1
Перелесок, пыльная дорога, ветхий сруб колодца с проржавелой цепью. Бурые деревянные избы. Женщина в ситцевом линялом купальнике мерно взмахивает тяпкой вдоль рядов мощной картофельной ботвы.
Истошный крик:
- Ольга-а! Открывай библиотеку, читатель пришел!
Босая девушка в застиранном сарафане, с растрепанными русыми волосами, в которых застряли листья и обломки веток, не спеша разгибается, оглядывает грядки, втыкает между ними садовый нож. Медленно бредет к умывальнику, прибитому к столбу. Ополоснув руки и лицо, вдевает ноги в шлепанцы и выходит за калитку.
- Обожди, провожу, — говорит соседский парень, который только что поправлял забор, поглядывая на Ольгу.
- Не, Валер, не надо, - говорит она.
Валера догоняет ее и молча идет рядом, перекидывая из ладони в ладонь гвозди, катая гвозди в слишком изящных для деревенского жителя ладонях — узких, с длинными тонкими пальцами. Потом он медленно бредет куда-то вдаль, в перелесок, в лес, задумчиво-невменяемый.
В глубине леса, куда еще не дошел Валера, какая-то суматоха. Между соснами и елями шныряют люди в фирменных летних костюмах с баллончиками нервно-паралитического газа, кто-то кого-то ловит. Вдруг все исчезают, зато из-за деревьев выруливают на проселочную дорогу два "Мерседеса". Синяя машина преследует бежевую. В бежевой - четверо в ярких спортивных костюмах. Приглушенный разговор:
- Сейчас оторвемся.
- Где кассета?
- Которая?
- Та самая.
- Какая?
- Лопух, ты что, контузился? Компромат, - сквозь зубы выдавливает тот, что за рулем.
- На президента?
- Тихо, болван. Где?
- У Витьки в сумке.
- Чего-о? — возмущается Витька .—Да там кроме "Панасоника" с битлами и спирта...
- Где сумка?
- На дереве висит. Я думал...
У того, кто за рулем, искажается лицо. Витька замолкает и втягивает голову в плечи.
Библиотека. Читатель ушел. Ольга, подождав еще пол часа, выходит, запирает дверь. Приглаживает волосы. Потягивается. Внезапно бухает громкая музыка, канонада звуков. Взорвана полусонная деревенская тишь. Во всех огородах люди бросают работу и выкатываются за калитки. Из перелеска под битловые вопли появляется веселый Валера с массивной сумкой в одной руке и початой бутылкой голландского спирта в другой.
На поляне, где суетились люди с баллончиками, теперь - бежевый "Мерседес". Четверо в спортивных костюмах осматривают деревья. Разговор:
- В ней ведь и спирт был. Искать надо там, где пьянь.
- Смотрел. Там вся деревня в лежку. В пятом дворе музыка.
- Битлы? Туда.
Возле дома библиотекарши остановился "Мерседес". Но никто на это удивительное событие никак не отреагировал. Казалось, вся деревня здесь гуляла. Все, от стариков до детей и собак в хмельном угаре балдели под битлов. Ольга с Валерой отплясывали в толпе молодежи в промежутке между двором и картофельным полем, дети с визгом гонялись друг за другом, размахивая бутылками из-под импортного спирта, все поголовье местных пьяниц сидело и лежало, некоторых полупьяные жены волокли домой, два старика в валенках молча боролись на руках возле банки с самогоном.
Люди из "Мерседеса", окончив безнадежный опрос населения, вдруг увидели мохнатую собаку с той самой кассетой в пасти. Пес, подозрительно глянув на мафиози (так он мысленно окрестил их, поняли вдруг эти люди), бросился вон со двора. Те припустили за ним. Пес то и дело останавливался, шаловливо оглядывался, подпускал к себе мафиози довольно близко и вилял хвостом, но стоило протянуть руку, как он разом срывался с места и исчезал в кустах. Потом выныривал с совсем уж неожиданной стороны. Он был размером со взрослого ньюфаундленда, хотя по виду - щенок.
- Это Рокки, - пояснила игравшая на дороге девочка, дочка дачников слева от леса. - Он родился в мае. Ему три месяца. А вон его мама, - показала на маленькую неказистую собачонку, пожирающую траву .- Эта собачка теть-Валина, у которой мы дачу снимаем.
- Такой теленок родился у этой?
- Не теленок, а дворняга, - рассудительно сказала девочка.
Мафиози переглянулись. Один из них предложил ребенку:
- Послушай, малышка, ты, вижу, очень умная девочка. Наверно, собачка тебя послушается, если ты попросишь ее отдать нашу...
2
У тети Сони, которую все называли Сонечкой (ну прямо как Сонечку Мармеладову, думала я, хотя вряд ли все они читали Достоевского ), тоже был здесь собственный летний домик, крохотный и ветхий, но с большим огородом и картофельным полем - целых двенадцать соток! Зимой она жила в городе и преподавала в детской музыкальной школе, несмотря на пенсионный возраст. А летние каникулы проводила на этой своей даче.
Она была маленькая, худенькая, с добродушным личиком и прозрачными зелеными глазами, и в толпе или в огороде словно растворялась. Если взгляд случайно натыкался на нее, то аж икалось от неожиданности - казалось, что она только что выпала в осадок откуда-то из воздушных слоев, или выскочила из-под земли. А заглянув под челку, под которой, словно под паранджой, прятались глаза, очень хотелось угостить ее мороженым или конфетой и сказать: кушай, Сонечка.
Сонечкины родители тоже были учителями, и родители родителей тоже. Но это было давно, все они умерли, остались лишь желтые фотографии, и кое-что из личных мелочей.
Каждое лето она и в жару, и в непогоду до упора работала в огороде, где все произрастало обильно. Сонечке совсем не надо было столько картошки, свеклы и кабачков. С лихвой хватало той малой толики, что увозила осенью в рюкзаке, ведь ела она очень мало. Почти весь урожай так и оставался на грядках, и его растаскивала местная пьянь. Дело в том, что Сонечка привыкла работать "на всю катушку", к тому же она стеснялась своих деревенских соседей, у которых каждая пядь земли была засажена. А больше всего она боялась "Постановления", которое кто-то из знакомых вроде бы слышал по радио - о том, что у тех, кто неполно использует землю, участок с домом отберут. Может, оно и было когда-то в незапамятные времена, это дурацкое "Постановление", мало ли чего было в нашей стране. Ну да было, наверное. А может, и не было. Но уточнить, сходить к юристу Сонечке все недосуг, да и не пойдет она никогда, к тому же всему, что говорят по радио, она свято верит и боится.
Еще она боится пьяниц, мышей, воров и убийц - потому что все они могут покуситься на ее урожай. Поэтому каждый раз перед сном она прилежно обходила свой двор, держа в руках футляр от скрипки, в котором лежал топор (это на случай бандитского нападения). Она тщательно запирала и запутывала проволокой обе калитки, при этом громко разговаривала сама с собой грубыми мужскими голосами, которые имитировала весьма искусно (чтобы спугнуть бандитов).
Сонечку все любили за мягкость характера, интеллект и удивительную уживчивость. Говорили, что она и с чертом поладит, никакая дьявольщина не собьет ее с панталыку и не выведет из себя. Еще поговаривали, что соседка ее - баба весьма сварливая и с "черным глазом", и всех, кто жил в избе до Сонечки, она насмерть сглазила, эта соседка. Последние "сглаженные" жильцы продали избу с огородом очень дешево, так дешево, что ее смогла приобрести в собственность старенькая учительница. Все жалели учительницу и с любопытством ждали, что будет. Но ведьма поссориться с Сонечкой не сумела. Что только она не делала, все без толку. И даже когда оттяпала часть Сонечкиной территории, учительница простосердечно поблагодарила ее, решив, что соседка ее выручила, глядючи, как мучается она, Сонечка, с большим огородом, ведь столько земли обработать ей не под силу. Постепенно обе женщины стали добрыми соседками, на диво всей деревне.
С осени по весну длились другие Сонечкины мученья. В городе, хоть и провинциальном, но все же более многолюдном, чем деревня, она не так боялась воров, мышей и убийц, (на всякий случай, правда, футляр с топором всегда имела при себе), но вот беда - с работы и обратно идти приходилось через мост. Дойдя до моста, она понимала, что лишь только ступит, и мост рухнет в реку вместе с ней. Она видела, что мост ждет ее и даже подрагивает от нетерпения. Несчастная Сонечка долго стояла возле моста, а потом, дождавшись пешехода, обманывала мост, крадучись следуя за спиной попутчика. Но тут ей приходила мысль, что мост догадался, и она поспешно возвращалась. А когда, наконец, достигала середины злополучного моста, то во всю прыть припускалась вперед. Поэтому короткий путь от музыкальной школы до дома занимал у нее много времени.
По вечерам к учительнице в гости приходили две подруги. Сначала они звонили по телефону, предупреждали о своем визите и говорили: готовь кофе. И Сонечка записывала: "Приготовить кофе". Когда подруги приходили, напиток уже ждал их. И они вместе с Сонечкой выпивали по чашке кофе в прикуску с печеньем, которое приносили с собой. За разговорами Сонечка убирала со стола кофейник и чашечки, мыла, тут ей бросалась в глаза записка: "Приготовить кофе", она спохватывалась: "Ох, кофе-то надо приготовить, что это я совсем беспамятная стала", и она снова варила кофе, разливала по кофейным чашечкам и ставила на стол. Потом она опять мыла кофейные приборы, и снова, увидев записку, спохватывалась и готовила напиток. К тому времени печенье кончалось, и Сонечка доставала из-под стола варенье, которое варила летом из своих слив и яблок и сахара, полученного зимой по талонам еще по старым ценам. Нынче талоны отменили, а цены кусаются, да и сахара нет нигде... Подруги наворачивали варенье и вспоминали, как все вместе они учились в детстве в школе, как в пятнадцать лет занимались в авиа кружке и инструктор пророчил им карьеру летчиц, а потом вдруг началась война и они дружно сбежали на фронт, где действительно были потом летчицами. Вспоминали боевые вылеты своего бомбардировщика, и злополучный мост, который надо было разбомбить, так как армия отступала, а мост никак не взрывался - бомба мост не брала. Ведь строили-то мост монахи. И был мост, поговаривали, с заклятьем, с молитвой какой-то, что ли... А командиром экипажа был Сонечкин жених, у них уже сговорено было насчет помолвки, подружки эту тайну знали и собирались отмечать, но не пришлось. Мост-то так и не взорвался, поэтому Сонечкина жениха за невыполнение приказа расстреляли. Он должен был спикировать на этот мост, погибнуть, а приказ исполнить. Но в составе экипажа были девчонки, а главное - Соня, и он не смог. Сонечка поняла, что мосты, даже самые невинные, все равно все мосты таят в себе коварство... Она подозревала, что коварны не только мосты, и поэтому при всей открытости и доверчивости своей была крайне недоверчива. А еще, Сонечка всю жизнь любит "благоверного"; в свое время она отшила немало женихов. На женихов ей странным образом везло. Но она навсегда осталась невестой своего командира. Все это в который уже раз обсуждали три старушки (в нашей стране женщины в шестьдесят шесть лет уже старенькие. Не знаю, как в иных государствах, хотя слышала, что там дамы в таком возрасте еще цветут, занимаются спортом, очень любят путешествовать, выходить замуж и рожать).
Сонечка беседовала с подругами, мыла чашечки, варила кофе и так сосредотачивалась в себе, что уже не замечала, как пустеет баночка с кофейным порошком. Наверно, так же погружались в себя и подруги, потому что не понимали, что минула ночь и наступил рассвет, а потом, уже выйдя на улицу, одна из них говорила:
- Странная какая-то Сонечка, обещала напоить кофе, а сама...
- Как, разве мы были у Сонечки? - спрашивала другая.
Но я все это говорю к тому, что тоже однажды пила там кофе, ведь у меня его нет, а у Сонечки много - в свое время, когда оно было еще не очень дорогое, ей ко всем праздникам дарили его ученики, зная, что у Сонечки пониженное давление и ей необходимо.
Сонечкин родной городок, если ехать, по шоссе, а потом все время сворачивать - на машине, а не на автобусе, - то, имея в виду сокращенный путь, городок этот недалеко от той самой деревеньки, где у Сонечки дача. Там на отшибе и у меня есть похожий бревенчатый домик. И знаете, что случилось там?.. Нервных прошу не читать... Да вот, все началось с объявления... Может, оно и не при чем, объявление. Да наверняка не при чем. А вообще, я думаю, что вся гадость в мире происходит из-за тех придурков, которые занимаются политикой. Из-за политиков - все войны всюду, все эпидемии и наводнения, ведь это они придумали испытания химического и всякого другого оружия, они изобрели всякую дрянь, поломали экологию и... Ну ладно, хрен с ними...
3
"Объявление. Продаются щенки российской кенгуровой овчарки. Окрас рыжий, хвост черный, быстро плавают, крайне сообразительные: если вы хотите избавиться от загостившихся родственников, то вам необходима российская кенгуровая, собака прекрасно кусается, легко и изящно портит вещи."
/Из мемуаров клёна Лёни/
Вы знаете, есть притоны для одиноких душ. Души - это мантры. Они могут воплощаться. Например, политические деятели после смерти воплощаются в котов, которых мучают дети. Кошаче-собаче-деревьевый народ самый многочисленный, еще больше травяной. Как и человечий, он - и в городах, и всюду. Иногда души деревьев играют в людей. Вчера клен сказал мне, что он - поэт, и прочитал стихи:
Заснеженная даль нежна,
Дожди - не депутаты,
А летом девочка-жена
Ждала меня когда-то...
Граненой глубиной небес
Лилась прозрачно осень,
И переплел все ветви бес,
С меня одежду сбросив...
Я шепнула ему, что для дерева это неплохо сказано, гм, весьма неплохо. Клен обиженно ответил, что он человек, и к тому же известный поэт. Заигрался парень. Бывает.
Все подорожало. За год цены увеличились в среднем в тридцать семь раз. Я сказала об этом деревьям, но они лишь пожали ветвями.
Вы знаете, есть притоны для одиноких мантр. Они, мантры, ну, души, если хотите, лунными ночами собираются в старых деревянных домишках. В небольших таких избушках, вроде моей дачи. С закопченными низкими потолками и печками-развалюхами. Стул, скрипя, ковыляет к растресканной печурке, дует всей силой своей дряхлой мантры в поддувало, и в печке вспыхивает огонь. Становится светло и жарко. Из-под бревенчатой стены в углу, где прогнила половица, вылезает крыса Унда. Она помогает мне нанизывать на нитку шляпки опенков. Ножки я отдаю ей. Мы развешиваем у печки гирлянды из грибов.
С визгливым скрипом отворяется дверь. Пришел мой приятель клен-поэт. Его зовут Леня. Он вздумал писать мемуары, приволок пишущую машинку. Попросил перепечатать все, что накарябал на своей коре. Почерк неразборчив, у гениев это принято, и он стал наговаривать на диктофон, который вылез из-за печки. Этот диктофон ужас до чего любопытен, ну до всего ему есть дело. Раньше он проходил службу в редакции какой-то военной газеты, сломался, был выброшен за ненадобностью, стал бомжем, скитался, и однажды забрел сюда.
В полночь здесь начнется свистопляска. Варенье в банках забродит, вспенится, и мантры напьются в стельку. Они станут играть в азартные игры, примутся рассуждать о сексе и разухабисто орать блатные песни. Мне они не мешают - сплю крепко, танком не разбудишь. Пишущая машинка зыркнула всеми своими буквами на диктофон и жеманно произнесла:
- Меня звать Ася. А вас?
- А я Дик, - глухим басом отозвался тот.
- Очень приятно, - застрекотала Ася. - Я рада, что буду работать с вами. Ох, я так давно не работала. Я жила у иностранца, не знавшего по-русски ни бельмеса, я была иждивенкой. - Она томно закатила клавиши.
Дик смущенно покрутил кассету с заезженной пленкой. Ему было неловко перед этой изящной кабинетной штучкой, шустрой бабешкой из коллекции какого-то заграничного чудака. Зачем она здесь? Ей не место в этом логове повидавших виды вещей. Пусть уходит. И пусть останется. Ему хо-те-лось с ней работать. Ему не хотелось, чтобы она знакомилась с другими. Ему хотелось пригласить ее к себе за печку. Он не желал, чтобы с ней так запанибратски общался клен Леня. От-ку-да клен ее принес? Он не хотел, чтобы клен потом ушел с ней... И вообще, зачем здесь этот Леня со своими опусами? Он, конечно, смотрится неплохо — высок, картинно кучеряв, весь в листьях как в ладонях растопыренных или как в звездах, звездный юнец, того гляди сам себе зааплодирует ладонями листьев... Он упоен собой. Он же дерево, древесина. И Ася для него лишь приспособление для печатания его мемуаров. Плевал он на ее изящество, на ее душу. Она - машина, полезная сейчас вещь. Но эта дуреха Ася взирает на него как на нечто непостижимое, поэтическое и прекрасное. На это бревно в листьях, самодовольное и равнодушное... Дик досадливо щелкнул кассетой и перекрутил пленку.
Шляпки опенков уже освоились на нитке возле печки и принялись болтать всякую чушь. Они подняли такой шум, треща подсыхающими краями, что Леня, Дик и крыса Унда возмутились. Одна лишь Ася с любопытством слушала их трескотню.
- Что будет, если скрестить ворону с соловьем?
- Будет Иосиф Кобзон.
- Кобзон - это эпоха сытого одетого прошлого, когда люди читали книги, ходили в театры и писали стихи. В то время были и соловьи, и вороны.
- Потом пришла эпоха будущего, стали вымирать соловьи, вороны, люди, книги, театры и стихи. Остались бизнесмены, порно-детективные книжонки, воры, проститутки всех мастей и полов, алкаши и сумасшедшие маньяки.
- А бывают маньяки не сумасшедшие, а?
- Конечно, бывают политические...
- Одно и то же...
Потолочная балка нахмурилась и грозно прикрикнула:
- Прекратить немедленно, придавлю!
Шляпки притихли и съежились. В избе вкусно запахло сушеными грибами. Унда не спеша пережевывала грибные ножки и что-то бормотала себе под нос.
Балка качнулась, слегка покривив и без того кривой потолок, и сварливо проскрипела:
- Как мне надоели эти доски. Сто лет они на мне. А раньше, в юности, когда была я деревом, ведь до чего хороша была! А какое времечко-то было: экипажи, шестернею, цугом, лошадки одна к одной, дамы в длинных шелковых платьях, благородные господа, пикники в лесу на полянке, и все мною любуются, ведь я - одна из первых красавиц в нашем бору. Веточки упругие, что пружины, хвоя длинная, густая, хвоинка к хвоинке, иссиня-зеленая, пышная, куда там дамам в их бледных платьях, да они завидовали мне, я и ростом выше, и стройнее самой стройной красотки, да что говорить!..
- Ишь расхвасталась, - перебила Ася. - Мало ли, кем ты была прежде. Все мы кем-то были. А я, может, была золотым браслетом.
- Ты что же, из золота сделана? - ехидно прищурился потолок.
- Нет. Просто я перевоплотилась.
- Ха-ха-ха! - затряслась от смеха изба.
- А почему бы нет? - обиделась пишущая машинка. - Ведь может же Леня быть сразу и человеком, и деревом, и поэтом? А почему бы мне не быть золотым браслетом хотя бы в прошлом?
- Ну будь, будь, - сказала крыса Унда, догрызая последнюю грибную ножку. — Какая разница, кто ты, был бы от тебя прок соседям. Кстати, каков он на вкус, браслет?
- Не съедобный. Металл. А еще раньше, до того, как стать браслетом, я была санитаркой на фронте. Ну, медсестрой.
- А танком ты не была? - скрипнула дверь.
- Почему вы мне не верите? - со слезливым отзвуком прощелкала Ася.
Я повесила у печки последнюю грибную нитку и окликнула самовар. Пока прислушивалась к перешептыванию грибных шляпок, удивляясь, откуда они знают то, чего не знают и знать не должны, а они еще об этом так ловко болтают, пока я думала обо всем этом, пузатый старина Толя въехал с веранды на куче тлеющих сосновых шишек. На трубе его подпрыгивал кирзовый сапог. Толя дымил как паровоз. Медно выблескивал начищенными боками. Именно выблескивал, я не оговорилась, франт он, Толя. За ним примчался фаянсовый Витя-заварочный, красный в белую горошку с золочеными ободками. Витя приволок поднос коврижек и ватрушек.
Стулья и табуретки придвинулись к столу. Клеенка по-кошачьи потянулась, встряхнулась, обдав всех крошками, и заново раскаталась на столе. На нее по-лягушачьи запрыгали чашки и блюдца.
Терпкий чайный аромат, чуть отдающий мелиссой и тархуном, наполнил избу.
- Я действительно была медсестрой, - упрямо сказала Ася, усаживаясь на табуретку. Тут все заметили, что ее металлический корпус вытянулся и изогнулся, приняв форму хрупкой девичьей фигурки. Ася протянула руку к ватрушке. Тонкое запястье стягивал массивный золотой браслет.
- Ты была не браслетом, а с браслетом, - звякнуло блюдце. - Странно, откуда эта дорогая штуковина у фронтовой сестрички?
- Трофейный. Солдатик подарил перед боем, - небрежно бросила Ася.
- Небось, было за что.
- А как же. Перед боем я никому не отказывала.
- Вот оно что... — звякнула сахарница.
- Да! - вызывающе сказала Ася. - А что тут такого? А может, в последний раз? Так и выходило. Вся моя армия погибла. Моя армия, а не чья-нибудь, многие еще не знали женщину, я была их первой и, может, единственной, понятно? Мои мужчины гибли, умирали, а меня пуля не брала! А я искала смерти! Всякого ведь навидалась, всего попробовала, ну не могла я с таким грузом, не могла! Ко мне во сне мои мертвецы приходили и просили, жаловались, плакали. Стала думать, будто только мои погибают. Думала, может, проклята кем-то? Одного, молоденького совсем, красивенького, пожалела, отбивалась, говорила, что на мне, может, проклятье, а он - свое: все равно, говорит, хочу. Добился. Живым вернулся. После войны встретила - опустившийся, спился. Ты, говорит, Аська, точно проклята, погубила, нету личной жизни, две семьи сменил, но не могу, хочу только с тобой и только перед атакой, а по-другому мне не надо. Не могу нормально. Не хочу. После таких его слов я молчу: ведь и я не могу, не могу я по-другому! Сама ведь сломалась. Истаскала себя по ресторанам, по чужим постелям за трофейные побрякушки, которые потом горстями раздавала нищим, и словила пьяную шальную смерть...
- Ничего себе, страшненькая история, - проскрипела потолочная балка. - Чего только не бывает! А вот я сосной была в роскошном строевом лесу, триста лет! Срубили. Теперь столетие доски подпираю, обрыдло, спасу нет! На войну хочу, под пули, а потом сразу - в ресторан. Хочу разврата и золотых безделушек!
- Глупости, - сказала дверь. - Нет ничего лучше спокойной жизни и домашнего уюта с веселыми гостями в лунную ночь. Оно, счастье-то, и есть, коли душа покоем полна.
Леня допил чай и резюмировал:
- Верно. Счастье, это душевное равновесие и стабильность в жизни. Вот изба сто лет стоит, и еще столько же проторчит на том же месте, или на другом, потом ее подремонтируют, и еще просуществует бог знает сколько. Вот стабильное счастье.
- Какой ты умный, Ленечка, - выдохнула Ася. - Ну, прямо Сократ. Ты никогда не был Сократом?
- Нет. Я русский. - Резко сказал клен.
- А кем ты был раньше?
- Я всегда был личностью. Отстань. - Ответил клен и задумался над куском коврижки.
- Лично я не согласна бог знает сколько подпирать эти доски, - возмутилась балка. - Я, может, тоже не лыком шита.
За окном была непроглядная ночь. Огонь обпился чаем и уснул прямо под столом, превратившись в желтую кошку. Я прихватила ее с собой в постель, отправляясь спать, — чтобы мурлыкала и грела ноги. Кровать радостно завиляла одеялом и лизнула подушкой мою щеку. Она пахла печкой, чаем с коврижками и подгнивающими половицами. Она сразу же принялась "чтокать":
- Что такое детство?
- Детство? Это болезнь.
- Какая?
- Слабость ума и воли.
- А тогда юность что?
- Кризисный этап болезни. Потом наступает молодость...
- А после?
- После? Зрелость, начало выздоровления.
- Ну а потом?
- Старость. Болезнь с летальным исходом.
- Жалко людей, когда они дети и старики. А из чего состоит лев?
- Из съеденного козерога.
4
"Эти два спящера спят наяву..."
/ Из мемуаров клена Лени /
- Не грусти, гад ползучий, - сказала я ему, уходя навсегда.
Он свернул газету в трубочку и произнес:
- Корень одуванчика, собранный в сентябре, лечит от начальной стадии атеросклероза, от шума в ушах, и улучшает память. Препарат из одуванчика "Терраксакум" оказывает легкое седативное действие.
- Я не одуванчик! - заорала я. - Тебе что, плевать, что я ухожу?
- Пей "Терраксакум" и расслабляй мышцы лица, - участливо посоветовал он. - А лучше, займись кулинарией. Весьма успокаивает. Цветки одуванчика залей уксусом и неделю держи в холодильнике, полученное средство используй для приготовления соусов к мясным и рыбным блюдам.
- Ты что, издеваешься? - прошептала я в тихом бешенстве. - Я бросаю тебя. Навсегда.
- Сто девять четыреста сорок три, Москва, до востребования, Карлу Стивенсу, напиши, и он вышлет тебе бесплатные кассеты с проповедями. Это тоже оказывает седативный эффект и очищает душу и помыслы от мирской накипи.
- Ты... ты... ты просто болван!
- Не болван, а лев. Читай гороскоп. И знай, что лев состоит из мышц, когтей и терпения, которое не безгранично.
- Лев состоит из съеденной козы, - сказала я.
- Из съеденного козерога, хочешь сказать?
- Козерога черта с два сожрешь! Он с рогом, и быстро бегает! Прощай, одуванчик!
На сей раз ему не удалось схватить меня и уволочь в постель. Залить пожар ласками и животной активностью. О, это он всегда успевал! Этот зверь начеку! В гороскопах недооценивают львов. А может, это - особый случай?
Мой лев, я без тебя скучаю. Мой длинный, бело-розовый человечище с золотистым, как поджаривающийся в пламени каштан, взглядом, с нежной гривой. Такой ранимый, уязвимый в душе и самоуверенно-невозмутимый с виду. Внешне даже грубоватый, иногда - тупой, толстокожий. Но только для тех, кто тебя не знает. Кому все равно. У нас с тобой были бешенные ссоры. А после - бешеные ласки. Страсти-мордасти. Подозрения, упреки, ревность, розы, шампанское, шоколад.
- Я отмазался, чтоб замириться. Ты не дуешься на меня, киска?
- Нет, ты не "отмазался". Ты меня любишь.
Мы рассматривали карту родниковых созвездий на наших телах. Совпадает рисунок, расположение, оттенок родинок. Они ведь у всех - разные по форме и цвету. Однажды на пляже я видела девушку с красными и желто-коричневыми родинками. А у нас - бархатно-шоколадные, маленькие, правильной круглой формы, будто нарисованные по трафарету. Одинаковые у тебя и у меня! Правда, все сдвинуто, будто карту звездного неба рисовали на нас под разным углом. С разных концов одного большого звездолета переносили точки на твою душу, и на мою. А потом нас выбросили, чтобы мантры обросли плотью; поскитались по Вечности, по Звездам, и обрели плоть, сквозь которую проступила наша кодовая карта родинок, и опять долго чтобы блуждали по-отдельности, сталкиваясь со всем недобрым и становясь недоверчивыми и злыми.
Почему мы ссоримся? Неужели потому, что у наших душ слишком разный опыт бытия, да? И все же мы одинаково "не такие какие-то".
Кто мы?
Лев, ты сделан из козерога, а козерог состряпан из льва. Мы сфигачены друг из друга. Наверно, мы дети, а детство - это болезнь.
5
"А в паутине каждой паутинной ниточке кажется, что она - сама по себе, отдельная, а на самом-то деле все они законтачены друг с другом..."
/ Из мемуаров клена Лени /
Баба Люба была соседкой и приятельницей Сонечки - помните, той самой, у которой я однажды пила кофе, а? Ну, помните, конечно, кто же забудет такой вкусный кофе, да еще с потрясным сливовым вареньем, я его обожаю! Баба Люба тоже, а ее третьеклассница внучка вообще от варенья тащится вместе с котом. Да нет, я к тому, что одинокая баба Люба мужественно воспитывает кусачего кота и резвую упитанную внучку, которые ей, кажется, не очень-то и родня. То есть, родня, конечно, но не очень... Ой, ну я все это к тому, что внучка такая хорошенькая, такая забавная, и просто обожает варенье, совсем как я! Я ее так понимаю, ну! Она ненавидит учить уроки, читать, и вешать в шкаф свою одежду, и зачем только все это изобрели, и какой псих все это придумал, наверняка политик какой-нибудь... То есть, это не я так думаю, а бабушкина внучка.
- Отстань, бабка Любка! - орет она еще с порога, зашвырнув портфель в коридор и бросаясь к коту.
Кота она сразу же принимается мять и теребить, как будто он игрушечный. Кот обреченно кусается и поджимает уши и хвост. Внучка радостно вопит:
- Ах ты, гад ползучий!
Кусает кота и на четвереньках улепетывает в другую комнату.
Начинается дикая игра. В кота летят подушки. Зверь прыгает по шкафам, роняя вниз истерзанные книги, повисает на люстре, падает. Внучка и кот рычат, шипят, пищат, царапают друг друга.
Чтобы прекратить это буйство, бабушка Люба начинает громко читать. Девочка некоторое время слушает "Золушку", а потом говорит:
- Да она просто идиотка, эта твоя Золушка. Могла бы, между прочим, прикончить мачеху и сестер.
- Как? - удивляется бабушка. - Что за шутки?
- Какие там шутки, - деловито говорит девочка, - все очень просто. Немножко циана в вишневый ликер, и порядок. Цианистый калий без цвета и вкуса, с запахом горького миндаля, а вишневый ликер тоже этим самым пахнет, так что никто не заметит. Нам в школе детектив читают, так там всех этим цианистым ликером потравили, и полиция до сих пор не догадалась, кто это сделал. Так что передай Золушке, что ей за это ничего не будет, пусть не боится...
Внучка не стала проливать слезы над несчастной участью Золушки, а сразу же придумала, как ее выручить. Вот это я понимаю!
Чтобы не думать о милом моем льве, я думаю черт те о чем... Я роюсь во всяких ненужных воспоминаньях... Я перелицовываю воспоминания, как старую юбку...
Моей душе ужасно тесно в теле. Да я сейчас просто лопну, или заору! А-а-а-а-а-а-а-а.....................!
В ближайшем кабаке он напился от отчаянья. Вышел, брел куда-то, шатаясь, и тут земля поехала вверх, и он ухватился за какое-то дерево.
- В чем дело? - произнесло дерево. - Я, между прочим, не какое-то дерево. Я липа. И я вас, между прочим, не просила меня обнимать, нахал.
Он икнул и стал сползать на землю.
- Да что вы сползаете? - сказала липа. - Не люблю, когда мужчины сползают. Вы могли бы подержаться вот за эту ветку?
Она махнула веткой, зацепив его за рукав куртки, и приподняла. "Бедняга", - подумала липа. - "Ему никогда не быть деревом. Что ж, пусть остается человеком..."
В лето вторгся циклон. Запахло предзимьем. Мой огород вокруг избы подернулся унылой желтизной. Дни, наполненные горячим печным духом и пронзительно-холодными вылазками во двор, приелись. Заскучала я по цивильной жизни, по приятельнице Машке и по всем городским удобствам. И махнула на вокзал.
В город. Скорее к Маше, Машуне, Марье... Ох, как мне тошно...
Наше государство, кроме всего прочего, отличается к тому же обилием одиноких женщин. ВЫНУЖДЕННО одиноких. То есть, если бы жизнь сложилась нормально, они были бы прекрасными женами, но что-то мощно поломало их семейное начало, и теперь при любых самых благоприятных условиях они все равно уже не способны выйти замуж. Многие из этих женщин живут своим необычным и порой весьма экстравагантным маленьким мирком. Они очень непросты, если их узнать. Вернее, если они позволят вам узнать их, если допустят в свой мир. Одна из таких женщин — моя приятельница Марья. Или Машка, как хотите.
В ее однокомнатной хрущебке вместо мебели - экзотическая флора. Одежду и вещи она вешает на ветви, за неимением шкафа. Сдается мне, что со всех цветочных выставок и ярмарок натащила она к себе эти странные огромные не то деревья, не то цветы, хрен их знает. Запах, как на парфюмерной фабрике, и негде повернуться. Это просто какая-то страшная месть, а не жилплощадь, и мне кажется, цель - поскорее выкурить случайно подвернувшегося кавалера, пусть оставит угощенье и выветривается. Мужчины не выносят сногсшибательных запахов... А кавалеры иногда появляются, и при том не жмоты, отнюдь. Зря Машка их так. Могла бы жизнь устроить. Хотя, она слишком независимая, и странноватая. Странно уже то, что своей дочери дала имя Джоанн. Такое нерусское имя. Ну и многое еще, да и не важно. Джоанне пять лет. Она целыми днями работает на коклюшках - плетет кружева. У них все в кружевах - занавески, скатерть, салфеточки, даже куклы одеты в кружевные костюмчики. Красиво. Иногда Марья торгует кружевами в Измайлово. Продает по дешевке, перекупщики уже знают ее, берут оптом и толкают втридорога иностранцам. Кружева причудливые у Джоанн, конкуренция бабкам. Ох и не любят Марью бабки...
Недавно они, Машка с дочкой, подобрали где-то на помойке щенка непонятной породы. Нелепый такой, больше похож на мохнатое растение, чем на собаку. В общем, вписался в интерьер. Окрестили его Мокки. Раньше были конфеты "Мокко", так вот он похож цветом. Маша и породу ему изобрела - австралийская собака, или кенгуровый пес. Прыгает, как кенгуру, когда играет с Джоанн.
И вот являюсь я, обветренная и несчастная. На цветущем атолле - цунами восторга. Кенгуровый Мокки сшиб меня с ног и умыл шершавым языком. Джо с визгом поволокла мою сумку в комнату, расстегнула и принялась в ней копаться - конечно же, я привезла ей яблоки и морковку. Машка помчалась на кухню разогревать остатки пищи и ставить чай. А я по-хозяйски направилась в ванну. Горячая ванна мне просто необходима.
Через полчаса, в махровом Машкином халате, выползаю к столу. Ого, сколько тут всякого! Явно побывал кавалер...
Марья хлопочет, вертя оттопыренным задом. При общей ее худобе зад слишком уж выпуклый, будто в трусы запихнули глобус. Светлые волосы сегодня собраны в стог, словно сенокос перед грозой наспех убран, а вилы унесли. В такой прическе только вил не хватает, для полноты ощущений.
У Машки разные глаза: один - круглый желтый, другой - удлиненный зеленовато-серый. Лицо ассиметрично: справа скуластое, а слева-овальное, с ямочкой возле губ. Ну а общий вид вполне приятный, как ни странно, ее можно даже назвать очень недурненькой. И даже, может быть, красивой. Она очень юно выглядит. И то, что без косметики и в дрянных шмотках, как бы подчеркивает ее немного детскую небрежность и очарование. Она из профессорской семьи, ни в чем не нуждалась, и у нее поэтому нет интереса к вещам и еде (в отличие от большинства соотечественников). Она и квартиру-то свою профессорскую оставила какой-то лимитчице (вернее, это сделал ее отец. А она вынуждена была некоторое время скитаться по углам, бомжествовать).
Конечно, имея такую внешность, такой патологически юный вид (я считаю это патологией — в тридцать пять лет выглядеть на пятнадцать ), можно позволить себе роскошь плевать на шмотки и все такое. Кстати, я знаю причину ее молодости. Готовьтесь, сейчас я открою вам страшную тайну!
Как-то в Машкино отсутствие я решила навести порядок на ее кухонной полочке - там была грязь и вообще помойка какая-то. И вот, разбираясь в хламе и перемывая пыльную керамику, я обнаружила внутри утки-молочника (коричневая такая, керамическая, знаете, в музее народного творчества такая похожая есть) маленькую коньячную бутылочку, завернутую в бумажку с печатным текстом: "Омолаживает, исцеляет - серебряная пломба из правого зуба мудрости в настойке золотого корня семидневной, приготовленной на русской водке в бутылке из-под импортного вишневого ликера. Это средство также придает красоту и физические силы. Принимать по семь капель в крепкий индийский чай через день в течение трех дней, потом - перерыв на полтора месяца, и повторить. Так повторять индивидуально для особенностей с учетом организма".
Как будто перевод с иностранного. Интересно, из чьего зуба пломба, какого-нибудь ламы, или христианского святого, а?
Я не очень-то поверила. Хохма какая-нибудь.
Хотя, кто его знает? Для проверки отлила себе немножко, покапала в чай, попила. И знаете что? Потрясающе! Вот это эффект!
Ну и Машка-Маруська, штучка та еще!
- Да ты ешь давай, наяривай, - подталкивает она ко мне остатки торта.
- Ну не могу же борщ с тортом.
- Да не стесняйся. Лопай все сразу, хватай кальмара, а то слишком долго поглощать будешь, поговорить не успеем. Ну, рассказывай!
- Не могу с набитым ртом.
- А тут твой забегал несколько раз, разыскивал, всех на ноги поднял, где была-то, что стряслось, у вас ведь такая любовь, а в меня, знаешь, тоже втрескался один...
Безо всяких остановок, на одном дыхании
Маша извергалась потоками горяченьких новостей.
Я поглядывала на нее и понимала, что это - стихия, погода, всемирный потоп и вообще конец света. Ее папаня, профессор-покойничек, тоже в этом роде отличался. Неуправляемый был. Начудил после смерти жены, сдерживать-то некому стало. Пристрастился к медовухе, в магазине "Мед" и подцепила его лимитчица-продавщица, некая Глира, гренадер-баба. Попался как карасик. Она его быстренько прибрала к рукам, женила на себе, прописалась, Машу выжила из родного гнезда, а профессора спровадила на тот свет. Ну, с Машки все как с гуся вода. Она живет в другой плоскости, где бытуют комнатные баобабы, австралийские собаки и вообще всякая чертовщина. Машка, например, утверждает, что Джоанну она родила от инопланетянина. Иногда этот звездный гость залетает к ним на огонек.
- Ты знаешь, - сбила меня с мысли Машка, - что стряслось с Ведерниковым?
- С кем это?
- Ну, помнишь, тут на Новый Год журналист у меня был, Виктор Ведерников, твой еще с ним сцепился, приревновал?
- А, ну-ну.
- Вспомнила?
- Так, смутно.
- Шел он через парк с работы, как всегда, и показалось ему, будто что-то не так, не хватает чего-то. Смотрит: исчезло бесследно дерево. Как корова языком слизнула.
- А? Какое дерево?
- Ну, не то тополь, не то клен, не важно, не перебивай.
- Клен Леня, наверно, - хихикнула я.
- Что? Какой Леня? Ну слушай. На следующий день тополь стоит, как ни в чем не бывало. Но немного другой, поменьше и раздвоенный. Виктор и раньше замечал, что деревья тайно перемещаются, путешествуют, но не придавал этому значения. Деревья подменяют друг друга, меченые подменяются другими, с похожими метинами. Всегда на планете найдется похожая метина на чьем-нибудь стволе. А если не найдется, то уж тогда дерево становится несчастным узником, оно приковано к месту и чахнет от тоски. Такие деревья долго не живут. Ну, случайные метины не в счет, деревья на них не реагируют. Ведерников понял это. И вот, через пару дней, прикинувшись пьяным, упал и сделал вроде бы случайную меточку — крест. На следующий день, опять изобразив шибко хмельного, грохнулся там же, под тем же тополем, глядь, а крестика-то нет! Он обалдел. Ползал вокруг, ощупывал кору, смотрел во все глаза, изображая пьяные глюки для конспирации. Нету метины! Растрезвонил по телефону всем знакомым, его на смех подняли. А недавно его сослуживец, тоже международник, между прочим, он в командировке за бугром, ночью он, представляешь, звонит Витьке из Аргентины и сообщает, что видел его тополь с крестом там возле гостиницы.
- А в Аргентине растут тополя?
- Не знаю. Может, это был дуб, или ясень. Или баобаб.
- А может, это было не совсем дерево? -пошутила я.
- А что?
- Ну, может, пьяный журналист, к примеру. Или политик.
- Нет, ты слушай дальше. Друг был в шоке, потом, прикинувшись пьяным, обвел крест на коре платана кружочком.
- Так это платан был?
- Не помню, не придирайся. И сообщил по телефону Виктору. Что ты думаешь? Через неделю дерево с таким клеймом оказалось знаешь где?
- В парке?
- Нет же. Возле детского сада, у забора. А в парке возникло совсем другое растение, из тех, что в нашем климате не водятся.
- Чинара, что ли?
- Там никто не смотрит на деревья, вот они и разгуливают как в лесу.
В коридоре загрохотало.
- Маш, твой инопланетянин прилетел, — сострила я.
Раздался лай и визг, перебиваемый хохотом. Джоанна с Мокки подняли возню.
- Они там что-то разбили! - бросилась вон из кухни Маша.
- А у тебя есть чему биться? - крикнула я вдогонку и включила радио.
Голос диктора вещал о последних событиях. Как всегда, бои в бывших республиках, грабежи повсеместно, катастрофы, авария на ядерном реакторе в очередном городе-невидимке с очень странными, по-моему, последствиями. Жители и деревья исчезли все до единого. Сбежали, что ли? Остались лишь собаки, шерсть на них светится. Огненные псы. Баскервильские зверюги. Действие их биополей на окружающую среду неизвестно, и посему они подлежат уничтожению. Но они разбежались, успели. Они быстро бегают. Всех отловить не удалось. Поэтому, убедительная просьба к радиослушателям, если подобные животные будут замечены, срочно сообщайте о их местонахождении. Ни в коем случае не подходите к ним и не подкармливайте, эмоции сейчас неуместны...
Вошла Маша.
— А, это уже не в первый раз оглашают. Придумают тоже, огненные псы, - сказала она несколько напряженно.
— Думаешь, утка?
— Конечно. Отвлекают народ от политики. Так все и бросились искать светящихся собак, как же. Хотя, дураки найдутся. А у меня, между прочим, кактус зацвел.
— Ну? Не может быть.
— Идем посмотрим. В комнате за диваном.
Марья повернулась и нырнула под лианы, свисавшие с притолоки наподобие вьетнамских штор из бамбука. А может, это вовсе и не лианы, бог их знает. В короткой застиранной юбке и узкой футболке Марья казалась девочкой-прислугой в чужой оранжерее, и я вдруг испугалась, что цветочные горшки слетят ей на голову. Они там держатся на маленьких полочках и проволочных кашпо, не думаю, что это надежно. Я вышла из кухни, прикрывая голову руками, на всякий пожарный. В коридорчике споткнулась о недогрызенную кость.
В комнате полумрак. Окна подернулись вечерней темной синью. Растения прикрыли весь свой цветковый табор. Большой кактус действительно цвел, но сейчас оранжево-белый цветок напоминал полузакрытый зонтик. Рядом, чуть левее, упругие струи фонтана синевато покачивались - это растение утром было каким-то незаметным, сникшим, а сейчас вдруг распрямилось и действительно стало похожим на фонтан. Кажется, оно так и называется. Какие странные ветви, или это листья. Из-под пластмассового ведра вылез сонный Мокки. Он светился, как фонарь.
Вот где огненный пес!
Маша перехватила мой взгляд, сказала:
- Идем на кухню, сейчас по телеку кино, я чай поставлю и займусь кексом. Идем же!
Она за руку вытащила меня из комнаты.
- Давно там была авария? - спросила я.
- Где?
- На реакторе.
- Не знаю. Кажется, полтора месяца назад. Ой, ну что же ты, бери пастилу. Не стесняйся.
Быстро они бегают, эти собаки, подумала я. И вдруг спросила:
- Почему ты назвала ее Джоанн?
Вопрос ни к селу ни к городу. Так же странно прозвучал ответ:
- Потому что люблю Шекспира.
- При чем здесь Шекспир.
- Как при чем? - она даже сковородку отложила. - А кто же, по-твоему, автор "Гамлета", "Лира", "Ромео и ..."
- Ну как кто, известно, автор знаменит...
- Знаменита, хочешь сказать? Ведь это женщина. Знатная леди. И звали ее Джоанн. А поскольку не могла она под своим именем толкать пьесы, не принято было знатным лицам, да еще женщинам, время-то было знаешь какое чопорное?
- Знаю.
- Ну вот и договорилась с неким простым гражданином, кстати, шибко подверженным крепким напиткам, на которые у него деньжат подчас не хватало, вот и договорилась принять на себя авторство, за хорошее вознаграждение, конечно. А он был малый не промах, сумел извлечь максимальную выгоду и прославить имя свое в веках.
- Откуда ты знаешь?
- Ну, понятно же, у автора женская рука, это чувствуется. Психология-то не мужская.
- Пусть так. А как ты узнала имя?
- Ну, это уж моя тайна.
- Таинственная ты личность, Машка. Поделись хотя бы этой тайной. У тебя же их, небось, целый ворох, подкинь одну, а?
- Тс-с. Кино началось.
На экране замелькали титры, машины, люди, пошла какая-то захватывающая телемуть, прерываемая рекламой. Все это сменилось сводкой новостей, потом - бесконечными страданиями Марианны. Марианна напоминала мне одну мою приятельницу, весьма преуспевающую в любви. Она всегда была в кого-нибудь удачно влюблена, а в нее, по-моему, влюблялись все. Она обычно пускалась в рассуждения такого рода в нашей женской компании:
- Ой, девчата, поссорилась я со своим-то. Брошу его. Заведу другого. Люкс-мужика заведу! Мне это раз плюнуть. Кстати, хотите несколько практических советов, как завоевать мужское сердце? Пустяк, даже для не очень молодых и некрасивых, пустяк! Во-первых, надо выбирать объект по высшей мерке, а не размениваться на мелочевку. Воровать, так миллион, любить, так короля! Ну, если с королем ничего не случится, то канцлер всегда подвернется, а это все же королевское окружение, не хухры-мухры. Потом можно будет короля в любовники взять, будучи женой канцлера. Главное, не комплексовать, действовать раскованно, и помнить, что в любви все способы хороши, а цель всегда оправдывает средства. А главное оружие, девчата, это - броская одежда, макияж и манера поведения, подчеркивающие вашу самобытность. Мужчины, они ведь вроде крупной рыбы, на блесну идут. Важно не казаться серой и неинтересной, вроде старого чайника. Никогда не бойтесь произвести экстравагантное и даже несколько смешное впечатление - это как раз то, что надо, они это обожают! Вот недавно по радио сообщили: одна ужасно смешная и нелепая клоунесса, она даже в летах, кажется, так она, представляете, вышла замуж за американского бизнесмена, миллионера! А еще, девчата, нужно покозырять своим интеллектом, ну хоть что книги читаете, что ли. Вот, к примеру, скажите своему: "Ты знаешь, Вася, сейчас, как ни странно, стали появляться интересные отечественные книги. Мне нравится так называемая "плеяда сорокалетних", которых зажимали в годы застоя. Очень своеобразно пишет Ольга Коренева, интересно, весьма. А вот всякие коллективные сборники мне, почему-то, не нравятся. Есть такой коллективный сборник современной женской прозы, "Новые лесбиянки" называется, так это глупость, мне кажется. А что ты думаешь на этот счет?"
Таким образом, блеснув своей неординарностью и умом, вы наповал сразите намеченного мужчину. И берите его голыми руками и всем голым телом, если умеете. Любовь — это верный способ продлить молодость! Так что омолаживайтесь, девочки!
Вспомнив о подругах, я опять стала думать о миленьком моем. Никак не могла отделаться от проклятых воспоминаний. За ужином я вспомнила, как он целовал мои уши и от него шел жар, словно он только что вылез из печки. Засыпая, я представляла себе, что он ушел на минутку на кухню и вот-вот придет.
Меня разбудила какая-то возня. Была глубокая ночь. Привстав на постели, я чуть не заорала от неожиданности. Под китайской розой у изголовья моего ложа все полыхало. Это не было похоже на пожар. Свет был резкий, холодный, он изливался не пойми откуда, словно божество попало в комнату.
Я встала, тихонько подошла. Зажгла ночник. Мокки, малыш?! Ты?! Ну прямо как небесное светило!!! Ах ты несчастный щен, бедная ты скотинка, ну и досталось тебе в твоей коротенькой еще жизни...
Мокки дергал во сне лапами, взвизгивал, хвост его взвивался, шумно задевая за нижние ветки китайской розы - огромного пышного дерева.
"Ах ты, мой баскервиленочек", подумала я и стала тихонько гладить щенка. Он успокоился, задышал ровнее и улыбнулся во сне. Впервые вижу, как улыбаются собаки... Свечение стало слабее и нежнее.
Мокки улыбался точно так же, как мой милый брошенный лев...
- Почему ты своего зовешь лев? - неожиданно громко прозвучало в темноте.
Я подскочила и чуть не заорала. Нервишки. Конечно, Машка, кто ж еще... Она сидела на постели и во все глаза смотрела на меня. Застукала. Умеет же подслушивать мысли, скотина.
Я собралась с силами и сказала как можно спокойнее:
- Нехорошо пугать подругу. Лев он по гороскопу.
- Все врут календари, - отозвалась она.
На все-то у нее есть цитата.
- Смотря какие, - пробормотала я.
На душе у меня кошки скребли. Я боялась представить себе, что сейчас думает мой благоверный. Он ведь черт те что может вообразить. Вернись я сейчас - поцапаемся еще больше. Наверняка, он уже на даче меня ищет, а я здесь. Он ничего не будет слушать, он никогда ничего не слушает, он будет вопить всякие гадости, я тоже заведусь, и это - разрыв. Черт возьми, это же ясно, как день божий!
Ох, как глупо! Все не так, все по-дурацки.
Я принялась грызть ногти и думать о глупостях, сделанных мною в жизни. Сколько я всего натворила! Жуть! Неужели это не последняя моя глупость?
-Тебе что, не спится? - спросила Маша. - Мне тоже. Ну идем чай пить. Да тихо ты, не шаркай, разбудишь.
Мы до утра жевали кекс с изюмом, упились чаем "в доску", как говорят алкаши, от болтовни опухли языки. Маша говорила о религии, о церквях всякие забавные штуковины.
- Иисус был очень симпатичный юноша с длинными кудрями, неплохо относился к блудницам, очень даже положительно к ним относился, между прочим. Тому пример Мария Магдалина, - болтала Марья, Мария.
- А знаешь, как он относился к "домам божьим", то есть к церквям? Он ведь считал, что молиться можно где угодно, хоть на берегу реки, читай библию. Кстати, замечала ли ты, что над куполами церквей, если присмотреться в ясный день, белый посверкивающий столб? Знаешь, что это? Ведь церкви издревле во всем мире стоят не абы где, а в местах биоэнергетических источников. Эта энергия проходит сквозь церковь, пронизывает ее, и бьет из купола в высь. Поэтому в церкви лучше себя чувствуешь, исцеляешься порой от болезней, легче дышишь, - щебетала Маша.
-Ты предлагаешь мне сходить в церковь, что ли? — догадалась я.
- А знаешь, - продолжала Марья, не слушая меня, - что если все церкви нанести на карту и соединить линиями, то получится знак, или иероглиф, если хочешь, или слово, если прочтешь, ну, символ, можно так сказать, и тогда можно сразу понять...
Я, наверно, задремала, потому что оказалась не пойми где, или везде одновременно, и навстречу мне двигался не то символ, не то святая троица. Я бросилась к ней и заорала, черт подери, вся жизнь к чертям, не заслужила, за что? Грехи мои яйца выеденного не стоят! Господи, ну помоги же мне! - орала я. - Господи, помоги, я верю, что поможешь! Ты ж всегда меня выручал! Ты же знаешь, что я тебя люблю, ты такой симпатичный, ты мне очень-очень нравишься, честное слово! Я тебе, наверно, тоже нравлюсь, я же божье сознанье, и не самое худшее! Ну поможешь, да???
Тут в меня вошла уверенность, что все будет о,кей, как всегда в конце концов бывает, потому что я совсем даже неплохое, в общем-то, создание божье. Я успокоилась, зевнула и пошла досыпать, досматривать сны.
...Сегодня утром Мокки слопал цветок кактуса. Маша вскрикнула, села на пол и разрыдалась. Джоанна тоже захныкала. Мокки глядел на них большими удивленными глазами, потом подошел к Марье и принялся слизывать слезы с ее ассиметричных щек. Она сразу простила, потрепала по спине и отдала все мясо из холодильника. Там оставалось грамм триста на суп. Придется варить постный. Господи, как я соскучилась по родненькому моему льву. Прости, что я с ним ссорилась. Прости, что объедаю бедную Машку, но у меня не осталось ни копейки и некуда деваться. Машку я не стесню, она простая.
Я резала лук и обливалась слезами. Лук вонял на всю кухню, перебивая цветочный дух. Марья возилась с морковью и болтала как заводная. Она говорила:
— Когда пришло время рожать, я стала ловить такси. Но оказывается, беременных не берут, боятся родов в машине. Такое бывало, таксисты знают. А до роддома далеко. Гололед, я поскользнулась, грохнулась, лежу, все мимо проходят, ноль внимания. Все же кто-то вызвал скорую. Повезли. Ни один роддом не принимает, коек нет свободных. Наконец, в один закинули. Четвертый, на улице Фотиевой, за универмагом "Москва", знаешь? Там меня осмотрели и говорят, что рожать рано. "Как", спрашиваю, «а мне в женской консультации этот срок назначили". "Срок назначает бог", отвечают, "а не невежды. Вам бы недели через две прийти, у вас еще живот не опустился, соображать надо". "Ну", говорю, "тогда я пошла". "Куда это", заявляют они, "мы вас уже в журнал вписали и в график вставили, не зачеркивать же, нас за грязь в документах ругают. Вы у нас по графику сегодня родите". "Как?" - не поняла я. "Ясное дело", - говорят они, "мы вам стимуляцию сделаем, укольчик такой. Чего вам лишние две недели с животом таскаться". Уговорили. Положили в коридоре внизу, все родилки заняты были. Двое суток обкалывали стимуляцией, вскрыли плодный пузырь, чтобы воды отошли и на сухую скорей родить. Никак. Боль страшенная. "Кричи", говорят, "быстрей выскочит". А я не могу, язык к гортани присох от боли. Стали на живот давить, плод выдавливать, ругают, что график им нарушила. Родила. А у них пересменка. Та смена на обед ушла, не успев выдавить детское место, так называемый след. А другая смена наскоро меня зашила, я ж вся порвалась. И пришили. После - заражение. Под капельницей, с иглой в вене, без сознанья. Привели в чувство, стали след выдавливать, аж живот посинел, а там все пришито. Стали делать чистку по свежим швам. Ну, чистка, аборт, знаешь небось. Сильный наркоз, и клиническая смерть. Вижу себя в незнакомом месте, подходит покойный папа и накрывает меня ватными одеялами, а я дрожу от холода, мне еще холодней...
- Замолчи, - прервала я Машкины излияния. - Нет чтобы повеселить подругу, все кошмариками угощаешь.
- Ну, давай, повеселю. Наш роддом вскоре на карантин закрыли, меня в другой перевезли, я ведь месяц не вставала. Дверь в коридор распахнута, смотрю, везут что-то на тележке-тарахтелке, вроде белых кульков что-то. А это младенцев по палатам развозили кормить, погрузили по пять штук, они трясутся, головки болтаются, а одна мамаша как закричит: "У них же сотрясение мозга будет!" А санитарка отвечает: "Да у них мозг-то еще не вырос." Ладно, молчу, тебе не угодишь, засыпай лук.
Я ссыпала лук в кастрюльку и пошла промывать глаза.
Нет уж, не хочу размножаться. Не дай бог.
Одна знакомая рассказывала, что родила почти незаметно. На даче грибы собирала, и вдруг из нее ребеночек выпал, хорошенький, кудрявый, открыл глазки, потянулся, зевнул и сказал: "Ма-ма". Потом он вырос в вундеркинда. Но так бывает редко. А может, не бывает. Она вообще-то с юмором, эта особа. Кстати, это именно она загнала Машке свою хрущобку, прописавшись к мужу. Выгодно так загнала, вот ловкая дамочка, не то что Маша-растяпа. Когда бог Марью создавал, черт не успел в нее хитрость всунуть, видать, ушел на пересменку.
В коридоре кенгуровый Мокки, рыча как трактор, бросался на кроссовку. К шнурку была привязана веревка, и Джо с хохотом дергала за нее. Кроссовка взмывала вверх, улепетнув из-под щенячьего носа. Мокки тоже пытался взмыть, но был тяжеловат. Они живописно смотрелись на фоне погрызенной снизу двери и ободранных стен.
Полное отсутствие уюта в общепринятом смысле, даже окна сто лет немытые. Нет стандартной полированной мебели, ковров, всего того, что имеется почти во всех квартирах. Зато есть микроклимат - словно в теплом пруду с лилиями и песочком на дне. Хочется занырнуть и уютно расположиться, и остаться один на один со своими чувствами и уверенностью, что никого ты здесь не напрягаешь, а просто уютствуешь вместе, за компанию...
Марья, мудрейшая из смертных, извини, я не сразу "врубилась". У тебя своя духовная цивилизация. А я-то, дурная башка, еще оценивала тебя, словно приемщица в комиссионке — подержанную вещь.
Марья, я даже не подумала, как ты живешь. Ведь ужас кругом, инфляция! А тебя и раньше-то на работу не брали из-за ребенка. Ясно, что за работница с таким балластом, дитя — это конец карьеры. Ну и где же твой инопланетянин. Мария, куда он смотрит, пока ты тут мыкаешься?..
Потом мы ели горячую овощную похлебку, и Марья с малышкой Джо наперебой меня развлекали. Чтоб не грустила.
Это он пусть грустит. Пусть развлекают его. Вот возьму и разлюблю! Так тебе, милый! Тогда попрыгаешь у меня, тогда попляшешь!
Мокки спрыгнул со стула и с яростным лаем помчался к двери.
- А светящиеся собачки уже не светятся, -сказала Джоанн.
- Почему, Джо?
- Она права, - отозвалась Марья. - Ничто не вечно. Свечение ослабевает и прекращается.
- А как же Мокки?
- Ну, тут другое.
- Как? Он не аварийный?..
Пес уже охрип в коридоре у двери. Джоанна помчалась смотреть.
Я собрала со стола посуду и сунула в мойку.
Кто-то стремительно вошел в кухню. Я обернулась.
- Вычислил тебя, наконец, - произнес мой лев. - Давно здесь прячешься?
6
" - Ну, вот что, друг, - она ему сказала, его пожитки выкинув в окно.
/ Совет, как задержать любимого /."
/ Из мемуаров клена Лени /.
- Я ухожу! - зарычал мой лев. — Навсегда, слышишь?
- Тогда поторапливайся. И не забудь принять ванну на дорожку, - посоветовала я и пнула его под одеялом.
Он свалился с тахты, вскочил и поканал в ванную.
Уйти захотел, как бы не так. Сейчас я устрою ему путешествие...
Быстро запихнув львиные шмотки в целлофановый мешок, я швырнула эту "бомбу" с балкона...
Из мемуаров клена Лени:
"В том же году, в ночь на яблочный спас, шел я в гости к знакомой антоновке, и встретил Бога, прогуливающегося по росе. Ночная роса в это время года целебна. Мы разговорились. Я спросил:
- Боже, поясни, не могу взять в толк, что у тебя вышло с Адамом и Евой? Эталонные экземпляры, и вдруг проштрафились, да еще ты их закидываешь на Землю в качестве сигнальных экземпляров... Не пойму, на кой хрен нужны несовершенные люди?
- Чтобы развивались, - сказал Бог, ковыряя в зубах соломинкой. - Эталон развиваться не может, - прибавил он.
- Ну, положим, так. А потом, значит, ты устраивал селекцию всякими потопами и катастрофами?
-Ну.
- А зачем ты создал человечеству столько богов и религий, оно же перегрызлось из-за веры, зачем?
- Зачем-зачем, заладил. Чтобы думать училось, душой обрастало.
- Вот-вот, и нечисть то же самое говорит.
- Нечисть для того же самого и сотворена, - усмехнулся Бог.
- Знаешь, люди у тебя плоховато вышли, - признался я.
- Да ладно, - ответил он кисло. - Надо бы состряпать что-нибудь новенькое.
Мы закурили.
- Зато деревья у меня лучше получились, - сказал он.
- Ничего, - поддакнул я. - Хотя, досаждают грызуны и гусеницы. Зачем они тебе?
- Не помню уж, но замысел был. Что-то я недоделал. Зато камни недурно вышли. А? Как тебе мои камни?.."
- И уйду! Уйду голый, как Адам! - заорал он, отшвырнул купальный халат и пошел к двери.
- По-моему, Адам не разгуливал в шлепанцах,- сказала я, распахивая входную дверь.
Дверь ударилась обо что-то мягкое и застопорилась. Дверь врезалась в мою "бомбу" с львиными шмотками. Ну, дела! Какой "доброхот" подстроил?! Наглость!
И тут я заметила щенка, ужасно хорошенького, - он уже прогрыз угол "бомбы" и вытаскивал штанину.
- За-но-си! - сказал мой милый нараспев, как заправский грузчик, и подхватил щенка на руки.
7
Стрельба. По дороге мчатся два "Мерседеса". Синяя машина преследует бежевую. Неожиданно бежевая сворачивает под мост и теряется в боковых улочках. В машине - четверо в ярких спортивных костюмах. Приглушенный разговор:
- Оторвались. Где кассета?
- Вшита под шкуру щенка. В заднюю ляжку слева.
- Где щенок?
- У Витьки.
Витька меняется в лице, поеживается. "Бог ты мой!" - думает он. - "Эта проклятая собака все погрызла, так уделала квартиру, что жена куда-то сбагрила паршивого щенка. Ладно, если отдала, найду, а вдруг выкинула?!.."
Из-за поворота вылетают красные "Жигули", резко тормозят. Раздается автоматная очередь. "Мерседес" медленно оседает на пробитых шинах. На дорогу падает ручная граната. Взрыв!
Из подъезда выглянула старенькая Сонечка, прижала к груди футляр от скрипки и задумчиво улыбнулась. Где-то в квартире истошно залаяла собачонка. Хлопнуло окно, и чей-то сонный голос произнес:
- Этот щенок еще устроит им веселенькую жизнь, вот увидите. Попомните мои слова..