1
Утром нас приняли в октябрята. Торжественно и неинтересно. На линейке рослые пионерки со скучными лицами под барабанную трескотню прикололи к нашим формам звездочки.
После уроков мы с Машкой Мотиной подрались из-за пластинки, которую нашли в сугробе. Плоский черный диск, поцарапанный, странный, чуть кривой, с надписью на грязно-белом кружке в середке: "Гамлет", и еще чего-то там понаписано... Обе мы ее увидели одновременно, и обеим вдруг приспичило схватить ее, и как-то так получилось, что мы друг дружку пинаем, орем, дубасим, стервенея, царапаемся, кусаемся... Потом Машка с разбитым носом сидела на снегу и ревела, а я убежала в соседний двор.
Снег, до боли в глазах яркий, мелко бугрился на газоне, деревья зло корячились в холодном солнечном пространстве. Я расстегнула портфель и стала запихивать туда тусклую пластинку. Из-под ног выпорхнула синица, резко взлетела, пронеслась, рассекая воздух, над фотомастерской - облупленной одноэтажкой. Там на крыше сидел, свесив ноги, Савка-Сопля из шестого подъезда. Увидел меня, спрыгнул, пошел навстречу. "Сейчас треснет по балде", поняла я и приготовилась драться. Савка всегда, почему-то, цеплялся ко мне.
Шагах в пяти от меня он вдруг остановился, шмыгнул носом, слизнул прозрачную, посверкивающую на солнце соплю над губой и крикнул, как будто я глухая:
- Беги домой, твоя мама померла...
С Савкой мы летом стырили булку из ларька...
2
Кряжистый краснолицый мужчина притушил о ствол липы "бычок" и сказал:
- Да у нас вся страна сидела. Тюрьмы, лагеря, знаешь сколько их?
- Зона, - отозвался другой.
"Зона", подумала я и сразу вспомнила фильм "Сталкер". Там тоже зона, другая. А еще есть шальная зона - это когда деревья и птицы дуреют от талого снега. Разные есть зоны. Вот тот заезженный любимый мой "Гамлет" из сугроба, из зоны...
Я швырнула портфель на скамейку, прислонилась к дереву и стала думать о Гамлете. Он был высокий, немножко лысый, с удлиненным аристократическим лицом и толстыми губами. Он очень худой, ладони его большие, а пальцы длинные. Гамлет улыбнулся, взял меня за руку, мы оказались за столиком в каком-то прокуренном зале, и он сказал:
-Ты что, оглохла? - сказал Савка-Сопля и ткнул меня локтем в бок. С сигаретиной в уголке рта, небрежно прислонясь к скамейке, Сопля стал глядеть куда-то мимо и говорить:
- Ты чего не в школе, с уроков смылась?
- А где твои сопли? - злясь, спросила я.
Нигде нет спасенья, даже в чужом дворе. Хочу одиночества!
- А ты читала "Синюю птицу"? - печально спросил Савка.
- Я ела паштет из Синей птицы! - крикнула я, схватила портфель и убежала.
В тот день нас принимали в пионеры. Скучно, торжественно, под барабанный бой комсомольцы повязали нам на шеи красные галстуки, мы хором произнесли клятву...
3
Задыхаюсь, сердце где-то в горле уже колотится, ноги бегут только по инерции, он догнал меня между четырнадцатым и пятнадцатым этажом, вжал в стенку возле мусоропровода, прижался губами к моим губам... Савка, вовсе на Гамлета не похожий, густо кучерявый, с шершавыми щеками, уже без соплей. Он пах табаком и вином.
«Теперь пора ночного колдовства.
Скрипят гроба и дышит ад заразой.
Сейчас я мог бы пить живую кровь
И на дела способен, от которых
Отпряну днем...»
Своей лучшей подруге, Машке Мотиной, я рассказала по телефону, что целовалась. Это было в тот день, когда я отказалась вступать в комсомол.
4
Сбежала вниз по лестнице, на ходу застегивая куртку, выскочила во двор и сразу вляпалась в грязь. Этот промышленный район, где живу после детства, так непохож на наш большой двор с липами и акациями возле скамеек, с персидской сиренью на газонах перед подъездами (в те давнишние бесконечные дни и годы двор для нас был целым районом, и школьный двор, где мы с Машкой подрались, и чужой тоже...) и серой казармообразной школой через дорогу. Десять лет назад... Эпоха... Сейчас, спеша на работу в мерзкую газетенку, где батрачу после вуза, с осадком горечи в душе смотрю на липы и скамейки, похожие, но не те; на автобус, такой же замызганный... Не то... С утра все валится из рук: пролила чай на светлую юбку, пришлось переодеться, и вот опаздываю...
Чертыхаясь, двинула через газон прямиком, сокращая путь. Больно царапнуло ногу - ветка, куст.
Ну если уж начнет не везти, так и будет — порвала чулок...
Втискиваясь в автобус, перебираю свои беды. Вот, думаю о себе, выискалась отчаянная, "мл. корр. " позволяет себе писать проблемную статью, да не нужны газете проблемы, ей кроссворды да гладенькие репортажи нужны, мини-очерки об умельцах, интервью с известными людьми, чего-нибудь популярненького подавай... А проблемы - ни-ни, не ковыряй... Ну и мурыжат мой материал, переносят без конца, вот зачем, де, это писать, о замордованных жизнью матерях, о своеобразной нашей социальной системе, превратившей женскую часть населения во что-то непонятное, вот зачем в этом копаться...
Залежалась статья. Что ж, поделом, как говорится, на публикацию рассчитывать можно ли? Однажды кто-то брякнул что-то о новом журнале. Разузнала про журнал подробнее, потом забросила статью туда, заранее не надеясь, а так, для очистки совести и с тайной злостью. "Без зверства, сердце! Что бы ни случилось... "
Главредом там был писатель — его имя мне было известно, читала как-то небольшой его рассказ в молодежной газете и врез о нем самом — что автор молод, талантлив, долго не печатался, не мог пробиться на страницы прессы, и все такое... Рассказ мне до сих пор помнится, отточенный и наполненный горечью...
Выскакиваю на остановке. Чулок совсем поехал, в редакции зашью...
5
В обед, дождавшись, когда все ушли, шарила в столе — искала нитки с воткнутой иголкой. Вот пропасть, найдешь тут среди конвертов, клея, маникюрных пилочек, тьфу...
Зазвонил телефон. Нехотя взяла трубку. Чего звонят в обед, не понимают, что ли, нет же никого...
Незнакомый мужской голос отрекомендовался главным редактором нового журнала, сообщил, что статью мою прочел лично, считает интересной и нужной, будет готовить к печати, но есть правка, которую стоить обсудить вместе.
- Могли бы вы подъехать? Когда? - деловито спросил.
Взмокла, заколотило в висках. Сдавленно выжала, что да, сейчас, в течение часа.
Мой материал - в журнал?..
Неслась, не чуя ног, летела через месиво талого снега, разбухшую глину, через лужи с радужными бензинными разводами, не стала ждать автобус, рванула через дорогу ловить такси - машина резко тормознула, таксист ругнулся к буркнул:
- Шальная, под колеса-то соваться зачем?
Шоссе, ставшее вдруг слишком контрастным, яростно резким, мчалось навстречу, грязные брызги разбегались по ветровому стеклу...
Дом журналистов, где он назначил мне встречу, предложив заодно перекусить вместе... Не прошло и сорока минут, а я уже здесь, взлохмаченная и пылающая, с рваным чулком (ой, ведь не зашила!), в наброшенной кое-как куртке (ну и вид)! Ворвалась в фойе и растерянно остановилась, полезла в сумку за расческой, все разроняла, подобрала, запихнула назад, оглянулась... Навстречу шел с широкой улыбкой высокий худощавый парень, немножко лысый, с удлиненным аристократическим лицом... Мой Гамлет, тот самый, из "зоны" сугробной пластинки, из шальной моей выдумки, Гамлет подошел и протянул мне большую ладонь с длинными пальцами.
- Ну, привет. А ты ничуть не изменилась, - произнес Гамлет.
- Так это ты... Главред журнала... - ошарашено сказала я Савке-Сопле.
- Ну, как видишь. Помнишь, у Шекспира: «Разлажен жизни ход, и в этот ад закинут я, чтоб все пошло на лад!»
Он схватил меня за руку и потащил в прокуренный зал за маленький столик в углу.