Дай мне чашу вина! Ибо мир этот - сказка,
Ибо жизнь - словно ветер, а мы -словно пух...
Омар Хайям
1. Поэта - в президенты!
- Товарищи, давайте голосовать указ.
- За указ, или против указа?
- По мотивам указа...
Шум заставил людей глянуть вверх - на столе петух хлопал крыльями и энергично встряхивался, ероша перья. Все бросились к нему, схватили и вмиг ощипали. Голый петух конфузливо сжался... Да не петух вовсе, а пожилой мужчина, прикрывая ладонями наготу, озирался виновато.
- Продолжим, товарищи, - сказали люди. -Так, значит, все наши связи, горизонтально-вертикально-перпендикулярные и другие, лопнули и перекосились...
- Шестой микрофон, пожалуйста. Тише, товарищи...
- Буквально два слова! - женщина ринулась к микрофону. - Пару слов. Я хочу подчеркнуть, что нам угрожают террористы, преследуют, обыскивают, щиплют, то есть это мы друг друга щиплем и ощипываем вместо того, чтобы сплотиться или просто быть невозмутимыми, как мой знакомый гений Леонид Солнышкин...
На табло замелькали цифры - счет слов. Перевалило за тысячу. Женщина задушевно вещала, не реагируя на выкрики — "Хватит, гоните ее!", "Отключите микрофон!", "Все давно отключено, а она орет, как труба иерихонская, мы оглохли!"...
- А ведь он, Солнышкин Леня, сначала не был гением! - упоенно гремела женщина. - Начинал он как хронический второгодник в школе, затем - как дембель, по характеру он флегматичен, мечтателен и наивно мудр. Его все любят, запросто приходят в гости и сами приглашают охотно, ведь Солнышкин уютен, как мягкий плюшевый диван, а всем так не хватает уюта, и притом, приятен этакий чудак в пылу застолья, даже если он и не гений...
- Да какое отношение к петуху! - заорали из зала, - И к нам!..
- И вдруг с ним стало все это случаться... Сначала этот сон... Сны... - Продолжала женщина. - В тот день, гости разошлись, правда, замешкалась у аквариума с лягушкой симпатичная Валентина, но и ее вскоре умыкнул энергичный Игорь. Тут Солнышкина и сморило. Завалился на диван, накрывшись пледом. И... провалился. Пролетел сквозь слои постельного белья, паркетов и потолков, асфальта, земли, грунта, и очутился в подземном коридоре.
Горели свечи, в полумраке со стен взирали на Леонида старинные портреты. Пахло туманной сыростью и пылью. Он двинулся вперед. В конце коридора взмыла вверх витая решетка, и Солнышкин прошел в просторный пустой зал. Так, переходя через залы, Леня вдруг осознал, что находится не то в Шереметьевском дворце, не то в другом, похожем. Где-то в конце помещения слышались голоса. Солнышкин двинулся на звук и увидел распахнутые двери, много огней над бронзовыми статуями-подсвечниками, хорошо одетых людей. Он подошел ближе, и тогда к нему навстречу устремился осанистый старик.
"Извините, я, кажется, опоздал", - почему-то сказал Леонид. "Ничего, пустяки", ответил старик и кивнул на возникших, как из-под земли, близнецов лет тридцати. - "Это мои сыновья. Ну, а теперь - за стол".
Все перешли в соседний зал с хрустальными люстрами, и стали рассаживаться за массивным, удивительно длинным столом. Для Солнышкина было уготовано место напротив старика с сыновьями. Соседкой его оказалась симпатичная блондинка. Леонид взглянул на нее, пытаясь вспомнить, кого же она ему напоминает, но тут же отвлекся, очарованный видом снеди. Но нет, не еда, как показалось сначала Солнышкину, была в приборах на серебристой скатерти. В бокалах, вазах и кубках было что-то не то. В кубках посверкивало что-то, похожее на вино - красное как кровь, и другое, белое, как яд для коронованных особ. Нечто зловещее наполняло вазы, меняющее очертания. То ли это был туман, то ли яблоки такие особенные... Лене стало не по себе. Конфузило его еще и то, что очень уж странно вел себя народ вокруг. Каждый общался только сам с собой, будто других и не было рядом. Все говорили одновременно, в воздухе холостыми выстрелами летали фразы: "Мафия подстраивается под нас..." "Полный развал экономики, это пора кончать, нужна крепкая власть..." "Стравливают народы, чтобы поубивали друг друга и сами от себя очистили территорию. Уничтожить население руками самого населения, ничего идейка..."
Что-то знакомое почудилось во всем этом Леониду, слышанное не раз по радио, читанное в прессе. Он переглянулся с соседкой (опять показалось, что она на кого-то похожа. Уж не на Валентину ли?), и тут почувствовал на себе пристальный взгляд старика. За блондинкой тот тоже наблюдал. Старик будто услышал его мысли, по лицу пробежала гримаска досады, и он всплеснул ладонями, как модерновый дирижер. Стало тихо. "Все в сборе", произнес старик, "вот и ладно. Перейдем к делу. Сейчас мы выпьем за именинницу".
Все нейтрально улыбнулись, словно именинницей было нечто неопределенное или каждый. "Кто же, все-таки?", гадал Леня, поднимая треугольный хрустальный бокал с красной жидкостью. Ему не терпелось чокнуться этой штуковиной и услыхать нежнейший перезвон, какой бывает лишь от хрусталя. Но вместо желанного звука последовал, почему-то, глухой стук, точно столкнулись мягкие кожаные предметы. "Вот ведь", сказал себе Леня, глотнув вина. И тут же отставил бокал в сторону. "Вкус тот еще... Терпковато соленый. Кровь, что ли?" Он покосился на блондинку. Та тоже отодвинула свой бокал. Солнышкин хотел заговорить с ней, но вдруг ощутил на себе жутковатый взгляд старика и его команды. И прикусил язык.
"А теперь выпьем за родителей именинницы", с расстановкой проговорил старик, и все подняли бокалы с белым вином.
Солнышкин подумал: "водка, верно", глотнул и поперхнулся. Рот и горло больно ожгло. Он спрятал бокал за вазу с фруктами и схватил яблоко. Оно оказалось мягкое словно вата, с привкусом воска. Солнышкин сплюнул и бросил фрукт под стол.
"Горячая закуска!" - возвестил старик. Подали тарелки с чем-то аппетитно дымящимся. "Картошечка с мясом", определил проголодавшийся Леня, и ковырнул ножом поджаристый ломтик. Под ним лежала фаланга женского пальчика с вываренным маникюром. У Солнышкина запершило в горле. Он кинул взгляд на соседку и заметил, что на левой руке у нее нет пальца.
Солнышкин как ошпаренный вскочил из-за стола и бросился к дверям.
"Куда?" - жестко прозвучало за спиной, и на плечи ему опустились ладони старика и близнецов.
"Я.... это... туда... по нужде...", пролепетал Леонид.
"Нет нужды", строго сказал старик, и кивнул на блюдо с краю стола. На нем посреди румяной картошечки лежало что-то сигарообразное, очень похожее на сугубо мужскую часть тела.
Солнышкин икнул и стал судорожно щупать свои брюки...
В холодном поту он проснулся, держась обеими руками за свою мужскую принадлежность.
"Слава богу, на месте...", пробормотал Леонид, прерывисто дыша. "Сон. Тьфу, кошмар."
И внезапно почувствовал, что его буквально распирает от невероятного "подвешенного" состояния, будто внутри у него - вакуум. Тут Солнышкин понял, что соприкоснулся с мощной космической биоэнергетикой. В этот день он написал цикл гениальных стихов "Осеннее очищение".
Так Солнышкин стал поэтом и гением.
- Товарищи, это выступление не имеет ни малейшего отношения ни к петуху, ни к съезду, и вообще... - выкрикнули из зала.
- А у меня дома и на даче вчера был обыск! - раздался пронзительный визг слева.
- Включите микрофоны!
- Где Солнышкин! Тащите сюда Солнышкина!
- Солнышкина — в президенты!!!
- Страной должен править поэт, а не политик! Долой политиканов!!!
- Ура поэту! Ура очищению!!!
2.Осеннее очищение...
- Товарищи, давайте голосовать Солнышкина.
- За Солнышкина, или против Солнышкина?
-По мотивам Солнышкина.
- Дайте мне слово! Пустите! Я тоже хочу сказать!
- Так, четвертый микрофон. Пожалуйста.
- Товарищи, к микрофонам прорываются одни и те же люди: то генерал, то иерихонская баба...
- Попрошу без непарламентских выражений...
- А она уже опять у микрофона!
- Вот я и говорю, президент сильная личность, яркая индивидуальность, таким я его мыслю. Поэт Солнышкин, гений Леонид, постоянно общается то с народом, то с творческой интеллигенцией. Например, однажды в субботу он навестил своих друзей супругов Малышевых. Видели бы вы, что там на столе! Ой ведь! Соленые грибочки своего посола, колбаса домашняя из собственного поросеночка, варенье клубничное, курочка копченая, м-да, садовый участок - это вещь! И вино домашнее смородинное...
- Кончай травить душу! Даешь перерыв на обед!
- А пойдемте в гости к этим Малышевым в качестве делегации...
- Самим надо работать, а не напрашиваться жрать на халяву...
- Попрошу без непарла...
- Ну так вот, стол был накрыт, вина налиты в керамические графины и кувшины, а керамика, купленная давно по дешевке, у них повсюду. Пятилетняя дочка Катюша обсасывала копченого карася (сами летом коптили) и силилась зарифмовать все, что попадало в поле ее зрения.
- Товарищи, кушать хочется! Давайте перерыв!
- Я еще не кончила. Буквально два слова. Хозяева сказали, что заждались, и стали разливать вино и наваливать на тарелки закусь.
"Давай, Ленечка", сказали они, "под огурчики-то да под винцо домашнее тост".
"В туалете домовой не пускает нас домой", вдруг пропищала Катюша и потянулась к Леонидовой рюмке. "Я тост сочинила."
"И то...", задумчиво произнес Солнышкин, покинул кухню и нырнул в дверь уборной.
Заурчал сливной бочок. Малышевы долго после этого поглядывали на дверь. Тщетно. Леонид не появлялся. Время шло, закусь и вино общались с домашними мухами, которых устала отгонять хозяйка. "Не случилось ли чего?" - забеспокоился хозяин. - "Эй, Леня, ты где?"
Ответа не последовало.
Накричавшись и настучавшись в дверь, хозяева выбили ее. И очень удивились, не обнаружив Солнышкина.
А Леня, к полному своему недоумению, почему-то оказался в канализации. Непонятная сила продвигала его вниз по узкому переплетению труб, которые от соприкосновения с телом гения становились хрустально чистыми и такими прозрачными, что видны были этажи, квартиры и внизу распахнутый для кошки туалет профессора с тазиком в углу и интерьером коридора за чертой кафеля, где на паркете сам хозяин сидел в позе лотос и мучился над рукописью. Научная его работа застопорилась, мысли заклинило, ничего не помогало, профессор вдруг понял, что все, над чем он бьется столько лет - чушь собачья, тема высосана из пальца, все доводы и доказательства вымучены, концы не сходятся с концами. По своему обыкновению он стал искать взглядом кошку, чтобы успокоиться и подключиться к ее биоэнергетике, глянул на туалет и охнул. "Ч-что вы з-з-здесь делаете?" - заикаясь от испуга, спросил он высунувшуюся курчавую голову. - "К-как вы сю-уда попали?"
Солнышкин вежливо улыбнулся и, вылезая совсем, подумал: "Не иначе, происки домового". Критически оглядев свой костюм, который не только не запачкался, а, напротив, стал как из химчистки, Леня вдруг ощутил себя иным, очистившимся от лени и апатии, и, размышляя о силе собственного гения, способного творить чудеса, глубокомысленно изрек: "Осеннее очищение. Теперь я чист перед человечеством". "Что-о?!" - изумился хозяин, и мысли его лихорадочно завертелись, перестраивая научный труд. - "Вы в самом деле думаете, что очистились?" "Да!" - убежденно сказал Леонид.
— "Я острее ощутил свою гениальность. Сами понимаете, невозможное возможно, ведь пройти такой путь, трубы узкие, да и дырка — кошке не полезть, но усилить в своей биогенной оболочке поток космической энергетики, заново пройти сквозь ощущения рождающегося сгустка жизни, через ипостась рождения..."
Профессор просветлел лицом, вскочил с пола и, осторожно подойдя к неизученному гению, воскликнул: "А ведь действительно! Интуитивно я и сам это предчувствовал... М-м... Было предчувствие, было. И если это так... М-м... Но нужны опыты, эксперименты, создание экспертной комиссии... Откуда вы, говорите, слились?"
Леня скромно направил палец в потолок: "Последний этаж".
"Как! Сверху?!" - воскликнул хозяин. - "Поразительно! Идемте, иде-омте скорее, я сам должен пройти этот путь, я немедленно напишу статью и выступлю по телевидению! Это же сенсация! Тропа к познанию Вселенной!"
"Не тропа, а труба. Вернее, трубы. Они теперь хрустальные, и все видно. А может, это — разновидность полтергейста", заметил Солнышкин, но профессор его не услышал. Он уже мчался вверх по лестнице, забыв, что существует лифт.
Вынырнул профессор на пятом этаже в квартире инженера. С этого дня началось паломничество к Малышевым, первым создателям кооператива "Осеннее очищение".
- Тихо, товарищи! Третий микрофон! Кто...
- Граждане, есть предложение присоединиться к паломникам, закусить и очиститься!
- Ставим вопрос на голосование.
3. Зимнее очищение.
А на Николу Зимнего снилось Леониду, будто идет он мимо храма Спасителя, и вдруг видит на верху на самой маковке заместо креста — самого себя, крестом стоящего, в своем всегдашнем свитере, но без куртки.
- Я это или не я? - задумался Солнышкин и, чтобы сравнить, снял куртку и повесил на ограду. - Точно, я!
Оглянулся, а куртки нет. "Уже уперли!" - ахнул он. - "Мгновенно! Ювелирная работа..."
Проклиная вороватую натуру земляков, замерзающий Леонид побрел искать метро, чтобы хоть там отогреться и живым до дому добраться. А мороз крепчал, и метро нигде не было. Наконец набрел он на открытую платформу, долго ждал вместе с толпой, совсем уж задубел, потом дождался втиснулся в переполненный вагон и, отогреваясь в густоте талых курток и пальто, в плотно надышанной атмосфере, вдруг углядел единственно незанятое место. Никто, почему-то, не желал садиться. Поезд вошел в тоннель. Зажегся свет. Леня пробрался к сиденью в конце вагона, плюхнулся на него и... провалился в сквозную дыру. Вот, значит, почему не садились, всюду подвох... Боль от удара о рельсину захлестнула; последний вагон, где он только что был, прогромыхал в дали и затих. Солнышкин ошалело озирался. Хотел подняться, не смог, больно. В темноте зашумело, надвигались два желтых огня... Поезд... Леня на четвереньках поспешно перебежал на другой путь. Оттуда вылетел встречный поезд. Солнышкин заметался. Обезумев от ужаса, перекатился и вжался между рельсами. Тоннель кишел гулкими железными гадами, Леня мчался впереди, карабкался на стены, перепрыгивал через рельсы, серая куртка клочьями извивалась сзади, как хвост, лицо почернело и вытянулось...
Однажды он нашел газету. Заголовок -"Слухи о двухметровых крысах в тоннелях метро... подтвердились. Метростроевцы не вышли на работу". И фото — всклокоченная крыса с рваным хвостом. Он узнал себя.
... Потом он выскочил в проем тоннеля, увидел снег, храм и себя, крестом стоящего — в куртке - на самой маковке.
4. Солнышкин - рэкетир
Сосед Дима, инженер-подводник, зашел утром к Солнышкину с початой "Старкой". Леня лежал на продавленном диване с тазом на животе и отрешенно разглядывал воздух. Капли монотонно озвучивали эмалированное дно тары.
- Лучше диван отодвинь, - посоветовал Дима, и поставил "Старку" на табурет.
- Зачем? - философски заметил Леня. Он вовсе не был погружен в глубокую медитацию, как могло показаться со стороны, а просто размышлял о снах. А конкретно - о том, что ежели и впрямь в этом что-то есть, как пишут в прессе, то быть ему, Солнышкину, либо президентом, либо гением-рифмоплетом...
Но эти приятные мысли прерваны были посторонними звуками: бухнулся в таз кусочек потолка, будто в бубен стукнули, и капли зазвучали чаще. За стеной заголосил петух. Потом в симфонию родной коммуналки втиснулся треск полыхавшей во дворе помойки, будто кто-то посыпал щедро наваристую мелодию барабанной дробью. От всей этой какофонии Лене вспомнилось почему-то жаркое лето, румяный шашлык над костерком, сонные толстые петухи на пнях распушились точно белые хризантемы.
- Вот видишь, - прервал нить видений сосед. - Хорошо, башка цела.
Он принялся вылавливать из таза на Ленином животе увесистый камушек.
- Да, не плохо, - рассеянно отозвался Солнышкин.
Дима разлил по кружкам напиток, придвинул Солнышкину.
- Там где-то консервы были, пошарь под столом, - сказал Леня, разглядывая муху, присохшую к жестяному дну кружки. "Ну если эта тварь растворится в "Старке" и я ее выпью, то буду "под мухой", верно", подумал он.
- Нашел, - крикнул из-под стола сосед. -Кстати, слышь, вот бы в кооператив пристроиться, а, во где бабки заколачивать бы...
- Да, петухов разводить, к примеру. Бойцовых. Мне один абрек рассказывал, что петухи...
- Дались тебе петухи, - разозлился Дима. - Я бы, значит, рэкетом бы занялся. Hy, скажем, кому-то кто-то долг не отдает, а ты приходишь и...
Сосед вдруг осекся и уставился на ворох газет.
- Чо у тебя, полтергейст или чо?
Широкие листы крошились и осыпались пол. Из-под них выполз рыжий помпон и двинулся к горшкам с кактусами.
- Хомяк Миша. Сосед Дима. - Представил их друг другу Солнышкин. - Миша любит грызть политику, — пояснил он.
Из зеленых недр аквариума вынырнула лягушка и уперлась немигающим взглядом в подводника. Что-то общее в них почудилось Леониду. Может, пристрастие обоих к влаге, а может, и еще что-нибудь на глубинном, подсознательном уровне, но то неведомо было Солнышкину.
- Теперь только петуха завести осталось, - сострил Дима.
Лягушка одобрительно пискнула (а может, неодобрительно, жертвенно или еще как-нибудь, кто ее разберет) и скрылась в густой ряске.
День был мутный и сырой, как вода в аквариуме. И зеленый, как пустые бутылки — их много под диваном, и стало больше. Сосед уплелся восвояси. А Солнышкин продышаться пошел, на улицу. Во дворе глазел на деревья, тощие и длинные как Дима, и на того же калибра мужика печально-неопохмеленного вида. У него Леня спросил:
- Мужик, тебе кто-нибудь должен?
- Чево-о! - взъерепенился тот.
- Долги не отданные есть? Я кооператор по рэкету, выбиватель долгов.
- Товарищ выбиватель, пожалуйста, послушайте, - выскочил из вечерней хмари как черт из табакерки худенький мужчинка. - Мне должен знакомый, давно должен, и опять не отдал,, поганец. Нет, вы не подумайте, товарищ рэкетир, я не жмот, а он, поганец, вон в этом подъезде живет, седьмой этаж, квартира слева...
- Короче, гони полтинник и идем.
- И я, е, пригожусь, е, - примазался печальный.
Потом они дружно закусывали в квартире должника, который, поняв, что к чему (очень понятливый оказался) проявил гостеприимство. Пропив долг и рэкетную пятидесятку, задушевно беседовали о политике.
- А я сперва за коммуняков был, а нынче я за демократов. А ты? - все приставал к Солнышкину печальный.
- М-м... — мялся Солнышкин. — Да разве это не одно и то же?
- Ну, даешь! - Вскричали новые друзья. - Это же разные лагеря! Коммунисты, к примеру, всадили пулю в затылок родины, а демократы ее добили, то есть, тьфу, ты нас совсем запутал...
- Ну, вот я и говорю, одно и то же. Получается, страна теперь - труп, а мы все -трупные черви в ней.
- Нет, слушай сюда. Коммунисты, значит, партократическая мафия, а демократы - другая, рыночная, это, ну, за рыночную экономику они.
- Словом, демократическая мафия. Понял, — резюмировал Леня.
- Поганец, ты нас сбил с панталыку!
- Это долбое... Не рекетир, а дол...
- Побьем его, побьем! - закричали все и набросились на Солнышкина.
Леня, отбиваясь, вопил:
- Да за что же, братцы! Ведь хорошо сидели, я вам праздник же устроил, столько выпивки...
- Вот на свои шиши бы и пил, поганец е...
Поздно ночью избитый Леонид в полубеспамятстве оказался в центре города. Почему-то город не спал, а весело светился кострами. По улицам катались танки, возбужденный народ строил баррикады, похожие на снежные крепости в детском парке. Бодрая старушка напоила Солнышкина крепким кофе из термоса и накормила пирожками. Прохожие, ни о чем не расспрашивая, мимоходом проявляли заботу о Леониде, отирали ушибы на лице, подкармливали бутербродами. Потом вместе со всеми Солнышкин залез на баррикаду и что-то заорал. Было холодно и радостно, как в Новый Год. Только не было снега и Деда Мороза - ведь лето еще не завершилось. Люди передавали друг дружке фляжку со спиртом, отхлебывая понемногу. А Леня выпил все и свалился с баррикады. Над головой летали бутылки, взрывающиеся, как хлопушки, в ушах шумело; оттаскивали и грузили на машину раненых, и Солнышкина тоже куда-то повезли. Потом он выпивал с кем-то в бане. Потом летел на самолете. А когда в Прибалтике на таможне его спрашивали, он почему-то отвечал одно и то же:
- С легким паром, Валерий Васильевич.
- Кто такой Валерий Васильевич? Куда вы хотели попасть, переходя границу? — строго спрашивали люди в форменной одежде.
Леониду трудно было ответить на эти, как он полагал, бессмысленные вопросы. В конце концов он скромно сказал, что пробирался через границу к своим, на Кубу, а Валерий Васильевич, это, наверно, какой-нибудь кубинец, или вроде того.
- Не морочьте нам голову! - орали выведенные из себя военные люди. - Куба дружественная нам страна, и пробираться туда незачем.
- Разве? - удивился Леня. - А у меня сон был, что в какой-то газете написано, будто уже и не дружественная, а наоборот...
Допрашивающие переглянулись и стали переговариваться на непонятном языке. Солнышкин догадался, что они совещаются насчет того, дружественная ли еще Куба, или уже недружественная. Они принялись крутить телефонные диски и нажимать на кнопки селекторов, выходить из комнаты и снова входить, а про Леню забыли. Солнышкин заскучал, и ушел.
На улице он заблудился. На его расспросы, как выйти из города, никто не отвечал. Все спешили. В конце-концов на автобусе-экспрессе он покинул город.
На попутках Леня долго добирался домой, но попал в Сибирь, туда, где скважины бурили. Там он устроился вахтером. Ему выдали спецовку и паек. И Солнышкин стал зарабатывать деньги на дальнейший проезд.
5. Солнышкин в аду
Летели дни, а может, недели, или месяцы. Как всегда, Солнышкин ощущал себя вне времени. У него были, конечно, точки отсчета: детсад, школа, армия. А дальше он не знал, с чего отсчитывать. Дата рождения в паспорте давно затерлась - от частого перелистывания документа кадровиками при очередном приеме Леонида на работу; свидетельство о рождении пропил еще его папа (царствие ему небесное); а ежегодные юбилеи Солнышкин не отмечал. Поэтому точно не помнил, перевалило ли ему за двадцать, или еще нет... И вот вторглась в судьбу новая точка отсчета. А было так.
Леня дремал за своей конторкой - ведь работал он вахтером - и вдруг от криков очнулся. За окнами, вдали, возле свежей скважины бурильщики метались и вопили. Солнышкин направился туда. И, подойдя ближе, увидел толпу возле дыры в земле. Пробившись к самому месту действия, он принялся разглядывать глубину, из которой вырывался вой, скрежет, а на дне в огне и гари что-то мельтешило.
- Это Ад! - резюмировал один из бурильщиков. - Там грешников жарят.
Солнышкин возразил, что Ада не существует, а есть астральная плоскость, куда отправляется духовная суть человека после разрушения его физической сути, а у низко развитых людей с преступными и стяжательскими наклонностями духовная суть пребывает в мучительной астральной подплоскости вплоть до следующей реинкарнации (воплощения в теле, то есть в следующий раз он, субъект с уродствами души, будет рожден в уродливом теле, и наоборот...)
Но развить свою мысль до конца Леонид не успел. Как раз в тот момент, когда Леня хотел подойти к самой сути проблемы "ада", вдруг из скважины выметнулось темное крылатое существо с человечьим лицом, дико зыркнуло на всех, и с воем ухнуло обратно на дно. Бурильщики отшатнулись. Леня тоже отскочил, но не в ту сторону, и рухнул прямо в пылающую бездну. Так быстро, что даже не успел испугаться.
Оказалось, не так уж жарко. Градусов сорок, не больше, определил Солнышкин. Как в Средней Азии, примерно, и Леня вспомнил знойные улицы с чинарами и тополями по краям, сочный базар с чайханой, где зеленый чай в пиалах и розовые ломти дыни, и смуглых красивых людей, которые очень доброжелательно и гостеприимно относились к нему.
Он вспотел, расстегнул ватник и оглянулся. Никакого огня и дыма здесь не было, как казалось сначала. "Наверно, световой эффект", подумал он, и поднял голову, заглядывая вверх. Наверху, над скважиной, было что-то вроде пожара, гари, и в чаду маячили перекошенные лица бурильщиков. Леня махнул им рукой. Лица отшатнулись. Здесь тоже все забеспокоились. Солнышкина накрыли решетчатым колпаком. Темнокрылые существа столпились возле Леонида и принялись сосредоточенно рассматривать его. "Ну, прямо ученый совет", подумал он. "А почему бы и нет? Здесь тоже, поди, наука". Поняв, что его изучают, Солнышкин доброжелательно улыбнулся, и стал оглядываться по сторонам. Сам решил поизучать немного. И удивился, что ему все видно. Пространство было многомерно и мобильно. Вокруг вращался подземный город с обилием транспорта — двигались колесницы и дорожки, вращались многоярусные жилища, крылатые детишки резвились в больших песочницах. В школьной обсерватории светились макеты Вселенной с многослойными ярусами цивилизации (оказалось, что мир устроен вовсе не так, как принято считать, а наподобие слоеного пирога, так что бурильщики добурились не до ада, а до очередного разумного слоя). "А наши-то об этом и не догадываются", подумал Солнышкин. "Ну дела, и здесь у нас лажа, и в науке." Он принялся было думать о том, как у этих, крылатых, с политикой и сексом, и есть ли это у них вообще? Но тут клетку отключили от приборной доски, а его самого извлекли из-под решетки и отправили восвояси. Он почувствовал, что оказался снова в дыре, а нижний люк под ним захлопнулся.
Увы, вылезти наружу Солнышкину не удалось: оказалось, что верхнюю часть скважины люди законопатили чем-то вроде "саркофага". Вопли и барахтанье Леонида не были слышны ни вверху, на земле, ни внизу под землей. Никому он был не нужен...
Ненужный и подавленный, Леня побрел в непонятном пустом пространстве, как в трубе, куда-то в бесконечность. Ему было горько и просветленно-жертвенно, как Христу. "Терпение же до конца искореняет из души все худое", вспомнил Солнышкин откровение Преподобного аввы Фалассия, которое читал как-то в прессе. И скрепился сердцем. Он понял, что Бог (или Абсолют, Высший Разум, судя по другим периодическим источникам) наверняка выведет его к дому.
Так и случилось. Много времени спустя Леонид вылез наружу через тот самый московский канализационный люк, что в двух кварталах от его места жительства.
Впоследствии любил он рассказывать про этот случай в дружеских компаниях, но никто не верил - называли очередным сном. Только Солнышкин знал, что не сон это, а точка отсчета.
Да хоть бы и сон...
6. Он - дама или резидент?
- Знаешь, - говорил Солнышкин соседу Диме, пересекая вязкий газон. - Я сделал собственный вывод. Свой, а не газетно-журнальный, понял! Ну?
- Ну, - вяло отозвался подводник. Тяжело груженый пивом и салатом из морской капусты, он вожделенно поглядывал на родной подъезд в обрамлении скамеек со старушками.
- Изучив журнальный вариант Евангелия, я смекитил, точнее, мне открылось, что есть Ад, - развивал мысль Леонид.
- Ну, - поддержал разговор Дима.
- Понимаешь, Ад, прямо скажу, совсем не то, это вовсе не подземное место для термообработки дефективных душ. Ад - это то пространство, в котором мы существуем. Ты сравни все адовы муки с нашими физическо-душевными ощущениями. Так ведь? Включая болезни. Вот же. Я дошел до мысли, что мы, то есть наша высшая суть, за какие-то грехи низвергнута в несовершенные тела и в дикие условия жизни с гравитацией и всякой другой дрянью. Правда ведь, так противно ходить, а грохнешься на льду и поломаешь руки-ноги, а то и шею свернешь. И вообще, чтобы выжить, кучу всего надо: жратву, одежду, хату, мебель, работать надо, быть рабом обстоятельств и дурных порой людей, да еще всякая бесовщина непонятная происходит. Так ведь?
- Ну?
- И чтобы добиться обратного перевода в Рай (то есть в первоначальное место обитания), нужно быть стоически совершенным, как в заповедях: ни те убий, ни возгордись те, возлюби, отдай, и ни-ни, упаси бог, позариться на барахло или бабу чужую, ни боже мой злословить иль еще чо, терпи, и пусть тя по щекам колотят или распнут, как Христа, который, по-моему, существовал в качестве эталона для нас - "зэков" этого бытия. И все остальное я понял, как надо трактовать. Например...
Тут они достигли жилища, прошли в Ленину комнату, и... почувствовали, что здесь как-то не так. Все вроде бы нормально на первый взгляд, но все же...
Первым заметил Дима.
- О... О... Это... - он выронил пакеты с подванивающей капустой и уставился в спальный угол.
Леня тоже взглянул туда и прямо ошалел.
На продавленном диване он узрел самого себя, задумчивого, с тазом на животе и ворохом газет под головой. Газеты, как обычно, были хорошо изгрызены Мишей, и человек на диване вытаскивал поочередно обрывки статей, пробегал глазами, бросал на пол, и ошеломленно замирал. Видимо, в его сознании останки информации приобрели непростой контекст.
Солнышкин-стоявший в сильном волнении обратился к Солнышкину-лежавшему:
- Извините-простите, но если вы есть я, то я кто же?
А сосед Дима неразборчиво прибавил:
- О... О... Это...
- Неужели я это он? - спросил всех Солнышкин. - А тогда он кто?
Дима усиленно закивал головой и, пятясь вон из комнаты, стал шептать:
- Эт все из-за демократов... Эт они нечисти напустили... Не было такого раньше, при коммунистах, никогда...
- Тогда я коммунист, - сказал Леня. - Жуть до чего не люблю непонятное.
- И я тоже, - поддакнул с дивана второй Солнышкин, поворачиваясь к двери. - Слушайте, ребята, а может вы оттуда, а? Из параллельного пространства, ну, или время зашкалило? Как вы, вообще, ко мне попали?
- Это ты как к нам попал, - возразил первый Солнышкин. - И вообще, мне здесь разонравилось, то и дело чертовщина какая-то...
- Надо сматываться на Кубу, там коммунисты, а их черти боятся, - сказал второй Солнышкин, и сбросил с живота таз.
- О... о! Э!.. - закричал Дима. - Не подходи, сгинь!
... Следом за подводником из подъезда выскочили Солнышкины. Все трое промчались в разные стороны с такой скоростью, что старушки на лавочках не очень поняли, кто это был и в каком количестве. Бабуля из сорок шестой квартиры уверяла, будто то произошла материализация группы инопланетян, а ее соседка по этажу твердила, что выскочили коммунисты-перевертыши, обернувшиеся чертями. Третья старушка ничего не видела, но зато доверительно сообщила, что инопланетяне, коммунисты и черти в действительности одно и то же явление, родственное полтергейсту, та же разрушительная сила, и называется она на современном жаргоне "демократия", а на иностранном - "ЭМ-ЭМ-ЭМ". Бабушки судачили об этом много дней, а может, и месяцев. За это время Солнышкин первый (так он думал, хотя точно не знал, какой он по счету) тайно пробрался на пароход и достиг Острова Свободы (как ему казалось). По прибытии в конечный пункт Леонид перестал прятаться в мешке с советской продуктовой помощью - он знал, что наша добрая страна всем другим странам безвозмездно помогает - и вышел на палубу, на всеобщее обозрение. Там он гордо вскинул голову и завопил:
- Виват Фидель и коммунисты! Интернационал!
Он повыкрикивал еще много других хороших патриотических слов. Но тут случилось непредвиденное. Солнышкина вдруг окружили люди в чужеземной военной одежде, скрутили, вытащили с корабля, и сунули в красивую иностранную машину. Везли его недолго. Там ему растолковали, что он вовсе не на Кубе, а в Бразилии, и режим здесь отнюдь не коммунистический, а совсем даже наоборот. Лаконично объяснив, как он влип, поинтересовались фактами биографии и всякими датами, в которых Леонид плохо ориентировался. И он честно признался, что в математике с детства не силен и цифры для него навроде китайских иероглифов, туманны и загадочны. А вот о смещении пространственно-временных рамок, точках отсчета и инопланетянах у него есть собственная теория.
И он принялся было ее развивать, но тут взгляд его упал на сочный натюрморт в сытной раме цвета буковинской кобасы... Солнышкин проглотил слова, сглотнул слюну, и впал в состояние, близкое не то к медитации, не то к обмороку.
Когда его накормили местной пищей и угостили винами (поразившись необычной вместимости советского желудка), то Леонид, прослезившись, азартно заговорил о замечательных своих земляках, которые столь возлюбили ближнего своего, что не могут без него обойтись и аж ночами собираются возле магазинов - общаясь, составляя списки фамилий и рисуя на ладонях цифры... Он и дальше говорил о загадочной советской душе, способной на штуковины, непостижимые даже для самих советских граждан, он вещал и в машине, когда его везли на специальную фазенду санаторного типа, чтобы отдохнул и наелся (иначе невозможно работать, нервный какой-то), он рассуждал об этом с прислугой, ни слова не понимавшей по-русски, и с самим собой, уплетая нежное манго и потягивая виски без содовой.
Это особое желудочно-душевное состояние уже стало переходить в привычное за несколько недель кайфа, но тут опять какая-то высшая сила вторглась и все поломала.
Да какая там сила, просто-напросто второй Солнышкин, переодетый дамой и сильно голодный, нахально возник, сел за стол, тяпнул виски и произнес дурацкую фразу:
- Ты извини, приятель, но, во-первых, я, понимаешь, перепутал, кто из нас я, а кто - ты. Подскажи, дружище, а то просто жуть, извини-прости.
- Пошел ты! - недовольно буркнул этот Солнышкин, и попытался отодвинуть от пришедшего стол. Но мебель здесь была массивная и тяжелая.
- А как же быть? И вообще. Я, понимаешь, извини-прости, пробирался к нашим на Кубу, а попал сюда в лапы разведки, хорошо еще, коммунисты успели похитить, теперь я с ними в подполье. Вот потому тебя и приняли за резидента. За умение раздваиваться, приятель, - продолжал второй, налегая на пищу.
- Вот как, приятель? Извини-прости. Не думал. - ("Гад, ух как жрет на халяву").
- Понимаешь, они нашли какую-то грамоту Ельцина за героизм на баррикадах, и полагают, что это наша с тобой. Другая фамилия их не смущает, а наоборот. Они считают, что наши власти через тебя экспортируют в Бразилию международный коммунизм и готовят здесь переворот, - растолковывал второй, судорожно заглатывая непрожеванные куски. - В посольстве неприятности, получено сообщение оттуда, что, дословно: "Этот придурок компрометирует, надо убрать". Так...
Солнышкин-этот никак не мог уразуметь, какие-такие "наши власти" и какое еще посольство, о Кубе ли твердит второй Солнышкин или о бывшесоюзных деятелях, то бишь деятелях Бывшего Союза, или еще о чем. "Да хрен с ним", подумал он наконец, так как находился в последнее время только во власти желудка.
А второй продолжал:
-Так что бразильские коммунисты решили тебя спасти. Вот тут женское платье, парик, держи вот, за углом ждет спортивный автомобиль, давай, ну! Торопись!
- Не хочу! - ("Как же, держи карман. Халявщик".)
- Бежим, время в обрез.
- Куда? - ("Еще чего", зло подумал Солнышкин-первый, совсем забыв про все христианские заповеди, так нравившиеся ему раньше).
- Домой, на Родину. Вот шмотки, торопись.
- Чепуха. - ("Сам туда канай").
- Конец. Уже идут! — Солнышкин-женщина метнулся к окну. — Убирать идут, пойми!
Тут Леня-первый вдруг испугался и суматошно стал напяливать женское платье, колготки, туфли. Нахлобучил пышный парик.
Другой тоже достал из сумки "скальп", быстро пристроил на башке, да еще сноровисто подпудрился. Потом вдруг обмяк, забормотал:
- Ой не могу, ой не могу...
И опять стал набивать рот остатками балыка.
- Тьфу, прорва ненасытная! - выругался этот Леонид. — Не суетись, они нас не узнают. Мы теперь мамзели, или как по-ихнему? Мучачи, что ли.
В дверь вошли.
Солнышкины хихикнули и затянулись гавайскими сигарами. В голубом никотиновом мареве они загадочно ухмылялись. Вошедшие захлебнулись дымом, закашлялись. Что-то сказали не по-русски. Прошли в другие комнаты. Один из них притормозил на пороге и, обернувшись, процедил:
— Пьяные шлюхи.
"Знакомый язык", подумал Солнышкин-резидент. "Чистый московский выговор. Земляк, что ли? Спросить надо бы, давно ли оттуда, и как там, на Родине?"
Но вылезать из глубокого мягкого кресла и рыскать в поисках земляка в шестидесяти восьми комнатах не хотелось...
Тянулась бесконечная сиеста, и Солнышкиным, размякшим от обильной выпивки и еды, сладко кемарилось...
Когда бразильские коммунисты захватили фазенду, то хмельной Солнышкин-резидент по тайным каналам, через Израиль и ряд других мелких государств, был переправлен в Москву - с доставкой на дом. Там он долго еще не мог очухаться, выкрикивал что-то не по-русски и требовал прислугу... Другой Солнышкин навсегда остался в солнечной Бразилии, став впоследствии крупным политическим деятелем.
7. Птеродактиль.
- Штрафную им, штрафную! - шумно встретили пришедших, и налили в чашки самодельной бурды. - Ух, девочки, цветочки вы наши! Валентина, где такой свитер добыла?
- Да где ж, сама связала.
- А заказы берешь?
- Она не заказы берет, а минеты... Ой, Солнышкин, и ты здесь? Говорят, в Бразилии побывал? Ну как там, чего привез? Ты бы хоть прибарахлился бы, что ли, костюм бы себе купил, а то как этот...
- А разве с костюмом вам лучше, чем со мной? - спросил Солнышкин. - Помните, Сергий Радонежский говорил: "Под златотканою одеждою часто скрывается невежественное и злое сердце, а под рубищем - великий ум и добродетель".
- Мне он этого не говорил.
- Ну, естественно, он давно жил.
- Тем более. Я не такая старая.
- А сколько вам?
- Иди ты.
- Куда?
- На Птичий Рынок. Купи цыпленка, живого.
- Зачем?
- Вырастет, яичко снесет, не простое, а златотканое.
- И то! - с чувством сказал Солнышкин.
Его вдруг потянуло на воздух, в радостную суету Птичьего Рынка, где он не был с самого своего возвращения из-за кордона.
В прихожей из чьей-то сумки торчала диковинка - непочатая бутылка можайского молока. Леонид удивился: целая, не распечатанная аж. Быстро вытащил, сковырнул железную крышечку и залпом выдул. Вкус был не то чтоб хмельной, но приятный. Затолкав пустую стеклотару обратно в сумку, Леня покинул помещение.
Возле рынка мужик с машины продавал цыплят. Одного, подыхающего, никто не хотел брать, и подоспевшему Солнышкину его подарили.
Цыпленок оказался симулянтом. Дохнуть он и не думал. Поклевав пиво с консервами, попытался склевать буквы с газеты, потом долбанул носом Мишу-Первого (хомяка. Сам он стал Мишей-Вторым. Потому что шустрый оказался, как президент).
Второй, к тому же, был обжорой. Вроде самого Солнышкина. Ух, сколько он лопал, и все подряд - морскую капусту, цветы в горшках и землю, известку на подоконнике, замазку для окон, брагу, рыбные консервы... Сосед Дима с работы приносил для него и Солнышкина коллективные объедки. А работал Дима на ППП, (Подмосковном Подлодочном Предприятии), которое перестроилось и стало называться ПППП (Перестроившееся Подмосковное Подлодочное Предприятие), и вместо подлодок выпускало теперь стальные пивные бочонки с импортными надписями для кооператоров. А кооператоры не жмоты - премируют пивом и едой, так что объедков хватает. Особенно Мише понравились напитки с градусами.
- Еще бы. Мое дитя, - нежно приговаривал Солнышкин. - Цыпа мой золотой.
А пьяный птенец топтался на Лениной голове, путаясь в волосах и орошая их теплой жижей из-под хвостика. "Это полезно, от этого волосы растут", размышлял Леонид, почесывая голову и пытаясь припомнить все, что он читал о птичьем помете. "То есть, что-то растет, кажется, помидоры. Ну и волосы, наверно, тоже... "
Он испытывал почти женское чадолюбие (вернее, мишелюбие), мыл цыпленка в тазике (малыш любил купаться), выводил глистов, отмечал рост на косяке двери. Рос птенец рывками и очень быстро, особенно преуспели в этом лапки - лапищи, чешуйчатые, с кривыми пальцами, как у хищной птицы. Вообще, Леонид заметил явную диспропорцию в развитии питомца. Для цыпленка он был слишком крупный, с длинной всклокоченной шеей, начавшей покрываться мелкими чешуйками, словно Миша был родственник карася...
Однажды Дима принес научно-популярную книжку и, открыв на изображении птеродактиля, завопил:
— Ну дела, Ленька! Ты выращиваешь первоптицу!
Солнышкин выхватил из рук подводника старую зачуханную книжицу, и сравнил рисунок с натурой. Да, сходство было поразительное, если не учитывать мелких деталей... Впрочем, за несколько тысячелетий могла произойти мутация и некоторые внешние изменения...
- Господи! - воскликнул несчастный Солнышкин. - Только этого еще не хватало. Он же будет огромный, не прокормить, да и чем кормить птеродактиля? Может, у него неверное питание?..
- Да все отлично, Ленька! - суетился сосед. — Я сейчас свяжусь с телевидением, с "Очевидным-невероятным", с этой еще, ну как ее, с прессой, в Академию Наук звякну, они там скучают без дела, их всех разгонять собираются...
Для Димы открылось широкое поле деятельности, и он стал действовать...
Вскоре Леонид с Михаилом сделались завсегдатаями телепрограмм и реклам, симпозиумов и выступлений экстрасенсов, героями газетных статей и научных исследований. Ими как явлением заинтересовались даже зарубежные научные общества.
И вот наступил день, когда Солнышкин снова попал за бугор - на сей раз в качестве хозяина уникального животного.
Весь закордонный мир был смущен и Мишей, и Леонидом, к ним приковано пристальное внимание, они — объект исследований. Они непостижимы и таинственно связаны друг с другом, они крайне непоследовательны и алогичны в своей правильной, вообще-то, и очень простой логике. Они — явление!
И только на родине о них тут же забыли. Да не до них тут...
Солнышкин с цыпленком жил теперь в экологически чистом нейтральном государстве, с удивительно аккуратными, как игрушки, домами, с чистыми улицами, пахнущими шампунем, с небольшим количеством машин, и с ухоженными домашними зверюшками, среди которых не было бродячих. Животных и детей здесь не принято было выкидывать. Не было здесь и нищих.
Порой Леониду казалось, что он - в каком-то параллельном пространстве. А может, в раю. Или опять - во сне.
Леня с Мишей кайфовали. Питались они теперь с учетом индивидуальных диетологических разработок, соблюдали режим дня под присмотром небольшого штата врачебно-научного персонала, Солнышкин увлекся наукой, начитался популярных брошюр и принялся формировать свое новое мышление. Все шло прекрасно, но...
Но вдруг однажды Леонид заметил, что у его питомца затормозился рост. Даже хуже: цыпленок стал уменьшаться, как-то сплющиваться и входить в нормальные куриные рамки. Стали отпадать чешуйки, исчезли жаберные щели. А самое скверное то, что он попытался закукарекать.
Солнышкина прошиб холодный пот. Раю приходит конец, понял он. И принялся приклеивать скотчем чешую на прежние места.
Вскоре в забугорной прессе появилась информация о том, что чистая экология и нормальное питание восстановили естественный облик петуха Миши.
Что было дальше? Солнышкин на родину не вернулся. Он стал деловым джентльменом, президентом Общества Любителей Кайфа, известным поэтом. Стихотворный многотомник "Сны гения" принадлежит его пророческому перу.
Как-то подводник Дима, ставший бизнесменом, говорил, что в нынешних ихних (заграничных) газетах пишут, будто мистер Солнышкин собирается начать работу над мемуарами, но приступит к этому лишь после того, как окончательно выяснит для себя, где же, все-таки, грань сна и реальности.
- А на хрена? - сказал Дима.
11. 91.