночкой, раскрасневшейся от вина, с особенно блестящими сегодня глазами и розовой лентой вокруг головы.

- А я специально для тебя место заняла, - доверительно сообщила Леночка, кокетливо повела плечиком и вдруг...

- И-и-и! - отчаянно завизжав, вскочила ногами на стул.

Вмиг оборвался гул застолья. В тишине все обернулись в сторону лаборантки, нервно утаптывающей острыми каблучками сиденье стула, и посмотрели туда, куда в ужасе уперлась взглядом девушка. Алик тоже глянул туда и, выкатив глаза, вскочил. На пирующий коллектив пикировали зловещие насекомые величиной с небольшой кактус. Это и были кактусы, но очень похожие на гигантских комаров. Налитые, мощные, с игольчатым покровом и большим жалом, они выбирали жертву, целились, лениво взмахивая скошенными, как у "Боинга", крыльями.

Первой жертвой стала маленькая пухленькая Леночка. Вскрикнув, девушка упала замертво.

Научный коллектив взревел, как взбесившееся стадо, и лавиной, все сметая, покатился по перевернутым столам и разбросанным стульям, по растекшимся и размазанным яствам... Вмиг все превратилось в хаос, в котором мелькали землистые перекошенные лица с торчащими нимбом космами... В дверях бурлила пробка. Стали сигать в окна... Семгин бросился на пол, откатился к стене, лицом вниз. Со всех сил вжался в холодное бетонное перекрытие боком, накрыл голову ладонями... Быть раздавленным и размазанным, как салат, по паркету - страшнее, чем гибель от кактумаров...

Сбоку что-то упало. Выглянул опасливо из-под ладони: вскрытая баночка маслянисто-оранжево поблескивала нутром. Красная икра. Ладонь автоматически схватила, сжала, пихнула в карман. Семгин приподнял голову, быстро осмотрелся. Прямо перед ним - дверь, запасной выход. Вскочил, бросился вон из зала, скатился по лестнице - вниз, скорей, туда! Во двор к машине! Домой!

"... Бред какой-то... Кактумары... ", - думал Алик на следующий день, вспоминая случившееся. "Дожили. Такое может быть только в нашей стране... " - всплыла привычная фраза. "А может, это чья-то шутка? Розыгрыш? Абстрактные какие-то существа влетают в помещение, пугая женщин и заражая ужасом и паникой коллектив... Не мне же одному могла прийти в башку шальная идейка о возможности появления в теплице мутантов... Может, еще кто-нибудь туда наведался... Вот хохма, если так... Ну, дела..."  Тут он вспомнил о початой баночке с икоркой в кармане, и пошел на балкон, где сбросил вчера пиджак. Вчера в полуобморочном состоянии повалился на тахту, потом, решив, что все это - пьяный бред, что он, наверно, просто хлебнул спирта, и наутро все забудется, заснул, вернее, впал в серию кошмарных сновидений. Утро, наступившее так лучезарно и насмешливо, - показалось ему, - подсказывало, что чепуха, розыгрыш, шутка, и ничего другого быть не могло. Надо перекусить икорочкой с крепким чайком и полить кактус, и наоборот, сначала полить...

Но кактуса не оказалось. Горшок сиротливо скучал в углу. На влажной еще от вчерашнего полива со стимулирующей добавкой "авангард-эксперимент номер два" земле валялись мягкие ворсинки. Крутые корни спрутово выпятились из горшка. Отпечаток маленькой ступни казался продолжением корней и скользил к самому краю цветочной тары...

Алик изумленно уставился в угол, где еще вчера было удивительное растение, к которому привык, привязался не меньше, чем к своему "Жигулю". Так обычно хозяин привязывается к собаке. "Похоже, у кактуса выросли ноги, и он ушел... Чертовщина... Неужто продолжение вчерашнего кошмара? Или опять розыгрыш, но чей же, черт возьми?.. Или я все-таки пьян?"

Он задумался о выпитом. На банкете успел лишь бутылку коньяка да пару рюмок портвейна: то, что рядом стояло. Потянулся было за спиртом, но...

Блекло-оранжевая муть затянула пространство, за перилами которого зернисто, как икра, пучилось небо, головной болью вползая в горячий коричневый глаз на пятке сознанья. Шершавый словно пятка сосед по подъезду Рафик звал отметить субботу напитками и видаком, в котором нежно поигрывала жирными боками колбаса из нутрии, похожая на сытную панельную девку в спортивном костюме. Сосед-девственник Жора просвечивал сквозь шифер перегородки и был похож на грецкий орех в разрезе. Скорлупой от этого ореха казалось луна, когда, уже совсем хмельной, прибрел из гостей Алик и, с трудом соображая, повалился на тахту... Сон был короткий, потом наступила бодрость.

Предательская бодрость. Ненужная темнота. В эту ночь незнакомка не желала появляться. Долго ворочался, ждал, вставал и бродил по квартире, без толку слонялся из угла в угол, зажигал и гасил свет, томился...

Снова лег, с головой накрылся одеялом, сомлел от духоты...

Вдруг странная догадка сбила с Семгина накатившую было дрему. Вскочил с постели, метнулся на балкон.

Съежился на холоде, пронизанном лунным светом. В углу четко высвечивалась цветочная тара, в которой - и как только до него раньше не дошло! — жила совсем недавно удобная и нужная подруга. Никаких хлопот с ней не было, ни в чем она не нуждалась, ни в еде, ни в одежде, и места мало занимала, и, главное, никаких проблем. И так ему была нужна! Как же теперь, без нее, что же теперь ему...

Тут он схватился за голову и взвыл...

Рядом раздался смех.

Подпрыгнул от неожиданности! Дико озираясь, затоптался на месте, и... увидел на соседском балконе молоденькую девушку с короткой прической, русалочьи-зеленоватой кожей и точеной фигуркой. Она была в чем мать родила. Рядом с ней сосед-девственник Жора подставлял луне глупо-счастливое лицо... А может, уже и не девственник... Девушка перегнулась через балконную перегородку и, глядя на Алика, произнесла:

- Приветик! Ты все хотел знать мое имя, так вот, меня зовут Леда. А теперь тащи-ка свой ликер, которым поливал меня. Разопьем уж.

Всю ночь смаковали стимулятор "авангард" в Жориной квартире. Задуревший и разнежившийся, размякший душой Семгин преподнес Леде забытое Леночкой платье и бижутерию. В мешковатом платье и аляповатых клипсах Леда была удивительна и пикантна! "Моя Галатея!" - нежно плескались мысли, разгораясь и жарко опутывая душу. Откуда-то поднималась злость на нелепое присутствие Жоры, на неприятный химический вкус напитка, на утро, вползающее в дом с распахнутого балкона...

Первые лучи солнца заискрились на выпуклых боках канистры с "ликером", преломились в бокалах. С тяжелым гуденьем в квартиру влетели кактумары. Сбили на пол канистру, облепили лужу под ногами...

- Вас они не тронут, - зевнув, сказала Леда.

- Почему?

- Ну это уж моя забота. - Она потерла нос и чихнула. - Сквозняк здесь у вас...

Пространство вздувалось на сквозняке будто легкие шторы, раздвигалось и съеживалось, подвижнее лабораторной ртути под нагревом, от которой накалился воздух, растягиваясь как гармонь, становясь то сильно разреженным, то загустевшим, и опять меняясь, и сквозь него просвечивали развалины бетонных зданий с темными провалами окон, всполохи неистово буйной растительности, неведомые деревья, травы, невиданные цветы и плоды... Химическим маревом подернуто все вокруг... Цветы облепила стайка живых существ с колючими телами, со скошенными, как у "Боинга", крыльями, паучьими лапами и маленькими человечьими головками... У них был ритуальный танец...

Леда неподвижно смотрела на это и комментировала:

- Будущее человечества. Новаторство в творчестве природы, авангард. Начало новой формации. Ну что взираете с отвисшей челюстью, это не страннее вашего Чернобыля, не так ужасно, как ваш "Нахимов", ваша переброска сибирских рек, ваша некомпетентность, а ведь причинно-следственные связи рухнули и выпали в осадок... К тому же, вы испортили нам эксперимент.

Алик вытаращил глаза. "Это ты мой эксперимент", подумал было, "или ты мой сон. Все это нереально... "

Тут заговорил молчавший до сих пор Жора.

- Я все понял! - воскликнул он. - Леда существо из биомассы, биоразведчица, созданная внеземной цивилизацией...

"Бред!" - подумал Семгин и больно ущипнул себя за руку. На него глухо навалился страх, заставив бормотать:

- Леда, за что, я же люблю тебя, ты особенная, ведь ты должна щадить меня, я же красивый, умный, нравлюсь всем, ведь ты со мной была...

Девушка бесстрастно произнесла:

- Чтобы списать с тебя информацию, хватило месяца, "умник". А этого лопуха, — она кивнула на Жору, - я "сделала" за день. Больше вы мне не нужны. А если бы ты не изъял меня из оборудованного участка и не обработал радиоацитом, я сделала бы вас за полминуты...

- Кого изъял, каким радицитом, что ты несешь, Леда! - выдохнул Семгин.

- Ты уволок меня из теплицы и залил смесью элементов, соединившихся в радиоацит, сейчас все во мне нарушено, я вступила с вами в контакт, становлюсь похожей на вас, я навсегда остаюсь здесь, у меня была другая программа, вы мне были не нужны, - монотонно говорила девушка.

Зазвонил телефон. Никто из сидящих не шелохнулся. Телефон был сейчас никчемен, нелеп, и сам вид его не столько вызывал смешок, сколько раздражал.

Жора переводил взгляд с Алика на Леду и, казалось, смаковал ситуацию, дегустировал, причмокивая от удовольствия. Семгину стало совсем жутко. Потом накатила злость. Он отчаянно глянул на девушку и крикнул:

- Ты превращаешься в обычную капризную девку, не люблю их. Но тебя люблю!

- Очень мне нужна твоя любовь, как же, - ответила Леда.

Алик пнул под столом кактумара, ластившегося к ногам, и бросил в сторону Жоры:

- А ты, кретин, не понимаешь, все мы подохнем...

Синими папоротниками раскачивались комнатные цветы в дымных домнах горшков. Синеватые блики играли на узком лице Леды, чем-то похожей сейчас на Леночку... Вздорностью, манерой говорить, понял Алик, раздражение она сейчас вызывала такое же, как Лена в день ссоры, и даже имена похожи: Лена, Леда. По полу пробежала какая-то химера вроде сороконожки и вскарабкалась на кресло. Это был большой пупок в венчике щупалец. Он жадно вцепился в подлокотник и принялся грызть, смачно чавкая. Жора налил жидкость из канистры, которая прыгала по полу как лягушка. Воздух клубился, розовато сверкая краями, и позванивал долгими гранями. Алик потрогал граненый воздух и посмотрел вверх - там за люстру зацепилась волосатая пятка с глазом посередке. Глаз целеустремленно и хозяйственно уставился на стол. Алик подмигнул ему. Сквозь комнату промчался, дребезжа вагонами, трамвай и исчез за балконом. Пятка по-кошачьи запрыгнула в вагон и помахала Семгину ресницами. Пупок успел откусить от трамвая дугу и, жуя, поволок ее за шкаф. Паркет шипел и пузырился, как прокисший рассол, вымывая прежнюю лаконичную и будничную быстроходно-трамвайную жизнь, предательски простую. Абсурд бытия забродил и вытек из отжатого, будто мокрое белье, пространства... Внизу, под восемнадцатым этажом их квартиры сухо трещал воздух, дымилась земля в панцире офисов, транспорта, бродячих комет-мутантов и каких-то неясных монстров, слегка похожих на динозавров. Начиналась вечность...

 

ЗАМКНУТОЕ ПРОСТРАНСТВО

— А я говорю, — орал пьяный отставной боцман, - что мир начался с хаоса и поэтому никакого порядка в нем никогда не было и быть не может! Ты вот думаешь, что ты человек? - тыкал он пальцем в сидящего напротив юнца. -Черта с два! На самом деле ты червь, и место твое в земле...

Морсорош - или, попросту, Рош, как он себя называл, - ловко ввинчивался в землю. Почва мягко скользила по длинному гибкому телу, пахла влажной душистой долготой и давней болью. Давно, когда его отец был рассечен пополам и из острой корчащейся боли возник он, Рош, - был этот запах. Вторая часть отцова тела вытянулась, уползла во тьму, оставляя тонкий густой след за собой... Часть отца, отец... А Морсорош умирал. Его коротенькое тело, похожее на обрывок шнурка, мучительно сочилось болью, залепленное землей. Земля попала под кожу, и впоследствии тело зажило вздутым бледным кольцом вокруг больного места, которое через некоторое время заросло и удлинилось... Но это потом. А тогда... Тогда он вдруг стал зыбким и легким, как пар. Поднялся над землей, поплыл... Вот тут его и подхватил ветер. Рош стал легче листьев. Листья ветер один за другим разронял. А Роша бросило ввысь. Он натянулся, как прозрачный лучик света, а ведь и не знал раньше про свет, и про то, что кроме родного племени червей и прочих земляных жителей, есть в мире еще многое другое, и какой он огромный, чудовищный, этот мир. А Рош, ох, до чего же длинный, ушел высоко от земли, от круглой Земли в черноту, звеняще-неслышную... Там было просторно, широко, и тишина таяла, как звук от лопнувших струн. Сверкающая темнотой гигантская чаша втянула его внутрь, он стал ее частицей, и непонятное ему пригрезилось... Никогда, ни до, ни после, такого с ним не случалось, да и вообще он понятия раньше не имел, как это - грезить, думать, что это -мысли, память... Межгалактический корабль планетарной системы Лавс, имеющий форму опрокинутой чаши, проплывал над серовато-голубой звездой. Вдруг еле заметная вспышка скользнула по обшивке. Никаких внешних изменений она не вызвала, приборы внутри ничего не зафиксировали. Все было по-прежнему. Биотропный робот большого отсека работал в нормальном режиме, лишь тринадцать сегментарных глаз улавливателя чуть заискрились и стали осмысленнее, будто в них вселился некто...

Молодой лваг ничего необычного не ощутил. Он откинулся на спинку овального дрена, и информация пошла в силовой экран.

- Планета Хэва, местное название "Земля". Знакомое словечко. Еще в арсубе учили на уроках планетарной истории... - Он улыбнулся золотинками внутри круглых глаз. - На Хэве впервые побывали наши далекие вэбы полтора триадора лет назад... - Золотинки истаяли в пропасти его зрачков.

- Ты прав, Уэндр, - отозвались из глубины силового экрана. - Когда ты учился в арсубе, я уже готовился к первому своему полету. Да, Уэндр, так вот. Полет был не на Хэву, но я знал из программы ее историю. Увлекался, бредил Хэвой. Какое  притягательное странное слово: "Земля".

 - Длюмк, ты все о ней знаешь? — спросил Уэндр. - И про панцирных? Расскажи-ка.

- Конечно. Когда наши вэбы высадились на ней из-за поломки межгля (несовершенные конструкции межпланетных кораблей тех времен долгих перелетов не выдерживали), - Хэва была сплошь покрыта кристаллами. Ничего, кроме слоя холодных кристаллов и примитивных панцирных скэков огромных размеров, которые мощными когтями расцарапывали кристаллы в поисках питательной плесени. Под кристаллами внутри всегда была густая мохнатая плесень. Вэбы, закончив ремонт, улетели, не удосужившись очистить лучевое пятно на месте посадки межгля, хотя в уставе о соблюдении звездной экологии есть известный тебе пункт. Все лваги знают. В любом случае, даже если планета мертва... Когда вэбы вернулись домой - а времени прошло уже порядком - и был просвечен отчет, поднялась шумиха из-за истории с Землей. Да, бум был ого-го! Снарядили проверочный межгль. Время текло. У них на Хэве, ну на Земле, там ведь другие пространственно-временные рамки, и система биополей не та. Изменилось все: флора, фауна, законы природы. Вот тогда это и произошло... Контрольная команда вэбов застала Землю в газовом мареве над жидкостью и островками тверди, где бродили, летали и плавали чудовищные существа с зачатками разума, гигантские растения тянулись ввысь... Поскольку все это было вызвано инородным для Хэвы вторжением, то ни к чему хорошему, конечно, привести не могло. Но исправить положение было невозможно. Установили наблюдение извне. Существа совершенствовались, поразительно менялись внешне. Но в самой их природе проявлялась и все более активировалась агрессивность. Она была спровоцирована тем самым пятном от межгля, которое внедрилось в сонное существование Хэвы, изменив экологию и биоэнергию планеты. Венцом мутационного развития фауны были хвены - "люди, человек" на местном наречии. Лидирующие, самые агрессивные существа. Они принялись разрушать все: флору, фауну, самих себя. Инстинкт уничтожения заложен в самой их сущности и управляет их историей, а теперь и историей развития планеты, которая доживает сейчас последние, может быть, временные отрезки.

Лицо Длюмка заискрилось, по губам пробежали блики. Погасив силовое поле экрана, он вплыл в отсек ОФ-11 и сел в зависший овальный дрен напротив Уэндра.

- Земные лидеры, люди, далеки от совершенства, - продолжал Уэндр. - Физически они похожи на карикатурное изображение лвага. Почему они отлились в такую форму? Неужто опять виной межгль вэбов?

Длюмк качнулся на дрене, как в гамаке, сказал:

- На замороженной, покрытой кристаллами Земле были миражи, вот что удивительно! В атмосфере остался оттиск вэбов, который разрастался, множился, искажался, витал... Не знаю, сыграло ли это роль...

- А я бы хотел привезти домой какое-нибудь галактическое животное. Например, человека, - улыбчиво сказал Уэндр. — Как бы это сделать?

Бывший боцман Степан Матросов с тех пор, как началась экологическая катастрофа и пересохли водные бассейны планеты, существовал на нищенское пособие, как, впрочем, и все его товарищи. С утра он поднимался с жесткой койки "Морского общежития" и спешил на биржу труда. В киоске возле метро покупал дешевую газетенку "Ночной листок", в котором печатались сводки происшествий и прогноз погоды. Происшествия были стандартные: убийства, грабежи, без вести пропавшие (таких сообщений было очень много, и Степан удивлялся, почему сам-то он до сих пор не пропал), транспортные катастрофы. Да и о погоде сообщалось одно и то же: без перемен, что вызвано "парниковым эффектом".

В этот день ему с утра везло - в метро досталось свободное место. Сквозь стеклянный купол подземки тускло серела выгнутая глубина неба, по которому незаметно полз солнечный помидор, напоминающий пасхальное яйцо. Реклама того, чего давно уже нет - ни яиц, ни помидоров не видали даже прадед и прабабка Степана, а что уж говорить о нормальном солнце, которое изображают в рекламных проспектах... К чему такая реклама?

Плюхнувшись в мягкое изопреновое кресло, он расслабился, прикрыл глаза и задремал. Мягкие волны шелестяще окутали его мозг, тело, запутали мысли, и все доселе виденное и слышанное с тихим плеском покатило его, как камушек, как раковину... А может, как маленькую морскую звезду... Отставной боцман погружался на дно ненужной сейчас информации, в убаюканном сознании всплывали причудливые образы, тихо проплыл обрывок старой газеты, теряя размокшие строки: "Армия - это наши основные интеллектуальные и материальные вложения. По численности она огромна — самая большая в мире. Такой размах ни одному государству не снился. Неимоверными усилиями наша армия оснащена. Но для того, чтобы она выполняла свои задачи, нужен и соответствующий контингент. А откуда же ему взяться, если по интеллектуальному развитию мы находимся на сорок третьем месте в мире? Наша молодежь запущена в результате того, что страна... "

- Да, наша военная диктатура охо-хо! -сказал лихо шагающий по пенным барашкам червяк в футболке с надписью: "Меня зовут Рош". Червяк был молод, жизнерадостен, приплясывал на ходу, гибко раскачиваясь. Потом Степан увидел солдата, убитого на ученьях, детские рисунки, где был изображен дождик, картинки опали с осеннего клена... Вместо кленовых листьев - рисунки с дождем...

Они выстроились в карточный домик, только очень большой, похожий на здание не то госбезопасности, не то федеральной разведки, и полковник в штатском предложил "престижную работенку":

- Тут у нас, понимаете ли, перенаселение, демографическим взрывом попахивает весьма ощутимо, товарищ Матросов. В наши спецгруппы требуется пополнение, люди нужны крепкие, выносливые и без комплексов, вроде вас. Зарплата хорошая. Работа не сложная: лишнюю часть населения оперативно убираем в электромясорубный блок. Делаем это, повторяю, оперативно и без лишнего шума. А полученную продукцию - колбасно-сосисочные изделия - в пищеблоки доставляют сами роботы. Учтите, работа строго секретная, так что подпишите документ о неразглашении....

"Так вот куда люди деваются", - подумал Матросов, отер со лба холодный пот и... проснулся.

В вагоне никого, кроме него, уже не было. Погас свет. Мелькнула незнакомая станция. Кажется, он проспал свою остановку!

Степан вскочил и ринулся к дверям. Вышел на какой-то станции. Поезд бухнул дверями и уехал...

Матросов удивленно озирался. Станция была без названия, без переходов на другие линии, и даже в обратную сторону поезда не шли - рельсы были разобраны. Допотопные облупленные стены, низкие своды, под полуистлевшей табличкой с надписью "дежурный" - пыльный телефон сталинской эпохи. Степан тряхнул головой, стал щипать себя, и понял, что все это — явь. Заметался, натолкнулся на каменные ступени выхода в город, потом оказался на эскалаторе... Наверху, между эскалатором и дверями, валялся порыжелый скелет собаки. Двери подгнили и обвалились, в проеме виднелся черный в трещинах асфальт, руины в темноте... Степан постоял у входа, тронул носком ботинка скелет, который тут же рассыпался. Зажмурившись, Степан шагнул в город, споткнулся о выбоину, вздохнул... Резко ожгло легкие, судорога скрутила кишки, Матросов, теряя сознание, повалился вбок...

Упругие световые пучки держали его на весу. В полубессознательном состоянии Степан ощутил, как тело его пронзали тонкие упругие лучики, отчего внутри, в самой его глубине забегали мурашки. Потом все ощущения погасли, будто выключенный экран.

Очнувшись, обнаружил, что завис в ярком выпуклом пространстве, пустом, если не считать переливы непонятных сияний. Дышалось легко, но Степану показалось, что это не воздух, а нечто совершенно иное. Что?

И тут он увидел их. Они висели в пространстве на ажурных, тонких как паутина, овальных креслах. Их одежда ниспадала с голов, разделяясь на плечах наподобие прядей длинных густых волос, и свободно облегала тело. Она, видимо, не имела веса...

В мозгу Степана вдруг возникли непривычные доселе, а теперь такие понятные, естественные словесные образы — не слова, а именно образы понятий, имеющие форму пульсирующих вспышек и разноцветно мигающих точек. Мгновенно он ощутил объемную информацию: эти лваги спасли его, когда их робот обнаружил труп в узле сворачивания временного и пространственного поля. Такое произошло из-за нарушения хвенами (людьми) экологического равновесия. Степан был перемещен на межгль и восстановлен в несколько измененном, адаптированном виде. Это пришлось сделать, чтобы пришелец с Хэвы (Земли) смог существовать в новой для него среде.

Корабль лвагов проходил между Землей и Солнцем, когда на силовом экране запульсировал сигнал опасности. Роботы всех отсеков выключили ротропы и включили ромцеры на полные смещения. Длюмк и Уэндр ринулись в отсек ротропных узлов. Степан глянул на овальные экраны и увидел космическую глубь, пламенный шар Солнца, и родную Землю - Землю, которая вдруг стала багроветь и выгибаться! И тут межгль дернулся, круто рванул в бок...

Морсорош ходко ввинчивался в землю. Почва мягко скользила по длинному мягкому телу, приятно щекотала, пахла влажной душной долготой. Поглощенный движением и воспоминаниями, Рош не замечал ни кротовых коридоров, ни личинок медведки, ни ступенчатого червя Бори. Остроугольный сморщенный Бори хищно притаился на пути Морсороша, готовясь обвиться петлей вокруг будущей жертвы. Когда-то он имел человечье обличье и даже занимал руководящую должность. Незаметно как-то превратился в ступенчатого червя и переселился в почву. Уход из жизни людской произошел для окружающих тихо и неназойливо, место его занял другой ступенчатый, в конторе их было много...

А Морсорош, весь в мечтах об ином пространстве, куда однажды на звенящие мгновенья заброшен был странной силой, и о тающей тиши Звезд, двигался прямо навстречу гибели... Он не заметил, как земля вокруг вскипела, вспенилась и разом выплеснулась в ту самую безмерную высь, о которой он только что думал...

Блуждающую звезду Мирэ столкнул с "трассы" силовой всплеск. Она, крутясь, меняла траекторию движения, когда на поверхность плюхнулся шмоток плазмы. Плазма пузырилась и дымилась в густом ворсе цветущих и зреющих трав. И тут же травы никли и обугливались...

...Потом к Морсорошу вернулось сознание. Его чувства начали распачковываться. Он ощущал себя Рошем, и чашеобразным межглем из биосветовых зротонов, и двумя лвагами, а также человеком, осколком астероида, космической пылью, горсткой земного пепла... Он понял, что все это спеклось в единый плазменный комок, и теперь все это - он, Рош...

Однажды он неловко, по-медузьи, переполз на поросший новой травкой участок. "Я передвигаюсь... Передвигаюсь! Живу!.. " - пронеслось в пульсирующих клетках, промерцало внутри. Вспышки радости дали силу. Двинулся дальше, в цветочные дебри. Кругом кишели примитивные многоножки в панцирях. Появление Роша не вызвало у них беспокойства. Многоножки с челюстями на задней части панциря вяло пережевывали зеленую массу. Рош некоторое время рассматривал их, потом двинулся к  полусъеденному цветку внизу...

Было очень тепло, легко дышалось, растительность оказалась вкусная, сочная...

Вскоре Рош стал обрастать панцирем и коротенькими ножками. Ему было хорошо...

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТЕ ДНИ

 

ШАЛЬНАЯ ЗОНА

1

Утром нас приняли в октябрята. Торжественно и неинтересно. На линейке рослые пионерки со скучными лицами под барабанную трескотню прикололи к нашим формам звездочки.

После уроков мы с Машкой Мотиной подрались из-за пластинки, которую нашли в сугробе. Плоский черный диск, поцарапанный, странный, чуть кривой, с надписью на грязно-белом кружке в середке: "Гамлет", и еще чего-то там понаписано... Обе мы ее увидели одновременно, и обеим вдруг приспичило схватить ее, и как-то так получилось, что мы друг дружку пинаем, орем, дубасим, стервенея, царапаемся, кусаемся... Потом Машка с разбитым носом сидела на снегу и ревела, а я убежала в соседний двор.

Снег, до боли в глазах яркий, мелко бугрился на газоне, деревья зло корячились в холодном солнечном пространстве. Я расстегнула портфель и стала запихивать туда тусклую пластинку. Из-под ног выпорхнула синица, резко взлетела, пронеслась, рассекая воздух, над фотомастерской - облупленной одноэтажкой. Там на крыше сидел, свесив ноги, Савка-Сопля из шестого подъезда. Увидел меня, спрыгнул, пошел навстречу. "Сейчас треснет по балде", поняла я и приготовилась драться. Савка всегда, почему-то, цеплялся ко мне.

Шагах в пяти от меня он вдруг остановился, шмыгнул носом, слизнул прозрачную, посверкивающую на солнце соплю над губой и крикнул, как будто я глухая:

- Беги домой, твоя мама померла...

С Савкой мы летом стырили булку из ларька...

2

Кряжистый краснолицый мужчина притушил о ствол липы "бычок" и сказал:

- Да у нас вся страна сидела. Тюрьмы, лагеря, знаешь сколько их?

- Зона, - отозвался другой.

"Зона", подумала я и сразу вспомнила фильм "Сталкер". Там тоже зона, другая. А еще есть шальная зона - это когда деревья и птицы дуреют от талого снега. Разные есть зоны. Вот тот заезженный любимый мой "Гамлет" из сугроба, из зоны...

Я швырнула портфель на скамейку, прислонилась к дереву и стала думать о Гамлете. Он был высокий, немножко лысый, с удлиненным аристократическим лицом и толстыми губами. Он очень худой, ладони его большие, а пальцы длинные. Гамлет улыбнулся, взял меня за руку, мы оказались за столиком в каком-то прокуренном зале, и он сказал:

-Ты что, оглохла? - сказал Савка-Сопля и ткнул меня локтем в бок. С сигаретиной в уголке рта, небрежно прислонясь к скамейке, Сопля стал глядеть куда-то мимо и говорить:

- Ты чего не в школе, с уроков смылась?

- А где твои сопли? - злясь, спросила я.

Нигде нет спасенья, даже в чужом дворе. Хочу одиночества!

- А ты читала "Синюю птицу"? - печально спросил Савка.

- Я ела паштет из Синей птицы! - крикнула я, схватила портфель и убежала.

В тот день нас принимали в пионеры. Скучно, торжественно, под барабанный бой комсомольцы повязали нам на шеи красные галстуки, мы хором произнесли клятву...

3

Задыхаюсь, сердце где-то в горле уже колотится, ноги бегут только по инерции, он догнал меня между четырнадцатым и пятнадцатым этажом, вжал в стенку возле мусоропровода, прижался губами к моим губам... Савка, вовсе на Гамлета не похожий, густо кучерявый, с шершавыми щеками, уже без соплей. Он пах табаком и вином.

«Теперь пора ночного колдовства.

Скрипят гроба и дышит ад заразой.

Сейчас я мог бы пить живую кровь

И на дела способен, от которых

Отпряну днем...»

Своей лучшей подруге, Машке Мотиной, я рассказала по телефону, что целовалась. Это было в тот день, когда я отказалась вступать в комсомол.

4

Сбежала вниз по лестнице, на ходу застегивая куртку, выскочила во двор и сразу вляпалась в грязь. Этот промышленный район, где живу после детства, так непохож на наш большой двор с липами и акациями возле скамеек, с персидской сиренью на газонах перед подъездами (в те давнишние бесконечные дни и годы двор для нас был целым районом, и школьный двор, где мы с Машкой подрались, и чужой тоже...) и серой казармообразной школой через дорогу. Десять лет назад... Эпоха... Сейчас, спеша на работу в мерзкую газетенку, где батрачу после вуза, с осадком горечи в душе смотрю на липы и скамейки, похожие, но не те; на автобус, такой же замызганный... Не то... С утра все валится из рук: пролила чай на светлую юбку, пришлось переодеться, и вот опаздываю...

Чертыхаясь, двинула через газон прямиком, сокращая путь. Больно царапнуло ногу - ветка, куст.

Ну если уж начнет не везти, так и будет — порвала чулок...

Втискиваясь в автобус, перебираю свои беды. Вот, думаю о себе, выискалась отчаянная, "мл. корр. " позволяет себе писать проблемную статью, да не нужны газете проблемы,  ей кроссворды да гладенькие репортажи нужны, мини-очерки об умельцах, интервью с известными людьми, чего-нибудь популярненького подавай... А проблемы - ни-ни, не ковыряй... Ну и мурыжат мой материал, переносят без конца, вот зачем, де, это писать, о замордованных жизнью матерях, о своеобразной нашей социальной системе, превратившей женскую часть населения во что-то непонятное, вот зачем в этом копаться...

Залежалась статья. Что ж, поделом, как говорится, на публикацию рассчитывать можно ли? Однажды кто-то брякнул что-то о новом журнале. Разузнала про журнал подробнее, потом забросила статью туда, заранее не надеясь, а так, для очистки совести и с тайной злостью. "Без зверства, сердце! Что бы ни случилось... "

Главредом там был писатель — его имя мне было известно, читала как-то небольшой его рассказ в молодежной газете и врез о нем самом — что автор молод, талантлив, долго не печатался, не мог пробиться на страницы прессы, и все такое... Рассказ мне до сих пор помнится, отточенный и наполненный горечью...

Выскакиваю на остановке. Чулок совсем поехал, в редакции зашью...

5

В обед, дождавшись, когда все ушли, шарила в столе — искала нитки с воткнутой иголкой. Вот пропасть, найдешь тут среди конвертов, клея, маникюрных пилочек, тьфу...

Зазвонил телефон. Нехотя взяла трубку. Чего звонят в обед, не понимают, что ли, нет же никого...

Незнакомый мужской голос отрекомендовался главным редактором нового журнала, сообщил, что статью мою прочел лично, считает интересной и нужной, будет готовить к печати, но есть правка, которую стоить обсудить вместе.

- Могли бы вы подъехать? Когда? - деловито спросил.

Взмокла, заколотило в висках. Сдавленно выжала, что да, сейчас, в течение часа.

Мой материал - в журнал?..

Неслась, не чуя ног, летела через месиво талого снега, разбухшую глину, через лужи с радужными бензинными разводами, не стала ждать автобус, рванула через дорогу ловить такси - машина резко тормознула, таксист ругнулся к буркнул:

- Шальная, под колеса-то соваться зачем?

Шоссе, ставшее вдруг слишком контрастным, яростно резким, мчалось навстречу, грязные брызги разбегались по ветровому стеклу...

Дом журналистов, где он назначил мне встречу, предложив заодно перекусить вместе... Не прошло и сорока минут, а я уже здесь, взлохмаченная и пылающая, с рваным чулком (ой, ведь не зашила!), в наброшенной кое-как куртке (ну и вид)! Ворвалась в фойе и растерянно остановилась, полезла в сумку за расческой, все разроняла, подобрала, запихнула назад, оглянулась... Навстречу шел с широкой улыбкой высокий худощавый парень, немножко лысый, с удлиненным аристократическим лицом... Мой Гамлет, тот самый, из "зоны" сугробной пластинки, из шальной моей выдумки, Гамлет подошел и протянул мне большую ладонь с длинными пальцами.

- Ну, привет. А ты ничуть не изменилась, - произнес Гамлет.

- Так это ты... Главред журнала... - ошарашено сказала я Савке-Сопле.

- Ну, как видишь. Помнишь, у Шекспира: «Разлажен жизни ход, и в этот ад закинут я, чтоб все пошло на лад!»

 Он схватил меня за руку и потащил в прокуренный зал за маленький столик в углу.

 

ПОМ И ПИАНИНО

"ТЕЛЕТАЙПОГРАММА" - напечатала она в левом углу и потянула за рычажок.

Пишущая машинка взвизгнула, как кошка, которой прищемили хвост. Зоя поморщилась. Сколько уж работает на этой машинке, а все не может привыкнуть к ее скрипу.

И снова застучала: ГЛАВВОЛГОВЯТСКСТРОЙ ТОВ... "

Она любовалась своими длинными ловкими пальцами, которые порхали над клавишами и казались бамбуковым веером. В детстве был у нее такой веер, японский. Их раньше на каждом углу продавали... В детстве она занималась музыкой, мечтала стать великой пианисткой. Да и сейчас иногда мечтает, хотя музыку давно уже забросила. Давно... Она не садилась за пианино с того самого дня, как вылетела из музыкальной школы. Вообще-то, слуха у нее никогда не было - усердием брала, зубрежкой. А тут и зубрежка не помогла. Провалилась на экзаменах, не повезло на переэкзаменовке. Она не играла, а "барабанила", как сказал педагог. И при этом еще воображала себя великой пианисткой...

Зоя печатает. Рычажки длинно взлетают и блестят, сериями, как расчесываемые волосы. А Зое вспоминается дом.

Она ушла из девятого класса, и с тех пор вот работает здесь. После работы спешит домой и тщательно протирает тряпочкой пианино, вся комната пропитывается запахом полироли. Ей кажется, что пианино ластится к ней, радостно блестит своей гладкой поверхностью, своим смуглым телом, что оно все понимает, чувствует, только сказать не может. Чтобы поговорить с ним по душам, надо ведь открыть крышку, дотронуться до клавиш. Ударить по клавишам!.. Нет, нельзя. Ему будет больно. Она привыкла к грубой машинке, она "барабанит".

"ВВИДУ НЕПОСТАВКИ БАЛОК СОКРАТИТЬ ПЛАН РАБОТ"... - отщелкивает машинка.

У этой машинки скверный характер. Она - ехидная девчонка. Иногда она начинает "скакать": в середине слова вдруг сделает интервал, а станешь впечатывать в него нужную букву, ни за что не попадешь точно обязательно соседнюю букву зацепишь. Такая это особа. Вздорная. Резкая. Ну и характер! А вот Зоино пианино - добродушный парень. Правда, растяпа. Славный нескладный растяпа. Нескладеха он...

Зазвякал отрывисто телефон. Междугородний! Зоя тянется к столику в углу, снимает трубку. Неизвестный женский голос еле слышен.

- Але, але! - кричит Зоя.

И видит появившегося в дверях Акулина, щупленького, длинноголового, с темным, как у грека, лицом.

- Междугородний, - говорит ему Зоя.

- Главзапстрой? - спрашивает Акулин, подходит, хватает трубку. - Да! Да!..

Почему он Акулин? - думает Зоя. - Неужели на Руси водились акулы? А может, его корни не русские вовсе, тогда почему фамилия звучит по-русски? А вообще, зубы у него как у акулы, особенно когда скалится...

"... ПУСКОВОЙ КОМПЛЕКС ВВОДУ ЭКСПЛУАТАЦИЮ... " - отстукивает она на машинке.

- Тихо, - бросает ей Акулин и кричит в трубку: — Подвесных потолков у них нет! Вы слышите? Нет потолков! Да? Что? Ну и получат по заду от начальства! Что? А?

Узенькие плечики Акулина взлетают вверх, на темном пиджаке - перхоть. Сколько Акулину? Тридцать восемь, недавно день рожденья всем отделом отмечали: пожали руку, выпили...

- А? Вы слышите? Вы что бросаете трубку, черт возьми! Где Айрапетян, дайте мне Айрапетяна!

Зоя выдвигает ящик стола, ищет. А, вот: толстая пачка со списком фамилий на толстом листе. Для ознакомления членов коллегии. Отнести в "Группу почты", пока треплется. Хорошо, передышка, устала сидеть.

Выскакивает в коридор. Квадратная кишка, тоннель с дверями, безумная куча дверей с цифрами и буквами. "Заместитель министра" и фамилия, и опять — "Заместитель министра" и фамилия, и так восемь раз. "Министр" - большая, обитая кожей, с особенно массивной витой ручкой. Осталось пробежать еще пол коридора.

Вдруг "кожаная" дверь распахивается, стремительно выходит молодой человек. Это помощник министра. Зоя не раз приносила ему письма на переадресовку. Невысокий, складный, подвижный. Костюм темно-стальной с отблеском. Самоуверенный донельзя, но это видимость. Он просто очень занят.

Зоя прибавляет шагу. "Интересно, кто быстрей добежит до "Почты"? — думает она.

На письмах, которые Зоя приносила ему, он ставил: "пом", и роспись с завитушками. В детстве и она так расписывалась. В школе... "Пом" — это сокращенно "помощник". Пом догоняет ее, боком проскальзывает между ее плечом и стеной, говорит робко:

- Здравствуйте.

Они почти одного роста. Они похожи на одноклассников.

- Здрасте, - бубнит себе под нос Зоя. "Эх, обогнал все-таки".

И, как всегда при встрече с ним, ей показалось, что Пом похож на кого-то очень знакомого, очень милого. Такая знакомая, с отблеском, спина!

Да ведь Пом похож на ее пианино! Честное слово, похож! Вылитое пианино!

А характер у них разный. Пианино, будь оно человеком, было бы длинным флегматичным парнем, немного разболтанным и добродушным. Хотя Пом тоже добрый, наверно.Только Пом темпераментный, порывистый. А вообще-то, оба они еще мальчишки: и Пом, и ее пианино.

Когда Зоя приносила ему "переадресовку", Пом снимал трубку, резко крутил диск, не доводя до конца. Потом с досадой нажимал на рычажки - наверно, слышно было плохо. Волновался. Снова набирал номер. И быстро говорил в трубку:

- Здравствуйте, Вера Михална. Тут письмо принесли от Николаева, что с ним делать?

И Зоя вспоминала свое пианино, как оно радостно блестит навстречу ей, когда она приходит домой. Его огромное, полированное темное тело. Пианино смуглое, как Пом. И еще она вспомнила запах полироли, милый, родной запах... Ей вдруг стало радостно. Пианино... Буратино... Мальвина... Зоя-Мальвина, Пом-Пианино-Пиноккио...

Почему-то Зоя часто сталкивалась с ним в коридоре. Как ни пойдет, обязательно - он... Когда она идет мимо этой двери, Пом выскакивает из кабинета министра и стремительно шагает вглубь коридора, обгоняя ее. Мельком Зоя видит его лицо: сосредоточенность и еще другое, непонятное ей выражение... И в голову ей приходит странная мысль - что Пом, быть может, заточен в ее пианино, как Буратино - в полено, но что в рабочее время Пом перемещается из пианино в кабинет. Глупость, конечно, но все-таки почему они вечно встречаются в коридоре, и он всегда с ней здоровается, и куда он так спешит?

Зоя шла быстро, миновала "Группу почты", куда должна была отдать "Ознакомление".

Она не бежала и не шла, она проваливалась вглубь коридора, как в колодец, вслед за стремительной, окруженной отблесками, стальной фигуркой Пома. Ее тащило, как в шторм за волной, ее волокло за ним...

Пом дошел до конца коридора и скрылся за дверью с маленьким цифровым замком. "Наверно, секретная комната с какой-нибудь правительственной связью... ", подумала Зоя, проскакивая мимо и притормаживая уже у коридорного проема. Там курила Вероника из экспедиторского отдела, в унылом сером свитере и затасканных брюках. Она молча протянула Зое сигарету и процедила:

- Видала, Пом помчался в спецтуалет министра, чтоб не обделаться в кабинете. Двадцать семь годочков, а уже несварением страдает, потому что завтракает в спецбуфете наверху в ихнем там, для кабинета министра по пропускам, у них рабочий день, вишь ли, там начинается, значит, со стопки коньячка да с икорки с балычком и сервелатом, и от этого у них гастрит, ишиас и сплошной унитаз марки "голубой цветок" с биде. А наш обожаемый Пом - сынок министра, карьеру делает, а наши дуры за лишний казенный четвертак "материальной помощи" под старых хрычей стелятся от нищеты и безысходности...

Вероника стряхнула на пол сигарету и продолжала бессвязно бубнить о Поме, упоминая анатомические детали и факты биографии молодого человека и людей его круга.

Словно вдруг крапивой по лицу - ожгло Зою, едва она осознала смысл вялой Вероникиной болтовни. Щеки, пылая, горели, губы пересохли и зачесались, резало глаза. С трудом сглотнув слюну, Зоя повернулась и побрела по коридору, разминая в ладони сигарету. Вероника что-то безучастно бормотала за спиной, шагая в свой экспедиторский отдел. Зоя яростно жалела, что коридор только один и никуда не свернешь от проклятой Вероники сзади и от двери с номерным замком, из которой того гляди появится и обгонит их Пом... Голова ее шла кругом, волосы взмокли и прилипли ко лбу, все сместилось в сознании. Карусель лиц и звуков, разламываясь, как сигарета в ладони, уходила куда-то вбок... Длинноволосая девушка из "Группы почты" с худым пудреным лицом... Чей-то голос:

- Эта работа меня доконала, свихнуться можно...

По-гречески темный Акулин, кричащий в телефон:

- А? Что? Ну и получат по заду от начальства!..

Пом-пианино с откинутой крышкой и клавишами на спине... Голубой цветок... Зловредная машинка начесывает свои синие, как у Мальвины, волосы... И среди всего этого хаоса она, Зоя, барабанит по серым кнопистым клавишам машинки, не обращая никакого внимания на "скачущие" буквы, она, Зоя - великая пианистка: "ПУСКОВОЙ КОМПЛЕКС УТВЕРЖДЕНИЯ ДОЛЖЕН БЫТЬ СОГЛАСОВАН СОВАН СОВАН... "; ее длинные ловкие пальцы порхают в воздухе, превращаясь в японский веер.

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

И ТЕ, И ЭТИ

 

 

БРЕД ДЯДЮШКИ РЕДЖЕПА.

АБСУРД

экспресс-роман

Это был бредовый сон с продолжениями, снившийся дяде Реджепу еженощно. Сон имел заголовок: "Абсурд", и делился на главы.

Реджеп, к сведению непосвященных, делал деньги на незаконном бизнесе, связанным с перепродажей красной ртути - стратегического сырья для ядерного топлива. Для боеголовок.

Не то, чтобы он сам, лично, занимался этим бизнесом. Отнюдь нет. Он был "мозговым центром", "боссом", "шефом", "бугром" и т. д. А для виду творил дела вовсе уж безобидные и даже порой абсурдные. Зачем-то покупал стройматериалы, иногда поторговывал не рынке фруктами, причем себе в убыток, в общем, чудил. Это была надежная маскировка. Слыл он безобидным, но весьма богатым и влиятельным чудаком. Пользовался уважением земляков.

Но не прост был дядя Реджеп. И сны видел непростые, очень заковыристые видел сны. Не то, чтобы совсем уж непонятные - все было предельно ясно, но все из чужой, неизвестной Реджепу и очень далекой жизни. Из жизни, которой он не знал и знать не желал.

Может, в этом что-то было?..

"Бред... бред... бред... ", шелестели чинары и тополя.

"Абсурд, о Аллах, абсурд... ", звучало в ветвях персикового дерева. И не единого ветерка, а дядя Реджеп вытирал вспотевшую лысину большим клетчатым платком и устало вздыхал. Сны утомляли...

(от автора)

***

"... и любящие вкусят от плодов его... "

В жарких ветвях тополя прошелестело:

- Вот видишь, к слову о бессмертии. Астральное тело, то бишь биополе, наша биогенная оболочка, она ведь существует после смерти тела и его распада только у высокоинтеллектуальных особей - не важно, человеком ли создал его всевышний, животным ли. Интеллект, то бишь наша биоэнергия... Да... У примитивов поле слабое, распадается вскоре после гибели тела. Они смертны. А мы с тобой пока живем...

- Мяу, - тихо откликнулись с верхней ветки.

- Жаль только, ветром носит. Куда это нас сейчас? У-у, Средняя Азия... Может, это и есть свобода... А ведь они нас не видят...

- Мур-мур-р... - отозвались сверху.

- Интеллект - это прежде всего доброта, милосердие... Ну надо же, в каком дерьме мы жили, прямо средние века, только похуже...

Налетевший ветер унес клок тополиного пуха и шелест. На тополе теперь застрял грязный газетный обрывок, пару раз слабо качнулся и затих...

"... заместитель министра внутренних дел СССР генерал-лейтенант внутренней службы Н. Демидов криминогенную обстановку в стране охарактеризовал как вспышку насилия, жестокости и наглости преступников. Практически по всем разновидностям преступлений за четыре месяца этого года по сравнению с тем же периодом прошлого года отмечен значительный рост особо тяжких преступлений... Преступность не только все более нагло теснит наше общее жизненное пространство, но и - что вызывает особую тревогу - "молодеет". Несовершеннолетними за названный период совершено более 58 000 преступлений - прирост 22%... Треть выявленных лиц, занимающихся рэкетом, составляют подростки.

Причин такого положения несколько: социально—экономического, воспитательного, общественно—политического характера...

("Красная Звезда")

"Хлоп! Выстрелили где-то. И опять - хлоп! Взвыла милицейская сирена. "Нива" быстро съехала в кусты. И снова нависла сонная знойная тишь над дорогой. Но не надолго. Минут пять спустя лихо промчались друг за другом две черные "Волги", яростно быстрые, как борзые. Клубы пыли взвились вверх. "Нива" развернулась и прямо по полю заспешила в бок, уехала.

Две черные машины разделились на кольце, разъехались в разные стороны.

Худощавый мужчина в левом авто сунул руку в карман светлых брюк, достал пистолет, снял с предохранителя.

- Стрелять в крайнем случае, - глухо произнес и спрятал оружие в карман спортивной куртки.

На повороте голосовала худенькая девушка с большой сумкой через плечо. Вдруг девушка метнулась на дорогу, нелепо взмахивая руками... " - так это сперва начиналось. Я училась в девятом. А он - студент. На дискотеке познакомились, мы туда с подружкой по выходным ходили. Он меня на танец пригласил. Высокий такой, в свитере, глаза серые. Мы танцевали как заведенные. Я и про подружку забыла. Он о себе рассказывал, я - о себе, ничего не слышно, в ушах - грохот музыки, голова как карусель, запах сигарет, танцует он здорово, мы сразу влюбились друг в друга. Потом мы слиняли оттуда, целовались как шальные, с ним отлично так было, он не поверил, что я школьница, и я соврала, будто работаю официанткой. И мы пошли ко мне. Я одна жила, в квартире сестры — она в то время была в загранке... Колька — в архитектурном на первом курсе учился. Колька Холодков. Он потом в армию загремел, у меня к тому времени адрес сменился, мы потеряли друг друга. Похоже, он меня не искал, а мне поэтому гордость не позволяла... Я была уже будь здоровчик, старше своих пятнадцати смотрелась, уже красилась, мальчики у меня были, так что не стала я по нему сохнуть... Через десять лет, когда мы встретились и не узнали друг друга, встретились как чужие, я изменилась... А тогда, в девятом, я каждый день, вернее, почти каждую ночь писала детектив — наивный, по-детски нелепый, но все же кое-что предугадала. Через неделю после той дискотеки я переделала начало и дописала главу: "Человек в машине глухо произнес:

- Стрелять в крайнем случае.

И спрятал оружие в карман спортивной куртки.

На повороте голосовала худенькая девушка с большой сумкой через плечо. Вдруг девушка метнулась на дорогу, нелепо взмахивая руками... "

Не думала, что сама себе напророчу. А дальше так: "... сумка соскользнула с плеча и плюхнулась в пыль.

- Ах ты, ч-черт! - ругнулся парень за рулем и резко тормознул. - Что там за цирк, товарищ майор?

Девушка подняла сумку и бросилась к машине.

- Ой, подвезите, пожалуйста! - выпалила она.

Мужчина в спортивной куртке усмехнулся, кивнул напарнику:

- Ты смотри, Гена, опять эта журналисточка под ногами путается.

Девушка закинула сумку на заднее сиденье.

- Вот самоуверенность, - присвистнул Гена. - Журналистки, они все такие.

А собкор ведомственной московской газеты (кем являлась эта очень юная на вид особа), оглядев представителей власти, подумала: "Ба, да я их знаю. Опереточные они какие-то, не настоящие, вот опишешь все как есть в статье, и скажут: плохая выдумка. Жизнь очень похожа на дрянную оперетку. Не хватает только сейчас налета бандитов, и это будет, причем по-дурацки, как всегда бывает в жизни. Прошлый раз писала о краже стройматериалов, крали машинами, а не вагонами, как принято, потому что железнодорожники бастовали. Сейчас все периодически бастуют... "

Раздумья эти прервал майор. Он повернулся к девушке, неторопливо достал из нагрудного кармана темные очки, сказал:

- Не спешите, барышня... Ну и солнце, глаза болят... А вы, барышня, заберите-ка свои вещички. - Сквозь темные очки он недобро поглядел на сумку. - Мы на службе, а не на прогулке.

Девушка дернула бровями. Верхняя губа ее блестела. Она нервно провела ладошкой под носом, вытирая капельки пота. И быстро проговорила:

- Товарищ майор, а мы с вами уже знакомы. Правда, мельком, вы наверно и не помните. Я вас узнала сразу, и, вот честное слово, надеюсь взять у вас интервью. А вы меня пока подвезете. Я очень спешу...

Она влезла в машину и устроилась сзади рядом со своей сумкой.

- Ну уж извините!.. - ахнул за рулем Гена.

- Поехали, - кротко сказала девушка, широко улыбнулась и захлопнула дверцу. - Кажется, я хорошо закрыла.

Она поглядела в окно. Пыль, чахлая зелень, вдали старик в чалме привязывает ослика к стволу чинары, из-за поворота на полном ходу вынырнула синяя машина, в долю секунды промчалась мимо, чиркнув "Волгу" крылом...

- Это они! Стреляй по колесам! - гаркнул Гена.

- Без тебя знаю...

Сухо защелкали выстрелы. Машина, оседая, остановилась... "

Звонили, наверно, долго. Лежа, он снял трубку -- аппарат висел над постелью, там, где треугольником вздулись обои, отставшие от стены.  "... Как женщина... " — сонно подумал он.

Высокий женский голос в телефоне спросил:

- У вашего дружка сколько колес? Нам нужно три.

- Чего? - не понял он.

- Я говорю, ваш дружок на двух колесах или на трех?

Он опять взглянул на темный треугольник на стене, со злостью выдернул шнур телефона из розетки и, проваливаясь в сон, подумал: "Ага, "колеса" на блатном жаргоне - это наркотики, таблетки. А "дружок", видимо, наркоман..."

Теперь он летел в самолете, утонув в мягкой белизне кресла, играл откидным столиком и смотрел в кружок окна. Самолет снижался, земля была похожа на план города, начерченный тушью на белых обоях.

Ниже, ниже, что за дела?.. Вот и аэропорт. Но где дома, деревья, офисы? Чертеж какой-то... Это же... карта!.. Так... Мы садимся на карту!

Светлое поле, посадочная полоса, бумажная трава... Он вышел из самолета один. Маленькие офисы из бумаги... Да это макет! Макет города.

 "Черт, кто же должен тут меня встречать? Забыл фамилию... Как я его найду-то, я ж его в лицо не знаю, я не знаю их языка, названия гостиницы, адреса, мне все должны сказать..."

Он подошел к бумажному турникету и нагнулся, чтобы пролезть и ничего не поломать. "Какой дурак проектировал этот город? Где тут у них выход?.."  Остановился, растерянно озираясь. Вдали едва заметны небольшие проемы с нарисованными дверями и надписями над ними: "minet", "minet"... Так вот, значит, откуда это слово. Это же по ихнему "выход"! Как выйти, и кто меня, в конце концов, встречает? И что я делать должен... Должен продать велосипед "Дружок", жена расклеила объявления, но это еще тогда, до развода, вернее, до ухода, у Витьки уже другой велик, "Школьник", сам ему покупал, жене с сыном кооператив, двухкомнатную, солнечную, с двумя балконами, она не захотела здесь, ведь думал сам уйти и все оставить, а она - нет, и вот теперь в этом бумажном заграничном городке, в макете этом, где так хочется закрасить зеленью траву, турникет, ярко размалевать стены и двери (как на Витькиных старых рисунках), и замазать это нелепое слово вверху... " "Сколько колес у вашего ... " "Два. Где выход?... " "Потрясный пирог, он что, с хурмой?" "Да". "А где хурму добыла?" "Из моркови сделала". "Потрясно... "

Эти голоса жены и ее приятельниц разбудили его. Но, конечно, их здесь не было, как всегда, как все эти 323 дня, как этот почти что год, с тех пор как Лида собрала свои манатки... Витьку она еще раньше отправила к теще, на другой конец города.

Он вылез из-под одеяла, встал. Спросонья пошатывало. За окном лил дождь, и от этого так долго спал. Он потянулся к телефону — позвонить ей. Но не стал. Светлой снежинкой пролетела моль, вон, под тахту, туда... Он полез за ней на четвереньках, руки и колени увязли в пыли. Не поймал. Зато нашел пластмассового Витькиного индейца и белый карандаш "искусство". Из набора. У него еще другой набор был, "самоцвет", тот покупала Лида... В немытое окно били струи дождя. Он подошел к телефону, снял трубку и услышал тишину. Аппарат не работал. Шнур телефона валялся на полу. Олег воткнул вилку на конце шнура в розетку. В пластмассовый светлый квадрат... Стряхнул с себя пыль и стал мысленно "собирать" все свои дела на сегодня. Об уборке думать не хотелось - не любил, не привык, да и не очень-то умел. Раньше все делала Лида. После работы, если приходила раньше него. Да по субботам. Ему не нравилось, когда она начинала свою возню.

Олег включил магнитофон. Тяжелый рок с лязгом ворвался в тишину, он был сейчас под стать настроению и этому дождю за окном.

Олег не понимал, из-за чего они разбежались. Лидка стала психованная какая-то, да и ему все опротивело, заедались по пустякам, в день зарплаты она его просто изводила - а получал-то ведь всего каких-то пару сотен, может же он потратить что-то на себя, на встречу с друзьями, купить себе носки и фотобумагу в конце-концов... Лида из своих ста пятидесяти никак не могла накопить на пальто, всю зиму ходила в куртке, подаренной тещей, и от этого злилась. Ну и что, он же тоже в куртке, и ничего, не помер. Зато Витька - вот у него все: и одежда, и игрушки, лыжи, коньки, велосипед... Да и не в этом дело-то. Просто они с Лидой, видно, разные люди. Хотя раньше, первое время, так хорошо им было... Это когда еще Витька не родился. Да и потом тоже... И потом. Но не долго.

Он подумал про свой странный сон. Самолет, бумажный город... Ну и сон! Чепуха какая-то... Лето дождливое, безрадостное, не то что раньше, да хотя бы вот не так давно, когда - все вместе на тещиной даче, жарища, комары, ходил с Витькой купаться на омут, надувная лодка, ныряли, Витька радостно отфыркивался, мокрый, тощий, посмуглевший... Лида к ним присоединялась только в часы вечерних купаний. Весь день копалась в огороде, с тещей на пару. На заборе сохли старые перчатки, в которых женщины работали... А по вечерам вместе с Витькой босиком шлепали по горячей пыли, звеня ведрами, возле ржавой колонки ноги вязли в раскисшей глине, длинный тонконогий Витька вешал ведро на зазубрину ручки... Из-за забора улыбалась Лида с такими же, Витькиными, светлыми вихрами и облупленным розовым носом... Лидино худенькое личико, острые коленки с ямочками по бокам... "Худышка моя", подумал нежно, и вдруг разозлился: "кошка, дрянь". Он догадывался, что у нее кто-то есть.

Дважды нарывался по телефону на мужской голос. "Уже завела, успела. Дрянь костлявая... "

Он поднял из-под шкафа самодельную нунчаку, принялся крутить ее, перекидывая из ладони в ладонь - каратэ всегда успокаивало... "Всех бы их поубивал, этих ее, и самой бы врезал... "

    Потом смывал под душем пот, и на стеклянной полочке под зеркалом странно не хватало Лидкиной косметики. Не было привычного запаха ее кремов и духов...

Девки, которых приводил первое время, раздражали, все они делали не так, как привык и желал, одни капризничали, другие начинали "выставляться", выламываться, говорить пошлости или традиционно-нежные словечки, вульгарные в общем-то и нелепые, и даже чувство новизны тут не спасало. Не очень получалось, после было противно. Он их молча выпроваживал и распахивал настежь окна - продувал квартиру, выветривал приторный душок чужой пудры...

Теперь он шел, сырая улица влекла его к табачному ларьку, к газетному киоску и дальше, к остановке. В автобусе... В сторону Арбата? Или куда?... В автобусе пусто. Олег закурил... Когда вышел, толпа уже треснула, раскололась. Он ступил в трещину... Ну конечно, он на все это смотрел из автобуса, но не видел, задумавшись...

Сбоку громко спросили:

- Где милиция, есть у нас власти или нету?...

Вот тут Олег и увидел этих молодчиков в черных куртках со свастикой, пацанов и девчат.

Милиционер с рацией прошел мимо, невидяще глядя сквозь толпу. Устал, или просто не понял сбивчивых фраз подоспевшей старушки, шустрой такой бабули. Кивнул, поправил сбоку рацию, ушел. Отряд подростков прошагал через улицу, свернул в переулок. Олег пошел следом. Подростки двинули в рощу, там, между дохленькими липами с болячистыми листьями и хилыми березами ребята плюхнулись на траву. Курили, перебрасывались фразами. Подошла полуодетая девица с сумкой бутылок.

Олег остановился рядом с подростками.

- Ребята, вы чего это со свастикой, как фашисты? - спросил миролюбиво.

- Канай отсюда, дядя, - процедил темноволосый парень с острым кадыком.

- Чего клеишься? - встряла девица в куртке нараспах.

- Интересуюсь, — пожал плечом Олег. — А что, нельзя?

- А ты не фашист, чувак? - зыркнула на него безгрудая девчонка в грязной футболке и шортах. - Чего разбрехался. У нас же социальный фашизм, бюрократический. Сам подумай. А что, сталинские репрессии разве не фашизм? А все остальное? Фальшуга! Речи да отчеты в газетах, а мы рабы. Ни жратвы нормальной в магазинах, ни шмотья, ни медицины, нич-чего... Одни речи: гоп-ура...

- Вот римская империя-то рухнула, - процедил рыжеволосый парень. - И наша империя ой-ёй, что бу-будет! — он по скоморошьи сморщил нос. Паренек слегка заикался.

"Наподдать бы им всем", озлился вдруг Олег. "Мальки развякались. Мой Витька не такой... "

И увидел Витьку. Длинный-то какой стал, худющий, с сигаретиной. В обнимку с той девчонкой. С чувихой. Нагло уставился на него, отца. Нагло, насмешливо, молча. Его девчонка сжимает острыми коленками бутыль сухого.

Олег подскочил к сыну, схватил за плечо, тряхнул, выдернул на середину тропы своего Витьку, со всего маха треснул по щеке. Парнишка отлетел в сторону...

Олег нагнулся, поднимая сына. И тут же ощутил удар. Саданули сзади, по спине, наверно пряжкой ремня, он успел быстро повернуться и отскочить, реакция каратиста сработала... Подростки почему-то драться дальше не стали. Бросились бежать. Витька, вскочив, тоже дал деру. Олег зло швырнул в них своей сумочкой на длинном ремне, ее подхватил на лету рыжий парень, погрозив ему кулаком. Да в ней ничего и не было, кроме нескольких визиток и сигарет, старая надоевшая портативная сумка, черт с ней.

Уж потом, дома, когда злость почти прошла, спохватился. Что он наделал! Там же были визитки нужных людей, на обороте карточек он написал, когда какие с кем у него дела.

Тогда еще не знал, кто руководил всеми этими дурацкими играми подростков со свастикой, и к кому попадет сумка, не знал, что он, Олег, окажется на крючке у мафии.

Телефонный звонок раздался уже через неделю.

- Хэллоу! Олег Владиславович? - жеманный тенор, голубой тенорок. - Нам нужно с вами повидаться.

- А в чем дело? Кому это - вам?

-  Вы потеряли сумочку с визитками. Она у нас. Есть разговор. Встретимся в кафе "Петушок" завтра вечером в удобное для вас время. Ведь вечер ваш завтра свободен, не правда ли?

- Откуда вы...

- Совещание у вас закончится в районе девятнадцати, мы за вами заедем.

Щелчок, гудки в трубке. Олегу стало не по себе...

"Немало хлопот доставляли и несознательные граждане, обычно женского пола, пришедшие в парк без должного сопровождения. Издерганные бранью и тычками милиционеры ближе к вечеру, плюнув на праздник, явно "шли на обострение". Действуй они по американским стандартам обращения с полицией, весь парк к полудню лежал бы лицом вниз, руки за голову. "Минут на пять работы", — деловито прикинув на глаз объем деятельности, сказал младший сержант с центральной площадки.

"Оторвались" друг на друге, когда уже темнело. В девятом часу по набережной к летней эстраде помчались фургоны, автозаки, и железный автобус с номером "МНЗ", за которыми, как мальчишки вслед за солдатами, бежали корреспонденты. На самой площадке и прилегающих газонах пограничники бились с патрульными. Однy из лавочек принялись разламывать на колья...

За кинотеатром "Буревестник" толпа разбивала камнями киоск.... "

"Московский Комсомолец"

"... Экономика превратила советского трудящегося человека в отчаянного борца за кусок хлеба. У правительства есть надежда, что борьба за существование отвлечет массу населения от митинговой демократии, а боязнь потерять рабочее место, единственное средство скудного пропитания, сделает нас куда более податливыми. "

"Московский Комсомолец"

"1 июня в ЦПКиО Горького проводится санкционированный митинг против бесправного положения военнослужащих, многочисленных фактов их гибели в армии и на флоте. В митинге участвуют депутаты СССР, РСФСР и Моссовета".

(листок-объявление на автобусной остановке)

"Люди! Мы живем в удивительное время летающих тарелок, домовых, экстрасенсов и советской демократии! Так давайте же прекратим межнациональную резню и будем дружно удивляться!"

(микрорайонная многотиражка)

Лида комкала тряпку, макала в мокрый порошок, крепче терла плиту, светлую, в рыжих разводах возле конфорки. Сквозь кокон усталости и какой-то тупости с трудом различала саму себя, ставшую пыльными гранями стен, предметов, магазинов, улицы, конторы... Все, что копилось годы, вдруг сорвалось и придавило... Спеленало душной тиной отрешенности... Да просто она отключилась, перестала что-либо воспринимать, мучиться, думать, будто внутри нее сгорела проводка, как это бывает в электросети. И нужен электрик.

То, что Олег все последние годы был неласков с ней, ожесточен, и все их отношения выливались в отвратительные дрязги из-за вечного безденежья, скудости быта, и то, что мама, всегда немногословная и озабоченная, мама вдруг заявила: "Хватит, напомогалась, сколько можно, и вообще у меня теперь вторая молодость", и, ярко размалеванная, с немыслимой прической, умыкнулась в санаторий с каким-то своим Суреном Артемовичем, а потом еще развод, разъезд, закидоны Витьки, который стал пропускать школу, исчезать из дому, — все это теперь Лиду "не колыхало... " Модное словечко "транс"... Может, и транс... Если уйти в труд - бытовой, служебный, все равно какой, лишь бы тело двигалось, на этом и сосредоточиться, и не думать, не думать, не думать... Зарыться в труд, в эту грязную плиту, которую вчера ночью залили чем-то Витькины друзья, и терзать эту плиту, пока не заблестит...

Она слышала долгий телефонный звонок... Ну до чего неистово звонят... Подошла. Молча выслушала хрипловатый в трубке голос Олега. На расспросы - никак не могла взять в толк, о чем это он, - промямлила что-то в ответ неопределенно. Хотелось поскорее уйти от этого голоса. Бросила трубку, быстро сунула ноги в сапоги, схватила куртку и сумку. Магазин - вот выход. Когда захлопнула за собой дверь, снова услышала приглушенный зов телефона... Лифт - как по заказу, ждет, узкая высокая карета с услужливо распахнутыми дверцами. "Бывают ли кареты с кнопками, ну как здесь?"... Двор, детская площадка, тоскливо слоняются у качелей женщины с малышами, невыразительные, в одинаковых "дутых" пальто, как близнецы, как небольшое стадо с приплодом. Свернула на улицу, по которой текло такое же человечье стадо, на узкой полосе шоссе колыхались грязные отары машин. Она равнодушно скользила взглядом по лицам, вывескам, изгибам улиц. Рядом кто-то давно уже шел, окликал, пытался заговорить, она не замечала.

- Девушка, вы меня слышите? - прозвучало над самым ухом.

Лида даже вздрогнула, до того неожиданно прорвался сквозь уличный гул этот настойчивый низкий голос. Пришлось поднять голову, чтобы увидеть лицо — высокий, жилистый, темные глаза с прищуром, лет тридцати пяти на вид, одет по моде...

- А в чем дело? - Лида пожала плечом, отвернулась, помедлив возле магазина. Покупать, вроде, нечего, дома все есть.

- Девушка! - опять прогудело над ней. "Тьфу ты, он еще здесь. Вот балбес".

- Девушка, вы верите в чудеса?

- Какая я вам девушка, - огрызнулась Лида. - Отстаньте.

- Хотите чудо?

- Ну вас.

- К вашим услугам мой "мерседес", - мужчина кивнул на стоявший поодаль обтрепанный "Москвич". - Хотите в ресторан?

Лида фыркнула.

- Ничего себе, заявочка. Отстаньте, милицию позову.

- Есть деловой разговор, - мужчина понизил голос. - Можешь хорошо заработать. - Задушевный, "свойский" тон. - Ты же красивая, тебе шмотки нужны, косметика, хороший парикмахер, верно? Я говорю как представитель кооперативного салона...

- А, вот в чем дело, так бы и сказали, - отозвалась Лида. - Наверно, что-то вроде манекенщицы, рекламировать продукцию, или в этом роде?

- В этом роде, не удивляйтесь, это интересно. 

   Лида не удивилась, и действительно стало интересно, конечно можно было не поверить и отшить этого типа, конечно даже надо было так и поступить, но ей хотелось наделать глупостей, и наплевать на все вообще...

- Мы о тебе все знаем, - сказал тип.

Они уже подходили к машине.

- Кто это "мы"? - спросила Лида.

- "Мы" это наша организация. Кстати, Лида, меня зовут Влад. Садись. - Он распахнул дверцу машины. - Ну же, не стесняйся.

 Влад подтолкнул ее, и Лида, нагнув голову, втиснулась в низкий проем, плюхнулась в кресло.

Влад сел за руль.

Они ехали в центр. Улицы, мелькавшие за окном, оказались не такими уж унылыми.

В ресторанчике, мягком и уютном, как кресло Владова автомобиля, мерцали светильники-вертушки, от которых порхали по стенам цветные блики-мотыльки. У Лиды закружилась голова от этого мелькания. Из угла, куда они сели, хорошо был виден экран видиомага с эстрадным клипом. Официант принес шампанское и орешки, хотя Влад ничего не заказывал. Зальчик был полупустой - лишь несколько девиц в модном макияже и молодые (а может, моложавые) мужчины какого-то рокеро-брейко-панкового вида, но в брюках как у воинов-интернационалистов. У всех на шее небрежно - так, бусы, пустячок - болтались массивные черные цепи, вроде тех, какими пристегивались наручники в фашистских и сталинских застенках.

- Подожди, я сейчас, - сказал Влад, и пошел в комнату за стойкой.

Мужчины и девицы свойски кивали ему. Влад вернулся через четверть часа.

- Пардон, дела, - бросил Лиде. - Мы тут все люди деловые. Хочешь кофе с коньяком? Так вот, есть для тебя, деточка, работка. Только не дергайся заранее, молчи и слушай. Там такие, как ты, нужны: скромные, не потасканные, твоих лет (шалавы малолетние не котируются, их всюду как собак, от них жди неприятностей), с образованием и семейно-материнским стажем. Гейши, понимаешь? Интеллект плюс обаяние, и стройная фигурка. А зарплата тебе будет тысяча в месяц, плюс фирменные шмотки, макияж и лучший парикмахер бесплатно. Тихо, молчи. Не удивляйся. Я понимаю, ты в шоке, но ты же ничего не знаешь. Повторяю, это кооператив, недалеко, в Средней Азии.

- Угу, прям рядом, за углом, - мрачно сострила Лида.

- Родным объяснишь, что долгая командировка, - продолжал втолковывать Влад. - Да им все равно не до тебя. Сына пристроим в лучший "пансион" закрытого типа, самый престижный, туда, где дети власть имущих. А ведь сына тебе спасать надо, деточка, он в нехорошей компании, там наркотики и все такое, так что думай. Смотри, не проворонь сына. Ох, мальчишки — страшное дело, детская смертность у нас в Союзе на первом месте в мире, а сколько их гибнет в армии. В страшное время живем...

В блестящих глазах Влада переливчато играли блики от светильника. Лида отхлебывала шампанское, пьянела, разглядывала Влада, вслушивалась в его низкий голос, и ощущала, какая уверенность и сила исходят от этого мужчины. Ведь он совсем не похож на Олега, он настолько другой, и возможно он тот самый "настоящий мужчина", о котором ей мечталось в юности... А Влад вещал:

- Такое выгодное дельце, это же мечта многих, но не всем обламывается счастье...

- Да у вас там что, мафия что ли? — хмельно спросила Лида...

Он так и не понял, чего они от него добивались. Может, пугнуть хотели для начала? Олег все бросил и сбежал. Здесь, на далекой стройке, он решил выждать, пока их там всех не переловят... Уволился, капнул на них в милицию, и дал тягу. Удрал на первом попавшемся поезде. Сошел на станции с названьем "Стройка". Его быстро оформили рабочим, благо все умеет. В кадрах Олега ни о чем не спрашивали. Заполнил анкету. Похоже, рады были. Администрация предупредила, что много работы, плохо с жильем, люди дошли до ручки, сообщила о случаях пьянок, воровства, и взяла с него слово, чтобы ни-ни, что надежда на его сознательность. Пообещал. Определили Олега в молодежную бригаду. Бригадира не было, заменявший его прораб Петрович сказал:

- Холодков-то наш, бригадир-то, вишь, в командировке еще. Ну идем. В общежитии койка есть, освободилась, вишь, по случаю, ты везучий. Спецодежду возьмешь там, - махнул рукой в большой брезентовой рукавице налево, в сторону облупленной хибары и кучи вагончиков. - Вообще, с кадрами у нас плохо. Сбегают все чего-то, — доверительно сообщил. — А Колина бригада лучшая. Они даже свой театр сварганили, играют на досуге. Развлекаются. Зачем стараются, сами не знают, кому нужна эта паршивая стройка? — он пожал плечом.

Проваливаясь в темную жижу, Олег побрел за спецовкой. Прораб шустро семенил рядом, маленький и щуплый, как подросток, старикан. Откуда-то издалека его окликнули:

- Эй, Петро-ович! Поди сюда-а!

Прораб сплюнул и пробурчал:

- Опять, небось, чего-то сперли. Тьфу, опостылело!

И неторопливо побрел прочь.

Олег, весь в грязи, добрался до бытовок и спецсклада. На душе было непривычно легко. Так запросто избавиться от всех проблем, тревог, от бестактной памяти! Везучий и вправду! Сейчас ему хотелось возиться в этой грязи, таскать кирпичи или что ему там поручат, забивать, красить, замазывать цементом, потеть, наломаться за день до боли, до одури, пожрать в столовке и уснуть до рассвета, до начала смены... Вот именно, заснуть в общаге на казенной койке ему теперь необходимо...

Когда, одетый в робу и негнущиеся толстые штаны, с трудом брел к недостроенному дому, то и дело вытягивая из вязкой грязи сапоги, мимо проехал самосвал со стройматериалами. Двое в дубленых тулупах, сидевшие в кузове на куче радиаторов, взглянули на Олега пристально и настороженно. Он не обратил внимания, но потом, пройдя метров десять, зачем-то оглянулся. Самосвал буксовал в грязи. Те двое все так же сидели и смотрели ему в спину. Заметив его взгляд, отвернулись... Потом, позже, он вспомнил про это.

Пока дошел до дома, выбился из сил. Сел на сваленные в кучу двери и стенки из ДСП. Вынул из кармана робы сигарету, затянулся. Сощурясь, засмотрелся вдаль, откуда пришел. Пейзаж безотрадный. В бурых тонах. Увязший в буром самосвал, его толкают четыре темные фигуры. Но вот машина сдвинулась с места. Два темных силуэта метнулись в кабину, другие вскарабкались в кузов...

Олег бросил окурок, поднялся, вошел в проем подъезда, заляпанного цементом и краской.

- Эй! - проорал, - есть тут кто живой?!

***

Зеленый звон горячий... Трава... Густая, как ворс, прыгучая.. Это кузнечики в ней прыгают и звенят! Трава почти по пояс - это ему-то, с ростом метр девяносто... Он путается в этом цветущем ворсе - разноцветно пылающем, душистом! Он идет босиком и вдруг нащупывает шершавыми ступнями тропку, узенькую. Николай знает, куда она ведет — к речке с белым песчаным пляжем, выгнутым, как лошадиное копыто, к "копытке". Тогда ему, дембелю, все это представлялось чудом! Раскаленный белый - кварцевый - песок так и жжёт, хорошо плюхнуться на него мокрым, прохладным после речки телом, ох, до чего же хорошо!..

Сейчас, стоя на втором этаже универмага в маленьком пыльном Угличе, где оказался проездом, он глядел в окно и думал, почему-то, о том лете, еще тогда, лет семь-восемь тому назад, первом его сезоне отдыха после армии. Он тогда у друга гостил. Виталька, друг армейский, невысокий, смуглый, его радушная мама, оладьи с клубничным вареньем, парное молоко; клубами пламени - кусты красной смородины в саду и свежая клубника с грядки, и бесконечные разговоры Николая с Виталькой обо всем на свете... В это лето они поступили в геологический...

Поглядывая в немытое окно, он увидел внизу худенькую девушку в клетчатом пальто. Она размашисто шагала в сторону гостиницы. Лихо смахнула с головы капюшон, спутанные волосы рассыпались по плечам. Лицо - решительное, сосредоточенное. Когда Николай вышел на улицу, девушки уже след простыл. У него еще было время до прибытия "Икаруса", да чего там, масса времени! Погруженный в свои думы, он стал слоняться по городу.

Солнечные полосы частоколом перечеркнули булыжную мостовую - как поле тем летом на даче (по ночам за оклеенным бумагой низеньким потолком отчаянно скреблись мыши, почти выбивая лапками чечетку, так, по крайней мере, казалось до одури накупавшемуся за день, обожженному солнцем, уже засыпающему Николаю) - как тротуар в Москве первое время после поступления в институт, как...  Впрочем, не все ли равно?

Он приостановился, залюбовался церковкой, устремившейся ввысь вроде ракеты, с куполом, напоминающем нос космического корабля. Зашел внутрь. Служба уже кончилась, старушка за темным деревянным столом слева от входа пересчитывала деньги, свечи и иконы, отпечатанные типографским способом и вставленные в витые железные рамки. Николай стал рассматривать лики святых на стенах, деловито глядевшие из скафандров своих сияний. Через залу прошел бородатый молодой священник и скрылся за внутренними дверями слева от алтаря. Старушка поднялась из-за своего стола и, взяв швабру, принялась мыть пол. Она двигалась как автомат. Со стен, будто с телеэкранов, за ней наблюдали внимательные глаза. Николай подошел к своему тезке в центре экрана и, кивнув ему, мысленно попросил организовать встречу с той девушкой. Ему показалось, что Чудотворец чуть прищурился в ответ.

На улице было пасмурно. Проехал, бухая разбитыми бортами кузова, грузовик. Полная дама тянула за руку ревущего ребенка. Посреди дороги стояла лошадь, задрав хвост, из-под которого мягко шлепалось на асфальт что-то объемное, приятно пахнущее дачей. Девушка в клетчатом пальто, согнувшись в три погибели, тащила здоровенную сумищу... Та самая девушка - узнал Николай. И пошел к ней. Сблизи она не так уж ему понравилась. Простенькое миловидное личико. Ничего особенного. Пожалуй, чересчур серьезное, напряженное, даже чуть затюканное выражение, это ее не красило. Он покровительственно усмехнулся и, обойдя сзади, ухватился за ручку ее сумки.

- Девушка, помочь вам?

"Уважаемая редакция газеты! В День Победы 9 мая проходя по улице Герцена, я наблюдал следующую картину: на пороге магазина "Молоко" стояла рослая продавщица и пыталась сдержать толпу покупателей, напиравшую на нее.

- Куда прете? В магазине нет ничего. Остались одни продавцы! - урезонивала она.

В связи с тем, что этот последний аргумент она приводила в исторический день, невольно подумалось: неужели 27 миллионов советских людей полегло в прошедшую войну только за то, чтобы их дети и внуки ничего (кроме мышиного помета) не находили в московском магазине через 45 лет после победы во Второй мировой? В то самое время, когда бывшие побежденные в освобожденной нами Европе процветают?.. Такое сопоставление невольно порождает вопрос, на который рано или поздно придется ответить перед историей и перед судом народа: кто же довел наш народ до такой жизни? Если, конечно, такие повседневные картины можно вообще назвать человеческой жизнью?!

С уважением, М. И. Руденко, инженер. "

 /"Московский Комсомолец"/

Как всегда, спешит она с утра в свою редакцию. Стоит опоздать - и опять пойдут косые взгляды, нарочито сочувственные охи-вздохи уже восседающих на местах коллег. Последнее время именно на нее ополчился почему-то "наш дружный коллектив", как говаривает записной шутник Алик Невский; впрочем, в этом коллективе, в их отделе, всего пять человек. Почему - на нее, чем не угодила?... Такие мысли толпятся в голове, пока Аня летит к автобусной остановке.

Да и не одна она, все торопятся; час пик.

Еле втиснулась в автобус, сумочка застряла в толкучке меж чужих спин, натянув ремешок на ее плече. Дернула с силой, выручая сумку... паренек, каланчей стоявший сбоку, даже оглянулся... И Ане снова, в который раз, вспомнился тот самый парень, случайный знакомый...

Видела Аня его лишь раз, и то недолго - тогда репортерская судьба ее забросила в Углич. Напоследок накупила она там редких книг, каких в Москве не найдешь, а в районах продаются, и собралась на вокзал. Пришлось заодно купить и "емкость": дерматиновую сумку под книги. С трудом поволокла ее на вокзал, благо он рядом с гостиницей; в одной руке громоздкая сумка, в другой - дипломат; тащит через силу.

- Девушка, помочь вам?

Кто-то деловито подхватил ее сумку. Рослый парень, без шапки, лохматый... Потянулся и за дипломатом.

- Спасибо, это я сама...

На ходу глянула на молчавшего парня: серьезный, смирный, без обычных улыбочек. Обратился к ней как-то запросто, как к старой знакомой... Идет, на Аню не глядит. Она еле поспевает, (он шагает так размашисто!) Хорошо, что вокзал скоро... У парня строгий профиль, только светлый вихор по-мальчишески разлохмачен ветром. День весенний, ветреный, прямо в лоб дует откуда-то с речки.

"Чудной какой-то", подумалось Ане про спутника, но сразу возникло доверие к нему. "Не чудной, а свой, свойский", - уточнилось в душе, и неожиданно выпалила:

- А не учились ли мы случайно в одной школе?

- Возможно, - отозвался парень. - Я - в четырнадцатой Москворецкого района. Я ведь тоже москвич.

- А откуда вы знаете, что я из...

- Так вы же на вокзал, верно? Домой собралась? - он перехватил сумку другой рукой. - Весомо!

- Книги, - пояснила Аня. - Накупила тут.

- Я уж понял, - заметил парень. - Так тянут только книги или камни, образцы. Я ведь геолог по специальности.

- Или драгоценный металл, - подхватила Аня. - Скажем, сразу после ограбления банка.

- Ах, даже так? - парень приостановился. - Тогда прошу за мной, гражданка. В переулок, там отделение милиции... Придется вас задержать.

- Не остроумно, - фыркнула Аня. - Лучше расскажите, что это за церквушка, вон, синяя.

- Вон та? Шестнадцатый век, шатровая церковь, - оживился парень. - Тут много такого. Особенно в старом городе. Вообще, люблю Углич...

- Мне тоже понравилось...

- Вы заметили, — живо стал рассказывать спутник, словно почувствовав себя гидом, - в старом городе все деревянные, сплошь частные домишки, дворики с воротами. Улочки узкие, есть еще колонки на углу. А часовен и церквушек действующих тьма! Знаменитая "Церковь на крови". Вся история тут.

- Прелесть, - заметила Аня. - Не то, что в новых районах.

- А в новых, ну, конечно, наш часзавод, продукция на экспорт, типовые дома как соты, и так далее.

- Это я знаю. А вы скоро в Москву? — без особой связи спросила Аня.

- Вот и дошли, — не отвечая, кивнул парень на здание вокзала.

- Спасибо...

Аня хотела подобрать слова посердечнее, но парень быстро перебил:

- Пустяки. Я тебя в вагон уж посажу...

Они вышли к поезду.

- Как зовут?

Аня назвалась.

- Запомню. Может, встретимся. 

Парень втащил за Аней сумку в купе. Они вышли в коридор

- Так и не сказал, когда в Москву-то вернешься.

- Я? В Москву? - впервые парень рассмеялся. Лицо его, чуточку конопатое, стало вдруг по школьному знакомым и милым от этого смеха. - Да я же только у-чился в столице. А сегодня я не там, а на стройке...

    - На какой стройке? — не поняла Аня.

    - На далекой стройке, Анюта, — назидательно-ласково протянул парень. — На далекой. Тут я проездом.

От улыбки пропала в нем вся спокойная строгость, которая, впрочем, очень шла ему: высокому, с круглым лицом и каштановой шевелюрой... Отметила все это Аня уже в поезде, думая на досуге о парне. Не странно ли? Даже не знакомы толком, всего-то шли рядышком минут пятнадцать, а запомнился. Надо же.

Вот и теперь, в переполненном автобусе, невольно подумала она о случайном углическом знакомом.   ... Эти загадочные слова о далекой стройке...  - вдруг очень остро ей вспомнилось на бегу. И вспомнилось недаром, ведь и ей вот-вот предстоит поездка на стройку. А вдруг да там и встретятся они?... Да, вроде бы, снова ей всучивают далекую, скорее всего, командировку.

Опять ее пошлют, а не кого-нибудь еще... Ох, и надоел же этот репортерский хлеб, из поездок прямо не вылазишь! Тяжелый хлеб для юной женщины с далеко не атлетическим сложением. Тут надо силу и выносливость, чтобы штурмовать идущие раз в сутки на боковых ветках местные поезда, чтобы добираться на попутках, зимой и в распутицу, в районную даль; ночевать в заброшенных "домах колхозника" или в неотапливаемых клубах... Тут надо бы солдатские прямые плечи и крутые мышцы. А она, увы, не занималась с раннего детства спортивной гимнастикой.

В небе, смогово желтом московском небе рвано летят, пасутся предзимние облака.... Внизу, по улице летит Аня, запыхавшись, к себе на работу. Рваными такими же обрывками мешаются в ее душе, на бегу, как всегда, мысли и чувства.

С такой мешаниной в башке влетела она в редакцию. Все — давно на местах, глянули на нее осуждающе. Все ясно! Сейчас опять начнется вчерашняя волынка с тем письмом от группы рабочих и с запросом. Корреспонденту полагается выехать на место и разобраться.

Почему все они молчат?... Сергей Львович, старейший сотрудник отдела, заочная кличка "Пастор", зловеще покосился на нее и снова уткнулся в свои бумаги. И ни слова... Что-то наверняка уже знает. Вот он вздохнул демонстративно, с кислым видом; вздох его на слова можно перевести так: "о-ох, грехи наши... человек должен не роптать, не брыкаться, а подчиняться приказам свыше... " (есть ли, интересно, приказ о моей командировке или нет?)... Вот он еще выше воздел куцые кустики бровей, на длинном лице обозначилась его всегдашняя мина - чванливо-постное выражение, обида и важность, - и повторил: "охо-хо... " С подчеркнуто занятым видом зашуршал на столе бумагами. Тут его вызвали к шефу, и, взяв одну из бумаг, Пастор деревянно зашагал к двери. За боковым столиком что-то отстукивает на машинке Алик Невский. Не отрываясь от печатанья, он бурчит:

- Пошел старшой... Сейчас Пастор на тебя накапает, будь уверена.

- Пусть капает.

- Придется ехать, сеньора. Помочь людям святое дело.

- Вот и помогай, - огрызается Аня. — Почему опять мне ехать? Почему бы не тебе?

- Я бы не прочь, - морщит нос Алик. - Но соцсоревнование, взаимоотношение, моральный климат, это по твоей части. Разве нет?

- Ну и что?

- Как "что"? Твоя тема. А у меня другое амплуа. Ты что, первый год замужем?

- Сто лет я замужем и у меня скоротечная чахотка. Еще за ту поездку не отчиталась... Устала, не могу.

- В общем, приказ, слыхать, есть. Готовься...

 "Дело, видно, решенное", поняла Аня, "надо снова собираться в дорогу". А ехать сейчас так не хотелось...

Вернулся Сергей Львович. Положил перед Аней письмо с неизвестной стройки, запросы в партком и главк, переписку, из которой ничего не ясно, резюме шефа... Конечно, все надо проверить на месте.

- После обеда зайдешь к шефу, - передал Сергей Львович. - Пойду подымлю... 

И снова вышел, доставая из кармана сигареты.

- Пастор отбыл, - объявил Алик.

- Творить молитву... - хихикнула молоденькая сотрудница-стажерка.

- Ну, если перекур считать молитвой, - то...

- То все мы верующие, - прозвучало из глубины комнаты. Сиплое контральто принадлежало Любе, с обесцвеченными волосами хрупкой дамочке, второй по старшинству в их отделе; уж вот кто курит, так курит!... Ане представилось, как по-черному всегда дымит Люба на всех лестничных углах всех этажей их здания, басовито ведя при этом беседы с коллегами, на что уходит две трети ее рабочего времени.

- А я не курю, - пискнула студентка-стажерка.

- Тогда вы единственная атеистка среди нас, - галантно, на "вы" ответил Алик. - Одна среди всех. А, впрочем, еще вот Аня...

Но Ане было не до общего трепа, обычного в этот час в их отделе. Она пробежала глазами листок письма. Написано коряво, от руки. Желтый листок в жирных буквах с пробелами: видно, в шариковой ручке кончалась паста. Простое письмо о неразберихе и показухе на стройке, строительстве жилых зданий, неразумной системе расценок. Судя по письму, тут было все: и злоупотребление с нарядами, спайка, круговая порука снабженцев, прорабов и, частично, администрации, и, напротив, раздоры, конфликты между прорабом и бригадиром.

Оглянулась на коллег. Треповое настроение иссякло, все углубились в работу. Пастор вчитывался в корректуру, Невский азартно отстукивал репортаж о новой технологии сооружений, то и дело запуская пятерню в белесые кудри и приговаривая: " так, так, так... " Даже Люба, после нового перекура, деловито прошла мимо Аниного стола, опахнув ее густым духом табака и кошачьей мочи (французских новомодных духов) и уселась вычитывать гранки.

Любе что! Ей не ехать. Ее не шлют - возраст, дети, и так далее. Хотя, что это за возраст: сорок четыре года? Не очень-то она подчеркивает свой возраст, когда в привычных мужских компаниях дымит и пьет по-свойски, на равных. Повидала виды тетенька: сама пигалица, но с густым контральто, в котором звучит этакий апломб ("гормоны", - язвит на этот счет Алик Невский), любительница компаний и вечеринок. Веселится, пока ее пожилой муж, опытный литератор, правит ее статейки и сидит дома с детьми! Вот ее не шлют, жалеют. Да просто пишет она плохо, вот и не шлют! А ей, Ане, отдуваться за всех. А как же! Ведь она одна "на ходу" в их отделе. Молодая, не семейная. Стало быть, легка на подъем, а это - мотив серьезный. И материалы ее - резкие, без "воды", все по делу, и вообще, как отмечает Олег Невский, "она у нас заядлая"; устала, измоталась, но этого никто не замечает.

Теперь придется работать с этим злосчастным письмом. Представила — нудные дебаты с администрацией стройки, беседы с рабочими, возню с техдокументацией... А каков будет результат? В лучшем случае - заметка строк в сто пятьдесят - двести, да еще сумей подать материал, повернуть по-новому, как-то интереснее, острее эту вообще-то обыкновенную историю.

Что ж, тянуть нет смысла. Аня оформила командировку, заказала билет на вторник. Достался только общий вагон, других уже не было. И заспешила домой собираться.

"По поручению группы ветеранов войны, проживающих в микрорайоне N2 Ленинградского района столицы, выражаем возмущение программой правительства. Многие из нас страдают различного рода заболеваниями. С каждым годом число ветеранов тает. А деньги для увеличения нам пенсий до сих пор не найдены. Зато нашлись резервы для увеличения зарплаты партаппарату... "

/"Московский комсомолец"/

" Политика погубила культуру. Образовалась официальная система ценностей, насквозь пропитанных идеологией. Литературные журналы утратили позиции эстетические и превратились в уличных ораторов. Искусство стало орудием идеологической борьбы. Литературные баталии переросли в базарную ругань по принципу "а ты кто такой?" Когда зажимаем и уничтожаем талантливых писателей, мы теряем все. Советская литература всегда страдала засильем одних и тех же бездарных официальных авторов, которых издают по всяким посторонним соображениям... "

/"Московский комсомолец"/

После долгой дороги в битком набитом вагоне, после ночевки на жесткой полке, отчего тело ныло, как отшибленное, наконец-то вот она здесь - в северно-русском этом городке, а вернее, просто в рабочем поселке - рано-поутру, когда идет в цехах пересменка. Бытовки-вагончики в беспорядке, как детские кубики, раскиданы посреди глинистых хлябей и котлованов. Вознеслись жирафьими шеями ажурные краны - издали они эфемерны и полосаты. А поблизости, вокруг Ани, пробирающейся к стройке, скреперы, бульдозеры, обычная техника. Все это понемногу оживает. Словно разминаясь после сна, покачиваясь, начинают двигаться стрелы кранов. Над дощатыми бытовками стройучастков — сизые дымки.

Пробираясь к беленому зданьицу конторы, Аня чуть не увязла в каком-то тягучем разливе, вроде застывающей лавы: битум? Мастика? Черт его знает, что это такое. Ясно лишь одно: это хаос и беспорядок, или (по Невскому) сплошная безобразия...

Выбралась из липкого месива, выскочила на бугорок. Оттирая на ходу джинсы, чуть не врезалась в бульдозер, намертво погрязший в провале почвы. "Тьфу, черт! Тут надо балансировать, как клоун в цирке".

Наконец, набрела на тропу, вышла к зданию конторы, где в окнах еще желтел электрический свет.

 Вошла.

- Вы в отдел кадров? - встрепенулась вахтерша у входа. - Жилья у нас нету, учти. И бытовки все заняты... Смотри. А то только ходют даром туда, сюда... Ну, подымись на второй этаж.

Сказала и опять сникла, как заснула. В теплом платке поверх ватника, с усталым лицом.

- Да нет, я из газеты.

Вахтерша ожила. В глазах - любопытство, вопрос.

- А зачем к нам? А кто нужен-то, к кому? Все равно, подымись ты, милая, наверх... Но только никого еще нет.

На втором этаже и впрямь было пусто. Вдоль узкого коридорчика все двери были одинаковы, как солдаты в строю.

В темном узеньком коридоре Аня примостилась в углу между запертой дверью "замнача" и подоконником.

Какая-то разбитость во всем теле, озноб, усталость мешали сосредоточиться. Мысли разбегались, хотелось спать. Но вот - гулкие шаги по коридору, женщина в меховой шапочке (секретарь, видимо), подошла к двери, достала ключ.

- Здравствуйте, - Аня старалась говорить бодро и четко.

Женщина вздрогнула:

- Ох, как вы меня напугали.

- Извините. Я из газеты, корреспондент. Хочу задать несколько вопросов Василию Николаевичу.

Та приветливо улыбнулась.

— Проходите. Басовский будет позже, у него сегодня, вообще-то, совещание. А мы вот с вами чайку сейчас попьем, согреемся. Ветер-то какой. Давно приехали? Может быть, сначала побеседуете с главным инженером? Он будет через час...

Разговоры с Ниной Васильевной (секретарем Басовского), с главным инженером, который ознакомил Аню с кое-какими документами, а затем и с самим Басовским все-таки кое-что прояснили, хотя и были эти разговоры сначала уклончивыми. Но вскоре очень уж юной и неопытной стала казаться собеседникам корреспондент, даже беззащитной какой-то, - и вопросы, вроде бы, не такие задает, и в блокнотик ничего не пишет, наивная. Незаметно для себя разговорились, перешли на обыденные житейские темы, вот и о стройке заговорили, сообщив вдруг такие подробности, о которых вовсе на следовало упоминать при представительнице прессы. Аня ведь даже убрала свой блокнот, много ли она запомнит (кто мог знать, что в ее сумочке включен магнитофон?).

Началом дня Аня была довольна. К тому же, где личному распоряжению Басовского, ей отвели комнату в единственной гостинице для заезжих специалистов и ревизоров, куда и отвезли на начальственной "Волге".

Умывшись и переодевшись с дороги, Аня юркнула в постель и проспала до следующего дня.

Но до аэропорта не доехали. Влад гнал машину по магистральному шоссе, в приемнике звучала эстрада, и Лида, прикрыв глаза, думала о прожитом: "Зря, все зря, глупые мечты и жертвы, жизнь среди какой-то суеты... А ведь я не люблю их всех, кого принято считать родными... Это, наверно, ужасно... " Вдруг почувствовала, как Влад напрягся и сбавил скорость. Глянула в окно. Впереди - неразбериха. Танк, другой... Еще... Не то дым, не то пыль черная клубами, навстречу их машине, люди, толпа, вооружены некоторые, кони, конная милиция... Захлопали выстрелы...

Влад свернул на боковую дорогу. Через четверть часа их остановили гаишники, проверили документы. На вопрос Влада, как доехать до аэропорта, сказали, что нельзя, оцеплено. Ни один аэропорт столицы не функционирует. Все блокировано забастовщиками - на сей раз бастует МАПУС: Международная Ассоциация Профессиональных Угонщиков Самолетов, есть такая... А танки? Ну, эти из Прибалтики прорвались. А сейчас назад над нами пронеслась баллистическая ракета - ее кто-то в Кувейт забросил, но что-то не сработало, и она теперь над материками носится как угорелая...

Влад вел машину сейчас не спеша, сворачивая, как показалось Лиде, наугад. А куда торопиться? Железную дорогу лихорадит -катастрофы, забастовки... На Среднюю Азию теперь поезда вообще не идут...

- Будем добираться пехом, то есть колесами, - жестко проговорил Влад.

- А бензина хватит?

Не ответил.

- Не возьму в толк, что творится? - сказала она, просто чтобы что-нибудь сказать. - Танки, ракеты, стрельба...

- С Луны свалилась? - рявкнул Влад. - Резня идет, Прибалтика погибла, по всей стране уже началось, а ты?

- А я? - она выпрямилась, кулаком трахнула по приемнику. - А я вот такая. Останови машину. Ну, останови!

Влад удивленно воззрился на нее.

- Ба, спятила! Да чего ты...

- Ничего не хочу. Все надоело. Тормози, не то стекло вышибу!

Лида заозиралась, ища тяжелое и не находя.

- Ну и крутая же курва, - властно и мягко произнес Влад. - Успокойся, все в норме. Я с тобой.

Грубое слово в ее адрес, казалось, вдруг поменяло свой смысл, произнесено оно было страстно, требовательно и печально, будто в момент близости... Лида растерялась, все в ней нежно дрогнуло и обмякло... Захотелось откинуться на спинку кресла, закрыть глаза... Но тут же собралась, заставила себя искоса глянуть на него, надменно и нахально, поджать ноги, выставив коленки в белых колготках - "курва так курва, сыграю роль, сыграю на его нервишках... "

- У меня в сумочке баллончик с нервнопаралитическим газом, - соврала, роясь в сумке и зло поглядывая на Влада.

Он рыкнул, не отрывая глаз от дороги:

- Ты сама нервнопаралитическая.

Помолчав, Лида спросила:

- Раньше у тебя не было крутых курв?

"Жигули" свернули на узкую, вроде проселочной, дорогу. Накрапывал дождь, вбивая в ветровое стекло бусинки воды и делая влажные тропинки. Влад посмотрел на нее яркими, поблескивающими как горячий борщ, глазами и сказал, усмехаясь:

- Ох, дождешься...

- Как быстро все изменилось в стране, - перевела она разговор, глядя в окно и замечая, что въезжают в рощу, в перелесок, в лес. - В один день все смешалось, все переменилось...

- Не только в стране, но и в машине. Бензин-то кончился. - Влад осклабился и вылез, обошел "Жигули" вокруг и распахнул ее дверцу. - Прошу, мадам. Я же говорил, дождешься...

Она вышла из машины и распрямилась, потягиваясь. Ладонями растрепала свои волосы, прогнулась назад, распахнув куртку и выставляя обтянутую вязаной кофточкой грудь. Плевать на Влада, она похвалялась собой перед деревьями, перед мелким дождиком, перед серым небом...

Влад обошел ее точно так же, как - минуту назад — свою машину, отодвинулся, исчез, приблизился сзади, спиной она чувствовала его... Молча постоял, обдавая горячим духом пота и бензина. Крепко сжал ее руки выше локтей, привалил к себе, слегка сдавил ее плечи, ласково задышал в затылок. Нежный, робкий, милый, он просто стоял за спиной и дул в затылок, несмело трогал ворот ее куртки, а ей было жарко под дождем и радостно, и казалось, что ничего другого в жизни не было и не будет и что она свободна и любима, как Жанна д'Альбре, королева Наваррская, преодолевшая невзгоды... Она была королевой, временно получившей свое счастье и не желающей сейчас думать о будущем... Хотя, Жанна Наваррская очень даже думала о будущем и, особенно, о сыне. Не то что она, Лидия, которую только что вовсе не по-королевски обозвали, а сын неизвестно где, среди танков и пальбы...

Лида с силой рванулась. Лягнула Влада, выкрикнув:

- Сволочь! Где мой сын?!

Бросилась бежать не разбирая дороги. Влад догнал, крепко схватил за куртку, быстро заговорил:

- Твой Виктор сейчас с отцом. Пойми. Твой бывший супруг серьезно взялся за воспитание сына, формирует его личность. А танки далеко не уйдут, ничего там не случится. Надо вернуться к машине.

- Это правда? - Лида заглянула в его хмурое лицо. Так захотелось поверить, поддаться, не думать ни о чем, лишь улыбаться и слепо доверять этому сильному и ласковому мужчине... Все переложить на него...

Влад подхватил ее на руки и понес через бугристую, всю в бурой слипшейся хвое, местность. На поляне, куда вскоре вышли, мелкий ельник был поломан. Поблескивало крыло самолета. Сам самолет, наполовину скрытый недостроенным шалашом, походил на древнюю неведомую птицу. Рядом жег костер заросший щетиной парень. Увидав Влада с Лидой, бросил мрачно:

- Меняю самолет на еду. Никто не берет за деньги, вот твари, полгода, ни одна страна, зря угнал, даже ментам не нужны самолеты...

- А предлагал? - поинтересовался Влад.

- Ну.

- Ладно, беру. Подбросишь в Ташауз...

Мужчина в пегой робе поверх свитера склонился над керамзито-бетонной плитой, ловко прицепил ее к крюку экскаватора, выпрямился, и, задрав голову, что-то проорал, махнув рукой. Стрела поползла вверх, и массивная плита, покачиваясь, стала подниматься.

- Эй, где там Коля?! — истошно завопили из будки, пытаясь перекричать ветер.

- В третьем, на этажах! Он сегодня столяр! - гаркнул рабочий.

- Ну ла-адно, трудись! - донес порыв ветра. Прораб, маленький, тщедушный, в очках и синем беретике, надвинутом глубоко на лоб — это он вопил из-за будки - поднял ворот ватника и, сутулясь, пошел через ухабы и навалы досок к стоящему торцом почти готовому дому. Вошел в подъезд, закурил. Покряхтывая, заглянул в квартиру слева. Она была еще без дверей. Там работали две девушки - паркетчицы.

- Чего, Петрович? - спросила одна, вытирая тряпочкой руки. В длинной челке из-под платка запуталась стружка.

Прораб оглянул квартиру, подошел к окну, качнул ладонью раму.

- Кто ставил? - спросил, отметив про себя, что вставлена она фигово, и изо всех сил стараясь не думать о болевших при каждом шаге коленях. Где уж тут лечить ревматизм, когда столько дел, кругом дела, хлопоты, нужно для дочери квартиру добывать, еще куча всяких забот.

Деловито заглянув в другие квартиры, полез по лестнице вверх. Там встретил Колю.

- Смотри, Петрович, что творится, -заговорил тот, кивнув на окно. - Нет, ты глянь, ну? Смотри, небо-то, цвет - тревожно серый, и вдруг, смотри, яркое облако его - раз! -перечеркнуло напрочь, ну, видишь вон то длинное розовое, это ведь облако, ну? А вон там, смотри, всполохи, аж блики по небу идут - это сварка. А, каково? - Николай сдвинул назад лохматую собачью шапку, весело глянул на прораба. - Нет, хорошо, все-таки, быть живым! Ну подумай, Петрович, а вдруг бы ты не родился, или бы умер в детстве. И ничего бы этого сейчас не видел. Вот бы обидно-то было, а?

Петрович снял очки и опять нацепил их, маленькие и старомодные, вроде тех, что носили разночинцы, недоуменно поглядел в окно, но ничего особенного там не увидел и пожал плечами.

- Ладно зубы заговаривать, - пробурчал обиженно. — Ты вот чего, Коля... Дело к тебе есть. Тут корреспонденточка прикатила, молодая да шустрая. По письму. Василий всех срочно по отдаленным объектам раскидал, чтобы лишнего не ляпнули. А ты вот с ней на связь выйдешь, понял? Попудри ей мозги, ты можешь.

Николай усмехнулся.

- Ну чего скалишься, ну чего? Ну да, трепанули лишнего и сами испугались, она ведь без мыла в зад влезет, шустрая, - скороговоркой сказал прораб.

Внизу что-то глухо ухнуло, еще раз, и еще, и пошел мерный грохот, эхом отдаваясь в пустых пока коробках зданий.

- Пневматику запустили, - задумчиво проговорил Николай.

Прораб повернулся и побежал вниз по ступенькам, забыв про больные колени. Внизу чуть не споткнулся о рабочего - того самого, что недавно подцеплял к стреле экскаватора плиты.

- Стой, батя, перекур! Куда несешься! - гаркнул тот.

Две девушки-паркетчицы, сидящие рядом с ним на ящиках, засмеялись.

Выход из подъезда был завален досками, которые только что сгрузил не у места самосвал.  Старик метнулся туда-сюда, под общий хохот рабочих, потом бочком пролез в узкий промежуток, и затрусил через свалку напрямик к гигантскому пневматическому молоту, забивающему сваи в промерзшую за ночь почву.

- Наш старикан везде просочится.

- Он же плоский, как клоп!

- Ха-ха, в любую щель... - покатывались рабочие.

- Ну до чего же он уморительный, девочки! Прямо цыпленок жареный, - сняв платок и расчесывая длинные волосы, тянула молоденькая паркетчица Шура. Ее подруга, в заношенных джинсах и модных очках, безмятежно насвистывала песенку Высоцкого. "Ну прям студентка ВУЗа, ни дать ни взять", подумала Шура, поглядывая на замысловато-небрежную прическу подруги. "Это надо ж такое соорудить на башке. Хотя, она ж и впрямь студентка, была, потом, говорят, дала деру от предков, доопекались родственнички. Все воспитывали да воспитывали, ну и драпанула, ей не в первой, сама рассказывала. А тута Нинка прижилась, она везде так, только не у себя дома. Девчата ее любят, парни глаз кладут, даже сам Коля-бригадир по ней сохнет. И чего он зря с Нинкой нянькается, прям не отходит, и работу за нее делает, а ей хоть бы хны... " Шура опять покосилась неприязненно на свою напарницу. Втайне она ее не любила. Особенно раздражало самолюбивую Шурочку то, что и новенький в их бригаде, Олег, тоже стал засматриваться на Нину, а не на нее...

В горячем мареве подрагивают листья чинар. Ну и пахнут же в саду цветы, яркие, южные, большие! "Тут так шехерезадно", думает Лида. Живет она теперь здесь, недалеко от Ташауза, "на вилле", как она окрестила дом Реджепа Муратовича, бухгалтера захудалого колхоза. Чего только нет на вилле: фонтаны, сад фруктовый, эстрада в саду, подземный гараж, охрана у каменных стен вокруг садового участка, красотки гейши накрывают чайные столы в беседках... Вот мимо Лиды лениво прошествовал павлин, волоча сверкающий хвост, коврово-веерный, феерический, жарптичий, скрылся в зарослях цветов. Обслужив хозяев, Лида пошла вглубь сада по тенистой тропке. Уф, ну и зной. До сих пор не может привыкнуть. С тоской вспоминает зимний холодок, осенний дождик. Прежнее? Олег? Нет, не нужно. Только горсточку снега. Флакончик дождя московского... Столько лет выкладывалась на работе в конторе, до одури мучилась с уборкой дома, стиркой вручную (на машину фиг заработаешь), месила старыми сапогами грязь от работы - к магазинам - к дому, в котором опять нужно вкалывать, и некогда подумать о себе, усталость, болит голова, нет сна... Нет, не всегда так. Хорошее, оно вспоминается реже. Олег... Видел бы он ее сейчас. Не узнал бы. Ухоженная, экзотическая как павлин, другая? А Влад, он...

- Привет! — подошел Влад в майке с пантерой на пупе и в желтых шортах.

- Легок на помине, - отозвалась Лида.

- Думала обо мне? - он сел на изразцовый край фонтана, упруго потянулся. По тренированному телу тускло скользнули солнечные блики, как по музейной бронзовой фигуре.

Лида тоже опустилась на широкий край фонтана. Сказала задумчиво:

- Слишком уж здесь роскошно.

Влад усмехнулся, обнял за плечи, уткнулся  в пух ее волос, пробурчал:

- А что ты хочешь? Государство же у нас неправовое, а жить надо. Нормально жить, по-человечески, а не по-скотски, как нас приучили. Один поэт сказал: "... но труд за горький хлеб один ослов безропотных родил... "

- Знаю, слышала, - перебила Лида. - И про то, что революция отбросила страну от феодального капитализма к социальному рабству... Видишь, могу тебя цитировать... Надоела мне вся эта политика.

- Нет, сама подумай, как можно жить в стране, где еще вчера на улицах власти хватали всемирно известных ученых, нобелевских лауреатов, и высылали к черту...

- Завелся! - сказала Лида. - Сейчас понесешь о школьной системе оболванивания, о коррупции, мафиозной верхушке, или что государство разграблено, поля отравлены и вообще -  подвал.

- А тебе на все наплевать?

- Вот именно.

- Ну ведь это психология рабов и ублюдков!

- Да, я такая. А ты преступник. Хорошая парочка.

Влад оторвал лицо от мягких Лидиных волос.

- Хочешь фокус? - сказал быстро.

- Так может ты преступник из идейных соображений? — усмехнулась Лида. — Робин Гуд наоборот?

Влад взмахнул руками, в ладонях появился персик, влажный, розовый.

- Бери. Мытый. Свой. Даже без гербицидов.

- Ого! Сам родил? - Лида взяла фрукт, покатала в ладонях. Надкусила. - Сладкий.

- Я не понимаю, как жить? Что у нас происходит? - мрачно сказал Влад. - Вчера по телеку, помнишь? Толпы озверелых подростков с железяками в руках носятся по столице, все сметая на пути, убийства, насилие, бессмысленная жестокость, милиция бездействует, все напуганы...

- Но ведь сейчас начала создаваться спецслужба милиции, хорошо подготовленные добровольцы. Они-то порядок в стране наведут, будь уверен. Приберут к рукам власть...

- Если так будет, сам туда пойду.

Сквозь дымчатый узор веток виднелись главные ворота. Они были открыты. Снаружи, за каменным забором, грузно утонул колесами в пыли самосвал с панелями и трубами в кузове.

- Накроетесь вы все, - сказала Лида, разглядывая машину вдали. — Переловят как миленьких.

  - Я Евгений Петрович, прораб, - протянул сухую ладонь маленький, похожий на воробья, пожилой человек в беретике. - А это наш бригадир, активист, Николай Холодков. Передаю его в ваше ведение. Он вам все покажет и расскажет, познакомит со своей молодежной бригадой, - усаживаясь в "Газик", кивнул прораб на рослого молодого мужчину в мохнатой собачьей шапке, под которую уходили темные изогнутые брови. Активист учтиво качнул головой, взглянул на Аню коротко и пристально. В черных ободках ресниц глаза казались слишком светлыми и холодными. "Трудновато будет с ним работать", подумала Аня. "Похоже, письмо писал не он. Да и знает ли он о письме? А может, его проинструктировали закомпостировать мне мозги? Ну, там видно будет, кто кому что закомпостирует".

"Газик" двинулся вперед, набирая скорость и мягко потряхиваясь на ухабах.

- Ссадишь меня на шестом участке, - сказал шоферу прораб.    - А дальше Коля скажет, что и как.

Бригадир надвинул на лоб шапку, только глаза мерцали из-под густого меха, и, вглядываясь в окно, спросил:

- Сколько вам лет?

Голос прозвучал недовольно.

- Вот здесь тормозни, - замахал руками Евгений Петрович. - Вот-вот, левее. Ну, бывайте! - вылез из машины и засеменил к трансформаторной будке, возле которой сидели на корточках двое рабочих.

Помолчав, Аня ответила:

- Мне двадцать шесть. А вот вы сейчас подумали: "Присылают всяких молодых, неопытных, что они смогут... " Верно ведь?

Николай усмехнулся.

- Выглядите гораздо моложе. Я вас старше на пару лет, а старших надо слушаться. Это к слову.

- А старших надо уважать, - поправила Аня. - И иногда слушаться. Не всегда тех, которые на пару лет, а чаще таких, как Евгений Петрович или Басовский. Вы, например, всегда слушаетесь Евгения Петровича и Басовского? — она пытливо заглянула Холодкову в лицо. - Ну-ка, какие наставления они давали перед встречей со мной? Инструкции ведь были, верно?

- Не берите меня на пушку, девушка, - фыркнул Николай. - Мы не в дешевом детективе.

Повернулся к ней и, уже с любопытством ее разглядывая, заметил:

- Ловко вы сразу перешли в атаку. Но я ваш друг. Я в курсе. А инструкции были. - И, постучав в спину шоферу, сказал:

- Вить, подрули к третьему.

"Газик" остановился у нелепо торчащего серого дома. Вслед за бригадиром она вышла из машины и вошла в подъезд. Там было полно молодежи в спецодежде.

- Народ шуми-ит, - певуче проговорила девушка в надетой поверх платка стальной каске.

- Народ безмолвствует только у Пушкина, - широко улыбнулся Николай. - Вот Аня, корреспондент московской газеты.

И, подняв руку, крикнул:

- Внимание! Тихо! Совещание продолжается. Аня, пройдемте со мной на трибуну, - он взял ее за руку и повел на возвышение из ящиков и досок.

Аня достала из сумочки кассетник.

- О-о, современная техника, - присвистнул рабочий в вязанной шапочке "Адидас", поглядывая на Анин магнитофон.

- Для начала я хочу ознакомить вас с записью моей беседы с администрацией, - сказала она.

... И сильный запах растений во флигеле, где они не спят... И потрясающий запах его тела... или жгучего ада... Нет, просто здесь ночи так пахнут, цветы и травы... Все перевернулось и в стране, и в Лидиной жизни. Вместе с Владом частенько она смотрит теперь программу Ночного Телевидения по международному каналу, и вместе со всем миром ахает на события, трясущие родину - ведь каждый час все круто меняется...

Влад прижался лицом к ее спине... чмокнул меж лопаток... его ладони ласково скользили по ее животу... На экране телевизора замелькали поезда, диктор объявил, что железнодорожное сообщение восстановлено, надолго ли?.. Или она спит уже, или засыпает, расслаблено покачиваясь, и в такт мягким подталкиваниям сознание выдает обрывки минувшего... А может, это сон... Самолет взлетает над лесом, оставляя внизу ее куртку и "Жигули"... Заросший щетиной угонщик и она, сжатая руками Влада, пролетают над поселком с флагом на крыше сельпо... Поселок объявил себя независимым государством — передано по рации... Их самолет обстреливают из обрезов, и вот они резко уходят ввысь, у смущенного угонщика дрожат руки, он плохо владеет техникой полета, он - дилетант... Цветущий сад хозяина - Реджепа, под тополем - стол с импортными винами, балыком, салатами, виноградом, вокруг шустрят с подносами гейши, все как на подбор и похожи на Лиду, а сама она, Лидия, свободная и своевольная как королева Наваррская, швыряет наземь кувшин со щербетом и рывком переворачивает стол с яствами - вот вам, нате вам! Я такая!..

 Темнота и страх... там под раскладушкой прячется ведьма... холодно... сильно хочется в уборную и болит живот, надо тихонько прокрасться по коридору, только страшно... а вдруг ведьма выскочит и схватит за ногу, но еще ужаснее если папка с мамкой заметят, опять бить будут, скажут: "чего шляешься по ночам... " Лида опять стала школьницей... У-у, как ненавидит отца, да и мать недолюбливает, за все они ругают и лупят, за двойку, за разбитую банку, за то что с куклой возится, а посуду не вымыла, что не успела уйти гулять до прихода гостей... Гости вечно по выходным приходят, хоть бы один раз не пришли, повадились... Зато... Зато днем рабочим, когда родители на службе, а уроки кончились, вот тогда - воля, хошь в школе торчи, хошь гуляй или к кому в гости напросись, но лучше всего - слоняться по магазинам, там если пошаришь по полу, между кассой и ящиками сбоку, столько гривенников насобираешь, что хватит на финики. У-у, финики, ничего нет вкуснее... Кабы жить в магазине, ведь живут же там кошки...

- Скотина, по полу ползаешь, копейки собираешь, ты нас опозорила, опозорила все поколение свое, поколение детей героев войны, победителей, твоего отца контузили, на фронте, скотина....

Хорошо, что детство кончилось... А еще у победителей есть внуки...

Домостроительный комбинат, поставляющий панели для стройки, находился довольно далеко от Зоиного дома, и ей, классной руководительнице 9-го класса школы рабочей молодежи, пришлось добираться на попутках. Класс ей попался шебутной. Слабого пола было немного, да и те семейные, с малышами, какая уж тут учеба, а вот мужчины - их большинство оказалось, в основном рабочие домостроительного комбината - прогуливали, учиться не желали. Как тут обеспечишь стопроцентную, требуемую от нее директрисой, посещаемость, а об успеваемости уж и говорить не приходится. Дома не застанешь, вот и топаешь к ним на работу. Если гора не идет к Магомету...

Цех гудел, все были заняты делом, и на нее не сразу обратили внимание. На вопрос, где Волгин и Митяев, рабочие, недоуменно переглядываясь, сказали:

- А только что здесь были. Вышли, вроде бы.

- Ничего, подожду. - Зоя размотала платок, расстегнула пальто. - Где мастер?

- М-да, долгонько ждать придется, — ухмыльнулся подошедший мастер;

Зоя забеспокоилась:

- Это почему же? Да скажите, наконец, в чем дело?

- А они, увидев вас, вон в ту дырку ускользнули, - мастер махнул рукой в сторону стены, внизу которой зияло отверстие вроде довольно большой крысиной норы.

Зоя ахнула:

- Да как же они туда просочились-то? Ведь длинные такие оба, верзилы такие! Цирк у вас тут, что ли?

- Ага. Кио и компания. Магия, - радостно осклабился коренастый круглоголовый крепыш. - Молчат, притаились.

- А я подожду. Возьму измором. - В тон ему, так же шутовски скалясь, сказала Зоя и, отойдя к окну, присела на батарею.

Но было ей вовсе не весело. Даже наоборот. Приятно отходило докрасна надраенное ветром лицо, отдыхали уставшие ноги. Последние два километра шла пехом. И было до слез обидно, жалко себя. Еще бы: тут такие Гераковы подвиги совершаешь, и на тебе - ноль внимания, фунт презрения. Попрятались как тараканы в щели. Наплевательство какое-то. И чего ради мучиться? Поставить им всем единицы... Ну да, и снизить процент успеваемости из-за этих вот? Самой же на неприятности нарваться? Нет уж, фигушки. Ну к чему таким учеба, да она им как корове пятая нога - Зоя с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. Моргая, перевела взгляд на длинное цеховое окно и увидела, как через двор к комбинату стремительно шагает группа строителей в спецовках. В центре группы - ярким пятном - девушка в клетчатом пальто с капюшоном. Рядом с ней, слегка поддерживая ее за локоть - рослый молодой рабочий в стеганом ватнике и собачьей шапке. Лица разгоряченные. Возбужденно жестикулируют, переговариваются громко, слов не разобрать. Зоя встала, вглядываясь в окно. Оживленная гурьба ввалилась в цех, громогласно требуя начальство. Рабочие обернулись. Из дыры в стене высунулся локоть, плечо, блеснул любопытный глаз. Зоя вихрем подскочила, вцепилась в неосторожное плечо. Зазевавшийся парень спохватился, пытаясь улепетнуть назад, но не тут-то было: поди вырвись из цепких Зоиных рук. Учительница сноровисто извлекла его из норы, следом выполз второй нерадивый ученик. А вокруг ввалившейся в цех делегации уже настоящий водоворот: рабочие, побросав дела, сгрудились вокруг, мастер побежал за начальником цеха, гвалт, шум. Аня надрывалась, стараясь перекричать рокот голосов и невыключенной аппаратуры:

- Да почему же? Брак сплошной на стройку поставляете! Как же ОТК пропускает? У вас что, круговая порука?..

Строители разом загудели со всех сторон:

- Панели сплошь пористые, в них раковины, впадины, бетон плохо уплотнен...

- Глазурованная плитка прилеплена кое-как, на соплях держится, со щелями, а в щели-то вода сочится, когда дождь...

- Все дома внутри сырые, жить невозможно, дети болеют...

- Да что же ОТК, не глядя подписывает что ль?..

Заместитель крутит головой с птичьим носом, округляет глаза.

- Что? О-тэ-ка?.. - тянет изумленно.

"В дурачка играет", понимает Анна. "Избитый приемчик". Она исподволь рассматривает его. Лет сорок с лишним, но на первый взгляд кажется моложе, невысокий, худощавый, тонкий свитер под молодежной курточкой... Ане знаком этот тип деятелей, народ ловкий. Она достает из сумки листы, расправляет, резко говорит:

- Вот "Акт на скрытые работы", копия. А это, глядите, письмо начальнику вашего ДСК. Вот, видите? Написано: "Из-за постоянной поставки некачественных панелей невозможно при монтаже нормально герметизировать наружные швы. К тому же швы между облицовочной плиткой не везде затерты цементом, плитка неплотно прилегает к цементной стяжке, имеются раковины и поры больших размеров... "

Заместитель похоронно изрекает:

- Дело в том, что такого рода брак определяется лишь в процессе эксплуатации.

- Да на что тогда ОТК?

Тут вмешивается Николай:

- Конечно, ОТК не должен пропускать такое. Нет, действительно есть положение, по которому обнаруженный при эксплуатации здания брак должен быть устранен в течение года. Но со дня сдачи первых домов прошло уже четыре года, а они все текут.

Анна начала нервничать. С какого конца браться, как говорить? Похоже, толку от этого визита будет немного.

- Простите, до меня, ей богу, не доходит, - заговорила раздраженно. - Как может ДСК с легкой душой выпускать заведомый брак? И вообще, куда девается качественная продукция? Ведь не сплошной же брак идет, так не бывает... Да и смонтированы панели кое-как, а этим, между прочим, тоже бригада комбината занималась. В какое же положение вы ставите заказчика? Ведь ремонт новых домов - дорого, и вообще, абсурд!

Распихивая всех на своем пути, к Ане прорвалась полная молодая женщина с растрепанной, упавшей вбок прической. Ее волосы цвета чешуи Медузы Горгоны щекотнули птичий нос заместителя, он отшатнулся.

- Вот я учительница в вечерней школе, здесь много моих учеников работает...

- Постойте, постойте, — Николай оттеснил учительницу назад.

- Они учиться не хотят! - взвизгнула она. - Ну дайте же сказать! В прошлый раз пьяные под станками спали, газетками прикрытые, весь цех будил во главе с этим вот заместителем, а они все равно не проснулись. А он сказал: "не увольнять же их, люди устали". А сегодня в крысиную щель от меня попрятались, ну что это такое! Напишите про них, в самом деле, в газету, пусть им стыдно станет!

- Напишем, - заверил Николай.

От всей этой суматохи у Ани голова пошла кругом.

- Может, лучше поговорить в кабинете? - предложила заместителю.

Тот сник, пробормотал:

- Да, конечно. А где мастер?

Повернулся и, разгребая толпу рабочих,

нырнул за спины и исчез. Аня поняла, что отыскать его теперь будет трудно...

Когда, наконец, влетела в свой номер, буквально с ног валилась. Скинула одежду, забилась под одеяло и тотчас заснула. Блики пошли перед глазами. Так блестит вода. И битое стекло. И стекла в окнах недостроенного дома... Вошла в дверной проем, и дальше, внутрь... Магазин. На прилавке пьяно храпит продавщица, разметалась во сне, накрыта белым халатом в жирных пятнах. Рядом с ней орудуют люди в потных футболках, деловито свинчивают батареи, вынимают рамы. "Воры", понимает Аня. "А где же Николай?" Вот он. Рядом с ней. Смотрит на все это вскинув брови, и от его пристальных, таких светлых, обжигающих холодом глаз оторопь берет. Сейчас они с Аней скрутят воров, разбудят продавщицу, и... Но вместо этого она оказывается возле кассы. Бригадир передает ей бобину с небрежно намотанной лентой денег. Сотенные, не разрезанные даже, купюры, но уже затертые - успели побывать в употреблении. Как ими пользовались? Просто перематывали с бобины на бобину?.. Заплатить за пиво и селедку, ничего другого в магазине нет.

- Перемотайте. - Голос кассирши трескучий, как кассовый аппарат.

"Дешевые у нас деньги", - думает Аня и просыпается.

Темно в комнате. Комарино тикают часы на руке - забыла снять, - тускло светятся цифры. Третий час. Нет, не заснуть теперь. Башка - как улей, обрывки недодуманных в суете мыслей, досада, клочки случайных фраз...

Анна зажгла свет, встала, наспех умылась, глотнула холодный чай. Раскинула на столе бумаги, блокнот, взялась за статью. Ткнула клавишу магнитофона - зажурчал на разные лады. Ухо привычно выхватывало нужные факты, второстепенное не слышалось, шло фоном.

Увидев Нину, Николай остолбенел. "Ничего себе! Да она же почти голая!" - ахнул про себя. Вот она, в короткой кожаной юбчонке, похожей на широкий пояс, и майке на тесемках. Репетиция в разгаре. На сцену с топотом вываливается толпа, скрывает Нину. Выстраивается - зигзагами - очередь, началась перекличка.

- Тысяча восьмой, кто тысяча восьмой, отмечаемся! А вы, гражданин, не из нашей очереди! Вы за чем стоите? За сахарным песком? Ну вот видите, а здесь за мылом. Вам туда, за кулисы, нет, за правые. За левыми очередь за очередью. Чего ж тут непонятного: очередь, чтобы встать в очередь...

Прямо из зала карабкаются на сцену парни в джинсах, врываются в толпу, разгоняют, орут:

- Разойдись! Не мешай работать честным шпионам! Эй, официантка, сюда! Развлекай человека с секретным портфелем!

Когда очередь разбежалась, через сцену не спеша прошествовал отряд людей в спецовках, на плечах - груда панелей, сверху, будто трон, прилавок с продавщицей.

- Магазин уперли, - кивает на них парень в рваных джинсах. - Это кооператив "Вор" с "дела" возвращается.

К своему выходу Холодков успел. В светлых брюках и черной, распахнутой на груди, рубахе выскочил на сцену, судорожно сжимая портфель. И сразу увидел Нину. Подошла, улыбнулась, сунула в руку бокал с газировкой, звонко чмокнула его в щеку, шепнула:

- Пей.

Коля поперхнулся, выронил портфель. Давясь, глотал воду. Засмотрелся на Нину, совсем сдурел, позабыл ринуться в схватку за портфель. В углу сцены уже вовсю шла потасовка из-за Колиной ноши, режиссер надрывно вопил:

- Николай, ну же! Очнись!

После репетиции хотел было проводить Нину, но она с подругами уже упорхнула. Полтора часа искал ее, злился. Натолкнулся на журналистку, чем-то очень довольную. С ходу пригласил ее в бар, не так давно открытый здесь кооператорами и всегда битком набитый. Притулились в свободном сегодня углу, Коля принес из кухни коктейли. И принялся рассуждать. Сегодня он был многословен. Его прорвало... О самодеятельном театре, ребятах, Нине, и снова о Нине. Аня улыбчиво слушала. Потом перебила:

- Да, я была на спектакле. Он странно продолжил мой сон. Накануне снилось что-то этакое... Ребята, без сомнения, талантливые, но слишком уж много шаржа, и пережимов, есть натяжки. Ну да все равно хорошо, интересно. Ведь это только репетиция.

Бар закрывался. Они вышли на улицу. Стояли, разговаривали, замерзли. Николай пригласил в общежитие.

- Нет, пойдем-ка лучше ко мне, тут рядом, - предложила Аня.

В ее номере пахло пылью и одеколоном, которым она недавно промывала головку кассетника. Аня зажгла свет, скинула пальто и сапоги и, пока Николай мыл руки, поставила воду для кофе. Банка растворимого, уже полупустая, стояла на подоконнике. Аня наскоро прибрала в комнате... та самая банка, купленная в Москве еще, в дорогу. И вспомнился тот последний перед отъездом день. Тяжелый день... Паршивый мокрый снег... Аня с силой вдавливается в переполненную дверь автобуса, ее вбивает туда чье-то плечо, черт, больно, она ввинчивается в неподатливую сырую массу тел в куртках, пальто, дубленках, воняет мокрой псиной и парфюмерией. В глубине автобуса взвизгивает женщина:

- Что за некультурный! А еще москвич!

- Ка-ак жа, москвичи тут. Лимита одна, - ворчит слева от Ани старик.

Автобус сворачивает, едет, стоит на светофоре. А ей вспоминается Углич, красивый городок с церквями, колодцами, и с тем парнем...

"Вот бы опять туда вместо этой стройки... ", подумалось ей сейчас.

Вошел Николай. Его круглое, чуть конопатое лицо вдруг показалось ей давно уже виденным где-то, знакомым раньше и нечаянно забытом... "Ну конечно, Углич!" - вспомнила Аня. "Вот на тебе, сразу не узнала!"

Закипела вода. Аня залила кофе.

- Садись, Коля. У-у, тут некуда. Да положи кассетник на пол. А ты... Ну, в общем, помнишь Углич?

- Что?

- Сумка с книгами.

- А... а... Так это ты была? Ты была то другая...

- Разве? Что, очень подурнела?

- Нет, ты что... Наоборот...

Аня разлила по стаканам кофе. Улыбнулась, глядя в глаза Николаю долго и пристально. Он вдруг встал, подошел к ней и, притянув к себе, поцеловал. Она расслабленно опустила плечи, прикрыла глаза... Но тут же резко оттолкнула его, вскочила, проговорила быстро:

- Нет-нет, ты что!

- А? - Николай смутился, отошел к окну, облокотился о подоконник. - А знаешь, - сказал, - я тогда вспоминал тебя. Странно... Когда видишь человека впервые, второпях, он кажется другим. Даже цвет волос, вообще... Все не так. Хотя, женщины склонны меняться. К их услугам косметика и всяческие женские ухищрения... Я думал о том, какая ты... Правда, потом уже не до того стало...

- Что так?

- Ну, сама понимаешь, стройка, план, неразбериха, тут уж не до лирики. Дома сдаются как попало, а отделочные работы вообще не к черту. Клеишь стандартные обои и знаешь, что новоселы все равно все это дело посдирают и помчатся доставать другие, по своему вкусу, в Москву поедут за обоями, ремонт затеют, будут мыкаться, платить шабашникам, где уж тут радость от новоселья, это же муки смертные! Жалко людей, понимаешь, жалко! - Николай разозлился, заговорил резко и громко: - Вот я и предложил делать опрос, показывать образцы отделки, кафель, обои, линоль, ну, будущим новоселам...

- Здорово, - улыбнулась Аня. - Постой, включу запись. - Она потянулась к магнитофону.

- Идею эту до сих пор пробиваем...

В цветущей долине башенка, отдаленно напоминающая минарет, точнее — детеныша минарета, (подумалось Лиде), казалась беззащитной и одинокой. Старинная, заброшенная, печальная. В прохладной пустоте ее Лида укрылась от дневного зноя. Пыльная внутри и равнодушная, башенка словно посвистывала от несуществующего ветра. В таких помещениях обычно водятся летучие мыши и пауки, но здесь царила абсолютная пустота. Какой там ветер? Ее посвистывание было лишь кокетливым притворством... Если камень может притворяться... Впрочем, чего только не случается в наше время... Откуда-то слабо доносились позывные радиостанции "Маяк" и невнятное бормотание, и Лида различала то мелодию песенки популярной, то отдельные фразы: "Ввиду отсутствия продовольствия и товаров народного потребления.. -" "... замена дензнаков на продовольственные карточки... " "... очереди за прессованной кукурузой... " Ей почему-то подумалось о детских игрушках. Смогут ли дети обойтись даже без этого?.. Вспомнила своего Витюху - как ему там, с отцом... Где они сейчас, или уехал Олег с Витькой куда-нибудь... Не может быть, чтобы так уж безысходно все... Что-то врет "Маяк"...

Потом она подумала о своем детстве, о единственной кукле Вовке - тряпичной с пластмассовой головой... И о том, как летом ездила с отцом за грибами, и у Вовки в лесу вдруг оторвалась голова, и как она в ужасе закричала, потому что малыш Вовка молчал от боли и мог погибнуть, а отец рявкнул: "Не ори, заткнись", рванул из ее рук маленькое тельце и, размахнувшись, забросил далеко в кусты, и следом швырнул голову, сказав: "Другую куклу купим",  и как она убежала вглубь леса и потом двое суток, прячась от грибников, искала Вовкины останки...

В башенке было уютно. Лида поднялась по винтовой лесенке и села на камень в проеме в стене... Это был выход на лоджию, похожую на пояс минарета. Массивный древний камень, великолепный изразец, необычные лестничные переходы Лида разглядывала, но радостного удивления все это у нее не вызывало. Тягостно, муторно было, будто отравили, реветь хотелось, только для слез влаги не хватало — все высушило солнце. Когда-то мечталось о свадебном путешествии в знойную часть света с чудесами и старинными башнями... Сбылось, но все не так... Почему?.. Пустячок, небольшая ошибочка - судьба не в ту эпоху занесла, не в ту страну, не в тот социальный слой... Вот и живи среди серых, раздавленных действительностью мрачноватых людишек с одинаковым мышлением и почти похожей речью, с неинтересными судьбами... И будь такой же... Да, пыталась, и получалось... Зачем?.. И не желала вырваться из замкнутого круга, изменить что-либо... Чтобы не быть паскудой... Нет, не виновата, ну только в мыслях грешила, а в жизни терпела, терпимеца (или терпелица, есть какое-то такое слово), и молила бога чтоб помог, и то ли бог помог, то ли другие согрешили, но все сделано не ее волей... Лучше ли стало?..

Крошечный Витюха, круглоносенький и круглолицый милый такой пузырь, он нездоровым родился. Все ночи вопил и без конца мочился, замучилась пеленать. Как маятник бродила по темной комнате и трясла его на руках — спи... Голова кругом, руки немеют, в ванне — гора пеленок. Устала, ноги отекли. В ушах звон. Не хотела будить Олега, забывшегося мертвым сном после работы. И матери не жаловалась - сама справлялась. Так и заснула на ходу, Витька выпал из рук, бухнулся под ноги, заорал, разбудил Олега. Очнулась, охнула - и вдруг, будто замкнуло в мозгу, вспомнила бешеные глаза своего покойного отца, взбесилась сама и, схватив кричащего ребенка, размахнулась и чуть не запустила его в окно... Олег вовремя подскочил и выхватил сына... Малыш всю ночь спокойно проспал на тахте с Олегом, а она мучилась, вся исплакалась, утром не смела глаз поднять на мужа. А он все позабыл, или не понял тогда спросонья, и был очень удивлен, обнаружив в своей постели ребенка. Но ни о чем не спросил, не заметил даже, что лицо жены опухло от слез. Позавтракал и помчался на работу. "Любит ли?" - царапнуло душу. "- Другую завел?" Ну конечно любит, но по-своему, по-мужски, не до мелочей ему. "Или сердце у него холодное, или не любит. Обидно. А я — люблю? За что его любить? Что он для меня такого совершил, какой подвиг ради моей любви? Просто вот так взял и женился? Просто так... Дешево же ему досталась королева... Ну ладно же, заставлю его помучиться, заслужить... Сама... Зачем вышла за него... Так, захотелось нарядов, колец и праздника, поскорее хорошего после всего плохого, и чтобы каждую ночь — поцелуи и ласка... Свой дом, свой угол, и малыша настоящего взамен куклы... И мужа... И любовь была тоже... И предала... "

"И предала их... Обоих... Живы ли?.. Поломала им жизнь... А сама тут с уголовником в любовь играю, на легких харчах разъедаюсь, смотрю по телеку политические бредни и... Смотрю, как детектив, на гибель страны, и философствую, и меня это не коснется, ведь... "

Лида зажмурилась, закусила дрожащую губу. Лицо намокло от слез.

"Брошусь сейчас с башни вниз, на камни, головой, и - конец... "

Сердце со стоном ухало в горле. Тяжесть расплющивала душу. Она подняла голову, взглянула на оранжевое, словно взбитые желтки, небо, потом посмотрела вниз на яркую долину, и увидела... танк... Танк был рядом. Из люка полувылез и нелепо застыл лохматый бородач. Он стеклянно глядел в пространство и бормотал:

— Удача, удача, эк самолет на танк сменял, удача, а танк-то толкну на рынке, на машину поменяю...

"Псих", решила Лида и тут узнала того самого угонщика. "Ведь мы летели с психом!"

Нина на работу не вышла. Никто не знал, куда она пропала. В обед Холодков побежал к ней в общежитие, объясняя всем, что он, как бригадир, головой отвечает за каждого человека. Вахтерша рассказала, что приезжали родственники девушки и со скандалом увезли се в Ленинград. Николай поблагодарил вахтершу и, пошатываясь, вышел. Вот те и на! Вот это сюрприз! Только сейчас он вдруг понял, как ему нужна Нина... И не знал, что теперь делать... После работы бродил потерянно, оказался возле гостиницы, зашел к Ане. Хотелось говорить о Нине, но вместо этого опять толковали о стройке. Аня приходу Николая обрадовалась, стала расспрашивать о ходе работ на объекте, уточнила некоторые подробности о бригаде, поинтересовалась, есть ли вести с комбината. Напоила его крепким чаем, который сама без конца хлебала, чтобы не заснуть. И все-таки уснула за столом, пока Николай, раскрыв десертным ножиком кассету, склеивал порванную пленку. Он бережно перенес Аню на койку. Уходя, Холодков оглянулся на спящую девушку и вздрогнул от неожиданности: ему показалось, что это Нина безмятежно посапывает, улыбаясь во сне. Быстро вышел, нахлобучил на ходу шапку, сбежал по коридорной лестнице вниз, хлопнул дверью подъезда так, что стекла зазвенели. В лицо шибанул ветер сырой, пронзительный, заныла кожа. Ноги заскользили по обледенелой бугристой земле. Ночные заморозки! Порывы ветра сдувают клочьями снег, сносят в сторону ночных прохожих, того гляди сорвут одежду. Погодка не из приятных... Коля свернул в переулок, решил пройти к своему общежитию напрямик через пустырь и стройку. Его окликнули.

- Эй, бригади-ир!

Николай обернулся.

- Погоди-и-и!

Махал рукой Олег. В спецовке и ватном стеганном шлеме - видно, в общагу после работы не заходил, был в гостях у кого-то. Олег нагнал его, пошли рядом.

- Сволочная погодка, - заговорил он. -Кстати, Николай, вот что я заметил. Шныряет здесь в безлюдных местах странный самосвал со стройматериалами, похоже, что вывозит ворованное здесь...

-Что? Какой самосвал?

- Новый, не из нашенских, номер залеплен битумом. Я его уже раза два видел. Уверен, и сейчас нарвемся на него, вот душа чует!

- Я что-то в этом роде слышал от девчат в прошлом году, - вспомнил Николай. - Да не придал значения, думал, россказни.

Серые квадраты больничных окон... Телеэкраны окон... Или смятого сознания... Обрывки памяти, как елочная канитель... Тех ворюг подвела жадность. Самосвал остановился возле новенькой секции батарей, брошенной кем-то на пустыре... "Эй, мужики, вы чего здесь делаете?" "Не видишь, да? Подмоги." "Куда везете?" "Куда надо, туда и везем. " Один из них вдруг обернулся и резко ударил Олега в пах... Всполохи памяти рывками выдают Николаю картины - Олег вскрикивает, сгибается пополам, оседает на мерзлую землю. Из проема кабины выпрыгивает человек с монтировкой в руках, дверца хлопает на ветру...

Все, словно сквозь полиэтиленовую пленку, мутную и мятую. Муть в голове. Гипс, бинты, капельница. Рука онемела. Игла в вене. Николай закрыл глаза. Больничная койка - не мягкая и не жесткая, никакая. Тихо покачивается. Рука, голова, плечо - нет, он уже не чувствует, он валится куда-то, он все видит сквозь опущенные веки. Окна, пол, ножки койки, его тело с иглой в руке и бинтами остались там, вверху. Туда вошла Аня в белом халате, ссутулилась, руки оттягивают сумки. Его тело разомкнуло веки, слабо усмехнулось. Аня выкладывает на тумбочку банки, пакеты, большую коробку. Что-то бодро говорит ему, щелкнул магнитофон и, кажется, он вяло отвечает на ее расспросы, да, у Ани будет клевый материал для большого очерка... Нет, слов не разобрать. Какой-то гул, как фон в немом кино. Ну, эти в штатском уже были, чего им еще надо, один из оперов что-то сказал другому здесь, внизу, в больничном дворе, махнул рукой на окна... Над их головами раскачиваются голые ветки клена с сырым пустым скворечником на стволе. Холодков влетел в круглую дырку скворечника и, повозившись, устроился внутри на засохшем птичьем помете и темных перьях. Да, отсюда видно малыша внизу в синем комбинезоне. Он сидит на корточках, заглядывает в удивительную лужу и видит там мутные ветки и коробчатый скворечник с Николаем. Холодков подмигнул ему. Малыш сосредоточенно засопел, сунул в лужу обе ладошки, но там ничего, кроме грязной воды и камушков на дне, не оказалось. Николай хихикнул, показал язык клену, ребенку, операм, и вылетел из отраженной в луже птичьей избы. Ему было легко и вольно в воздухе. То взвивался в высь, то летел совсем низко, мимо мелькали дома, машины, кусты, шоссе, грязное мусорное поле, свалка, стройка. В фойе недостроенного дома собралась вся его бригада!.. Читают вслух письмо от Нины... Смысл письма он неслышно слышит. Воспоминания о репетициях в студии на стройке, потом — рассказывает о Ленинграде, выставках и театрах, и, в конце, главное: радость, свадьба... Нина выходит замуж!.. Николай почувствовал, как земля под ним качнулась. Она с ума сошла! Ей нужен только он, один он и никто другой, как она могла... Она должна была дождаться его!..

Он кубарем полетел вниз, вперед и вниз куда-то по диагонали, дальше, дальше... Удар об пол в служебном коридоре, о заплеванный затертый паркет, грязная стена со множеством дверей, где надписи: "Редакция", "Машбюро", "Фотолаб. Не входить". Коля вошел. В глубине затемненной комнатенки клюет носом женщина, платье съехало с плеча, на которое кто-то возложил мощную длань. Кучка людей суетится над бутылками. Высокий лохматый субъект тычет стаканом женщине в ладонь и бубнит:

- Ну, Любаша, ну чуть-чуть, символически, пару капелек, Люба...

- Да отстань ты, Невский, - пьяно отмахивается та.

- Ну глоточек, за собрание. Слышь, только что профсобрание закончилось, представляешь, мать, на собрании наш главный и говорит: "Товарищи, вот наша редакция постоянно употребляет спиртные напитки на работе, это же нехорошо, неэтично, что скажет по этому поводу профорг?" А Овчаренко еле со стула поднялся, лыко не вяжет, я его назад тяну, ты что, говорю, окстись, а он: "нет, я хочу сказать", и сказал-таки: "Я, как профорг, предлагаю не пить на работе, а выйти из редакции, дойти пять шагов до "Славянского базара" и там пить, а потом вернуться на работу и тут не пить". Все-таки сказал, и ничего, не свалился, вот воля у человека. Вон он, под столом лежит, эй, Овчаренко-о!..

С третьего удара прошибив ворота, "Жигули" прорвались на территорию спецслужбы милиции, лихо объехали клумбу, на глазах у растерянных заспанных дежурных развернулись и умчались в темноту. Спустя четверть часа по дороге прошуршали шинами темные автомобили, выкатившие один за другим из разбитых ворот... Узенькие улочки, обрамленные глинобитными домами, спали. Улочки были длинные и извилистые, как кишки. В них машины оперативников без толку крутились до рассвета, но до особняка, массивного, как желудок великана, не доехали - далековато, да и ни к чему. Если уж искать хулиганов, то не в доме Реджепа Муратовича...

В одном из флигелей особняка горел свет. Теплая южная ночь безмятежно глядела в распахнутые окна. За откинутыми шторами был виден угол комнаты, стол, покрытый клетчатой скатеркой, молодой мужчина в испачканном светлом костюме хмельно покачивался, говорил с кем-то. Ему отвечал высокий женский голос:

- Ну и что ты этим добился? - Женщина с пушистыми волосами сидела спиной к окну. - Ты как ребенок, Влад, ну что за дела? Угнал машину, разбил о ворота милиции, бросил, зачем вся эта демонстрация?

- П-пусть знают, - бубнил Влад.

- А если бы тебя взяли?

- Тогда накрылась бы вся Реджепова кодла. Ниточка тянет клубочек. Это так, Лида...

Лида тряхнула волосами, поежилась. Сказала раздумчиво:

- Кодла бы не накрылась. Сам знаешь, рука руку моет.

- Сейчас не те времена, - зло проговорил Влад.

- Времена не те, а люди, традиции, жизнь та, республика та, и страна та же. Попадешься ты, за них ответишь ты и, может, даже я, мы с тобой, а они припеваючи жить будут, нагло и откровенно... Ведь нельзя даже пойти в милицию с повинной, у них везде может быть "рука"...

- Хватит! - Влад со всей силы треснул по столу кулаком. Враскачку прошел через комнату, натыкаясь на стул, кресло, угол, споткнулся о кровать, свалился на покрывало и почти сразу же захрапел. Лида тяжело вздохнула, подошла к заснувшему приятелю, вытянула из-под него покрывало, встряхнула и, сложив вчетверо, набросила на большие босые ноги. Присела на край постели, вглядываясь в его смуглое красивое лицо. Спал неспокойно, желваки ходили на скулах, стонал. Над бровью темнел синяк. Лида расстегнула его рубаху, мокрую от пота, и вдруг заплакала, уронив лицо в ладони.

Льдины с треском взламывались, становились на дыбы, налезали друг на друга, как взбесившиеся кони. По Неве колобродили дикие табуны льдин. Льдисто блестел паркет в прихожей Нининой квартиры... В квартире этой было удивленное и чужое лицо Нины — "Здравствуйте, Николай", - непонимающее лицо в праздничном гриме, в обрамлении перекрашенных волос, лицо чужой, намного старше прежней Нины, женщины рядом с коротконогим типом в кучерявой бородке и причесочке под этакого русского богатыря - женихом, с которым она только что пришла с банкета после его защиты. Пока она возилась с дверью, щелкая запором, Николай, стоявший на лестничной клетке с тощим букетиком гвоздик, слышал шутливую фразу, брошенную кем-то в глубине квартиры, приглушенное: "Ох, диссертация сердешная, обмыли ее, а... Омовение закончено, но нет покою от пропою... " Дверь отворилась, Нина, без очков, близоруко щурясь, узнала его. Отшагнула вглубь прихожей, молча пропуская. Льдинкой сорвалось с губ недоуменное:

- Здравствуйте, Николай.

Он начал говорить приготовленную заранее фразу насчет того, что проездом, в командировке, решил зайти... И осекся, поняв ненужность этих слов. Неловко молчали, пока не вошел бородач:

- Нина, познакомь же с товарищем. - Он оживленно суетился, нагнувшись поправлял сбившуюся полосатую дорожку в прихожей.

Нина устало хохотнула.

- Ох, Вадим, это, знаешь ли, бригадир, - скучно произнесла.

- Николай, — протянул он ладонь жениху.

- Вадим. Очень приятно. Ну, давай, Коля, раздевайся, вешай свой полушубок и проходи.

Николая царапнуло скучное Нинино "знаешь ли, бригадир это", и фамильярное "ты" Вадима. Он, помешкав, вошел, и бородач протянул бокал с уже налитым грузинским.

- С приездом, как вас... Коля.

Нина, потягивая вино, сказала безразлично:

- Напрасно не позвонили, у нас есть телефон, — и кивнула в угол, где на полу стоял кнопочный аппарат. Стенка над ним пестрела написанными вдоль и поперек телефонными номерами, адресами и карикатурами. То же самое было расписано губной помадой на зеркальной поверхности трюмо, заткнутого в тот же угол.

- Красиво живете, - сказал Николай первое, что пришло на ум.

- Да, знаешь, старик, - живо откликнулся бородач, но Нина перебила:

- За твою диссертацию.

- Да за это уже пили-пили, - прогудел Вадим.

- И за нас с тобой.

- Вот за это всегда готов.

Он приобнял ее, ладонь привычно скользнула по спине, бедру. Вадим был пьян и благодушен. Нина надкусила яблоко, повернулась, собираясь что-то сказать, и вдруг, натолкнувшись на взгляд Николая, отвела глаза. Резко встала.

- Чертовски устала, честное слово, - натянуто улыбаясь, пошла к двери. — Вы уж извините, ребята, я вас покину.

И скрылась в смежной комнате. Вадим и Николай молча допили бутылку. Посидели, раскуривая сигареты. Наконец, Николай поднялся.

- Ну, мне пора, — сказал, стараясь держаться непринужденно. — Успею как раз к поезду. Я тут в командировке, вот зашел...

Вадима развозило все больше. В прихожей, пока Николай одевался, Вадим, наваливаясь на стенку, заявил:

- Ты, старик, умный мужик, да? Да, я спрашиваю? Так неужели ты не понимаешь, что не для тебя она? Это не тот случай, старик, не обижайся... - Язык плохо его слушался.

Наверно, он еще не оклемался после больницы, или это Ленинград обрушился ему на голову - так звенело, скрежетало, ухало в ушах, он просто обалдел от шума. Он откинулся на мягком, в белом "больничном" чехле, кресле экспресса. Он спешил к Нине, и розоватые, с растопыренными голыми ветками деревья запутались в яростном птичьем гомоне, звеневшем как лопнувшие струны. Он все еще спешил к ней, а экспресс уже уносил его обратно, и хотя ему казалось, что Нину украли у него и убили, подсунув вместо нее незнакомую особу, деревья-то ведь, словно мухи, попались в паутину птичьего крика, и они оказались не розовыми - от солнца, - а красными как кровь.

Олег устало растянулся на койке. Тело ныло. Маленькая комнатка рабочего общежития, нелепо прямоугольная, почти впритык заставленная раскладухами и тумбочками, была прокурена, пыльна. Убирали и проветривали здесь часто, но пыль тут же появлялась снова. С улицы ли, с одежды, бог знает откуда бралась. Олег, наломавшийся за день на стройке - теперь он был еще и за бригадира, заменял Николая, - погрузился в приятную дрему. Грезилась мелкая речушка на тещиной даче, желтая от солнца и песка на дне, теплая летняя речка, он учит маленького сына плавать, поддерживает снизу за живот, а Витька плещется, лупит по воде ладошками, отфыркивается и вплывает в московскую их квартиру, где по стенам - детские рисунки: большая буква "О" вокруг кленового листка (это сын его, Олега, изобразил), кривые солдатики на радуге, ну уж рисунки... Лида с мокрыми волосами выходит из ванной, улыбчиво жмурится, застегивает халат, его Лидуха, ласково чмокает его в щеку, и вдруг начинает сердиться, нахмурилась. А эта вот сердиться не умеет, вон та плотная рыжая смешнуля с немодной уже высокой прической над кукольным лицом. Зоя, "училка" - так ее все здесь, на стройке, называют. Вечно ищет разбежавшихся учеников. С ней легко. Умеет слушать, не перебивает, и, кажется, понимает его. Зоя не требовательна, всегда всем довольна. Свою мерзкую работу несет как крест: "Что ж, кому-то надо... Раз меня сюда распределили... Учителей не хватает, да и не нужны они здесь, по-моему, тут какая-то ошибка, ну да все одно..."  Зоя долго рассуждать не любит, с ней просто. За полгода почти, за все это время знакомства с Зоей он, кажется, стал привыкать к ней, к ее разговорам про своих домашних там, в деревне, про коз, которых дед называет "мои девочки". "До чего же вкусно парное козье молоко", — вздыхает Зоя. - "Ух, как скучаю по своим, кто бы знал!" Олег усмехается. Ему ль не знать, как часто мысли возвращаются к прожитому, прежнему. Хоть и решил не думать о Лиде и Витюхе, а все же... Ну зачем, у нее наверняка другая семья, зачем же ему опять впутываться, мешать, тянуть всем нервы? Не будет этого!.. Вот только сын как, что за странная история в роще? Впрочем, случайность, наверно, Лида бы не допустила, она хорошая мать. Но все же... На письма и телеграммы не ответила, к телефону не подошла - знала, догадалась, кто звонит. А кто еще так настойчиво стал бы дозваниваться?

Олег чувствовал себя униженным. Видно, очень уж ей хорошо с другим, раз так плюнула запросто на все, что было... Хоть бы письмо написала, или открытку поздравительную, несколько слов о сыне. Это же не только ее сын...

Мысли эти давили, мешали жить даже здесь. Олег чувствовал себя трусом и слюнтяем. Спасала работа, тяжелая и нудная, отношения с Зоей тоже выручали. Но не всегда. Однажды в общежитие Николай привел молоденькую журналистку из Москвы. "Землячка!" — обрадовался Олег. Потом, слово за слово, вдруг выложил ей накипевшее, всю семейную свою эпопею, и даже фото Лидкино отдал, чтобы не видеть и не вспоминать. С тех пор полегчало, отошло, будто увезла с собой этот камень с его души журналисточка... Но все-таки нет-нет да и кольнет вдруг мысль о Лиде, странная мысль... Раскаяние, что ли? Вот появись она сейчас здесь, бухнулся бы перед ней на колени, все бы сделал, только вернуть бы просто дружбу...  Пожалуй, проще вернуть себя самого в Москву, домой, на прежнюю работу... Ввалиться к Лидке, наскандалить, вышвырнуть вон ее мужика...

Эта последняя мысль, уже вялая, сонная, расплылась, как грани стен в комнате, где ерзал на койке Олег. Он перевалился на живот, лицом в подушку, и заснул.

Дремотная тишина. В жаркой пыли вязнут копыта. Усталый ослик прядает ушами, медленно перебирает ногами, над ним вьются мухи. Он навьючен - к спине приторочены два автомобильных колеса. Рядом неспешно идет старик в допотопном черном пиджаке поверх полосатого халата и в чалме. Похоже, старику не жарко. А вот ослик вспотел, шерсть на боках слиплась клочьями. Они сворачивают на узкую дорогу, что ведет к селению. По главной дороге, изрытой копытами, с облепленной мухами теплой навозной кучей, катит машина. Пыльная "Нива" с яркими надписями по всему корпусу: на разных европейских языках слово "Дружок". Нынешняя мода - давать автомобилям имена и разрисовывать их иностранными словами. Но вот машина останавливается, из окна высовывается смуглый парень, смотрит вслед удаляющемуся ослику, бормочет: "Ай нужны колеса для "Дружка", ай нужны... "

Хлоп! - выстрел. И опять - хлоп! "Нива" быстро съехала в придорожные кусты. Из кустов донеслись сердитые слова:

- Опять бандитов ловят, шайтан...

И снова нависла знойная тишь над дорогой. Ненадолго. Минут пять спустя лихо промчались друг за другом две черные "Волги", яростно быстрые, как борзые. Клубы пыли взвились вверх. "Нива" развернулась и прямо по полю заспешила в бок, уехала.

Две черные машины разделились на кольце, разъехались в разные стороны. Худощавый мужчина в левом авто сунул руку в карман светлых брюк, достал пистолет, снял с  предохранителя.

- Стрелять в крайнем случае, - сказал глухо и спрятал оружие в карман спортивной куртки.

На повороте голосовали двое. Худенькая девушка в сарафане и с большой сумкой через плечо, рядом с ней - высокий молодой мужчина. Вдруг девушка рванулась на дорогу, нелепо взмахивая руками, сумка плюхнулась в пыль.

- Ах ты, ч-черт! - ругнулся парень за рулем и резко тормознул. - Что еще за цирк, товарищ майор?

Девушка и ее спутник бросились к машине.

- Подвезите нас, пожалуйста, - выпалила девушка.

И тут же спохватилась:

 - Сумка! Коля, принеси, вон лежит.

Мужчина в машине сказал другому за рулем:

- Ты смотри, Гена, знакомые все лица. Вот настырная журналисточка, она уже здесь, опять под ногами путается.

- Не подстрелили бы ее, Михал Сергеич. А этот, с ней, кто?

- Э-э, газет не читаешь, Гена. Это тот герой со стройки, который нарвался на людей Мамедова. Контузия, отпуск после болезни...

- Ну, с этим рабочим все ясно, Михал Сергеич. А газеты читать мне некогда. Только не пойму я что-то, ведь люди Мамедова должны были находиться в Москве, по нашим расчетам эта банда занималась известной нам столичной стройкой, где их и ждали...

- Ну они же не дураки, Гена. Если бы не случай...

Аня закинула сумку, поданную ей Холодковым, на заднее сиденье.

- Не спешите, барышня, - сказал майор, доставая из внутреннего кармана куртки темные очки. - Мы не на прогулке. - В очках лицо его стало совсем другим. — Возьмите свою вещь и...

- Я вас узнала, - перебила Аня. - Вы мне очень нужны, товарищ майор. Кстати, я вам могу помочь...

- Ну хватит! - завелся Гена. - А ну вылазь!

Мимо промчались синие "Жигули", чиркнув "Волгу" крылом.

- Это они! - вскрикнул Гена. - Стреляй по колесам!

- Без тебя знаю...

Сухо защелкали выстрелы. Машина, оседая, остановилась. Майор и его подручный, пригнувшись, выскочили из своего авто и двинулись к синей машине, поблескивая наведенным оружием.

Аня вытянулась на заднем сиденье "Волги", напряженно глядя на происходящее, и вдруг придвинулась к распахнутой настежь дверце, выглянула.

- Стой, спятила? — одернул ее Николай.

Повертела в руках заколку, с огорчением разглядывая Сломанный зажим. Такую здесь не купишь - прошлым летом в Москве брала. Пластмассовая птичка. Любимая. Жаль выкидывать.

- Дай-ка, - сказал Олег. - Металлическая часть отломилась, можно припаять.

Зоя протянула заколку. Сказала, продолжая разговор:

- Ох, кабы и впрямь все переменилось бы к лучшему. Как я устала, кто бы знал...

- Все устали, - сказал Олег. - Обитаем-то мы не где-нибудь, а в стране парадоксальных иллюзий. Самые преуспевающие тоже плохонько живут, а любой отдых оборачивается усталостью, чего уж тут говорить о нас, работягах. А знаешь, ведь моя прежняя столичная работа по трудоемкости мало отличалась от теперешней, разве что посложнее была моя работенка, больше нервов и суеты: за все сам отвечаешь, вечно держи на поводу нужных людей, а потом глядишь, вмешивается какой-нибудь начальственный балбес и все портит. Сейчас я зарабатываю куда больше, и ни за что не отвечаю. После смены могу подхалтуривать у новоселов: мелкий ремонт, устранение брака где возможно, так сказать "до ума довожу" жилье. Умудрился деньжат скопить... Конечно, тупеешь от всего этого, мысли лишь в одну сторону крутятся. Впрочем, меньше думать - легче жить.

- Верно, — кивнула Зоя. - Жаль вот, пойти нам с тобой сейчас некуда. Кино нет, а библиотека дерьмовая, одна муть в ней, всякого Еременко В. Н. и Немченко Г. Л. навалом, да еще Бондарева пуды. Небось, никто не покупает эту макулатуру, вот сюда и сваливают. Зачем только печатают, бумагу тратят?

- Да они сами себя печатают, Зоинька. Это же литературная мафия.

- Господи, куда ни глянь, везде мафия. Что же делать-то?

- Выход один, - грустно сказал Олег. - Хором прогуляться по стране с пулеметами. Почистить нужно...

Зоя хохотнула:

- Ну экстреми-ист! А вообще-то верно, - кивнула безнадежно. - Только сам ты с пулеметом не пойдешь, издали смотреть будешь. Ты же смирный.

Олег нахмурился. Помолчав, сказал:

- Ладно, идем в бар. Засиделись мы здесь, спектакль-то давно кончился, артисты разошлись. А молодцы наши ребята, верно? Такая с виду пьеска неприхотливая, шуточка вроде, а дум после нее уйма. Как, Зося , довольна?

Дороги, некогда ведущей к санаторию в горах, уже не было. Засыпало обвалом, а в одном месте чудом сохранившаяся часть ее съехала в пропасть. Неудачно выстроенный санаторий был давно заброшен и забыт. И вдруг теперь в этом доме поднялась какая-то возня, голоса зазвучали. У дверей стояла помятая "Нива" с расписанным ярко по корпусу словом "Дружок" на разных европейских языках. В доме суетились двое мужчина и женщина. Расчищали мусор, протирали пыльную мебель, рассовывали всюду вещи, обосновывались.

- Ты, Влад, без своих бандитских штучек не можешь, - ворчала женщина. — Напугал парнишку до смерти, выкинул из его собственной машины, чуть не сбил старика, чуть сам не разбился в этих проклятых горах.

Влад удобно пристроил на выступе в стене маленький автомобильный телевизор, включил.

- Смотри и не вякай, Лида. Ну вот, теперь веселее.

На экране мелькали кадры рекламного шоу, взвизгивала музыка.

- Куда как весело, - отозвалась Лида. - Говорила же, все это добром не кончится.

- Здесь неплохо, - заметил Влад. - Горы, водопад, курорт прямо.

- Да-а, чего лучше. Помалкивал бы, герой.

 Она распахнула дверцы шкафа, пропахшего плесенью, сноровисто протерла его одеколоном.

- Летучих мышей только не хватает в качестве дичи на завтрак, - сказала кисло. -Хотя, время ужинать...

Устало опустилась на отсыревший стул. Рядом Влад расставлял на пластиковом столе консервы, одноразовые тарелки и стаканы, орудовал консервным ножом.

Лида ссутулилась, сонно уставившись в телевизор. И вдруг вздрогнула, выпрямилась, широко раскрыла глаза.

- Тихо, смотри! — вскрикнула хрипло.

На экране замелькали милицейские машины, узкие улочки, голос диктора возвестил:

- Уголовная хроника за неделю. По нашей области 28 убийств, 16 изнасилований, 14 краж со взломом. Вчера оперативным отрядом милиции с боем взята дача-особняк бывшего главного бухгалтера колхоза...

Экран зашипел, замелькал, пошли помехи. Влад оторвался от консервной банки, резко обернулся к экрану.

... Хищении государственных... -ш-ш-ш-ш-ш на крупную сумму размером около пятидесяти миллионов по неточным данным при обыс... ш-ш-ш-ш-ш... удалось скрыться, а также не работающему Алварову Владиславу Гарольдовичу пo кличке Влад и его подруге, личность которой пока не установлена. В схватке с бандитами ранены два оперативных работника спецслужбы и рабочий, похищена корреспондент московской газеты...

Изображение вдруг дернулось и выцвело, звук исчез.

- Тьфу ты, батареи сели, - сплюнул Влад.

- Не батареи, а мы сели, - подала голос Лида. — Так и будем теперь в горах пастись... Эх ты, кооператор, спец по гейшам, тоже выискался, творец чудес, начудил...

- Спасу от тебя нет, — процедил Влад. — Не психуй, обойдется. У меня сестра в Симферополе, выберемся и махнем к ней. Там я другой паспорт достану. Обойдется.

Лида мрачно посмотрела в окно. Сверкающий поток водопада скакал по камням, стекал быстрым ручьем к дому и разбивался о стену, которая была уже основательно подточена бурливой водой — это Лида заметила еще тогда. Санаторий стоял в сырой ложбине. "Дом сгниет и рухнет", подумала она. "Надо сматываться". И сказала злобно:

- Я здесь не останусь.

 Влад вздрогнул.

- Не ори. Ты что, свихнулась?

- Я ухожу.

- Куда?

- Ко всем чертям.

Резко встала, оттолкнула стул, заметалась по комнате, хватая суматошно свои вещи, большую сумку, пихая вещи в сумку, судорожно сжала в руках платье...

- Дура! - выкрикнул Влад.

 Подскочил к Лиде, отшвырнул ее сумку в угол, рванул из рук платье. Материал затрещал, на пол посыпались пуговицы. Лида захохотала, потом заплакала. Влад с размаха ударил ее по щеке. Лида отлетела к столу, стукнулась о гнутые пластмассовые ножки. Хлопнулась о телевизор скатившаяся со стола консервная банка. Экран мутно вспыхнул, зашелестел голос:

- Помни, что радость - непобедимая сила, тогда как уныние и отрицание погубят все, за что бы ты не взялся. Мудрость заключается в спокойной радостности. Побеждай себя, и ты победишь все. Ищи радостно, и все тебе ответит...

Лида истерично зарыдала, выкрикнула:

- Гад, подлец, сволочь...

- Все, хватит! Сыт тобой по горло! Уматывай к шайтану! - заорал Влад и вышел, бухнув дверью.

...Нет, это не картины в Выставочном зале Дома художника. Это — обрывки прожитого в рамках для картин. Клочья будней спецкора... Вот в раму вставлена желтая, выжженная солнцем трава, реденький кустарник, серые камни бархатисто отсвечивают в закатном свете. Какие мягкие тона... Горный перевал, разбитая "Волга". Слева мелькает потная спина в порванной клетчатой рубахе. Как это было? Да, они с Николаем голосовали на дороге, остановили машину спецслужбы милиции, и угораздило же тех бандюг на синих "Жигулях" выскочить откуда-то именно тогда... Аня ахнула, высунулась из машины, где они с Николаем уже расположились. Коля дернул ее назад, крикнул:

- Дура, куда лезешь?

И тут же получил удар по голове. Человек, сунувшийся в распахнутую дверь машины, отбросил бутылку, оглушенного Николая схватил и выдернул из автомобиля. Аня попыталась было выпрыгнуть следом, но ее толкнули, перекинули через сиденье вперед.

- Сидеть, заложница! - раздалось над ухом. В бок ткнулось дуло пистолета.

Рядом с ней, за рулем оказался незнакомый мужчина в потной клетчатой рубахе. Машина рванула с места, промчалась мимо охваченных пламенем "Жигулей", мимо катающегося в пыли клубка дерущихся, мимо чахлых чинар, свернула на повороте... Аня ошалело спрашивала, куда едут, мужчина молчал, потом нервно ругнулся. Вон за тем, кажется, откосом автомобиль сорвался. Дверцы отлетели от удара о камни, ее вышвырнуло вперед, скатилась вниз по травяному насту. Когда очухалась, увидела карабкающуюся вверх по склону фигуру в порванной рубахе. Он! Выбрался на боковую тропку, поднялся на ноги. Не стал слишком засматриваться на обломки внизу. Сплюнул и пошел...

Это она тоже мысленно взяла в раму.

"Сумка!" - вдруг спохватилась Аня. - "Мой кассетник, неужели разбит?"

Попыталась встать, но тут же снова села на траву. Отшибленное тело ныло... Кажется, кости целы, даже вывихов нет...

Вытянула ноги, стала растирать, массировать...

Что ж, придется жить без магнитофона, ничего, статья вся в голове, правда сумбурно. Забылись кой-какие детали, имена. Хотя, блокнот - в застегнутом кармане сарафана, там все есть. "Значит, так", - припомнила она. -"Стройматериалы, украденные или незаконно купленные на стройке, тайно вывозятся и продаются частным лицам (в данном случае этому Реджепу). Сейчас ниточка привела в Таджикистан... Ну, подробности, конечно, надо уточнить у следователя...

Она снова попыталась подняться, на сей раз удачнее. Согнувшись, побрела к оврагу. "Кажется, сумка осталась в машине. Да, точно... На заднем сиденье... Чего теперь искать... "

Цепляясь за кусты и траву, Аня выбралась из оврага, поковыляла в сторону долины...

Горячий настой горных трав, густой и терпкий, вдруг ударил в лицо. Ветер? А ей-то думалось, что здесь не бывает ветра. Господи, до чего же непривычный запах, голова кругом! Ни души нигде, только камни, кусты, разбитая машина... Тихо придет ночь, враз стемнеет, не выбраться отсюда, умереть под звон цикад, похожий на звон цепей...

Поезд... Память - киноролик... "Почему ролик?.. Покачивается верхняя полка скорого, это я раскачиваюсь, и снова эта гонка, горы, удар... Здорово меня шибануло... Опять... Наверно, я свихнулась... Закрою глаза - и все сначала. Одно и то же, ролик, клип. Белая фигура в темноте. Приведенье? Здесь, в горах? Вспыхнул фонарик. Я не успела испугаться... Что-то было, не помню, случилось. Кажется, подвернула ногу, боль... Узнала сразу ее, ведь в моем кармане фото, в блокноте за обложкой, ну то самое, которое мне тот рабочий на стройке всучил, как его... Олег Анистратов, монтажник... В каком-то белом платье-кимоно с серебряными птицами, красивая - это стало видно утром. Вдвоем в горах блуждать не очень-то приятно, если у спутницы истерика... И чего вопит, не она же грохнулась в яму, я молчу на дне и даже не карабкаюсь, сильно болит плечо, но зато... Ничего себе... Моя сумка!... Потом меня тащили на носилках туристы. А кассетник не сильно побился, только корпус, и крышка отлетела... Мы летели на стройку в самолете, в мягком кресле - белом облаке - хорошо спалось, наверно все мы - я, и Коля, и она - дрыхли всю дорогу. Аэродром был километрах в пятидесяти от города, на окраине которого наша стройка. Нас встречал автобус и вся Колина бригада - оказывается, мы герои дня, пресса позаботилась... Гм, спецкоры центральных газет стали шустро работать, пора и нашей газетенке перестраиваться... Кстати, из газетенки мне пришла телеграмма, шеф витиевато поздравлял с непойми-чем, и подписалась вся редакция (первой после шефа была подпись Пастора, потом Алика Невского, Любы...). Вскоре я дописала очерк. Получилось, кажется, недурно... Холодков влюбился в местную учительницу Зою - смешную, полную, с наивным кукольным лицом. По-моему, дружить с такой еще куда ни шло, а уж влюбляться... Тяжелый случай. У них скоро свадьба. Со стройки Николай уходить собрался, хочет работать в спецслужбе милиции, которая сейчас очень популярна, и форма у тех ребят красивая. Говорят, им хорошо платят. Вообще это отчаянные парни, смерти не боятся, вот поэтому она их и обходит. Жертв там пока не было. А работают они чисто... Олег заработал кучу денег, помирился с Лидой, они распишутся по новой здесь, на стройке - так он хочет - и вернутся домой. Но я там буду раньше. Через три часа вокзал. Хочу домой. Не сплю. Когда вернутся Анистратовы, жду их в гости. Нелепость, знакомиться с соседями за тридевять земель от дома. Ведь с Лидой мы соседки по подъезду... Господи, как трясет на проклятой полке. Нижний пассажир читает газету, свежий номер, заголовок: "Спецслужбой милиции обезврежена еще одна опасная банда, "Дело Муратова" закрыто. Следы привели к махинациям бывшего главбуха колхоза "Красный Октябрь"...  Ну и дубово же написано! Другой пассажир замечает:

- Ну наконец-то у нас появилась настоящая милиция. Эти парни наведут порядок.

- Да зарплата у них там настоящая, только и всего, и конкуренция: на работу попасть трудно, а вылететь в два счета...

Я перевернулась на живот, лицом в пыльную жесткую полку. Жесткую как тот очерк, который везу в Москву. В горле - щипучая горечь. Уши заволокло мягкой ватой, в которой гулко бьются рельсы. Не гулко, а жестко... В ушах - булыжники злости и отравы. Отрава мокро щекотнула глаза и нос, потекла по лицу...

Ночью, не помню, как нащупала сумку, вытянула и порвала исписанные, наполовину перепечатанные листки... Прощай, ретиво сработанный очерк... Ау, карьера борзописца! Выложу на стол главного свой стих, то-то у него рожа вытянется! Вот, скажу, срочно в номер:

РУСЬ-90. Абсурд.

1

Отравленная русская душа,

которую нерусские венчали,

в ней не осталось места для печали,

в ней осень бродит, листьями шурша,

с протянутой для подаянья кепкой,

с блуждающей путанкиной ухмылкой,

с духами-самогонкой жгуче-крепкой,

с картинами, написанными пылко,

ненужными пожарищу страны.

Вам наших душ пожарища странны...

Страннее, чем наскальные рисунки,

толпа, мешки, мешочники и сумки

и синий труп с раздутым животом.

Нерусских-русских души с тайным дном

и мудрыми словами для приманки.

Убитый лес. А в нем растут поганки.

Был просто лес. А стал — поганкин дом...

2

В заплате окна - за окном метель -

кровавым сгустком цветет герань.

Луна, продырявь снеговую темь,

где кошки дохлые, холод, гарь...

А. за геранью, в окне - уют.

За легкой шторкой воркует "Шарп".

Там шлюхи голые что-то поют.

Студент на улице дышит в шарф.

И в черный снег — снеговую гарь -

он щурит пристальный темный глаз.

Москва, снегопад, гололед, январь...

Все окна хочется выбить враз!

Ох, хоть бы свет погас..."

"...Хроника происшествий. Вчера в 18.00., в самый разгар часа пик, водитель автобуса изнасиловал водителя трамвая. Это произошло на остановке "Конечная" по маршруту... На глазах у всей... Что за нравы, что за жизнь!.."

"Московский Комсомолец"

***

Ничего этого не было. Был лишь сон, длинный нелепый сон некоего Реджепа, которого все звали дядюшкой. Абсурд.

(от автора)

 

ОБ АВТОРЕ

Ольга КОРЕНЕВА - талантливая представительница поколения, которое сейчас определяет уровень настоящей современной литературы, Член Союза Писателей России. Издавалась мало. В 1982 году вышла ее первая книга «Белая ласточка», изданная под псевдонимом Ольга Астахова, в издательстве «Советский Писатель». Прошли газетные и журнальные публикации, за одну из которых, слишком злободневную (короткий рассказ «Пом и пианино») писательница попала в опалу, обернувшуюся для нее двенадцатилетним периодом замалчивания. Издательства отказывались принимать ее рукописи. Проза Ольги КОРЕНЕВОЙ отличается жанровым разнообразием, ярким колоритом. Она наполнена теплым юмором и женской добротой. В сборник «Не грусти, гад ползучий» вошли произведения, написанные в 80-х и в самом начале 90-х  (91-92) годах.  Книга была издана в 1994 году.

Обложка печатного издания