ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

С момента потопления британского линкора «Ройал Оук» в начале Второй мировой войны, факт которого был неоспорим, вокруг рейда U-47 в Скапа-Флоу бытовало множество слухов и недомолвок. Ставился под сомнение сам факт проникновения в «святая святых» королевских ВМС германской подлодки, сумевшей не только потопить как минимум один линкор, но и безнаказанно ускользнуть. Легендарный командир U-47 Понтер Прин всегда настаивал, что той ночью он поразил два корабля, а британское Адмиралтейство упорствовало, признавая лишь одну потерю — «Ройал Оук». Но существовал ли и действительности этот «второй корабль»?

В своей книге русский француз, известный историк, моряк и признанный специалист по вопросам подводных технологий Александр Корганов кропотливо исследует несколько версий, стараясь быть максимально объективным. Именно это отмечено в предисловии гросс-адмирала Деница — непосредственного отца этой операции — одного из самых удивительных эпизодов истории Второй мировой войны Первая часть книги представляет собой художественную реконструкцию операции, начиная от приготовлений U-47 к походу в Скапа-Флоу до ее триумфального возвращения в Вильгельмсхафен. Вторая часть — результат архивных исследований в английских и немецких архивах, а также работы с уцелевшими свидетелями событий с обеих сторон. В приложениях излагаются противоречивые факты и опровергающие друг друга мнения, позволяющие воспроизвести реальную картину событий…

Предвидя вполне резонный вопрос русского читателя, а есть ли смысл воспевать подвиги «серых волков» Третьего рейха, если множество героев отечественной истории остается в забытьи, хочется заметить, что данное повествование не носит какой-либо идеологической подоплеки, всего лишь отдавая должное высокому профессионализму моряков-подводников, независимо от их национальной принадлежности и лозунгов их вождей… И перевод данной книги на русский язык в какой-то степени очередное тому подтверждение — незадолго до своей смерти в 2004 году автор, остававшийся русским патриотом до гробовой доски, обратился ко мне с этой просьбой.

Резонным является и решение редакции поместить в заключение воспоминания Гюнтера Прина «Мой путь в Скапа-Флоу» в прекрасном переводе профессора Военно-морской академии В. И. Полепина. На мой взгляд это лишь добавит объективности общему ходу повествования…

 

ПРЕДИСЛОВИЕ ГРОСС-АДМИРАЛА КАРЛА ДЁНИЦА

Ich beglükwünsche Herrn Alexandre Korganoff zu seinem Werk «Le Secret de Scapa Flow». Herr Korganoff hat sein Buch sehr interessant geschrieben und sich bei seinen Darstellungen stets bemüht, der historischen Wahrheit gerecht zu werden. Würdigt seine Arbeit auch ansgezeichnet die tapfere Tat des des U-Boot-Kommandanteen Gunter Prien.

Ich wunsche dem Buch guten Erfolg!

Я поздравляю господина Александра Корганова с его книгой «Загадка Скапа-Флоу». Рассказ господина Корганова очень интересен, а его описание событий демонстрирует большую объективность и стремление к исторической правде. Таким образом, он оценивает мужественный поступок командира подводной лодки Гюнтера Прина как выдающийся.

Желаю книге всяческого успеха.

Гросс-адмирал Дениц, организатор рейда U-47 в Скапа-Флоу.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Нелегко описывать действия бывшего врага, ставя себя на его место, ведь каждому известно, сколь велика была ставка в ходе мировой войны 1939–1945 годов и арсенал средств, которые враг мог использовать без колебаний.

Я начал анализ этого похода с обобщения контекста тактической и стратегической оценки подводного оружия. Постоянные противоречия немецких и британских версий побудили меня провести собственное исследование.

Вот факты. В ночь с 13-го на 14-е октября 1939 года подводная лодка U-47, двигаясь в надводном положении, проникла в военно-морскую базу Скапа-Флоу. Ее командир, капитан-лейтенант Гюнтер Прин, доложил, что им потоплен линейный корабль «Ройал Оук» и поврежден линейный крейсер «Рипалс». Британское Адмиралтейство ответило лаконично: «„Рипалс“ находился в море».

В любом случае прорыв Прина в базу, считавшуюся неприступной, вызвал серьезные последствия для британского Флота. Флот Метрополии, временно оставляя Скапа-Флоу, поскольку та уже не считалась безопасной, попадал в западню, расставленную командующим подводными силами Германии. Коммодор Дёниц верно предугадал пути передислокации британских кораблей в новые базы, еще более уязвимые, и провел минирование подходов к ним.

Результат оказался практически мгновенным: 21 ноября в заливе Фёрт-оф-Форт новейший крейсер «Белфаст» подорвался на магнитной мине, серьезно повредившей киль: 4-го декабря в Лох Ю, флагманский линейный корабль «Нельсон» был сильно поврежден другой миной. Вывод из строя «Нельсона» хранился в глубокой тайне.

Подобно всем военным подвигам, тайны и легенды сопутствовали и рейду U-47. Нелегко выявить правду тридцать лет спустя, скорее проблематично, тем более что британская сторона, в соответствии с «Законом о государственной тайне» (1911 г.) хранит все, что касается этой операции, под грифом полной секретности.

Некоторые люди, особенно среди спасшихся с «Ройал Оук», не верят, что корабль был торпедирован, утверждая, что это был либо акт диверсии, либо случайный взрыв. Другие вспоминают таинственного часовщика из Керкуолла, немецкого шпиона, обосновавшегося на Оркнейских островах, который мог навести субмарину Прина на цель. Последняя версия относится к чисто журналистским фантазиям. Отказ ВМС от Скапа-Флоу до тех пор, пока база не будет защищена надлежащим образом, опровергает теорию саботажа или случайного взрыва.

Что же случилось в Скапа-Флоу в ночь с 13 на 14 октября 1939 г. в реальности? Был ли успех Прина намного важней, чем это признано сегодня? Действительно ли он вывел из строя два корабля, потопив «Ройал Оук» и повредив еще один линкор или линейный крейсер? Прин считал, что он это сделал. Это убежденно подтверждают, несмотря на прошедшие тридцать лет, и два единственных немецких живых свидетеля, унтер-офицер Дзиаллас и старший матрос Хэнзель, находившиеся на мостике U-47 во время операции.

Потопив единственный линкор в гавани, можно не думать о защите, оставляя Скапа-Флоу с пятью торпедами на борту. В своем журнале боевых действий Прин подробно описывает этот выход. Трудно понять, для чего Прин придумал второй корабль. Оставлять не уничтоженной важную единицу вражеского флота и возвратиться с неиспользованными торпедами, даже не будучи обнаруженным противником, — это вряд ли можно рассматривать как героизм. Однако, с другой стороны, потопить единственный корабль в поле видимости и вернуть субмарину на базу — все равно победа. Линия аргументации элементарна. Тайна, завеса секретности, которой вот уже тридцать лет окружают этот эпизод британские власти, лишь подкрепляют версию Прина.

Согласно официальной британской истории, изданной в 1954-м году, командир U-47 спутал «Рипалс», линейный крейсер водоизмещением 32 000 тонн, один из крупнейших кораблей Королевских ВМС, с «Пегасусом», старым авианосцем водоизмещением 6900 тонн, не поразив его при этом. Это еще невероятней, поскольку «Пегасус» имел наиболее характерный силуэт во всем британском флоте.

Немцы утверждают, что у второго корабля, идентифицированного Прином как «Рипалс», было две трубы. У «Пегасуса» же была лишь одна, напоминавшая простой дымоход и, к тому же, в кормовой части. Двухтрубными британскими линкорами были лишь «Ринаун», «Рипалс», «Худ» и «Айрон Дьюк». Вышел ли к тому времени линейный крейсер «Ринаун» в Южную Атлантику для преследования немецкого карманного линкора «Граф Шпее»? Адмиралтейство ненавидит ложь, предпочитая обращаться, если это необходимо, к словесной эквилибристике и, как и в случае с «Рипалсом», ответ лаконичен: ночью с 13-го на 14 октября 1939 г. он находился в море. Это — факт. Но в каком качестве?

Остаются еще и «Худ» с «Айрон Дьюком». Последний действительно находился в Скапа-Флоу, но где? «Худ» был сфотографирован там немецким разведывательным самолетом на рейде в 15.00. Могли это быть другой корабль помимо «Ройал Оук»? Силуэты трех линейных крейсеров — «Ринаун», «Рипалс» и «Худ» — весьма схожи, и неудивительно, что ночью их можно спутать. Ни Прин, ни его начальники не считали, что их точное опознание имело первостепенное значение — дело весьма трудное особенно в ходе ночной атаки. Имела ли место ошибка? Может быть, Адмиралтейство попыталось приуменьшить катастрофу посредством отговорки простой и элегантной: сказать правду о «Рипалсе» без каких-либо комментариев? Но говорили ли они всю правду? Вот в чем вопрос.

Эта путаница породила сомнения, а сомнения, в свою очередь, подозрения относительно действий Прина, хотя британская «fair play», (честная игра — англ.), проявленная в письмах Уинстона Черчилля или кэптена Роскилла, никогда не упускала возможности отдать дань «мужественному командиру» U-47, частично признавая, таким образом, его достижения. Никто не упоминал присутствия второго линкора, также как никто никогда не упоминал о повреждении «Нельсона». Это пришло позже, после того, как немцы обнародовали тайну. Если был торпедирован «Айрон Дьюк», было бы логичным считать, что той ночью он нашел убежище на своем обычном месте стоянки на мелководье в Лонгхоуп, примерно в 10 милях от места событий.

Три дня спустя, 17-го октября, четыре «Юнкерса-88» из 1-й группы 30-й бомбардировочной эскадры (1/K.G.30) под командованием капитана Дёнча атаковали Скапа-Флоу. «Айрон Дьюк» был технически потоплен взрывом 500-килограммовой авиабомбы, разорвавшейся у борта (почти промах); официально потеря линкора была приписана этой воздушной атаке. Британцы получили роскошный повод лишить Прина, а, следовательно, министерство доктора Геббельса, мощного пропагандистского потенциала. Поскольку фактически старый линейный корабль, хоть и частично разоруженный, был флагманским кораблем адмирала Джеллико в Ютландском сражении. Еще в октябре 1918-го подводная лодка UB-116 попыталась проникнуть в Скапа-Флоу с командой офицеров-добровольцев, чтобы потопить флагманский корабль, но UB-116 подорвалась на минном поле в Хокса Саунд. В данном случае Прин, безусловно, отомстил за честь германского Флота Открытого моря в том самом месте, где этот флот был затоплен.

«Худ», линейный крейсер водоизмещением 42 100 тонн, самый крупный и быстрый из всех британских линкоров, развивал скорость 31 узел. Обнаруженный вновь 2 октября, восемь дней спустя после рейда Прина, он с трудом давал 25 узлов. Как долго это продолжалось и по какой причине?

Во второй части этой книги приведен анализ этой операции (Приложение XII). Официальные и неофициальные немецкие и британские отчеты собраны вместе наряду с другими заметками, сделанными после оценки рейда. Упомянуты все известные факты относительно этой тайны, и правда кроется среди приведенной там информации.

Я хотел бы поблагодарить всех тех, кто помогал мне в ходе моего исследования, особенно кэптена Р. Ф. Николса, бывшего старшего помощника командира линкора «Ройал Оук», кочегара Герберта Р. Джонстона, капрала морской пехоты Норманна Т. Дэвиса, оставшихся в живых после гибели корабля. Особую благодарность приношу гросс-адмиралу Дёницу, тщательно планировавшему эту операцию, за его готовность увидеться со мной, терпеливо ответить на вопросы, и показать страницы своего военного дневника в части, касающейся Скапа-Флоу.

И, наконец, я должен выразить свою благодарность оставшимся в живых членам экипажа U-47. Прин был мертв (он погиб в ходе атаки конвоя в Атлантике в 1941 г.), как и его вахтенные офицеры Эндрасс и фон Фарендорф. Уцелевшие с U-47 рассказали мне, помимо прочего, о событиях, не упомянутых в журнале боевых действий Прина. Показания живых свидетелей атаки, Эрнста Дзиалласа и Герхарда Хэнзеля, оказались особенно ценны. Отставной корветтен-капитан Ганс Вессельс, бывший инженер-механик, рассказал мне о повреждении дизеля и правой линии вала; кроме того, поделился технической информацией и был настолько любезен, что ознакомил меня с именами и адресами оставшихся в живых членов экипажа подводной лодки. Отставной корветтен-капитан Вильгельм Шпар, штурман U-47 в ходе рейда в Скапа-Флоу, рассказал мне об атаке глубинными бомбами, повреждении гирокомпаса и навигационных происшествиях. Именно точность всей этой информации сделала возможным написание этой работы.

Я благодарю всех моряков и летчиков, помогавших мне столь великодушно.

 

О БОЖЕ, ОНИ ВКЛЮЧАЮТ ОГНИ

U-47 лежала на грунте в Северном море. Приглушенный свет в отсеках отдыхающей субмарины располагал ко сну, но старшему матросу Петеру Тевесу не спалось. Шестьдесят метров воды над головой, наверняка серого цвета, в сером море, над которым бегут серые облака, подгоняемые юго-восточным шквалом, жестоко потрепавшим их прошлой ночью. Однако на этой глубине совсем не чувствовалось того, что происходило на поверхности. Кроме вахтенных в центральном посту (ЦП), всем было приказано отдыхать для экономии кислорода. Лежа на спине, Тевес старался изо всех сил держать глаза закрытыми.

Лодка с экипажем из сорока человек оставила Киль четырьмя днями раньше, 8-го октября 1939 г. Часть запасов и топлива была выгружена. Выгрузили и обычные парогазовые торпеды, приводимые в движение сжатым воздухом, а вместо них загрузили электрические торпеды последней модели «G7e». Все это, безусловно, озадачило команду. Прием новых торпед заставил старшего матроса подумать, что U-47 получила необычное задание. Никто в экипаже не знал ничего о цели похода и, конечно, эта тайна оставалась единственной темой всех разговоров.

Тевес открыл глаза и пришел к выводу, что, домыслы ни к чему не приведут. Всю вину за свою бессонницу он возложил на расстройство желудка, не желая признавать, что непрерывные схватки в районе желудка вызваны страхом неизвестности. Однако, его не так-то просто было испугать. Напротив, как настоящий моряк, он достаточно хорошо всегда умел находить выход из самых неожиданных ситуаций. Реальная война шла всего несколько педель. Однако U-47 уже трижды достигала успеха: «Босния», «Рио Кларо» и «Гартавон», — три транспорта, потопленные 5, 6 и 7-го сентября. Эти действия выполнялись в дневное время. Каждый знал, где быть и что делать.

Но в этот раз что-то необъяснимое делало атмосферу происходящего странной, и он не мог объяснить, почему. С начала похода, с докладом об обнаружении судна, вместо того, чтобы атаковать его, командир старательно уклонялся, что для человека подобного ему, было, по меньшей мере, странно.

Тевес старался ни о чем не думать, но тщетно. Он даже испробовал добрые старые уловки, чтобы заснуть, к примеру, произносить трудные слова наоборот. Однако это упражнение еще больше его взбудоражило. Спина коснулась прочного корпуса, и он вздрогнул. Корпус казался ледяным. Тевес представил себе холодный и враждебный мир по ту сторону, мир, выжидающий момента, чтобы поглотить их. Он сосредоточился на капле конденсата, мерцавшей на одном из трубопроводов, проходивших над головой. Под напором подводного течения лодку неожиданно качнуло, и киль заскрипел на песке. Капля упала на одеяло.

Шум поблизости заставил его вздрогнуть. Старший матрос прислушался, затем на какое-то время снова закрыл глаза и выругался сквозь зубы, узнав знакомый храп с соседней койки, отрывистый, хриплый и глубокий клекот, напоминавший жужжание моторов бомбардировщика, за которым следовал протяжный, высокотональный вой, сопровождающий самолет в пике. «Отдых воина!» — подумал Тевес и, улыбнувшись от этой мысли, посмотрел на наручные часы. Полдень. С 08.00 он лежал на своей узкой и влажной койке, перемалывая предчувствия грядущих событий. Что за причина могла оправдать это ожидание на дне моря? Это знал только шеф. Его мысли сосредоточились на командире Гюнтере Прине и обер-лейтенанте Эндрассе, его старпоме: за этими двумя Тевес был готов пойти хоть на край света. Он сложил руки под затылком и принялся методично считать капли конденсата в пределах видимости. Их было так много, что старший матрос вскоре уснул…

Экипаж только что отобедал. Приглушенные звуки говорили, что люди вернулись к своим занятиям в различных уголках субмарины. Из двери в носовой переборке ЦП, находившейся под боевой рубкой, появился штурман Вильгельм Шпар и взглянул на отсечные часы — 18.45. Шпар был хорошо сложен, широкоплеч и выше среднего роста. Ему было тридцать пять, и никто на борту никогда не видел его чем-то взволнованным. Обер-квартирмейстер нес двойную нагрузку как штурман и как вахтенный офицер. Он расположился за маленьким столом, размещенным по левому борту у носовой переборки, за которой находилась крошечная каюта командира. Он зажег лампу, опустил абажур на гибкой опоре и, развернув карту, приступил к оценке счислимого места корабля, обозначенного маленьким кружком, нарисованным карандашом, к зюйд-зюйд-осту от Оркнейских островов. Место было весьма приблизительным, поскольку в течение трех последних дней небо было пасмурным, что исключало возможность определения по звездам.

Старший штурман U-47 Вильгельм Шпар.

Поход начинался великолепным солнечным воскресеньем, однако к ночи погода ухудшилась, и на следующий день U-47 упорно пахала горбатое море, причиной которого была атмосферная депрессия над Ирландией. Ветер продолжал свежеть, и верхней вахте на мостике пришлось облачиться в клеенчатые плащи и зюйдвестки. С проходом Данкансби-Хед — северо-восточной оконечности Шотландии, барометр вдруг стремительно покатился вниз. Ветер крепчал, временами достигая ураганного. Тяжелые свинцовые облака обрушивали шквал за шквалом на беснующееся море. Видимость ухудшилась. Под воздействием ветра и течения субмарина сильно дрейфовала, по Шпар надеялся, что уточненный им путь близок к истинному. Он взял циркуль-измеритель и установил одну из его лап на счислимое место, чтобы оцепить дистанцию до берега. Поглощенный этим занятием он не заметил, как капитан-лейтенант Гюнтер Прин, командир U-47, наклонив голову, переступил через комингс водонепроницаемой переборки в носовой части ЦП. На мгновение он остановился, застегнул верхние пуговицы на своем старом свитере и подошел к Шпару. Склонившись над его плечом, он бегло оглядел карту.

— Итак, Шпар, выходит, что мы здесь?

Удивленный штурман поднял голову.

— Да, герр капитан-лейтенант, по крайней мере, я так считаю. С учетом течений и противотечений из пролива Пентленд-Ферт, в общем, счисление непростое.

— Я знаю, что скорость течения здесь доходит до 10 узлов. В любом случае, мы скоро в этом убедимся. Подойдем к берегу, чтобы взять несколько пеленгов. Мне нужно точное место.

Шпар приготовится рапортовать «Так точно!», по Прин уже отвернулся. Штурман положил измеритель и выключил свет.

Конечно, пеленги — это здорово, но попробуй взять их темной, как смоль, безлунной ночью, в бушующем море, да еще когда над всем этим пасмурное небо с низкой облачностью. Хорошо, если не будет дождя, потому что в этом случае никто ничего не разглядит.

Его размышления были резко прерваны рядом коротких команд, призывавших экипаж на боевые посты: «К всплытию!» За спиной Шпара, с другой стороны ЦП по правому борту, инженер-механик обер-лейтенант Ганс Вессельс, гигант, почти на голову выше всей команды, готовил подлодку к всплытию с грунта.

— Горизонтальные рули — на всплытие! Откачивать из уравнительной!

Старшина команды трюмных машинистов Бём примялся проворно вращать вентили клапанов. Заработали насосы. U–47 медленно покинула свою песчаную колыбель.

— Лодка всплывает, под килем один метр… два метра… — доложил Вессельс.

С характерным высоким звуком запустились оба электромотора мощностью по 375 лошадиных сил каждый. Лодка всплывала с дифферентом 10° на корму, со скоростью примерно один метр в секунду. Инженер-механик, стоявший у станции погружения-всплытия с рядами сигнальных ламп, докладывал о глубине погружения. Среди прочих шумов, наполнивших ЦП, выделялось жужжание электроприводов горизонтальных рулей. Прин, его вахтенные офицеры Эндрасс и Фарендорф, а также унтер-офицер Майер уже надели свои клеенчатые плащи — непромоканцы. Шпар сделал то же самое.

— Держать перископную глубину! Оба мотора, малый вперед! — приказал Прин.

Волнение моря уже давало о себе знать. Широко расставляя ноги, Майер начал тщательно протирать окуляры бинокля, висевшего на груди. На глубине 20 метров Вессельс удифферентовал лодку, а затем вновь погрузил ее на несколько секунд, чтобы те, кто не успел до этого, смогли занять свои места. При длине лодки 66,5 м, перемещение веса тел влияло на дифферент корабля по принципу рычага. Инженер-механик был обязан учесть каждый литр воды в цистернах. Его короткие приказы исполнялись мгновенно, а Бём без устали вращал многочисленные вентили.

По мере приближения к поверхности лодку качало и болтало все беспорядочней.

Прин поднялся по трапу в боевую рубку. — «Поднять перископ!»

Его глаза сопровождали длинную стальную трубу, медленно выползавшую из шахты. Когда окуляры достигли уровня глаз, он схватил рукоятки перископа и внимательно осмотрел весь горизонт. Стояла ночь. Вокруг никого. Он выпрямился и сложил рукоятки.

— Опустить перископ! Курс зюйд-ост!

Чтобы всплыть в штормовом морс, было необходимо увеличить продольную остойчивость, продув носовые цистерны главного балласта (ЦГБ).

— Курс зюйд-ост! — доложил рулевой.

— Всплывать на поверхность! — приказал Прин, натягивая клеенчатый плащ.

Воздух, под давлением 205 атмосфер, со свистом помчался в ЦГБ, с бульканьем вытесняя из них воду. Вессельс внимательно наблюдал за глубиномером — 13 метров… 12 метров, 11 метров. Он выключил свет в ЦП, оставив лишь красные лампы. Наконец, характерный шум потоков воды, обрушивавшихся на надстройку, дал понять, что лодка всплыла.

— Люк над водой, — доложил механик.

Переговорная труба и нижний люк, ведущий на мостик, отдраены; барометр показывал разницу давления меньше 5 мм. Вскочив на трап, Эндрасс отдраил верхний рубочный люк, который с унылым лязганьем откинулся в сторону мостика. Поток холодного воздуха ворвался внутрь. Прин прыгнул на трап и меньше чем через три секунды присоединился к своему старпому на мостике, по которому продолжали струиться потоки воды. Напряженно вслушиваясь, два человека словно пытались пронзить мрак ночи. Они прекрасно знали, что первые мгновения — решающие, поскольку враг порой совсем рядом. Ночь была черна как чернила. Дождя не было, но звезды оставались невидимыми.

— Как дизеля? — спросил Прин.

— Оба дизеля, товсь! — донеслось из глубин корабля.

— Оба дизеля малый ход!

— Стоп моторы!

Дизель правого борта запустился первым с унылым грохотом, почти сразу же ему начал вторить левый дизель. На какое-то мгновение их рев заглушил шум моря и ветра.

Легкий толчок дал понять, что лодка получила ход. U-47, выбрасывая сизое облако газовыхлопа, помчалась навстречу пенящемуся морю.

Фон Фарендорф и Майер, заняв свои места на мостике, начали доклад командиру:

— По правому борту горизонт чист!

— По корме никого!

— Курс — норд-вест! — скомандовал Прин в переговорную трубу.

Затем выпрямился и настороженно оглядел штормовое море.

— Задраить верхний рубочный люк! — Тут же прокричал он, не поворачивая головы.

Быстрым движением, фон Фарендорф, ухватив левой рукой поручень на мостике, а правой рукоять люка, толкнул его вниз.

— Люк задраен, — доложил вахтенный офицер.

Волны набегали сзади. Подбрасывали корму, толкая субмарину вперед, а порой дифферентуя ее на нос. Неприятно и опасно, потому что следующая волна могла заглубить нос и отправить лодку на глубину, не дав ей своевременно выпрямиться. Скорость, да и сама форма лодки этому способствовали. В считанный миг корабль мог провалиться метров на 50, а тонны воды ринуться внутрь корпуса по двум воздухопроводам дизелей.

Палуба покрылась пеной. Вода наполовину заливала 88-мм палубное орудие. Прин, склонясь к переговорной трубе, обратился к Вессельсу, находившемуся на вахте в центральном посту.

— Продуть ЦГБ полностью выхлопными газами и следить за горизонтальными рулями на случай провала на глубину.

Лодка без устали взлетала, вздымаясь на бегущие валы, которые, накатываясь сзади, неумолимо проходили сквозь нее. Убегая вперед, волна образовывала ложбину, куда проваливалась корма, с ревом вспенивая водную массу. Неожиданно вырываясь из тьмы, водяные горы угрожали напрочь смести стальную рубку. Однако после полной продувки цистерн главного балласта лодке стало полегче.

Четыре человека на мостике тщетно пытались хоть как-то укрыться от бушующего ветра, утяжеленного брызгами. В этой обстановке все было насквозь пропитано водой, соль выступала повсюду: в глазах, на шее, ее горький вкус чувствовался на губах, проникая в горло. Никто не удосужился надеть страховочные пояса, и жестокий удар волны, положивший лодку на левый борт, строго напомнил об этом, распластав вахту по металлической надстройке. Фон Фарендорф первым восстановил равновесие. Подняв голову, он заметил очертания волны, казавшейся выше других, а точнее лишь ее бледное отражение в виде пенящихся гребней, набегавших с кормы.

— Внимание! Волна! Держитесь… — Времени закончить фразу ему не хватило. U-47 провалилась в ложбину, предшествовавшую волне. Глухой удар. Рубка содрогнулась от прямого удара многотонной массы воды и завибрировала.

Окутанная покрывалом из пены, лодка неторопливо всплыла. На затопленном мостике четверо мужчин начали отплевываться соленой водой, фыркая и бранясь. Они были мокры до костей. Ручейки ледяной воды резво сбегали вниз по спинам и ногам.

— Чертова погода, — проворчал фон Фарендорф, обтирая брови тыльной стороной левой руки. Его глаза горели от соли, но лейтенант продолжал стойко нести вахту. Его мучил лишь один вопрос — когда же, черт побери, командир решит, что им пора объявить о цели похода?

Он чуть повернул голову, мельком окинув боковым зрением молчаливо темнеющую фигуру командира. Его подмывало спросить об этом, хотя он прекрасно знал, что это бесполезно. Несколько раз он уже пробовал затеять разговор об этом с Эндрассом и Вессельсом. Верно ли, ошибочно было предположение, что те посвящены в тайну, но все попытки ни к чему не привели. Мало-помалу лейтенант пришел к выводу, что их цель — ночная атака крупного соединения британского флота на выходе из известной базы Скапа-Флоу. Предположение выглядело логичным. Их курс, день, проведенный на грунте, позиция командира, все это лишь подкрепляло его мысли. Вглядываясь в темноту, он взвешивал их возможности по прорыву охранения из эсминцев и крейсеров, которые, разумеется, не дремлют, охраняя свои линкоры и авианосцы. Но ведь сумел корветтен-капитан Шухарт на своей U-29 прорвать охранение и потопить авианосец «Корейджес» в Атлантике за три недели до этого, а если быть точным — 19-го сентября. В конце концов, сказал он себе, и мы вполне способны повторить подвиг U-29, а может и добиться большего успеха. Лейтенант прекратил грезить, концентрируясь на несении вахты. Его внимание привлекла тень, показавшаяся темнее ночи, но и она растаяла в кромешной тьме, как дым. Берег оставался невидимым. Исходя из предположения, что счисление верное, дистанция до берега была слишком велика, чтобы надеяться, хоть мельком увидеть острова в безлунную ночь…

Как повелось, смена вахты производилась в полночь. Эндрасс, боцман Самманн, боцманмат Дзиаллас и матрос-оберефрейтор Хэнзель поднялись, чтобы сменить соответственно: фон Фарендорфа, Шпара, Майера, и матросов Диттмера и Маркарда, из расчета, что на мостике останется не более четырех человек. Минут через десять Прин также оставил ходовой мостик.

Унтер-офицер Эрнст Дзиаллас, один из двух живых немецких очевидцев, находившийся на мостике в ходе операции (фото автора).

Ветер с зюйд-оста достигал 6–7 баллов. Полная вода, почти стояние прилива. Течение примерно в узел или того меньше направлялось с норда, переходя на норд-норд-ост. Противоборство ветра и течения прямо противоположных направлений делали состояние моря весьма изменчивым и трудным для кораблевождения.

Земля должна была открыться в самое ближайшее время. Шпар поднялся на мостик и втиснул себя, насколько было сил, между ограждением мостика и массой перископа. Он с удовольствием отметил, что ветер стал заметно слабее.

Штурман взял бинокль, добросовестно протер окуляры и осмотрел горизонт в секторе, где по его предположениям должен был появиться берег: от левого траверза до носовой оконечности. Пока ничего. Не простое занятие. В темноте море и небо сливались друг с другом. Ровным счетом ничего, напоминающего береговую черту.

Шпар обладал исключительно острым зрением. Он никогда не носил красные очки, которые предлагалось надевать верхней вахте, чтобы привыкнуть к темноте, прежде чем подняться на мостик. Им овладело беспокойство. Неужели он допустил ошибку в счислении? Или берег скрыт шквалом, тогда видимость могла упасть до мили и того меньше, и ситуация станет опасной для корабля. Особые опасения вызывали сильные, переменчивые, а главное, недостаточно изученные течения, способные вынести лодку на скалы.

Он уже собирался запросить в ЦП глубину на эхолоте, когда что-то темное выделилось на фоне волн. Выходило, что его расчеты были верными, и на душе полегчало. Открывшийся берег едва просматривался по курсовому углу 45° левого борта, а его тусклые очертания таяли в плотной дымке. Оркнейские острова находились совсем рядом, но были окутаны густой мглой. Никаких следов жизни, никого на берегу. Он задался вопросом, а несет ли там кто-нибудь вахту, наблюдая за открытым морем. Маловероятно чтобы тебя разглядели в такой темноте, но кто его знает?

Щедрая порция брызг залила бинокль. Позволив воде стечь по шее за шиворот, он вынул из кармана влажный кусок замши, которым уже пользовался за несколько минут до этого. Протерев линзы, он внимательно вглядывался в очертания скал по левому борту, пытаясь восстановить общую картину побережья. Справа от него Дзиаллас упрямо буравил глазами темноту в носовом секторе.

— Мне кажется, я видел мыс прямо по курсу, по никак не могу найти его снова. Он был там, прямо по носу, — доложил он неуверенным голосом.

Шпар, повернувшись в указанном направлении, уставился вдаль, но так и не смог обнаружить никаких признаков земли. Затем приложился к биноклю, но безуспешно.

— Ничего не вижу, — сказал он, опуская бинокль.

— Наверное, мне показалось, — извинился Дзиаллас.

— А может, и нет.

Как и положено, Эндрасс принял за основу предположение, что они идут на риф, хотя его и не было видно. Это делалось инстинктивно. Он чувствовал надвигающуюся опасность. К тому же, у него вообще не было права на риск.

— Право 20° по компасу! — приказал он.

Рулевой на мостике повторил приказание, и лодка изменила курс вправо.

Шпар пристально оглядывал острова в надежде отыскать приметные ориентиры и взять пеленги. Он потратил немало времени на изучение лоции и прочно держал в голове топографию места, однако в густых сумерках все вершины выглядели одинаково. Хорошо бы найти Уард-Хилл, господствующий над островом Саут-Роналдсей где-то посередине восточного берега.

Неожиданно поток света прорезал ночь. Шпар быстро повернул голову и был до безумия удивлен. Прежде, чем он смог оправиться, темноту пронизал второй луч света, затем третий…

— Боже мой, они включили огни, — Дзиаллас также не мог удержаться от возгласа.

По левому борту, охватывая почти пол горизонта, прерывистые лучи маяков и знаков разметили побережье и его опасности словно в мирное время.

U-47 находилась у берега, следуя на север, параллельно береговой черте. И Эндрасс принял решение уходить в открытое море.

— Право руля!

Огни скользнули в корму.

— Так держать…

Он взглянул на светящийся циферблат наручных часов — 22.04, после чего наклонился к переговорной трубе и вызвал командира, чтобы доложить ему об этом неожиданном явлении. Теперь следовало спешить, чтобы воспользоваться представившейся возможностью определить место практически без ошибок, поскольку британцы могли выключить огни также быстро, как их включить. Небо оставалось пасмурным, но видимость улучшилась.

— Глядеть в оба! Они освещают берег вовсе не для нашей выгоды! — крикнул он сигнальщикам.

Но прежде, чем закончить фразу Эндрасс понял, что его совет был излишен. Отношение к делу этих трех человек доказывало их бдительность. Прижав бинокли к глазам, они молча вглядывались в свои сектора. Море по-прежнему оставалось пустынным.

Прин поднялся на мостик. Пока он застегивал поспешно наброшенные плащ и зюйдвестку, Эндрасс докладывал.

— Курс ост-зюйд-ост. Британцы включили огни на побережье в 22.00, командир, и как раз перед этим я изменил курс, поскольку мы опасались подойти к берегу слишком близко. Больше доложить нечего.

— Уже кое-что! Глубину замеряли?

— Я собирался это сделать, когда они включили огни, командир.

— Хорошо, — согласился Прин, уставившись на огни.

Шпар стоял неподалеку, склонившись над бортом рубки и, пытаясь, в свою очередь, опознать маяки. Он наблюдал, за ближайшим лучом, светившим в корме по левому борту. И подсчитывал интервалы между затемнением и проблеском.

— Это — маяк Копинсэй, — бросил Прин в тот самый момент, когда Шпар открыл рот, чтобы объявить это.

— Вне всякого сомнения, герр капитан-лейтенант. Другой, чуть правее, на добрых десять миль севернее — Оскерри с дальностью шестнадцать миль. Поэтому маяком прямо по корме может быть только Роуз-Несс. Прекрасно, — продолжал Шпар, продолжая говорить, — теперь мы точно знаем свое место: траверз острова Бюррей, дистанция пять-шесть миль.

Прин обдумывал ситуацию, его руки твердо сжимали ограждение мостика. Враг позволил ему без труда определить точное место. Это было положительной стороной дела. Но что же могло стать причиной, безусловно, важной, заставившей британцев включить огни на всем побережье? Весьма вероятно переход одного или нескольких крупных кораблей Флота Метрополии, линкоров или авианосцев. Но входили они в Скапа-Флоу или, наоборот, покидали базу? Несмотря на исключительную бдительность вахтенных, ничего обнаружено не было. Сам по себе этот факт ни о чем не говорил, поскольку ночь была черна как чернила, и британцы, вероятно, пропускали корабли достаточно далеко по правому борту через пролив Хокса-Саунд — главный вход в Скапа-Флоу.

Нужно было любой ценой избежать обнаружения малыми кораблями, сопровождавшими вражеское формирование, поскольку те могли идти как западнее, так и восточнее пролива Пентленд-Ферт. Следуя нынешним курсом, U-47 оказалась бы на траверзе этого прохода, достаточно далеко в открытом море, в секторе, который был весьма нежелателен. Он решил изменить курс на восток на два-три часа, а затем вернуться назад, чтобы остаться в видимости ориентиров, которые им посчастливилось опознать. Он наклонился и взглянул на наручные часы.

— Лево руля, ложиться на курс 85°, — скомандовал он без колебаний.

Ветер больше не взрывался шквалами, зато становилось все холодней. Несмотря на перчатки, Прин чувствовал ледяное прикосновение металла, заставлявшего цепенеть пальцы. Он убрал руки с поручней и начал энергично тереть их, одну о другую, чтобы ускорить кровообращение.

Внезапно все огни погасли.

Прин услышал доклад Шпара — «22.30». И повернулся к штурману.

— В 01.30 лечь на обратный курс, чтобы вернуться в этот район. Мы погрузимся там, и будем лежать на грунте до 04.30.

Помимо сомнений, рожденных ночным проявлением морской «любезности» противника, у Прина возник гораздо более серьезный повод для волнений. Под вечер Вессельс доложил ему о негерметичности внешней топливной цистерны дизеля правого борта. Инженер-механик полагал, что поступление воды вызвано неисправностью клапанов, возможно из-за производственного дефекта. Эти клапаны закрывались от противодавления, но почему-то не удерживались в нужном положении. Вессельс навскидку предположил, что сможет устранить неисправность в течение ночи, пока лодка будет лежать на грунте. Если этот план не сработает, можно считать, что миссия безвозвратно провалена. Если морская вода просочится в форсунки, дизель выйдет из строя, а с одним левым дизелем невозможно продолжать поход. Там, куда они направлялись, главные трудности связаны с навигацией. U-47 нуждается в максимуме мощности и маневренности. Риск был таков, что командующий Подводными силами оставил за Прином право выбора: оценив шансы на успех, взять на себя ответственность за операцию или отказаться…

 

ЧТО ВЫ ОБ ЭТОМ ДУМАЕТЕ, ПРИН?

Для капитан-лейтенанта Прина все началось в Киле менее двух недель назад, а точнее в воскресенье, 1-го октября. В кают-компании плавбазы подводных лодок «Гамбург» офицеры болтали после завтрака, когда дверь открылась, и ординарец пропустил вперед капитана цур зее фон Фридебурга.

— Внимание, господа! Фрегаттен-капитану Зобе, капитан-лейтенантам Вельнеру и Прину прибыть к командующему подводными силами!

Фон Фридебург поприветствовал всех, повернулся и вышел.

Офицеры посмотрели друг на друга, ничего не сказав. Прин вопросительно посмотрел на Зобе, командира своей флотилии, но тот не отреагировал; уставившись на только что закрывшуюся дверь. Корветтен-капитан Зохлер, командир U-46, нарушил тишину:

— Ну, что вы там натворили Вельнер? Прин! Ну же, мы тоже хотим знать, — поинтересовался он, явно пытаясь принять иронический тон.

— Не вижу ничего, в чем мы могли бы провиниться, — сухо ответил Прин.

Три названных офицера вышли на палубу и спустились в баркас, двигатель которого уже работал. Пока они пересекали гавань, Прин задавался вопросом, что же могло стать причиной вызова, столь необычного для воскресенья. Баркас снизил ход, механик застопорил мотор, позволив баркасу по инерции подойти к борту «Вейхзеля».

Рулевой, стоявший на корме, захватил трап «Вейхзеля» отпорным крюком. Неподалеку, на Тирпиц-молу, коммодор Дёниц, командующий подводными силами осматривал команду подлодки, вернувшейся из похода. Зобе, Вельнер и Прин терпеливо ожидали в кают-компании «Вейхзеля». Все терялись в догадках, не обменявшись и словом. Вначале Зобе, затем Вельнер и, наконец, Прин были приглашены к коммодору.

Оставшись в одиночестве, Прин встал из кресла и, держа руки в карманах, подошел к иллюминатору. Рассеянно оглядел гавань. Звук щелчка каблуков заставил его повернуться.

— Не угодно ли капитан-лейтенанту Прину прибыть к командующему? — произнес дежурный ординарец.

Проследовав за ним несколько шагов, он вошел в большую каюту. В центре, у стола, покрытого картами, стоял Дёниц, протянувший руку для приветствия. Его личность излучала редкий магнетизм. Зобе и Вельнер стояли за ним. Высокий и стройный в своей синей военно-морской униформе, коммодор имел лицо с поразительным широким лбом. Его черты, правильные и энергичные, подсвечивались ясными серо-голубыми глазами. Прин подошел к столу и сдержанно приветствовал. С тенью улыбки, Дёниц пожал его руку и без дальнейших церемоний попросил внимательно выслушать то, о чем доложит Вельнер, действовавший у Оркнейских островов.

Оркнейские острова! Сердце Прина забилось быстрей, но он не выказал своих эмоций. Бегло оглядел стол, чтобы убедиться, что это не сон. Это было реальностью: «Скапа-Флоу» четко выделялось большими буквами на одной из карт. Вельнер склонился над столом, чтобы начать доклад и поднял голову на мгновение. Лицом к лицу, два офицера смотрели друг на друга какие-то секунды прямо в глаза, и тогда Вельнер громко начал докладывать:

— Прежде чем описать детали наблюдений, которые мне пришлось выполнить на U-16, o средствах защиты, расположении буев, маяков и течениях, я собираюсь дать вам общее представление о трудностях проникновения в Скапа-Флоу.

Вельнер на мгновение сделал паузу, думая с чего начать, и Прин увидел, что Дёниц и Зобе, не отрываясь, смотрят на него. Лейтенант продолжил доклад.

— Разумеется, враг блокировал все входы в залив сетями, минами, боновыми заграждениями и блокшивами. Основные каналы: Холи-Саунд, Суита-Саунд, и Хокса-Саунд особенно хорошо защищены. Проход кораблей видимо осуществляется через Хокса-Саунд, охраняемый, по меньшей мере, одним дозорным кораблем и защищенный противолодочной сетью, которая открывается для входа и выхода военных кораблей и рыболовных судов. В период открытия этого заграждения можно проскользнуть в подводном положении за входящим судном. На восточном берегу проходы Кирк и Скерри-Саунд, за которыми находится Холм-Саунд, заставлены затопленными судами со времен Первой мировой войны. Кроме того, там очень сильны приливно-отливные течения. Другие проходы, Уотер-Саунд и Ист-Уэдделл-Саунд, являются непроходимыми из-за отмелей и мелководья. Я отметил временное включение маяков и знаков по случаю выходов и заходов военных кораблей в ночное время. По опыту плавания в этом районе лучшая защита Скапа-Флоу против подводной атаки — само море. На U-16 я столкнулся с большими трудностями в проливе Пентленд-Ферт, на подходах к Хокса-Саунд. Мы были вынуждены всплыть, по счастью ночью, будучи не в силах противостоять течению в подводном положении. В некоторых местах его скорость превышает 10 узлов в сизигию. Во время шторма море бушует на всем протяжении прохода. Очевидно, что наша лодка, давая максимум 7 узлов в подводном положении, да и то кратковременно, оказалась всецело во власти водоворотов, течений и противотечений непосредственно перед действиями в этом районе, и особенно в проливе Пентленд-Ферт, поэтому главное — очень тщательно изучить приливно-отливные течения и время смены их направлений.

Вельнер перешел к деталям своих наблюдений. Время от времени он двигал указательным пальцем по карте, чтобы точно указать оборонительные сооружения, закрывающие канал. Слушая его, Прин пропустил кучу идей через свое сознание, кипевшее волнением от перспективы атаки знаменитой базы Хоум-флита.

Он задумался о попытках подлодок атаковать Скапа-Флоу в ходе Первой мировой войны 1914–1918, и его память озарили воспоминания. Фон Хенниг, Хансен и, конечно, Эмсманн, который с командой офицеров-добровольцев собирался торпедировать флагманский корабль Гранд-Флита линкор «Айрон Дьюк» под флагом адмирала Джеллико.

Наконец, Вельнер завершил свой доклад. Наступившая тишина вызвала подсознательную реакцию Прина, он почувствовал себя виноватым оттого, что собственные мысли не позволили ему сконцентрироваться на докладе Вельнера.

Дёниц, в свою очередь, начал говорить. Используя, как обычно, минимум слов, он подчеркнул опасность атаки Скапа-Флоу. Взяв циркуль, он показал Хокса-Саунд на карте.

— Здесь погиб Эмсманн. U-16 была обнаружена на минном ноле, составлявшем внешнюю линию обороны Хокса-Саунд. Это минное поле управлялось электрически с берега. Британцы замкнули цепь. Я не думаю, что вы сможете пройти через Хокса-Саунд и еще меньше — через Суита или Хой-Саунд из-за тамошних преград.

Концы циркуля скользнули по карте и остановились на Кирк-Саунд.

— Кирк-Саунд перекрывают только два затопленных парохода. Еще одно судно, затопленное в северной части, развернуто течением параллельно берегу и чуть сдвинуто к востоку. Между этим блокшивом и островком Лэмб Холм — первый промежуток, шириной 17 метров в малую воду от блокшива до северного берега Кирк-Саунд. Берега необитаемы. На мой взгляд, целеустремленный командир сможет пройти здесь ночью в надводном положении в период максимального ослабления течений. Конечно, плавание предстоит не из легких; напротив, это будет самой тонкой частью боевой задачи. — Дёниц положил циркуль на карту и, слегка нахмурясь, пристально посмотрел на Прина:

— Что Вы об этом думаете, Прин?

Застигнутый врасплох, тот опустил глаза на карту. Однако, не давая ему опомниться, Дёниц продолжал:

— Мне не нужен ваш ответ немедленно. Вы заберете все документы, которые имеются в нашем распоряжении, касающиеся этого дела. Это позволит вам изучить различные аспекты проблемы и оценить возможности успеха. Буду ждать вашего ответа во вторник.

Прин слушал, напрягая все свое внимание.

Собрав все бумаги, лежавшие на столе, он вложил их в большой конверт, предложенный Зобе, а затем скатал карты в рулон.

С конвертом в левой руке и рулоном под мышкой, он ожидал распоряжений коммодора, но Дёниц заговорил с ним снова:

— Надеюсь, Вы хорошо понимаете меня, Прин. Вы абсолютно вольны принять или отказаться от этой миссии. Если вы придете к выводу, что это невозможно, сообщите мне об этом. В любом случае, будьте уверены, что никто никогда вас не осудит, поскольку я уверен, что Ваше решение будет опираться на искреннее и честное убеждение.

Дёниц пожал ему руку:

— Разумеется, предельная секретность обязательна для успеха операции.

Встреча подошла к концу. Прин отдал честь и покинул каюту.

Все еще под влиянием произошедшего он возвратился на «Гамбург», не ощущая окружающего мира. Он тщательно запер документы в сейф и решил сходить на обед домой.

Он шел подобно роботу, машинально отвечая на приветствия встречавшихся на его пути матросов и солдат. Он размышлял о мере своей ответственности. Выполнимо ли это задание? Если да, то каковы шансы на успех? Еще раз он мысленно вернулся к совещанию, с которого только что вернулся: сам он практически молчал, как и Зобе; доклад о наблюдениях Вельнера выглядел также довольно пессимистично, но коммодор предположил, что миссия выполнима, а этот человек знал, о чем говорит. Возможность, о которой он так долго мечтал — прославиться блестящим подвигом, была, наконец, вполне достижима. Означало ли это верную гибель? Он почувствовал безумный порыв — согласиться не думая, но разум одержал верх. У него было целых два дня, чтобы объективно изучить всю доступную информацию, прежде чем торжественно и искренне принять решение о возможностях успеха или неудачи.

Прин пообедал с женой и их маленькой дочерью. Во время еды он имел привычку описывать в веселой манере происшествия дня или действия своей команды. У него также был дар рассказывать анекдоты в лицах. Но не стоило обольщаться насчет этой дурашливости. В свой тридцать один год Прин был человеком строгим и требовательным к людям, как к самому себе.

Однако этим вечером, несмотря на все усилия, он был не в состоянии поддерживать светскую беседу. Жена сразу поняла, что его мысли заняты чем-то важным. Она не задавала вопросов, опыт подсказывал ей, что если муж не рассказывает о своих проблемах, то лучше его об этом не спрашивать. Она лишь убрала со стола раньше обычного, выдвинув в качестве предлога желание прогуляться с дочерью перед сном.

Прин вышел из-за стола, взял фуражку и поцеловал жену, которая мысленно была готова и уже стояла в прихожей.

— Мне нужно кое-что сделать, я ненадолго, — сказал он в оправдание на пороге.

Он вернулся на «Гамбург», забрал конверт и карты и вернулся домой. Жены дома не было. Отправившись в свою комнату, он развернул на столе карты и начал работать. Один за другим, он тщательно изучил все документы, имевшие отношение к делу и данные для математической оценки проблемы. Поглощенный своим занятием он не слышал, как вернулись жена с ребенком, и даже не догадывался об их присутствии, пока те не зашли пожелать ему спокойной ночи через полуоткрытую дверь.

Для удобства Прин в конечном итоге разложил все карты на ковре. Поздно ночью он был вынужден признать, что британцы сделали фактически все, чтобы возвести непреодолимые препятствия. Единственным слабым местом оставался Кирк-Саунд с его двумя прорехами, проходами с немыслимыми приливно-отливными течениями.

Он принял решение. Он пойдет.

Проскользнуть между блокшивами будет нелегко, но коммодор был прав, задача — выполнима.

Прин собрал документы, тщательно вложил их в конверт и вновь скатал карты. Вышел в прихожую, надел пальто и фуражку, вернулся в свою комнату, взял конверт и рулон с картами, выключил свет и вышел из дома, мягко прикрыв дверь.

Стояла прекрасная осенняя ночь, в небе сияли звезды, но было уже холодновато. Почувствовав облегчение, он энергично зашагал по пустынным улицам к «Гамбургу».

Закрыв бумаги в сейфе, он зашел в кают-компанию, пустынную в это время. Взял бутылку пива, стакан и сел на скамью. Увидев забытую кем-то на столе полупустую пачку сигарет, он вынул одну сигарету и закурил. Какие непредвиденные события, начавшиеся в этом самом месте, всего за день стали делом его жизни! Это наверняка поменяет и ход карьеры. Впервые он почувствовал гордость от мысли, что «Большой Лев» выбрал именно его из всех его товарищей. Не позднее чем завтра он доложит ему о своем решении выполнить боевую задачу. Его лодка исключительно мореходна, а команда прекрасно подготовлена. Он задавался вопросом, как его люди воспримут весть о такой смелой операции. Он не скрывал от себя, что риск был огромен, но чем больше он думал об этом, тем уверенней становился в успехе. Было приятно сознавать, что ему помогают люди выдающихся качеств подобно Эндрассу — его незаменимому старпому, Вессельсу и Шпару.

Прин смял сигарету о пепельницу, осушил стакан и встал, чтобы отправиться домой. Шел он неспеша, держа руки в карманах пальто и с грустью вспоминая минувшие годы.

Жизнь Прина никогда не была легкой. Инфляция, душившая Германию в 1923-м, разрушила его семью. В Лейпциге, еще подростком, он был вынужден бороться с суровой реальностью жизни. Его мать с трудом добывала пищу для своих трех детей: Гюнтера, Ганса-Иоахима и Лизелотте. Старшего из них, Гюнтера, посылали продавать в магазины кружева, которые закупала в деревне тётя, и он изо всех сил старался не быть замеченным своими товарищами по школе. Еще его мать писала картины, а чтобы увеличить скромные доходы, сдавала лучшую комнату студенту по имени Буцелиус.

Всю сознательную жизнь Гюнтер мечтал о дальних странствиях. В его комнатушке, выходившей на внутренний двор, над раскладушкой висел портрет любимого героя — Васко да Гамы, который в возрасте двадцати семи лет отправился навстречу неизвестности на трех крошечных парусных судах. Обогнул африканский континент, решительно взяв курс в океан, открывшийся перед ним, и открыл морской путь в сказочную страну Индию. Вот это жизнь!

И вот настал день, когда Гюнтер поведал матери о своем желании поступить в Морскую школу в Финкенвардере в Гамбурге. Фрау Прин не стала чинить препятствий на пути признания своего сына.

Гюнтер Прин на борту U-47.

В школе капитана Олкерса обучение проходило ускоренно. Уже спустя три месяца после поступления начальник жал руки своим ученикам с пожеланием добрых начинаний в жизни. Свою морскую практику Гюнтер начал в качестве юнги на борту трехмачтового парусника с прямым вооружением «Гамбург» с чистки гальюнов. Жизнь моряка оказалась совсем не такой, какой он себе ее представлял. Однако на «Гамбурге» он возмужал в среде настоящих мужчин, которые учили его морской службе, как они сами себе ее представляли, зачастую грубой и жестокой.

Более чем когда-либо, он решил стать офицером. Поступив матросом на грузовое судно «Пфальсбург», чтобы завершить курс навигации, он усиленно готовился к экзаменам в Школе торгового флота. В итоге он получил диплом вахтенного офицера дальнего плавания и радиооператора, что позволило ему найти место четвертого помощника на пароходе «Сан-Франциско».

Теперь он носил красивую униформу с тонкой золотой полосой на рукаве и имел удобную каюту.

В конце января 1932 г. Прин успешно выдержал экзамены, завершив обучение. Получив диплом капитана, он достиг свой цели, попав на высший уровень морской иерархии. Он должен был стать, наконец, «первым на своем судне после Бога».

Последовательно он навещал конторы ведущих судоходных компаний: «Хапаг», «Сломанн», «Ридеман», а затем и тех, что поменьше. Удивление, уныние и чувство тревоги. Никто не уделял ни малейшего внимания его дипломам, безработица была на пике, и ответ был всегда один: «Вам не повезло. Тяжелые времена. Оставьте ваше имя и адрес, на случай если что-то подвернется, но мы вам ничего не обещаем».

Не теряя надежды получить судно, он оставался в Гамбурге, проживая свои сбережения. Чтобы протянуть подольше, он начал переводить книгу «China clipper», но из-за недостатка денег на пропитание и топливо был вынужден бросить это дело на пятидесятой странице. Гарри Стёвер, бывший боцман с «Гамбурга», помогал ему как мог. Он также осуществил свою мечту, став хозяином небольшого бара «Звезда Давида» на Давид-штрассе. Там Прин мог поесть и выпить в кредит. Эти двое любили поговорить о временах, проведенных на трехмачтовике. За пуншем они вспоминали шторм, который застиг парусник у южного берега Ирландии между мысами Хук-Пойнт и Кейп-Хед, о кораблекрушении, о пожаре в трюме на переходе в Атлантике, о дезертирстве кока Болкенхола в Пенсаколе. По этому случаю Прин рассказал Стёверу, как команда чуть не умерла, не подозревая, что юнга Прин, которому приказали готовить пищу, подкрасил белокочанную капусту суриком, опасаясь быть битым матросами, потому что воскресный обед непременно включал красную капусту. Да и сам Стёвер вспомнил, как жестоко болел, как впрочем, и все на борту, несмотря на хорошую погоду, после чего «Старик» без комментариев приказал выдать всей команде опий и касторовое масло.

— Я даже не подозревал об этом, — признался Стёвер, огромное туловище, которого сотрясалось от смеха.

— Зато «Старик» знал. Он зашел проверить камбуз. И увидев банку с красным суриком, обо всем догадался. Я думал, что в гневе он задушит меня. Но тот ограничился советом помалкивать, в моих собственных интересах…

Несмотря на дружескую помощь Стёвера, Прин не мог дальше оставаться в Гамбурге, в ожидании судна, найти которое с каждым днем становилось все тяжелей. Против своего желания он взял билет на поезд до Лейпцига. Нелегко возвращаться домой после восьми лет отсутствия, да еще без гроша в кармане.

Однако Прин был не из тех, кто живет за счет матери. Ежедневно он просматривал рекламные колонки. Это не занимало много времени. Колонки были полны запросов о работе. И день пролетал в изнуряющих хождениях по улицам в поисках работы.

Время между выпуском из мореходной школы в Финкенвардере и зачислением на трехмачтовик глубоко отложилось в его памяти. Не имея денег даже на возвращение домой и горячо стремясь получить место, он некоторое время жил в школе капитана Олкерса, вынужденный переносить все виды запугивания. Именно там он узнал, что «после двух дней, гости, как и мертвая рыба, начинают вонять». В шестнадцать лет такое не забывается. Но теперь он погибал нравственно и физически. Нужно было взять себя в руки и что-то делать.

И он вступил в недавно созданную национал-социалистическую партию. Это была реакция против дезорганизованного мира, в котором он жил, ведь у этой партии была реальная программа экономического возрождения и, кроме того, появлялось больше шансов попасть в трудовой лагерь. Тогда ему было двадцать четыре.

Руководитель лагеря в Фогтланде Лампрехт быстро выделил его среди грубых мужиков, находившихся под его началом, сделав своим помощником. Но моряк был создан не для сидячей жизни. И как только он услышал, что Военно-морской флот дает звания, равные офицерам Торгового флота, он ухватился за этот шанс. Он оставил лагерь и в январе 1933 г. в Штральзунде был зачислен на военно-морскую службу. Он выбрал подводные лодки. Он снова был на Флоте и мог не беспокоиться о завтрашнем дне. Жизнь полностью изменилась: период учебы, техническая подготовка в школе подводного плавания, которой командовал корветтен-капитан Слевогт, затем стажировка на U-3.

U-26 в надводном положении на крутой волне.

Лейтенант Прин получил назначение вторым вахтенным офицером на подводную лодку U-26, которой командовал капитан-лейтенант Вернер Хартманн. Лодка находилась в Бремене на верфи «Дешимаг». Он выехал из Киля поездом, чтобы, сделав пересадку в Гамбурге, посетить старинный квартал Сан-Паули и повидать Гарри Стёвера. Он не забыл свои худшие дни и собирался вернуть долг.

Однако в «Звезде Давида» его поджидал удар. Бывший боцман с «Гамбурга» повесился за два года до этого. Разорившись по причине своей щедрости, старый моряк предпочел сам свести счеты с жизнью.

Глубоко опечаленный, Прин уезжал с опущенной головой, не в состоянии думать о чем-либо, кроме печальной участи друга. Стёвер оказался побит жизнью, потому что был чересчур доверчив. Когда же он сам, в свою очередь, оказался в нужде, все повернулись к нему спиной. Такова была жизнь.

U-26 ушла в поход в испанские воды. Испанию сотрясала революция, и корабль получил задание защищать национальные интересы Германии. У команды было, кому подражать, Хартманн заслуженно считался асом.

U-26 на патрулировании в испанских водах.

Шесть месяцев спустя Прин женился. А свою первую лодку он получил в декабре 1938-го. После представления командующему флотилии фрегаттен-капитану Зобе на борту плавбазы подводных лодок «Гамбург», новоявленный командир поспешил познакомиться со своим кораблем, ошвартованным к причалу верфи «Крупп — Германия».

U-47 произвела на него хорошее впечатление. Длинная стальная рыба была стройна и прекрасна как чистокровный жеребец. Рабочие заканчивали отделку надстройки. Прин осмотрел корабль как знаток, ощутив законную гордость.

На следующий день, в 10.00 под тусклым зимним солнцем, на юте плавбазы «Гамбург» инженер-механик Вессельс представил экипаж U-47 командиру. Прин с воодушевлением осмотрел этих тридцать восемь моряков, построенных в две шеренги, и произнес короткую речь, используя самые простые слова, естественно слетавшие с его губ. А чтобы закрепить знакомство, обменялся несколькими фразами с каждым матросом.

Весной 1939-го начались ежедневные учения, а уже с первых дней августа U-47 была готова к походу в Атлантику. И тут началась война.

U-47 в сухом доке.

Война, которую на борту никто серьезно не воспринимал, шла всего месяц, а Прин уже готовился выполнить боевое задание, которое большинство его товарищей сочли бы самоубийственным. До сих пор никто не нарушал покой Скапа-Флоу. Но его захватила спортивная сторона предстоящего приключения, Прин чувствовал себя способным на этот морской подвиг. Он чувствовал себя рыцарем, готовящимся к поединку. Думал о дочери и жене. Что бы она сказала, если бы знала? Оглядываясь на свое небольшое семейство, вправе ли он был так рисковать? Он положил свою правую руку на лоб, словно прогоняя тревожившие его мысли, и увидел, что подошел к двери своего дома. Вынул ключ из кармана и бесшумно вошел. Четверть часа спустя он уже крепко спал.

Следующим утром, в понедельник, в октябре 1939-го, он постучал в дверь каюты капитана цур зее фон Фридебурга, начальника штаба коммодора Дёница. Он вошел и отдал честь.

— Я хотел бы встретиться с командующим подводными силами как можно скорее, господин капитан. Это срочно, — сказал он офицеру, сидевшему за столом.

Фон Фридебург протянул ему руку, затем поднял телефонную трубку и набрал внутренний номер.

— Здравствуйте, это — коммодор? Говорит фон Фридебург. Это касается капитан-лейтенанта Прина. Он хочет с Вами встретиться… да… сегодня же… Очень хорошо, господин коммодор.

Повесив трубку, он посмотрел на Прина.

— Добро, коммодор ожидает Вас к 14.00.

Перед тем как отправиться на «Вейхзель» Прин просмотрел бумаги, запертые в сейфе на «Гамбурге».

Ровно в 14.00 его принял Дёниц. Он стоял за своим рабочим столом.

— Да или нет? — спросил он тут же, слегка нахмурясь.

— Да, господин коммодор, — ответил Прин без колебаний. Он стоял по стойке «смирно», сжимая левой рукой рулон карт и конверт.

Улыбка скользнула на губах Дёница. Он положил ладони на стол и, наклонившись вперед, продолжал.

— Вы думали о судьбе фон Хённинга, Хансена и Эмсманна? В полной ли мере оценили трудности и опасности этой миссии?

— Да, господин коммодор, я полностью сознаю риск, по думаю, что у нас неплохие шансы на успех.

— Отлично, Прин. Если Вам удастся проникнуть в залив Скапа-Флоу, атакуйте только крупные корабли. Не разменивайтесь на мелкие. По тем документам, что я передал, Вы должны были отметить наличие крупных кораблей к северу от острова Флотта и в проходе между островами Суита и Риза.

— Да, господин коммодор.

— Ваш корабль готов к плаванию?

— Так точно, господин коммодор.

— Выгрузите лишнее продовольствие и топливо, а также ваши торпеды. Я прослежу, чтобы вам выдали электрические. Они бесследны. Сделайте это без задержки, чтобы быть в готовности к выходу в кратчайшее время.

Дёниц выпрямился и добавил:

— Уточним день выхода позже. Пока держите все бумаги у себя, они могут пригодиться как дополнительная информация на случай, если Вы, возможно, забудете какую-то деталь.

— Есть, господин коммодор, — ответил Прин, отдавая честь.

Он развернулся и вышел из каюты с рулоном карт и конвертом, который продолжал сжимать левой рукой.

Среда 4-го и четверг 5-го октября 1939 г. Часть продовольствия и топлива выгружены, к большому удивлению команды.

Пятница 6-го октября. Выгрузка парогазовых торпед и погрузка электрических торпед «G7e».

С помощью Эндрасса Прин руководил работами, не обращая внимания на непрерывное хождение матросов, солдат и гражданского населения на причале, где была ошвартована U-47:

— Ну что, старина Прин, готовитесь, не так ли? — раздался вопрос, усиленный мегафоном.

Прин повернулся и увидел Зохлера на мостике U-46, возвращавшейся с дневных тренировок в море.

— Да, как видишь! — крикнул он, изогнув ладони наподобие рупора.

U-46 медленно двигалась параллельным контркурсом. Добрые 50 метров разделяли субмарины. Громкая беседа двух командиров привлекла внимание толпы. Кто-то из любопытных прохожих обернулся на ходу, другие остановились, чтобы посмотреть на маневр U-46.

Прин увидел, что Зохлер снова взялся за мегафон.

— Скажи, уж не решил ли часом Большой Шеф отправить тебя в Скапа-Флоу?

Отражаясь от близстоящих зданий, голос Зохлера гремел над гаванью.

У Прина кровь застыла в жилах, но он среагировал незамедлительно. Глубоко вдохнув, он прокричал насколько возможно громче:

— Увы! К несчастью! Поговори с ним об этом как-нибудь. Возможно, он об этом еще не думал.

И нарочито громко расхохотался.

Капли пота подобно жемчугу выступили на лбу и висках; но ему удалось скрыть свои эмоции. Взгляд упал на проходившего рядом фон Фарендорфа. Для вида он отдал ему несколько приказаний, испытывая чрезмерную общительность Зохлера. Он избегал смотреть в направлении U-46, и тут же услышал громогласное пожелание коллеги-командира:

— Прекрасно, куда бы ты не шел, хорошей охоты, старина!

— Уф! — Прин вздохнул с облегчением. Он не ответил Зохлеру и лишь махнул рукой. Он старался сохранить спокойствие, но Эндрасс не оставил без внимания его муки.

— Мы действительно идем в Скапа-Флоу, командир? — спросил он тихим голосом с улыбкой.

— Что за чушь! По-моему, Скапа-Флоу — навязчивая идея для всех вас, — ответил Прин уклончиво.

«Скапа-Флоу, вряд ли. Прежде чем отправиться туда, придется подождать! То же самое, что — Твой сыр воняет, но мне не удержаться, чтобы не попробовать кусочек твоего „Harzer Roller!“»

Вильгельмсхафен, 8 октября 1939. Подготовка U-47 к походу в Скапа- Флоу. На мостике справа налево: Гюнтер Прин, Амелунг фон Фарендорф — вахтенный офицер и крайний слева Вильгельм Шпар — старший штурман (из архива В. Шпара).

Повернувшись, Прин и Эндрасс увидели двух докеров, сидевших на пирсе в нескольких метрах, свесив ноги над водой. Они перекусывали, громко обмениваясь впечатлениями.

— Где Шпар? — строго спросил Прин, чтобы сменить тему разговора, хотя и прекрасно знал, чем тот занят.

— На верфи, занимается эхолотом, командир.

— Я хотел бы видеть вас обоих этим вечером после ужина. Прибыть в мою каюту на «Гамбурге» в 19.00!

На надстройке лодки торпеду зажало на погрузочном лотке, и матросы начали нервничать.

— Эй, там! Чуть подвыберите лебедкой. Приподнимите «рыбку», чтобы не повредить, — обратился Прин к старшине команды торпедистов Блееку, руководившему погрузкой.

Эндрасс ушел, чтобы раздать указания, озадаченный вопросом, почему же командир так отреагировал на болтовню Зохлера. И было ли это причиной, заставившей Прина вызвать его и Шпара в каюту, без свидетелей?

Лейтенант Энгельберт Эндрасс — первый вахтенный офицер, старший помощник командира U-47.

Со своей стороны Прин надеялся, что поход не сорвется из-за нелепого поведения Зохлера. Что за напасть? И надо было ему орать про Скапа-Флоу на всю гавань? Насколько забавна жизнь. Он старался убедить себя, что ситуация не так уж плоха, как казалась. Кто поверит, что U-47 действительно готовится в Скапа-Флоу? Похоже, ничего страшного не произошло. Но можно себе представить реакцию коммодора, если известие об этом дурацком инциденте достигнет его ушей. Однако стоит продолжать, как будто ничто не случилось.

Ночь опустилась на город, скрытый затемнением. Прин поднялся по трапу «Гамбурга» и быстрым шагом проследовал к своей каюте.

Четверть часа спустя Эндрасс и Шпар вышли из кают-компании и молча направились в том же направлении. Эндрасс рассказал Шпару об инциденте, и оба пришли к выводу, что за поведением командира сказывается что-то очень серьезное. Они остановились в тамбуре, и Эндрасс постучал в дверь каюты.

— Войдите…

Прин сидел напротив своей койки, покрытой картами и фотографиями. Он повернулся в кресле и встал. Старпом и штурман отдали честь. Прин закрыл дверь и повернулся к ней спиной, его руки были в карманах брюк.

— Садитесь и располагайтесь удобней.

Он обвел их испытующим взглядом и резко бросил: «Мы идем в Скапа-Флоу!»

Прин ожидал реакции, но Эндрасс и Шпар продолжали смотреть на него без каких-либо эмоций.

— Это карты и документы, касающиеся трудностей форсирования проходов, — продолжал он, вынимая левую руку из кармана и указывая на койку.

Офицеры проводили его жест глазами.

— Зохлер ведь ничего не знает, не так ли? Его реплика случайна? — поинтересовался Шпар.

— Да, конечно. Операция требует абсолютной тайны, чтобы достичь эффекта внезапности, но теперь из-за этого болтуна мы делим ее с тысячами людей.

— Возможно, это не так уж плохо, — высказался Эндрасс со своим баварским акцептом.

Прин промолчал, а затем продолжил:

— Предположим, что в толпе были вражеские агенты. Они вряд ли отнесутся к шутке Зохлера серьезно. Напротив, мы освободились от всех подозрений, которые, вероятно, возникали из-за частичной выгрузки продовольствия и топлива, и заменой штатных торпед на электрические последней модели. Наш экипаж озадачен больше всех. Вы, как и я, слышали, что люди задают вопросы и высказывают самые экстравагантные предположения. Вот приблизительно то, что я сказал самому себе, но охотно обошелся бы без этих излияний, поскольку, если британцы догадываются о наших намерениях, то считай, что нас уже утопили!

Шпар встал и склонился над картами.

— Вы уже выбрали проход, который мы должны форсировать, господин капитан-лейтенант?

— Да, мы попробуем проскользнуть через Кирк-Саунд — единственный доступный проход.

Прин повел плечами, перестал облокачиваться на дверь, выпрямившись перед своими офицерами.

— Хочу, чтобы вы изучили эти документы и доложили мне, выполнима ли, на ваш взгляд, эта задача или нет. Я намерен закрыть вас здесь, и вернусь в 21.30.

Он взял фуражку с вешалки и, закрывая дверь, добавил:

— До скорого, желаю хорошо поработать!

Ровно в половине десятого Прин шел по коридору, ведущему к его каюте. Он дважды громко стукнул в дверь, повернул ключ и вошел.

Гюнтер Прин, командир U-47, «Сигнал», 1941 год.

Эндрасс и Шпар спокойно курили. Он скользнул в кресло, вопросительно глядя на них.

— Слушаю вас.

— Это выполнимо при смене приливо-отливных течений, — кратко доложил Шпар.

— Лично я думаю, что поход будет успешным, — добавил Эндрасс, раздавив сигарету о пепельницу.

Эта простая фраза прозвучала так убедительно, что Прина тотчас покинули все сомнения. С такими людьми он не мог потерпеть неудачу. Он и не пытался скрыть улыбку удовлетворения. Вновь став серьезным, он изложил план действий.

— Выходим утром послезавтра. Время операции — ночь с пятницы 13-го на субботу 14-го, из-за новолуния. Вам следует тщательно изучить гидрографический атлас течений, их силу и периоды, время смены направлений. Это — самое главное!

Полагая, что сказано достаточно, он встал, открыл шкафчик и вынул бутылку белого рейнского и штопор.

— Откройте, — сказал он, обращаясь к Эндрассу, поймавшему бутылку в воздухе, а сам повернулся, чтобы взять бокалы.

— За наш успех! — Воскликнул он, разлив вино.

Поговорив еще несколько минут, Эндрасс и Шпар направились на выход.

— Разумеется, никому ни слова, и постарайтесь не думать об этом сегодня вечером, — напутствовал Прин, держа руку на дверной ручке.

Двое шагнули в пустынный коридор.

— Вы не должны быть суеверны, отход в воскресенье, а все ставки на пятницу 13-го, — прошептал Эндрасс подтрунивающим тоном.

— Будем надеяться, что это принесет нам удачу. А нам она понадобится как никогда.

 

ПОД СВЕТОМ ФАР

Прин лежал полностью одетым в своей каюте и размышлял. Теперь, когда лодка находилась всего в нескольких милях от цели, глупая техническая неисправность угрожала все разрушить. Операция должна начаться следующей ночью. У Вессельса с его механическими силами было всего лишь несколько часов для устранения неисправностей. Нетрудно было представить себе лицо коммодора в случае неудачи, поэтому идея о возвращении в базу казалась Прину невыносимой.

Сбросив ноги с койки, он резко поднялся. Мельком взглянул в зеркало, отразившее круглое лицо с энергичными чертами. Глаза, обрамленные резко очерченными бровями, сияли холодным серо-голубым светом, выдавая сильную волю. Чуть опущенные концы век, удлиненные складками, доходившими до висков и морщинки по сторонам тонких губ придавали лицу ироническое выражение, выдавая властность натуры. Он рассеянно провел левой рукой по щекам, потемневшим от пятидневной щетины, взял фуражку и надел ее. Сдвинув зеленую шторку, закрывавшую вход в каюту, он вышел и повернулся направо к маленькой радиорубке, в которой находилась аппаратура гидроакустиков.

В радиорубке телеграфист Штайнхаген в наушниках на мгновение обернулся к нему, но затем вернулся к своим шкалам.

Шторм, похоже, утихал, и лодка больше не содрогалась от резких и непредсказуемых ударов. Широко расставляя ноги, Прин пересек ЦП, проверив четверых вахтенных, стоявших на рулях и насосах, управляющих движением воды в трюмно-балластной и осушительной системах, а также обслуживавших систему вентиляции. Затем прошел пост унтер-офицеров, у складного стола, закрепленного в центре отсека, перекинулся парой слов с известным остряком — старшим матросом Вальцем, коком, суетившимся на своем крошечном камбузе, и прошел через переборочную дверь в дизельный отсек. Несмотря на вентиляцию, там было очень жарко. Он с тревогой оглядел вышедший из строя дизель правого борта. Стандартный рев левого дизеля фирмы M.A.N, работавшего на полный ход, оглушал. Вессельс, находившийся в другом конце отсека, сразу же заметил Прина. Командир видел, что тот пытается что-то объяснить штабс-обер-машинисту Штрунку. Вессельс вытер истекающее потом лицо куском белой ветоши, вынутой из кармана комбинезона, и повернулся к Прину.

— Думаю, что все будет в порядке! — прокричал он.

— Еще долго?

— Трудно сказать, по надеюсь, что нет.

— И когда, по-вашему, сможем погрузиться?

— В половине пятого.

— Отлично! Тогда сразу и начнем.

Прин вернулся в каюту, исполненный уверенности. Он знал, что у стармеха нет привычки болтать попусту.

Неисправность дизеля подсознательно вернула его к мыслям о трудностях, которые он готовился встретить на пути к Скапа-Флоу. Сидя на койке, он пытался представить вид блокшивов, перекрывающих канал. Мысленно он повторял маневры по проходу между ними, рассеянно сопровождая взглядом свой свитер, раскачивавшийся на крючке в такт неистовой качке корпуса подлодки. Он изучил документы настолько хорошо, что мог нарисовать план Кирк-Саунд в мельчайших деталях. Но, вне всякого сомнения, без 1400 «лошадей» каждого из двух дизелей ему не обойтись.

Из переговорной трубы донесся простуженный голос:

— Командира просят прибыть на мостик.

Он взглянул на часы: 04.00. Да, самое время подниматься на мостик. Он надел сапоги, клеенчатые доспехи и направился к трапу в ЦП.

Эндрасс доложил об изменении курса в 01.30: больше ничего не произошло.

Небо оставалось пасмурным, а море было покрыто пеной. Ледяные брызги хлестнули по лицу, и Прин плотней натянул зюйдвестку.

— Механики собираются запускать дизель? — спросил старпом.

— Они собираются приступить к ремонту, как только мы ляжем на грунт. Вессельс настроен оптимистично: говорит, чтобы все исправить, много времени не займет.

Видимость стала превосходной. Прин взял бинокль. Вскоре его острый глаз разобрал на фоне волн темнеющую массу острова. Опустив бинокль на грудь, он взглянул на звезды.

— Курс 130!

Затем повернулся к Эндрассу:

— Погружаемся через 10 минут. В 04.45 собрать команду в носовом отсеке!

— Яволь, герр капитан-лейтенант! — ответил старпом, полагая, что именно тогда командир объявит всем о миссии в Скапа-Флоу, интересно, как?

В разрывах облаков показались открытые кусочки неба. Прин снова взял бинокль и нацелил его в корму в направлении земли. Острова были теперь едва различимы. Он склонился к переговорной трубе:

— Замерить глубину эхолотом!

— 90 метров.

— По местам стоять, к погружению! — Приказал он, нажимая клаксон срочного погружения.

Замерзшие, с покрасневшими от ветра и соли глазами и веками люди на мостике с нетерпением ожидали этой команды. Они посыпались вниз в рекордное время. Прин сам задраил люк и спустился в боевую рубку.

Тревога! Задраивается рубочный люк.

Задраивается рубочный люк.

— Погружаться на глубину 90 метров! Ложимся на грунт! — Крикнул он, пытаясь перекричать шум воздуха, выходящего из балластных цистерн и рев врывающейся туда воды. Одновременно он задраил переговорную трубу, соединяющую мостик с боевой рубкой.

Пока звучал сигнал погружения, в центральном посту, дизельном и электромоторном отсеках был выполнен целый ряд привычных маневров: механики остановили левый дизель, разобщили линию вала, соединяющую его с электромотором, и закрыли захлопки подачи воздуха к дизелю и газовыхлопа, то есть все мероприятия, сопутствующие остановке дизеля. Как только тот был застопорен, электрики пустили электромотор; клинкеты вдувной и вытяжной вентиляции были перекрыты. Те, в чьем заведовании находились клапаны вентиляции ЦГБ, открыли их, за исключением клапанов средней группы.

В центральном посту Вессельс контролировал по сигнальным лампам на пульте погружения-всплытия открытие-закрытие забортных отверстий. Получив приказ командира из боевой рубки о погружении на 90 метров, он открыл клапаны вентиляции ЦГБ средней группы, дернув на себя специальные рычаги на подволоке.

Бортовая и килевая качка уменьшились, а затем и вовсе пропали. Лодка уходила на глубину с минимальным дифферентом. Инженер-механик непрерывно докладывал глубину погружения. Наконец, гул электродвигателей прекратился, легкий удар, и U-47 легла на грунт.

Личный состав начал прибывать в носовой отсек. У переборочной двери Эндрасс пересчитывал их, чтобы убедиться, что все в наличии. Из-за небольшого размера отсека всем пришлось самостоятельно определяться в пространстве. Занявшие места на верхнем ярусе коек были вынуждены согнуться.

Собравшиеся в отсеке не двигались и хранили молчание. Доносилось лишь легкое трение корпуса о песок, придавая моменту необычайную торжественность.

Послышались шаги, и в отсеке появился Прин. Он давно уже подготовил короткую речь, но в итоге произнес совсем другое:

— Этой ночью мы идем в Скапа-Флоу, — сказал он, чеканя каждый слог.

Новость была встречена полной тишиной. Капля конденсата с шумом упала на металлическую палубу.

— Не скрою от вас тот факт, что операция эта не из легких и, тем не менее, она выполнима, в противном случае я бы на нее не согласился.

Напряженные лица подводников внимательно уставились на своего командира. Прин оглядел бледные физиономии, освещенные тусклым светом электрических светильников, и почувствовал, что наряду с искренним удивлением его люди испытывают облегчение оттого, что до них, наконец, довели цель похода. По его губам скользнула призрачная улыбка, как это часто бывало, и он продолжал:

— Инженер-механик должен завершить ремонт топливно-масляной системы правого дизеля. Те из вас, кто не стоит на вахте, дежурстве или в дизельном отсеке, должны оставаться в койках и отдыхать. Вахта поднимет кока в 15.00. Обед в 17.00. В ходе всей операции горячей пищи не будет; только бутерброды на боевых постах. Кроме того, каждый получит плитку шоколада. Придется экономить электричество, и все светильники, в которых нет особой необходимости, должны быть выключены. Двигаться только по необходимости, чтобы не расходовать кислород, остаемся на грунте до вечера. Никакого шума. Невзирая на глубину, акустика способна довольно точно нас обнаружить. В ходе самой операции — полная тишина: мне нужна полнейшая тишина. Ни один приказ или доклад не должен повторяться дважды!

Он прекратил говорить и слегка опустил голову, давая всем понять, что речь закончена, по тут же выпрямился и добавил:

— В наших же собственных интересах, проснувшись, быть в лучшей форме, поэтому всем спать! Доброй ночи!

Внешне невозмутимые люди, словно прикованные к месту, не могли разойтись. Командир развернулся кругом и вышел, сопровождаемый взглядами, которые он чувствовал своим затылком и спиной.

Снова стало слышно, как капли конденсата падают с подволока на палубу.

Прин зашел в каюту, задернул за собой зеленую шторку и снял фуражку. Позволил себе упасть на койку и долго лежал, теряясь в лабиринтах мыслей. Затем сел и пробежал пятерней по волосам. Его внимание привлек журнал боевых действий. Протянув руку, он взял его, чтобы записать события прошедшего дня. Подсел к небольшому столику, откинутому рядом с койкой, и начал писать.

«12.10.39. Юго-восточный ветер, 7–6 баллов. Пасмурно.

Находимся в подводном положении, лежим на грунте у побережья Оркнейских островов. Всплыли вечером, и подошли к берегу для уточнения места. С 22.00 до 22.30 британцы были настолько любезны, что включили все огни на побережье, чтобы я смог получить точнейшее местоположение».

Он положил авторучку. Теперь следовало описать неисправность правого дизеля, обратив внимание на наличие морской воды в топливной системе, но не было никакого настроения продолжать. Он решил немного вздремнуть, полагая, что всегда найдется время завершить зги записи. Он снял куртку, лег и выключил лампу. Сквозь просветы в торопливо задернутой шторе пробивался луч света, потом кто-то выключил свет в проходе, оставив лишь лампу ночного освещения. Он закрыл глаза с намерением заснуть. Временами из дизельного отсека доносился приглушенный шум механических работ. За переборкой, в ЦП, в расстоянии полутора метров от зеленой шторки, вахта монотонно перешептывалась. Время от времени течение вызывало бульканье воды в корпусе и надстройке.

Прин открыл глаза и попытался грубо оценить, сколько же он оставался в полудреме. Он напряженно вслушивался, но из дизельного отсека не доносилось никаких шумов. Он слышал только вахтенных, шептавшихся где-то рядом. Не в состоянии ждать дальше, он встал, надел ботинки, откинул штору и на цыпочках пошел в дизельный отсек. Откашливание или шевеление мужских тел, ворочающихся на койках, свидетельствовало о том, что не один он мучился бессонницей. Когда он тихо проходил через отсек унтер-офицеров, поднялось несколько голов, чтобы посмотреть, кто идет.

Дизельный отсек был погружен во мглу. Единственная лампочка бросала свет на лицо Вессельса, склонившегося над отсечным журналом. Поглощенный его заполнением, он не услышал Прина и выпрямился, лишь когда тот тронул его плечо и спросил низким голосом.

— Ну что, получилось все, как планировали?

— Да, полагаю, что неисправность устранена, командир. Мы узнаем об этом наверняка сегодня вечером, когда дадим ход, — ответил старший механик с легкой улыбкой.

Прин нахмурился и сказал: — Никаких шуток, Вессельс, все должно работать и работать хорошо. Вам известно, что я собираюсь выжать максимум из «железа». Оно не должно сломаться ни в Скапа-Флоу, ни в Кирк-Саунд, где скорость течения 10 узлов. Если Вы не уверены и сомневаетесь в результате, лучше скажите, пока еще есть время. Понятно?

— Не волнуйтесь, герр капитан-лейтенант, все будет в порядке. Нет никаких причин для отказа техники. Уверен, что неисправность устранена, возможно, не навсегда, но можете быть спокойны, оба дизеля, как и прежде, выдадут полную мощность, — заверил инженер-механик спокойным тоном.

— Прекрасно, Вессельс, это именно то, что мне нужно, — ответил Прин примирительным тоном.

Отойдя на несколько шагов, он вернулся назад и добавил:

— Эти записи могут подождать. Вы наверняка устали, и самое лучшее для Вас — пойти отдохнуть. Ночью будет трудно.

— Я почти закончил, командир. Минут через пять я буду уже крепко спать.

Ответ Вессельса окончательно убедил и одновременно удивил его. Инженер-механик не выглядел особо взволнованным от перспективы похода в Скапа-Флоу и преуспел в ремонте дизеля подручными средствами. Он всегда восхищался его спокойствием и способностью заснуть за пять минут.

Возвращаясь в каюту, Прин увидел свет в кают-компании. Он заглянул. Шпар сидел, обхватив голову руками и облокотившись на стол, перед картой Скапа-Флоу.

— Последний раз решил пробежаться по деталям прохода Кирк-Саунд, герр капитан-лейтенант, — пояснил он низким голосом.

Чтобы не разбудить Эндрасса, койка которого, прикрытая занавеской, находилась позади стола, Прин ничего не ответил и возвратился в свою каюту. Там он улегся и закрыл глаза, думая об экипаже и эффекте, произведенном его объявлением. Потом услышал, как Вессельс прошел в кают-компанию, чтобы отдохнуть. Приглушенный разговор Шпара с механиком доносился с другой стороны занавески. Звуки становились все слабее, глуше, и Прин, наконец, заснул.

Эндрасс откинул занавеску у своей койки, мимо которой проходил вахтенный, направлявшийся в «палату лордов», как именовался носовой торпедный отсек, чтобы разбудить кока Вальца.

Прин, оставаясь в полудреме, тоже услышал его и понял, что скоро вставать. Когда Вальц проходил мимо занавески, он открыл глаза и через промежуток заметил, что ботинки у кока обернуты ветошью, чтобы бесшумно ступать по металлической палубе.

Ровно в 16 часов фон Фарендорф зашел в кают-компанию. На противоположном борту, за зеленой занавеской царили темнота и безмолвие. «Похоже, — сказал он себе, — у командира стальные нервы, если он может спокойно спать за несколько часов до операции, в которой все они смогут уцелеть лишь чудом».

Вахтенному офицеру было двадцать четыре года, а выглядел он не больше чем на двадцать. Он был строен, и из-за своего роста приобрел привычку сутулиться. Какое-то время он оставался на месте, размышляя о Прине с примесью восхищения и зависти. Он зевнул, затем провел рукой по своим льняным волосам и решил наведаться на камбуз, чтобы поживиться кофе.

Вскоре он вернулся во второй отсек с кофейником на подносе, банкой сгущенного молока, двумя чашками и двумя кусками черного хлеба с копченой ветчиной. Эндрасс высунул голову из-за занавеса и взял кофе, дружелюбно предложенное ему фон Фарендорфом. Они пили кофе и ели бутерброды, не вымолвив ни слова. С последним глотком фон Фарендорф нарушил тишину:

— У меня забавное чувство относительно идеи атаковать Скапа-Флоу. Вам не кажется, что скоро мы станем частью истории?

— Разумеется, мы прославимся на весь мир, о нас будут говорить во всех странах. По крайней мере, нас наградят и дадут хороший отпуск. Ну, а если мы провалим задание, то, в этом случае, просто продолжим список наших незадачливых предшественников. В любом случае, можно быть уверенным в том, что U-47 будет у всех на устах.

— Вы не должны так говорить. Мы пройдем, я в этом уверен. Не представляю себя оставшимся в Скапа-Флоу.

— Это в значительной степени будет зависеть от Шпара. Самым сложным будет форсировать заграждения с таким узким пространством для маневра при 10-узловом течении.

— По крайней мере, это — спорт, а значит именно то, что меня будоражит и вдохновляет. Шпар хорошо знает свое дело. Я в нем уверен. Что касается командира, то с его самообладанием он может провести лодку всюду, где есть достаточно воды, чтобы плавать.

— Он строг с людьми. Вы можете его не любить, но он вызывает уважение, а в опасности будете рады, что здесь с вами именно он.

— Согласен, думаю, мы прорвемся, и будь что будет, игра стоит свеч, не так ли?

— Пора кончать разговоры, капитан уже не спит. И сейчас всыплет нам за то, что переводим кислород, — сказал фон Фарендорф, косясь на зеленую занавеску.

Прин в своей каюте снова открыл глаза и держал их открытыми. Он слышал шепот, не разбирая слов, но было нетрудно догадаться, о чем речь. Он чувствовал себя достаточно отдохнувшим и готовым на все. Он надеялся, что его людям также удалось поспать.

Знакомые шумы подсказывали, что лодка просыпается. Резкий запах топлива, масла и пота смешивался со сладковатым запахом одеколона, исходившим от по-своему «блестящих» мужчин, и запахами готовящейся пищи. Чутье подсказывало, что Вальц готовил телячьи отбивные с капустой. Время приближалось к шести вечера. В кают-компании был накрыт стол, и офицеры ждали, когда командир присоединится к ним. Со своего места Эндрасс увидел, как зеленая занавеска резко распахнулась. Появился Прин и занял свое место. Звон ножей и вилок о миски раздавался из «палаты лордов» и унтер-офицерской кают-компании. Поскольку все молчали, царила гнетущая атмосфера. Наконец, Прин заговорил, снимая, таким образом, обет молчания. Это было просто необходимо для подъема морального духа, а что касается воздуха, то его обновят на ближайшем всплытии. Фон Фарендорф больше не мог скрывать своего волнения. С глазами, горящими от возбуждения, он начал без умолку говорить, не замечая, что присутствующие через силу воспринимают его трескотню. Они еще не закончили пить свой кофе, когда в кают-компании появились штабс-машинист Бём и обер-машинист Рёмер. Они доложили об установке взрывных устройств для того, чтобы уничтожить лодку, если та будет повреждена, и возникнет угроза ее захвата врагом. Первый установил заряд в ЦП, второй в электромоторном отсеке. Тем временем, обер-механикерсмаат Блеек проделал то же самое в «палате лордов». Прин отдал этот приказ Вессельсу, а механик выбрал этих трех человек за их хладнокровие. Если команде придется оставить корабль, они будут оставаться на борту, чтобы привести заряды в действие, прежде чем оставить лодку.

В «палате лордов» уже очистили стол после приема пищи. Унтер-офицер Блеек, с помощью матросов Тевеса, Лоха и Херманна занимались перемещением с нижних стеллажей двух запасных торпед в удобное положение для быстрой загрузки в 1-й и 2-й торпедные аппараты. Эти четверо двигали торпеду по левому борту. Блеек и Тевес направляли стальную «рыбу» руками, а Лох и Херманн работали с талями, понемногу поднимая торпеду к погрузочному рельсу, установленному над их головами, пока та не достигла уровня торпедного аппарата № 2. Тевес выпрямился и обтер небритую щеку, по которой струился пот, тыльной частью руки. Спертый, несвежий воздух превращал самую легкую работу в тяжелый труд, и он задыхался. Мелкие капли конденсата искрились на борта корпуса, на крышках аппаратов, на трубопроводах, везде, куда ни посмотри вокруг.

Затем настала очередь торпеды правого борта. Секундная стрелка на часах ЦП без устали бежала вперед. Приближалось время всплытия. Один за другим люди переходили на боевые посты, не дожидаясь сигнала тревоги. Старший матрос Хольцер, обнаружив своего старшину Бёма в ЦП за вентиляцией и продувкой станции погружения-всплытия, направился к эхолоту. Шпар тоже находился на рабочем месте, расположившись за небольшим столом, где была расстелена карта подходов к Скапа-Флоу. Вскоре прибыл и Вессельс. В боевой рубке старший матрос-рулевой Шмидт увидел всех, кто собирался заступать на верхнюю вахту, уже одетыми в прорезиненные плащи: унтер-офицеры Самманн и Дзиаллас, старший матрос Хэнзель, фон Фарендорф и Эндрасс.

Старпом, широко расставив ноги, скрестил руки на груди, боцман Самманн был поглощен чисткой ногтей, а Хэнзель буравил его подбородок сосредоточенным взглядом школьника во время устного экзамена. Они услышали, что кто-то поднимается по трапу из ЦП, и в проеме люка появилась голова торпедного электрика Шмизека. Без слов тот обосновался перед прибором управления торпедной стрельбой (ПУТС).

— Интересно, как там погодка? — поинтересовался фон Фарендорф, не обращаясь ни к кому конкретно, а так, ради словца.

— Шторм, похоже, закончился. С утра ветер устойчиво слабел, а с ним и море, так что все спокойно! — ответил Эндрасс.

Гнетущая тишина охватила группу. Лица людей были серьезны, ожидание активных действий порождало нервозность.

Прин натянул свои прорезиненные доспехи поверх синего пуловера с глухим воротником. Поправил некогда белую фуражку и облокотился ладонями на косяк крошечной радиорубки. Функмаат Бланк напряженно прослушивал горизонт. Развернувшись, он доложил:

— Шумы винтов отсутствуют, герр капитан-лейтенант!

— Хорошо, Бланк.

Командир прошел ЦП, схватился за поручень трапа и поднялся в боевую рубку. Фон Фарендорф осторожно взглянул на часы: 18.57.

Глаза присутствующих обратились к командиру. Казалось, тот взвешивает свое решение, после чего на его лицо вернулся обычный сумрачный взгляд.

— По местам стоять, к всплытию!

Эти четыре слова возымели немедленный результат. Общая напряженность тут же спала. В боевой рубке выключили все освещение.

— На перископную глубину!

Заработали насосы. Отработанными жестами Вессельс корректировал дифферент при всплытии с грунта.

С гулом заработали электромоторы.

— Лодка всплывает… под килем один метр… два метра, — докладывал Вессельс.

На перископной глубине волнение поверхности чувствовалось меньше, чем в прошлый раз. Лодку не качало, как вчера, и это означало, что море успокоилось…

— Поднять перископ!

Прин сдвинул фуражку на затылок и осмотрел горизонт вкруговую. Что-то, вероятно, вызвало его подозрение, поскольку он продолжал наблюдение, поворачивая перископ.

— Бём, вы чистили призму? — спросил он громко, не отрываясь от окуляров.

— Так точно, герр капитан-лейтенант. Почистил и тщательно проверил, — ответил старшина команды трюмных.

— Забавно. Все будто окутано белой вуалью.

Он выпрямился, сложил рукоятки и тут же скомандовал:

— Всплывать на поверхность! Опустить перископ!

Командир повернулся к Эндрассу.

— Ведь сейчас ночь, не так ли? Я же не сумасшедший. Это не может быть отблесками маяка Роуз-Несс на облаках, к тому же сейчас — новолуние!

Труба перископа медленно сползла в шахту.

Старпом собрался открыть рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Шипение сжатого воздуха в трубопроводах и в металле надстройки заглушил шум булькающей воды, мчавшейся из шпигатов, но и его перекрыл голос Вессельса:

— Верхний рубочный люк над водой!

Эндрасс медленно открыл клапан переговорной трубы на мостик, чтобы уравнять внутриотсечное давление с атмосферным. Сжатый воздух из лодки со свистом помчался наружу. Прин снял бинокль с крючка и водрузил на шею. Поднявшись по трапу, он отдраил люк и открыл его, а затем энергично выскочил на мостик. Ледяной бриз ударил его в лицо. Странное рассеянное сияние очевидно демаскировало лодку. Он оглядывал небо, когда вахта поднималась на мостик, занимая свои места.

— По правому борту… чисто!

— По левому борту… горизонт чист!

— По корме чисто!

— Как дизеля? — спросил Прин, чувствуя биение сердца при воспоминании о ремонте.

— Готовы к пуску, герр капитан-лейтенант, — прозвучал характерный голос в переговорной трубе.

— Оба дизеля, малый ход!

Правый дизель простонал, сделав пару оборотов. Разгоняясь, он взревел, но с первого раза не запустился… Вторая попытка. Прин скрежетнул зубами. Однако топливные насосы не подвели. Сделав четверть оборота, дизель завелся и заработал в нормальном режиме.

С ревом запустился левый дизель, после чего Прин склонился к переговорной трубе:

— Мои поздравления, Вессельс. Отличная работа!

Инженер-механик U-47 лейтенант Ганс Вессельс.

Фон Фарендорф разглядывал небо с удивлением. Сияние продолжалось, играя всеми цветами радуги, затем исчезло, но лишь для того, чтобы несколько мгновений спустя возобновиться с новой силой.

— Итак, это великолепное полярное сияние, — прокомментировал Эндрасс.

— Провентилировать корабль! — скомандовал Прин.

Лопасти вдувного и вытяжного вентиляторов с гулом завращались. Лодка возвращалась к обычному ритму дизелей. С мостика отчетливо наблюдался белый кильватерный след.

Позади горизонта, к северу, Полярное сияние освещало облака сверху. Прин поднял глаза. Если бы северо-северо-восточный ветер очистил небо, как это вполне могло случиться, свечение было бы еще ярче. Тогда темный контур U-47 еще четче выделялся бы на серебряной глади моря. Что им было делать? Ведь было учтено все, кроме Полярного сияния. Отложить операцию на день? Это природное явление очень редко случается две ночи подряд. На две-три секунды он закрыл глаза. Поток мыслей заполнил сознание. Удастся ли ему поддержать на должном уровне моральный дух своих людей в течение следующих суток, которые могут стать роковыми? Он принял свое решение — победить или погибнуть! Надо идти этой ночью. В конце концов, свечение поможет им не только обнаружить врага, но и самое главное — определить цель.

— Оба дизеля, полный ход!

Волна, рассекаемая носовой оконечностью на 17-ти узлах, становилась все крупней. Приемники воздуховодов, выведенные побортно в ограждение рубки, производили звуки подобные свиному хрюканью, которое было трудно выносить долгое время. Из-за течений график движения был строго расписан на ближайшие десять минут.

А внизу экипаж с наслаждением вдыхал свежий ночной воздух, очищавший тяжелую и грязную внутриотсечную атмосферу. В центральном посту Хольцер внимательно следил за показаниями эхолота. Он услышал, как дизели снизили обороты, а чуть позже увидел, как отметка глубины стала медленно расти. Шпар взял карандаш и отметил на карте счислимое место, в то время как вахтенный унтер-офицер в ЦП докладывал на мостик по переговорной трубе значения глубины.

Острова, казалось, утопали в своеобразном ореоле. Скалы четко выделялись на фоне молочного неба, но берег все еще сливался с морем из-за яркого свечения и скачущих сполохов Полярного сияния. Невосприимчивую к зыби, которую она пронизывала подобно кинжалу, лодку больше не качало. Фантастические облака, словно подсвеченные адскими кострами, непрестанно формировали все новые чудовищные силуэты. Их тени, крутясь, бежали по волнам. Эти пламена то разрастались, то утихали, чтобы вдруг вовсе исчезнуть и вновь разгореться еще сильнее, чем прежде. Что там такое — отражение облака или волны? А может быть видение корабля, то появляющегося, то исчезающего среди гребней и впадин?

Гул воздухопроводов заглушался свистом ветра в ушах Дзиалласа. Он опустил бинокль, протер линзы куском замши, и снова направил его на горизонт. Он предпринимал титанические усилия, чтобы проникнуть сквозь эту неосязаемую завесу, смазывающую очертания.

— Судно на створе маяка! — выкрикнул Дзиаллас, не отрывая бинокль от глаз.

Хотя Прин пробежал взглядом по волнам, море казалось по-прежнему пустынным.

— Тебе привиделось. Ничего нет, — ответил фон Фарендорф Дзиалласу и опустил бинокль.

— Судно прямо по курсу. Сливается с береговой линией. Похоже на траулер или небольшой транспорт, — подтвердил Эндрасс.

Оно не стоит риска быть обнаруженным, даже если это — безобидный нейтрал. Без колебания Прин нажал рычаг ревуна.

Старший матрос Герхард Хэнзель — один из двух живых немецких свидетелей, находившихся на верхней вахте в ходе операции (из архива Герхарда Хэнзеля).

Хэнзель бросился в рубочный люк. Скользнув руками и ногами по поручням трапа, он провалился вниз и сразу же отскочил в сторону, чтобы избежать удара ботинок последовавших за ним Самманна, фон Фарендорфа и Эндрасса. Через девять секунд после сигнала ревуна Прин уже висел на кремальере люка, стараясь быстрее закрыть его с помощью собственного веса.

— Открыть клапана вентиляции ЦГБ, — скомандовал Вессельс.

— Пятая, четвертая, третья, вторая… открыты клапана вентиляции средней группы! — однотонно отчеканили голоса людей, державших руки на манипуляторах клапанов.

Вессельс неотрывно наблюдал за сигнальными лампами, говорящими о положении забортных отверстий ЦГБ. Они зажглись одновременно, показывая, что клапана вентиляции открыты.

Дизели были остановлены, винты вращались электромоторами, а захлопки трубопроводов газовыхлопа и подачи воздуха к дизелям — закрыты. Вода с шумом заполняла ЦГБ. Дифферент на нос нарастал: 5°… 10°, продолжая увеличиваться. Это было опасно, потому что глубина под килем составляла уже меньше длины лодки. «Есть первая!», — резко выкрикнул Вессельс. Механик до последнего момента оставлял клапаны вентиляции кормовой группы закрытыми, чтобы увеличить дифферент и тем самым ускорить погружение.

Дифферент отошел. От вибрации корпуса позвякивала посуда в кают-компании. Электродвигатели работали на полный ход.

— ЦГБ заполнены, глубина 10 метров… 15 метров… 20 метров, — докладывал Вессельс.

— Всплывать на перископную глубину! Оба мотора, средний вперед! — скомандовал Прин.

— Продуть быструю!

Последние слова инженер-механика утонули в свисте сжатого воздуха. Пять тонн воды, ревя, помчались из цистерны, обычно заполненной, чтобы предотвратить выброс лодки на поверхность.

— Быстрая продута! Кингстон закрыт!

Уголками глаз Вессельс наблюдал за двумя парами рук, крутивших вентили клапанов. Давление воздуха в цистернах стало чрезмерно большим, и Бём мгновенно стравил его в отсек. Бросок давления вызвал гул в ушах. Можно было тщательно проверять трубопроводы, клапаны и заглушки системы ВВД (воздуха высокого давления), но они никогда не были абсолютно герметичны. Это было обычным явлением и происходило на всех лодках.

— 14 метров, — доложил Вессельс, не отводя глаз от манометра. Прин находился в ЦП рядом с механиком, опершись стеной на трап, ведущий в боевую рубку.

— Поднять перископ, — тихо скомандовал он.

Несмотря на сияние, озарявшее поверхность моря, он не смог найти судно, скрытое прозрачной завесой.

— Черт бы его побрал! Что же такое происходит? — громко выругался он.

Затем выпрямился и сложил рукоятки перископа.

— Опустить перископ!

Он поднялся в боевую рубку и включил электропривод перископа атаки. Эндрасс и фон Фарендорф уже присоединились к нему, когда из переговорной трубы раздался голос Бланка.

— Шум винтов по пеленгу 320!

— Оба мотора, малый вперед! Выключить эхолот и вспомогательные механизмы! — Приказал Прин, вдавливая лицо в резиновые окуляры.

Теперь характерный шум винтов, режущих воду, явственно слышался в отсеках.

Пчт… Пчт… Пчт… Пчт…

Все подняли глаза, будто их взгляды могли пронзить стальной борт и увидеть корпус судна. Прин продолжал вращать перископ.

— Это не турбины. Похоже на торговое судно, и идет оно не очень быстро, — заметил Эндрасс.

— Да, но что непонятно — почему ничего не видно через этот суп, и, тем не менее, все ясно, — сказал Прин, пытаясь настроить перископ.

Судя по шуму, судно находилось совсем рядом. Затем постепенно: «Пчт… Пчт… Пчт…» шум винтов начал слабеть.

Прин отклонился от перископа и обратился к офицерам:

— С меня хватит. Взгляните сами, если повезет.

Эндрасс припал к окулярам первым и добрую минуту всматривался, прежде чем уступить место фон Фарендорфу.

— Безнадежно. Ничего. И все же оно недалеко, — сказал он.

— Не забывайте, мы находимся у берегов Шотландии. Возможно это — призрак, — ответил фон Фарендорф, в свою очередь, отходя от перископа.

— В любом случае, в таких условиях перископная атака практически невозможна. Хорошо, что мы поняли это, — прокомментировал старпом, оставив без внимания шпильку фон Фарендорфа.

— Дело — дрянь! — заключил Прин, и его лицо выражало беспокойство, когда он отправил перископ в шахту.

— Мы можем снова включить эхолот, командир? — раздался снизу из ЦП низкий голос Шпара.

— Да.

В боевой рубке воцарилась тишина. Можно было услышать лишь приглушенный гул электромоторов. Тогда Шпар заговорил снова:

— Командиру, время подвернуть вправо на 15 градусов!

— Право 15 по компасу! — повторил Прин.

23.25. Выждав несколько мгновений, он скомандовал:

— Всплывать! Моторы, средний вперед!

— Продуть главный балласт! Всплывать на поверхность, — повторил Вессельс.

Лодка всплыла, и вахта вернулась на струящийся мостик. Первым движением фон Фарендорфа был осмотр горизонта по корме в надежде увидеть судно, только что прошедшее над ними. Для него не составило трудности обнаружить в бинокль смутный силуэт небольшого парохода, следовавшего в открытое море. Он немедленно доложил о своем открытии Прину, но тот, занятый изучением острова, ничего не ответил.

Теперь лишь несколько легких облаков оставались на сияющем небе, прежде чем исчезнуть окончательно в направлении зюйд-зюйд-вест. Берег просматривался отчетливо. По левому борту виднелись скалы острова Рональдсей, а позади него — характерный силуэт холма Уорд, самой высокой точки острова, четко выделявшегося на фоне светлого искрящегося неба. Дальше, к северу, остров Бюррей, отделенный узким проходом Уотер-Саунд, казалось, продлевал побережье острова Южный Рональдсей. Впереди была юго-восточная оконечность острова Мейнленд, самого крупного из Оркнейских островов.

Припав к биноклю, Прин неспешно осматривал побережье. Показался маяк Роуз-Несс, затем подошла очередь 10-метрового каменного знака, увенчанного крестом, обозначавшего вход в пролив Холм-Саунд, в который им предстояло войти. Он опустил бинокль и склонился над переговорной трубой:

— Курс 320!

— На румбе 320,— доложил Шмидт.

Нос покатился влево, и перед глазами верхней вахты открылся проход Хой-Саунд. Невидимая рука погасила огни на небе, погрузив его и землю в темноту.

Приливно-отливное течение подхватило лодку, подталкивая ее в узкость. Так же внезапно, как они исчезли, тысячи огней замерцали снова, окрасив все вокруг оранжевым цветом.

— Десять метров… девять метров… семь метров… — без устали докладывал Хёльцер.

— Заглубить надстройку на случай посадки на мель, — скомандовал Прин в переговорную трубу.

В центральном посту Вессельс открыл и быстро закрыл клапана вентиляции средней группы ЦГБ, лодка погрузилась примерно на 40 см.

— Приняли в среднюю, командир. Осадка — 5,1 метра!

Чтобы уйти от сулоя, образующегося у низкого мыса Бюррей-Несс, Прин решил прижаться к берегу Мейнленда.

— Право руля!.. Так держать!

Пролив Холм-Саунд, ширина которого не превышала мили, казалось, заканчивался тупиком. Земля окружала его со всех сторон, и выхода не было видно. По мере приближения к нему течение становилось все сильней.

— Лево руля, ложиться на курс 310°…

— Курс 310,— доложил Шмидт из рубки.

По правому борту открылся маяк Роуз-Несс, на удивление близко. Когда лодка проходила под ним, он возвышался как бельведер, мертвенно бледный и враждебный. По левому борту, к северо-западу, в полутьме вырисовывался внушительных размеров залив. В его западной части больше ощущался, чем проглядывал, знак, обозначавший самую высокую точку острова — 73 м. Как и предполагалось, тихие берега оказались совершенно пустынными. «Никаких следов наблюдательных пунктов», — пробормотал Эндрасс, словно убеждая себя.

Прин первым заметил затонувшее судно:

— Блокшив поперек канала, справа 60 в дистанции 2 мили, — воскликнул он, явно волнуясь.

Еще ярче, чем блистающее небо, за черным призрачным скелетом, блокировавшим вход, впереди, насколько хватало глаз, сверкая, раскинулась гладь залива Скапа-Флоу.

Скапа-Флоу! Это магическое имя пробудило в Прине бурю эмоций, лишив возможности трезво рассуждать. Наконец-то он на досуге мог рассмотреть собственными глазами этот таинственный залив.

— Курс 270, — скомандовал он твердым голосом. И нацелив бинокль на затонувший пароход, добавил, — мы в проливе Кирк-Саунд!

Блокшив стремительно увеличивался в размерах. Поначалу Прин отнесся к поискам трех других блокшивов легко и непринужденно. Однако, к его глубокому разочарованию, оказалось, что все далеко не так-то просто. С возрастающим волнением он несколько раз обследовал поверхность пролива, но безуспешно. Блокшив, по непонятной ему причине, оставался в одиночестве.

— Проклятье! Где же эти несчастные блокшивы? — скрежетнул он зубами.

Хёльцер продолжал непрерывно докладывать, а переговорная труба делала его голос еще более гнусавым:

— Четыре метра под килем… три метра… два с половиной.

И тут Прин все понял, физически ощутив нечто подобное удару в поддых. В центральном посту доклад Хёльцера также не остался без внимания. Как ужаленный, Шпар подскочил к переговорной трубе:

— Право на борт, командир! Мы находимся не в Кирк-Саунд, а на пути в Скерри-Саунд! — выкрикнул он поспешно.

Наверху, стоявший в рубке Шмидт, получив приказание командира, стремительно переложил штурвал и доложил: «Руль право на борту, лодка катится вправо!»

Верхняя вахта, оцепенев, затаила дыхание. Прина пробил холодный пот: то, что он наблюдал лишь один блокшив вместо трех, находившихся между островками Глимс-Хольм и Лэмб-Хольм, подтверждало его ошибку. Затонувшее судно в действительности преграждало не Кирк-Саунд, а Скерри-Саунд. Учитывая скорость, с которой следовала лодка, можно было легко оказаться на мели.

Маневрирование U-47 в ночь с 13 на 14 октября 1939 г., воспроизведенное унтер-офицером Эрнстом Дзиалласом, одним из двух живых немецких свидетелей. Оно формально подтверждает теорию присутствия второго корабля к северу от линкора «Ройал Оук».

U-47 описала циркуляцию вправо почти на 90 градусов. Прин сглотнул слюну и в последний раз оглядел остов судна, находившегося совсем близко. Оно, казалось, дразнило его, а затем проскользнуло влево вместе с этими двумя островками.

В ЦП, с комком в горле, Шпар оправлялся от испуга. Он повернул голову к Хёльцеру. Капли пота выступили подобно жемчугу на лбу старшего матроса, несмотря на леденящий сквозняк. Его черты обострились, а глаза не отрывались от шкалы эхолота, Хёльцер продолжал доклад загробным голосом:

— Два метра… один метр… полметра… под килем — ноль!..

Хруст… хруст… Оглушительное трение киля о песчаный грунт с угнетающей быстротой разнеслось по отсекам лодки.

— Оба дизеля, полный ход! — взревел Прин.

На мгновение он задумался о результатах ремонта топливной системы правого дизеля, и вот уже грохот обоих дизелей вырос на несколько тонов. U-47 побежала вперед еще быстрей.

— Полметра под килем, — прохрипел Хёльцер. Горло у него пересохло. Он вдруг почувствовал безумное желание заткнуть уши, будто невозможность слышать зловещий скрежет принесла бы всем избавление от напастей. Стоявший рядом Бём тупо уставился вперед, покусывая верхнюю губу. Вессельс слегка согнулся в готовности продуть цистерны. Склонясь над картой, Шпар чуть слышно бормотал. Поглощенный своей работой, он ни на кого не обращал внимания, вслушиваясь в доклады Хёльцера.

— Один метр… полтора метра… два метра…

Глубина, несомненно, увеличивалась. Шпар сглотнул и вызвал мостик.

— Герр капитан-лейтенант! Риска посадки на мель больше не существует. Предлагаю лечь на курс 30°, чтобы обойти мелководье у Лэмб-Хольма. Осторожней! Скоро войдем в канал Кирк-Саунд!

U-47 двинулась прямо к темнеющей громаде острова Мэйнлэнд. Островок Лэмб-Хольм отчетливо просматривался справа по носу.

— Ложиться на курс 30 градусов! Оба дизеля, средний ход! — незамедлительно отреагировал Прин.

Дизели сбавили обороты, и белые усы, расходившиеся от форштевня, уменьшились.

Эндрасс попытался взять пеленги, блокшивы, закрывавшие канал, все еще заслонялись Лэмб-Хольмом. Фон Фарендорф с любопытством разглядывал пейзаж. Самман стоял с приоткрытым ртом, частенько поглядывая на небо. Никогда в жизни он не видел Полярного сияния. Обратив внимание на его поведение, Прин развернулся, чтобы сделать замечание, но не смог ничего сказать, столкнувшись с замешанном на удивлении, ребяческим восторгом своего главного боцмана.

Хэнзель постоянно облизывал губы. Дзиаллас не отрывал бинокль от глаз. Верхняя вахта одновременно могла наблюдать надстройки затопленных кораблей, появившихся из-за Лэмб-Хольма, по левому борту и в носовых секторах.

По левому борту широко открывался Кирк-Саунд. Лодка, под воздействием течения двигавшаяся боком, напоминала краба.

Менее чем в 250 метрах от острых и диких утесов Мейнленда, Прин скомандовал тоном, вновь ставшим спокойным:

— Лево на борт!

— Руль лево на борту, — доложил Шмидт из рубки.

— Курс 300!

В очередной раз корабль резко развернулся. Как тень лодка проскользнула на середину прохода Кирк-Саунд между Мейнлендом и Лэмб-Хольмом, подгоняемая течением.

Из тысяч искр образовался синий свет, медленно перекочевавший в оранжево-желтую часть спектра. Затем крутые берега и островной пейзаж погрузились в кромешную тьму, подчеркнув впечатление необитаемости.

Фон Фарендорф внезапно ощутил, что его оглушает рев дизелей. Привыкший к этому звуку, он был склонен его игнорировать, но контраст с окружавшей их полнейшей тишиной, был слишком разителен. Пальцы схватили бинокль, висевший на груди. Ему казалось невероятным, что люди на берегу до сих пор не пробили тревогу. Он покосился на Эндрасса. Неподвижное лицо старпома оставалось бесстрастным. У этого парня были железные нервы. Осторожно он толкнул Хэнзеля локтем в ребро.

— От нашего грохота они, в конечном счете, проснутся, и будет весело, — прошептал он в ухо рулевому-сигнальщику.

— Если они не все поголовно оглохли, а, похоже, это именно так, — ответил Хэнзель шепотом, чтобы не услышал командир. Фон Фарендорф покачал головой, подчеркивая свои сомнения, и вновь вернулся к вахте.

— Стоп дизеля! Моторы средний вперед! — скомандовал Прин, словно подслушав, о чем перешептывались его люди.

Рев M.A.N-овских дизелей внезапно смолк. Обрушившаяся как топор тишина окутала лодку. Это было не просто отсутствием звука, а физическим наступлением тишины. Журчание течения перекрывало тихий гул электромоторов. U-47 сливалась с окружающей средой, становясь тенью среди теней. Напряженность на мостике спала. Подсознательно каждый человек чувствовал, что ночь и тишина создали невидимый щит для вражеских глаз и ушей. Призрачная вуаль плыла в прояснившемся небе. Командир со старпомом всматривались в свои бинокли в направлении блокшивов.

— Последнее препятствие перед Скапа-Флоу, — почти радостно воскликнул Прин. — И выключить эхолот, — добавил он в переговорную трубу.

— Точно как на фотографии, — заметил Эндрасс, не отрывая глаз от бинокля.

Прин согласился, внутренне поздравляя себя за то, что не поленился запечатлеть в памяти все детали карт и аэрофотосъемки, поскольку все увиденное точно соответствовало этим деталям.

Внизу в ЦП Шпар, склоненный над картой, как мог, способствовал успешному продвижению своей лодки.

За три четверти часа течение полностью поменяло направление, и с 23.12 повернуло на запад, то есть прямо к Скапа-Флоу. Командир не колеблясь, как это и было задумано, собирался следовать северным проливом. Он был не так глубок, как южный проход, но в последнем наблюдалось противотечение у юго-восточного берега острова Лэмб-Хольм. Они намеревались войти в канал примерно в 00.15. Шпар решил проверить высоту прилива в Кирк-Саунд. Он взял лист бумаги, на которой отмечал время полной и малой воды у мыса Бюррей, выбранном как расчетная точка.

«13-го октября: малая вода — 17.13, полная вода — 23.23.

14-го октября: малая вода — 05.34, полная вода — 11.45.»

Быстро проведя вычисления, он получил тот же результат:

В полночь высота прилива в проходе Кирк-Саунд должна быть на 3,2 метра выше нуля глубин, уменьшаясь до нуля к 05.00. Он вернулся к карте, чтобы сверить показания эхолота, цифры, которые знал наизусть. С их осадкой 5,1 м глубина будет достаточной, но не больше того.

В проходе между блокшивами под килем останется лишь несколько сантиметров. Лодка достигла изгиба, где Кирк-Саунд поворачивал налево.

— Ложиться на курс 260!

— На румбе 260! — доложил Шмидт в переговорную трубу.

Прин оцепил расстояние, отделявшее их от блокшивов, в 6–7 кабельтовых, и те стали расти на глазах.

— Пойдем севернее блокшивов, — обронил он без лишних комментариев.

Он снова взял бинокль и сосредоточился на блокшиве, ближайшем к норду. Его силуэт продолжал темнеть на фоне скал Мейнленда, четко выделяясь на фоне молочной поверхности пролива Кирк-Саунд. Это было все, что осталось от двухмачтового парусника. Могучая сила течения заставила его развернуться на ост, подобно воротам калитки, параллельно берегу.

Приливно-отливная волна через Кирк-Саунд, где прошел Прин, и где впоследствии был возведен «Барьер Черчилля» (Имперский военный музей).

Теперь Кирк-Саунд был зажат выступом Мейнленда справа и Лэмб-Хольмом слева. Скорость течения в этом бутылочном горлышке, суженном наличием блокшивов, значительно возросла.

Полярное сияние внезапно прекратилось, погрузив острова в непостижимую темноту. Прин опустил бинокль на грудь, не проронив ни слова. Явственно слышалось шипение водяных струй. С неба лился синий свет, холодный как ледяной ветер, стегавший их лица. Заграждение приближалось с невероятной скоростью.

— Право на борт! Так держать!

— На румбе 270, — репетовал Шмидт.

Течение подхватило U-47 и швырнуло вправо к парусному судну, словно соломинку. Лодка начала рыскать по курсу то вправо, то влево.

Находившемуся в рубке Шмидту стало очень трудно удерживать заданный курс. Руль был бессилен. Прин постоянно корректировал курс. Стоявший внизу Шмидт, уставившись на компас, неистово вертел штурвал то в одном направлении, то в другом. Опытный матрос обливался потом.

Люди на мостике оставались неподвижными. Все вертелось в неистовом темпе, но те несколько мгновений показались бесконечностью.

Свободное пространство между затопленным парусником и останками парохода казалось едва достаточным, чтобы позволить U-47 проскользнуть через него. Малейшая ошибка могла стать фатальной.

Обстановка напоминала дурной сон. Течение, ударяясь о борт парусника, образовало внушительный бурун в его носовой части, и всем показалось, что на палубе замаячили тени команды призраков.

Перед пароходами, затопленными поперек пролива Кирк-Саунд, природный изгиб заставлял поворачивать огромную массу воды, неумолимо впитывавшуюся областью пониженного давления, возникавшей между остовами затонувших судов. Море вторгалось туда с дикой силой, сопровождаясь шумом водяных масс.

Наконец остов парусника миновал траверс рубки. И кровь вновь застыла в его венах.

Огромная якорная цепь, простиравшаяся из северной оконечности железной громады, преградила путь лодке. Цепь, натянутая под углом 45°, уходила в самый центр кипящей поверхности канала.

— Дерьмо! — воскликнул фон Фарендорф.

— Стоп, левый мотор!

— Правый, малый вперед!

— Лево на борт!

Самообладание в голосе, отдававшем эти приказы, возымело должный эффект. Дьявольская череда опасностей, было захватившая их, была разрушена. Поведение находившихся на мостике не ускользнуло от внимания Прина. Действие активизировало все его способности. Каждая секунда была учтена, а на страхи не оставалось времени. Солидно утвердившись на широко расставленных ногах и положив руки на плоское ограждение мостика, он был един со своим кораблем, подобно конному рыцарю.

Остов парусника с палубой, находившейся на уровне моря и блестевшей под мерцающими огнями Полярного сияния, притягивал лодку подобно гигантскому магниту. Столкновение казалось неизбежным. Правый винт вздымал пенный водоворот. Неспешно подчиняясь воле Прина, U-47 покатилась влево. Нос задел цепь. Киль коснулся невидимого препятствия, отчего нос развернуло вправо к близлежащему берегу.

Правый мотор и руль с трудом вернули лодку на ось канала, но, действуя подобно рычагу, цепь упорно выталкивала корабль на мелководье. Затаив дыхание, Прин, Эндрасс, фон Фарендорф и трое вахтенных сопровождали взглядами судорожное воздействие цепи на обшивку корпуса по левому борту. Тяжелые проржавевшие звенья, покрытые морскими водорослями и моллюсками, поравнялись с рубкой. Пена, неистово кипевшая на палубе, смешалась с волной, создаваемой U-47. Все с ужасом увидели, что корабль, слегка коснувшись грунта, остановился, и развернулся на киле. Прин открыл рот, чтобы отдать приказание продуть цистерны, когда вдруг лодка освободилась, а цепь скользнула в корму. Течение, мощно захватив лодку, бросило ее влево.

«Барьер Черчилля» через Кирк-Саунд, построенный итальянскими военнопленными.

Эндрасс отодвинулся от Прина, чтобы не стоять на его пути. Цепляясь за обледеневшее ограждение мостика, фон Фарендорф увидел темнеющую громаду затопленного парохода, лежавшего слева. Тот мчался навстречу, несомненно, пытаясь их сокрушить. Он абсолютно не боялся смерти, поскольку в глубине души был уверен, что в эту операцию его время еще не подошло. Его боевой задор, напротив, заставлял опасаться, что приключение может закончиться здесь, у этого ржавого корыта. Он приоткрыл рот в усмешке, услышав, как командир бросает отрывистые приказания. Остов затопленного судна замедлил свой бег, остановившись буквально в нескольких метрах. Вахтенному офицеру стало ясно, что U-47 победила течение и покатилась вправо.

Шмидт на штурвале с вымученной улыбкой худо ли бедно удерживал корабль на курсе, раскачиваясь, как пьяный. Молниеносными и профессиональными действиями он сумел обойти препятствие, не задев его.

Однако опасность далеко не миновала. Буквально в следующее мгновение лодка чудом не оказалась на мели у близлежащего берега Мейнленда, возвышавшегося по носу.

— Лево на борт!

Шмидт мгновенно отработал штурвалом.

— Курс 220! — продолжал Прин уже своим обычным голосом.

Скалы Мейнленда простирались с носа по правому борту и дальше в корму. Без труда U-47 достигла середины пролива Кирк-Саунд. Тот расширился, и течение заметно ослабло.

Главное препятствие было преодолено. Оставались мины, которые возможно преграждали вход в Скапа-Флоу между мысом Скейлдакой на Мейнленде и островом Глимс-Хольм. Прин вспомнил о конце UB-116 на минном поле в Хокса-Саунд в 1918-м. И решил обойти Мейнленд — оставалась надежда, что взрывные устройства были обезврежены течением, подвергавшим тяжелому испытанию их минрепы. Кроме того, эффективность британских мин имела устойчиво низкую репутацию.

Эндрасс развернулся к Прину и увидел, что тот спокойно изучает в бинокль деревушку Сент-Мэри, мирно почивавшую на берегу небольшой бухточки Эйри.

— Сияние, которое мы так сильно проклинали, нам просто бог послал. Интересно, как бы мы вышли из положения в полной темноте? — обратился он к командиру.

— Не уверен, но его яркость может оказаться помехой на заключительной стадии операции, ради которой мы здесь. Полярное сияние все больше и больше усиливается, — заметил Прин, поднимая глаза к небу.

— А вы не думаете, что это поможет нам обнаружить цели и лучше прицелиться, герр капитан-лейтенант? — рискнул вставить фон Фарендорф.

Прин многозначительно улыбнулся, оставив фразу без ответа. Решительно, боевой дух его вахтенного офицера находился на высоте. Он повернул голову вправо, посмотрел на землю и решил, что они слишком близко подошли к берегу:

— Лево руля! Шпар, не включать эхолот!

Он заметил, что Эндрасс пристально вглядывается в поверхность моря прямо по курсу. Он также думал о минах. Если здесь минное поле, то U-47 в него заходит. Критическая дистанция, которую предстояло преодолеть, составляла 500–600 метров.

«Нет, мы не можем взорваться так близко от своей цели», — убежденно повторял про себя Прин.

— Право на борт! — скомандовал он чуть охрипшим голосом.

Лодка вновь легла на курс, параллельный берегу. Прин верил в свою счастливую звезду, но, тем не менее, никогда еще не чувствовал такого напряжения, когда с каждым оборотом винта ему становилось чуть легче.

По правому борту в дистанции 500–600 м вдоль прибрежной дороги вытянулись домишки деревни Сент-Мэри. В закрытых окнах не было видно ни огонька, а пустынные улицы были погружены в кромешную тьму. Вдруг фон Фарендорф воскликнул шепотом: — «Велосипедист!»

Глаза стоявших на мостике сопровождали движения человека, мирно крутившего педали. Не собирается ли он оглядеться вокруг? Проследовав направо, он исчез в переулке меж двух зданий, не подозревая о том, как близко находилась немецкая подлодка.

Не было времени даже перевести дух. Вскоре легкий шум заставил всех навострить уши. Звук усиливался, пока не стал отчетливо слышен на фоне моря и гула электромоторов. Он шел с берега, и внезапно два луча света пронизали темноту.

— Господи, автомобиль! Мы должны были это предвидеть, — простонал фон Фарендорф.

— Проклятие! Как только этот парень вырулит на прибрежную дорогу, он сможет нас заметить. Наш черный силуэт будет маячить на светлом фоне залива, как в театре теней, — кипятился Эндрасс, направляя бинокль на автомобиль.

Спускаясь к деревне, дорога вдоль скал описывала небольшой зигзаг. Внезапно два мощных луча белого света осветили дорогу перпендикулярно к берегу и море за ним. По мере приближения автомобиля свет фар становился все сильнее. Собирался ли он осветить лодку своими фарами, прежде чем на въезде в Сент-Мэри дорога повернет на 90 градусов? Это было вопросом секунд.

— Им следует посадить этого парня в тюрьму. Разве он не знает, что затемнение фар обязательно? — бушевал фон Фарендорф.

Юмор вахтенного офицера не вызвал ни единой улыбки на мостике, освещенном как днем. Резкий свет фар был невыносим. Автомобиль остановился.

— Ну вот, он нас и увидел, — воскликнул фон Фарендорф со страданием в голосе.

Моргая в свете фар, они услышали, как водитель добавил газа. Наконец мостик погрузился в темноту. Их глаза уставились на злоумышленника, наблюдая, как тот разворачивается. Водитель, похоже, был очень взволнован, судорожными движениями несколько раз подавал машину вперед и назад, прежде чем ему удалось отъехать.

Автомобиль уехал на высокой скорости. Некоторое время виднелись его габаритные огни, потом они исчезли, скрытые изгибом дороги.

— Этот приятель, должно быть, сильно удивился, увидев нас спокойно плывущими по поверхности, — сказал Эндрасс.

— Однако вовремя, тревогу могут сыграть с минуты на минуту, — простонал фон Фарендорф.

Рис. Жана Делпеша.

Рисунок — картина, которую по утверждению Прина, унтер-офицера Дзиалласа и старшего матроса Герхарда Хэнзеля, они наблюдали на мостике в ходе атаки. Реконструкция автора.

— А я вот думаю, кто способен поднять тревогу в такой час? Если он едет в Скапа, то потеряет массу времени, пытаясь разбудить жителя деревни или дежурного в полицейском участке, чтобы позвонить в Керкуолл или в военно-морскую базу Линесс. К тому же парень настолько возбужден, что мало шансов, что его воспримут всерьез немедленно, — продолжал Эндрасс, — я не думаю…

— Прекратить болтовню! — скомандовал Прин.

По правому борту открылся мыс Скэйлдакой. Минная опасность, если таковая существовала, миновала, оставив всех при собственных сомнениях.

— Товсь, дизели! Стоп, моторы! Дизелям средний ход, курс — 280! — твердым голосом скомандовал Прин.

Рев M.A.N-овских дизелей нарушил спокойствие ночи. Фон Фарендорф усмехнулся и поднял бинокль.

Искрящаяся гладь небольшого внутреннего моря Скапа-Флоу, подсвеченного сверху, открылась прямо по курсу во всю ширь.

По отсекам разнесся голос Прина, усиленный динамиками:

— Боевая тревога! Мы — в Скапа-Флоу!

 

ОТКРЫТЬ ПЕРЕДНИЕ КРЫШКИ, БЫСТРО!

Верхняя вахта тщательно осматривала соответствующие сектора, когда раздалась команда Прина: «Руль право 20!»

Лодка обогнула мыс Хоуикой, скалы которого возвышались над водой более чем на 16 метров. Холмы, окружавшие бухту, стали напоминать горы, а их вершины резко выделялись на фоне люминесцирующего неба.

Море выглядело пустынным. Острова, без единого огонька, были погружены в тишину. Спокойствие и пустота, которых никто не ожидал, привели вахту на грань нервного срыва.

Ветер значительно ослабел, задул устойчивый леденящий бриз с норд-оста, несущий характерные запахи земли.

Эндрасс опустил бинокль.

— Трудно утверждать, что гавань переполнена, — воскликнул он раздраженно со своим растягивающим слова баварским акцентом.

— К счастью, ветер дует из Скапы и не разносит рев наших дизелей вперед по курсу, — заметил фон Фарендорф.

Прин продолжал попытки пронзить полутьму. Видимость оставалась превосходной и, тем не менее, никого не было видно.

— Давайте-ка заглянем на главную якорную стоянку, — обратился он к офицерам.

— Лево руля!

— Руль лево 20! — доложил Шмидт.

U-47 начала циркуляцию влево, и очертания Мейнленда остались за кормой. Слева от острова Бюррей вытянулся и, казалось, что тает в дымке островок Хунда.

— На румбе? — спросил Прин.

— На румбе 251, — как обычно в нос прозвучал в переговорной трубе доклад Шмидта.

— Так держать!

Лежащие прямо по курсу острова Флотта, Фара, Риса и Кава сливались со скалистой массой острова Хой. Открылась западная часть прохода Хокса-Саунд, по-прежнему частично скрытого островком Хунда.

— Высматривайте дозорный корабль в Хокса-Саунд. Мы можем стать его мишенью уже через несколько мгновений. Если нас обнаружат, пиши пропало! — произнес Прин, проводя биноклем с носа на левый борт.

Секунды текли невыносимо медленно. Фон Фарендорф повернулся и, оценив кильватерный след, утешил себя мыслью, что тот, в конце концов, мог быть и заметней. Из-за острова Бюррей открылась северо-западная оконечность острова Южный Рональдсей, и теперь просматривался весь Хокса-Саунд, заключенный между островами Флотта и Южный Рональдсей. Силуэт дозорного корабля отчетливо выделялся на ясном фоне моря.

Эндрасс позволил себе глухо разразиться проклятиями, а, отдышавшись, добавил:

— Черт бы его побрал! Если он видит нас также четко, то мы в его руках.

Никто не ответил, все затаили дыхание в ожидании неизбежного, но так ничего и не случилось.

— Почему он не двигается? Его вахта должна слышать нас, — буркнул фон Фарендорф.

— Выходит, не слышат, а скорее всего, не ожидают увидеть немецкую подлодку на этой стороне прохода, данного им под охрану, — ответил Прин.

Поручив вахте следить за дозорным кораблем сколько душе угодно, он рассматривал в бинокль проход Гаттер-Саунд между островами Кава и Фара. Он знал, что за Фарой находится якорная стоянка эсминцев, а дальше на юг — военно-морская база Линесс, на входе в Лонг-Хоуп, своего рода фьорд, заходящий вглубь острова Хой примерно на три мили. Насколько хватало взгляда, море было пустынно. Всматриваясь в складки берега, за которыми мог скрываться силуэт корабля, он так ничего и не обнаружил.

Оставалось подчиниться обстоятельствам: пустой оказалась не только главная якорная стоянка, ни одного корабля не было и к югу от Кавы. Он также не смог удержаться и тихо выругался. Услышав его, Эндрасс подумал, что он, наконец, что-то обнаружил и спросил его, что именно.

— Ничего! Абсолютно ничего! Пустота и одиночество вокруг. Проклятое невезение, — флот ушел.

— Жаль! Выходит, полный провал!

— Действительно, паршиво, — резко прорычал Прин.

— Наверное, они ушли сегодня вечером, когда горели огни, — предположил вахтенный офицер.

— Возможно, хотя я так и не думаю. Целая эскадра не смогла бы выйти из базы за полчаса, — сказал Прин. — Скорее всего, какой-то крупный корабль с эскортом. Но тогда, если флот покинул Скапа-Флоу больше чем двадцать четыре часа назад, почему «Старик» не дал нам знать? Он не мог не знать этого.

— Забавно получается, — заключил фон Фарендорф, явно огорченный поворотом событий.

— Кто знает, может быть, он узнал об этом слишком поздно, или возможно, с нами не смогли связаться по какой-либо причине, — вмешался Эндрасс.

Взяв бинокль, Прин еще раз прошелся по тусклой линии — границе между морем и землей, слева направо, потом еще раз в обратном порядке и сосредоточил внимание на дозорном корабле. На его борту все оставалось неподвижным. Казалось, что там вовсе не было команды, что-то явно не так. Он опустил бинокль и посмотрел на дозорный корабль с нескрываемым презрением. Эндрасс это отметил.

— Учитывая, что их задача — охранять, не удивлюсь, что они там дрыхнут сном праведников, — проворчал он. — Но стоит им приоткрыть лишь один глаз, и я не дам за нашу жизнь и ломаного гроша!

— Боже милостивый! Пожалуйста, не дай шуму наших дизелей разбудить их. Ветер дует прямо в их сторону! — простонал фон Фарендорф.

— Но должен же быть кто-то в Скапа-Флоу, кого можно торпедировать? — продолжал он со свойственным ему суховатым юмором.

— Бессмысленно продолжать движение в этом направлении. Вернемся тем же путем, чтобы обследовать северо-восточную часть бухты, в направлении Мейнленда, — громко вслух принял решение Прин. — Лево руля!

К началу циркуляции U-47 находилась на траверзе юго-западной оконечности острова Хунда.

— На румбе? — уточнил Прин, после того, как лодка легла на обратный курс.

— На румбе 70! — доложил Шмидт.

— Так держать! Курс — 70!

И снова тень Мейнленда восстала перед ними. Лодка шла почти точно на мыс Скейлдакой, находившийся приблизительно в четырех милях от прохода Кирк-Саунд, через который они сюда заходили. Прежде чем изменить курс, они прошли полторы мили. Прин смотрел прямо перед собой. Не поворачивая головы, он нарушил тишину:

— Руль лево 10!.. Возьми чуть левее… Держать курс 50!

Он снова поднес к глазам бинокль, направив его на высокие скалы Мейнленда, вглядываясь в фосфоресцирующие гребни волн под берегом.

В дизельном отсеке, обратившись спиной к проему переборочной двери, ведущей в кают-компанию унтер-офицеров, Вессельс проверял трубопровод, смонтированный им на правом дизеле. Он посмотрел на часы, закрепленные на противоположной переборке, отделявшей моторный отсек. Стрелки показывали 00.45. Он удивился, поняв, что с момента их захода в Скапа-Флоу прошло всего 30 минут. Затем взглянул на ручные часы. Нет, никакой ошибки не было. Он снова посмотрел на дизели, сиявшие под тусклым светом светильников. Несмотря на вентиляцию, газы придавали отсечному воздуху синеватый оттенок. Что же там наверху?

В полутора метрах справа от него трюмный унтер-офицер Шольц задавал себе тот же вопрос. Прилипший к его телу комбинезон источал запах масла и соляра: как и все другие механики, в море он никогда не снимал его. Засунув руку в карман, он вынул белую тряпку и вытер капли пота, скопившиеся на лбу. Затем уставился на инженер-механика с выражением озабоченности.

— Вернер, добавь-ка смазки на линии валов, — приказал тот, чтобы хоть чем-то его занять.

Голос офицера, казалось, успокоил трюмного. Он поставил канистру с маслом, которую держал в руке, и в привычно неторопливой манере отправился выполнять полученное приказание.

На другом конце дизельного отсека штабс-обер-машинист Штрунк, сняв фуражку, тщательно протирал кожаную полоску внутри ее ветошью сомнительного вида. Затем он провел пятерней по влажной шевелюре, снова надел фуражку и поправил ее на макушке. Затем пересек отсек и подошел к Вессельсу.

— Сдается мне, наш капитан проводит смотр Британского флота. Катаемся по их базе битых полчаса, и до сих пор не выпустили ни одной «рыбки».

— Сам ничего не понимаю. Так тихо, что можно подумать, что мы разгуливаем по Кильской бухте, — ответил Вессельс.

— Шпар должен знать, — сказал Вальц, слушавший разговор из камбуза по соседству.

— Ты прав. Ничего не остается, как пойти и спросить, что происходит. Сходишь? — предложил Штрунк.

— Хорошо. Я схожу, если это — приказ, — ответил Вальц, с ноткой уважения. Оба механика обернулись и увидели, что тот уверенно направился в ЦП. А несколько мгновений спустя вернулся с ничего не выражающим лицом.

— Ну? — поинтересовался Штрунк.

— Ничего, — ответил Вальц, уставившись на носки ботинок, как обычно обернутых ветошью.

— Что значит ничего? — возмутился Вессельс, — шутишь с нами?

— Никак нет, господин инженер-механик!

— Так все-таки, что он тебе сказал? Мы действительно в Скапа-Флоу, или нет?

— Так точно, господин инженер, — кивнул Вальц, все еще не поднимая глаз.

— Тогда говори! Что они там делают? — спросил Штрунк.

— Ищут британский флот…

— Не шути, мерзавец, — воскликнул Штрунк с раздражением, через плечо Вессельса.

— Перестаньте оскорблять меня, а то я не буду отвечать, — ответил Вальц.

Кок явно спекулировал ситуацией и не скрывал этого. Вальц был добрым малым. У него было достаточно самообладания, чтобы разрядить атмосферу в случае, подобном этому. Вессельс одарил его восхищенным взглядом, пытаясь замаскировать его на грубый манер:

— Хорошо, хорошо. Успокойся, парень. Будь серьезным и отвечай, как положено.

— Я совершенно серьезен. Вы же прекрасно знаете, что я никогда не шучу.

— Да что ты говоришь!..

Штрунк с трудом подавил гневный стон, заставивший кока поднять глаза. Вальц нахмурился, подняв левую бровь и уставившись на унтер-офицера.

— И где мы? В Скапа-Флоу? — повторил вопрос Штрунк, пытаясь сохранять спокойствие.

— На главной якорной стоянке их флота пусто, как в опере, когда там выходной.

— Что? Ты хочешь сказать, что там ни одного корабля? Так что, мы — одни в Скапа-Флоу?

— Вот этого я не знаю. В любом случае, мы возвращаемся, дойдя до траверса Хокса-Саунд, так и не увидев ни одной живой души, кроме одного ублюдка — дозорного корабля на входе в пролив.

— И куда мы идем?

— В северо-восточную часть залива… Я попросил Вилли сообщить нам, если они обнаружат цель, — добавил Вальц, гордо проследовав на камбуз.

На мостике Прин с биноклем вглядывался в направлении небольшой гавани в северной части бухты Скапа, служившей южным портом небольшого городка Керкуолл. На суше, примерно в миле к северу от залива, и более чем в четырех милях от нынешнего места лодки возвышался Керкуольский собор. Высокое здание из красного песчаника со шпилем было весьма приметным при дневном свете, но из-за расстояния и темноты Прин ничего не мог разобрать. Он знал, что бухта Скапа используется для якорной стоянки лишь кораблями среднего тоннажа. Скала по имени риф Скапа, в центральной ее части, с глубинами менее двух метров над ней затрудняет вход в бухту. С восточной стороны эта скала очень крута, а с другой стороны связана с прибрежной отмелью, надежно прикрывающей западную часть бухты. Небольшой буй, обозначающий эту опасность, естественно был несветящимся. Если поблизости есть крупные корабли, то они должны находиться к юго-востоку от этого буя. Со стороны моря их будет трудно разглядеть на фоне скал. Чтобы обнаружить их на приличной дистанции нужно максимально приблизиться к берегу, чтобы надстройки кораблей, стоящих на якоре, можно было рассмотреть на светлом фоне неба.

Полярное сияние создавало превосходные условия видимости, даже слишком хорошие, чтобы нравиться Прину. Время от времени наступали периоды полного затемнения, длившиеся неопределенное время, несколько секунд, несколько минут, полчаса, а то и больше, когда действительно можно было что-либо разглядеть не дальше собственного носа.

Эндрасс упорно осматривал горизонт по левому борту, как внезапно потух небесный свет, словно чья-то рука задернула занавес. Он позволил биноклю упасть на грудь и уныло произнес:

— Ничего не видно. Даже буя «Бочонок Масла». Паршивый день. Нелепо, однако, возвращаться домой с пустым мешком.

— У нас мало шансов найти что-нибудь у северо-восточного берега Мейнленда, — обронил Прин, скорее для поддержки боевого духа, нежели для убеждения.

— Пока не вижу северного берега, но буду удивлен, если там окажется что-нибудь интересное, — продолжал Эндрасс.

— Чтобы убедиться в этом, долго ждать не придется.

— Разрази меня гром, темно как в смоляной бочке, — вставил фон Фарендорф.

Скалы Мейнленда, несмотря на их близость, оставались невидимыми. Темнота была настолько густой, что Прин больше не мог с уверенностью даже оценить дистанцию до берега. Исходя из последнего определения места — не больше мили. Небо постепенно прояснилось, вернув в поле зрения очертания холмов Мейнленда.

— Я что-то вижу слева по курсу! — воскликнул Дзиаллас с волнением.

Трое офицеров мгновенно направили свои бинокли в направлении, указанном вахтенным сигнальщиком. Но, осмотрев и море и тени на берегу, не обнаружили ничего подозрительного.

— Тебе стоит проверить глаза. Берег столь же пустынен, как в День Сотворения мира, — наконец высказался фон Фарендорф, не отводя бинокля от глаз.

Дзиаллас продолжал изучать место на берегу, где, как ему показалось, он увидел пятно темнее других. Напряженность стала болезненной, но он так и не нашел своего пятна. Убежденный в том, что стал жертвой игры воображения, он не без ноток досады принес извинения:

— Да, похоже, мне показалось. Больше ничего не вижу. С этим противным светом ошибиться совсем нетрудно.

Прин опустил бинокль и посмотрел в направлении Мейнленда.

— Лево на борт!

— Руль лево на борту!

— На румбе?

— Курс 350.

— 10 градусов влево по компасу, держать 340!

Лодка шла параллельно береговой черте Мейнленда в полумиле от берега. Если за четверть часа не будет обнаружено ни одного корабля, можно считать, что миссия потерпела фиаско.

В носовом торпедном отсеке штабс-машинист Блеек проверял готовность четырех торпедных аппаратов заученными до автоматизма движениями.

— Слушай, ты уже как минимум в десятый раз проверяешь аппараты, — воскликнул Тевес, обхватив левой рукой запасную торпеду правого борта.

— Ну, да, это чисто нервное, с тех пор как мы начали описывать круги по Скапа-Флоу, — признался Блеек, повернувшись и поправляя пилотку. Все было в порядке. Все четыре аппарата были заполнены водой из цистерны кольцевого зазора, а давление в баллонах сжатого воздуха находилось в норме. Оставалось только отправить торпеды к цели. Блеек и Тевес поместили две запасных торпеды в положение для быстрой перезарядки. Закрепленные на погрузочных рельсах они были готовы к загрузке в верхние аппараты № 1 и № 2.

— Ты понимаешь, что там происходит? — спросил Тевес.

— Нет! Ты можешь себе представить? Полчаса преспокойненько плаваем по самой грозной британской базе! Что-то очень подозрительно…

— Чувствую, что скоро будем стрелять, — прервал его Тевес.

— Не терпится, парень? — глумливо поинтересовался Блеек.

— Можешь издеваться сколько угодно. Неудача исключена, и недолго осталось выбирать цель, — невозмутимо парировал Тевес.

Блеек не мог остановиться. Чтобы успокоить нервы и сделать хорошую мину при этом, он приступил к проверке температуры двух запасных торпед, установленных на прогрев. Для электрических торпед было важно, чтобы на момент залпа они не оказались холодными, иначе они могут отказать, а то и просто утонуть сразу после выхода из аппаратов.

— Ты веришь этим новым штучкам? — спросил Тевес, просто для того, чтобы что-то сказать, поскольку отлично знал ответ.

— Нет. Я предпочитаю «добрых старых рыбок» на сжатом воздухе. Несмотря на их след, те, по крайней мере, доказали свою надежность, а я в любом случае не вижу смысла в бесследной торпеде безлунной ночью. А ты как думаешь?

— Не знаю. Но с другой стороны «Старик» хорошо знает, что делает. Если он дал их нам, то потому что считает их надежными…

— Возможно, ты и прав, — ответил Блеек, нежно лаская торпеду, на которую облокотился Тевес. Он тщательно протер капли конденсата манжетой своего рукава.

На другом конце лодки, в кормовом торпедном отсеке старшие матросы Херрманн и Лох обменивались похожими репликами.

Херрманн приглаживал густые черные волосы над правым ухом, поправляя пилотку. Оглядев грустными глазами единственный торпедный аппарат, он обратился к Лоху.

— Итак, Вилли, нам не стоит особо волноваться, ведь Блеек наверняка собирается, как обычно стрелять первым.

— Конечно, он будет первым, но мы также выстрелим свою «рыбку», хотя это и маловероятно, учитывая ход событий. Это произойдет, только если они там наткнутся на несколько групповых целей, или если Блеек напортачит по своей части.

— Да ты шутник, если думаешь, что мы так рисковали зазря. Конечно, мы будем стрелять. Ты, правда, веришь, что в Скапа-Флоу нет кораблей? За неимением фазанов, обойдемся черными дроздами!

— Представляешь, все, о чем я прошу — не закончить как крыса… Это как в картах. Война только началась. А вообще Хербертик, я бы с удовольствием оказался дома.

— Не раздражай меня, я уверен, что мы переживем это приключение. Капитан хорошо знает свою работу. Он — крутой мужик.

— Согласен, что он крутой мужик, но еще никто никогда не возвращался из Скапа-Флоу, чтобы рассказывать сказки… Достаточно, чтобы заставить тебя понять, что британцы тоже знают свое дело?

Херрманн посмотрел на часы и нахмурился.

— Так не может долго продолжаться, мы уже фактически облазили всю базу, но так никого и не обнаружили. Чёрт возьми! Чем они там занимаются? — проворчал он, поднимая глаза.

Единственное, что было перед его глазами — изгиб корпуса.

На мостике Дзиаллас напрягал все мускулы лица. Видение темного пятна вновь мелькнуло на какие-то доли секунды на фоне скал и вновь растворилось в окружающем сером мире. Был ли это по-прежнему обман зрения? Ветер, напевавший в его ушах, вызывал дрожь в руках и видение, которое он напряженно искал, вновь покинуло узкий сектор сто обзора. Унтер-офицер вдруг понял, что ночь действительно холодна, и почувствовал, как цепенеет. Он опустил бинокль и закрыл глаза на несколько мгновений, а затем украдкой оглянулся вокруг. Похоже, никто ничего не заметил.

Он вернулся к несению вахты, и почти тут же — новое потрясение! Пятно явно проступило снова, как чернильная клякса, хотя и с неясными очертаниями. Чтобы удостовериться, он поводил биноклем по сторонам, а затем возвратился к тому же самому пятну, которое тут же выделил. Никакой ошибки. Там что-то определенно было. Он толкнул Эндрасса.

— На сей раз, я уверен, что я вижу большой корабль впереди, на курсовом 10° правого борта, — пробормотал он, поглядывая на него краешком глаза.

Дзиаллас увидел, как тот несколько секунд искал подозрительное пятно, пока не нацелил на него свой бинокль.

— Боже правый! Ты прав! Корабль впереди, справа 10°, — воскликнул Эндрасс с волнением.

Прин пытался рассмотреть радиоантенны на вершинах скал, видневшиеся на востоке в южной части залива Скапа-Флоу. Он мгновенно повернул бинокль в указанном направлении и быстро обследовал цель, вызвавшую такое оживление у верхней вахты.

— Да, я вижу ее. Крупная цель. Дистанция не меньше 4000 метров, — высказался он, наконец.

В боевой рубке Смышек, стоявший у ПУТС, услышав новости из переговорной трубы, внутренне напрягся. На мостике обстановка накалилась еще больше. Эндрасс занял на мостике место у визира ПУТС.

Тишина нарушалась лишь рокотом дизелей, шипением волн, окатывавших форштевень, и журчанием воды в шпигатах надстройки. Прин и Эндрасс снова подняли бинокли. Тень постепенно обретала очертания.

— Это — крупная бадья с одной трубой, обращенная носом к берегу.

— Я бы сказал, что это — линейный корабль типа «Ройал Соверин» или «Куин Элизабет» — заключил Прин. — Хотя, скорее «Ройал Соверин». Различаю кормовую мачту в виде треноги. У «Куин» надстройка более массивная.

— Корабль стоит под прямым углом к берегу… А должен стоять под углом 45° или что-то в этом роде, трудно сказать. Не вижу никаких огней.

— Не думаю, что мы особо заметны на фоне скал, к тому же, на нашей стороне внезапность. Они не ожидают атаки со стороны берега, — добавил Эндрасс.

Прин кивнул и ответил:

— Однако следует быть еще осторожней. Наш успех зависит от эффекта внезапности.

Гнетущая тишина вновь опустилась на мостик. Все поняли, что, если им не повезет, и британская вахта их обнаружит, легкие орудия линкора отправят их на дно через несколько мгновений.

— Позади первого еще один корабль! — прокричал фон Фарендорф.

Командир со старпомом взялись за бинокли.

— Бог ты мой! Действительно… большой, две трубы… они стоят на якоре параллельными курсами… первый закрывает две трети второго, находящегося ближе к берегу, — сказал Эндрасс, глаза которого приклеились к целям.

Нос, сходящийся в невысокий форштевень, широкая палуба, две башни главного калибра и часть передней надстройки виднелись за первым силуэтом.

— Это — линейный крейсер… «Рипалс» или «Ринаун»… Он намного длиннее, чем первый, — доложил о своих наблюдениях фон Фарендорф.

— Наверное, «Рипалс», потому что «Ринаун» в море, — ответил Прин.

— Роскошные цели и хорошо расположены для стрельбы, — заметил про себя Эндрасс, не отрывая бинокль от глаз.

Хэнзель, стоявший на вахте в корме, внимательно прислушивался к разговору офицеров. Он неистово стремился оказаться перед лицом врага, который, даже повернувшись к нему спиной, мог отправить его в другой мир. Он опустил бинокль, проклиная предательский свет. Тот сделал кильватерный след лодки настолько заметным, что больше походил на мертвенно бледный перст, указующий на нее. Не прошло и минуты со времени замечания старпома, а Хэнзель подумал, что тишина, затянулась непозволительно долго. Что происходит? Он снова взял бинокль и осмотрел свой сектор. Старший матрос знал, что корабль развернется, как только торпеды будут выпущены. С нетерпением, смешанным с беспокойством, он ожидал приказаний командира.

— Аппараты помер один — четыре приготовить к стрельбе из надводного положения! — скомандовал Прин.

— Носовые торпедные аппараты готовы, командир, — доложил Эндрасс.

— Глубина хода торпед 7 метров! Точка прицеливания аппаратов № 1 и № 2 — носовая надстройка корабля, стоящего к зюйду, аппаратов № 3 и № 4 — нос корабля к норду! Дистанция 3000 метров, скорость торпеды 30 узлов! Угол растворения три градуса… — зеленый три…

— Яволь, командир! — ответил Эндрасс.

Припав правым глазом к визиру, он начал быстрый обмен информацией со Смышеком через переговорную трубу. Выдал ему дистанцию, позиции цели и другие элементы атаки. Стрельбовый пеленг на ПУТС-е был связан с гирокомпасом и визиром. Смышек за прибором управления торпедной стрельбой наблюдал за двумя тусклыми красными лампочками управления, которые показывали, что данные введены. Через несколько секунд жужжание ПУТС прекратилось, и сигнальные лампы погасли. Смышек доложил результаты и затем соединил ПУТС с цепью торпедной стрельбы: с этого момента стрельбовые данные автоматически передавались туда. Еще один сигнал загорелся перед глазами матроса. Теперь можно было стрелять из любой позиции, с условием, что угол поворота торпеды не должен превышать 90 градусов.

Эндрасс навел перекрестие визира на надстройку линкора и, не отрывая головы, положил свою правую руку на кнопку управления стрельбой.

— Данные введены, командир!

— Аппараты № 1 — № 2 — товсь!

— Товсь выполнено!

— Пли!

— Аппарат № 1 — пли! Аппарат № 2 — товсь!

— Аппарат № 2 — пли!

Прин внимательно следил за действиями старпома. Он видел, как тот подвернул визир чуть вправо.

— Право на борт! — приказал он.

Перекрестие прошло прямо по носу корабля, стоящего севернее.

— Торпедный аппарат № 3 — товсь! Аппарат — пли!

— Аппарат № 4 — товсь! Аппарат № 4 — или!

В «палате лордов» Блеек, держа руки на боевых рукоятках верхних аппаратов и упершись ногой в рукоятку аппарата № 3, был готов принять приказания на стрельбу по корабельному телефону.

U-47 встряхнуло трижды. Первые два толчка с интервалом в 11 секунд, а третий через три с половиной секунды, свидетельствовали, что три торпеды оставили лодку и со скоростью 30 узлов бегут к своим целям. Блеек с проклятиями бросился к боевой рукоятке аппарата № 4. Ничего не произошло. Отчаянно он пробовал выстрелить четвертую торпеду. Все было напрасно. Металлический голос прозвучал в переговорной трубе. Он узнал голос Эндрасса:

— Что с четвертым аппаратом? — спросил тот спокойно.

— Пока еще не знаю, — ответил Блик, выпрямляясь.

— Торпеду заклинило?

— Не думаю; может быть, сбой приборов управления, хотя… Сейчас же выясню, — проговорил унтер-офицер убитым голосом, словно признавая личную ответственность за неудачу.

На мостике, как только вышла первая торпеда, фон Фарендорф нажал кнопку секундомера на своих часах.

В ЦП Вессельс был занят осушением торпедных аппаратов во внутренние цистерны, принимая воду для компенсации веса трех выпущенных торпед. Надлежало произвести дифферентовку лодки, чтобы та смогла по необходимости срочно погрузиться, что в противном случае не представлялось возможным.

Нервное напряжение, вызванное ожиданием, становилась невыносимым. Фон Фарендорф объявил тридцатую секунду третьей минуты. Торпеды прошли мимо целей? Или не сработали детонаторы? Три промаха по неподвижной цели — это казалось почти немыслимым.

Внезапно белесый столб воды на удивление медленно возник из воды, скрывая нос линейного крейсера. Звук взрыва, сопровождаемого приглушенным рокотом, отразился от скал.

Подводный взрыв, идеально переданный водной средой, еще лучше почувствовали люди в прочном корпусе.

Прин не сводил глаз с цели. Белое пятно водяного столба исчезло. На мгновение он подумал, что это видение. Большой корабль оставался темным и безмолвным; на своем месте, словно ничего не случилось.

U-47 продолжала циркуляцию.

Хэнзель широко открыл глаза. Два тяжелых корабля, казалось, бросали им вызов. Он не мог прекратить смотреть на этих гигантов, силуэты которых проявились подобно теням в китайском театре на фоне залива, освещенном нереальным небесным огнем.

В течение короткого времени он засомневался в реальности происходящего. Он совсем не так себе представлял атаку британского флота в Скапа-Флоу.

— Аппарат № 5 к выстрелу приготовить! — раздался голос Эндрасса.

Херманн и Лох вскочили на ноги.

— Ну, что я тебе говорил? — восторженно крикнул Херрманн.

Игнорируя сказанное, Лох смахнул капли пота, выступившие на бровях, левым рукавом. Херрманн, приготовившись к стрельбе, молча положил правую руку на рукоятку стрельбы.

— Аппарат № 5 — пли!

Лодку в очередной раз встряхнуло, вышла четвертая торпеда. На мостике фон Фарендорф снова начал отсчет времени на своих часах. По-прежнему никакой реакции со стороны врага. Глубочайшее спокойствие продолжало править над Скапа-Флоу.

— Попробуем еще раз, командир? — убежденно спросил Эндрасс.

— Да, перезарядить трубы помер один, два и пять. Мы снова атакуем!

Старпом склонился над переговорной трубой.

— Перезарядить аппараты №№ 1, 2 и 5 и побыстрее. Для второго раунда, — подчеркнул он.

Оба линейных корабля хранили зловещую тишину. Это казалось необъяснимым. Прин приставил бинокль к глазам. Нос корабля, стоящего севернее явно погружался, опустившись выше ватерлинии.

— Алло, мостик! Торпедный аппарат № 4 — к выстрелу готов! Сбой в системе управления стрельбой. Начали перезаряжать аппараты №№ 1 и 2, —задыхаясь, доложил Блеек в переговорную трубу.

— Молодец, Курт, но не тяни резину с этими двумя «рыбками», мы не собираемся оставаться здесь навсегда, — ответил Эндрасс.

— Так точно, сделаем все в лучшем виде!

Старпом обернулся к Прину:

— Аппарат № 4 готов, командир, трубы один и два загружаются.

— Прекрасно, выстрелим тремя торпедами по кораблю, стоящему южнее.

— Три минуты, — объявил фон Фарендорф.

Ожидание и все растущая озабоченность британской реакцией создавали невыносимую напряженность. Тишина, свет и тени, объединившись, создавали нереальную атмосферу. Секунды казались бесконечностью.

Чтобы ослабить напряженность, Эндрасс решил высказаться:

— Невероятно! Просто безумная шутка. Мы торпедировали линейный крейсер, а его команда продолжает спать. База спит, словно ничто не произошло. Все спят. Может, и мы спим? Надеюсь, что это не массовая галлюцинация.

Прин улыбнулся и парировал:

— Что невероятно, так это то, что у нас три промаха и заклиненный аппарат. С другой стороны, инерция британцев понятна. Подводная атака должна казаться им настолько невообразимой, что даже мысль о ее реальности, вероятно, не посетила их головы. Взрыв, несомненно, приписан магнитной мине.

Следуя на зюйд-ост, U-47 незаметно подошла к берегу Мейнленда, который оказался совсем рядом. По левому борту и почти прямо по курсу вырисовывалась величественная громада, формировавшая юго-западную часть острова. Это скалистое образование, обойденное ими при входе в залив, обозначало внутренние границы Скапа-Флоу.

В носовом торпедном отсеке, как только аппараты были осушены, Блеек и Тевес открыли кормовую крышку аппарата № 1, и подтянули торпеду, закрепленную двумя гаками на рельсе, что позволило ей почти полностью проскользнуть в трубу. Это было нелегко, поскольку весила она более полутора тонн. Снаружи оставались только рули и винты. Но у Блеека был собственный способ заталкивать торпеды в аппараты. Он натянул фуражку на лоб, мощно обхватил рельс рукой, поднял ноги, и нежно упершись правой пяткой в хвостовик торпеды, поднатужился и разом протолкнул ее прямиком в аппарат.

Тевес немедленно закрыл заднюю крышку и тщательно зафиксировал ее кремальерой. Блеек выпрямился. Капли пота стекали по щекам, ощетинившимся рыжими волосами.

— Одна зашла, — выдохнул он.

С мостика можно было отчетливо разглядеть в дистанции 200 метров пену волн, разбивающихся о берег с характерным шипением.

— Аппарат № 5 к выстрелу приготовлен! — доложил Херманн в переговорную трубу.

— Аппараты №№ 1 и 2 перезаряжены, № 1, № 2 и № 4 готовы к выстрелу! — доложил Блеек несколько минут спустя, тяжело дыша в переговорную трубу.

— Право на борт!

Прин повернулся, чтобы взглянуть на берег Мейнленда. Эндрасс, покосившись на него, едва открыл рот, чтобы что-то сказать, как услышал команду:

— Так держать! На румбе?

— На румбе 310,— доложил Шмидт.

— Курс 310!

U-47 стала понемногу удаляться от берега. Линейный корабль был все еще невидим, хотя точнее, никто из стоявших на мостике даже не пытался его разглядеть. Они чувствовали его, как охотники чуют добычу. Большой корабль должен был проявиться по курсовому 23° правого борта.

Хэнзель по-прежнему концентрировал внимание на южной части своего сектора, то есть на проходе Кирк-Саунд. Никаких признаков жизни. Старший матрос перевел взгляд влево и начал внимательно обследовать берег Мейнленда. Возможно, корабль или даже несколько кораблей стояло там на якоре, в тени скал, в готовности внезапно обрушиться на них. Он методично разглядывал малейшие тени. Ничего. Вдруг он четко увидел судно, стоявшее на якоре в заливе. По первому впечатлению оно выглядело как танкер, но у него не хватило времени убедиться в этом наверняка.

— Справа на траверзе танкер стоит на якоре, — поспешно доложил он.

Прин и его офицеры мгновенно нацелили бинокли в направлении обнаруженной цели.

— Да, небольшой танкер, вероятно торгового флота. Его команда должна спать, поскольку они не видели нас ни входящими, ни выходящими, — прокомментировал Эндрасс.

— Будем надеяться, что они жуткие сони и не слышат нас, — насмешливо добавил фон Фарендорф.

Прин опустил бинокль и посмотрел на часы. Светящиеся стрелки показали 01.12. С момента выхода первой торпеды прошло четырнадцать минут. Если они собираются атаковать с той же дистанции, в их распоряжении всего шесть минут до залпа. Он мучился вопросом — так в чем же, собственно, причина промахов?

Может быть, оценка курса, своей скорости и дрейфа была не точной? А может быть проблема в новых детонаторах? Ответ на этот вопрос был очень важен. Три торпеды из четырех не взорвались. Это чересчур много. У него возникло неприятное чувство, что торпеды были неисправны. Если это так, и военно-морская верфь производит дефектные торпеды, был ли смысл рисковать собственной жизнью и жизнями экипажа, демонстрируя чудеса героизма и доблести.

Дзиаллас опустил бинокль и добросовестно протер окуляры. Он четко запомнил линейный корабль. Однако ему показалось, что он обнаружил что-то прямо по курсу. Видение было непостоянным, и он совсем не был уверен в том, что увидел. Он не проронил ни слова, поскольку было так много возможностей принять за судно тень, вызванную Полярным сиянием или складками в береговой линии. Он снова взял бинокль, но не увидел ничего, что могло бы быть воспринято как судно.

Некоторое время он пытался разглядеть темный силуэт военного корабля, затем начал методично осматривать пространство справа от него. Ничего не обнаружил, даже мачт, которые он смутно разглядел еще мгновение назад и которые, возможно, принадлежали эсминцам.

Пока силуэт линкора не вернулся в поле зрения, он снова развернул бинокль влево. Вспышка молнии зигзагом пронизала темноту. Дзиалласу показалось, что это обман зрения. Но нет, тонкий луч света сверкнул с противоположного борта линкора. Луч был виден лишь частично, сверкнув из-за трубы. Возможно, это был луч прожектора с сигнального мостика.

— Герр капитан-лейтенант! Они светят прожектором в направлении берега.

Трое офицеров вновь нацелили свои бинокли на линейный корабль.

— Вот теперь они точно проснулись, — прокомментировал фон Фарендорф.

— Да, но к счастью их внимание обращено в ложном направлении, — ухмыльнулся Прин. С биноклем, словно прилипшим к глазам, он продолжал:

— Три торпеды приготовить к залпу! Точка прицеливания — центр главной цели! О-па! Они выключили прожектор. Так или иначе, они уже начеку! — добавил он.

Эндрасс припал к визиру и навел перекрестие на трубу.

— Будем стрелять с более короткой дистанции, чем в прошлый раз, — продолжал Прин.

Дзиаллас услышал, как старпом оценивает дистанцию, курс и дрейф, и передает их Смышеку. Что до него — то он продолжал спокойно осматривать горизонт в бинокль. Обследовал сектор, в котором мгновение назад что-то показалось ему подозрительным. Медленно, методично, с максимальной концентрацией внимания он обследовал тусклую линию, разделявшую море и землю. Задача, которую он выполнял, была не из легких. Поверхность моря продолжала светиться, но это свечение не было однородным. То здесь, то там яркие пятна чередовались с бегущими тенями, которые вскоре таяли на сером пространстве берега. Интенсивность света непрерывно менялась.

Дзиаллас стал одним из первых людей на корабле, так определила вахта. Его репутация была единодушно признана, и он старался ей соответствовать, поскольку немало этим гордился. И вот, когда он уже в третий раз возвращался к исходной точке своего сектора, его внимание привлекла крошечная прямая линия. Она была почти незаметна. И едва различалась на фоне холмов. У ее основания наблюдалось частичное обесцвечивание. Тщательное наблюдение этого пятна облекло ее в форму судна. Ошибка исключена. Его сердце забилось еще быстрее. Судно в дистанции 3000–4000 метров, а может и больше. Учитывая дистанцию, оно могло быть и танкером. Дзиаллас специально отвел глаза от цели, чтобы проверить сможет ли он найти ее вновь. Да, судно оставалось на месте. Плоская палуба и высокая надстройка в кормовой части.

— Судно, на курсовом три градуса левого борта! — он почти кричал.

Эндрасс услышал, но продолжал наблюдать за линейным кораблем, время от времени бросая взгляды на репитер визира. Прин потратил несколько секунд на то, чтобы зафиксировать новую цель.

— Я бы сказал, что это — небольшой танкер, стоящий на якоре у берега, если это не старый авианосец «Пегасус». Да, это именно он. Он не сможет воспрепятствовать нашей атаке, но этот огонь… Боюсь, с ним впоследствии придется считаться, — сказал он, не отрываясь от окуляров бинокля.

Его взгляд вернулся к линкору. Силуэт последнего значительно вырос. Теперь его можно было ясно разглядеть невооруженным взглядом. Оценив дистанцию, он скомандовал:

— Аппараты товсь!

Позволив биноклю вернуться на грудь, он продолжал вглядываться в военный корабль.

— Эндрасс, готовы стрелять? — спросил он резко.

— Так точно, командир! Направление стрельбы — три градуса правый борт! Аппараты готовы!

С рукой, застывшей на кнопке управления стрельбой, старпом с непроницаемым видом находился во власти предвкушения.

Несмотря на два свитера, Дзиаллас дрожал и даже собирался чихнуть. Усилием воли он заставил себя не делать этого. Леденящий бриз усиливается, подумал он. На мгновение его взгляд задержался на буруне у форштевня, и он вернулся к вахте.

Напряженность росла с каждой секундой. Эндрасс задавался вопросом, когда же командир решит стрелять. Дистанция до цели по его оценке не превышала 1500 метров. Темный силуэт линкора чудовищно раздулся в ночи.

— Право на борт! Аппараты пли!

Голос Прина, сухой и резкий, заставил его подскочить.

— Аппарат № 1 — пли! Аппарат № 2 — товсь!

— Аппарат № 2 — пли! Аппарат № 4 — товсь!

— Аппарат № 4 — пли!

Корпус в очередной раз вздрогнул, подтверждая, что все три торпеды вышли. А тем временем в «палате лордов» Блеек, обтерев лоб рукавом, произнес загадочное «Bon voyage!» (доброго пути — фр.).

На мостике фон Фарендорф в третий раз запустил секундомер своего хронометра. Прин взглянул на часы. Стрелки показывали 1 час 13 минут и 05 секунд. Исход игры будет ясен в ближайшие две минуты, показавшихся вечностью.

 

ЧТО ИМ ОТВЕЧАТЬ, КОМАНДИР?

Оба линкора предстали перед Хэнзелем во всей красе. Старший матрос пробовал представить, куда пошли торпеды, но те не оставляли никакого следа. Интересно, подумал он, в какую часть корабля они попадут. Через некоторое время напряженность стала невыносимой. Он направил бинокль влево к границам своего сектора, пробуя различить «Пегасус». К счастью, а может благодаря превосходному зрению, ему не понадобилось много времени, чтобы его обнаружить.

Плотно сжав зубы, Прин не отводил глаз от линкора. Вдруг его сердце забилось быстрей: на фоне темного очертания корабля поднялся белый столб воды, причем такой высоты, что скрыл надстройку до мостика. Командир так сжал пальцами плоский бортик ограждения рубки, что чуть не сломал их. На мгновение он перевел дыхание, его мышцы расслабились, и к нему вернулось обычное спокойствие. Слава Богу, на сей раз торпеды вели себя, как полагается. Уже второй гейзер поднимался позади грубы. А затем и третий, закрывший верхнюю кормовую башню.

Тройной взрыв отразился от скал. Густой черный столб дыма вырос из района взрыва второй торпеды. Прин продолжал наблюдать с некоторой долей опасения за реакцией врага, но, тем не менее, ничего не случилось.

Эндрасс поднял руку и взглянул на запястье.

— 01 час 15 минут и 40 секунд! — объявил он.

— Три торпеды прямо в середину цели. Если он уцелеет, то это корабль-призрак…

Внезапно ослепительный свет пронизал темноту. Фон Фарендорф оборвал фразу, так и не закончив ее. Секунду спустя гигантский язык пламени охватил всю корму линкора с невиданным размахом. Вспышка была настолько яркой, что осветила внутреннюю часть мостика, заставив людей, стоявших на нем и зачарованных зрелищем, зажмуриться.

Эндрасс открыл рот, чтобы что-то сказать, когда ударная волна поразила лодку с огромной силой. Удар пришелся в грудь и перекрыл дыхание. Потом наступила чрезвычайная тишина. Он подумал, что лопнули его барабанные перепонки. Голова вдавилась в плечи, а в глазах отразилась траектория полета огромных кусков стали, оторванных от линейного корабля и разбросанных по небу, подобно соломе. Столб огня возник так внезапно, словно выпрыгнул. Гигантский гриб дыма, гораздо темнее и гуще того, что поднимался из трубы, взмыл в небо, где продолжали искриться сполохи Полярного сияния.

— Никогда не слышал ни о чем подобном, — пролепетал Эндрасс хриплым голосом.

— Видимо, взорвался один из артпогребов. Дым от горения кордита, — ответил Прин.

Эндрасс склонился над раструбом переговорной трубы и объявил вниз для команды: — Линейный корабль, который мы только что торпедировали, взорвался!

— Посмотрите, он кренится! — закричал Дзиаллас.

В отсеках серия взрывов была воспринята на редкость болезненно. Первая мысль, что пришла в голову Шпара — залп главного калибра линкора только что накрыл окрестности. В «палате лордов» Блеек с перекошенным лицом даже не вытер пот, струившийся по щекам. С секундомером в правой руке он оставался неподвижным в течение двух минут, последовавших за первым взрывом. Широкая улыбка, сопровождаемая криком радости, приветствовала второй и третий взрывы. Повернувшись к Тевесу, он звонко хлопнул его по плечу.

— «Малышки» сработали хорошо, я знаю, потому что мы их правильно разогрели!

Четвертый взрыв прервал его монолог и почти вывел его из себя. Корпус дрожал, как будто его схватила гигантская рука, но лодка не пострадала, взрыв, очевидно, был у поверхности.

Пораженные ужасным грохотом, Блеек и Тевес обменялись тревожными взглядами. Тевес был первым, к кому вернулось спокойствие.

— Мы, похоже, организовали красивый фейерверк — пора отсюда сматываться, прежде чем станет больно!

Он замолчал и прислушался, ожидая слышать ответный огонь противника. Вместо этого прозвучал голос старпома, звучавший, благодаря переговорной трубе, как обычно с гундосой интонацией:

— Линейный корабль, который мы только что торпедировали, взорвался!

Блеек и Тевес слушали, а их глаза уставились на переговорное отверстие в надежде получить дополнительную информацию. Но Эндрасс больше ничего не сказал.

Тевес почесал затылок.

— У меня впечатление, что скоро на нас спустят всех собак. Здесь недостаточно воды, чтобы спастись погружением. Если британцы кинутся в погоню, выход угрожает оказаться намного труднее, чем вход…

— Не бери в голову! И не волнуйся, оставь эти заботы офицерам, — ответил Блеек.

И в доказательство его правоты в трубе вновь зазвучал голос Эндрасса:

— Перезарядить аппараты № 1 и № 2!

В то же самое время, в кормовом торпедном отсеке Херрманн и Лох, ожидая неизбежной реакции врага, напряженно вслушивались. Оба стали добычей тех же самых опасений. Британцы не останутся пассивными. Они обязательно пошлют в погоню за ними, если уже этого не сделали, все имеющиеся корабли… а таких немало.

Торпедисты напрягали слух, пытаясь уловить малейший шум, но не слышали ничего, кроме собственных винтов, ритмично перемалывающих воду. Эндрасс принялся описывать операцию в манере радиорепортера:

«Линейный корабль получил смертельный удар. Он кренится. Маленькое судно, вероятно один из рабочих катеров, остается за кормой, в ужасе посылая тревожный SOS. Я сказал бы, что крен достиг уже 45°. Корабль уходит на дно медленно, но неуклонно. Я не могу разглядеть его должным образом из-за дистанции и окутывающего его дыма…»

На борту линкора «Ройал Оук» было тихо. Через несколько минут, к облегчению суеверных членов экипажа, заканчивалась злополучная пятница 13-го.

В полночь поменялась вахта. Двести или около того человек, которые несли вахту с 20.00, были счастливы, что им разрешили, наконец, разойтись по кубрикам, чтобы отдохнуть в безопасности в их родной базе Скапа-Флоу. Все чувствовали себя смертельно уставшими, и было легко понять почему.

Только вчера линкор вернулся из изнурительного похода. Погода была настолько плохой, что большинство экипажа страдало от морской болезни. Эсминцы эскорта были не в состоянии выдерживать ордер из-за сильного шторма, и «Ройал Оук» пропахал весь путь в беснующемся море, вплоть до подхода к острову Фэйр, без всякой защиты. Пенящиеся волны постоянно накрывали палубу. Было разрушено большинство спасательных плотов. Ярость моря была такова, что орудия левого борта вышли из строя. 12-го октября линкор наконец-то достиг Скапа-Флоу. Авианосец, четыре линкора, десять крейсеров и несколько эсминцев стояли там на якоре. «Ройал Оук» бросил якорь в северо-восточном углу залива, по соседству с линейным крейсером «Рипалс».

В 15.00 был обнаружен немецкий самолет-разведчик. То же самое наблюдалось и днем раньше, его появление могло предшествовать бомбардировочному рейду Люфтваффе. Вахта ПВО на линкоре была, соответственно, усилена, поскольку число наземных батарей и истребителей прикрытия оставалось явно недостаточным.

Незадолго до 17.00 коммодор Дёниц получил радиодонесение лейтенанта Неве с описанием числа и типов кораблей, обнаруженных им в Скапа-Флоу. Лучшей информации нельзя было и ожидать.

Прекрасная видимость не оставляла сомнений в идентичности судов. Это подтверждалось и дополнительным изучением данных аэрофотосъемки.

В конце совещания, проведенного вечером в Вильгельмсхафене, на котором присутствовал лейтенант Неве, в адрес U-47 была послана радиограмма, которую лодка не получила, поскольку в это время находилась на грунте в Северном море, неподалеку от Оркнейских островов. Но это не имело большого значения. Главное, что в охотничьих угодьях было достаточно дичи.

Миссия Прина обещала быть успешной. Однако роковое 13-е октября не собиралось заканчиваться без драматического поворота событий. Новости, разрывались как бомбы. Отдел дешифровки выдал информацию, что британский Флот прошлым вечером массово снялся с якоря. (Отсутствие Флота Метрополии в Скапа-Флоу ночью 13/14 октября 1939 года объяснялось набегом в Северное море линкора «Гнейзенау» и легкого крейсера «Кёльн» в сопровождении эсминцев. Вылазка была спланирована командованием надводных сил, не знавшим о миссии U-47 из-за пелены секретности, которой та была обставлена. В противном случае U-47 получила бы гораздо больший выбор целей. Немцы намеревались выманить Флот Метрополии из Скапа-Флоу и объединение «Хамбер» из Розайта на восточном побережье Шотландии в пределы досягаемости бомбардировщиков Люфтваффе и четырех германских подлодок. План подразумевал также отвлечение англо-французских сил от карманных линкоров «Граф Шпее» и «Дойчланд», действовавших в Атлантике. 8 октября «Гнейзенау» вместе с легким крейсером «Кельн» и девятью эсминцами вышел в море. Обнаруженное британской авиаразведкой, немецкое соединение смогло дойти только до острова Утсира у южного побережья Норвегии, а затем вернулось в Киль через Скаггерак и Каттегат. Посланные в атаку 12 бомбардировщиков «веллингтон» цели не обнаружили. Для перехвата немецкого соединения Адмиралтейство бросило в море Флот Метрополии, который подвергся налетам германской авиации, но также безрезультатным. В совместных поисках «Гнейзенау» устаревший линкор «Ройал Оук» не участвовал, и действовал отдельно от Флота Метрополии, ввиду своей тихоходности. Узнав о том, что германские корабли возвращаются в базу, адмирал Форбс и принял решение возвратить объединение «Хамбер» в Розайт, а Хоум-Флит получил предписание рассеяться. Из его состава «Худ» и «Родни» направлялись в Лох Ю на западном побережье Шотландии, а «Ройал Оук», «Рипалс» и авианосец «Фьюриес» в Скапа-Флоу). Исходя из этого, коммодор Дёниц сделал заключение, что Королевские ВМС, настороженные двумя последовательными фактами авиаразведки и, опасаясь воздушной атаки, в настоящее время эвакуировали Скапа-Флоу. Это тем более раздражало, поскольку первый самолет из 2-й воздушной эскадры, выполнил свой полет без приказа.

Дёниц собирался приказать U-47 возвращаться в базу, но все обдумав, отказался от этого решения. Жребий был брошен, и оставалось надеяться, что не все крупные корабли покинули базу.

В Скапа-Флоу, вопреки тому, что ожидалось, 13-е число проходило без каких-либо тревог, способных нарушить сложившийся распорядок дня. На борту линкора «Ройал Оук» морские пехотинцы грузили продовольствие, в то время как матросы были заняты ремонтом повреждений, вызванных штормом и сбором поврежденных частей спасательных плотов в большую кучу на палубе. У команды не было времени восстановить силы, и люди были абсолютно измотаны.

14-го октября в 00.58 взрыв средней силы отозвался эхом в ночи. Мягкий толчок потряс линейный корабль. Никто не поверил в непосредственную угрозу. Люди, чьи кубрики находились ближе к носу под главной палубой, проснулись и, почти все, за некоторым исключением, отправились досыпать.

Те, кто спал ближе к миделю и в кормовой части лишь услышали приглушенный взрыв, который их даже не насторожил. 29 000-тонный линкор давал им успокаивающее чувство безопасности. Трудно было предположить, что эта плавучая крепость, всего несколько минут спустя может разлететься на кусочки, да еще где, в базе Скапа-Флоу! Офицеры, поспешно одевшись, вышли на палубу и задались вопросом о происхождении взрыва. Была ли это бомба или мина, сброшенная с самолета. Никто не слышал звука самолетных моторов. Ничто не говорило и о том, что корабль поражен. Возможно, это был внутренний взрыв. Согласно расписанию, в район боцманской выгородки в носу, откуда доносился подозрительный шум, отправили аварийную партию.

Почти никто даже не рассматривал вероятность атаки германской подлодкой, тем более что время шло, и ничто не нарушало царящего вокруг спокойствия. Вражеская подлодка вряд ли ограничилась бы выстрелом одной торпеды, которая, похоже, взорвалась преждевременно. Она наверняка повторила бы атаку. И к тому же, каким образом она могла попасть в Скапа-Флоу?

Однако, несколько матросов, обитавших в носовых кубриках под главной палубой, были уверены, что это действительно была торпедная атака, и они подвергались риску для жизни. Они попытались разбудить товарищей, но те были слишком утомлены, чтобы реагировать. Они поворачивались спиной, ворча, чтобы их оставили в покое.

На сигнальном мостике старшине сигнальщиков показалось, что он видел на поверхности что-то подозрительное, о чем было доложено вахтенному офицеру. Тот приказал на короткое время включить прожектор. Луч выхватил пустой ящик из-под виски, мирно дрейфовавший на поверхности.

С момента тревоги прошло четверть часа, и большинство людей, вышедших на палубу, стало возвращаться в спальные кубрики. Внезапно три сильных взрыва почти одновременно потрясли линкор.

Водяные столбы, один в районе носовой надстройки, а два других позади трубы у верхней башни главного калибра, не оставили сомнений: это действительно была торпедная атака.

Серия взрывов раздалась глубоко в чреве линкора. Появилось пламя, вызвав полное замешательство. Черные клубы дыма, густого и маслянистого окутали центральную часть корабля. «Ройал Оук» начал крениться на правый борт. Яркая вспышка озарила грот-мачту до самого топа. Ошеломляющий взрыв повалил большинство матросов и морских пехотинцев. Переборки, стальные листы и осколки весом в тонны взлетели в воздух. В одно мгновение пожар охватил всю корму. Ослепительный шлейф пламени, словно исторгнутый адом, взмылся на головокружительную высоту, но через мгновение иссяк.

Главная палуба представляла жуткое зрелище: мертвые, умирающие и раненые, стонущие от боли. Резкий и в то же время сладковатый запах горелой плоти, кордита и мазута перехватывал горло. С каждой секундой крен корабля увеличивался. Нащупывая дорогу среди обломков, аварийная партия столкнулась в темноте с группой экстренной медицинской помощи.

Внутренняя система корабельной связи вышла из строя. Группы уцелевших моряков оказались изолированы в различных отсеках линкора. Приказы можно было передать только через посыльных, но как только те пытались спуститься вниз, их немедленно выносило обратно человеческим потоком, рвущимся наверх в поисках свежего воздуха.

«Каждый за себя!»

Вопль «Покинуть корабль!» распространился с удивительной скоростью.

Глубоко внизу водонепроницаемые двери были закрыты на дополнительные запоры. Это означало, что для того, чтобы ее миновать, нужно было сначала выйти через дверь, расположенную на противоположной стороне. Тяжелые двери, которыми было невозможно манипулировать вручную, задраили, когда судно достигло определенного значения крена. Оказавшись в ловушке подобно крысам, люди до изнеможения пытались отдраить их. Эти попытки, совершавшиеся с энергией отчаяния, как правило, заканчивались тем, что обессиленные люди падали замертво друг на друга. Смещенные растущим креном с фундаментов, тяжелые предметы давили несчастных моряков, лишенных возможности что-либо видеть в кромешной темноте.

На правом борту под главной палубой, в местах взрывов торпед, царил полный хаос. В столовых морских пехотинцев и трюмных машинистов несчастные люди продолжали гореть как факелы. Чудовищно обожженные кордитом, умирающие и раненые лежали вместе с обгоревшими трупами в уже непригодной для дыхания атмосфере.

Люди, которым удалось добраться до проходов в носу и корме и найти трапы, со всей силой пытались протолкнуть наверх массу людей, преграждавшую путь на верхнюю палубу. Было несколько случаев паники, но и множество проявлений храбрости и самопожертвования.

С момента последнего взрыва прошло всего пять минут, а палуба гиганта уже стояла под углом 45°. Вода поступала через иллюминаторы, открытые для вентиляции. Они были затемнены, но, увы, не герметичны.

Драма развивалась настолько быстро, что разъездной катер «Дэйзи II», служивший для связи линкора со Скапа-Флоу и ошвартованный к левому борту, меньше чем через минуту после второго взрыва оказался в неуклюжем положении. Кренясь на правый борт, «Ройал Оук» начал поднимать катер из моря. К счастью, его шкипер не спал. Он инстинктивно схватил топор и с трудом разрубил натянутые швартовые концы, прочные как стальные прутья. Со страшным скрипом дерева по металлу, маленький катер скользнул по корпусу линейного корабля и рухнул в море, подняв огромный фонтан брызг. К счастью, серьезных повреждений не было, и шкипер немедленно начал вылавливать и спасать оставшихся в живых. Множество людей, полумертвых от холода, барахталось в ледяной воде, покрытой мазутом.

Два больших баркаса левого борта были своевременно спущены на воду, но перевернулись под весом забравшихся туда людей. Они плыли кверху килем рядом с обломками плотов, сброшенных с палубы корабля. Несколько матросов сумели взобраться на баркасы, другие повисли на них или пробовали взобраться, рискуя окончательно их затопить.

На борту катера к спасенным старались относиться с бесконечной осторожностью, поскольку малейшее прикосновение к обожженной коже заставляло их стонать от боли.

Палуба «Ройал Оук» уже настолько накренилась, что двигаться по ней можно было, лишь ползая на коленях. Один из огромных винтов линкора возвышался над водой. Опасаясь попасть в водоворот, который образуется на месте тонущего корабля, группы людей все больше и больше ныряли в воду. Некоторые офицеры хладнокровно помогали раненым, и даже отдавали собственные спасательные пояса. Многие из них отказывались покидать корабль до последнего мгновения.

А внутри линкора вертикальные трапы уже располагались почти горизонтально. Люди бегали по переборкам. И тут гигант перестал крениться. Несколько мгновений он был неподвижен, подрагивая всем корпусом, а затем стал заваливаться на корму еще быстрее, чем прежде. Катер непрерывно посылал прожектором сигналы SOS на авианосец «Пегасус», стоявший на якоре примерно в двух милях. Шкипер ругался как сапожник: только что взорвался линейный корабль водоизмещением 29 000 тонн и, похоже, никто этого не заметил. Наконец он увидел низкие, стремительные тени эсминцев, а может противолодочных кораблей. Посыпались сигналы светом. Длинный-короткий-длинный.

— Наконец-то проснулись, — проворчал шкипер, стоя за штурвалом.

И тут, совершенно неожиданно, гигант опрокинулся, забрав с собой множество жизней. Поднявшаяся волна подбросила катер как ореховую скорлупу. Когда море успокоилось, шкипер был поражен увиденным, повсюду на поверхности моря, покрытой мазутом, торчали головы людей. Это были спасшиеся в последнюю минуту, которым удалось выбраться из перевернутого корпуса, выскользнув через иллюминаторы со снятым затемнением и вентиляционные шахты.

Трагедия длилась не более 10 минут. Там, где только что стоял «Ройал Оук», переливался под холодными искрящимися огнями Полярного сияния огромный водоворот.

— Я его не вижу — похоже, он утонул, — заключил Эндрасс, широко открыв глаза.

— Эсминцы и противолодочные корабли справа по носу, — выкрикнул Фон Фарендорф.

Прин, повернувшись на пятках, посмотрел в указанном направлении и сухо заметил:

— Они выписывают беспорядочный зигзаг, ни о чем не подозревая.

И тут же подумал: «О господи, если хоть один из них нас увидит, нам конец!»

Сигналы прожекторов, передающих сообщения, множились. Длинный мертвенно бледный луч пронзил темноту, прошелся по морю, как бы колеблясь, а затем исчез. Включились еще один, два, три… прожектора, направив свои длинные белые пальцы к небу, явно пытаясь поймать самолет.

Фон Фарендорф выразил то, о чем думал каждый из них, сказав полунасмешливо, полусерьезно:

— Не думаю, что придется долго ждать, когда станет горячо. Пора смываться!

С дизелями, работавшими на полную мощность, лодка бежала курсом зюйд-ост вдоль Мейнленда к выходу из Скапа-Флоу, до которого оставалась примерно миля. От скал, которые высились по левому борту, их отделяло не более 200 метров. Несмотря на шум моря и рев дизелей, отчетливо прослушивалось жужжание моторов, автомобилей, газующих на маленькой прибрежной дороге.

— На сей раз все кончено! Они проснулись, — мрачно констатировал фон Фарендорф.

Он глядел на происходящее с удивлением. Лучи прожекторов, выходившие из разных мест, пересекались высоко над лодкой, образуя светящуюся дугу — красивое зрелище. «Считают, что это — атака с воздуха. Тем лучше для нас», — подумал он про себя.

Хэнзель внимательно следил за передвижением эсминцев, которые по случаю оказались именно в его секторе наблюдения. Тень то сокращалась, становясь совсем маленькой, то незаметно раздувалась и, наконец, стала стремительно расти, возвышаясь над водой. Сигнальщик нахмурился, а его кровь застыла в венах, когда он увидел мощную волну от форштевня.

— Командир! Эсминец идет на таран!

Слова уже выпрыгнули изо рта, когда он понял, что командир сам наблюдает новую цель.

— Форсировать дизели! — скомандовал Прин спокойным голосом.

Он почувствовал, как легкая вибрация прошла по надстройке.

Вессельс выжал из двигателей все, на что те были способны. Эффект от максимально возможного хода был очевиден, но преследователь продолжал преследование с обескураживающей скоростью.

«Никаких сомнений, что они нас прихватили и прихватили крепко. Исключая чудо, он явно собирается нас прихлопнуть», — отметил Прин про себя. В любой момент он был готов увидеть вспышки первых залпов.

— Приготовить аппарат № 5! Глубина хода 2 метра, скорость — 30! — прорычал он.

Эндрасс передал приказание Херрманну через переговорную трубу, а затем нервно направил визир ПУТС на эсминец. Старпом ясно сознавал, что аппарат № 5 был их последним шансом на спасение. Они не должны провалить этот выстрел.

С этой мыслью в голове, он начал подготовку, как и делал это прежде, передавая Шмизеку скорость, дистанцию, пеленг стрельбы, курсовой угол цели и дрейф, особенно важный в ситуации растущей силы течения.

Из боевой рубки Шмизек доложил результат, выданный ПУТС о позиции цели, а затем соединил прибор с цепью стрельбы.

Разноцветное пламя в небесах искрилось и переливалось как никогда, озаряя поверхность залива желтым светом. Эндрасс без труда нацелил перекрестие визира на мостик эсминца. Его рука лежала на кнопке управления стрельбой, а глаза безотрывно следили за целью:

— Аппарат № 5 готов, командир!

Прин не реагировал, посмотрев сначала на преследователя, а затем на землю, чтобы оценить их скорость. Фон Фарендорф часто поднимал глаза к небу, следя за лучами, все еще перекрещивающимися наверху и тем, куда бежала лодка. Он ощущал беспокойство, и это чувствовалось в разговоре с Эндрассом.

— Черт бы их побрал! Почему эти лучи все время над нами? Они уже так близко, что, кажется, будто нас реально наблюдают. Неужели нас обнаружили? Может быть, так они отмечают вертикаль над нашей позицией?

— Нет, не думаю. Они ищут самолет. И просто сопровождают грохот наших дизелей. Они еще не поняли, что лодка могла осмелиться проникнуть в их неприкосновенную базу Скапа-Флоу.

— Но этот эсминец, вне всякого сомнения, гонится за нами, — проворчал вахтенный офицер.

— Не думаю, — коротко ответил Эндрасс, приложив бинокль к глазам и нацелив на британский корабль.

Несмотря на всю мощь своих дизелей, лодка продвигалась с душераздирающей медлительностью из-за сильного встречного течения, вызвавшего к тому же крупную волну. Наконец они прошли мыс Скейлдакой и медленно приближались к островку Глимс. Невдалеке, на фоне светлой поверхности Скерри-Саунд, темнели затопленные корабли. По левому борту во всю ширь открывался Кирк-Саунд. Кирк-Саунд — путь домой и дорога в открытое море, путь, которым они сюда пришли. Блокшивы, закрывавшие канал все еще сливались с Мейнлендом.

Из переговорной трубы донесся протяжный голос Шпара, говорившего, по обыкновению, в нос.

— Эй, мостик! Течение слабеет, командир, и недостаточно глубоко, чтобы снова идти северным проходом.

— Пойдем южным, — ответил Прин. — Именно поэтому я оставил Скейлдакой так далеко слева, чтобы проскользнуть между островком Лэмб и самым южным блокшивом, тем, что разломился напополам.

— Можете сблизиться с Глимсом до 300 метров. Там достаточно глубоко. У меня всё! — доложил Шпар.

Прин перевел бинокль влево, нацелив его на разломленный блокшив в дистанции около одной мили, но не смог рассмотреть деталей на темном фоне островов. Течение, бежавшее с юга Кирк-Саунд, подхватило лодку и понесло влево. Чтобы сохранить равновесие, нарушенное возникшим креном и вращением лодки, вахтенным пришлось широко расставить ноги. Прин, увидев, что дистанция до Глимса сократилась до 400 метров, скомандовал:

— Лево на борт!

U-47 двинулась прямо против течения, менявшего курс порой на 90 градусов.

— Так держать!

— На румбе?

— На румбе 48,— доложил Шмидт.

— Стоп дизели!

Обшивка мостика перестала вибрировать. Для лодки, слегка замедлившей ход, стало трудней бороться с течением. Полярное сияние из оранжевого перекрасилось в синий цвет, на некоторое время чуть потускнев.

У стоявших на мостике перехватило дыхание. С нарастающей тревогой они наблюдали, как их стремительно нагоняет эсминец. Несмотря на темноту, он представлял уже не расплывчатую тень, а крупный силуэт с четким контуром.

Хэнзель не мог отвести от эсминца глаз. От путанных-перепутанных мыслей его голова шла кругом и, казалось, вот-вот взорвется. Похоже, наступал конец. Даже если предположить, что он уцелеет после надвигающейся гибели лодки, не видать ему родителей до конца войны. Одновременно старший матрос с облегчением заметил, что сила течения такова, что пенный след теряется в яростной пляске водоворотов. Как вдруг эсминец включил мощный прожектор.

Некоторое время луч, белый как мел, обшаривал поверхность моря, а затем погас. Хэнзель не успел перевести дыхание, как на мостике эсминца вновь замигал прожектор.

— О господи, он сигналит азбукой Морзе, — натужно выдавил Эндрасс, не отрываясь от процесса управления стрельбой.

— Он запрашивает опознавательный, — пробормотал фон Фарендорф.

— Что отвечать, герр капитан-лейтенант? — с тревогой спросил Хэнзель.

— Ничего! — рявкнул Прин.

Султан ледяных брызг окатил рубку. Эсминец продолжал неумолимо приближаться, озаряя тьму новой серией сигналов.

— Он поймал нас, и не будет… выдохнул Эндрасс, и, не закончив предложение, почти прокричал: — О боже! Он уходит!

С глазами, выкатившимися из орбит, Хэнзель увидел, что эсминец меняет курс. Когда он повернулся бортом, рука Эндрасса невольно потянулась к кнопке управления стрельбой, но Прин хранил молчание.

Несколько минут спустя все шестеро, стоявших на мостике, с изумлением наблюдали, как эсминец растворился в темноте на полной скорости, оставив за собой белый кильватерный след.

Эндрасс первым пришел в себя. Он поморгал, словно пытаясь удостовериться, что не спит, а затем повернулся к Прину и воскликнул, растягивая слова сильнее обычного:

— Ну, командир, этой ночью мы повидали все!

Командир оставался неподвижен. Казалось, он ничего не слышит. Фон Фарендорф, в свою очередь, медленно отходил от парализовавшей его апатии. Он вытер ладонью брызги со лба и произнес голосом, охрипшим от переживаний:

— Вы что-нибудь понимаете? Сигналы доказывают, что нас реально обнаружили. Своими 120-мм орудиями они могли разнести нас в мгновение ока, а они…

— Очевидно, они не смогли нас опознать, — отрезал Эндрасс. — И наверняка приняли за патрульное судно или траулер. Невероятно! Никто нам не поверит, я и сам до сих пор не могу в это поверить.

— Эндрасс прав. Возможно, они нас не видели. Он гнался за погруженной лодкой. А представить, что та носится в надводном положении по Скапа-Флоу при данных обстоятельствах, на их взгляд, сродни помешательству.

— Если они действительно видели нас, в чем я сомневаюсь, в темноте мы вполне могли сойти за траулер, который, как и мы, не способен ответить на их запрос азбукой Морзе, — заключил Прин.

Впереди по курсу острова Мейнленд, Лэмб и блокшивы, казалось, образовали непреодолимую стену. Судно по правому борту, затопленное в Скерри-Саунд, подсказывало приемлемый курс. Ближайшее находилось всего в 100 метрах. Внезапно со стороны Скапа-Флоу раздался ряд глухих взрывов. Фон Фарендорф повернулся к Эндрассу и прошептал:

— По-моему, это — глубинные бомбы.

— Да, это именно то, что я думал. Они преследуют погруженную лодку, — сказал Прин, продолжая рассматривать Кирк-Саунд.

Офицеры были поглощены поиском верного пути в кромешной темноте. Неожиданно из мрака ночи вынырнуло боковое заграждение, буквально в нескольких десятках метров по носу. Справа по курсу зловеще темнел силуэт островка Лэмб. Слева — блокшивы. Их мрачные остовы напоминали раненных солдат, готовых грудью встать на их пути. Чувствовалась ли усталость? Или нервное напряжение? Положение оставалось более опасным и угрожающим, чем в момент начала прорыва.

— Оба дизеля средний ход! — прокричал Прин.

Приливно-отливное течение скоростью около 10 узлов, вызывало сильный дрейф, усложнявший маневр.

— Оба дизеля, малый ход! — поправился он почти сразу же. Чтобы избежать посадки на мель у островка Лэмб, нужно было подойти ближе к разрушенному блокшиву. Мощный поток бурлящей воды упорно подталкивал лодку к груде ржавого металла.

— Право 10° по компасу!

Закрытый в рубке, неспособный видеть препятствия, Шмидт, широко расставив ноги, всеми силами старался выдерживать заданный курс. Слегка наклонившись вперед, опытный рулевой стоял с напряженным лицом, покрытым капельками пота, стараясь уменьшить рысканье. Бешеные водовороты, заставлявшие лодку то и дело менять направление движения, отнюдь не облегчали задачу.

Форштевень U-47 медленно приближался к зловещему остову, отвоевывая метр за метром.

— Ей-богу! Никогда не встречал такого течения! — произнес Прин, выглядывая из-за плеча старпома.

Обтекаемый потоками, блокшив поравнялся с рубкой. С мостика можно было легко разглядеть водоросли и ракушки, покрывавшие искореженные листы металла. Стоило чуть высунуться, и можно было коснуться их руками. Рев потока в самом узком месте подавил все другие шумы, даже рев дизелей и шум взрывов глубинных бомб, все еще доносившийся издалека.

Винты неистово вспенивали воду, но корабль совсем перестал продвигаться вперед. Корма начала опасно колебаться, угрожая развернуть лодку поперек канала.

— Увеличить скорость: держать 200 оборотов! — скомандовал Прин.

С пересохшим от волнения горлом боцман Самманн уставился на блокшив. Тот словно застыл на левом траверзе рубки… Казалось, команда призраков удерживает их невидимыми путами. В его сознание, замутненное пережитым, вторглись отголоски легенд о кораблях-призраках. Влажный воздух, который он вдыхал, казался отравленным леденящим дыханием мертвых матросов. Резкий толчок от волны, ударившей в корму сильнее обычного, отбросил его к противоположному борту, вернув к реальности. Он взглянул на Прина и увидел, как тот склонился над ограждением рубки к блокшиву, а затем быстро повернулся и громоподобно скомандовал:

— Выжать из дизелей все, на что они способны! Клянусь Богом, мы пройдем эту поганую развалину! Так держать!

Торчащие выступы судна, затопленного на песчаной отмели, угрожали порвать достаточно тонкие листы обшивки — стенки балластных цистерн. Прин почувствовал дрожь в спине, повреждение цистерн исключит возможность погружения. В этом случае судьба лодки станет игрушкой в руках самого ничтожного патрульного судна.

Вероятность прорыва союзнической блокады в надводном положении, а значит и возвращение в Вильгельмсхафен, резко понизится, а то и просто станет равной нулю. Медленно, но все более уверенно, U-47 одерживала верх над разъяренным потоком.

— 250 оборотов!

Разрушенный остов отступил, оставшись позади. Прин не отводил от него глаз. Едва лишь корма лодки миновала зловещее препятствие, он прокричал:

— Оба дизеля — полный ход!

Раскачиваясь и кренясь в бурлящем потоке и водоворотах, лодка набирала скорость, вздымая облака брызг.

Двойной вопль, исторгнутый как один, глотками Эндрасса и фон Фарендорфа, был пресечен ревом Прина:

— Впереди мол! Лево руля!

— Циркуляция влево, — доложил Шмидт, быстро поворачивая штурвал. Две струйки пота скатились с висков по небритым щекам.

В дистанции менее 100 метров их курс пересек пирс, выступавший с островка Лэмб.

Сжав руками ограждение мостика, Прин прогремел:

— Так держать!

Корабль подчинился рулю, которому помогало встречное течение. Как только пирс был пройден, был взят курс на парусник, затопленный у берега Мейнленда.

— Право на борт! Держать 200 оборотов!

Вдалеке, слева по борту проскользнул блокшив, за которым они входили в Скапа-Флоу. U-47 вернулась в Кирк-Саунд, следуя против течения, направленного параллельно Мейнленду и Лэмбу. Наконец, миновали боковое заграждение.

— Уф! Вырвались из осиного гнезда! — шумно выдохнул фон Фарендорф.

Серия далеких взрывов заставила его повернуться. Над Скапа-Флоу продолжало сиять, переливаясь всеми огнями радуги, Полярное сияние. Лодка подошла к изгибу, образованному островом Мейнленд, в середине Кирк-Саунда.

— Курс зюйд-ост! — скомандовал Прин.

Прямо по курсу открывался Холм-Саунд, ведущий в открытое море. А над пробегавшими слева скалами Мейнленда и равниной за ними, по-прежнему царили темнота и безмолвие.

— Полный вперед!

Тон работы дизелей повысился. Всего две мили отделяли лодку от Роуз-Несс. Теперь течение теряло в силе с каждым оборотом винтов.

Проход Вест-Уэддел-Саунд, открывшийся по правому борту, был стремительно пройден. На мостике никто не обмолвился и словом. Напряженность спала, но, тем не менее, все хранили молчание. Образы жены и дочери промелькнули в сознании Прина. Выйдя из всего этого живым, он чувствовал себя счастливейшим человеком на свете.

Наконец из темноты выпрыгнул мыс Роуз-Несс, совсем рядом. Зыбь, идущая с моря, начала понемногу раскачивать лодку. К востоку небосвод был окрашен цветами от темно-синего до чернильно-черного.

Подсознательно Прин взял бинокль и некоторое время разглядывал затемненный маяк, затем опустил его на грудь и наклонился к переговорной трубе.

— Лодка вышла из Скапа-Флоу! Курс зюйд-ост — в базу! Ваше поведение, как я и ожидал, было достойным, и я горд, что командую экипажем храбрецов! Миссия завершена успешно. В так называемой неприступной базе Скапа-Флоу мы потопили линейный корабль и серьезно повредили другой. Сейчас мы в море, то есть в родной стихии, и с этого времени безопасность зависит лишь от нас самих. Отбой боевой тревоги!

В ЦП Шпар посмотрел на отсечные часы — 02.15. Он почувствовал, что усталость растет, и протер глаза. Через 1 час и 45 минут ему снова на вахту. Он выключил свет и поднялся, чтобы отправиться в койку. Проходя мимо Бёма, сидевшего у станции погружения-всплытия, он обратил внимание, как осунулось круглое, вечно улыбающееся лицо старшины команды трюмных.

— Ну что, Густав, мы вышли из этого целыми и невредимыми, — произнес он, ободряюще хлопнув его по плечу.

— Господи! Как утомительно сидеть, сложа руки! Эти три часа были самыми длинными в моей жизни, — ответил Бём, заставив себя улыбнуться.

— Не бери в голову, все мы в одной лодке. Я собираюсь слегка вздремнуть, и тебе советую сделать то же самое. Ничего лучшего, чтобы придти в себя, еще не придумали.

— Ты прав, Вили. Вернер скоро меня сменит. Пока!

Внезапно корабль качнуло резче обычного, к удивлению Шпара, чуть не потерявшего равновесие.

— Теперь ясно, что мы, наконец-то, в море, и это по мне, — напыщенно прокомментировал Бём.

Шпар направлялся в кают-компанию унтер-офицеров, когда фон Фарендорф, позволивший себе скатиться по трапу с мостика, с шумом приземлился на металлическую палубу.

— Приказ босса — по капле чего-нибудь горячего для доблестной команды! — прокричал он с широкой улыбкой на губах.

Шпар остановился смущенный.

— Впервые слышу такой приказ с тех пор, как я ступил на борт, — прорычал Бём.

— Лично я бы не отказался. А то глотка совсем пересохла, — ответил Вессельс с другого конца центрального поста.

Бём повернулся, чтобы что-то добавить, но фон Фарендорф уже исчез в направлении камбуза.

 

БЫК СКАПА-ФЛОУ

Фон Фарендорф с упоением вдыхал холодный ночной воздух. Никогда еще он так не наслаждался бескрайними просторами открытого моря. Все шло своим чередом. Мерный стук дизелей, удары волн о корпус и мерная качка подлодки на легкой зыби Северного моря, все это было близко и знакомо. Вахта вернулась к обычной рутине: каждый из четырех вахтенных отвечал за свой сектор в 90°. Видимость снова улучшилась. Над Скапа-Флоу все еще мерцало Полярное сияние. Время от времени издалека доносились глухие взрывы глубинных бомб. Он поймал себя на том, что думает о событиях минувшей ночи, буквально промелькнувших с 23.30. Больше всего поражало, что все приключение длилось каких-то 165 минут. Но эти минуты сделали U-47 самой знаменитой подлодкой Кригсмарине. Воображение рисовало прием в Вильгельмсхафене и рассказы, которые он поведает своим друзьям.

Незадолго до 04.00 Шпар, с трудом разлепляя глаза со сна, поднялся на мостик, чтобы заступить на вахту. Несмотря на глухой шерстяной свитер и толстое кашне, ему показалось довольно прохладно.

— Доброе утро, господа! Не замерзли? — поинтересовался он.

— Все в порядке, спасибо, — ответил фон Фарендорф, прикладывая правую руку ко лбу.

Шпар знал, что молодой офицер бессознательно допускал этот жест, только когда сильно уставал или хотел спать. Бегло окинув взглядом небо и море, штурман продолжал:

— Где мы? Какой курс? По-прежнему зюйд-ост?

— Так точно, зюйд-ост, ход 15 узлов. Минут десять назад взял высоты трех звезд. Находимся примерно посередине залива Мори-Ферт. Командир просил разбудить его в 05.45 перед погружением. И это — всё! Ни кораблей, ни самолетов не обнаружено, — доложил фон Фарендорф.

Для заступившей вахты блестяще организованная тренировка по отдыху личного состава закончилась слишком быстро. Вахтенные заняли свои места. Матрос поднял на мостик небольшой парящий кофейник и чашку, которые и вручил Шпару.

Движения фон Фарендорфа, спускавшегося по трапу в ЦП, были скованы и неуклюжи. Его члены отяжелели и одеревенели. И тут он понял, что едва стоит на ногах, и вопреки собственной традиции, не отправился на камбуз съесть бутерброд, а проследовал прямиком на свою койку. Влажная духота в отсеках забрала остаток сил. Он упал на сиденье в кают-компании, с удовольствием пробежал глазами по знакомым вещам, зеленой занавеске, за которой отдыхал Прин, и начал расшнуровывать ботинки. Он даже не лег, а скорее рухнул на койку…

Приближался рассвет. Небо на востоке побледнело, позволив образоваться линии горизонта. Прин еще не отдал приказа на погружение, собираясь как можно дольше следовать в надводном положении. Видимость была хорошей по всему горизонту, кроме направления на берег, скрытый частыми шквалами. Прин и Шпар частенько нацеливали бинокли туда, откуда неожиданно мог показаться корабль. Мнительность? Это оказалось лишь тенью среди множества ей подобных. А что там еще скрывается за пеленой шквала?

— Судно справа по корме! — взволнованно выкрикнул унтер-офицер Майер.

Не тратя времени на проверку точности доклада, Шпар нажал клаксон и бросился вниз по трапу вслед за вахтой, в то время как Прин, на мгновение задержавшись, пытался распознать нарушителя спокойствия.

Транспорт или военный корабль? Он так и не понял, бросившись, в свою очередь, в рубочный люк. Захлопнув его, он повис, держась за маховик кремальерного затвора. Упершись на подножку, он задраил люк и крикнул вниз:

— Держать перископную глубину!

Винты уже вращались электродвигателями.

— Открыть клапана вентиляции! Пятый номер, четвертый, третий, второй, средней группы! — отдавал приказания Вессельс, стоявший за контрольной панелью системы погружения-всплытия, расцвеченной сигнальными лампочками со словом «Погружение».

— Пятый, четвертый, третий, второй! — докладывали старший трюмный-машинист Хольцер и трюмный Соллиг почти одновременно, повторяя один за другим номера цистерн главного балласта, за которые отвечали. На панели загорались сигнальные лампочки, а в ЦП раздавался шум воды, поступавшей в цистерны. Лодка погружалась с небольшим дифферентом на нос.

— Первый! — крикнул Вессельс.

— Открыт клапан вентиляции первого номера! — доложил Бём.

Понемногу дифферент начал расти. Следовало быть осторожным, поскольку глубина места, похоже, не сильно превышала длину корабля.

— Открыты клапана вентиляции ЦГБ! Глубина 10 метров, 15 метров, — доложил командиру инженер-механик. И, наконец, возвысил голос: — Продуть быструю!

Сжатый воздух засвистел в трубопроводах, с шумом вытесняя воду.

— Быстрая продута, кингстон закрыт!

Хольцер и Соллиг быстро вращают маховики клапанов.

— Горизонтальные рули — десять градусов на всплытие!

Палуба медленно возвращается в горизонталь. Вессельс заканчивает стравливать воздух из цистерн.

— Закрыть клапана вентиляции ЦГБ!

Из боевой рубки, Прин командует:

— Оба мотора, малый вперед!

Вессельс докладывает глубину погружения:

— 19 метров, 18 метров…

Глубиномер останавливается на отметке 14 метров.

— Поднять перископ!

Доклад акустика:

— Шум винтов по пеленгу 315!

— Функ-обер-маат Бланк, заступил на вахту в 8 часов.

— Вижу цель. Это — дозорный корабль, и, похоже, нас обнаружили, — воскликнул Прин, припав к окулярам. — Опустить перископ! Курс 135! Оба, малый вперед. Нырять на 50 метров!

На самом малом ходу U-47 ложится на новый курс, чтобы сократить отражающую поверхность, на случай работы гидролокаторов дозорного корабля.

Пинг… пинг… пинг… пинг… — первые короткие посылки гидролокатора слышатся в отсеках более или менее отчетливо, а затем затихают.

Бланк в наушниках внимательно следил за маневрами патрульного корабля. Время от времени он слышал, как его винты замедлялись: враг также не дремал, пытаясь обнаружить добычу.

Контакт, потерянный на несколько мгновений, вскоре восстановлен. Посылки следуют все чаще.

— Интенсивность шума растет, пеленг 300° не меняется, — докладывает Бланк.

— Быть готовым к атаке глубинными бомбами! — говорит Прин совершенно спокойным голосом. — Курс 120.

Люди с тревогой прислушиваются, исподтишка обмениваясь взглядами и кривыми ухмылками.

— Приближается, — предупреждает Бланк.

Посылки «пинг… пинг…» теперь следуют непрерывно. Дистанция неуклонно сокращается.

В своей крошечной рубке Бланк напряженно вглядывается в показания приборов. Крупные капли пота скатываются со лба на брови, струясь вниз по щекам, но он даже не пытается их смахнуть.

— Пеленг постоянный, — констатирует он беспомощно, но это и так очевидно для каждого.

Прин, в свою очередь, не остается безучастным. Из рубки он приказывает отключить вспомогательные механизмы и руководит маневрами по уклонению. Приказания отдаются тихим голосом, словно враг может их подслушать. Однако все усилия кажутся бесполезными. Постоянство и уверенность, с которой дозорный корабль преследует лодку, действуют деморализующе.

Врр, врр, врр, врр, врр, врр, врр, врр, врр, врр, врр, врр, врр, врр, врр, врр…

Сердитое хлюпанье винтов пронизывает прочный корпус и словно пульсирует в их мозгах.

— Злополучная пташка цепко схватила нас своими коготками, — бормочет Эндрасс, подняв глаза, словно надеясь увидеть лопасти вражеского корабля.

— Была у меня идея послать ему навстречу торпеду, но между нами слишком мало воды, — говорит Прин. — Он был начеку, наш след был чересчур заметен, и у нас не было никаких шансов его поразить. — Если бы он подкараулил нас на поверхности, все могло бы кончиться для нас весьма печально…

Внезапно разбуженный фон Фарендорф примчался в боевую рубку.

— Сбросил первую! — прокричал Бланк.

Электродвигатели мурлыкали так тихо, что их почти не было слышно.

Странная и гнетущая тишина распространилась по кораблю.

— Еще три! — мрачно добавил Бланк.

Он выключил свой прибор и принялся отсчитывать секунды, постукивая по колену указательным пальцем правой руки.

Бабах!

Шум был ужасающим. Взрыв нанес по корпусу мощный удар, словно протаранив его.

Бах! Бах! Бах!

Три новых взрыва прозвучали как иерихонские трубы Страшного суда. Лодка содрогнулась всем корпусом. Эндрасс уцепился за подъемный трос перископа, а фон Фарендорф, потеряв равновесие, рухнул на колени. Освещение вышло из строя, включили аварийное. В ЦП стальные листы палубного настила подпрыгнули и снова упали, оглушительно грохнув. Бём, обхватив большой вентиль, который вдруг начал вибрировать, изобразил гримасу, словно металл был под напряжением. Стрелки глубиномеров выпали через разбитые стекла и повисли на амортизаторах. Звук бьющегося стекла доносился изо всех отсеков. Воздух наполнился пылью и частицами краски. Палуба покрылась разнообразными обломками и мусором.

Прин и Эндрасс посмотрели друг на друга с испугом. Враг действовал безукоризненно. Первые взрывы глубинных бомб потрясли подлодку, но U-47, выдержала их достойно. Доклад из отсеков об отсутствии серьезных повреждений, прошедший по переговорной трубе успокоил офицеров.

Шипение воды, всклокоченной разрывами, прекратилось. Тишина, зловещая тишина, вновь охватила подлодку. Голос Бланка прозвучал на удивление громко:

— Интенсивность шума винтов по пеленгу 90° падает. Цель снижает ход.

— Пытаются проверить результаты первой попытки, — заметил Эндрасс.

— Моторам, самый малый вперед! Руль лево на борт! — резко выкрикнул Прин.

— Цель впереди слева и, похоже, возвращается, — заметил фон Фарендорф.

Прин возразил:

— Враг слушает, это — не время для дискуссий!

С озабоченным видом он силился найти способ выхода из создавшегося тупика. И по ходу дела обратился к офицерам, чтобы объяснить свой план:

— Попытаемся ввести его в заблуждение. Обнаружив нас, он приготовится к атаке. Тогда, вместо того, чтобы уклоняться галсами, мы пойдем навстречу, проскочив под ним контркурсом на полном ходу. В этот момент поддерживать акустический контакт ему скорей всего не позволит собственный шум.

— Он снова начинает! — доложил Бланк.

Пинг… пинг… пинг… пинг…

Звуковые волны, напоминавшие стук стального шарика, били по корпусу, становясь все тише, пока совсем не исчезли.

— Корабль уходит по пеленгу 80…

Забрезжила надежда, что британский корабль потерял контакт. Однако передышка была короткой.

— Он возвращается! — предупредил Бланк несколько мгновений спустя.

Пинг… пинг… пинг… пинг… — шум, уже подобный ударам молота, вновь зазвучал с неистовой силой.

Бланк быстро обследовал другие сектора и нахмурился. Он ясно различал шумы винтов в прямо противоположном направлении, причем сектор был весьма широким. Развернувшись к переговорной трубе, он поспешно доложил:

— Шумы винтов в секторе 275° — 305°, там четыре или пять кораблей.

— Проклятье! Нас взяли в тиски! — выругался Прин, скрежетнув зубами. — Этот парень, должно быть, призвал на помощь соединение противолодочных сил, работающее в этих водах. И громко добавил: — У них есть шанс проявить характер!

— Первая цель проходит на малой дистанции!

— Как пеленг?

— Постоянный!

Атакующий корабль приближался со скоростью 20 узлов.

— Свинья! Несется прямо на нас, как будто видит, — бросил фон Фарендорф, сжимая поручни трапа в боевой рубке.

Лодка продолжала идти на малой скорости, и Вессельс испытывал некоторые трудности, удерживая ее на глубине.

«Это он прямо по курсу! Теперь самое время!» — подумал Прин.

— Полный вперед. Покажите, на что способны!

Электромоторы загудели с нарастающим гулом. Обшивка и переборки задрожали. U-47 понеслась навстречу врагу. Интенсивность ультразвуковых посылок и шума винтов поначалу возрастали, а потом начали резко уменьшаться. Несколько капелек пота выступило на висках Прина.

— Не держитесь за предметы, жестко закрепленные на корпусе, — посоветовал Вессельс находившимся в ЦП.

Бух! Бух! Бух! Бух! Бух! Бух! Бух! Разрывы глубинных бомб сливались в непрерывный шум, заставляя лодку подскакивать, но на сей раз взрывы гремели вдалеке.

Из маленькой рубки акустиков раздался крик боли функ-обер-маата, сбросившего наушники. Из-за скорости, он не услышал сброса глубинных бомб и не успел выключить станцию. Оглушенный шумом, он тер уши, исторгая поток проклятий.

— Жутко больно слушать взрываемый океан, — посетовал он радисту Штайнхагену, склонившемуся у входа в пост. Он снова надел наушники и вернулся на вахту с лицом, искаженным гримасой боли.

— Шум винтов по пеленгу 280° уменьшается. Он сливается с шумами вновь прибывших. Прослушиваю редкие посылки, — доложил он хриплым голосом.

— Самый малый вперед! — скомандовал Прин.

— Британец был явно удивлен маневром; вы сработали как бык, — насмешливо заметил Эндрасс, сохраняя некоторую бледность.

Из кормового отсека, который оказался самым уязвимым в ходе последней атаки глубинными бомбами, по переговорной трубе первым прозвучал доклад Херрманна об отсутствии замечаний.

Аварийное освещение позволяло работать с механизмами, устройство которых все знали с закрытыми глазами до последней детали. Но в 50 метрах от поверхности, беспокойство усиливается с темнотой. Люди работали как роботы, особо не размышляя, используя навыки, отработанные до автоматизма в ходе бесчисленных тренировок, организованных командиром. Электрики аварийной партии в промежутке между атаками устранили повреждение основной системы освещения, и теперь заменяли разбитые лампы. С возвращением света воспрял и боевой дух.

Группа противолодочных кораблей не спешила повторять атаку. Надежда продолжала расти до того момента, пока Бланк не доложил нетвердым голосом: — «Шум винтов в секторе 40–0–180 градусов!»

Прин со своими офицерами понял, что, к сожалению, они приняли желаемое за действительное. Преследователи, очевидно управляемые все тем же дозорным кораблем, окружали их. И Бланк вскоре подтвердил их опасения: — Шум винтов по всему горизонту!

Непрерывный шелест ультразвуковых посылок по корпусу не оставлял никаких сомнений.

Один из охотников помчался на лодку, сбросив серию глубинных бомб. Те взорвались достаточно далеко, не причинив крупных повреждений, за исключением нескольких разбитых светильников. Прин не преминул использовать свой шанс. Лодка, осмотревшись, бросилась в образовавшийся промежуток. Однако ее вольный бег длился не долго. Две пары сердитых винтов блокировали путь, загнав лодку обратно в адский круг.

U-47 маневрировала, меняя курс, описала полную циркуляцию вправо, безуспешно пытаясь оторваться от преследователей. Как правило, один из них всегда оказывался на ее пути.

— Приготовиться к атаке глубинных бомб!

Кошмарные взрывы, светильники, вышедшие из строя, аварийные партии, нервам пришлось пережить тяжелое испытание.

Для экономии электричества перешли на управление механизмами вручную, в частности, горизонтальные рули управлялись огромными маховиками. Последнее требовало физического напряжения, и конца этому не было видно!

По корме прокатилась серия взрывов глубинных бомб, уже совсем рядом, но на несколько большей глубине, чем шла подлодка. Грохот стоял оглушительный.

Мощные водовороты выталкивали корабль на поверхность. Освещение снова вышло из строя. Подрагивающий корпус сжимался и расширялся. Электрик подсоединил питание к резервной системе. В ЦП Вессельс последовательно давал указания по восстановлению дифферентовки и возвращению лодки на заданную глубину — 50 метров. В дизельном отсеке лопнул трубопровод. Унтер-офицеры трюмные машинисты Шмаленбах и Шольц незамедлительно принялись его заделывать. Маховик клапана, сорвавшись со штока, упал на палубу и с грохотом скакал по ней. Электрики снова принялись заменять поврежденные светильники в тяжелой атмосфере, переполненной пылью и аэрозолями. Внезапно, один из электродвигателей остановился. Пораженный Прин схватил трубку телефона:

— Моторный отсек, доложите о повреждениях! — приказал он усталым голосом.

— Возможно, повреждена правая линия вала. Были вынуждены остановить двигатель. Пытаемся выяснить причину и степень повреждения, — доложил старшина команды электриков Рёмер.

— Ложиться на грунт!

С исключительным хладнокровием Вессельс наконец-то завершил дифферентовку и восстановил заданную глубину. Услышав приказ Прина, инженер-механик приступил к исполнению новой вводной. Корпус коснулся песка, и U-47 обосновалась на киле, на глубине 70 метров. Когда был застопорен левый мотор, и тишина, как знамение смерти, окутала корабль, Вессельс спешно приступил к осмотру правой линии вала.

Прин спустился в ЦП из боевой рубки, задраив нижний люк. Все кто не был обут в подводные шлепанцы с мягкой подошвой и чьи ботинки не были обернуты ветошью, перемещались на цыпочках. Склонившись над вышедшим из строя гирокомпасом, Шпар тщательно осматривал схему. Прибор не выглядел поврежденным. Это уже можно было назвать везением. Со своими десятью тысячами оборотов в минуту он мог пойти вразнос, поранив кого-нибудь или повредив окружающие механизмы. Надо было срочно вводить его в строй. Однако на регулировку требовалось как минимум шесть часов. Правильная работа гирокомпаса была особенно важна, потому что по дороге в базу лодке предстояло идти по рекомендованным фарватерам и форсировать минные заграждения. Ошибка в навигации могла закончиться катастрофой. Из глубокого раздумья Шпара вывел сдавленный голос Бланка.

— Эхо гидролокаторов по всему горизонту. Шум винтов по пеленгу 170 увеличивается!

Прр — прр — прр!

Мурлыканье, доносившееся извне, прослушивалось во всех отсеках, и все мысленно приготовились к предстоящим ударам и толчкам. Шум усиливался, оставался без изменений, затем стал слабеть, но ничего не происходило. Охотник ушел, даже не сбросив глубинных бомб.

Ситуация стала драматической. Прин почувствовал на себе взгляды всех находившихся в ЦП. Надо было делать хорошую мину, поскольку каждый жест или выражение могли быть превратно истолкованы. Он поправил фуражку, взяв за козырек большим и указательным пальцами, а затем почесал затылок с беспечным выражением на лице. Самым важным на этот момент было выяснить серьезность повреждения правой линии вала. Неслышно ступая, он отправился в моторный отсек. Если повреждения были внешними, дейдвуд или исковерканный кронштейн, возвращение могло стать весьма проблематичным.

В окружении старшины команды Штрунка и старшин Шнорера, Беме и Люддеке, инженер-механик на корточках лично обследовал линию вала на входе в дейдвуд. Четверо механиков расступились, пропуская командира. Вессельс повернул лицо, оказавшееся на уровне кончиков брюк Прина, и поднял голову.

— Все не так уж плохо. Думаю, что мы выкрутимся, командир, — заключил он с легкой улыбкой.

Прин хранил молчание. Он отметил усталость на лице и темные круги под глазами Вессельса.

— К счастью, с самой линией вала ничего не произошло. Просто сместились болты крепления кормовой муфты, — добавил инженер-механик.

Он прекратил говорить, поскольку по корпусу снова застучали британские ультразвуковые посылки, словно кто-то метал в жестянку горох. Вслед за ними послышался шлепающий шум винтов. Пинг… пинг… пинг… Прр, прр, прр…

Вессельс энергично вылез из трюма. Неподвижно и тихо, эти шестеро людей ожидали взрывов глубинных бомб, ухватившись, за что попало.

Бух… Бух… Бух… Бух… Корпус подскакивал на песке, но взрывы раздавались на значительном расстоянии, что весьма ослабляло удары.

Как только вновь воцарилось спокойствие, Вессельс продолжил свои объяснения.

— Придется вынуть поврежденные крепления и заменить их, — сказал он, оглядывая сверху линию вала.

— Сколько это займет? — встревожено поинтересовался Прин.

На несколько мгновений инженер-механик задумался, беседуя сам с собой вполголоса:

— Надо посмотреть! Я должен срубить и отдать четырнадцать болтов, затем вынуть старые и заменить их новыми. Гут! Если все пойдет нормально, надеюсь закончить к 19.00.

Командир слушал его с озабоченным лицом.

— Постарайтесь, Вессельс, — призвал он.

— Вы же понимаете, что придется делить компанию с нашими неуклюжими ангелами-хранителями, а с наступлением сумерек уйти по-английски.

Механики хихикнули, оценив игру слов.

Прин продолжал:

— А потом мы всплывем и поучаствуем в гонках во имя жизни!

— Можете это повторить, — добавил Вессельс, с невозмутимым выражением.

— А до тех пор, будем притворяться мертвыми.

Успокоенный Прин шутил, чтобы ободрить механиков.

— Верните мне лошадиные силы, и я сделаю все, чтобы вытащить нас из этой западни, — завершил он, по обыкновению, поджав губы.

— Можете рассчитывать на меня, герр капитан-лейтенант, мы сделаем все возможное.

Возвращаясь в ЦП, командир переступил через комингс двери, на входе в кают-компанию унтер-офицеров.

— Все в порядке? — прошептал он, походя, добавив несколько успокаивающих слов людям, лежавшим справа и слева на их койках для экономии кислорода.

Для экономии энергии Вальцу предложили ограничиться холодными бутербродами. Невзирая на обстоятельства, пища была съедена с неплохим аппетитом. Собственно говоря, боевой дух оставался на высоте. Люди страдали не столько от необходимости выносить шумы посылок, винтов и грохот разрывов глубинных бомб, сколько от вынужденного безделья. Время от времени, между очередными атаками, кто-то из охотников проходил поблизости, не сбрасывая бомб, будто бы просто обозначая присутствие. Этот прием был дополнительным испытанием нервов.

День подходил к концу. Влажная духота становилась невыносимой. В моторном отсеке механики, обливаясь потом, работали на липком железе палубного настила.

Шпар вышел из ЦП и обосновался за маленьким столом в офицерской кают-компании. Через несколько минут ему предстояло сменить на вахте фон Фарендорфа.

Пинг… пинг… пинг… Прр, прр, прр…

И снова штурман, давно переставший их считать, даже не отреагировал.

Бух… Бух… Бух… Бух…

Взрывы яростно сотрясали подлодку. Сорванный с места, за которое тщетно пытался уцепиться, Шпар подскочил на несколько сантиметров. Рядом лопнула лампа.

— О боже! Неужели они никогда не израсходуют свой боезапас? — чертыхнулся Эндрасс со своей койки.

В ЦП фон Фарендорф, держась правой рукой за поручень трапа, ведущего в боевую рубку, грустно взирал на лишившиеся стекол глубиномеры и другие точные приборы, только что выведенные из строя.

— Проклятие! Чего они ждут? Почему они не покончат с нами, объединив усилия? — шептал старший матрос Мантик на ухо Диттмеру, пришедшему ему на смену.

— Может быть, пытаются заставить нас всплыть и сдаться, — предположил тот, когда Шпар вернулся в ЦП для заступления на очередную вахту 16.00–20.00.

С холодной пищей покончили мгновенно. Прин лежал на своей койке, когда услышал, что акустик доложил, что шумы винтов уходят к норд-весту. То, на что он надеялся, наконец-то, случилось. Он спрыгнул с койки, быстро откинул зеленую занавеску, и вышел. Функ-обер-ефрейтор Хебештрайт повернул голову и снял наушники.

— Осталась одна цель по левому борту, герр капитан-лейтенант. Идет малым ходом… Других не слышно, — произнес он низким голосом.

— Гут! Тщательно обследуйте горизонт, скоро всплываем, — распорядился Прин, уходя.

Не останавливаясь в ЦП, он перешел в моторный отсек. На входе увидел старшин Шпорера и Люддеке, стоявших на коленях и закручивающих болты на фланце муфты. Вессельс стоя контролировал их работу.

— Будет готово через десять минут, командир, — сказал он, глядя на отсечные часы, которые показывали 18.55.

— Чудесное зрелище! Вы провели огромную работу — и это самое меньшее, что можно сказать. Уже второй раз вы спасаете нашу шкуру, — произнес Прин с улыбкой. Он сделал паузу, а затем обратился к Вессельсу.

— Двинемся сразу, как закончите. Наверху остался только один охотник. Мы должны воспользоваться этим шансом и смыться, прежде чем вернутся другие со свежим запасом глубинных бомб.

— Будем готовы через пятнадцать минут, командир!

— Я в Центральном.

— Зер гут, командир! Между прочим, гирокомпас уже в строю. Осталось отрегулировать.

— Слышал, как капитан нас хвалил? — шепнул он Шпореру.

— Конечно, и надеюсь, что те, что наверху, перестанут задаваться. Я сыт по горло их заявлениями, что от механиков почти никакой пользы, — отрезал Шпорер.

— Именно это я имел в виду. Только благодаря нам корабль может завершить миссию. И, если он вернется домой невредимым, то снова лишь благодаря нам.

— Однако это не помешает им сорвать все почести, красивые речи и жить долго и счастливо.

— Давайте-ка продолжать. Не стоит терять время. Сейчас не лучший момент для дискуссий, — вмешался инженер-механик.

Прин пригласил Эндрасса, фон Фарендорфа и Шпара в ЦП, чтобы довести до них свой план.

— Если мы начнем движение под моторами, то рискуем быть обнаруженными в момент их пуска шумопеленгаторами врага, который не дремлет, — начал он.

— Тем более, если дадим приличный ход, чтобы оторваться от грунта, — согласился второй помощник.

— Мы пойдем другим путем, — продолжал Прин.

— Бланк тщательно обследует горизонт шумопеленгатором, чтобы гарантировать, что поблизости нет ни одного корабля. И как только он доложит о том, что охотник удаляется, мы всплывём на поверхность, медленно продувая среднюю группу ЦГБ, до тех пор, пока палуба не достигнет уровня моря. Над водой будет возвышаться только рубка. И потом мы скроемся в ночи, уменьшив силуэт до минимума.

В ЦП появился Вессельс. Прин подозвал его, чтобы кратко повторить разработанный им план. Инженер-механик одобрительно кивнул и занял свое место у станции погружения-всплытия.

— По местам! — скомандовал Прин приглушенным тоном.

Рядом, в своей крошечной рубке Хебештрайт в наушниках следил за передвижениями преследователя и тщательно прослушивал горизонт.

Люди со все еще напряженными лицами стояли перед маховиками, вентилями и рычагами в ожидании приказаний. Прин, скрестив руки, Эндрасс, опершись спиной на трап, ведущий в боевую рубку, и фон Фарендорф, ухватившись за стойку, — все ожидали доклада акустика. Шпар у своего прокладочного столика, в свою очередь, разглядывал утомленные лица, покрытые семидневной щетиной, и подсознательно приложил ладонь к собственной небритой щеке.

В бедной кислородом атмосфере дыхание сопровождалось свистом. Корабль находился в подводном положении уже двенадцать часов, и масса кислорода была израсходована в ходе напряженной работы над правой линией вала и ремонта различных механизмов.

Вдобавок в лодке было избыточное давление. Когда она лежала на грунте, инженер-механик принял некоторое количество воды в уравнительные цистерны, чтобы добавить кораблю устойчивости на песчаном грунте, и эти цистерны были провентилированы в отсеки. Избыточное давление не могло было снято из-за постоянного присутствия «охотников», исключавшего пуск компрессоров, сопровождавшегося значительным шумом.

Мертвая тишина воцарилась в отсеках. Корпус покоился на песке, а в надстройке бурлили водовороты. Томительное ожидание становилось невыносимым.

— Цель по пеленгу 40°, уходит на малой скорости. В остальном, горизонт чист! — наконец-то доложил Хебештрайт.

— Всплывать на поверхность! — скомандовал Прин, не двигаясь.

Вессельс повернулся к Бёму:

— Медленно продувать уравнительные, чтобы воздух не свистел в трубопроводах.

Механик понимал, что лодку надо облегчить на несколько тонн, чтобы уравновесить эффект присасывания грунтом, и в то же время учесть, сколько воды нужно откачать, чтобы избежать резкого всплытия.

— Продувать среднюю группу, медленно!

Корпус слегка вздрогнул. Лодка плавно пошла на всплытие с небольшим дифферентом на нос, что было почти сразу устранено. Глаза Вессельса не отрывались от глубиномера. Несмотря на разбитое стекло, тот работал, и инженер-механик вздохнул с облегчением.

… 60 метров… 55 метров… 50 метров…

Офицеры напряженно ожидали докладов акустика, но Бланк молчал. Это было хорошим признаком. Секунды бежали с медлительностью, приводящей в уныние. Успех попытки зависел, в значительной мере, и особенно на первом этапе действий, от того, обнаружат ли их на всплытии.

… 40 метров… 35 метров… 30 метров…

Лодка уверенно всплывала без замечаний. Прин в сопровождении двух офицеров поднялся в боевую рубку. Приглушенный голос Хебештрайта вклинился в унылое перечисление цифр, которые Вессельс продолжал выкрикивать одну за другой.

— Цель по-прежнему уходит. Шум винтов по пеленгу 10° едва прослушивается.

Корабль стало плавно покачивать. Приближалась поверхность.

— Главные электродвигатели, малый вперед! — скомандовал Прин.

Двигатели немедленно заработали, вернув лодке устойчивость.

— Курс 190! Поднять перископ, — продолжал он. И не успев закончить, вдруг вспомнил, что гирокомпас все еще не в строю.

Длинная блестящая стальная труба пронзила волну с мурлыкающим шумом. Он схватил ручки перископа, опустил их, и припал к резине окуляра. Поначалу ничего кроме темноты вод не было видно, но потом обстановка прояснилась. Небо было усыпано звездами, а видимость оказалась хорошей. Тем не менее, преследователя он так и не увидел. Обнадеженный, командир уже собирался прекратить свои наблюдения, когда голос Хебештрайта заставил его подскочить.

— Цель возвращается. Шумы винтов прослушиваются отчетливо. Интенсивность растет!

Прин повернул перископ, но смог увидеть только небо и море. Он выпрямился и сложил рукоятки.

— Опустить перископ! Моторы, средний вперед!

И выключил свет в рубке.

Инженер-механик выкрикнул ряд распоряжений, чтобы освободить среднюю группу от небольшого количества воды, продувая ее порциями сжатого воздуха, чтобы некоторое время спустя, доложить:

— Люк на поверхности. Пока не открывайте. Сравниваю давление!

Прин надел свою старую кожаную куртку. Стоя на трапе с биноклем на шее, он ждал, держа правую руку на маховике кремальеры. Под ним стояли: Эндрасс, фон Фарендорф и Шпар в готовности выскочить на мостик после него.

В переговорной трубе, ведущей на мостик, засвистел воздух. Вессельс открывал клапаны постепенно, чтобы не испытывать перепонки экипажа. Шум затих.

— Давление упало до 5 миллиметров. Можно отдраивать, — предупредил механик.

Прин уже отдраивал люк. Он толкнул его вверх и выскочил на мостик. Свежий ветер приятно ударил в лицо. Несколько маленьких облачков застыли на ясном небе. Несмотря на темноту ночи, потребовалось немного времени, чтобы определить местонахождение охотника. Корабль шел на малой скорости и просматривался на курсовом 120 левого борта. Он оценил дистанцию минимум в две мили.

— Право руля! — приказал он.

Было очевидно, что враг их не видит.

— Так держать!

Их курсы теперь располагались почти параллельно. Прин наблюдал охотника в бинокль. По-прежнему, никакой реакции.

— Подождем, пока он не начнет движение, прежде чем пустить дизель, — сказал он Эндрассу.

U-47 медленно и тихо уходила от врага, не оставляя следа. Теперь ее курс вел к берегу, где сохранялась плохая видимость. Этим вечером взаимные позиции противников были прямо противоположны тем, что они занимали на рассвете. На этой дистанции низкосидящая лодка была почти невидима на фоне берега, остававшегося чернее ночи. Охотник, со своей стороны, достаточно ясно просматривался на фоне звездного неба, раскинувшегося над открытым морем.

Прин склонился к переговорной трубе.

— Можете увеличить ход моторами?

— Да, но не надолго, — ответил Вессельс в нос.

— Четверть часа продержимся?

— Да! Но не больше, иначе не сможем погрузиться по тревоге.

— Немного осталось ждать, когда он повернется назад, — бормотал Эндрасс.

Прин направил бинокль на «охотника».

— Право 15 по компасу, — приказал он, пытаясь сделать лодку еще менее заметной.

— Вот он! Цель меняет курс, — воскликнул Эндрасс.

В окуляры бинокля было видно, как тень «охотника» становилась все тоньше, затем растянулась на всю длину. И снова уменьшилась, когда корабль завершил маневр. Образ стал расплывчатым из-за дистанции, и визуальный контакт стало трудно поддерживать. Десять минут спустя мерцающую тень окончательно поглотила ночь.

— Надеюсь, мы потеряли ее окончательно, — заключил Прин, опуская бинокль.

— Завтра они наверняка объявят об уничтожении германской подлодки, — заметил Эндрасс насмешливо.

— Дизели, товсь! По готовности оба дизеля, средний ход на винт-зарядку! — скомандовал Прин.

Один за другим, оба дизеля запустились с четверти оборота, пульсируя в обычном режиме. Два небольших толчка, и корабль устремился в ночь. Попутный ветер срывал пену с форштевня, и гнал облако из брызг газовыхлопа над рубкой.

Прин повернулся, оглядев кильватерный след. Оба дизеля работали нормально, претензий к линии вала не было. Некоторое время он рассматривал шотландское побережье, открывавшееся время от времени. Мыс Киннардс-Хед был узнаваем по белой башне маяка, возвышавшейся на 23 метра. Пришло время менять курс.

— Возвращаться на прежний курс, 25 градусов влево по компасу!

В 20.00 вахта Эндрасса, сменив Шпара, занялась привычным делом. Прин оставался на мостике.

Незадолго до 21.00 он инструктировал своего старпома:

— Судоходство обычно концентрируется на прибрежных маршрутах. Мы будем следовать ими, чтобы иметь больше шансов повстречать транспорт на своем пути. А также избежим встречи с U-20, действующей в открытом море. В 21.00 я собираюсь послушать новости. Если услышу что-нибудь о нас, дам знать по корабельной трансляции.

Прин спустился в ЦП, снял бинокль, кожаную куртку и направился в радиорубку. Функ-обер-маат Бланк находился на посту.

— Настройтесь на волну Би-Би-Си, мне нужны новости.

Звучание музыки сменила сводка новостей.

«Говорит национальная служба Би-Би-Си. Повторяем сводку новостей, переданную этим утром: Секретарь Адмиралтейства с сожалением объявляет, что корабль его величества „Ройал Оук“ был потоплен, предположительно в результате действий германской подводной лодки. Пятнадцать оставшихся в живых были высажены…»

— А теперь настройтесь на немецкую станцию, — отрезал Прин.

Бланк коснулся ручки настройки, и знакомый голос немецкого диктора зазвучал из громкоговорителя, с середины предложения:

«…по радио, британское Адмиралтейство с сожалением объявляет о потере линейного корабля „Ройал Оук“. Британцы уверены, что, как и предполагалось, линкор был потоплен подводной лодкой. Не сообщается никаких деталей о времени или месте потери. В Польше наступление…»

— Выключай! — сказал Прин.

Через переговорную трубу он передал на мостик:

— Привет, Эндрасс, мы потопили «Ройал Оук»!

— Поздравляю! В активе U-47 появился линейный корабль водоизмещением 30 000 тонн. Продвижение по службе и Рыцарский Крест обеспечены!

Отсмеявшись, Прин ответил:

— Я не прошу о личном признании. Это заслуга всего экипажа.

— А что-нибудь сказали о поврежденном линкоре? — спросил Эндрасс, чтобы сменить тему.

— Ничего. Только упомянули о пятнадцати спасенных с «Ройал Оук», и — все.

Помолчав, он добавил:

— Кстати, я не собираюсь возвращаться на мостик. Надо немного отдохнуть. Передайте по вахте приказание — разбудить меня в 05.30 перед погружением.

— Яволь, мой капитан.

— Приятной вахты, Эндрасс, и пока!

Прин хлопнул по плечу Бланка и сказал:

— Ну, мне кажется, мы не подкачали, не так ли? Завтра за это выпьем.

Он повернулся и приподнял зеленую занавеску своей каюты. Швырнул фуражку на койку и избавился от кожаной куртки, водрузив ее на крюк. Затем сел за маленький столик, взял лист бумаги и написал проект донесения коммодору Дёницу:

«Unternehmung planmässig durchgefahrt. ROYAL OAK versenkt. REPULSE bes-chädigt. Erbitte Einlaufweg am 16.10 abends, da andere Unterlagen nicht mehr. Bord U-47». [24]

Из своей маленькой рубки Бланк увидел, как командирская рука отодвинула занавеску. Прин вышел и передал ему листок с текстом донесения:

— Передать по радио в Главный штаб, немедленно!

Занавеска вновь упала. Бланк прочитал текст и начал отправку донесения.

Эндрасс приказал увеличить ход. Узкий форштевень лодки, шедшей со скоростью 15 узлов, поднимал две пенящихся волны выше надстройки. В корме молочный кильватерный след терялся в ночи. Этот след мог запросто привлечь внимание дозорных кораблей Береговой охраны. Наблюдение за воздушной обстановкой было затруднено хрюканьем воздуходувки, дополнявшей рев шестицилиндровых дизелей фирмы M.A.N. Но вахта осматривала и море, и небо с неослабевающим вниманием. Эти воды были особенно опасны из-за близости военно-морской базы Розайт. Большое количество патрульных кораблей на входе в залив Фёрт-оф-Форт было вызвано резонным желанием воспрепятствовать проникновению туда немецких подлодок. Проявив благоразумие, Эндрасс решил идти более длинным путем, но мористее.

В полночь фон Фарендорф сменил старпома. Пошел дождь. Качка была несущественной, но палуба была покрыта пеной. Ветер с ост-норд-оста достигал силы 3–4 балла. Ночь была холодной. Монотонность вахты ничто не нарушало, а в 04.00 на мостике появился Шпар, чтобы принять вахту. Он нашел второго помощника слегка освеженным ледяными брызгами.

Прин поднялся на мостик в 05.45. Штурман определил место на 06.00 с координатами: широта — 56°20′ сев., долгота — 0°40′ зап. И сразу после этого Прин дал приказ погружаться. Шпар нажал клаксон, и маневр был выполнен в штатном режиме.

Лодка легла на грунт на глубине 72 метра.

Засунув руки в карманы брюк, Эндрасс посмотрел на отсечные часы и с раздражением подумал о двух утомительных часах, которые ему предстоит провести в ЦП. Облокотившись спиной на трап, ведущий в боевую рубку, он рассеянно вслушивался в знакомые шумы: скрежет корпуса о песчаный грунт и легкий скрип, доносившийся, бог знает откуда. Бланк на вахте в наушниках осторожно покашливал. Кап!.. Крупная капля конденсата упала к его ногам. Внезапно глухой взрыв коснулся обшивки корпуса, проникнув в отсеки. Бланк выругался в своей рубчонке. Эндрасс быстро поднял голову.

— Глубинная бомба, — прошептал он.

Он подошел к рубке акустиков и встал в дверях. Его взгляд вопрошал старшину — что бы это значило?

— Я не слышал никакого шума винтов. В любом случае, взрыв произошел на значительном удалении, но с этими усилителями это все равно, жутко болезненно для барабанных перепонок, — пожаловался Бланк.

— Забавно, всего один взрыв вместо обычной серии, — заметил Эндрасс.

Прин вышел из каюты и подошел к рубке.

— Это вряд ли касается нас. Возможно, они преследуют U-20. Если мы не будем сильно шуметь, мы вряд ли сильно рискуем. И уже обращаясь к старпому, добавил:

— Доведите приказание — носить шлепанцы и громко не разговаривать!

— Есть, командир! — ответил Эндрасс.

Бум-м!

Новый взрыв, не сильнее предыдущего, заставил его повернуться. Он услышал, как акустик кладет наушники на маленький столик и докладывает:

— Трудно сказать наверняка, откуда идут взрывы, потому что они возникают неожиданно, и я не слышу никакого шума, к которому можно привязаться.

Взрывы продолжались с нерегулярными интервалами. Они никого особо не волновали, и обед прошел весьма оживленно. У Прина не хватило духу помешать людям обменяться впечатлениями. Оживленное перешептание имело место в кают-компании и офицеров, и унтер-офицеров, и даже в «палате лордов».

Главной темой обсуждения в офицерской кают-компании стала информация, переданная по радио.

— Я предполагал, что британцы будут помалкивать о повреждении второго линкора, — сказал Эндрасс.

— Это будет означать отрицание очевидного. Я видел это своими собственными глазами, и можно с уверенностью сказать, что наш самолет-разведчик сфотографирует его, если уже не сделал это, — заявил фон Фарендорф.

— Полагаю, что линкор вполне мог срочно сняться и уйти, чтобы не дожидаться воздушной разведки. Торпеда взорвалась в носовой части, возможно, вызвав лишь небольшие повреждения, — сказал Прин.

— Да, именно так бы я и поступил, если бы был британцем, — одобрил Вессельс.

— А вы действительно уверены, что торпеда попала в нос? — возразил второй помощник. — Британские линкоры помимо бака имеют и кватердек, открытый и свободный. Лично мне кажется, что мы попали в корму.

— Нет никакой разницы. Торпеда не обязательно вызывает повреждения жизненно важных частей. Возможно, корабль находился под парами, заделал пробоину, откачал воду и ушел еще ночью, — поддержал его Эндрасс.

Прин и Вессельс удивленно посмотрели на оппонентов, но фон Фарендорф не отступал.

— Ну да! Это действительно разные вещи. С пробоиной в носу, изолированной водонепроницаемыми переборками, корабль мог сам уйти на судоремонтную верфь, я вам это гарантирую. Напротив, с поврежденной кормой, все, на что он был способен — укрыться в базе ВМС в Линессе под прикрытием зенитных батарей. Я сам все прекрасно наблюдал. И ясно видел, как ее корпус ушел под воду выше ватерлинии. Поврежденный нос не вызвал бы такого глубоко проседания.

— Если мы поразили его кормовую часть, есть вероятность, что повреждены линии вала, — заметил Вессельс.

— По-моему, господа, продолжение дебатов — пустая трата времени, — возразил Прин. — Давайте согласимся в главном: один линкор был потоплен, другой — поврежден. И этот результат достоин того, чтобы его отметили.

Он вызвал кока.

— Вальц, коньяк для всех, будем чествовать U-47 и ее доблестный экипаж!

— Слушаюсь, герр капитан-лейтенант! Приказ будет выполнен немедленно, — ответил Вальц низким голосом, вытянувшись и бесшумно сдвинув пятки, как по стойке смирно. Он четко повернулся кругом, напоминая букву «I» и растворился на камбузе.

Вальц начал раздачу коньяка с кормы. Когда он достиг, «палаты лордов», старший матрос Хэнзель, как очевидец, в очередной раз описывал операцию. Кок оглядел матросов, набившихся в пространство вокруг маленького стола.

— Не угодно ли Вашим светлостям коньяку? — спросил он подобострастно.

Хэнзель прервал свой рассказ.

— Дядюшка Вальц хочет предложить вам выпивку для чествования героев!

— Ведь это приказ капитана, — издевательски заметил Штайнхаген.

— Гут, если вам угодно выделываться, то очевидно вы не торопитесь, — парировал повар.

— Валяй, лей свое добро и поменьше болтовни!

Вальц вынул из кармана небольшой стаканчик и использовал его как мерку. Разлив его содержимое по оловянным кружкам присутствующих, он встал у переборочной двери, держа в руках последний полный стаканчик для себя.

Люддеке сидел рядом с Хэнзелем, и тот незаметно, не прерывая рассказа о торпедной атаке, протянул правую руку, быстро схватил кружку Люддеке и осушил ее залпом. Когда пострадавший это обнаружил, началась небольшая свалка, бесконечно порадовавшая Вальца. Глумливо ухмыльнувшись, он поднял свой стакан в направлении Люддеке:

— Твое здоровье, милашка! Не зевай, ты же на флоте!

Затем чмокнул губами, демонстрируя наслаждение, отбросил назад голову и… вытер губы манжетой рукава, поглядывая на матроса, багрового от гнева.

— А теперь прощайте, ваши светлости, — произнес он подобострастнее, чем когда-либо. Затем кок повернулся кругом, поправил пилотку, и скрылся в проходе с бутылкой и стаканом в руках.

День медленно тянулся, не отмеченный какими-либо происшествиями. Совершенно точно насчитали тридцать два взрыва. Начало движения было намечено на 18.15. Ужин проглотили за полчаса, завершив его в 17.30, после чего все тихо разошлись по постам.

В 18.15 Хебештрайт доложил о шуме винтов. Прин, Эндрасс и фон Фарендорф обступили рубку акустиков, ожидая докладов.

С наушниками на голове, акустик, он же телеграфист, обеими руками сноровисто крутил тумблеры и ручки.

— Слабый шум винтов. Возможно крупный транспорт или танкер, — четко произнес он, и огромная складка пролегла между бровей.

— Ух-ты!.. Шум прекратился… забавно, он, должно быть, застопорил ход. Ничего не слышу.

И еще несколько секунд щелкал переключателями.

— Шума винтов не наблюдаю. Цель определенно застопорила ход, — заключил он, поворачиваясь к офицерам.

— Это более чем странно, торговое судно, останавливающееся в открытом море рядом с субмариной. Ничего непонятно, — пробормотал фон Фарендорф.

— В любом случае, цель крупная, — повторил Хебештрайт.

— Возможно, это обычный транспорт, который по какой-то причине лег в дрейф. И ни о чем не подозревает. Если бы это был военный корабль, обнаруживший нас, мы бы услышали посылки гидролокатора. С другой стороны, крупные корабли никогда не ходят в одиночку, — высказался Эндрасс.

— Всё узнаем, когда подойдем поближе, — заключил Прин.

И, вернувшись в ЦП, скомандовал:

— По местам стоять к всплытию! Начинаем движение!

Осторожно, под электромоторами, лодка вышла на перископную глубину. В боевой рубке Прин сделал привычное движение, и перископ с жужжанием выполз из шахты. Когда окуляры поравнялись с его лицом, Прин схватил ручки. Люди видели, как он прекратил вращать перископ и спокойно уставился в одну точку. Не говоря ни слова, вновь оглядел весь горизонт и вернулся к объекту, который рассматривал до этого.

Атмосфера в боевой рубке ощутимо накалялась. Не отрываясь от окуляра, командир, наконец, решился объявить:

— Торговое судно без хода в 300 метрах прямо по курсу. Под норвежским флагом. Дайте-ка мне альбом силуэтов.

Фон Фарендорф взял альбом и начал быстро его листать.

— Вот, командир. Открыл на норвежцах.

— Подойдите и поглядите, Эндрасс, — сказал Прин, оставляя перископ. Взяв альбом у помощника, он пробежал взглядом по черным силуэтам различных судов. Перевернув очередную страницу, он ткнул указательным пальцем в картинку.

— Вот он. Мне кажется это — он. Пассажирское судно «Метеор».

Эндрасс отошел от перископа и заглянул через плечо командира.

— Да, такие же мостик и мачты.

— Опустить перископ! Посмотрим, что он из себя представляет. Эндрасс, приготовить орудия к бою, на всякий случай. Это может быть ловушкой. Приготовиться к артиллерийской атаке! Хебештрайту следить за эфиром.

— Есть, командир, — рапортовал старпом, быстро спускаясь в ЦП.

Прин выключил свет в рубке.

— Право 20 по компасу! Оба мотора малый вперед! — скомандовал он.

Несколько минут спустя, голова старпома появилась в проеме нижнего люка:

— Готовы зарядить орудие, командир!

— Всплывать на поверхность! Курс 10. Продуть среднюю!

U-47 начала всплытие с дифферентом на корму. Сжатый воздух свистел в трубопроводах, устремляясь в цистерны. Прин ступил на трап, ведущий на мостик. Фон Фарендорф, Эндрасс и другие стояли на ступеньках ниже.

— Люк — над водой! — прокричал инженер-механик снизу, открывая клапаны переговорной трубы на мостик.

— Давление снято!

Прин отдраил люк и выскочил на мостик, по которому продолжала струиться вода. Эндрасс с артиллерийским расчетом быстро спустились по внешнему трапу рубки и начали готовить орудие к бою.

Легкий бриз дул с норд-оста. Видимость, под облачным небом, все еще оставалась хорошей. Пароход качался на зыби, шедшей с востока. Норвежский флаг, нарисованный на борту был подсвечен прожекторами.

— Он использует радиосвязь! — торопливый голос Хебештрайта гулко прозвучал в переговорной трубе.

Прин не колебался.

— Дать предупредительный выстрел по носу!

— Огонь!

Глухо рявкнуло орудие. Снаряд разорвался примерно в 100 метрах по носу.

— Перезаряжай, — крикнул Эндрасс.

— Запросить у него название и пункт назначения, — приказал Прин Хэнзелю, державшему наготове сигнальный прожектор. Ответ был также передан светом:

«Норвежский пароход „Метеор“, пункт назначения: Ньюкасл-он-Тайн, на борту 238 пассажиров».

U-47 медленно подошла на дистанцию голосовой связи. Прин взял мегафон:

— Передайте нам судовые документы!

Эндрасс навел 88-мм орудие на мостик норвежца. С парохода спустили шлюпку. Для ее команды это оказалось непросто из-за крупной зыби. Наконец, шлюпке удалось отойти от борта парохода: она шла к лодке очень медленно, гребцы с трудом справлялись. Прин смог различить офицера с портфелем на коленях, и четырех матросов на веслах.

— Стоп моторы! — приказал он.

U-47 сильно качало. Артиллеристы с трудом сохраняли равновесие, и старпом с беспокойством подумал, как же поразить цель, если он получит приказ стрелять. Когда до шлюпки оставалось всего несколько метров, матросы Диттмер и Маркард бросили швартовый конец, а затем помогли офицеру выбраться на борт. Прин наблюдал, как тот идет по направлению к рубке. И тут Хебештрайт вызвал мостик в переговорную трубу:

— Герр капитан-лейтенант, я ошибся, доложив, что норвежец использует радио. Он сохранял полное молчание.

— Так-то лучше, — проворчал Прин, который начал было подумывать, что дело непозволительно затягивается.

Офицер, оказавшийся старпомом парохода, быстро взошел на мостик и представился Прину по-немецки. Это был аккуратно одетый молодой человек с интеллигентным лицом. Спокойно достав документы из портфеля, он передал их Прину. Тот просмотрел их в свете карманного фонарика. Документы были в порядке.

— Можете следовать дальше. Вынужден вам напомнить, что соблюдение радиомолчания является обязательным. Любой выход в эфир будет сочтен как проявление враждебности и вынудит меня принять ответные меры, — строго произнес он, возвращая бумаги.

Норвежец без слов положил их в портфель, отдал честь и сошел на палубу.

— Bon voyage! — прокричал Прин с мостика.

Норвежский офицер повернулся, отсалютовал рукой, и ловко вскочил в шлюпку, все еще удерживаемую у борта лодки Диттмером и Маркардом. Последние энергично оттолкнули ее, помахав вслед рукой и сопроводив громогласным — «Счастливого пути!»

— Малый вперед! Держать курс 0! — скомандовал Прин.

U-47 прошла в 100 метрах от судна.

Учитывая сильную зыбь с востока, поворот на юг мог вызвать такую бортовую качку, что артиллеристы не смогли бы использовать орудие, если бы возникла такая необходимость.

— Держать курс 270! Средний вперед!

Лодка описала циркуляцию, приведя волну в корму. Эндрасс все еще держал на прицеле пароход: тот вполне мог неожиданно послать радиосообщение, и в этом случае ничего бы не оставалось, как немедленно ударить по мостику, чтобы пресечь выход в эфир.

«Метеор» хранил молчание. Наконец, Прин счел, что в такой темноте норвежец уже не может наблюдать лодку.

— Орудие — в исходное! По местам стоять, к погружению! — крикнул он старпому.

Расчет быстро привел орудие в исходное положение, и вслед за Эндрассом взбежал на мостик.

— Ложиться на курс 140! Дизели товсь, по готовности дать полный ход!

Пульсирующий рев дизелей не заставил себя ждать. Форштевень погрузился в волну, накрывшую палубу. U-47 шла в открытое море. Миль через десять Прин приказал вернуться на курс зюйд. Глубокие впадины крупной зыби шли параллельно курсу подлодки, вызывая неприятную бортовую качку. Подобные маятнику движения вызывали крен в 30°, 35° и даже больше.

Спускаясь в ЦП, Шпар несколько раз сорвался с трапа, ударившись о перекладины, и чудом ничего не вывихнув. На входе в кают-компанию унтер-офицеров, он услышал звон бьющегося стекла и мисок, падающих на металлическую палубу, доносившийся с камбуза. Вальц не смог сдержать потока ругательств, тщетно пытаясь поймать посуду, вылетающую из рук.

Вечером ветер с норд-оста отошел на чистый норд и постепенно утих. В полночь, когда фон Фарендорф менял Эндрасса, качка практически исчезла. Погода начинала радовать.

— Все, что мы видели, это несколько маленьких суденышек достаточно далеко в направлении берега, — сказал Эндрасс. — Чтобы не очень отклоняться от нашего курса, в 23.00 я лег на курс ост-зюйд-ост. Или что-то вроде этого: компас все еще не пришел в меридиан.

— К рассвету должны быть на Доггер Банке.

— По крайней мере, будем держаться подальше от британского минного поля. Есть ли специальные инструкции? — спросил фон Фарендорф.

— Нет, кроме одной — разбудить командира в 05.30.

— Гут. Надеюсь, мы нырнем между 06.00 и 07.00, чтобы не шарахаться от траулеров.

— Он ничего не говорил, но я не думаю, что там их будет очень много. Мы не заметили никаких признаков движения, — ответил Эндрасс, ныряя в рубочный люк.

Видимость оставалась хорошей, но погода была по-прежнему пасмурной. Однако к 06.00 легкий бриз с вест-норд-веста разогнал облака. Небо постепенно прояснялось. Над серым морем поднимался рассвет.

— Два траулера справа 120! — доложил Диттмер.

Прин рассмотрел нарушителей спокойствия в бинокль.

— Скорее всего, голландцы, — решил он.

И тут внимание Шпара привлекли черные точки, то появляющиеся, то исчезающие на волнах. Мины!

— Три плавающие мины, справа 45, — крикнул он.

— Лево руля! — мгновенно скомандовал Прин в ответ, опустив бинокль.

Он сразу обнаружил их. Рулевой среагировал немедленно, и нос покатился влево.

«Господи, несколько минут невнимания, и мы могли отправиться в иной мир, даже не подозревая, насколько это просто», — подумал Шпар, уставившись на зловещие орудия убийства.

— Было бы неблагоразумно подрывать их на виду рыбаков. Хотя, не думаю, что те нас видели, — буркнул Прин.

— Жаль! Они могут случайно погубить невинных, а если пассажирское судно или нейтрал напорется на них, можете быть уверены — во всем обвинят германские подлодки.

— Увы! Действительно жаль, но мы не можем поступить иначе.

Три мины прошли в каких-то 10 метрах от борта лодки.

— Право руля, возвращаться на прежний курс!

— Откуда, черт возьми, они берутся? Надо глядеть в оба, чтобы не напороться на минное поле, о котором ничего не знаем, — продолжал Шпар.

— Что у нас под килем? — спросил Прин.

— 41 метр.

— Придется обойти Доггер Банку с юга, вокруг изобаты 20 м, где есть банки 14 и 13 метров. А сейчас, чтобы обойти опасность, надо уйти восточнее, — сказал Шпар.

— Я хотел бы убедиться в этом с помощью астрономии.

— Вы хотите, чтобы я замерил меридиональную высоту солнца? — спросил Шпар, пристально глядя на небо.

— Нет. Для этого нам бы пришлось торчать наверху до полудня. Я бы предпочел пройти еще пару часов. Ты сможешь получить пару линий положений по солнцу, одну в 09.00 перед погружением, а вторую… скажем, в 15.00, когда мы специально всплывем для этой цели. День проведем на грунте, чтобы дать компасу придти в меридиан, а затем всплывем на поверхность, чтобы взять вторую линию и получить место на 15.00.

— Зер гут, герр капитан-лейтенант! А я займусь сверкой часов, — сказал Шпар, глядя на краснеющий диск солнца. — И пока мы здесь, проверю нашу долготу.

— Товсь — ноль! — начал замер Шпар.

07.02. Он отметил время в маленьком блокноте и взял бинокль. Внимательно осмотрел весь горизонт. И вдруг ощутил шок. Пальцы сжали бинокль. Один, два, пять, десять черных шариков, ощетинившихся рожками, появились в поле зрения, расположившись в несколько рядов.

Вопль Диттмера заставил его подскочить:

— Минное поле прямо по курсу, дистанция 600 метров!

— Стоп левый! Лево на борт! Стоп правый! — гремел Прин.

Нос тут же качнуло влево. Лодка накренилась, а затем выпрямилась.

— Курс — 0!

— Оба дизеля малый ход!

Взревели дизели, и лодка медленно двинулась вперед.

— Ей-богу! Спаслись чудом! — заметил Прин хриплым голосом.

— Ночью поле было бы нашим. Когда мы шли на север, этого заграждения здесь не было. Похоже, ребята не теряли времени зря.

— Нам повезло, что они, похоже, спешили, неправильно выставив заглубление мин. Иначе мы бы его не заметили.

Прин на мгновение задумался и замурлыкал:

— Все равно, я не собираюсь идти вправо, и обходить это чертово минное поле. Мы пройдем под ним! — добавил он с решимостью.

Шпар озадаченно повернулся, чуть не свернув шею, но ничего не сказал.

— Лево на борт! Оба дизеля средний ход!

Нос развернулся в направлении минного поля.

— Курс — норд!

Вахтенные опустили бинокли, готовые прыгнуть в люк.

— Глубина под килем? — спросил Прин.

— 43 метра.

Твердой рукой он нажал клаксон. Ровно через 15 секунд над его головой захлопнулся люк, и обеими руками он привычно повернул маховик кремальеры.

— Погружаться на 38 метров. Оба мотора самый малый вперед! — выкрикнул он.

Вессельс раздавал приказания. Пульсирующий рев дизелей сменил мерный гул электромоторов, а вода с шумом заполняла цистерны. Лодка погрузилась в рекордное время, с небольшим дифферентом на нос. Прин спустился в ЦП.

— Десять метров… 15 метров… 20 метров… 25 метров… 35 метров… 38 метров… — докладывал инженер-механик, не отрывая глаз от шкалы глубиномера.

— Курс 180 — скомандовал Прин.

Люди, онемев от страха, представили мины, доверху заполненные 350 килограммами мощной взрывчатки, которые, покачиваясь на минрепах, протягивали свои хрупкие рожки в черной холодной воде. Все молчали. Лодка шла настолько медленно, что даже привычный шелест воды в надстройке был неслышен. Время от времени к глухому мурлыканью электромоторов и слабому шуму винтов примешивался шум электроприводов горизонтальных рулей.

Прин подошел к эхолоту. Отметка показывала 3–4 метра под килем. Внезапно непривычно новый звук кольнул их уши. Он шел снаружи. Все затаили дыхание… Кррр… кр… кррррр… ррр… кркрррр…

Шум раздавался с левого борта. Минреп первой мины скреб по корпусу на уровне поста акустиков, чуть впереди рубки. Затем скрежет перекатился к дизельному отсеку. Казалось, что время остановилось. Наконец, скрежет прекратился.

Шпар перевел глаза на отсечные часы: 08.05. Прин, уставившись на экран эхолота, не двигался. Фон Фарендорф вынул из кармана носовой платок и вытер лоб, покрытый потом, а затем перевел взгляд на Эндрасса.

— Итак, на этой мине мы уже не подорвемся, — заметил второй помощник низким голосом.

Крр… кркркркрррррр… ррр… кркр…

На сей раз, скрежет прослушивался в носу по правому борту. Прин тихо молился, чтобы обтекатели рулей и винтов сыграли свою роль, не дав минрепу зацепиться за них. Вессельс время от времени смотрел на Бёма, все еще казавшегося окаменевшим. Минреп пропутешествовал вдоль всего корпуса.

Скрежет был непостоянным, прерываясь на не менее томительные периоды звенящей тишины, и снова минреп цеплялся за обшивку, а потом быстро соскальзывал на несколько метров в корму. Четверть часа прошли без происшествий.

— Похоже, прошли первую линию, — сказал Эндрасс хриплым голосом.

Скоро скрежет возобновился, Прин время от времени менял курс, но минрепы продолжали тереться о корпус. В ЦП вдруг воцарилось необычное спокойствие. Лица оставались сосредоточенными, но напряженность чуть спала. Люди постепенно привыкали к присутствию смерти по ту сторону стального борта.

— Осторожно! Под килем всего 2 метра, — крикнул Прин Вессельсу. Тот откачал несколько десятков литров из уравнительной цистерны и поднял корабль на три метра.

— Отлично! Выше не ходить! — сказал Прин, не отрываясь от эхолота.

Очень медленно лодка форсировала минное поле, едва не касаясь грунта.

— Хорошо, что англичане выставили мины не очень часто, — прошептал фон Фарендорф. — Уж не собираются ли они перекрыть наше собственное заграждение, выставленное на Доггер Банке? — спросил он с налетом беспокойства.

Вопрос остался без ответа. Зловещий скрежет звучал все реже, потом вновь возобновился и, наконец, совсем прекратился.

— Оба мотора, средний вперед! Ложиться на курс ост!

Еще какое-то время U-47 неслышно скользила под искрящимися волнами Северного моря. Никаких признаков мин. Хотелось надеяться, что корабль преодолел последнее препятствие. Через несколько минут после 10.00 Прин отдал приказ всплывать на поверхность, разумеется, после того, как был обследован горизонт, чтобы убедиться в отсутствии надводных целей. Над зеленой гладью моря сияло солнце. Верхняя вахта с восторгом вдыхала свежий морской воздух. Шпар быстро поднялся на мостик с секстаном в руках. Припав к визиру торпедной стрельбы, он взял пеленг на солнце и начал «качать светило».

— Товсь — ноль!..

Штурман взял серию из пяти высот с промежутками в несколько секунд. Не прошло и полчаса после всплытия, как лодка снова погрузилась, и вскоре мягко коснулась грунта. Закончив обработку замеров, Шпар выключил лампу и направился в койку, чтобы немного передохнуть перед завтраком. Прин также вскоре оставил ЦП и пошел в свою каюту. Тогда Эндрасс вынул из кармана небольшой блокнот и начал рисовать… быков. Израсходовав несколько листов для эскизов, он начал сравнивать результаты. И отверг все из них кроме одного, где разъяренный бык гневно извергал пар из ноздрей. Явно удовлетворенный, он закрыл блокнот и засунул его в карман свитера.

Обед удался на славу, Вальц, похоже, использовал весь потенциал своего кулинарного таланта, резко повысив свою популярность. В ходе трапезы никто не вспоминал томительные часы прошедшего утра и Скапа-Флоу вновь стала главным предметом бесед. В кают-компании офицеров шел разговор об эсминце.

— Никак не пойму, — воскликнул Эндрасс, — почему под дизелями мы оставляем кильватерный след, не менее заметный, чем у линкора. Эсминец не мог не обнаружить нас, по крайней мере, наш след. Что же в таком случае вывело его прямиком на нас?

— Да, из того, что я понял, мы были полностью в его руках, — согласился Вессельс.

— Нельзя было снизить скорость из-за течения. С таким дрейфом корабль никогда бы не достиг Кирк-Саунда. С другой стороны, из-за начавшегося отлива времени было в обрез. Каждая минута на счету. Уверяю вас, что возвращение было намного сложнее, чем вход, — высказался Прин.

— Это — совсем не то, что я собирался сказать, командир, но почему он ушел так внезапно? Предположим, лодка была не так заметна на фоне утесов Мейнленда, как силуэт эсминца, маячивший на фоне светлой поверхности залива, словно в китайском театре теней. И в то же время он сигналил нам. Так что никаких вопросов! Он видел нас. Но он гонялся за субмариной, а не за летающим драконом.

— В самом начале, после первого удара по цели, они, скорей всего, поверили, что это атака с воздуха, но когда линейный корабль взорвался… — многозначительно улыбнулся Вессельс.

— Благороднейший лейтенант, мы можем бесконечно толковать о летающих драконах и китайских тенях, — ответил Прин с нарочитой серьезностью. — Мудрец сказал бы, что ключ к разгадке появится у нас только после войны, да и то лишь по воле Небес. Разве мы не рискуем потерять лицо, если станем утверждать, что огонь небесный ослепил врага, когда тот собирался салютовать тем, кто организовал фейерверк на линкоре «Ройал Оук»? Выражаясь образным языком вестернов, я уверен, что нас заклеймят как лгунов, поскольку британское Адмиралтейство предпочтет забыть про этот инцидент, и ясно почему, — добавил он. — Однако остаюсь при мнении, что эсминец не распознал лодку. Для меня это кажется очевидным.

— Я бы никогда не осмелился рассказать эту историю. Все равно никто не поверит, — заключил фон Фарендорф из ЦП, где нес вахту.

— Так или иначе, главное, что мы вовремя смылись, — заметил Вессельс. Эндрасс зашел в кают-компанию унтер-офицеров и обратился к Шпару, лежавшему на койке, заложив руки за голову.

— Вилли, можешь дать мне какую-нибудь карту?

— Зачем?

— Нужно сделать эскиз, — без особого желания ответил Эндрасс.

— Какой еще эскиз?

Старпом на мгновение задумался, но решил, что проще рассказать о своем замысле.

— Ладно, в память об этом походе, я придумал эмблему для нашего корабля, и хочу изобразить ее на рубке. Мне нужен большой лист бумаги, чтобы сделать полномасштабный шаблон, и белая краска, чтобы закрасить контур.

— Мы можем взглянуть на эту эмблему? — осторожно спросил Шпар.

— Когда у меня будет карта, я нарисую ее на обратной стороне.

Сгорая от любопытства Самманн, Бём, Штрунк и Ромер, повскакивали с коек, засыпав Эндрасса вопросами, но тот оставался непреклонным.

Шпар сбросил ноги с койки и отправился за картой. Эндрасс расстелил ее на палубе и несколькими карандашными штрихами воспроизвел быка, дующего в ноздри.

— Как вам? Это — Бык Скапа-Флоу!

Все обступили старпома, сидевшего со скрещенными ногами у своего детища, выражая свое одобрение кивками и возгласами.

— Неплохо, совсем неплохо, — одобрил Шпар, — но надо сделать так, чтобы кэп не узнал раньше времени. Потом мы выманим его на палубу под каким-нибудь предлогом, и посмотрим реакцию.

— Предлагаю подождать до утра, тогда мы уже будем под защитой «Западного Вала», и появится эскорт.

Рисунки Прина (слева) и Вессельса (справа), выпущенные в виде открыток, для увековечения их подвига в Скапа-Флоу. Интересно заметить, что рисунок Прина был исполнен в цвете.

— А капитан наверняка не захочет больше торчать на мостике, — согласился Эндрасс, скатывая карту.

Посмотрев на наручные часы, он добавил:

— Сейчас 14.45, самое время начинать движение. Вырежем шаблон позже. Кстати, я хочу оставить его здесь.

Шпар забрал рулон и положил его на свою койку. Затем натянул свитер и проследовал за старпомом в ЦП.

Лодка взломала поверхность, разбрасывая ослепительно-жемчужную пену по сторонам. Вахтенные стремительно заняли свои посты. Стоял красивый осенний день. Высоко в небе огромные облака разбавляли синеву крупными белесыми шарами.

— Почти тепло! Вот теперь ясно, что мы плывем на юг, — радостно воскликнул Шпар, сжимая в руке секстан.

Подождав, когда солнце выйдет из облаков, он снова измерил несколько высот, чтобы, рассчитав вторую линию положения, получить точное место и свести ошибки плавания до минимума.

Проведя полчаса на поверхности, лодка погрузилась и вернулась на песчаное ложе. В ЦП Шпар закончил вычисления и отметил на карте точное место на 15.00: «Широта — 54°51′ северная, долгота — 3°21′ восточная». Он измерил циркулем расстояние до западной кромки заштрихованной зоны, обозначавшей немецкое минное заграждение.

— Я хочу подойти к проходу еще засветло, — сказал Прин, склоняясь над плечом штурмана.

— Если всплывем в 19.00, то успеем, герр капитан-лейтенант, но придется дать 16 узлов. Следуя компасным курсом 128°, мы впишемся прямо в канал № 1.

Шпар исправил счислимое место на 07.00: «Широта — 54°57′ северная, долгота — 2°58′ восточная», а затем нанес координаты трех плавающих мин: «Ш — 54° сев., долгота — 02°56′ вост». Тем временем, в кают-компании унтер-офицеров Эндрасс вырезал свой шаблон.

С грунта снялись в 18.45. И уже в 18.56 лодка всплыла. Легкий бриз перешел на норд-норд-ост, Облачность была незначительной, а море — спокойным. В поле зрения — никого.

— Мы не так далеко от исходной точки прохода, — отметил Шпар.

День переходил в сумерки, и Прин приказал включить ходовые огни. Шпар посмотрел на часы и сказал:

— Подходим к исходной точке фарватера, герр капитан-лейтенант.

— Цель прямо по курсу! — доложил сигнальщик Мантик.

Командир и вахтенный офицер нацелили на нее бинокли.

— Должно быть, кто-то из наших, поскольку явно выходит из прохода, — заключил Прин.

— Да, и несет ходовые огни.

Пройдя с полмили, пароход повернул вправо и двинулся параллельным курсом в дистанции около 500 метров.

— Ничего подозрительного, — подтвердил Шпар, опуская бинокль.

Прин расслабился и дал волю мечтам, что с ним случалось не часто.

У него были все основания быть довольным. Он преуспел в выполнении особо деликатной миссии, выполнив ее с блеском, и с удовольствием представил себе реакцию «Старика» на сообщение о потоплении линкора «Ройал Оук». Наслаждаясь видом пенных бурунов, расходящихся от корпуса лодки, он отметил про себя, что с каждым оборотом винта все ближе к жене и дочери. И тут же выбросил из головы мысли, поскольку, о, ужас! — он становился сентиментальным. Бессознательно он повернулся к пароходу и не поверил своим глазам. Судно легло на обратный курс! Что бы это значило? Но, нет же, нет — оно продолжало следовать прежним курсом.

— Господи! Его левый огонь вдруг стал зеленым!

— Но еще минуту назад он был красным!

— Боже милостивый! Он маскируется! — воскликнул Шпар.

— Черт возьми! Я преподам тебе урок, — взревел Прин.

— Осторожно, темнеет, и если мы пустимся вдогонку, то рискуем в следующий раз промахнуться в поисках прохода.

Не скупясь на проклятья, Прин пристально рассматривал подозрительное судно в бинокль.

— Я даже выстрелить в него не могу. Ничто не говорит, что оно — чужое, но сомнения есть, — продолжал раздражаться он.

Пароход, наконец, растаял в темноте, и лодка вновь осталась наедине с зеркальной гладью моря. Плавание продолжалось без происшествий.

Требовалось лишь соблюдать осторожность, удерживаясь на рекомендованном курсе.

Когда на смену Шпара прибыл Эндрасс, Прин решил спуститься и отдохнуть, чтобы на следующий день быть в хорошей форме. День обещал быть утомительным, с докладами, визитами, парадами и прочими формальностями, которых было не избежать.

— Меня разбудить в 03.30! Ровно в 04.00 мы должны встретиться с дозорным кораблем, который будет ждать нас в точке выхода с рекомендованного фарватера, — сказал он, прежде чем нырнуть в люк.

Забравшись в каюту, он скинул кожаную куртку, фуражку и уселся за маленький приступок, служивший столом. Он заполнил бланк телеграммы в штаб подводных сил в Вильгельмсхафен с сообщением о планируемом прибытии к 10.00. Подняв зеленую занавеску, он вручил телеграмму Бланку.

— Пошлите это сообщение с запросом о подтверждении, — приказал он.

Несколько минут спустя, функ обер-маат принял квитанцию. Успокоенный Прин выключил свет и тут же провалился в глубокий сон.

Вахтенные на мостике не ослабляли своего внимания, поскольку другие суда могли оказаться на фарватере. Но монотонность ночных часов не нарушил ни один контакт.

В 03.45 фон Фарендорф увидел, как командир поднимается по трапу на мостик.

— Во время моей вахты визуальных контактов не было, господин капитан-лейтенант, — доложил второй помощник.

— Мы только что закончили проход нашего минного заграждения. Полагаю, что эскортный корабль вот-вот появится.

Ритуал смены вахты прошел быстро. Помимо обычного снаряжения, старший матрос Хэнзель вышел на мостик с сигнальным прожектором. Именно Шпар обнаружил траулер в 04.04 по курсовому три градуса правого борта.

— Передать им сигнал опознавания, — приказал Прин Хэнзелю.

Ответа не последовало.

— Повтори сигнал дважды: он нас не видит!

По-прежнему, никакой реакции.

— Проклятье, они, наверное, спят! Попробуем что-нибудь еще! — воскликнул Прин, разочарованно. — Выйдем на его курс, и когда он подойдет ближе, просигналим в упор. Пусть попробуют не заметить.

— Лево 20 по компасу!

Силуэт дозорного корабля уменьшился, поскольку лодка приближалась к его линии курса. Прин поднял бинокль. Он ясно различал бурун у форштевня.

— Просигналь трижды, — крикнул он.

Все бинокли на мостике были устремлены на мостик траулера, но тот оставался темным и безжизненным как «Летучий Голландец».

— Поразительно! Ах, вы, грязные собаки!.. С такими болванами можно ожидать чего угодно. У них тут эскадра пройдет незамеченной! — взорвался разгневанный Прин.

— Простая субмарина тоже способна наделать шума. Нам платят, чтобы мы не забывали об этом, — добавил Шпар напыщенно.

— Они меняют курс. Идут к нам, — предупредил Диттмер.

— Передайте сигнал снова. Дважды!

Никакого ответа. Дозорный корабль продолжал, как и прежде двигаться к лодке.

— Это надо прояснить! Право на борт! Оба дизеля, полный ход!

U-47 описала четверть циркуляции.

— Курс — норд!

Траулер появился вновь.

— Цель справа 90.

Силуэт вновь проявился по правому борту.

— Право на борт! Ложиться на курс 0!

Лодка почти поравнялась с траулером на параллельных курсах.

— Оба дизеля, малый ход! Мегафон на мостик! И ракетницу Вери. Пускай сигнальную ракету!

Теперь корабли разделяли всего каких-то 50 метров.

Прин взял мегафон и громко прокричал: — Почему не отвечаете?

Дверь на мостике распахнулась, и появился матрос с рупором в руке.

— Я один на вахте! — прокричал он.

Озадаченный Прин от удивления онемел, а потом поинтересовался:

— А где остальные?

— Спят…

С трудом подавив гнев, Прин спросил: — Ваш опознавательный?

— 808.

— Яволь! Разбудить капитана?

— Нет! В этом нет никакой необходимости. Пускай спит.

Передавая мегафон Шпару, Прин не мог сдержать улыбки, представив выражение лица капитана, когда тот проснется. Он посмотрел на часы: они показывали 04.47.

— Мы потеряли больше сорока минут, гоняясь за этим идиотом, — бушевал он. — Оба дизеля, средний ход!

Человек вернулся на мостик траулера. Прин подождал, пока лодка не вышла вперед на полмили перед патрульным судном и отдал приказ:

— Курс 130!

Когда лодка закончила маневр, он оглянулся на «эскортера». Тот покорно следовал в кильватер в предрассветных сумерках.

— Я пошел вниз. Если что случится, немедленно докладывайте, Шпар.

— Яволь, герр капитан-лейтенант, — с готовностью ответил вахтенный офицер.

Проводив глазами Прина, исчезнувшего в проеме люка, он подумал: «Надеюсь, он не нагрянет сюда внезапно с 07.00 до 08.00; а к этому времени на рубке уже появится новая эмблема».

Незадолго до восхода на мостике появился улыбающийся Эндрасс.

Без слов он вручил рисунок Шпару, склонился над люком и принял ведро краски от фон Фарендорфа. Помощник тут же взбежал на мостик.

«Прижимайте шаблон к обшивке рубки по правому борту, под ветроотбойником, — объяснил Эндрасс своим подручным. — А живопись за мной!»

Старпом спустился на палубу и критически осмотрел рисунок, который держали Шпар и фон Фарендорф, свесившись с мостика.

«Поднимите чуть выше! — крикнул он. — Немного вперед… разверните шаблон, чтобы хвост стоял вертикально… Да, именно так. Держите, я иду!»

Он ловко поднялся по внешней стороне рубки, хватаясь, за что попало. Правую ногу он вставил в шпигат, левую поставил на поручень, выше ходового огня, а левой рукой схватился за ограждение мостика. Диттмер протянул ему кисть, и он начал закрашивать контур, нанося рисунок на металл рубки. Закончив, он громко распорядился:

— Теперь резко отрывайте карту, чтобы не было потеков!

И пристально осмотрев результат, попросил:

— Дайте-ка мне маленькую кисть, чтобы добавить бычку немного характера.

Фон Фарендорф также спустился на палубу, чтобы критически оценить произведение со стороны.

Эндрасс повернулся и спросил, держа кисть в руке:

— Ну как, не слишком похож на корову?

Прежде чем ответить, помощник выждал пару секунд:

— Нет… но, по-моему, кэпу не понравится. Настоящий самец!

Люди на мостике разразились смехом. Реакция Эндрасса была мгновенной. Проворно спрыгнув на палубу, он присоединился к фон Фарендорфу, подмигнул и вынес вердикт собственной работе.

— Я просто подчеркнул его характер, изобразив все крупными, энергичными штрихами, — сказал он насмешливо.

Десять минут спустя Шпар, свесившись с мостика, спросил:

— Ну, как там дела с нашим зверюгой?

— Думаю, что на сей раз то, что надо. Это действительно — «его», — ответил Эндрасс, с удовлетворением в голосе.

— Капитан заканчивает завтракать. По-моему, самое время вызвать его на палубу, — сказал Шпар.

Эндрасс наклонился, чтобы собрать кисти, обдумывая приемлемый предлог, как вдруг увидел, что из люка показалась белая фуражка командира. Старпом с ведром краски в руке, выпрямился, не зная, что сказать. Прин удивился, увидев обоих офицеров на мостике, но промолчал. Некоторое время его глаза остановились на ведре с белой краской. Он поднял их и задался вопросом, с чего это вдруг эти четверо вахтенных вдруг надумали осматривать море в бинокли, как будто находились в центральной Атлантике и, делая это, упорно поворачиваются к нему спинами. И тут же понял, что они просто пытаются сдержать хохот, впрочем, без особого успеха.

К сожалению, фон Фарендорф и Шпар начали говорить одновременно. Первый остановился, но фраза второго была неразборчивой. Командир казался все более озадаченным. Поэтому Шпар был вынужден начать снова:

— Герр капитан-лейтенант, мы собирались сделать вам сюрприз. Мы… по крайней мере, нет, это, конечно, заслуга старпома, который хотел придать индивидуальность U-47 перед ее возвращением в базу, создав эмблему, которая действительно символизирует то, о чем говорит после вашей атаки Скапа-Флоу, — сказал он, завершая предложение, как мог.

— Я могу взглянуть на эту эмблему? Где она? — настаивал Прин, пытаясь сохранить строгое лицо.

— В носовой части рубки по правому борту, герр капитан-лейтенант, но лучше спуститься на палубу, чтобы оценить ее по достоинству, — ответил Шпар.

Прин начал спускаться по трапу. Четыре пары глаз нацелились на него в ожидании реакции.

Эндрасс, фон Фарендорф и Шпар подошли к борту ограждения рубки. Они видели, как командир подошел к орудию, развернулся на пятках и поднял глаза. Уставившись на быка, он разразился громким смехом.

— Хорошо, — это я, что ли?.. И что, я действительно выгляжу свирепым? — воскликнул он, сердечно смеясь.

— Не свирепым, а решительным, — поправил Эндрасс.

— Невозможно найти, что лучше бы символизировало U-47 и её доблестный экипаж, — сказал Прин, уже совершенно серьезно.

«Бык Скапа-Флоу».

 

ПРИЛОЖЕНИЯ

 

I

Список экипажа U-47

[29]

 

II

Тактико-технические данные П/Л U-47 (Подводная лодка VII В серии)

Прибытие U-47 в Киль.

ТИП VIIB

Лодки типа VIIB стали новым шагом в развитии типа VII. Они оснащались парным вертикальным рулем (по перу позади каждого винта), что позволило сократить диаметр циркуляции под водой до 215–263 м. Длина лодки выросла на 2 м, что обеспечило дополнительную емкость для топлива, которое теперь можно было размещать в специальных сегментах внутри «седельных» цистерн, которые были самокомпенсирующимися: по мере расходования топлива из верхней части цистерны в нижнюю ее часть поступала морская вода, компенсируя потерю веса. Были также установлены компенсационные цистерны, успокаивающие бортовую качку лодки в надводном положении. Наконец, дизели были оснащены турбокомпрессорами, что дало некоторый прирост скорости хода. Главными конструктивными отличиями подводных лодок типа VIIB в области вооружения являлись перенос кормового торпедного аппарата внутрь прочного корпуса, что позволило производить выстрел между перьями руля, и увеличение боезапаса на три торпеды: одну разместили в прочном корпусе под палубным настилом между электромоторами, а две — снаружи прочного корпуса на верхней палубе в специальных контейнерах. Все это привело к значительному увеличению размеров и веса лодки. Главным недостатком проекта было то, что он страдал от несоответствующих и неудачно расположенных воздухозаборов вентиляции. Когда уже в ходе войны лодки проходили ремонт, на большей их части для решения этой проблемы были добавлены внешние вентиляционные каналы.

В общей сложности было построено двадцать четыре лодки типа VIIB: первые семь (с U-45 по U-51) — на верфи F. Krupp Germaniawerft AG, вторая партия в количестве четырех лодок на этой же верфи, и третья партия состояла из тринадцати лодок: по четыре построили верфи F. Krupp Germaniawerft AG и Bremer Vulkan — Vegesacker Werft, и пять — Flender Werke AG.

ПОДВОДНЫЕ ЛОДКИ ТИПА VIIB

ТАКТИКО-ТЕХНИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ

 

III

Данные о течениях

Данные о приливо-отливных явлениях в заливе Скапа-Флоу, проливах Кирк-Саунд и Холм-Саунд в ночь с 13 на 14 октября 1939 года. (Приведены с разрешения гидрографической службы ВМС Франции).

Время малой и полной воды у мыса Бюррей:

13 октября 1939 г.

М. В. — 17.13

П. В. — 23.23

14 октября 1939 г.

М. В. — 05.34

П. В. — 11.45

Высота прилива в указанные часы с 19.00 13-го октября 1939 г. до 07.00 14-го октября:

13-го октября 1939 г.

19.00 — 0.8 м

20.00 — 1.6 м

21.00 — 2.3 м

22.00 — 2.9 м

23.00 — 3.3 м

14-го октября 1939 г.

00.00 — 3.2 м

01.00 — 2.8 м

02.00 — 2.1 м

03.00 — 1.3 м

04.00 — 0.4 м

05.00 — 0.0 м

06.00 — 0.0 м

07.00 — 0.4 м

Время и высоты получены экстраполяцией данных о течениях в Бресте на 13-е октября 1939 г. и осредненного графика сизигийного прилива в Абердине.

 

IV

Выдержки из лоции

№ 355 (издание 1937 г.) страницы 265, 270. (Приводятся с разрешения гидрографической службы ВМС Франции).

Издание 1937 г. находилось в обращении с 1939 года, имея основным пунктом расчетов Дувр, полная вода в котором 13 октября 1939 года наступала в 23.27.

Оркнейские острова: Течение направлено из Атлантики в Северное море с 06.25, когда в Дувре прилив и направлено из Северного моря в Атлантику в это же время, с началом отлива в основном пункте.

Скорость течений может превышать 10 узлов в некоторых частях пролива Пентланд-Фёрт, и достигать более шести узлов в других островных проливах.

Восточное побережье: На этих берегах приливо-отливные течения довольно слабые и не превышают 1,5 узла в сизигию, кроме непосредственной близости к входу в проливы между островами и непосредственно в проливе Пентланд-Фёрт. Течение, идущее из Атлантики в Северное море вызывает противотечение на восточных берегах некоторых островов, это явление описывается в данном издании.

Скапа-Флоу: В самом этом небольшом внутреннем море приливо-отливные течения незначительны. Сюда не проникает крупная волна, но при очень сильном ветре между берегами может формироваться весьма неприятное, ощутимое волнение.

Холм-Саунд и Кирк-Саунд: Следующая информация была составлена до того, как в проходах с целью их блокирования, были специально затоплены суда. Информацией следует пользоваться с осторожностью.

Приливно-отливные течения в проливах направлены на восток с 05.15 часа после полной воды в Дувре и до 00.25 часа перед наступлением там следующей полной воды, а в оставшееся время они имеют западное направление.

Эти два течения пересекают Кирк-Саунд и Скерри-Саунд со скоростью 8 узлов, а Уэдделл Саунд — 6 узлов. Они являются причиной сильных течений в восточных и западных проходах, если течения направлены на вход.

Высокая скорость течения быстро падает по мере расширения каналов в каждом из проходов: это — 4 узла между Бюррей Несс и Роуз-Несс и 2–3 узла между Роуз-Несс и Бюррей-Несс; 4 узла между Хоувекой-Хед и Глимс-Хольм в западном проливе Кирк-Саунд и еще ниже на 0,5 узла в западной части Скапа-Флоу.

22 октября 1939 года. U-47 проходит вдоль борта линейного крейсера «Шарнхорст».

Следуя на восток, течения формируют противотечение под юго-восточным побережьем острова Лэмб-Хольм в проливе Скерри-Саунд с течениями, идущими на юг в направлении Синклэйр-Скерри. С этими течениями и сильными южными ветрами, море начинает бурлить почти посредине прохода Холм-Саунд, делая эти каналы опасными для навигации. Когда течение направлено на запад, а ветер — с востока, море на входе в Скапа-Флоу, как правило, штормит.

 

V

Журнал боевых действий U-47

[30]

Отрывок, касающийся операции в Скапа-Флоу.

Капитан-лейтенант Гюнтер Прин.

12–17-го октября 1939 года.

12.10.39 г.

Ветер — Зюйд-Ост 6–7 баллов. Пасмурно.

В течение дня лежали на грунте на подходах к Оркнейским островам. Вечером всплыл и подошел к берегу для уточнения места корабля. Англичане оказались настолько любезны, что с 22.00 до 22.30 включили все огни на побережье, чтобы я смог получить максимально точное место…

13.10.39 г.

Находимся к востоку от Оркнейских островов. Ветер — Норд-Норд-Ост 3–4 балла, легкая облачность, очень ясная ночь, Полярное сияние по всему горизонту.

04.37 — Легли на грунт на глубине 90 метров. Время отдыха для команды. В 16.00 — подъем. После завтрака в 17.00 начали приготовления к атаке Скапа-Флоу. Две торпеды помещены в положение для быстрой загрузки в аппараты №№ 1 и 2. Корабль подготовлен к взрыву для затопления по мере необходимости. Боевой дух экипажа исключительно высок. Всплыли в 19.15. После горячего ужина для всей команды, взяли курс на Холм-Саунд. Все шло по плану до 23.07, когда обнаружение торгового судна вызвало необходимость погрузиться непосредственно перед Роуз-Несс. Я не смог распознать судно ни в один из перископов, несмотря на очень ясную ночь и яркое сияние. В 23.31 снова всплыл и вошел в Холм-Саунд, следуя по течению. По мере приближения ясно просматривался затопленный блокшив в Скерри-Саунд, поэтому поначалу мне показалось, что мы уже в Кирк-Саунд, и я начал подготовку к атаке. Однако штурман, проанализировав счисление, заявил, что приготовления преждевременны, и я мгновенно осознал ошибку — в проливе находилось лишь одно затопленное судно. Резким поворотом вправо удалось избежать опасности. Несколько минут спустя, стал ясно просматриваться Кирк-Саунд.

Весьма жуткое зрелище. На берегу все темно, высоко в небе — мерцающее Полярное сияние, таким образом, залив, окруженный высокими горами, непосредственно освещался сверху. Блокшивы, лежавшие в проливе, чем-то напоминали театральные декорации.

Теперь мне воздается за усердие в изучении карт заранее, поскольку проникновение проходит с невероятной скоростью. Тем временем я решил обойти блокшивы с севера.

На курсе 270 разошелся с двухмачтовой шхуной, ориентированной в направлении 315° на значительной дистанции. В следующую минуту лодку развернуло течением вправо. В этот момент я обнаружил якорную цепь северного блокшива, направленную под углом 45° прямо по курсу. С застопоренным левым дизелем, правый дизель — малый ход, и рулем, переложенным лево на борт, лодка слегка коснулась грунта. Корма некоторое время касалась якорь-цепи, затем лодка освободилась, и ее потянуло влево, после чего она вернулась на курс, с трудом управляясь, однако мы тем временем вошли в Скапа-Флоу.

14.10.39

00.27. Все до неприятности просто. Весь залив освещен. К югу от острова Кава — ничего. Следую дальше. По левому борту в Хокса-Саунд обнаружил дозорный корабль, для которого в ближайшие несколько минут лодка может стать мишенью. В этом случае все будет потеряно; в настоящий момент к югу от Кавы кораблей не обнаружено, хотя видимость исключительно хорошая. Последующие решения:

00.55. К югу от Кавы никаких признаков судоходства; поэтому прежде чем сделать ставку на успех, следует предпринять все возможные предосторожности. Поэтому, поворачиваю влево. Следуем на север вдоль берега. Два линейных корабля стоят на якоре, и далее ближе к берегу — эсминцы. Крейсеров не видно, поэтому атакуем крупную дичь. Дистанция стрельбы примерно 3000 метров. Глубина хода торпед 7,5 метров. Начата стрельба в 01.16 (время, подвергнуто сомнению, отметка карандашом — предположительно в 00.58).

Одна торпеда выпущена по кораблю, расположенному севернее, две — по стоящему южнее. После долгих 3,5 минут наблюдали взрыв одной торпеды на северном корабле; судьба двух других торпед не известна.

Примерно в 01.21 (исправлено на 01.02) (время 01.23 помечено карандашом) произведен выстрел из кормового аппарата; в первом отсеке перезаряжены два аппарата, и трех торпед из носовых аппаратов. После трех напряженных минут наблюдали взрывы на ближайшем корабле. Раздался громкий взрыв, рев и грохот. Затем наблюдались водяные столбы, сопровождаемые столбами огня и массой осколков летящих по воздуху. Жизнь в гавани проснулась. Эсминцы включили прожектора, водя ими во все стороны, а на берегу, находившемуся в 200 метрах от меня, прослушивался шум автомобильных моторов на дорогах. Один линейный корабль потоплен, второй — поврежден, три торпеды попали в цель. Все аппараты пусты. Я решил отходить, потому что:

(1) С моими перископами я не мог выполнять ночные атаки из подводного положения. (Исходя из опыта на входе).

(2) Я не мог оставаться незамеченным, маневрируя в ясную ночь в спокойном море.

(3) Я был уверен, что обнаружен водителем автомобиля, который остановился напротив нас, развернулся и на предельной скорости помчался в Скапа.

(4) При этом я не мог продолжать следовать на север, сохраняя скрытность от эсминцев, которые до этого были едва различимы.

01.28. Уходим на полных ходах под дизелями. Все было просто, пока лодка не достигла мыса Скайлдакой-Пойнт. Там возникли большие неприятности. Была малая вода и встречное течение.

Я пытался уйти под дизелями на малом ходу. Из-за малых глубин был вынужден форсировать узкость по южной части прохода. Ситуация вновь осложнилась. Курс — 58°, скорость — 10 узлов. Никакого продвижения вперед. Наконец, удалось пройти южный блокшив практически впритирку. Действия рулевого — выше всяческих похвал.

Оба дизеля — полный ход, затем, самый полный. Проходим блокшивы, но впереди по курсу — мол! Снова и снова возникают трудности, но в 02.15 мы наконец-то вырвались. Жаль, что потоплен только один корабль. Промахи торпед объясняю ошибками скорости, и дрейфа. В аппарате № 4 — осечка. В течение всей операции экипаж вел себя блестяще…

02.15. Лег на курс Зюйд-Ост в базу. Имею на борту 5 торпед для возможных атак транспортов.

06.30. Широта — 57°58′ сев. Долгота — 01°03′ зап. Лежим на грунте. В течение продолжительного времени прослушивается грохот со стороны Скапа. По всей видимости, противник продолжает бросать глубинные бомбы.

19.35. Ветер Ост-Норд-Ост 3–4 балла, легкая облачность, временами дождь, видимость в направлении суши — плохая, в сторону моря — хорошая.

Всплыли в надводное положение, следуем курсом 180°, выбранным с расчетом возможной атаки судна, следующего под берегом, и расхождения с позицией U-20.

15.10.39

06.00 Широта — 56°20′ сев. Долгота — 0°40′ зап.

Погрузились, легли на грунт на глубине 72 метра. С 10.00 время от времени прослушиваются разрывы глубинных бомб на большом расстоянии. Подсчитано тридцать два разрыва. По этой причине остаюсь на грунте до наступления сумерек.

18.23. Ветер — Норд-Ост 5 баллов, море — 4 балла, зыбь с востока, облачно, видимость хорошая. Всплыли на поверхность. Прямо по курсу — норвежский пароход «Метеор». По ошибке радисты докладывают о том, что пароход ведет передачу по радио; по этой причине произвожу выстрел далеко впереди по курсу парохода, уже застопорившего ход. Пароход следует в Ньюкасл-он-Тайн с 238 пассажирами. Пароходу немедленно разрешено следовать дальше. Из радиорубки доложили, что пароход никаких сигналов не передавал.

16.10.39

07.02 Широта — 54°57′ сев. Долгота — 2°58′ вост. Ветер — Норд-Норд-Ост 2–3 балла, видимость хорошая. Генеральный курс — 180°. Погрузился на Доггер Банке. Обнаружено три плавающих мины: Широта — 54°58′ сев. Долгота — 20°56′ вост. Никаких мер не предпринималось из-за близости рыбацких судов. В течение дня двигались в подводном положении.

18.56 Широта — 54°51′ сев. Долгота — 30°21′ вост. Ветер — Норд-Вест 2 балла, легкая облачность, видимость хорошая. Всплыл, лег на курс 128° для захода на рекомендованный курс Канал № 1.

17.10.39

04.04 — Форсировали Канал № 1. С 04.04 охотился за рыбацким траулером — дозорным судном № 808; восемь раз подавал сигналы опознавания прожектором, оставшиеся без ответа. Этот дурак не реагировал до тех пор, пока мы не повторили запрос, сблизившись с ним до дистанции 500–600 метров. С такими дозорными кораблями инцидент, вроде проведенной нами операции, может случиться и в собственных водах.

11.00 — Зашли в порт Вильгельмсхафен III.

11.44 — Ошвартовались.

15.30 — Экипаж улетел в Киль, а затем в Берлин.

Прибытие в Вильгельмсхафен.

 

VI

Мемуары гросс-адмирала Дёница

Замысел операции.

Некоторые операции против военных кораблей противника подпадают в категорию прибрежных. Наиболее известная из них — прорыв U-47 под командованием капитан-лейтенанта Прина в залив Скапа-Флоу. Из-за особых обстоятельств, в которых она готовилась, и смелости ее выполнения, она заслуживает более подробного рассмотрения.

Идея атаки Скапа-Флоу пришла ко мне в начале войны. Однако поначалу я оставил ее из-за исключительных технических трудностей, а также памятуя о двух неудачных попытках, сделанных в ходе Первой мировой войны корветтен-капитаном фон Хеннигом и лейтенантом Эмсманном.

Трудности были связаны, главным образом, с очень сильными приливными течениями, которые наблюдаются в этом районе. В Пентленд-Ферте, к примеру, их скорость достигает 10 узлов. Поэтому наша лодка, не способная дать в подводном положении больше 7 узлов, да и то в течение очень короткого времени, оказалась бы в полной зависимости от этих течений. Кроме того, необходимо было, естественно, учесть, что вход в Скапа-Флоу, главную базу британских ВМС, преграждали сети, мины, боковые заграждения, а также затопленные блокшивы и дозорные корабли. Адмиралтейство, весьма поднаторевшее в этих вопросах, и главнокомандующий Флотом Метрополии должны были предпринять все меры, чтобы сделать эти преграды непреодолимыми.

Поэтому подобная операция казалась мне более чем смелой. Помню, как, размышляя об этом, сидел как-то раз перед картой залива Скапа. Мой взгляд упал на капитан-лейтенанта Ёрна из оперативного отдела, человека, способного к исключительной концентрации мысли. Спонтанно, в характерной для него манере, он очень серьезно и убедительно сказал мне:

«Полагаю, что, в конечном счете, мы найдем способ проникнуть туда»…

Реакция офицера, мнению которого я исключительно доверял, заставила меня еще глубже изучить вопрос и, исходя из результатов этого, определить порядок действий.

С началом военных действий я запросил у Верховного командования доклад о Скапа-Флоу, составленный на основании всей имеющейся информации. Приложенная карта продемонстрировала препятствия, перекрывавшие, по их мнению, все проходы. 11-го сентября 1939 года я получил результаты аэрофотосъемки, показывавшие наличие тяжелых и легких кораблей к северу от острова Флотта и в канале между островами Суита и Риза. Кроме того, корветтен-капитан Веллнер, командир U-16, уже действовавший в районе Оркнейских островов, дал мне ценную информацию о системе наблюдения, маяках и характере течений. Он полагал, что проход в Скапа-Флоу возможен через пролив Хокса-Саунд, если боновое заграждение случайно окажется открытым. Я попросил 2-й Воздушный флот предоставить мне максимально детализированные фотографии всех препятствий, расположенных в каждом из потенциальных проходов. Я получил их 26-го сентября и пришел к следующим выводам:

(a) На мой взгляд, прорыв через Хокса-Саунд почти невозможен и совсем невозможен через Суита-Саунд и Клестром-Саунд из-за имеющихся там препятствий.

(b) В проливе Холм-Саунд, находится всего два парохода, затопленных, по всей видимости, поперек Кирк-Саунд и еще один — на его северной стороне. К югу от последнего и до островка Лэмб-Хольм имеются: один промежуток шириной 17 метров в малую воду и глубинами до 7 метров, и второй, чуть меньше, к северу от него. С обеих сторон берег практически необитаем. Полагаю, что проход там возможен в ночное время в надводном положении во время прилива. Самой большой трудностью остается навигация.

Я принял решение реализовать попытку. Мой выбор пал на капитан-лейтенанта Прина, командира U-47, обладавшего, на мой взгляд, всеми качествами лидера и необходимыми навыками кораблевождения. Я передал ему документы, оставив за ним свободу выбора: принять или отказаться, и дал 48 часов на обдумывание. Очень тщательно изучив материалы, он принял мое предложение.

Затем я лично доложил главнокомандующему Кригсмарине в Берлине. Успех операции требовал высочайшей секретности. Самая благоприятная возможность представлялась, на мой взгляд, в ночь с 13-го на 14-е октября, поскольку максимальное ослабление течений в ходе прилива и отлива падало на темное время суток, и к тому же было новолуние. Прин вышел из Киля 8-го октября. Я решил дать ему торпеды G7E и никаких мин, поскольку он должен был непосредственно атаковать цели, на присутствие которых можно было с уверенностью рассчитывать.

В 11.00 14-го октября британское радио объявило о потоплении линейного корабля «Ройал Оук», по всей видимости, подводной лодкой.

17-го Прин прибыл в Вильгельмсхафен и доложил мне следующим образом: «Оказалось возможным войти и выйти проливом Холм-Саунд без особых трудностей. Совсем небольшое пространство между затопленными кораблями, очень сильный накат, 10-узловое течение, полные хода на выходе. Никакой службы наблюдения перед Холм-Саунд. „Рипалс“ и „Ройал Оук“ оказались в Скапа-Флоу в одиночестве. В ходе первой атаки наблюдал попадание в носовую часть „Рипалса“. В ходе второй, через короткий промежуток времени (выстрелены две торпеды с интервалом), три прямых попадания в „Ройал Оук“. Несколько секунд спустя линкор взорвался. Немедленно начал маневрирование для выхода. Пересекая Холм-Саунд, отметил весьма активный поиск в заливе Скапа-Флоу, сопровождавшийся взрывом глубинных бомб. Весьма интенсивное Полярное сияние, усиливаясь к зениту, давало очень опасный свет».

Прин выполнил свою миссию с величайшей отвагой, продемонстрировав свои лучшие качества и образцовое благоразумие.

После этого британцы, вполне естественно, были обязаны проверить и закрыть с чрезвычайной скрупулезностью все возможные проходы в залив, который был вынужденно оставлен флотом Метрополии. Куда ему было идти? Лох Ю, Фёрт-оф-Форт и Фёрт-оф-Клайд казались мне наиболее вероятными ответами.

Исходя из этого, я отправил туда подводные лодки, на сей раз вооруженные главным образом минами, потому что мы больше не могли с уверенностью рассчитывать на присутствие там кораблей.

В ходе этих операций U-31 (капитан-лейтенант И. Хабекост) выставил мины на входе в Лох Ю. Линейный корабль «Нельсон» попал на это заграждение и получил очень серьезные повреждения. Одновременно, сразу же после минной постановки, выполненной U-21 (капитан-лейтенант Ф. Фрауенхайм) в заливе Фёрт-оф-Форт, стало известно, что на одной из мин подорвался крейсер «Белфаст». К сожалению, действия в Фёрт-оф-Клайд привели к потере U-33 со всем экипажем.

В официальной британской истории этот эпизод отражен надлежащим образом. Об атаке Прина и тех, кто стоял за ним, сказано: «…нужно отдать дань храбрости и решительности, с которыми капитан-лейтенант Прин реализовал план Дёница…»

Берлин приветствует героев.

Естественно, есть сомнения в маршруте, который он фактически избрал. Возможно, он проник в базу через один из проходов у оконечностей заграждений, охраняемых малочисленными патрульными кораблями, или через один из восточных проходов, недостаточно загражденных. Очевидно одно: было необходимо незамедлительно и любыми доступными человеку способами сделать эти проходы недоступными. Но это требовало времени, а тем временем Флот Метрополии счел невозможным использовать самую удобную из своих баз. Звучит весьма иронично, но блокшив, который надлежало затопить в проливе, которым Прин так удачно проник в Скапа — Флоу, прибыл туда через день, после того как был торпедирован «Ройал Оук».

 

VII

Военный дневник гросс-адмирала Дёница

[33]

Отрывки, касающиеся миссии Прина.

«Журнал боевых действий штаба подводных сил»

15.10.39 18.00.

Получено известие о том, что «Ройал Оук» потоплен подводной лодкой без указания места. Спаслось около 370 человек. Вероятно, это результат действий U-47 (Уточнить в 23.00).

15.10.39 23.00

От U-47 получено следующее донесение: «Операция прошла по плану. „Ройал Оук“ потоплен. „Рипалс“ поврежден. Разрешите возвращение в базу 16.10, т. к. других заданий не имею. Борт U-47».

Соответственно, послали ответное радио («Возвращайтесь в Вильгельмсхафен»). Это сообщение подтверждало успешность операции, которую давно планировали: прорыв подводной лодки в залив Скапа-Флоу. Это — замечательный подвиг капитан-лейтенанта Прина, командира U-47, и его экипажа. Выполнению боевой задачи предшествовали следующие соображения и приготовления:

1. С самого начала войны изучалась возможность прорыва подводной лодки в Скапа-Флоу. Значимость успеха была очевидна.

2. На первом этапе мы получили информацию, которой располагал Главный штаб Кригсмарине о заграждениях, которые, как предполагалось, существовали в Скапа-Флоу. Но мы нуждались в деталях, без которых было невозможно понять, реален ли прорыв.

3. 8-го сентября я узнал, что самолет метеорологической разведки 2-го Воздушного Флота получил фотографии обстановки в заливе Скапа на 6-го сентября. Я сделал запрос. Подтвердилось наличие тяжелых и легких кораблей к северу от острова Флотта, а также в канале между островами Суита и Риза.

4. В район Оркнейских островов была послана U-14 (13–29.9), доставившая из похода ценные данные о системе наблюдения, знаках и маяках, течениях и т. д… Командир считал, что возможно проникнуть через пролив Хокса-Саунд, если будет открыто сетевое заграждение.

5. По моему запросу, 2-й Воздушный флот на 15.00 26.9 получил превосходные фотографии проливов Клеструм-Саунд от острова Риза до Суита, Хокса-Саунд и (частично) Холм-Саунд, залива перед Скапа-Флоу и Керкуоллом. Изучив их, я пришел к следующим выводам:

(a) Прорыв через заграждения Хокса-Саунд считаю почти невозможным и совершенно невозможным через Суита и Клеструм-Саунд из-за существующих преград.

(b) …

(c) Холм-Саунд перегорожен всего двумя пароходами, очевидно затопленными поперек капала Кирк-Саунд, и третьим, стоящим немного севернее. К югу от них до островка Лэмб-Хольм существует промежуток шириной 170 метров с глубинами до 7 метров в малую воду. К северу от этих блокшивов также есть промежуток, но более узкий. Оба берега практически необитаемы. Считаю, что проход возможен именно там, в надводном положении, в момент ослабления течения в полную воду. Главную трудность представляет кораблевождение.

6. Новые данные аэрофотосъемки Хокса-Саунд подтвердили мое мнение — проход там невозможен.

7. Принял решение на проведение операции, и получил личное согласие Главнокомандующего Кригсмарине при встрече в Главном штабе. Для ее выполнения капитан-лейтенант Прин показался мне наиболее подходящим. Он воспринял предложение с энтузиазмом.

8. Было решено, что лодка проведет операцию в ночь с 13-го на 14-е октября, поскольку в это время будет наблюдаться два периода ослабления течения и к тому же новолуние. Поэтому лодка оставила Киль 8-го октября. Перед выходом лично ознакомил командира с данными последней аэрофотосъемки.

9. На борту находились только торпеды «G7E». Было высказано сомнение, не лучше ли использовать мины, однако было решено использовать торпеды, поскольку, в случае попадания успех будет более очевидным.

10. Группа «А» (полковник Вердер), получила приказ произвести авиаразведку, зафиксировав ситуацию в Скапа-Флоу на 12-е октября, незадолго до операции, чтобы своевременно передать информацию на подводную лодку.

11. U-10, U-18, U-20 и U-23 были отозваны из района Оркнейских островов еще 4-го октября, чтобы не привлекать внимания британцев. Необходимо использовать все имеющиеся козыри.

12. 11-е октября. Самолет 2-го Воздушного флота без приказа пролетел над Скапа-Флоу на низкой высоте. 12-го октября в 15.00 самолет группы «А» (лейтенант Неве, фельдфебели Бёме и Вольф) выполнил превосходную разведку, отметив точные позиции авианосца, пяти тяжелых кораблей и десяти крейсеров. Результаты были устно доложены лейтенантом Неве той же ночью в Вильгельмсхафене. Сообщение передано в адрес U-47, которая не смогла его получить, поскольку в тот момент лежала на грунте.

13. По наблюдениям службы радиоперехвата, большое количество кораблей снялось с якоря. Возможно, это произошло из-за повторного появления самолета-разведчика над Скапа-Флоу, вызвавшее опасения воздушной атаки базы. Эти полеты вполне могли привести к печальным результатам. Возвращение лодки в Вильгельмсхафен ожидалось утром 17-го.

Закончено 15.10.1939

Подпись:

17.10.39 10.10

U-47 прибыла в Вильгельмсхафен. Туда же прибыл главнокомандующий Кригсмарине, чтобы лично приветствовать экипаж. По докладу командира, вход и выход проливом Холм-Саунд были связаны с огромными трудностями. Затонувшие суда оставили лишь небольшое пространство. Течение было очень сильным: встречное — 10 узлов на выходе. Никакой вахты на Холм-Саунд.

Из состава британского флота на рейде Скапа оставались только «Рипалс» и «Ройал Оук».

1-я атака: попадание торпеды в носовую часть «Рипалса».

2-я атака: после перезарядки двух торпед.

3-я атака: попадание в «Ройал Оук». Корабль взорвался через несколько секунд.

Немедленно начали отход. Пройдя Холм-Саунд, отметили в Скапа-Флоу активнейшие поисковые действия (сопровождаемые взрывами глубинных бомб).

Мощное Полярное сияние поднимается до зенита, опасно освещая все вокруг.

Из доклада ясно, что операция была проведена с величайшей отвагой и умением.

(См. детали в Журнале боевых действий U-47).

Сегодня над Скапа-Флоу будет проведена воздушная разведка в сопровождении бомбардировщиков. Я не удаляю Скапа-Флоу из наших целей, но считаю необходимым предпринимать постоянную разведку (с аэрофотосъемкой), чтобы фиксировать изменения, которые будут сделаны в заграждениях и системе наблюдения.

Подпись:

U-47 в Вильгельмсхафене.

 

VIII

Заключение кэптена С. У. Роскилла

Выдержки из «Войны на Море» — официального издания британского Правительства (HMSO) (Том I, февраль 1961 г.)

«11 октября корабли адмирала Форбса по завершению флотских операций (8–11.10.1939) вернулись в Лох Ю. Линейный корабль „Ройал Оук“ был отправлен в Скапа-Флоу, чтобы охранять пролив между Оркнейскими и Шетландскими островами. В Скапа-Флоу в предутренние часы 14-го октября он был торпедирован и потоплен подводной лодкой U-47 (капитан-лейтенант Прин), предпринявшей смелый прорыв через Кирк-Саунд, самый северный из восточных проходов, невзирая на то, что тот был перекрыт затопленными судами. Около полуночи ясной безлунной ночью, подсвеченной Полярным сиянием, капитан-лейтенант Прин, все время оставаясь в надводном положении, дождался полной воды и прошел между блокшивами и северным берегом. Несмотря на касание грунта и якорь-цепи блокшива кормой, лодка без повреждений в 00.27 успешно проникла в залив Скапа.

Якорная стоянка для крупных кораблей к юго-западу оказалась пуста, но когда Прин вновь повернул на север, то обнаружил, как ему показалось, два линейных корабля невдалеке от северо-восточного берега. Фактически, это были „Ройал Оук“ и старый транспорт гидросамолетов „Пегасус“, использовавшийся для перевозки авиатехники. В 00.58 Прин сблизился на дистанцию 4000 ярдов и выпустил три торпеды (четвертая торпеда не вышла из аппарата), одна из которых поразила „Ройал Оук“ в носовую часть, а возможно в якорь-цепь. Взрыв был настолько слабым, а повреждения настолько ничтожны, что на борту линкора командир и другие офицеры, вышедшие наверх, чтобы выяснить что случилось, решили, что взрыв был внутренним. Тем временем Прин развернулся на юг, выстрелил из кормового аппарата по той же цели и с тем же эффектом (безрезультатно), а затем отошел для перезарядки носовых аппаратов. В 01.16 он вернулся и атаковал „Ройал Оук“ тремя торпедами, на сей раз с немедленным эффектом. Две торпеды залпа поразили цель, и через тринадцать минут линкор лег на борт и опрокинулся. Двадцать четыре офицера и 809 членов команды погибли. Теперь U-47 отходила на высокой скорости, нацеливаясь в тот же проход Кирк-Саунд, на сей раз между южным блокшивом и островком Лэмб-Хольм. С началом отлива возникло сильное встречное течение, и это стало самой опасной частью всей операции, но лодка миновала ее благополучно и в 02.15 вновь вернулась в открытое море. Тем временем в заливе поняли, что подлодка, вероятно, проникла через защитные сооружения, однако поиск силами всех кораблей, находившихся в распоряжении, не выявил никаких следов. Последние сомнения были рассеяны несколько дней спустя, когда враг объявил об успехе Прина. Однако адмирал Форбс не дожидаясь этого, принял меры в рамках своей власти по исправлению ситуации. Несколько крейсеров были переведены из Скапа-Флоу в Лох Ю, в то время как крейсерам Северного дозора было приказано использовать в качестве временной базы Саллом Вок (Sullom Voc) на Шетландских островах, несмотря на то, что гавань была защищена лишь сетями.

Линкор „Рипалс“ выполняет учебную стрельбу.

Теперь известно, что это действие было тщательно спланировано адмиралом Дёницем, который был правильно информирован об относительно слабом состоянии защиты восточных проходов. Необходимо отдать должное и капитан-лейтенанту Прину за хладнокровие и целеустремленность, с которыми он реализовал план Деница».

 

IX

Мемуары Уинстона Черчилля

Оценка действий U-47 в Скапа-Флоу.

В разгар всех этих дел вдруг произошло событие, нанесшее Адмиралтейству удар в самое чувствительное место.

Я упоминал о тревоге, вызванной слухом о появлении германской подлодки в Скапа-Флоу, выгнавшей Гранд Флит в море ночью 17 октября 1914 г. Та тревога оказалась преждевременной. Теперь, спустя четверть века почти день в день, это произошло. В 01.30 14 октября 1939 года немецкая подлодка, преодолев сильные морские течения, проникла сквозь наши защитные сооружения и потопила линейный корабль «Ройал Оук», стоявший на якоре. Лишь одна торпеда из первого залпа попала в носовую часть, вызвав приглушенный взрыв. Адмиралу и командиру корабля показалось настолько невероятным, что в защищенной базе Скапа-Флоу их поразила торпеда, что они приписали взрыв некоей внутренней причине. Прошло двадцать минут, прежде чем подводная лодка, а это была именно она, перезарядила аппараты и произвела второй залп. Затем три или четыре торпеды одна за другой разнесли днище корабля. Менее чем за две минуты он опрокинулся и затонул. Большинство людей находилось на боевых постах, но стремительность, с которой корабль перевернулся, лишила возможности спастись почти всех, кто находился внизу.

Заключение, основанное на немецком сообщении и написанное в то время, имеет смысл привести здесь:

«В 01.30 14 октября 1939 года линейный корабль королевских ВМС „Ройал Оук“, стоявший на якоре в Скапа-Флоу, был торпедирован подводной лодкой U-47 (командир — капитан-лейтенант Прин). Операция была тщательно спланирована непосредственно адмиралом Дёницем — командующим подводными силами Кригсмарине. Прин вышел из Киля 8 октября, ясным осенним днем, прошел Кильский канал и лег на курс норд-норд-вест на Скапа-Флоу. 13-го октября, в 4 утра лодка легла на грунт у побережья Оркнейских островов. В 7 утра лодка всплыла. Дул свежий бриз, горизонт чист — никого в поле зрения, в полумраке смутные очертания отдаленного побережья, длинные сполохи Полярного сияния озаряли небо синим цветом. Курс — вест. Лодка настойчиво подкрадывалась к проливу Холм-Саунд — восточному проходу в Скапа-Флоу. К несчастью эти проходы были блокированы не полностью. Узкий промежуток между двумя затонувшими судами оставался открытым. С большим умением Прин вел корабль по бурлящим водам. Берег был совсем близко. Можно было разглядеть даже велосипедиста, крутившего педалями по прибрежной дороге. И вдруг взору открылся весь залив. Кирк-Саунд остался позади. Они прошли. На севере, на фоне берега маячила тень линейного корабля, стоявшего на якоре, с высокой грот-мачтой, сиявшей как серебряное шитье на черном бархате… Все ближе, ближе — торпедные аппараты к выстрелу готовы — никакой тревоги, неслышно журчит вода вдоль борта, низкое шипение сжатого воздуха и резкий хлопок. Лос! (Пли! — нем.) — пять секунд, десять секунд, двадцать секунд. Раздался оглушительный взрыв, и огромный столб воды поднялся в темноте (разрезал темноту). Прин выждал несколько минут, чтобы повторить залп. Аппараты, товсь! Пли! Торпеды поражают цель, за этим следует серия разрушительных взрывов и линкор „Ройал Оук“ тонет, унося с собой 786 человек экипажа включая контр-адмирала Г. Э. Ч. Блэгроув (Командира 2-й эскадры). U-47 тихо проскользнула обратно через тот же узкий проход. Блокшив для его перекрытия прибыл двадцать четыре часа спустя».

Этот эпизод, который можно с полным основанием рассматривать как воинский подвиг командира немецкой подводной лодки, потряс общественное мнение. Это событие вполне могло оказаться в политическом отношении роковым для любого министра, отвечающего за довоенные меры предосторожности. Как новичок, я был избавлен от подобных упреков в первые месяцы своего пребывания на этом посту. Я обещал провести строжайшее расследование.

На следующее утро 17 октября был произведен воздушный налет на Скапа-Флоу и близкими разрывами поврежден старый линкор «Айрон Дьюк», с которого к тому времени были сняты вооружение и броня, и который использовался в качестве плавучей базы. Корабль сел на мель и продолжал служить по назначению всю войну. Во время налета был сбит вражеский самолет. К счастью, флота в это время там не было. Эти события показали, насколько важно обеспечить защиту Скапа-Флоу от любого нападения, прежде чем пользоваться этой базой. Но прошло почти полгода, пока нам удалось воспользоваться огромными преимуществами этой стоянки.

Нападение на Скапа-Флоу и потеря линкора «Ройал Оук» немедленно побудили Адмиралтейство к действиям. 31 октября я вместе с начальником военно-морского штаба отправился в Скапа-Флоу для проведения второго совещания по этим вопросам на флагманском корабле адмирала Форбса. Меры по усилению обороны Скапа-Флоу, о которых мы договорились, предусматривали усиление боновых заграждений, увеличение количества блокшивов в открытых восточных проходах, а также установку управляемых минных полей и других заграждений. Наряду со всеми этими внушительными мерами намечалось увеличить число дозорных кораблей и установить орудия, которые прикрывали бы все подступы. На случай нападения с воздуха было решено установить 88 тяжелых и 40 легких зенитных орудий, а также значительное число прожекторов и аэростатов воздушного заграждения. Была организована оборона при помощи истребителей, имевших базы на Оркнейских островах и в Уике — на материке. Считали, что все эти мероприятия будут завершены или, по крайней мере, осуществлены настолько, что к марту 1940 года вполне можно будет вернуть сюда флот. Тем временем Скапа-Флоу можно будет использовать как базу для заправки эсминцев.

Английский линкор «Ройял Оук».

 

XI

Гибель линкора «Ройал Оук»

Воспоминания кэптена Р. Ф. Николса (Королевские ВМС).

Когда в августе 1939 года «Ройал Оук» пришел в Скапа-Флоу, я отметил, что система обороны с моря не выглядит столь же надежной, как в годы Первой мировой войны, однако был слишком занят, чтобы вникать в этот вопрос, к тому же это не входило в круг моих обязанностей. За местную оборону гавани перед главнокомандующим отвечал старший морской начальник.

Главной задачей было обучить команду, среди которой было много резервистов, как жить на корабле и сражаться на нем в современных условиях. Угроза атаки с воздуха, ночью или днем, в гавани или в море, многим была в диковинку и поэтому считалась одной из главных проблем. Радиолокация находилась в зачаточном состоянии, и радар на «Ройал Оук» установлен не был.

13-го октября 1939 года «Ройал Оук» стоял на якоре в полумиле от восточного берега Флоу, поскольку высокий берег обеспечивал защиту от воздушного нападения с этого направления. Старый авианосец «Пегасус» стоял на якоре приблизительно в 7 кабельтовых (1400 ярдов) по пеленгу 340° от нас. «Айрон Дьюк», несколько эсминцев, плавбаза и т. д., стояли на якоре в западной части залива Флоу, приблизительно в восьми милях от нас, с противоположной стороны островов Кава и Фара. «Рипалс» стоял на якоре совсем близко от нас день или два, но 13-го около 16.00 он ушел, и «Пегасус» занял его место.

Той ночью мы, как обычно, затемнили корабль и находились в готовности к атаке с воздуха. Я лег спать примерно в 22.30, но в четыре минуты первого был разбужен сильным ударом по корпусу корабля. Набросив шинель, я вышел на палубу, но никто не смог объяснить мне, что случилось. Я отдал приказание поднять пары и вызвать команды на дрифтер «Дэйзи II» и дежурный катер (оба плавсредства находились у борта под нижним выстрелом).

Наблюдалось слабое полярное сияние, позволявшее различать контур берега на фоне неба и людей, ходивших по палубе, правда, недостаточно отчетливо, чтобы распознать их. Пройдя вперед до полубака, я заметил, что стопор Блейка на якорь-цепи правого борта был отдан, и та, сорвавшись со стопоров, очевидно, ушла за борт. Возможно, проблема скрывалась в районе цепного ящика… внизу я встретил командира и старшего механика. У всех возникло впечатление, что взрыв произошел в хранилище огнеопасных материалов, и матрос в защитной маске готовился спуститься туда, чтобы разобраться на месте.

Затем, ровно через тринадцать минут после первого взрыва, прогремели еще три ужасающих взрыва позади нас по правому борту. Каждый взрыв сильно потряс корабль, освещение полностью вышло из строя, и сразу же образовался крен примерно двадцать пять градусов. Я абсолютно не сомневался ни в том, что произошло, ни в том, что последует за этим. Но как же лодка смогла преодолеть заграждения? В дополнение к тяжелым повреждениям, вызванным торпедами, было большое количество открытых иллюминаторов, прикрытых светомаскировочными (вентиляционными) щитками. (На них было получено разрешение от главнокомандующего). Было ясно, что по правому борту все они оказались под водой, и задраить их под нарастающим напором хлынувшей воды не представлялось возможным.

Из-за отсутствия электропитания было невозможно спустить на воду спасательные барказы, а нарастающий крен делал это все более трудным и в отношении шлюпок, особенно в темноте. Дрифтер «Дэйзи II», стоявший у борта слева по корме, служил неким утешением, поскольку имел достаточно большую вместимость.

Практически в кромешной темноте командир и я, с помощью многих других членов команды извлекли те спасательные средства, что смогли обнаружить, но спустя всего восемь минут после взрывов торпед второго залпа, «Ройал Оук» опрокинулся и затонул.

Примерно через полтора часа те, кто находился на спасательном плоту Керли, были подобраны одной из шлюпок с «Пегасуса» и погружены в роскошь горячей ванны, где смогли избавиться от мазута и переодеться в чистую одежду, не считая соответствующих напитков, которыми наши спасители нас столь великодушно обеспечили.

Я решительно заявляю, что ни один корабль в Скапа-Флоу, кроме «Ройал Оук», не пострадал от торпед Прина. И, кроме того, в ночь с 13 на 14 октября 1939 года там не было никаких линейных крейсеров.

«Ройал Оук» торпедирован! Снимок из английского фильма, в котором этот линкор заранее «сыграл» свою будущую судьбу.

 

XII

Тайна Скапа-Флоу

Что же на самом деле произошло в британской базе Скапа-Флоу в ночь с 13-го на 14-е октября 1939 г.? Об этом было много написано и еще больше сказано. В основном утверждения сводились к следующему:

(a) Прин никогда не был в Скапа-Флоу; «Ройал Оук», взлетел на воздух в силу случайных обстоятельств, а возможно в результате диверсии.

(b) Прин проник в Скапа-Флоу, потопил «Ройал Оук», и нанес повреждения линейному крейсеру «Рипалс».

(c) Прин зашел в Скапа-Флоу, потопил «Ройал Оук», но другим кораблям повреждений не наносил.

(d) Прин проник в Скапа-Флоу, потопил «Ройал Оук» и повредил старый транспорт гидросамолетов «Пегасус».

(e) Прин проник в Скапа-Флоу благодаря немецкому шпиону, внедренному на Оркнейские острова, который, возможно, и навел его на якорную стоянку линкора «Ройал Оук».

Редкий военный подвиг заключал в себе столько противоречий. И абсолютная секретность, которой британцы продолжают окружать это событие, отнюдь не способствует прояснению вопроса.

ВЕРСИИ:

(а) Прин никогда не был в Скапа-Флоу

Теория диверсии или случайного взрыва имеет многочисленных сторонников, особенно среди спасшихся членов команды линкора «Ройал Оук».

В октябре 1967 г., по случаю 28-й годовщины гибели «Ройал Оук», четыре члена экипажа U-47 приехали в Портсмут по приглашению одного из спасшихся британцев — Винсента Марчанта, и противоречия вспыхнули с новой силой.

В траурной церемонии, проходившей в военном мемориале в Саутси, приняло участие до сотни уцелевших членов команды линкора, причем некоторые из них тогда же приняли участие в откровенной беседе с четырьмя немецкими подводниками. Однако ряд бывших моряков с «Ройал Оук» сохраняли убеждение, что никакой субмарины в Скапа-Флоу не было вовсе. Выражая мнение многочисленных товарищей, Артур В. Скарфф заявил журналистам, что убежден — корабль не был торпедирован. Эллис Кларк, со своей стороны, заявил, что до конца своих дней будет утверждать, что линейный корабль стал жертвой диверсии. Теория диверсии влечет за собой удивительные выводы, если не сказать невероятные:

— Что касается выдержек из военного дневника гросс-адмирала Дёница, касающихся операции, то их можно было придумать для удобства версии. Журнал боевых действий U-47 также мог быть сфабрикован. Прин был самозванцем, а тридцать девять человек экипажа — его сообщниками.

— Официальное британское заявление, в частности, ответ Уинстона Черчилля, тогда первого лорда Адмиралтейства, на вопрос заданный 17-го октября 1939 г. господином А. В. Александером, могло быть сделано исключительно для поддержки несуществующего воинского подвига врага.

— Параграфы, описывающие операцию в мемуарах гросс-адмирала Дёница, и то же самое у сэра Уинстона Черчилля, а также официальная «История войны», опубликованная британским правительством, были всего лишь вздором.

Почему же это вздор? Да просто потому, что в истерии, поднятой вокруг так называемой «пятой колонны», саботаж деморализует бесконечно больше шока, вызванного военно-морским подвигом противника. Можно укрепить оборону базы, сделав ее неприступной, но намного дольше и гораздо трудней уничтожить «пятую колонну». А вовремя разоблачить диверсию — и вообще дело случая.

Наконец, любое судно может внезапно влететь на воздух, как в море, так и под защитой базы. Увы, это объяснение, явно поверхностное, неприменимо к военному кораблю и, тем более к линкору.

Всего было отмечено пять взрывов, впрочем, некоторые утверждали, что четыре. Первый — спустя несколько минут после 01.00. В носовой части корабля. Корабль содрогнулся. Якорь-цепь правого якоря (с грохотом) ушла в клюз. А удушающий взрыв, по мнению некоторых моряков, был ужасным. По верхней палубе распространился резкий запах. Пошли слухи, что взрыв произошел в выгородке (кладовой) CO2. Впрочем, частичное затопление носовых отсеков, вследствие их малого объема, практически не отразилось на устойчивости линкора. Повреждения были незначительными. По всей видимости, этот взрыв никак не отразился и на внешнем облике корабля. В этом сходятся все очевидцы. Пятнадцать минут спустя (у разных свидетелей это время может варьироваться) по правому борту один за другим раздались три взрыва, на сей раз очень сильные (некоторые свидетели насчитали только два). При каждом взрыве «Ройал Оук» угрожающе кренился на левый борт. После чего мгновенно возник крен около 25 градусов на правый борт. Почти сразу же пропало освещение.

Большинство моряков видело, как столб воды поднялся до уровня ходового мостика. По правому борту, ближе к корме, густой черный дым заволок палубу и надстройки. Наконец раздался последний взрыв (согласно показаниям ряда свидетелей, три или четыре минуты спустя) — самый разрушительный. Вырвавшийся язык пламени взвился на высоту кормовой мачты. Было ясно, что пламя вызвано горением кордита. Многие из спасшихся подумали о диверсии из-за подозрительного совпадения мест взрывов с расположением трюмов, в которые прошлым вечером загружались корабельные запасы. Это обстоятельство не представляет само по себе ничего необычного, если принять во внимание рассеивание точек попадания торпед по всей длине корпуса линкора. Но что действительно встревожило людей, укрепив их подозрения в диверсии, так это внутренний характер взрывов. Однако столб воды, достигший по высоте ходового мостика, неопровержимо доказывает обратное. Несмотря на расхождение показаний в этом моменте, не исключено, что другие взрывы также вызывали фонтаны воды. И, разумеется, воспламенение кордита во вспомогательных погребах, возможно для артиллерии малого калибра, вполне могло вызвать серию более или менее сильных внутренних взрывов.

После второй серии взрывов в умах многих моряков, несомненно, возник вопрос — что случилось? То, каким образом «Ройал Оук» кренился, прежде чем перевернуться, убедило капрала королевской морской пехоты Дэвиса в том, что корабль был поражен извне. Он вспомнил инцидент, случившийся несколькими годами раньше, когда он служил на линейном крейсере «Худ», и тот столкнулся с линейным крейсером «Ринаун». Последний ударил «Худ» носом в кормовую часть по правому борту, и тот вел себя точно также, как «Ройал Оук», разве что не затонул.

Вполне резонно, что слух о диверсии распространился со скоростью огня в бикфордовом шнуре уже на следующий день после катастрофы. Слухи росли и даже называли имя возможного автора преступления, прозванного «Диверсант из Линесса».

Взорвать линейный корабль путем организации диверсии — задача практически невыполнимая. В истории нет подобных примеров. Диверсия требует сети соучастников непосредственно на корабле. Но королевские ВМС — это не тот случай. Гипотетический диверсант должен был бы доставить взрывчатку, много взрывчатки параллельно с погрузкой припасов. Обычно те доставляются на корабль в небольших стандартных ящиках или бочках, где значительное изменение в характере груза или веса легко отличить. Одна из главных трудностей организации диверсии — невозможность скрыть большое количество взрывчатого вещества. Торпеда содержит в среднем 300 кг взрывчатки. Трудно представить, как саботажник, не привлекая внимания, доставит на борт 1200 кг взрывчатых веществ в 300-килограммовых ящиках.

Теперь о теории случайного взрыва. Прецедент подобного происшествия имел место непосредственно в Скапа-Флоу, когда на линейном корабле «Вэнгард» ночью 9-го июля 1917 г. произошел взрыв почти достоверно из-за непроизвольного возгорания кордита в одном из артпогребов. В то время слух о диверсии также получил распространение, и Адмиралтейство охотно позволило этому слуху распространяться дальше. В то время, акт саботажа влиял на боевой дух гораздо меньше, чем мысль о том, что самопроизвольное воспламенение пороха способно поразить вслепую любой корабль. Правила безопасного хранения кордита еще не были выработаны, и произошло минимум пять катастроф по той же самой причине, среди которых — потеря линейного корабля «Бульварк» в Шеернессе и крейсера «Наталь» в Инвергордоне. Эти корабли были буквально разнесены вдребезги. Целая артиллерийская башня с «Вэнгарда» была найдена на острове Флотта.

Главные пороховые погреба «Ройал Оук» не взрывались. Линейный корабль перевернулся через восемь-десять минут под весом воды, поступившей через пробоины от взрыва торпед и иллюминаторы, открытые для вентиляции.

Сомнения относительно атаки подводной лодки полностью отпали, когда стали известны результаты водолазного обследования корпуса затонувшего корабля, были обнаружены остатки, по меньшей мере, двух иностранных торпед, среди которых две хвостовых части и бирка с двигателя с надписью «Siemens-Schuckert».

В 1939-м присутствие германской подлодки в базе казалось настолько невероятным, что после первого взрыва не было даже объявлено боевой тревоги: люди не разошлись по боевым постам, и линейный корабль оставался беззащитным. Предположив, что самолет сбросил бомбу на бреющем полете, чтобы не привлекать внимания, вахта ПВО начала просматривать небо. Господин Дэвис все еще помнит, что некоторые моряки побежали в укрытия под бронированной палубой, последнее место, где стоит скрываться при атаке подводной лодки в Скапа-Флоу. Бывший моряк с «Ройал Оук» четко помнит, что у большинства матросов база имела солидную репутацию нерушимой твердыни.

«Заходя в Скапа-Флоу, — добавил он, — мы чувствовали себя в полной безопасности от всего, кроме воздушного нападения, а мысль о подводной лодке, атакующей в базе, казалась нам столь же маловероятной, как нашествие марсиан».

Это настроение объясняет до какой-то степени и неразбериху, воцарившуюся на борту вслед за первым залпом U-47.

Немецкие наблюдения объясняют замешательство британцев тем, что все ожидали воздушной атаки. Двое из оставшихся в живых членов экипажа подводной лодки, несшие вахту на мостике, подтверждают этот факт.

«После того, как линейный корабль затонул, и мы были на пути из Скапа-Флоу, большинство прожекторов было нацелено не на море, а на небо. Слыша шум не авиационных двигателей, а дизелей U-47, и все еще не веря в присутствие лодки, расчеты прожекторов нацеливали лучи гораздо выше нас. И какое-то время мы шли под этим светящимся пучком лучей, перекрещивающимися над нашими головами. Именно по этой причине, считал наш командир, эсминцы, обнаруженные по корме при выходе из Скапа-Флоу, и не заметили нас».

И если продолжать считать, что свидетельства бывших врагов заведомо ошибочны, то материальные факты подтверждают иное.

На повторный вопрос о прожекторах, господин Дэвис дал простой ответ, правда, немного раздраженно:

«Я в очередной раз подтверждаю, что не было никаких прожекторов, сигналов, или каких-либо тревог после потопления линкора „Ройал Оук“. Спасшихся на шлюпках окружало пустынное море на мили вокруг, темнота и полная тишина, как в могиле. Естественно, что люди, боровшиеся за жизнь в море, возможно, не видели ничего на расстоянии, даже если могли бы что-то разглядеть, ведь их единственным желанием было выжить. Но на борту „Дэйзи“, от пятидесяти до ста пар глаз шарили по сторонам в поисках тонущих товарищей и в ожидании помощи, которая все не приходила. Некоторые, из нас, включая меня, были уверены, что нас торпедировали, и таращили глаза по сторонам, ожидая очередной атаки подлодки. На борту „Дэйзи“ был включен только один прожектор, чтобы помочь спасательным действиям, но не было и речи об обследовании залива. Катер оставался в дрейфе, чтобы люди могли плыть к нему, не опасаясь попасть под винты.

Прошло, по меньшей мере, два часа, прежде чем подошла реальная помощь, и она пришла с „Пегасуса“. Одно можно утверждать уверенно, определенно, абсолютно. Не было никаких попыток преследования противника любым типом корабля — эсминцем или каким-то другим, с момента потопления линкора с 01.30 примерно до 04.00, когда мы, наконец, подошли к „Пегасусу“. Здесь не должно возникать никаких вопросов и сомнений».

Это свидетельство подтверждено многими из оставшихся в живых. Различие в показаниях немцев и англичан в таком второстепенном факте, как наличие и использование прожекторов, является лишь одним из многочисленных противоречий, само число которых настораживает.

Независимо от того, что они чувствовали в Скапа-Флоу, все были вынуждены признать, что решающим был сам факт успешного проникновения лодки в базу. Если бы Флот не был уверен в этом, база Скапа-Флоу не была бы оставлена, даже временно, в пользу второстепенных и даже еще более уязвимых мест базирования. Коммодор Дёниц, правильно оценив возможные переброски флота метрополии, заминировал подходы к резервным базам. U-31 (капитан-лейтенант Хабекост) выставила мины на подходах к Лох Ю, a U-21 (капитан-лейтенант Фрауенхайм) — в заливе Фёрт-оф-Форт. Если бы U-33 (капитан-лейтенант Дрески) не была потоплена со всем экипажем в заливе Фёрт-оф-Клайд тральщиком «Глинер» 12-го февраля 1940 г., результат оказался бы еще более чувствительным.

Приведем в этой связи высказывание кэптена С. У. Роскилла, официального британского историка:

«18-го октября, после потери линкора „Ройал Оук“, Первый лорд (Адмиралтейства — С. А.) заявил Кабинету, что считает Скапа-Флоу совершенно непригодной для того, чтобы оставаться главной базой Флота…

…После долгих дебатов было решено продолжить использование Лох Ю в качестве временной базы вплоть до улучшения системы защиты Скапа-Флоу. Но враг резонно предвидел, что мы примем эту меру, а Лох Ю защищена значительно хуже, чем Скапа. Неудивительно, что „Нельсон“, флагманский корабль адмирала Форбса, получил там значительные повреждения, наскочив 4-го декабря на одну из мин, выставленных подводной лодкой за пять недель до этого. 21-го ноября недавно построенный крейсер „Белфаст“ повредил киль на мине в заливе Фёрт-оф-Форт. Факты доказали, что опасения адмирала Форбса относительно минной опасности на дальних подступах к базе Разайт вполне обоснованы…

…Нам пришлось ждать 4-го января, когда еще пять мин из восемнадцати, выставленных на фарватере, были вытралены, чтобы подумать о возможности его („Нельсона“ — С. А.) безопасного перехода в Портсмут на ремонт. Тайна была умело сохранена от врага, но последствия оказались, тем не менее, чрезвычайно серьезными, поскольку было очевидно, что, пока не найден способ борьбы с магнитными минами, любой из наших главных портов или любая из баз могут быть блокированы на многие недели…

…Остается очевидным, что именно неспособность обеспечить надежную защиту Скапа-Флоу от удара с воздуха и атак подводных лодок, повлекшая за собой потерю одного линкора и повреждение другого, наряду с ценным для флота новейшим крейсером, стала препятствием в использовании базы по назначению…»

Чтобы лучше оценить факты, есть смысл рассмотреть их в контексте первых недель войны. Перечисление всех деталей, вызвавших данные решения Военного кабинета, находится за пределами этой книги. Сэр Уинстон Черчилль подробно излагает их в своих мемуарах, а Роскилл точно и лаконично описывает в первом томе своего труда «Война на Море». Подводя окончательные итоги, можно с уверенностью сказать, что главнокомандующему флотом Метрополии, адмиралу сэру Чарльзу М. Форбсу мешали результаты политики правительства между двумя войнами и ошибки разведывательных служб. Сменявшие друг друга кабинеты министров традиционно пренебрегали интересами вооруженных сил. Скапа-Флоу, главная стратегическая база Королевских ВМС была оставлена, а ее оборона снята.

В 1938-м году, году Мюнхена, когда адмирал Чарльз Форбс привел Флот Метрополии в Скапа-Флоу, он нашел базу не только в аварийном состоянии, но и определенно устаревшей. Солдаты морской пехоты доламывали оружие, датируемое Первой мировой войной, в то время как линии противолодочных сетей уже готовились ко Второй.

Фактически, вплоть до 1938 года Адмиралтейство полагало, что в случае войны с Германией Флот Метрополии будет базироваться в Розайте (залив Фёрт-оф-Форт), как и на заключительной стадии войны 1914–1918 гг.

Скапа-Флоу после атаки Прина. Результат аэрофотосъемки июля 1940 г. показывает секретные флотские тендеры, замаскированные с помощью дерева и ткани торговые суда, изображающие линкоры типа «Р», и авианосец «Гермес». Муляжи линкоров на переднем плане, под берегом фиктивный «Гермес» (Имперский военный музей).

В очередной раз обратившись к означенной проблеме, первый лорд Адмиралтейства, сэр Роджер Бэкхаус, и Главнокомандующий флотом Метрополии, признали, что у Скапа-Флоу гораздо больше преимуществ по сравнению с ВМБ Розайт. В апреле 1939 г., за шесть месяцев до атаки Прина, Адмиралтейство приняло решение перевести главную базу флота из Розайта в Скапа-Флоу. К несчастью, смерть первого Лорда Адмиралтейства в мае 1939 г. и Главного контролера ВМС вице-адмирала П. Ф. Гендерсона повлекли за собой изменения в составе Совета Адмиралтейства, вызвав неизбежные проволочки.

Несмотря на растущую напряженность, весной 1939 г. правительство отказалось от идеи всемерного укрепления обороны Скапа-Флоу из опасения побеспокоить население и насторожить Гитлера, и ничего серьезного не было предпринято вплоть до начала военных действий.

Адмирал Форбс со своей стороны делал все возможное, дойдя до того, что купил в местечке Строммнес за 100 фунтов баржу с цементом и затопил ее в проливе Холм-Саунд.

Противовоздушная оборона не имела и десятка орудий крупного калибра, а те немногие были сосредоточены у топливных хранилищ.

7-го сентября Адмиралтейство передало адмиралу Форбсу информацию, сильно преувеличивающую реальную мощь воздушных сил, размещенных на северо-западе Германии, готовых бомбить Скапа-Флоу. По этой ошибочной оценке число тяжелых бомбардировщиков Люфтваффе достигало 800, хотя общая цифра едва превышала 400. В этой связи Адмиралтейство приказало главнокомандующему Флотом Метрополии подготовить временную базу на западном побережье Шотландии. Сэр Чарльз Форбс, несмотря на лучшую осведомленность, был вынужден подчиниться, хотя и считал вспомогательные базы гораздо более уязвимыми от минной опасности и атак подводных лодок. Если 1-го октября флот находился в Лох Ю, то уже 12-го немецкий самолет-разведчик сфотографировал его в полном составе на рейде Скапа-Флоу. В тот же вечер этот снимок был исследован главнокомандующим германскими подводными силами. Передвижения британских кораблей не ускользнули от внимания немецких разведслужб, отслеживавших обстановку в Лох Ю и заливе Фёрт-оф-Форт. Эффективность действий основывалась, с одной стороны, на воздушной разведке, а с другой — на своевременном перехвате и расшифровке радиодонесений.

С немецкой стороны, в августе 1939-го флот к войне готов не был. Молодому Кригсмарине, детищу военно-морского соглашения, подписанного с Великобританией 18-го июня 1935-го, было всего четыре года. Соглашение позволяло Германии вновь обладать военно-морской мощью, ограниченной пропорционально к королевским ВМС и флотам доминионов. Немецкий тоннаж мог составлять 35 % от британского тоннажа для всех категорий надводных боевых кораблей без ограничения характеристик или водоизмещения. Что касается подводных лодок, то это соотношение составляло 45 % с возможностью достижения паритета, что, несомненно, явилось результатом чрезмерного доверия гидролокатору АСДИК. Британцы больше не верили в подводную опасность. На обращение Адмиралтейства в 1937 г. консультативный комитет по защите судоходства ответил докладом, согласно которому «подводная лодка никогда уже не будет способна создать нам те же проблемы, что в 1917-м»…

Не дожидаясь подписания Соглашения, немцы заложили серию прибрежных субмарин водоизмещением 250 тонн, и двух линейных крейсеров в ответ на появление французских линкоров «Дюнкерк» и «Страсбург». Несмотря на Версальский договор, ограничивший количество и максимальное водоизмещение кораблей в 10 000 тонн, оба линейных крейсера официально имели расчетное водоизмещение 26 000 тонн, а фактически 32 000 тонн. Аналогично заявленное водоизмещение двух карманных линкоров «Дойчланд» и «Адмирал Шеер», заложенных в 1929 и 1931 гг. соответственно, составляло 10 000 тонн, а фактически достигало 14 000…

Освободив руки, в пределах структуры Соглашения от 18.06.1935 г., немцы не приступили, как ожидалось, к реализации главной военно-морской программы. Напротив, они почему-то топтались на месте. В ожидании разработки детальной военно-морской доктрины, они приняли переходную программу, включавшую постройку двух тяжелых линейных кораблей, тяжелых крейсеров, торпедных катеров, подводных лодок и различных мелких кораблей. Наряду с бюджетными ограничениями 1938 и 1939 годов, возникли противоречия во взглядах у главнокомандующего подводными силами коммодора Дёница и главного штаба ВМС, отдававшего предпочтение большим подлодкам водоизмещением 2000 тонн. Технические трудности, касающиеся новой энергетической установки, вызвали также задержку строительства торпедных катеров.

В мае 1938, когда Гитлер еще не считал войну с Великобританией неизбежной, верховное командование выбрало долгосрочную программу кораблестроения — План Z, предусматривавший создание до конца 1948 г. гомогенного и хорошо сбалансированного флота, призванного сокрушить британскую торговлю. Гитлер одобрил проект и поставил срок от шести до десяти лет. Объявление войны 3-го сентября 1939 г. было встречено высшими офицерами Кригсмарине с испугом. Германский флот, застигнутый врасплох, начал войну с силами, гораздо ниже предела, установленного военно-морским соглашением 1935 года. Подводные силы вступили в войну, располагая всего 56-ю подлодками, из которых только 22 были способны к действиям в Атлантике.

«Однако из этих 22 лодок должно было находиться на боевых позициях в среднем от 5 до 7 единиц. Суровая действительность показала, однако, что это число может снижаться до двух», — поясняет гросс-адмирал Дёниц в своих мемуарах (гл. V…).

«…Таким образом, в Атлантике одновременно могли действовать пять — семь подводных лодок.

Впрочем, следовало учитывать, что даже это небольшое число будет сокращаться. Ожидаемые потери не предполагали компенсации за счет новых подводных лодок. Мы были наказаны за нашу бездеятельность в 1936–1937 годах. Пришлось начинать войну, имея в строю всего 56 подводных лодок. Если бы мы использовали полученное в 1935 году право строить подводные лодки, общее водоизмещение которых составляло 45 процентов английского, то количество лодок, пригодных для действий в Атлантике, было бы больше на 16 единиц. Помимо всего прочего, нас угнетала мысль, что число подлодок будет уменьшаться и быстро достигнет своего минимума. И события не заставили себя ждать. В феврале 1941 года в строю у нас осталось всего 22 подводные лодки…»

К тому же в начале военных действий командиры были связаны рядом ограничений, касающихся атаки торговых судов. Причем эти ограничения могли только ужесточаться.

В течение первых недель Второй мировой войны, как и в начале Первой, действия лодок были нацелены прежде всего против военных кораблей. Именно в этом ключе атака Скапа-Флоу и была реализована. Крупный успех операции, которой управлял Дёниц и блестяще выполнил Прин, повлиял на все подводные силы.

(b) Прин проник в Скапа-Флоу, потопил «Ройал Оук» и повредил линейный крейсер «Рипалс»

Это официальная германская версия. Спустя тридцать лет после событий оставшиеся в живых члены экипажа U-47 все еще уверены, что именно таков был результат их миссии.

Прина, похоже, не слишком волновал вопрос установления идентичности врага. И он, конечно же, был не главным в ходе операции. В своем журнале боевых действий он вообще не указывает никаких названий, просто перечисляя характер целей.

«00.55

Два линейных корабля стоят на якоре, а ближе к берегу — эсминцы. Крейсеров не видно, поэтому атакуем больших парней. Дистанция примерно 3000 метров. Глубина хода торпед 7,5 метров. Атакуем.

01.16 (время, подвергнутое сомнению в карандаше, исправлено на 00.58).

Одна торпеда выпущена по кораблю, стоящему севернее, две — по стоящему южнее. После добрых 3 минут взрыв торпед на корабле, расположенном севернее; по двум другим ничего не обнаружено. Что случилось?»

В ходе ночной атаки довольно трудно точно опознать корабль и более того с рубки. У немцев не было никаких шансов определить названия находившихся перед ними линкоров. Корабль, расположенный южнее, мог быть любым из пяти линейных кораблей типа «Ройал Соверин». Тот, что стоял севернее, был и вовсе скрыт на две трети, и его было еще сложнее точно идентифицировать. Исходя из объяснений экспертов по подводной войне, оба корабля располагались на якорной стоянке параллельно, и визуально с U-47 наблюдалась из-за носовой надстройки южного корабля лишь носовая часть корабля, расположенного севернее. На дистанции два-три километра надстройки кораблей сливались друг с другом в темноте. Однако корабль, стоявший севернее, был единодушно идентифицирован всеми офицерами как линейный крейсер.

Старший матрос Хэнзель, стоявший на мостике позади Прина, слышал, как тот сказал, что «Ринаун» находится в море где-то в другом месте, поэтому это мог быть только «Рипалс». Позже, в интервью прессе и радио, Прин заявил, что он опознал «Рипалс» по двум трубам, поскольку у «Ройал Оук» была лишь одна.

Фактически, именно БИ-БИ-СИ в сводке новостей в 11 часов утра идентифицировала линейный корабль, потопленный в Скапа-Флоу 14-го октября, как «Ройал Оук». Других кораблей британское радио не упоминало.

Когда 17-го октября U-47 вернулась в Вильгельмсхафен, после доклада Прина об итогах операции второй корабль был определенно идентифицирован как «Рипалс» с помощью превосходной аэрофотосъемки, проведенной 12-го числа лейтенантом Неве. На этих фотографиях рядом с линкором «Ройал Оук» на якоре стоял линейный крейсер с двумя трубами. Командующий подводными силами подтвердил торпедирование Рипалса и привел доклад Прина в своем военном дневнике.

(с) Прин проник в Скапа-Флоу, потопил «Ройал Оук», но не повреждал никакого другого корабля

Это — официальная британская версия. Потерю линейного корабли невозможно скрыть. Он затонул, а его киль, находившийся близко к поверхности, можно было сфотографировать в любое время. Другое дело, если бы он просто был поврежден. Поэтому британцы объявили на весь мир о потоплении линкора «Ройал Оук» спустя десять часов после события. Затем, когда в немецком официальном заявлении торжественно прозвучало, что подводная лодка проникла в Скапа-Флоу, потопила «Ройал Оук» и повредила «Рипалс», Адмиралтейство ответило без дальнейших комментариев, что ночью с 13-го на 14-е октября 1939 г. линейный крейсер находился в море. Каждый поддержал свою позицию, и такое положение вещей сохранялось до конца войны.

Тем временем люди из экипажа U-47 переходили на другие лодки, продолжая службу с различным исходом. Кто-то из них погиб на войне, другие выжили.

После войны историки, писатели и журналисты вернулись к проблеме, и каждый из них дал свою версию. Прин и его вахтенные офицеры Эндрасс и фон Фарендорф были мертвы. Они погибли в море и больше не могли свидетельствовать.

Согласно официальной британской истории, корабли, которые Прин принял за линейные корабли, на самом деле были линкором «Ройал Оук» и старым авианосцем «Пегасус». Последний не пострадал. Позже кэптен С. У. Роскилл пишет на стр. 73 первого тома «Войны на Море», что одна из трех торпед первого залпа попала в носовую часть «Ройал Оук», а возможно в одну из ее якорных цепей. (Две других торпеды были потеряны.) На борту линкора взрыв лишь слегка почувствовали, и повреждения показались незначительным, а командир и другие офицеры, вышедшие на палубу, чтобы понять, что случилось в действительности, пришли к выводу, что это был случайный взрыв внутреннего характера.

Можно ли предположить, чтобы командир подводной лодки и его офицеры могли спутать линейный крейсер в 32 000 тонн и длиной 242 метра, то есть один из крупнейших кораблей британского флота, с бывшим транспортом водоизмещением 6900 тонн, переоборудованным в авианосец? Кроме того, длина «Пегасуса» составляла всего 111 метров, то есть вполовину меньше «Рипалса», но, прежде всего, тот имел самый характерный силуэт в Королевских ВМС, плоская палуба и труба как у печки в кормовой части. Поэтому весьма трудно принять эту официальную версию.

Сэр Уинстон Черчилль, имевший доступ ко всем документам, о «Пегасусе» даже не упоминает. В его мемуарах Прин достоверно наблюдал лишь один силуэт линейного корабля, и это был «Ройал Оук». Однако, если вы принимаете официальную британскую версию, согласно которой немецкие торпеды поразили только «Ройал Оук», второй силуэт становится лишней деталью в мемуарах сэра Уинстона, и становится ясно, почему он нигде не упоминается.

Повсеместно поддерживая официальную версию, старший помощник командира «Ройал Оук» коммандер Р. Ф. Николс также высказывает предположение, что в условиях нервного напряжения и темноты Прин вполне мог спутать линейный крейсер с авианосцем. И в то же время не высказывает ни малейшего сомнения в том, одна из торпед первого залпа повредила именно якорь-цепь правого борта, обеспечивавшую стоянку линкора, и вызвала течь в трюме, содержащем горючие материалы. Это то, о чем он докладывает немедленно после взрыва.

«…Я немедленно покинул каюту, находившуюся в корме, и отправился в нос, чтобы попытаться выяснить, что случилось. Быстро прошел на бак, где увидел, что правая якорь-цепь освободилась из стопора Блэйка, державшего ее, и полностью ушла за борт. (Шестнадцать смычек, по 30 метров каждая, составляли всю якорь-цепь). Спустившись вниз, я обнаружил там командира и старшего инженер-механика; человек в противогазе собирался спуститься вниз, чтобы обследовать трюмную выгородку с горючими материалами, откуда, как всем казалось, поднимается дым…»

Несколько свидетелей упоминают о передвижениях кораблей, которые, возможно, имели место эволюций (перемещений) на рейде в течение дня 13-го числа ближе к 16.00. Кто-то называет «Рипалс», другие утверждают, что это был «Ринаун». Мог ли «Пегасус» бросить якорь на месте, освобожденном линейным крейсером? На прямой вопрос, заданный в письменной форме, — где находился «Пегасус»? — Военное Министерство ответило уклончиво: «К северу от линкора „Ройал Оук“»…

В 7 кабельтовых или чуть меньше 1400 м, по пеленгу 340 градусов от «Ройал Оук»! — заявляет коммандер Николс.

«Приблизительно в двух милях к западу от линкора „Ройал Оук“», — утверждают другие британские свидетели с не меньшей убежденностью.

«Да, мы видели „Пегасус“ на северо-западе, то есть к западу от „Ройал Оук“», — подтверждают два немецких свидетеля.

Кто из них прав, а кто нет? Все противоречат друг другу даже в мельчайших деталях этой миссии, безусловно насыщенной событиями. И это смущает. Но к чему вся эта таинственность?

(d) Прин проник в Скапа-Флоу, потопил «Ройал Оук» и повредил старый транспорт гидросамолетов «Пегасус»

Эта теория противоречит официальным заявлениям каждой из некогда противных сторон. Ее сторонники, явно впечатленные британской официальной историей, готовы на компромисс. Они признают, что Прин сделал ошибку в идентификации второго корабля, но готовы записать на его счет попадание в «Пегасус». Эту точку зрения разделяет и ряд серьезных немецких авторов. Разумеется, живые свидетели с U-47 протестуют и удивляются, как это они могли совершить подобную ошибку.

Отвечая на этот вопрос, очевидец Хэнзель заявил: «Помимо „Ройал Оук“ я видел силуэт другого линкора. Он стоял за „Ройал Оук“ и мы со своей позиции в ходе атаки могли видеть лишь его носовую часть».

Командир объявил, что это был «Рипалс», но Ханс Эрлин, в своей книге «Verdammter Atlantik» на стр. 44 пишет в примечании, что это был старый транспорт гидросамолетов «Пегасус». Хотя британское Адмиралтейство так и не подтвердило, кто именно был поражен. Как известно, кораблей такого типа было всего лишь два: «Рипалс» и «Ринаун». Капитан сказал, что «Ринаун» находился в море где-то в другом месте, следовательно, этим кораблем мог быть только «Рипалс». Он получил попадание в носовую часть, и поднялся огромный столб воды. Хэнзель добавил, что этот силуэт не мог принадлежать «Пегасусу», поскольку сам наблюдал его на северо-западе, достаточно далеко от «Ройал Оука», приблизительно в полутора-двух милях. Дзиаллас, второй немецкий свидетель, заявил, что линейный крейсер стоял на якоре рядом с линкором «Ройал Оук» и казался длиннее последнего.

(e) Прин проник в Скапа-Флоу благодаря немецкому шпиону, внедрившемуся на Оркнейских островах, который вероятно и навел его на якорную стоянку линкора «Ройал Оук»

Эту версию, принадлежащую больше царству фантазий, стоит упомянуть из-за ее фольклорной природы. Она обошла весь мир на страницах газет, причем с таким успехом, что сам кэптен Роскилл счел необходимым категорически опровергнуть эту ложь.

Эта версия была упомянута в 1946 г. в публикации цюрихской газеты «Falken Verlag» под названием «Spione und Verrater des Zweiten Weltkrieges», автор — Курт Зингер.

24-го декабря 1947 г. берлинская газета «Dег Kurier», подконтрольная французам, на стр. 5 опубликовала статью под заголовком — «Der Mann, der die Royal Oak versenkte» (Человек, потопивший «Ройал Оук»). Ее герой — военно-морской офицер. И это не Прин. Его имя Альфред Вехринг, один из самых молодых и блестящих офицеров крейсера Императорского флота «Адмирал Хиппер».

В 1923 году Вехринг поступил на службу во флотскую разведку. Чтобы создать «легенду прикрытия» его послали в Швейцарию для изучения ремесла часовых дел мастера. Он оставался там в течение трех лет. В 1927 году он прибыл в Англию со швейцарскими документами на имя Альфреда Ортэля. Где он собирался обосноваться? Разумеется, на Оркнейских островах, поближе к главной базе британского флота. В Керкуолле Ортэль открыл небольшую часовую мастерскую и ювелирный магазин. Скромный мастер вел тихую и мирную жизнь. Он прекрасно ремонтировал часы и завоевал всеобщее уважение. Никто на свете не мог и заподозрить, что этот милый часовщик в действительности был героем Ютландской битвы. Как добропорядочный сын, Ортэль ежемесячно посылал письмо старику-отцу, проживавшему в Цюрихе. В действительности патриархом большого семейства для папаши Ортэля был никто иной, как шеф германской разведки.

Эти письма наверняка бы вызвали немалый интерес у британской контрразведки. А та, в свою очередь, вероятно, нашла бы забавной связь между ремеслом часовщика и деталями о береговых укреплениях и противолодочной обороне.

Примерно через месяц после объявления войны Ортэль узнал о существовании промежутка в восточной линии оборонительных сооружений Скапа-Флоу. В один из октябрьских дней он подытожил всю собранную информацию и, закрыв магазин раньше обычного, отправился домой. Открыв буфет, он надел наушники на первый взгляд старомодного радио, которое скрывало самый современный коротковолновый передатчик. Расшифрованное сообщение, полученное военно-морским атташе в Гааге, капитаном бароном фон Бюлоф, гласило: «Незащищенный промежуток в самой северной части оборонительных сооружений к востоку от Скапа-Флоу тчк на якоре крупные единицы».

Все германские подлодки, находившиеся на боевом патрулировании в Ла-Манше (Английском канале) и в Северном море были приведены в готовность. Гюнтер Прин, командир субмарины В-06, получил приказ следовать к Оркнейским островам.

13-ого октября 1939 г. во мраке ночи из густого тумана появилась громада островов, выделяясь на фоне неба и моря. В этом влажном коконе, Прин, направив бинокль на берег, начал разбирать заранее оговоренные световые сигналы: «короткий — короткий — длинный…». В море спустили резиновую шлюпку, и вскоре на борт поднялся Ортэль с рулоном карт под мышкой. Снова оказавшись в родной стихии, Ортэль ведет подлодку с блестящей непринужденностью, лавируя среди блокшивов, перегораживающих Кирк-Саунд, и вот они уже в Скапа-Флоу.

Ортэль последний раз вглядывается в перископ. Открылся мощный силуэт ненавистного линкора «Ройал Оук», с которым он бился в Ютландском сражении. Двигатели остановлены. «Аппараты пли!» — выход двух торпед слегка встряхивает субмарину. Линейный корабль разнесен вдребезги.

Подлодка «В-06» возвращает Ортэля в Германию. После короткого пребывания в отеле «Золотой Лев» в Киле он вылетает в Берлин, для доклада своему «отцу» — адмиралу Канарису, главе германской разведки Абвер, и с этого времени больше никто и никогда не слышал об Альфреде Вехринг-Ортэле.

Заметка была без подписи, но носила копирайт «Falken Verlag» из Цюриха. Поначалу чтение этого «документа» развлекало морских офицеров. Пока эту историю не прекратили, резко осудив, флотские специалисты. Офицеры, прямо или косвенно сталкивавшиеся с миссией U-47, были раздражены. Все, кто имел доступ к официальным или секретным документам, вроде Вольфганга Франка, военного корреспондента, представлявшего пресс-службу подводных сил, относились к ней с недоверием. Офицеры бывшего штаба гросс-адмирала Дёница получили массу писем от морских офицеров с требованием разъяснений. Дело приобретало неприятный поворот. Чтобы покончить с этой неприятной ситуацией, контр-адмирал Годт, бывший руководитель Главного штаба гросс-адмирала Дёница, написал 1-го января 1948 года критическое письмо из пяти пунктов редактору газеты «Der Kurier», но тот не соблаговолил ответить.

В начале января 1949 г. британская газета «Saturday Evening Post» опубликовала длинную статью под заголовком «Тайна германских подлодок в Скапа-Флоу», подписанную неким Бурке Вилкинсоном. Вторая попытка представить более правдоподобное объяснение этой версии была обставлена фотографиями, картами и схемами. Автор, по всей видимости, имел отношение к флоту и даже читал книгу Прина «Mein Weg nach Scapa Flow» («Мой путь к Скапа-Флоу») и «Журнал боевых действий U-47», опубликованный военно-морским ежегодником Brassey's в 1948 г. Фактически, помимо упоминания о Вехринг-Ортэле, содержание статьи пересказывает книгу Прина и его «Журнал боевых действий».

Вилкинсон создал любопытную смесь правды и беллетристики. Газетная публикация «Saturday Evening Post» вновь вернула историю к жизни. Немецкие газеты не преминули воспользоваться возможностью, запестрев сенсационными заголовками.

В июле 1949-го статья Вилкинсона появилась в 15-м номере французского ревю «Constellation». «Таинственная субмарина Скапа-Флоу» отправилась в долгое путешествие по страницам мировой прессы. Почти десять лет спустя, в 1958-м, она вновь появилась в Англии.

Стоит добавить, что журналисты и авторы вроде Вольфганга Франка и Александра Макки, провели настоящее исследование, первый — в Германии и второй — в Великобритании, результаты которых ясно подтвердили «мифический характер», по определению Роскилла, истории часовщика из Керкуолла.

Ночь в пятницу, 13-го октября 1939 г.

Если бы не краткое британское коммюнике, объявившее утром 14-го, что «Ройал Оук» потоплен, «по всей видимости, в результате атаки подводной лодки», в течение пятнадцати лет все источники информации были исключительно немецкого происхождения. Адмиралтейство хранило молчание вплоть до публикации в 1954 году официальной истории войны. Сэр Уинстон Черчилль, посвятив целую страницу своих мемуаров торпедированию линкора «Ройал Оук», почему-то не использовал британскую информацию. По его собственному утверждению, он опирался на немецкие документы. Даже после войны ночь 13-го октября оставалась окутанной полнейшей тайной.

Уже 14-го октября Адмиралтейство строго приказало всему военно-морскому персоналу Скапа-Флоу избегать прессы и, в любом случае, не отвечать на вопросы, а точнее, игнорировать некоторые из них. Эти инструкции сопровождались соответствующим письмом. Журналисты оплатили море выпивки в пабах Керкуолла, но так и не смогли выудить нужной информации из пьяной болтовни. Все оставалось секретным: позиция линкора «Ройал Оук», количество и сила взрывов, позиция «Пегасуса», старого линкора «Айрон Дьюк», частично разоруженного, вспомогательного крейсера «Вольтер», двух эсминцев и тральщиков, и это еще не все…

Официальные корреспонденты не имели иного выбора, кроме как вертеться вокруг краткого заявления Адмиралтейства от 14-го октября. Однако многочисленные оставшиеся в живых с «Ройал Оук» продолжали утверждать, что линкор стал жертвой диверсии, и не скрывали своего мнения. Кто-то шепнул, что диверсанты появились из Линнесса. Начали циркулировать самые противоречивые слухи. Так родилась тайна. И в последующие тридцать лет она становилась все глубже. Флот, не теряя времени, проводил собственное расследование истинных причин гибели линкора. На следующий день после драмы, когда никто еще ничего не понимал, были предприняты меры для обследования затонувшего корабля водолазами. В то же самое время начался активный поиск возможно не взорвавшихся торпед. Из опасений «пятой колонны» была предпринята масса предосторожностей для сохранения секретности операции. И снова все окутано тайной. Примерно три месяца спустя Адмиралтейство задумалось, предавать ли огласке факт обнаружения обломков иностранных торпед и электромотора с биркой немецкой компании-производителя, обнаруженных в районе катастрофы.

Несмотря на эти существенные и неопровержимые доказательства, приверженцы теории диверсии не сдавались. Даже сегодня некоторые из уцелевших членов экипажа «Ройал Оук» остаются при убеждении, что Прин никогда не был в Скапа-Флоу. Вероятно, они полагают, что эти доказательства были «сфабрикованы», чтобы придать правдоподобие версии подводной атаки.

В 1947 году статьи об Альфреде Ортэле, шпионе, который никогда не существовал, все больше запутывали ситуацию, и без того затуманенную постоянным молчанием властей, прикрывающихся «Актом о Государственной тайне». Адмиралтейство продолжало держать всю информацию под грифом «секретно». Юридически период секретности был уменьшен с 50 до 30 лет. Гриф «секретно» был официально снят с «дела Скапа-Флоу» 14-ого октября 1969 года. Однако, ничто не обязывает Министерство обороны что-либо обнародовать.

Официальная история «Войны на Море» не могла обойти тишиной этот эпизод. Текст был составлен кэптеном С. У. Роскиллом. Он дает некоторую информацию, часть которой противоречит Прину, а что-то переписано из военного дневника последнего, но в любом случае отличается от свидетельств уцелевших членов экипажа линкора «Ройал Оук».

Роскилл выражает некоторые сомнения относительно маневрирования U-47. Преодолела ли она преграды Кирк Саунд, или проскользнула вдоль берега, обойдя противолодочные сети, не полностью закрывавшие другой проход? Неуверенность Роскилла указывает на подозрения в правдивости военного дневника Прина и немецкого заявления. Но самое интересное в этом отрывке — утверждение об ошибке в идентификации второго корабля, и вот здесь чувствуется недоговоренность. Если принять за основу официальную британскую версию, согласно которой Прин, возможно, спутал «Рипалс» с «Пегасусом», поведение властей продолжает настораживать. Если там нечего скрывать, к чему вся эта секретность? Непрофессионал вероятно и смог бы перепутать эти два корабля. А мог ли Прин совершить такую ошибку? Господин Дэвис, подобно другим спасшимся, считает, что Прин никогда не видел второго корабля:

«Я полагаю, что он вообще не видел „Пегасус“, а если и видел, то наверняка бы не спутал ни с чем другим, особенно с „Рипалсом“»…

В любом случае, было бы интересно узнать точную позицию «Пегасуса». Большинство свидетельств помещают его к северо-западу от места, где стоял «Ройал Оук». В этом случае U-47, атакуя с юга и разворачиваясь слева направо, должна была сначала стрелять в «Пегасус». Но все немецкое свидетельства полностью подтверждают журнал боевых действий. Первые две торпеды были нацелены на «Ройал Оук». Дистанцию также стоит принять во внимание. Если транспорт авиатехники стоял на якоре примерно в двух милях к северу от линейного корабля, то маловероятно, что Прин атаковал оба корабля одновременно. Если он думал, что он имеет дело с «Рипалсом», стоящим на якоре там, где был «Пегасус», истинная цель была гораздо меньше, чем предполагаемая, и он, возможно, переоценил реальную дистанцию 5000 м. В этом случае он не мог не сознавать, что возможность поражения незначительна. Он, конечно же, не рискнул бы выпустить вслепую одну из трех драгоценных торпед первого залпа, тем более, что он не мог ответить на недостаток реакции британцев, позволивших ему повторить атаку. С другой стороны, если одна из торпед первого залпа попала в правую якорь-цепь линкора «Ройал Оук», у какого корабля нос был закрыт столбом воды? Ни один матрос с линкора, кажется, не наблюдал этот столб. Это — аргумент в пользу внутреннего взрыва. Пегасус стоял ближе к востоку? К сожалению, британские показания без колебаний помещают его в диаметрально противоположные позиции от запад-северо-запад до восток-юго-восток.

Каждый уверенно отстаивает особую, отличную от других, точку зрения, причем не только относительно «Пегасуса». По мере появления небольших событий, возникавших в ходе той ночи, свидетели часто расходятся в их оценке, зачастую противоречат друг другу, и очень редко соглашаются. Возникает вопрос, уж не дали ли все эти свидетели присягу никогда ничего не разглашать? Конечно, тридцать лет не проходят бесследно, что-то стирается из памяти, и только время сможет объяснить большинство недомолвок и ошибок, совершенных с исключительно благими намерениями. Прежде чем опубликовать свою книгу о гибели линкора «Ройал Оук», Александр Макки расспросил за 10 лет множество свидетелей. И пришел к заключению, что «Пегасус» стоял на якоре у северного побережья Мейнленда где-нибудь между направлением к западу и северо-западу от линейного корабля, на дистанции примерно двух миль. Хэнзель и Дзиаллас утверждали, что видели транспорт гидросамолетов далеко на северо-западе. Господин Дэвис также помещает его в этом направлении, и снова на большом удалении; кроме того он заявляет, что на борту «Пегасуса» поначалу никто ничего не понял.

«Прошло, по крайней мере, два часа, прежде чем с „Пегасуса“ пришла какая-то помощь (…). Прибыв на борт „Пегасуса“, я заговорил на трапе со знакомым капралом, и тот уверил меня, что на борту „Пегасуса“ никто не имел ни малейшего представления, что случилось с нами до поступления первых спасенных».

С другой стороны, мистер Р. А. Роули с «Пегасуса» говорит, что команду поспешно разбудили около 01.20 два сильных взрыва. Он видел огромные потоки искр из носа и кормы «Ройал Оука», а затем над заливом прогремело три взрыва. Господин Роули ничего не говорит о дистанции между этими кораблями.

Мистер Роули отметил силуэт линкора «Ройал Оук», выделявшийся на фоне неба. Этот факт указывает на позицию «Пегасуса» — севернее линкора, стоявшего на якоре под берегом, примерно в полумиле от восточного берега Мейнленда и в дистанции менее двух миль от северного берега. Министерство обороны, обращаясь к официальным источникам, указывает его позицию точно на север, другими словами помещает «Пегасус» в позицию, отмеченную Прином как место стоянки «Рипалса». Коммандер Р. Ф. Николс заявляет об этом совершенно недвусмысленно: «Рипалс» ушел, после чего «Пегасус» бросил якорь фактически на том же самом месте (В 1400 ярдах по пеленгу 340 от «Ройал Оук»).

В этом случае, почему уцелевшие после взрыва не пробовали добраться до «Пегасуса»? И почему это им понадобилось ждать два часа прибытия спасательных шлюпок? Только один моряк, унтер-офицер Р. Керр, рассказал Александру Макки, как он три часа плыл в ледяной воде, чтобы достичь «Пегасуса». У Керра хватило мужества, несмотря на серьезные ожоги, и никому кроме него, как известно, не удалось добраться до «Пегасуса» вплавь. Большинство мнений по поводу позиции «Пегасуса» расходится, располагая его по самым разным направлениям. Со своей стороны Герберт Джонстон точно помнит, что был подобран «Дэйзи II», которая затем доставила всех спасенных на борт «Пегасуса», стоявшего на якоре к юго-востоку от линкора «Ройал Оук», грубо, в дистанции две-три мили, в заливе Сандойн.

Он успел рассказать об этом также авторам «Scapa Flow», проиллюстрировав небольшим рисунком. Джонстон знал залив Сандойн особенно хорошо, потому что жил по соседству в маленькой деревне Сент-Мэри. С этой позиции можно было видеть, как «Ройал Оук» выделяется на фоне неба. Мог ли быть он тем самым небольшим танкером, обнаруженным верхней вахтой U-47? Хэнзель так не думал, потому что надстройка явно находилась ближе к центру корабля. Когда Джонстона спросили об этом, он не смог вспомнить, были ли вообще танкеры в Скапа-Флоу. Немец и англичанин увидели два различных корабля в одно и то же время в одном и том же месте. Это смущает, если обратить внимание, что утверждение г. Джонстона о позиции «Пегасуса» более чем на 180 градусов отличается от данных, полученных Александром Макки, особенно от Джона Гатта, шкипера «Дэйзи II», а также от сведений переданных Министерством обороны, коммандером Николсом и г-ном Дэвисом. С другой стороны, Джонстон, подобно Дэвису, но противореча г. Роули, «никогда не слышал, что, как это было сказано, все на борту „Пегасуса“ поняли, что „Ройал Оук“ только что был торпедирован».

Эскиз г. Джонстона содержит две детали, несколько усложняющие проблему. Вы видите на нем два вспомогательных крейсера, «Равалпинди», о котором вообще никто не говорил, и «Вольтер», стоящие на якоре на главной стоянке Флота, соответственно справа и слева от оси пролива Хокса-Саунд. Первый из этих кораблей находится на курсе, на который предположительно легла U-47 после входа в Скапа-Флоу. Если информация г. Джонстона правильна, то Прин никогда не был на Оркнеях, либо его военный дневник — фальшивка. Трудно предположить, что он не видел эти два лайнера, высоко расположенных на воде, или спутал один из них с небольшим дозорным кораблем, охранявшим Хокса-Саунд. Но если, случайно, крейсер справа стоял на якоре, двумя-тремя милями южнее, Прин действительно мог не видеть его на фоне берега, когда лодка лежала на курсе зюйд-вест.

Рисунок, выполненный Гербертом Р. Джонстоном (уцелевшим британским свидетелем с «Ройал Оук»), указывает соответствующие позиции «Пегасуса» и других кораблей в Скапа-Флоу той драматической ночью.

Фактически, после торпедирования линкора «Ройал Оук», в то время как U-47 направлялась на выход из Скапа-Флоу, прижимаясь к восточному берегу Мейнленда, немецкие вахтенные обнаружили корабли, движущиеся с направления Хокса-Саунд. Крейсер, стоявший на якоре в двух-трех милях к северу, мог быть принят в темноте за транспорт или танкер (танкер, «спящий на якоре», упомянут в книге Прина). Рисунок Джонстона — всего лишь попытка пояснить соответствующие позиций кораблей, находившихся в Скапа-Флоу, не претендующая на точность карты.

Позиция линкора «Ройал Оук» в ходе атаки также вызывает расхождения. Направление по разным утверждениям варьируется на все четыре стороны — 360°. Согласно показаниям Г. Джонстона, «Ройал Оук» и «Пегасус» стояли на якоре параллельно восточному берегу Мейнленда. Это — мнение значительного числа свидетелей, как британских, так и немецких, по крайней мере, относительно линкора и с тем лишь различием, что некоторые утверждали, что нос был развернут на север, а другие на юг. Коммандер Николс утверждал, что нос был направлен почти на север, т. е. правый борт располагался параллельно берегу. Это заявление подразумевает, что Прин, возможно, стрелял не с юга с дистанции 3000 м, как он пишет в журнале боевых действий, а с востока и намного ближе, возможно с 500 или 600 м, поскольку линкор находился в полумиле от побережья Мейнленда.

Старпом «Ройал Оук» объясняет два отказа в первом залпе и выстрела из кормового аппарата именно тем, что Прин, вероятно, атаковал с очень малой дистанции. Фактически торпеда, при выходе из торпедного аппарата, прежде чем занять установленную глубину хода, заглубляется, проходя некоторую дистанцию. Возможно, эти три торпеды прошли под целями. Журнал боевых действий упоминает, что взрыватели торпед не были магнитными (обеспечивавшими взрыв под килем цели). Тогда профессиональная ошибка становится очевидной, впрочем, трудно предполагать, что Прин, опытный офицер-подводник, мог вести себя как новичок. Трудно представить также, что команда U-47 полностью потеряла чувство направления или что Прин рискнул фальсифицировать журнал боевых действий, чтобы представить вымышленный доклад командованию. Это выглядит удивительно и весьма неправдоподобно еще и потому, что вряд ли бы команда не обсуждала это и продолжала скрывать правду только из уважения оставшихся в живых к светлой памяти Прина.

Никто не уважает некомпетентного и нечестного офицера. С мостика U-47 Дзиаллас оценивал позицию линкора между востоком и северо-востоком. Оно полностью совпадает с мнением господина Дэвиса, выразившего его с убедительной искренностью:

«Это — вопрос, где мнения разнятся. Лично я верю в предположение, что нос линкора „Ройал Оук“, когда он тонул, был направлен почти точно на север: я был всего лишь скромным и малозначимым капралом королевской морской пехоты, и обсуждение всего этого может считаться дерзостью с моей стороны. Но я находился на главной палубе по левому борту, когда корабль начал тонуть, и отчетливо помню, что, увидев скалы прямо по корме, задумался на мгновение — доплыву ли до них? Если бы нос действительно смотрел на север, я бы вообще не увидел никаких скал, а тогда я их действительно наблюдал. Поэтому думаю, что нос скорей всего смотрел где-то на северо-северо-восток, из-за чего, собственно, торпеды и попали в правый борт с юга».

Скромность господина Дэвиса говорит в его пользу, ведь он никогда не пытался прихвастнуть. Далеко не все свидетели обладают этим качеством. Независимо от причин, карта Скапа-Флоу, изданная Адмиралтейством под № 35, подтверждает показания Дэвиса. Затонувший корпус «Ройал Оук» ориентирован на ней на восток-северо-восток. Маловероятно, что линкор мог заметно изменить свой курс за восемь-десять минут, прошедших после трех попаданий торпед второй атаки Прина. Удивительно, что гидрографическая служба британского флота издала такую карту для официальной истории, поскольку обычно знак затонувшего судна не имеет направления; без сомнения это — вопрос недостаточной координации между заинтересованными службами.

Второй немецкий свидетель, господин Хэнзель, хранил в своей памяти картину, где нос линкора был направлен на юго-восток, а левый борт располагался параллельно скалам (а «Рипалс» стоял на якоре между линкором «Ройал Оук» и берегом):

«„Ройал Оук“ и „Рипалс“ стояли курсом на юго-восток, который вполне естествен из-за течения, преобладавшего в ходе атаки. Известно, что любой корабль на якоре обычно располагается носом к течению, а, если его нет, на ветер. Во время атаки мы следовали курсом норд-ост, то есть шли с юго-запада. Вторая атака была проведена также с юго-запада, но в позицию стрельбы мы шли с востока. Во время второй атаки дистанция до „Ройал Оука“ была очень маленькой».

U-47 вошла в Скапа-Флоу с течением, и об этом нечего говорить. Но как иначе объяснить то, что затонувший корабль направлен на северо-восток, если не тем, что линкор до попадания торпед второго залпа успело развернуть на 90 градусов с того момента, как его правая якорь-цепь вышла из клюза? Противоречия свидетелей очевидны. Если для некоторых нос был направлен на север, а для других — на юг, то Николс, Джонстон и Хэнзель помещают «Ройал Оук» параллельно берегу, что, скорее всего, имело место. Дэвис и Дзиаллас ориентируют нос корабля на северо-восток, помнят заключительную стадию и одинаково правы. Позиции «Ройал Оука», «Рипалса» и «Пегасуса», воссозданы старшим матросом Герхардом Хэнзелем, одним из двух уцелевших немецких свидетелей, находивших на мостике во время атаки.

Любопытно, что Прин в ходе повторной атаки сблизился с линкором «Ройал Оук» на дистанцию, по всей вероятности не больше мили. Оба немецких свидетеля подтверждают это. Этот факт еще больше уменьшает вероятность недомолвок с «Пегасусом». Другие события или обстоятельства, не имея прямой связи с результатами, достигнутыми Прином, также предоставляются в различных интерпретациях. Например, было ли Полярное сияние над Скапа-Флоу таким, как немцы его описывали? Ночь была настолько темна, что, если верить г-ну Роули, на палубе «Пегасуса» люди сталкивались друг с другом.

Эпитеты, применявшиеся к небу оставшимися в живых с «Ройал Оук» варьируются от «черного как смоль» до «усыпанного звездами». Некоторые из спасшихся утверждают, что разговаривали с людьми, не видя их, в кромешной темноте. Ввиду лавины заявлений в пользу полной темноты, есть искушение предположить, что Прин выдумал Полярное сияние, если бы коммандер Николс также не отметил «огни, мерцающие в небе». Эти субъективные оценки темноты ночи очень хорошо иллюстрируют зыбкость свидетельства т. н. «очевидцев».

В вопросах воссоздания событий прошлого следует быть особенно осмотрительным. Память искажает образы; время разрушает и стирает их. Еще один немаловажный вопрос: как реагировали британцы на потопление «Ройал Оук»? Правда ли, что база была поднята по тревоге, как утверждал Прин?

«Да, еще как! — Восклицает Хэнзель, добавляя, — естественно, все чрезвычайно оживилось. Все корабли, находившиеся у берега, тут же снялись…»

«Да, — подтверждает Роскилл: — еще до того как U-47 вышла в открытое море, примерно в 02.15 в Скапа-Флоу поняли, что вражеская подлодка скорей всего проникла через линию заграждений, и все доступные корабли были брошены в погоню».

«Нет, — уверяет нас господин Дэвис, — никто, кроме самих спасшихся, так и не понял, что произошло между 01.30 и 02.15. В течение, по меньшей мере, двух часов никто не начинал никакого поиска. Ни на одном из кораблей никто ничего не понимал, пока мы не утонули, и всем потребовалось еще большее время, чтобы начать реагировать».

Господин Дэвис обобщил мнение примерно 200 оставшихся в живых членов экипажа линкора. Действительно, последние, вполне возможно, ничего не видели. На поверхности моря у них были далеко не лучшие условия для того, чтобы наблюдать происходящее на удалении нескольких миль. Более того, все были слишком заняты мыслями о том, как выбраться из этого ада. Северо-восточный угол бухты Скапа-Флоу — тупик, и ни один корабль не мог напасть оттуда на атакующую субмарину. Логично предположить, что подлодка немедленно оставила место событий и пробовала уйти одним из проходов. Мы не должны забывать, что у Роскилла было решающее преимущество по доступу к документам и, в частности, к навигационным журналам.

Хотя британцы и не упоминают этого, присутствие эсминца, обнаруженного U-47 у входа в Кирк Саунд, вполне вероятно, и не удивительно, что люди, потерпевшие кораблекрушение и борющиеся за свою жизнь в ледяной воде, могли не видеть того, что происходило в четырех милях от них. Не менее удивительно, что многочисленные оставшиеся в живых признают, что не могли разглядеть «Пегасус» ночью, хотя тот находился ближе и был гораздо больше эсминца. Оба немецких свидетеля утверждают, что ясно наблюдали эсминец. Старший матрос Хэнзель отчетливо помнит эту встречу еще и из-за сигналов прожектором, которые подавали британцы.

«…Эсминец сначала обследовал поверхность большим прожектором, а мы уже приближались к выходу. Именно тогда он просигналил светом в нашу сторону. Я еще спросил командира, нужно ли отвечать? Потом эсминец быстро развернулся и ушел. Возможно, с его позиции нас не было видно, мы находились в тени судов, затопленных на фарватере, а наш кильватерный след могли принять за завихрения течений, очень сильных в тот момент. Мы практически стояли на месте, хотя оба дизеля работали полным ходом. Мы смогли сдвинуться с места, только дав самый полный ход…»

Что характерно, ни один британский документ не упоминает об этой встрече, и на то есть серьезные основания; ясно одно — эсминец не обнаружил лодку, иначе бы он не ушел.

Некоторые британские авторы обвиняют Прина в том, что он преувеличил эффект, произведенный торпедами. Они утверждают, что линкор не мог взорваться за несколько секунд. Однако Прин вовсе не утверждал, что корабль разнесло вдребезги, как если бы сразу взорвались пороховые погреба.

По свидетельству большинства британских очевидцев, через несколько секунд после взрыва трех торпед второго залпа, на палубе образовались два огромных снопа искр, а мощный язык пламени вознесся до вершины мачты, то есть примерно на высоту 15 м. Затем корабль потряс сильнейший взрыв, сопровождаемый густыми черным дымом, и корпус накренился на 25 градусов.

В трех предложениях Хэнзель описывает впечатление, которое произвела на него гибель «Ройал Оука».

«…Сначала, прожекторы были нацелены в небо, мы к тому времени уже развернулись на курс отхода. „Ройал Оук“ погружался очень быстро, будучи пораженным в нос, корму и центральную часть. Благодаря сиянию мы видели, как по воздуху летали обломки корабля…»

А вот, что пишет об этом Прин в военном дневнике:

«Сильный взрыв, рев и грохот. Водяные столбы сменяют столбы пламени. Повсюду летают обломки…» [61]

Как это ни парадоксально, торпеды гораздо больше впечатлили экипажи «Пегасуса» и U-47, чем команду самого «Ройал Оука». И если в своем докладе гросс-адмиралу Дёницу Прин драматизирует финал, описывая его кратким предложением. — «Линкор взорвался за несколько секунд», это совсем не противоречит тому, что «Ройал Оук» был окончательно выведен из строя несколько секунд спустя после попадания торпед.

Кое-кто упрекает Прина и за то, что он пишет, как после торпедной атаки наблюдал автомобили с расстояния 200 метров, в то время как ближайшая дорога находилась минимум в километре от берега. Они приписывают Прину то, что тот никогда не говорил. Фактически он записал в военном дневнике, что шум машин доносился со стороны берега, находившегося в 200 метрах. (Без сомнения речь идет о юго-западной оконечности Мейнленда). Другими словами, он не утверждает, что видел автомобили, а всего лишь слышал шум моторов; в тишине ночи звуки разносятся далеко, особенно над водой.

Кто же прав?

Несмотря на противоречия, британцы замечательно сходятся в одном. Прин не торпедировал «Рипалс»; второй корабль существовал лишь в его воображении. Так утверждают все без исключения. Очевидцы и официальные представители. Кому верить — немцам или британцам? И те и другие уверены в своей правоте.

Можно ли объяснить немецкую атаку «корабля, которого не существовало» для британцев иначе, чем путаницей с «Пегасусом»? Большинство английских авторов, а за ними и большинство моряков, по-британски тактично избегая слова «ложь», предпочитают видеть в этом галлюцинацию.

Для них, Прин «видел» то, что хотел увидеть: «Ройал Оук» и «Рипалс», стоявшие на якоре по соседству, как они были сфотографированы 12-го около 15.00 лейтенантом Неве. К счастью для «Рипалса», Прин опоздал чуть больше чем на сутки, поскольку линейный крейсер снялся с якоря вечером 12-го. Как Прин мог узнать об этой фотографии? Очень просто, по радио.

Если принять за основу эту теорию, следует признать, что галлюцинация была коллективной. Прин, Эндрасс, фон Фарендорф, Самманн, Дзиаллас и Хэнзель наблюдали два линейных корабля. К тому же немцы утверждают, что Прин не получал никакого радиосообщения. Вот их версия событий. Вечером 12-го октября лейтенант Неве был вызван в Вильгельмсхафен, чтобы прокомментировать, в присутствии командующего подводными силами результаты аэрофотосъемки, указав крупные и мелкие корабли. Действительно, сведения о пребывании в базе Флота Метрополии были переданы по радио той же ночью, но U-47, находясь на грунте, их не получила. На следующий день немецкая служба радиоразведки перехватила необычно много британских радиосообщений. Большая часть была расшифрована службой дешифровки — Флот оставил Скапа-Флоу. Как только командующий узнал об этом, он немедленно отменил приказ о передаче своего предыдущего радиодонесения.

В любом случае, идентификация «Рипалса» вызывает вопросы. Если в действительности U-47 не получала сообщения, как Прин мог идентифицировать судно, которого там не было, но которое находилась именно там незадолго до этого? Возможно, это был другой линейный крейсер, «Худ» или «Ринаун»? Два немецких свидетеля, Хэнзель и Дзиаллас, ничуть не сомневаются: они видели именно «Рипалс». Для британцев единственным возможным объяснением этого является получение немцами радиосообщения.

Но разве ход событий не мог быть иным? Разве Прин не мог торпедировать, сам того не ведая, какой-то другой линкор в Скапа-Флоу?

Свидетели, даже британские, часть которых — флотские офицеры, с этим соглашаются. Ведь старый «Айрон Дьюк», как и «Рипалс», имел две трубы, а особенно ночью нет ничего более похожего, чем носовые надстройки линейных кораблей. Теория выглядит весьма правдоподобно, а объяснение звучит вполне логично.

В начале войны главное опасение вызывали удары с воздуха. «Айрон Дьюк» был частично разоружен и служил учебным кораблем для военно-морских кадетов. Вечером 13-го октября линкор ушел из плохо защищенной базы, чтобы встать на якорь на месте, освобожденном «Рипалсом» под защитой крутых скал северо-восточного берега залива. По крайней мере, бомбардировщики не могли атаковать с этого направления. Кроме того, с уходом Флота зенитная артиллерия линкора «Ройал Оук» тоже была подспорьем в защите от атак Люфтваффе.

«Корабль, стоявший к северу», был ни чем иным, как «Айрон Дьюк». Спутать «Рипалс» с бывшим флагманским кораблем адмирала Джеллико гораздо легче, чем с бывшим транспортом в 6900 тонн.

Поскольку вода практически не сжимается, она — отличный проводник ударной волны. Это свойство используется в борьбе с подводными лодками. Взрыв глубинной бомбы в непосредственной близости своим давлением разрушает корпус преследуемой субмарины. Взрыв торпеды на «Айрон Дьюке» ясно почувствовали на борту «Ройал Оука», но уже достаточно ослабленным, чтобы поверить во внутренний взрыв, тем более что никаких фонтанов воды никто не наблюдал. Могла ли ударная волна порвать якорь-цепь правого борта? Никто, ни на британской стороне, ни на немецкой, второго взрыва не слышал.

На борту линкора «Айрон Дьюк» мгновенно оценили опасность. Взрыв не могла не заметить вахта на «Ройал Оук», и должна была немедленно сыграть тревогу. Сообразно ситуации «Айрон Дьюк» поспешно отдал якорь-цепь за борт, чтобы выиграть время, и направился в базу, которую оставил несколько часов назад. С одной стороны, линейный корабль больше не представлял неподвижную цель для торпед, а с другой, если бы водонепроницаемые переборки не выдержали, мелководье у юго-восточной оконечности острова Хой без труда позволило бы выброситься на мель. На рассвете личный состав военно-морской базы вновь обнаружил «Айрон Дьюк» на вчерашней якорной стоянке. Внешне, линкор казался неповрежденным.

Три дня спустя, 17-го октября, четыре бомбардировщика «Юнкерс-88» атаковали Скапа-Флоу. Небольшая группа под командованием капитана Дёнча, обнаружила, что главная якорная стоянка пустует. Единственным крупным кораблем оказался «Айрон Дьюк», обнаруженный близ военно-морской базы рядом со вспомогательным крейсером «Вольтер», госпитальным судном «Сент Абба» и рядом мелких судов. Целью был избран линкор. Несмотря на слабость противовоздушной обороны, добиться прямого попадания немцам не удалось; однако, две 500-килограммовые бомбы, разорвавшись у борта линкора, подняли огромные фонтаны воды. Давление, вызванное одним из взрывов, разорвало главный паровой котел. Из рвущихся трубопроводов со свистом вырывались клубы перегретого пара. «Айрон Дьюк» начал крениться, причем крен нарастал. Опасаясь худшего, команде разрешили покинуть корабль. Тем временем на фордеке моряки расклепали якорь-цепь, чтобы сняться с бочки, на которой стоял линкор. Катера, окружившие поврежденный корабль, чтобы подтянуть его в случае надобности, к берегу, начали толкать махину в 26 000 тонн. На помощь подошел маленький буксир, принадлежавший частной компании. И вдруг, о чудо, корпус гиганта перестал крениться! «Айрон Дьюк» обрел вечную стоянку на песчаной отмели в заливе Оре.

Каковы аргументы тех, кто отождествляет «северный корабль» с линкором «Айрон Дьюк»? Бывший флагманский корабль адмирала Джеллико служил к тому же плавающей почтой. Почта собиралась там прежде, чем отправить ее по разным кораблям. Утром 13-го дрифтер «Дэйзи II» послали, как обычно, забрать мешки с почтой с «Айрон Дьюк», стоявшему на удалении десяти миль от военно-морской базы, а вечером около 21.00 в полной темноте, моторному катеру с «Ройал Оук» приказали отвезти туда почту. Можно ли последнее объяснить только близостью линкора «Айрон Дьюк»?

«Ю-88», которые использовались для атак Скапа-Флоу, были средними бомбардировщиками. Действуя из баз Северной Германии, этот самолет был способен нести только две 500-килограммовые бомбы. Против кораблей, стоящих на якоре, Люфтваффе обычно использовало бронебойные бомбы со взрывателями замедленного действия, содержащими только 125 кг взрывчатого вещества. Этот тип бомбы был выбран и для атаки военных кораблей, стоявших на якоре в заливе Фёрт-оф-Форт. Эффективные в случае прямого попадания, эти бомбы теряли свои качества, разрываясь в песчаном или илистом грунте. Можно ли предположить, что немцы, применив обычные (фугасные) бомбы, содержащие 250 кг взрывчатого вещества, могли одним или двумя близкими разрывами нанести смертельное повреждение неповрежденному линкору? Даже со снятой бортовой броней линейный корабль способен противостоять гораздо более серьезным ударам. Потребовались три торпеды и внутренние взрывы, чтобы потопить «Ройал Оук». На «Айрон Дьюк» все было несколько иначе. Линейный крейсер «Рипалс», прежде чем затонуть, получил в борт 18 японских авиационных торпед. Если двух разрывов бомб среднего калибра вблизи корпуса оказалось достаточно, чтобы вывести из строя неповрежденный линкор, трудно объяснить, почему впоследствии Адмиралтейство, располагая таким опытом, отправило в море линкор «Принц Уэльский» и линейный крейсер «Рипалс» без авиационного прикрытия в зоне действия японских бомбардировщиков.

С другой стороны, если «Айрон Дьюк» был серьезно поврежден торпедой с U-47, подводные взрывы бомб были способны добить линейный корабль: водонепроницаемые переборки утратили герметичность, а насосы вышли из строя после взрыва паровых котлов. Кстати, некоторые считают, что «Айрон Дьюк» мог получить торпеду Прина в носовую часть, а по мнению некоторых — в корму. В вопросе, по какому направлению от линкора «Ройал Оук» находился «Айрон Дьюк», когда его торпедировали, мнения расходятся.

Наконец, и это самое главное, если бы «Айрон Дьюк», не был поврежден, то не было бы и причин окружать его плавсредствами, готовыми толкать его к берегу. Если бы они уже не находились рядом, все эти плавсредства никогда бы не смогли прибыть вовремя, чтобы начать тянуть и толкать линкор в ходе воздушной атаки. У них не было никакого основания идти на спасение линкора прежде, чем тот начал крениться, а опыт «Ройал Оук» показал, что корабль способен утонуть всего за несколько минут. И это истинная причина того, почему было приказано оставить корабль.

U-47 вывела из строя оба линкора, находившиеся в тот день в Скапа-Флоу, и Прин, сам о том не ведая, отомстил за честь Флота Открытого моря в том самом месте, где тот был принесен в жертву.

Со своей стороны британцы лишь частично признали успех Прина, окружив операцию завесой полной секретности и ловко ограничив масштабы катастрофы. Они лишили доктора Геббельса прекрасного пропагандистского потенциала, способного пробудить энтузиазм нацистских толп. «Айрон Дьюк», частично разоруженный и доживавший свой век, годился разве что на разделку. Но он был флагманским кораблем адмирала Джеллико в Ютландском сражении и в момент торпедирования нес на мачте флаг адмирала Уилфрида Френча, командующего районом Оркнейских и Шетландских островов.

История могла бы окончательно проясниться, недоставало лишь решающих аргументов. Однако ответ британского министерства обороны от 18-го августа 1969 г. вернул все в область догадок и сомнений. Приводим текст официального письма:

«В ответ на ваше письмо с просьбой об информации, касающейся гибели корабля Его Величества „Ройал Оук“ сообщаем. 12-го октября 1939 г. линкор „Ринаун“ находился во Фритауне, куда отправился из Соединенного Королевства 2-го октября. В момент потопления в предутренние часы 14 октября 1939 г. линкора „Ройал Оук“ никаких других крупных кораблей поблизости не было.

Линейный крейсер „Худ“ находился в Лох Ю, а „Рипалс“ в Розайте. Транспорт гидросамолетов „Пегасус“ стоял на якоре к северу от „Ройал Оук“ в заливе Скапа, „Айрон Дьюк“ находился в базе, расположенной на восточном берегу острова Хой, напротив пролива Суита-Саунд».

Вопрос «корабля, стоявшего к северу» — одна из важнейших деталей операции — а так ли он важен? Гросс-адмирал Дёниц думал иначе. Для бывшего командующего подводными силами главным было то, что Прин выполнил свою миссию блестяще. Тактический и стратегический успехи операции были полными.

Примечания

Чтобы не перегружать текст именами и представить основные оттенки мнений спасшихся членов экипажа «Ройал Оук», были выбраны три свидетеля: коммандер Р. Ф. Николс, капрал королевской морской пехоты Норман Дэвис и кочегар Герберт Джонстон.

Команду «Ройал Оук» нельзя обвинять в потере корабля. Линейный корабль стоял на якоре в одной из главных военно-морских баз королевских ВМС, безопасность которой зависела главным образом от береговых служб. Личному составу оставалось лишь положиться на эффективность обороны и надежность заграждений на подступах к базе. Единственной опасностью представлялась атака с воздуха, и специально для этого зенитная артиллерия линкора «Ройал Оук» была усилена.

Место, где затонул «Ройал Оук», отмечено буем. С воздуха заметно обесцвечивание воды, вызванное мазутом, продолжающим вытекать из корпуса. «Ройал Оук» лежит на правом борту под углом 120° к вертикали, зарывшись надстройкой в песок. Вырвана лишь его искривленная мачта. Корпус отделяет от поверхности дюжина метров воды. В 1951 году во время обследования затонувшего корабля было отмечено, что якорь-цепь обрезана автогеном. Интересно, кем?

Оглашенный в 1957-м план по уничтожению затонувшего корабля вызвал волну протеста. Адмиралтейство, уважая чувства родственников погибших, отменило этот план. «Ройал Оук», покрытый толстым слоем морских водорослей, надолго останется братской могилой 833 моряков.

В субботу 21-го октября 1939 г. пароход «Лейк Невшатель» был затоплен в проливе Кирк-Саунд, окончательно закрыв его для плавания. Чтобы исключить любую возможность новой катастрофы, Черчилль принял решение перекрыть восточные проходы железобетонной дамбой. В строительстве, обошедшемся казне в 2 000 000 фунтов стерлингов и продолжавшемся четыре года, было задействовано 500 британских и ирландских рабочих, а также 1200 итальянских военнопленных. Результат гигантской работы был окрещен «барьером Черчилля». По морской дамбе проложена дорога, соединившая северный берег пролива Кирк-Саунд с островом Южный Рональдсей, пролегая через остров Бюррей, а также островки Лэмб и Глимс.

16-го октября 1939 г., гросс-адмирал Редер в присутствии генерала Йодля доложил об операции U-47 Гитлеру. Командующий подводными силами коммодор Дёниц был произведен в контр-адмиралы. Командир U-47 был награжден Рыцарским крестом, а весь экипаж Железным крестом второго класса.

Гитлер решил пригласить весь экипаж U-47 в рейхсканцелярию. 18-го октября, после личного доклада, Прин получил из рук Гитлера Рыцарский крест. Двое вахтенных офицеров Эндрасс и фон Фарендорф, были выдвинуты в командиры, а штурман Шпар произведен в офицеры. Весь экипаж был награжден.

Капитан-лейтенант Шпар совершил 424-суточный поход из Бордо в Пенанг и обратно на подводной лодке U-178 (тип IX D2). 24-го мая 1944 г. он возвратился к Бордо. В настоящее время живет в Гамбурге.

Эндрасс отличился, командуя U-46 с апреля 1940 до августа 1941, он потопил двадцать три судна общим тоннажем 215 241 т., среди которых вспомогательные крейсеры «Каринта» и «Данвеган Касл». В октябре 1941 года он вступил в командование U-567. 23 декабря 1941 года в ходе своего второго боевого похода подводная лодка пропала без вести со всем экипажем к северо-востоку от Азорских островов…

Фон Фарендорф в течение года командовал U-213 (подводный минный заградитель VII D серии), которая была потоплена 31 августа 1942 года к юго-востоку от Азорских островов. Спасшихся не было.

Прин, «вероятно», погиб в марте 1941 года. «Вероятно» потому, что с конца войны до сих пор бытует слух, что он жив. Многие утверждали, что видели его в Германии в лагере военнопленных, в госпитале, на улицах… Причем не только сумасшедшие и фальсификаторы, но честные свидетели с благими намерениями, вроде министра, утверждавшего, что столкнулся с ним на улице. Однако никому не посчастливилось увидеть его снова по вполне понятной причине: Прин погиб со своей U-47, потопленной утром 8-го марта 1941 года эскортным кораблем «Вулверин» (росомаха — англ.) (командир — Дж. М. Роуланд) во время атаки конвоя ОВ-293.

Наконец, совсем недавно, в сентябре 1969 г., в Южной Германии было объявлено, что найден Вехринг-Ортэль — шпион из Керкуолла. Однако человек, который заявил, что «знает» об этом, не пожелал дать ни своего имени, ни адреса.

Призрак Прина?

История атаки U-47 в Скапа-Флоу, увы, не закончилась в роковой октябрьский день 1939-го; а имела своеобразное продолжение в сентябре 2002 года. Спустя почти 63 года после похода Прина его имя вновь замелькало в американских новостях после загадочного «явления» одной из его торпед норвежскому танкеру «Петротрим» (Petrotrym). Приводим отрывок из заметки в «Скоттиш Бэннер» — газеты, издаваемой в США для шотландских переселенцев:

«„ТОРПЕДА!“ — Скапа-Флоу, Оркнейские острова…

Норвежский танкер лишь по счастливой случайности избежал гибели от торпеды, выпущенной 63 года назад! Торпеда была одной из четырех, выпущенных субмариной U-47 в ходе атаки линейного корабля „Ройал Оук“ в 1939 году, завершившейся гибелью 833 человек.

Не попав в свое время в цель, торпеда покоилась на морском дне до тех пор, пока совсем недавно не всплыла в темных водах Скапа-Флоу и начала дрейфовать по направлению к стоявшему на якоре норвежскому танкеру „Петротрим“ водоизмещением 62 000 тонн. К счастью бдительный вахтенный вовремя заметил покрытое ракушками орудие смерти и поднял тревогу.

15-футовая торпеда была отбуксирована на безопасное расстояние в одну милю, где и была ликвидирована специальным подразделением королевских ВМС. Специалисты заявили, что, несмотря на отсутствие боевого зарядного отделения, торпеда таила угрозу, поскольку сохраняла запас сжатого газа».

9-го сентября, сразу после ликвидации торпеды, прямо на пирсе в Скапа капитан Найджел Миллс, директор отдела гаваней Совета Оркнейских островов, предложил следующее объяснение ее внезапного появления:

«Трудно сказать точно, почему этот объект решил всплыть на поверхность именно сейчас. В понедельник отметка малой воды упала как никогда низко, возможно именно это потревожило торпеду, заставив ее всплыть. Сжатый воздух в баллонах торпеды заставил ее всплыть на поверхность каким-то, не вполне понятным, образом».

Разумеется, всплытие торпеды можно объяснить простыми научными терминами, но ее внезапное появление в Скапа-Флоу, спустя более чем шестьдесят лет просто удивительно. Не является ли это подтверждением существования призрака Прина, взывающего из глубин?

Организация спасения

Выдержки из переговоров между Адмиралтейством (ADMY) и Командующим района Оркнейских и Шетландских островов (ACOS).

Дрифтер «Дэйзи II», (капитан Джон Гатт — резерв ВМС) был ошвартован на ночь к левому борту линкора «Ройал Оук». Поскольку тонущий корабль начал кренится на правый борт, Гатт приказал рубить швартовые концы, чтобы освободить дрифтер, который начал подниматься на противоторпедном поясе линкора над морем.

Большинство тех из команды «Ройал Оук», кто смог спрыгнуть с тонущего корабля, были едва одеты и явно не готовы к встрече с обжигающе ледяной водой. Толстый слой мазута покрывал поверхность моря, заполняя легкие и желудки людей, мешая им плавать. Из тех, кто попытался проплыть 800 метров до ближайшего берега, уцелела лишь горстка. Гатт включил ходовые огни «Дэйзи II», и вместе с командой смог вытащить из воды 386 человек, включая командира «Ройал Оук», кэптена Уильяма Бенна. Спасательная операция продолжалась в течение еще двух с половиной часов почти до 04.00, когда Гатт прекратил дальнейший поиск, доставив спасенных на «Пегасус». Несмотря на помощь катеров с «Пегасуса» и подошедших из гавани, именно он спас почти всех оставшихся в живых, за что и был впоследствии награжден «Крестом за отличие в службе» — единственная военная награда, присужденная британцами в связи с бедствием.

 

Гюнтер Прин

МОЙ ПУТЬ В СКАПА-ФЛОУ

[67]

 

Прыжок

Лейпциг. Холодное лето 1923 года.

Инфляция разорила всех. Наши родители обеднели…

Шел дождь. Улицы выглядели призрачно серыми и грязными.

— Ну что, скажем о нашем решении сегодня? — спросил Хайнц.

Я размышлял о реакции моей матери и медлил с ответом.

— Уверен, что моего старика от такого хватит удар, — Хайнц для убедительности рубанул воздух рукой.

Однако перспектива подвергнуться отцовской порке, похоже, его не останавливала. Он был тверд в своем решении.

Подойдя к нашей двери, мы распрощались.

Через несколько шагов Хайнц обернулся и крикнул:

— Я скажу своему старику сегодня же, непременно! — И размахивая портфелем, скрылся за углом.

Я поднялся по лестнице. Это была узкая, стертая ногами деревянная лестница, едва освещенная маленьким оконцем, выходившим во двор. Дверь открыла мать. Она была в фартуке, запачканном красками.

— Пст! Тихо, Гюнтер, — прошептала она. — Господин Буцелиус еще спит.

Буцелиус был толстым студентом, который снимал у нас комнату, расположенную сразу справа от входа. Он учился уже в четырнадцатом семестре. До полудня он проводил время в постели. Он говорил, что так ему лучше работается. При этом обычно через дверь доносился его храп.

Я прошел в нашу комнату. Стол был уже накрыт. За ним в своих высоких детских стульчиках сидели Лиза-Лотта и Ганс-Иоахим с бледными, испитыми личиками. На полке лежали три письма в голубых конвертах: счета!

Подошла мать и принесла еду. Это был перловый суп.

— Много? — спросил я, кивнув головой на голубые конверты.

— Хуже всего с зубным врачом, — вздохнула мать и добавила: — Хотя люди, которым нечего есть, не нуждаются в зубах.

Я взглянул на нее. На ее добром лице было выражение горечи и муки. Нет, пожалуй, я не должен ей сообщать о своем решении, по крайней мере, сегодня.

После обеда, в то время как она убирала стол, она сказала:

— Когда выполнишь домашние задания, отнеси-ка кружева к Клеевитцам и Брамфельдам. Снова пришла коробка с ними.

Я кивнул головой. Это было неприятным поручением, однако мы жили этим.

Моя тетя закупала кружева в Рудных горах, а мать сбывала их в Лейпциге в маленькие магазины и частной клиентуре.

Это давало скудный доход, а подчас и его не было.

К вечеру я отправился в путь. Картонная коробка была непомерно велика, и меня мучила мысль о возможной встрече со школьными приятелями.

Магазин находился на новом рынке. Маленький магазин с крохотной витриной, в которой виднелись старомодное белье, ночные сорочки с ажурной вышивкой, филейные скатерти и коклюшечные кружева. Все это выглядело, как содержимое бельевого шкафа из восьмидесятых годов прошлого века.

В магазине я застал старшую из сестер Клеевиц, маленькую, сухую женщину с острым носом и черными, как у птицы, глазами.

— Добрый вечер, — обратился я к ней и поставил свою коробку на стекло прилавка. — Моя мать прислала Вам кружева.

— Мог бы придти и пораньше! — прошипела она. — Уже темнеет!

Она сняла крышку коробки и начала рыться в кружевах. При этом она беспрерывно бормотала себе под нос:

— Конечно, снова неотбеленные… и снова один и тот же узор: «Глаза Бога»… никого сегодня не интересуют глаза Бога… я говорила уже об этом в предыдущий раз…

Я молчал.

Звякнул колокольчик на двери магазина, и вошла клиентка.

Фройляйн Клеевиц оставила меня и занялась ее обслуживанием. Надо было видеть, как она преобразилась, каким любезным стало выражение лица, как мелодично зазвенел ее голос.

Я молча наблюдал за всем этим. Да, вот они какие, эти мелкие душонки: согбенные спины — высшим, пинки — низшим.

Клиентка удалилась с купленными булавками, а фройляйн Клеевиц вновь вернулась к моей коробке. Она рылась там как курица в земле в поисках червей после дождя, и снова принялась бормотать:

— Образцы были совершенно другие, гораздо красивее… гораздо тщательнее проработанные… охотней всего я вообще бы не взяла эту чепуху…

— Но тогда… — начал я.

Она резко подняла голову и посмотрела на меня. Ее глаза превратились в маленькие щелки, а рот раскрылся от напряжения. Еще одно мое слово — и она выбросит меня наружу вместе с моими кружевами. Я знал это настолько точно, как будто бы она сказала мне об этом.

И я вспомнил о моей матери, сестре и брате, и промолчал.

— Ты что-то сказал? — спросила она.

— Нет.

— Ну, то-то же. Я бы тоже не хотела ничего слышать, — заключила она самодовольно.

Затем она подошла к кассе, отсчитала и бросила деньги на стол. Я поблагодарил и ушел.

Снаружи я сразу закурил. Хотя было еще светло, и кто-либо из преподавателей мог увидеть меня в любое мгновение. Но раздражение было слишком сильным.

Нет, так больше не может продолжаться. Я должен бежать отсюда, если не хочу задохнуться.

Хайнц-то точно сообщит сегодня своему отцу, что мы оба решили уйти в море. Нужно решаться и мне. И, по-видимому, лучше всего поговорить с матерью уже сегодня.

Дома я поспешно проглотил ужин и вошел в свою комнату. Это была маленькая, узкая комнатка окном во двор. Здесь находились походная кровать, стол, стул, умывальник и книжная полка. Если подойти вплотную к окну, то можно было видеть маленький клочок неба.

Над моей кроватью висела картина с изображением Васко да Гама. Из всех морских героев прошлого я любил его больше всего. Снова и снова перечитывал я историю его жизни. Как он, будучи всего 27 лет от роду, отправился в плавание с тремя кораблями, едва ли большими, чем рыбачьи лодки. Как, испытывая неслыханные лишения, он под парусами обогнул Африку, как завоевал Индию, как вернулся домой, приветствуемый королем и ликующим народом.

Если бы я мог вырваться наружу и вести такую же жизнь!

Но у моей матери не было никаких денег — и об этом не могло быть и речи. И сам я имел всего девяносто одну шведскую крону, которые заработал обслуживанием иностранцев на ярмарке.

А может быть, этой суммы и достаточно для обучения в морской школе? А если нет, то я готов стать матросом и без школы… С этими мыслями я и заснул.

На следующее утро по дороге в школу за мной зашел Хайнц Френкель. Он ждал меня внизу, у входа в дом.

— Итак, я поговорил со своим стариком, — сообщил он после того, как мы поздоровались. — Он был поразительно благоразумен для своего возраста. — Он настаивает только на том, чтобы я сначала сдал экзамен на аттестат зрелости. И тогда он не станет мне препятствовать стать моряком.

— Так-так, — ответил я.

— А ты? — спросил Хайнц. — Что тебе ответила твоя старая дама?

— Ничего… Я ведь еще не говорил с ней об этом.

Он рассмеялся и похлопал меня по плечу:

— Ну-ну, старый дружище, тогда натирай здесь свои седалищные мозоли и дальше…

Во второй половине того же дня я отправился на биржу труда к консультанту по профессиям. Я хотел разузнать о подготовке и дальнейшей перспективе судовых юнг.

Консультант выглядел далеко не как португальский король. Бледный, с оттенком желтизны, мужчина осмотрел меня неодобрительно через очки с толстыми стеклами и сказал раздраженно:

— И ты хочешь в морской флот? Такой клоп? А что скажут на это твои родители?

— Моя мать согласна, — солгал я.

— Да ну? — произнес он недоверчиво. — Тогда следующий раз приходи вместе с ней.

И он снова склонился над своими документами, как если бы я уже совсем не существовал для него.

Я собрался с духом и сказал ему, что сначала хотел бы осведомиться… об обучении… и сколько все это будет стоить…

Он взглянул на меня неприязненно, взял брошюру с полки позади себя и бросил ее передо мной на стол, не удостоив меня больше ни одним словом.

Прихватив брошюру, я поблагодарил его и вышел…

Снаружи я поспешно перелистал всю брошюру. Это был проспект Немецкой морской школы в Финкенвердере. Не останавливаясь на картинках, я пробегал глазами текст, не вчитываясь в содержание, и лишь потом отыскал сведения о том, как долго длится обучение и что оно стоит.

Там стояло: «три месяца учебы». А затем указывалась такая сумма в бумажных марках, которая вызвала у меня головокружение. «Без последующих обязательств» — стояло ниже.

Я вышел из старого серого здания биржи на улицу. В выпуске «Лейпцигских последних известий» нашел сообщение о курсах валют и начинал рассчитывать.

Похоже, что в пересчете моих крон в бумажные марки этой суммы должно было хватить…

Решено! И я бегом отправился домой…

Моя мать сидела перед своим мольбертом и делала рисунок для будущей картины. Это был вид леса с несколькими косулями. В последнее время она часто обращалась к этому сюжету.

— Ты только подумай, — упредила она меня. — Зубной врач согласился в качестве уплаты взять у меня картину. Он находит мои картины превосходными, и, кроме того, он нашел мне еще двух новых клиентов. — Ее щеки пылали. — «Я считаю, что каждая картина стоит не менее тридцати золотых марок», — сказал он. При хорошем настрое я могла бы писать по две-три картины в неделю. Это от двухсот сорока до трехсот марок в месяц, юноша. Знаешь что, похоже, наши мучения с кружевами теперь прекратятся.

Я внимательно посмотрел на нее. Да, она снова была в воздушном шаре своих мечтаний.

Я сделал глубокий вдох.

— Все это прекрасно, мама. Но не стало бы тебе легче, если бы у нас уменьшилось число голодных ртов?

Она опустила палитру:

— О чем ты говоришь, Гюнтер?

— Я подумал, что и для меня настало время подумать о заработке.

— И что ты намерен делать?

— Я хочу стать моряком.

Она встала.

— Вот посмотри, — сказал я поспешно. — Я достал уже проспект морской школы в Финкенвердере. Плата за обучение невелика. Я мог бы даже оплатить учебу только моими шведскими кронами. И, кроме того…

Она прервала меня:

— Тебя на самом деле тянет к морю?

— Да, — ответил я, — на самом деле, всем сердцем. Ты же знаешь об этом.

Она молча опустила голову… Затем тихим, с дрожью голосом произнесла:

— Ну, если это на самом деле так, тогда я не могу стоять на твоем пути…

Тренировка на бушприте.

Парусник «Ольденбург» под полными парусами.

 

Под полными парусами

Школа моряка в Финкенвердере располагалась в большом доме из красного кирпича на берегу реки.

Из окон большого зала днем мы могли видеть проходящие мимо суда, которые направлялись к морю или возвращались обратно, а с наступлением темноты — их огни, скользящие вдоль реки. В спальне, откуда реку не было видно, слышны были гудки пароходов. Все это будоражило воображение, и мы испытывали страстное желание поскорее вырваться на морской простор…

Мы — это группа из тридцати-сорока юношей, вечно голодных как волки, однако всегда веселых и полных ожиданий и надежд.

Порядки школы были весьма строгими. Например, тот, кого заставали за курением, должен был съесть свой окурок.

Но нас все это нисколько не смущало. Мы брали от этой жизни все, что только могли получить, даже если это был обед самого директора.

Секрет уловки, как стянуть обед директора, капитана Олкерса, передавался из одного поколения учеников в другое. В момент, когда в подъемнике поднос с обедом проходил мимо нашей столовой, нужно было молниеносно заменить полные миски на пустую посуду. Тот, кто был неловок, мог оказаться в очень неприятном положении. Но все повторялось снова и снова, и сострадательные души полагали, что капитан Олкерс потому и остается таким маленьким и сухим, что ему так часто в мисках достается только воздух…

А между тем мы изучали сплесени и морские узлы, сигнальную книгу и правила мореплавания. Обучение шло быстро, так как подготовка длилась всего три месяца. Поэтому среди моряков наша школа называлась «фабрикой матросов из Финкенвердера».

Но, даже несмотря на короткий срок обучения, мы проявляли нетерпение, и в свободную вторую половину дня только и обсуждали свои дальнейшие шансы. Хороший шанс — это получка матроса на судне в дальнем плавании. И мы расхаживали туда и сюда вразвалочку, с широко расставленными ногами, как бывалые матросы в гавани, и сплевывали через плечо с пристани в воду, и с волнением ждали дня, когда нас должны были освидетельствовать.

Через три месяца состоялся выпускной экзамен. Его успешно выдержали все, и капитан Олкерс каждому пожал руку и пожелал счастливого плавания.

Вскоре все разъехались, за исключением двоих: Янке и меня.

У нас с ним не было денег на поездку домой и, кроме того, мы не хотели упустить свой шанс. Таким образом, мы стали D-учениками. Так называли выпускников, не получивших назначения.

С A-учеников начинались пребывание в Финкенвердере, затем они превращались в B-учеников, и в выпускной месяц — в C-учеников. D-ученики представляли собой «замшелых карпов», которые кормились в школе до тех пор, пока не ловили свой шанс.

Дальнейшее пребывание в школе нельзя было назвать хорошим временем. Наши прежде спокойные прогулки по причалам гавани превратились в беготню от судна к судну и поиски работы. Но мы никому не были нужны.

В том числе и в школе. Однажды вечером, когда мы, усталые и разочарованные возвращались в школу, в большом зале нас остановил боцман Шмидт и сказал:

— Я хочу предупредить вас, ребята, по-хорошему: второй день здесь не продохнуть от рыбной вони, которая от вас исходит.

Потом он напялил на голову свою егерку и удалился.

Да, это действительно было далеко не прекрасное время. И когда однажды нас позвали к капитану Олкерсу, мы очень обрадовались: так или иначе, но, в конце концов, это должно было когда-то закончиться.

Когда мы вошли, он сидел за своим письменным столом. Мы поприветствовали его и замерли перед ним навытяжку.

— Парусник «Гамбург» ищет двух юнг, — сказал он строгим командным голосом. — Это хорошее судно, а его капитан является одним из лучших моряков, которых я знаю. Завтра можете оформляться.

— Есть! — ответил я с благодарностью.

А Янке сухо переспросил:

— А каким будет наше денежное содержание?

Капитан Олкерс поморщил лоб.

— Денежное содержание? — повторил он недоброжелательно. — Какое еще для вас денежное содержание? Ведь вы только учитесь и для судна пока являетесь лишь балластом. Кроме того, «Гамбург» становится учебным судном. А за обучение судовая компания требует тридцать марок в месяц. И это еще дешево, юноши, исключительно дешево!

«С водой, пемзой босиком

Трем мы палубу с песком».

Лицо Янке стало красным. Он был сыном крестьянина из Померании, и расчетливость была у него в крови.

— Но тогда мы не сможем прокормиться, господин капитан, — возразил он. — Мой отец не будет это оплачивать.

— Так, — произнес Олкерс, — а у тебя как с этим, Прин?

— Я думаю, что моя мать тоже не сможет заплатить.

— Та-ак… Ну, ладно, мне придется еще раз все это обдумать. — И немилостивым движением его руки мы были выдворены наружу.

К вечеру капитан вызвал нас снова.

— Итак, — сказал он грубо, — я все устроил. За обучение вы ничего не будете платить.

— А денежное содержание? — вновь спросил Янке.

Олкерс посмотрел на него долгим взглядом. Это было странный взгляд, наполовину озадаченный, наполовину негодующий, однако в нем угадывалось и понимание:

— Твое денежное содержание будет медленно расти… от нуля марок! — с этими словами он круто развернулся на каблуках и удалился.

На следующее утро мы прибыли на борт «Гамбурга». Было воскресенье, холодный, ясный день. В лучах солнца сверкали снег и льдины, которые Эльба несла вниз по течению.

«Гамбург» был ошвартован у пристани напротив верфи «Блом энд Фосс». Очевидно, проходила погрузка, так как всюду на палубе лежали мешки с зерном и грузовые корзины, а в углу виднелась куча пустых консервных банок и кухонной золы.

Судно казалось совершенно пустым. Только внизу у входного трапа стояли двое — офицер в синем форменном пальто и рядом с ним огромный детина в гражданском. Он смахивал на усатого краснощекого моржа. Ворог его рубашки, распираемый могучей красной шеей, несмотря на холод, был распахнут. Синий жилет, как гирлянда, оттягивала толстая золотая цепь карманных часов.

— Вы и есть новые юнги? — спросил нас «морж» глубоким басом, и облако спиртных паров вырвалось из его рта.

— Так точно, господин боцман, мы — юнги, — ответил я.

— Так, эти господа — из морской школы, — с иронией сообщил он офицеру. Затем громко крикнул вглубь корабля:

— Штокс!

Через мгновение появился матрос.

— Новые юнги, — сказал ему боцман, — покажи каждому рундук и койку. Этот — он ткнул пальцем на Янке — пойдет в носовой кубрик, а малыша проводи в корму, в «синагогу».

Он отвернулся и сплюнул в воду. Штокс послал Янке в носовой кубрик, где обитали ученики и юнги, а меня повел в корму. По пути я рассмотрел его со стороны.

Это был маленький, худощавый человечек с бледным, угрюмым лицом. Его передние зубы выдавались далеко вперед, и потому в профиль он напоминал недовольную крысу.

«Синагогой» называли кубрик для матросов в возрасте. Она находилась за грот-мачтой. Это было большое, низкое помещение. Оно создавало впечатление темной пещеры, вдоль стен которой справа и слева располагались койки в два яруса, а в середине стоял длинный деревянный стол с двумя скамьями. Солнечный свет, проникающий внутрь через иллюминаторы, отражался от деревянных переборок и светлыми лучами таял в полутьме отдаленной части кубрика. Пахло водорослями, смолой и соленой водой. В полутьме никого не было видно, но при нашем входе на койках кто-то заворочался.

— Вот твоя койка, — указал Штокс в самую глубь пещеры.

Я подошел к койке и бросил на нее свой мешок, а Штокс присел к столу у входа, вытащил газету и стал читать.

— Ты должен еще показать мне рундук, — сказал я.

Он поднял голову:

— Что ты сказал?

— Я попросил тебя показать мой рундук.

Он встал и направился ко мне. Беззвучно, набычив голову.

— Что-ты-сказал? — повторил он. Его слова странно сливались в один непрерывный звук.

— Я попросил тебя…

В следующее мгновение он ударил меня по лицу. Потом снова и снова. Он бил жестко, тыльной стороной ладони.

— Я научу тебя уважать матросов, болван! — кричал он при этом.

Я был настолько ошеломлен, что даже не пытался защититься.

Кровь бросилась мне в голову… Пусть он на десять лет старше, пусть он опытнее и сильнее меня, но так избивать себя я не позволю. Я нагнул голову и сжал кулаки.

Тут сзади на мое плечо легла рука и сжала его, как в тисках.

— Спокойно, юнга, спокойно! — прогремел голос сзади. И затем к Штоксу:

— Проваливай, жаба!

Я обернулся. Это был матрос, свесившийся с верхней койки. В полутьме его не удалось сразу разглядеть, и я ощущал только его руку, которая продолжала сжимать мое плечо: широкая, могучая рука, густо покрытая волосами и оплетенная, как канатами, мощными мышцами.

Штокс отпрянул к входу, бормоча что-то себе под нос, но таким образом, что нельзя было различить ни одного слова. Входная дверь за ним с треском захлопнулась.

Мужчина наверху спустил ноги с койки и спрыгнул вниз.

— Ты, видно, юнга-новичок? — спросил он.

— Да.

— И как тебя зовут?

— Гюнтер Прин.

— А меня — Мар Виташек, — он протянул мне руку.

Он был, по крайней мере, на две головы выше, и вдвое шире меня, его глаза выцвели от морского ветра и соленой воды.

— Ты не должен мстить ему, — сказал он. — Этот Штокс — подонок. Сам по себе он хил, и потому выбирает ребят помоложе и послабее, и мучает их.

— Я вовсе не слабее, — ответил я. — Просто я не успел дать ему сдачи.

— Ну-ка! — засмеялся он. — Но ты моложе его! И даже если бы ты на самом деле дал сдачи, то мы все стали бы против тебя. Так положено, это дисциплина.

Он медленно опустился на банку и стал набивать себе трубку.

— Я такое однажды пережил, — продолжал он. — К нам пришел новый юнга. Он был крепким парнем и здорово побил матроса. Однако после этого и сам пролежал три недели в койке, и должен был поставить новые зубы из алюминия. Теперь он их чистит наждачной бумагой. Жаль, если мне пришлось бы помочь Штоксу именно таким образом, — пробормотал он и зажег свою трубку.

Пока он сидел за столом и молча курил, я раскладывал свои вещи.

Я еще не закончил располагаться, как вновь появился Штокс и сказал, что я должен прибыть на корму к боцману.

Боцман жил в отдельной каюте. Когда я вошел, он лежал на койке, опираясь вытянутыми ногами в сапогах на табуретку.

— Послушай-ка, господин юнга, — сказал он, — как раз тебя-то нам и не хватало. Имеется срочная работа.

Он выкатился из койки и, тяжело ступая, повел меня на бак к гальюну под палубой.

— Это наш «парламент», — указал он на два унитаза. — Ты не поверишь, но когда-то они были белыми. А теперь за работу! Возьми горячей воды и соли у кока. Когда закончишь, доложишь мне.

Он ушел, а я принялся за дело. Через открытую дверь виднелись кусок палубы и грот-мачта, которая стройно поднималась в бледно-голубое февральское небо.

Вот она — жизнь моряка, о которой я мечтал… Будь оно проклято, такое начало!

Наконец я закончил с работой и доложил боцману. Он молча прошел вперед. Тщательно осмотрел оба унитаза. Затем повернулся ко мне:

— Ну, что ж! Хорошая работа, юнга, — его тон стал доброжелательнее, без издёвки. — Если ты и дальше будешь содержать их в таком виде, найдешь себе в Гарри Стёвере друга. — Он похлопал меня по спине и ушел.

Подъем последней корзины с зерном.

В обед мы с таким же юнгой, как и я, должны были «банковать». Второй юнга — маленький, проворный парень с головой, покрытой щеткой белокурых волос, и веселыми синими глазами.

Мы получаем на камбузе и приносим в кубрик жестяные бачки с пищей, а после обеда моем их. Мы обедаем вместе с матросами, сидя за столом плотно, локоть о локоть. Поскольку сегодня воскресенье, на обед — жаркое из свинины с краснокочанной капустой.

— Тебя зовут Гюнтер Прин? — обратился ко мне мой напарник-юнга, когда мы с ним сели за стол, — А меня — Ханс Циппель. Хотя я здесь уже четырнадцать дней, можешь обращаться ко мне на «ты».

Матросы смеются, и только Штокс делает недовольную гримасу.

Во второй половине воскресенья мы были свободны. Работа началась на следующий день.

Сначала мы грузили продовольствие, и я должен был поднимать на борт мешки с зерном с помощью ручной лебедки. Затем предстояла подвязка парусов. Поднявшись на реи, мы натягивали на них холстины парусов и прочно привязывали их гитовыми. Пальцы ломило от ледяного ветра, стальные реи были ужасно холодными. Грот-мачта поднималась над палубой на высоту пятьдесят пять метров, и белая палуба отсюда, с высоты колокольни, казалась крохотной.

Нужно было закрепить двадцать восемь парусов, и нам понадобилось на это два дня.

На четвертый день мы были готовы к плаванию. Рано утром буксир вытащил нас на середину реки и затем повел вниз по течению. Было еще темно, вода чернела своей глубиной, и только льдины с хрустом крошились форштевнем и проплывали в темноте светлыми пятнами.

Мы следовали к выходу в море, и команда, построенная на правом борту, пристально смотрела на берег, который смутно проглядывался сквозь темноту.

Внезапно раздался чей-то хриплый голос:

— Будем верны Санта-Паули!..

…и в ответ из всех глоток разом вырвалось:

«Ура!.. Ура!.. Ура!»

Со стороны берега слабым эхом донеслись голоса. Нельзя было различить, о чем они вещали. Матрос, который стоял рядом со мной, сказал:

— Это проститутки…

Когда рассвело, я увидел на шканцах человека в белой вязаной шапочке.

— Это «Старик», Шлангенгрипер, — прошептал мне Циппель.

Человек покрутил головой в разные стороны, как петух, собравшийся прокукарекать, а затем исчез в штурманской рубке.

— Он поймал ветер и теперь прокладывает курс, — пояснил Циппель. — Это один из тех, кто чует погоду на три дня вперед.

Я оценивающе посмотрел на Циппеля, однако его лицо оставалось непроницаемым.

Мы спустились по Эльбе вниз по течению и во второй половине дня достигли открытого моря. Дул легкий северо-восточный ветер, и море выглядело серо-зеленым и очень холодным. К вечеру, незадолго до захода солнца, буксир освободил нас и, дымя, отправился назад.

Раздалась команда:

— Паруса ставить!

Мы ринулись по мачтам наверх к реям. Полотнища парусов одно за другим опадали и вздувались на ветру. На западе солнце опускалось за облако на горизонте, а на востоке медленно поднималась полная луна, отражаясь в море сверкающей дорожкой.

В дрейфе под нижним марселем. Снимок сделан после шторма.

Мы работаем так, что, несмотря на холод, рубашки липнут к телу. Однако иногда я все же осматриваюсь и наблюдаю, как лунный свет играет на белых парусах.

Но самое прекрасное зрелище меня ожидает внизу, когда я снова спускаюсь на палубу. Передо мной возвышаются, исчезая вершинами в ночном небе, три серебряных парусных башни. В них поет ветер, а внизу под форштевнем ровно шумит носовая волна. Мы идем под полными парусами…

Кажется, как будто бы невидимая сила влечет корабль за собой, мягко, но неудержимо. Никакого шума машин — только постоянно этот глубокий, равномерный шорох волн.

Мы совершили переход до Бискайского залива. Там ветер круто изменил направление, и мы должны были долго лавировать. Мы рассчитывали возместить потерянное время за Азорскими островами, как только войдем в район пассатов.

На борту «Гамбурга» в воскресное утро.

Однако когда мы подошли к Азорским островам, то вместо пассатов застаем там только слабый ветер, своими редкими порывами напоминающий старческое покашливание.

Шлангенгрипер ловит каждый порыв ветра, но мы все равно проходим за день не более десяти миль. Порой кажется, что море налилось свинцом. Дни — сонливые и жаркие, а ночи — еще хуже. Мы не выдерживаем их в кубрике и в свободное от вахты время лежим на крышках люков, ловя прохладу ночного ветра.

Капитана мы видим только изредка. Обычно он располагается полулежа на своем палубном топчане позади весельного ящика. Только иногда в полдень, в самый разгар жары, он появляется на шканцах в шелковой красной рубашке, длинный и сухой, как полуденное привидение. Окинув озабоченным взглядом обвисшие паруса и покачав головой, он вновь исчезает за весельным ящиком.

Да, мы видим его очень редко. Но то, что он, находясь как бы за сценой, удерживает все нити в своих руках, мы поняли очень скоро…

Однажды в полдень Кремер, старший бачка, послал Циппеля на камбуз за сгущенным молоком. Он хотел подсластить свою лапшу. Но Циппель вернулся без молока.

— Как это понимать? — накинулся Кремер. Он был медленным на подъем восточным пруссаком, который только изредка открывал свой рот. Однако теперь он был взбешен.

— Что, этот Смутье не хочет раскошелиться?

— Нет, — ответил Циппель, и дрожь в голосе выдавала его страх. — Он хочет. Но он говорит, что капитан запретил. Нужно экономить.

Кремер не ответил, но взглянул так, что замолчали все сидящие за столом. Нависла тишина. И в этой тишине вдруг раздался голос Штокса:

— Зато завтра будет нечто особенное, солонина с сушеной картошкой.

Это была пища, которую мы получали уже три недели почти ежедневно, и потому слова Штокса звучали, как издёвка.

Эта сцена не имела далее никаких последствий, только с этого момента молоко не выдавалось больше ни утром, ни днем, ни вечером.

Три дня спустя — как раз была моя очередь бачковать — я пришел на камбуз, чтобы получить «напиток вахтенных». Это был кофе, который выдавался для вахтенных в четыре часа утра. Черный и горячий, сильно отдающий цикорием и лишь отдаленно напоминающий кофе, он популярен у всех путешественников, будь то в высоких широтах Антарктики, или в тропиках.

— «Напитка вахтенных» больше не будет, — сказал мне кок Смутье, и мне показалось, что он коварно ухмыляется.

— И что я должен сказать им?

Он равнодушно пожал плечами.

— Можешь сказать, как есть. Шлангенгрипер запретил.

Матросы поняли меня не сразу. Когда я с пустым, дребезжащим котелком появился в «синагоге» и сообщил им о причине отказа, над столом нависла тишина, точно как в прошлый раз. Все сидели либо в сетчатых майках, либо с голым торсом, и перед каждым лежал ломоть сухаря, который они приготовили к этому кофе.

Не знаю, кто начал. По-моему, это был Мюллер. Он схватил свой сухарь и начал барабанить им по крышке стола, выкрикивая при этом:

— Подъем! Подъем! Подъем!..

Это было старой шуткой. Команда побудки, которой по утрам поднимались из коек свободные от вахты, предназначалась для червей в сухарях. При стуке сухаря по крышке стола они сыпались из своих нор и расползались в разные стороны. Тут их сметали в кучу и растаптывали.

Но на этот раз эта «шутка» означала нечто иное. Внезапно все схватили свои сухари и стали тоже барабанить ими по столу. Это напоминало дробь барабана. И вступил хор хриплых голосов:

— Подъем! Подъем! Подъем!..

Вдруг сквозь шум в кубрике послышался голос капитана. По-видимому, он спустился со шканцев и теперь стоял прямо у входа в «синагогу».

— Боцман, — сказал он, — я полагаю, мы должны успокоить этот кубрик!

И тотчас прогремел грозный голос боцмана:

— Чёрт побери! Тихо вы там, в «синагоге»!

— Все они такие правильные, — послышался чей-то приглушенный голос, — для нашего брата они не только кофе пожалеют, а палец о палец не ударят.

— Да уж, а вид такой благочестивый, — добавил Штокс, — как будто бы он компаньон самого господа Бога. Видели бы вы его во время последнего плавания в Фёрт-оф-Форте…

Окинув взглядом своих слушателей, он продолжал:

— Нам нужно было пройти под мостом. С лоцманом. «С вашими мачтами Вы не пройдете в прилив под мостом», сказал лоцман. «Пройдем», возразил Шлангенгрипер, «я рассчитал это». Дело в том, что ожидание следующего отлива стоило два фунта дополнительной платы лоцману, и эти два фунта лежали камнем на душе. «Хорошо, кэптен, — ответил лоцман, — но на Вашу ответственность». Шлангенгрипер молча ушел в штурманскую рубку… А позже, когда я счищал ржавчину с фок-мачты, ко мне подошел Иверсен, второй рулевой, и сказал: «Штокс, загляни-ка с кормы в штурманскую рубку! Это надо видеть! Я пошел и заглянул туда снаружи в окно. Там, стоя ничком на коленях и обхватив руками голову, молился Шлангенгрипер. Он просил „дорогого Господа Бога“ о том, чтобы он не наказал его за скупость, и чтобы концы матч остались целыми. Он лежал так до тех пор, пока мы не прошли под мостом. Полкоманды успели на него посмотреть… Правда, нам на самом деле удалось проскочить с невредимыми мачтами. Но в последующие дни, проходя мимо Шлангенгрипера, мы хлопали себя по коленям».

Раздался смех.

— Надеюсь, он не молится о том, чтобы лишить нас еще и солонины в наших мисках, — сказал Шлегельсбергер.

Мы увидели, как наискосок через палубу к «синагоге» бежит Йессен. Задыхаясь, он возмущенно затараторил:

— Дети мои, я с камбуза! Там Балкенхоль и пьет молоко! Я сам видел! У пасти большая банка сгущенного молока и слышно только: «клук-клук-клук»!

Это возымело такое действие, как будто у всех разом открылся выход накопленной ярости. В «синагоге» — крик и ругань: «Эта коварная свинья… этот жид… ну, держись, собака, мы засунем тебе это…»

И затем Виташек сказал веско и важно, как председатель суда присяжных:

— Сегодня ночью мы этому коку устроим…

Наступившая ночь была темной, свет звезд заслоняло знойное марево, только тонкий золотой серп луны пробивался между облаками.

До полуночи мы были свободны от вахты. В десять часов мы украдкой, в чулках, пробрались на бак. Дверь на камбуз была открыта. На камбузе сидел кок Балкенхоль и писал. На его лысом темени отражался свет керосиновых ламп. Мы столпились в тени у входа, и Циппель жалобным голосом выкрикнул:

— Балкенхоль!

Кок поднял голову. Его выпученные темные глаза с любопытством и недоверием вглядывались в темноту.

— Балкенхоль! — повторил Циппель вкрадчивым, умоляющим топом.

Балкенхоль откашлялся.

— Кто здесь? — спросил он настороженно.

— Дай мне, пожалуйста, кружку кипятка, — промямлил Циппель.

— Нет! — наотрез отказал Балкенхоль, как всегда, когда мы сто о чем-нибудь просили.

Некоторое время было тихо. Мы думали уже, что Балкенхоль заметил нас, настолько пристально смотрел он в темноту, где мы стояли. Но он только сказал:

— А вообще, если тебе чего-то от меня нужно, зайди.

— Не могу, — ответил Циппель.

И жалобно добавил:

— Моя нога, ох, моя нога…

У Балкенхоля проснулось любопытство. Он встал и, переваливаясь с ноги на ногу, осторожно и недоверчиво вышел на палубу.

В следующее мгновение из темноты за дверью вынырнули две тени, набросились на него и с быстротой призраков утащили на ростры в темный проем за спасательными шлюпками. Оттуда послышались дробные удары, подобно тем, что раздавались по воскресеньям, когда Балкенхоль делал отбивные котлеты. И в промежутке между ними — его приглушенный жалобный голос:

— За что? Что вам от меня нужно? Я ничего вам не сделал!

— Как ничего не сделал!? — ответил злобный голос. — А кто все время варил нам отвратительную баланду!

Тут вступил второй голос:

— А наше молоко кто выпил, потная свинья!?

— Я… выпил молоко?.. Никогда в жизни!..

— Не лги! Йессен видел это!

Голос Балкенхоля перешел на визг:

— Это подлая собачья ложь… я только вылизал пустую банку, которая осталась от «Старика»… Там не было и трех капель!.. Так вот вы какие! Когда Шлангенгрипер разрешает давать вам молоко, то я здесь не при чем, и вы молчите! И вы гнете спину перед ним: «Так точно, господин капитан… Спасибо, прекрасно, господин капитан!» И подставляете ему задницу… А когда он запретил выдавать «напиток вахтенных», то получается, что это я у вас его отнял? За что вы меня-то лупите? Шли бы вы на шканцы и сказали все прямо в лицо «Старику», если вы настоящие парни!..

Со стороны бизань-мачты донесся кашель. Это подавал сигнал опасности Шёнборн, которого мы поставили там для охраны. Сразу после этого послышались шаги, и из темноты появился Рудлофф, третий офицер.

— Ну и ну, — удивился он, увидев нас, — свободные от вахты и не в койках?

— Ах, господин Рудлофф, — ответил лицемерно Кремер, — ночь так хороша!

— Да, она действительно прекрасна, — сказал Рудлофф и отправился дальше.

Он был лиричен по природе, и мы подозревали даже, что он пишет стихи. Однако мы уже вдоволь насытились прелестью этой ночи и потому тут же расползлись по своим койкам.

Во время следующей утренней вахты проводились работы по ремонту такелажа. Стоя на перте нижнего рея, я работал с грот-брамселем, а выше меня, сидя верхом на рее, — Циппель. Мы были одни. Глубоко под нами виднелась палуба.

Внезапно Циппель склонился ко мне сверху и сказал:

— Пойдешь с нами? Мы решили бежать в Пенсаколе.

Я испугался:

— Как, ты не один?

Он кивнул и засмеялся.

— Конечно, не один. Почти все. Вся «синагога». И носовой кубрик тоже. Пусть «Старик» один выколачивает червей из своих сухарей!..

Раздался свисток второго офицера, и мы должны были спуститься на палубу к брасам. По пути я размышлял о том, что мне сказал Циппель.

Итак, они решили бежать. В Пенсаколе. Я хорошо понимал их и, честно говоря, мне тоже хотелось бы бежать с судна, и чем скорее, тем лучше. Я посмотрел на свои руки, которые покраснели и растрескались от соленой воды, и почувствовал шишковатость в затылке, которая возникала обычно от скудной пищи с солониной, без следа зелени.

Бежать, отлично! Но куда? Что делать одному в чужой стране? Без документов, без денег!?

После смены с вахты, когда мы обедали в кубрике, я надеялся, что кто-нибудь начнет разговор об этом. Но все либо молчали, либо говорили о посторонних вещах.

После обеда я был свободен от вахты. Я прошел в нос судна и улегся на люке тросовой выгородки. В синеве неба сияло солнце. Паруса обвисли и лишь иногда слабо колыхались от порывов ветра. Со стороны форштевня время от времени слышался шум волны, как при накате на мол. Его монотонность клонила ко сну.

Через некоторое время подошел Циппель и уселся рядом со мной.

— Ну, что, ты обдумал? Будешь с нами?

— А что вы будете делать на берегу? — задал я встречный вопрос.

— Увидишь, — сказал он значительно.

— То есть, ты не знаешь? — начал раздражаться я.

Он глубоко затянулся из своей трубки и недоверчиво осмотрелся по сторонам. Затем склонился ко мне и зашептал:

— Послушай, это верное дело! Штокс знаком с несколькими фермерами оттуда. Они нуждаются в белых надсмотрщиках, как в хлебе насущном. Это настоящая жизнь! Они ездят верхом по полям, под началом — пятьдесят негров… сто негров, которые потеют и работают… А ты восседаешь на лошади и говоришь только: «Старайтесь, дети мои, старайтесь!» И в обед индюшатина и ананасы, и каждое утро какао, и все для тебя готовят негры. И спишь в шелковой кровати с балдахином, и охраняют твой сон тоже негры…

Его свистящий шепот от восторга перешел на хрип. Я не прерывал его. Картина, которую он изобразил, напоминала плакат с солнечного юга, который всегда вывешивают в вокзалах. Все бы хорошо, только Штокс был для меня неприятным исключением.

— А кто еще участвует, кроме тебя и Штокса? — спросил я.

Он перечислил всех: пять человек, и в их числе кок и Янке — юнга, с которым мы вместе пришли на судно. Да, это были далеко не лучшие люди.

— Больше никто? — спросил я.

Циппель разозлился.

— Пока да, но наверно к нам присоединится и еще кое-кто.

— Хм…

— Ну, а как ты? — спросил он напоследок и повернулся уходить.

Я не мог решиться:

— Хочу обдумать все еще раз, — сказал я.

Тогда он пожал плечами и неторопливо удалился. По его спине я видел, что он взбешен.

А я продолжал лежать и смотрел, как паруса колышутся на ветру, совершенно белые на фоне темно-синего неба…

Мои мысли раздваивались. С одной стороны, часто приходилось слышать о людях, которые находили счастье на том берегу. Не обязательно сразу становиться миллионером. Но в течение нескольких лет можно сделать какое-то состояние, и это довольно обычное дело. Если же я останусь на судне, то меня на всю жизнь ждет участь голодной собаки.

Я поднялся и пошел назад, в кубрик. «Синагога» была пуста, дверь открыта настежь. Только Крамер лежал в койке и храпел.

Я взял из рундука свою писчую бумагу и сел к столу. Через открытую дверь над леерами виднелся горизонт, где небо и вода расплывались в серебряной дымке.

На паруснике «Гамбург» при свежем бризе.

Я писал своей матери: «Дорогая мама, скоро мы будем в Америке. Плавание было долгим. К сожалению, я представлял себе жизнь моряка совершенно иначе. У нас это называется „много работы и мало хлеба…“»

На бумагу упала чья-то тень. В дверном проеме появился Виташек. Я не слышал сто приближения, потому что он был в легких сандалиях.

— Ты что тут делаешь? — спросил он.

Я прикрыл письмо рукой. Он подошел к столу и взял письмо. Взял совершенно спокойно и уверенно, как будто так и должно быть. Затем он опустился на скамью и стал читать.

— Так, — сказал он, окончив чтение, — так-так. Вот ты какой. Значит, с ними заодно. Не ожидал от тебя, Принхен, не ожидал.

Он пристально посмотрел на меня своими водянистыми глазами. Взгляд сквозил неприязнью.

— Отчего же? — заикаясь, ответил я.

— Не увертывайся, юнга. Ты знаешь точно так же, как и я, что здесь происходит. Но я хотел бы тебе вот что сказать: в такой игре честный моряк не должен участвовать! Да, конечно, все плавание мы не получаем ничего, кроме жратвы для свиней! Да, конечно, «Старик» на этот раз скуп до бесстыдства. Но только поэтому все бросить… все плавание… и вообще все это!?..

Он сделал широкое движение рукой в сторону моря, которое блестело в полуденном свете.

— Разве ты не чувствуешь, как прекрасно это все? Вспомни, как в шторм наш старый «Гамбург» перекатывается через волны! Видел бы ты в шторм нашего «Старика», дружок! Там, на шканцах, стоит уже не какой-то жалкий скряга! Нет, там стоит моряк! Да! Мужчина, который борется со стихией! Но такие людишки, как Штокс, не могут этого понять. И Балкенхоль в своем мерзком камбузе тоже. Они не видят ничего дальше своего собственного носа… И еще я хотел бы сказать тебе вот что…

Наклонившись ко мне и чеканя слова, как будто забивая гвозди в крышку стола, он сказал:

— Надеюсь, что ты не свяжешься с этими молодцами.

Потом он встал рывком, так, что скамья под ним грохнулась о переборку, и, тяжело ступая, вышел наружу. Я проводил его благодарным взглядом. И к письму матери больше не возвращался…

Ночью ветер повернул к юго-западу, и утром мы почуяли запах берега. Это был незнакомый, крепкий запах. Он напоминал аромат леса, нагретого солнцем. Время от времени мимо проплывали громадные круглые медузы. Они выставляли над водой тонкие пленочные плавники, которые, как паруса, увлекали их ветром.

В пять часов поутру впередсмотрящий доложил о том, что видит берег. Часом позже мы все увидели его: плоское, белесое побережье в лучах солнца. Пока мы, галсируя против ветра, вошли в залив и встали на якорь на рейде Пенсаколы, наступил вечер.

После нашего разговора у люка тросовой выгородки Циппель больше ко мне не подходил. Только на следующее утро после прибытия в Пенсаколу он снова обратился ко мне. Мы стояли перед каютой второго офицера, чтобы получить задаток перед увольнением на берег.

— Ну, что, уходишь с нами? — спросил он вполголоса.

Я отрицательно покачал головой. Затем мы стали смотреть на берег в разные стороны. Мне было тягостно, так как я, несмотря ни на что, сдружился с Циппелем. И даже сейчас, когда он косился на меня, он оставался хорошим приятелем.

В каюте второго офицера нас ждало разочарование: матросы получили по три доллара, ученики — по два, а юнги — вообще ничего.

— Воспитательная мера господина капитана, — сказал второй офицер, ухмыляясь.

После обеда всех увольняющихся перевезли на берег на моторном барказе.

Город спал в ярком полуденном солнце. Это был удивительный город. Роскошные торговые дома соседствовали с глиняными лачугами и клетушками из гофрированной жести. Их разделяли незастроенные участки, заваленные мусором. Хилые пальмы, припудренные пылью, как и все остальное, тянулись рядами по обеим сторонам улиц.

Я неторопливо прогуливался по улицам, рассматривая витрины магазинов и останавливаясь у кафе, в которых бронзовые от загара люди потели под палящими лучами солнца. Но я никуда не мог зайти. У меня не было ни гроша.

Медленно пошел я к гавани. По длинной, прямой улице, которая упиралась прямо в море, навстречу мне ехала повозка. Это была маленькая одноосная тележка, запряженная мулом и битком забитая людьми. Я услышал их голоса уже издалека. Это был Штокс со своей компанией. На козлах сидел желтокожий метис с жесткой щеткой черных усов и безучастно смотрел прямо.

Проезжая мимо, они повернулись ко мне и кричали наперебой, размахивая бутылками с «Лунным светом». Но не остановились.

Повозка была слишком мала, чтобы вместить всех. Как рой вьющихся пчел, свисали они с нее. Я провожал их взглядом, пока они не исчезли в клубах белой пыли…

В гавани мне пришлось долго ждать оказии к «Гамбургу». Наконец прибыл наш боцман и забрал меня с собой.

— Ну, Принтье, — доброжелательно обратился он ко мне, — испытал счастье? Дамы, небось, требовали гарантий жениться? — И он раскатисто рассмеялся, обнажив изъеденные черные остатки зубов.

На борту я сразу отправился в кубрик. «Синагога» была пуста. И все судно затихло, как если бы он спал. Был слышен только слабый плеск воды у якорной цепи. Я заполз в свою койку и вскоре заснул…

Подвесные койки в кубрике.

Посреди ночи я проснулся, почувствовав на своем лице влажное и жаркое дыхание. Чей-то хриплый голос шептал:

— Проснись, Принтье, просыпайся же!

Это был Циппель. От него несло спиртным, и его лицо было красным и радостным, как детский воздушный шар. Это легко было разглядеть даже при слабом свете маленькой керосиновой лампы, качавшейся у подволока.

— Принтье, сейчас мы сбегаем, — зашептал он, увидев, что я проснулся. — Я хотел только сказать тебе «чюс» и затем…

Он наклонился, поднял обитый железом рундук со своими пожитками и с размаху брякнул его прямо на мои ноги.

— Эти вещи я не могу уложить в вещевой мешок. Принеси-ка их мне завтра во второй половине дня в кафе «Чикута», слышишь?

— Но…

Однако он не захотел меня дальше слушать.

— Чюс, малыш… Прин, — лепетал он, — ты дерьмовый пес в моих глазах, потому что ты отказался идти вместе… Но ты мой друг, Прин, ты мой дружище!

— Тихо! — раздался сверху злой голос Виташека.

Еще мгновение Циппель тупо таращился на меня, тряся головой, как теленок, которого живодёр оглушил деревянным молотом. Затем он повернулся и, шатаясь, перешагнул через порог. Дверь за ним осталась открытой.

Я выпрыгнул из своей койки и ринулся за ним. Но его уже поглотила темнота. В слабом свете звезд я увидел несколько неясных фигур, сновавших туда и сюда, а на талях — плотно набитые, как огромные сливы, вещевые мешки. Это было имущество беглецов.

Крадучись, я вернулся в свою койку, но еще долго не мог заснуть…

Следующим утром на построении отсутствовали девять человек: Штокс, пять учеников и двое юнг. Кроме того, кок Балкенхоль.

Боцман, который должен был назначать нас на работу, страшно разозлился. Рыча, он обежал кубрики и осмотрел койки и рундуки. Но и койки, и рундуки оказались пустыми.

Затем нас распределили по работам. Восемнадцать человек вместо двадцати семи. Работа была тяжелой: выгружать балласт.

За время плавания он слежался в трюме, как камень. Мы разбивали его мотыгами и затем в больших железных ящиках поднимали на палубу.

Во время работы пришел боцман.

— Прин, к капитану! — сказал он торжественно-скорбным голосом, как пастор при погребении.

Меня вызывали к капитану впервые, и мои ноги стали как ватные. Перед дверью я перевел дух и постучал.

Шлангенгрипер сидел за письменным столом и писал. Когда я вошел, он даже не повернулся.

Я осмотрелся. Каюта была небольшой, но уютной. Здесь стояли скамьи, обитые кожей, а стены были красного дерева и блестели как ирландские каштаны.

Наконец он отложил ручку и повернулся ко мне.

— Присаживайся, мой мальчик, — сказал он дружелюбно.

Я сел на краешек кожаного дивана.

Сверху на него падал сноп света из иллюминатора, и я впервые мог рассмотреть его вблизи: лицо было продолговатым и красным, а синие глаза смотрели из глубины темных глазниц.

— Скажи-ка, Прин, — начал он разговор, — ты дружишь с Отто Циппелем?

Он сделал паузу и пристально посмотрел на меня. Я кивнул, ничего не ответив и чувствуя, как в моих висках пульсирует кровь.

— А тебе известно, — продолжал он как бы безразличным голосом, — что Циппель с несколькими дружками сегодня ночью сбежал с борта?

— Так точно, господин капитан, — сказал я тихо.

Он вскочил на ноги. Как башня, он навис надо мной и, тыча мне в грудь указательным пальцем, выкрикнул:

— И где же они?

Я вздрогнул и должен был сглотнуть, прежде чем сумел тихо пролепетать:

— Не знаю, господин капитан.

Он медленно опустился в свое кресло.

— О, Прин, Прин… — он снова говорил тем же тоном, что и вначале, — ты встал на неправильный путь. Ты лжешь, а я жду от тебя правды, сын мой!

Я молчал.

— Ты, верно, думаешь своей глупой головой, — он постучал костяшками пальцев мне по лбу, — что, скрывая правду, ты делаешь добро своим непутевым друзьям. Тогда послушай, что их ждет на берегу. Они будут отчислены, а в их судовые книжки впишут «Дезертировал!». И потом они будут нищенствовать, они не могут не стать нищими, Прин! А потом их закуют в кандалы и отправят подметать улицы… Мы должны подумать об этом, Прин!

Я и сам размышлял именно об этом и представил себе Циппеля, исхудавшего, как скелет, и в железных оковах подметающего улицы. Но я продолжал молчать.

Капитан говорил со мной еще битый час. Когда я вышел из его каюты, на мне не было сухой нитки, однако о своей встрече в «Чикуте» я ему так и не рассказал…

В обед мы довольствовались холодным пайком, потому что кока теперь не было. Сразу после обеда я пошел к боцману и попросил увольнения на берег.

— Ты, наверно, не в своем уме, — сказал он мне только, и на этом разговор был окончен.

Я снова отправился вниз, в грузовой трюм выгружать балласт.

Вскоре появился капитан и в сопровождении первого офицера подошел к трапу. В шелковом костюме и белом тропическом шлеме Шлангенгрипер выглядел строго и торжественно.

— Едет сообщить портовой полиции, — сказал Кремер.

Мы стояли у лееров и наблюдали, как он спускался в барказ…

К четырем часам я начал волноваться. У меня не выходило из головы, что Циппель ждет меня в кафе «Чикута». И каждый раз, когда мы поднимались на палубу с очередным ящиком, я осматривал гавань, надеясь увидеть его где-нибудь на набережной.

В шесть часов с окончанием работ наступило время, которое мы называли «Daddeldu». Мы столпились у трапа.

— Глянь-ка туда, — сказал Кремер и показал на лодку, которая отошла от причала напротив и направлялась к нам. У руля стоял цветной, а рядом на гребной скамье сидел Циппель в белом, со скрещенными на груди руками, и наблюдал за работой темнокожего. Похоже, он уже далеко пошел.

Вдруг мы увидели вторую лодку, вышедшую из гавани в нашем направлении. Это был моторный барказ. Он сразу набрал полный ход. От форштевня слева и справа тянулись пенистые усы. На корме барказа стоял, выпрямившись, Шлангенгрипер.

Расстояние между лодками сокращалось с каждой секундой. Однако Циппель ничего не замечал.

Между тем у трапа «Гамбурга» наблюдать за этой гонкой собралась почти вся команда. Мы застыли как зачарованные. Только Виташек набрался мужества и помахал рукой, показывая Циппелю назад.

Но Циппель от спеси как будто ослеп. Он ничего не замечал вокруг. А затем, когда его лодка приблизилась, он сложил, как рупор, ладони у рта, и прокричал:

— Я теперь свободный гражданин Соединенных Штатов!

К этому моменту барказ Шлангенгрипера приблизился к его лодке сзади почти вплотную. Привлеченный шумом мотора, Циппель оглянулся. В следующее мгновение он затрепетал, как белый кролик в руках охотника…

И вот барказ подошел к трапу. Шлангенгрипер, держа Циппеля за локти, поднялся с ним на борт, и оба скрылись в капитанской каюте на шканцах.

Свидание на шканцах длилось долго… Циппелю все хотели воздать должное: и первый офицер, и второй, и третий, и, наконец, самым щедрым образом, боцман. В этот вечер я Циппеля больше не видел. Он появился в кубрике, когда я уже засыпал…

Следующим днем было воскресенье, и в десять утра началась молитва. Она обязательно проводилась при стоянке у берега, а если позволяла погода, то и в море. Обычно в ней хотели участвовать все, в том числе и неверующие. Капитан препятствовал этому, чем вызывал всеобщее неудовольствие.

— Он же из Фрисландии, — сказал Кремер презрительно. — С тех пор, как они слопали Бонифация, у них святость в брюхе.

Молитва начиналась с песнопения. Шлангенгрипер вынимал из футляра скрипку, сдувал с нее пыль, натирал смычок канифолью и произносил медленно и торжественно:

— Споемте песнь номер шестьдесят семь!

Потом он упирал скрипку в подбородок и начинал играть, подпевая себе высоким дребезжащим голосом: «Мы живем, ведомые Богом, благодаря Его великодушию…».

Циппель стоял и пел рядом со мной. Он восхвалял Бога с перекошенным ртом, распухшим после свидания с боцманом…

 

Авария

Третьего сентября мы покинули Пенсаколу. На борту было двадцать человек, не считая занятых на вахте. Кроме Циппеля, никто из тех, кто совершил побег, на судно не вернулся.

Было раннее утро. Солнце еще не взошло. Мы поднимали якорь, выбирая якорь-цепь шпилем. Баковая команда, налегая на вымбовки, запела одну из Shanty, о благополучном возвращении домой. Она — лучшая из всех, которые я знаю. В каждом плавании она поется только один раз: когда судно поднимает якорь для возвращения в родную гавань.

Сначала запел боцман, а вслед за ним, в ритме шагов вокруг шпиля, вступил и общий хор:

«Идем домой, идем домой, Идем домой мы через море, Увидим старый Гамбург вскоре, В родимый край идем, домой…»

Потом мы подняли паруса, и спустя несколько часов Пенсакола осталась позади. Бледная и почти нереальная, как будто мы никогда и не ступали на ее пыльные улицы. Мы снова в море…

Однажды утром на палубе раздались два удара в судовой колокол. Потом еще и еще раз… все громче и все быстрей, пока отдельные удары не слились в непрерывную дробь.

Мы находились высоко на реях, стоя в пертах, и убирали обер-марсель. Рядом со мной был Люрманн.

— Пожар на судне! — крикнул он, ухватился за ванты и в мгновенье ока соскользнул вниз.

Пытаясь понять, где возник пожар, я поспешно спустился вслед за ним. За белыми парусами, полощущимися на ветру, ничего не было видно. Только в носу черный дым рваными клубами окутывал такелаж фок-мачты.

Палуба опустела. Все, кто был наверху, собрались на баке — Шлангенгрипер, первый офицер и все свободные от вахты.

— Черт возьми, горит тросовая выгородка! — тихо сказал мне Люрманн.

Бегом мы бросились туда. Люк тросовой выгородки был открыт, и из его темной глубины поднимался тяжелый, ядовитый дым, который перехватывал дыхание. Все смотрели молча. Боцман с двумя матросами внатяг держали канат, который тянулся из зияющего темного проема.

Потом оттуда, снизу, раздался приглушенный голос: «Поднимай!»

Стёвер и двое матросов начали медленно и равномерно выбирать трос. И так же медленно из проема люка появилась голова, затем грудь и, наконец, все тело матроса. Он рухнул на палубу. Это был Виташек.

Его подняли и перенесли на наветренный борт. Сразу вслед за ним из люка выполз Тайсон, черный от дыма, со слезящимися глазами, сотрясаемый приступами кашля.

Я подошел к Виташеку. Он неподвижно, как мертвец, лежал на спине с закрытыми глазами.

Шлангенгрипер обратился к Тайсону:

— Что внизу? Очаг огня большой?

— Мне кажется, господин капитан, что пожар начался от мешков с зерном.

Капитан повернулся к первому офицеру:

— Господин Шаде, осмотрите грузовое отделение. Я думаю, из отсека, смежного с тросовой выгородкой, мешки следует выгрузить.

Он говорил так же флегматично, как и обычно, только его обычное «эс» вместо «з» слышалось заметней, чем всегда.

В этот момент Виташек, голову которого обливали холодной водой, пришел в себя. Он растерянно посмотрел вокруг и тихо произнес:

— Баки с горючим!

Затем еще раз, уже громче:

— Баки с горючим!

Мы похолодели от ужаса: в тросовой выгородке внизу стояли шесть больших баков с горючим. Если огонь перекинется на них, то пожар не остановить…

— Дайте мне бросательный конец, я достану баки, — сказал Тайсон.

Сухой и жилистый, он выражал собой саму решимость. Раньше я как-то не замечал его. После побега Балкенхольса он взял на себя обязанности кока, потому что никто больше не мог и не хотел выполнять их.

— Я достану баки, — повторил он, обвязываясь бросательным концом вокруг пояса.

Закрыв рот и нос мокрым полотенцем для защиты от дыма и держа под мышкой огнетушитель, он исчез в темном проеме тросовой выгородки.

Вскоре в проеме люка появился первый бак, затем второй, третий… Боцман с матросами, склонившись над люком, доставали их и относили в сторону.

Нас послали к помпе, но она вышла из строя. Парусный мастер поспешно шил мешки из парусины, чтобы в них носить воду.

Когда мы с мешками вернулись к тросовой выгородке, из люка поднимали Тайсона. Он стонал, лицо его было покрыто черным налетом, одежда опалена, и от нее шел дым. Его пытались расспросить, как внизу, но он только отмахнулся и, шатаясь, подошел к леерам. Перегнувшись, он повис на них и опустился на колени. Его рвало.

Второй офицер потряс его за плечи:

— Ну, как, Тайсон?

Но Тайсон, как рыба, выброшенная на берег, лишь молча хватал воздух широко открытым ртом. Потом он показал на свою ногу…

Второй достал свой нож и быстрым движением разрезал брючину Тайсона. Кожа на ноге приобрела темно-красный цвет и пузырилась, а ниже колена лопнула и покрылась коркой струпьев.

— Третья степень, — тихо сказал второй офицер. — А потом повернулся к нам и крикнул: — Ну-ка, быстрей перенесите его на корму!

Подошел Шлангенгрипер:

— Удалось погасить огнетушителем?

Тайсон отрицательно покачал головой:

— Горит чересчур сильно.

— Всем на тушение пожара! — разнеслась по палубе команда Шлангенгрипера.

И работа закипела… Теперь уже не было «свободных от вахты». На верхней палубе работала вся команда.

Это была ужасная работа! Тридцать шесть часов мы непрерывно таскали воду в парусиновых мешках и выливали ее в парусиновую воронку над люком тросовой выгородки, которую соорудил парусный мастер. Затем возвращались к трапу, наполняли мешки и снова доставляли их к воронке…

Когда усилился ветер, мы полезли по вантам на мачты, крепить паруса.

Поднялась высокая волна, и время от времени бурун захлестывал палубу и окатывал нас с головы до ног. Одежда прилипла к телу, но времени на отдых или переодевание не было.

Мы заполнили водой сначала тросовую выгородку, а потом — провизионку, потому что огонь уже сожрал переборку между ними.

Наконец, поздно ночью вторых суток, пожар был потушен.

От усталости мы попадали и заснули тут же на палубе, не спускаясь в кубрики. Спала вся команда. Лишь двое бодрствовали: впередсмотрящий и рулевой…

Я проснулся от толчка сапогом в бок. Надо мной стоял боцман.

— Малыш, — сказал он, — проснись! Ишь, стервец, спит как сурок!

Со сна я вытаращил на него глаза.

— Иди на корму к первому, Принтье, — сказал он настойчиво.

Пошатываясь, как пьяный, я поднялся и побрел на корму.

Первый офицер сидел в своей каюте и читал при свете керосиновой лампы.

— Можешь готовить пищу, Прин? — спросил он.

Я тотчас же понял, куда он клонит.

— Только немного, — ответил я, — совсем чуть-чуть.

— Ну, для камбуза и этого достаточно. Пойдешь туда. Пока Тайсон не придет в себя, — добавил он.

У меня вытянулось лицо. Для того, кто хочет стать моряком, играть роль кока совсем не пристало.

— Зато ты будешь получать жалование матроса второго класса, — заманивал меня первый офицер. — И, кроме того, Циппель будет помогать тебе, как кухонный рабочий.

Так и получилось, что мы вместе с Циппелем попали на камбуз «Гамбурга». Я выполнял работу со смешанными чувствами. Однако Циппель был просто счастлив.

— Дружище, теперь мы можем отъедаться, пока не треснет пасть, — сказал он.

И мы действительно отъедались. Однако при этом мы не забывали и об остальных. Из честолюбия мы стремились готовить пищу лучше, чем это когда-либо делалось на «Гамбурге».

Начали мы в пятницу. На парусном флоте пятница — день солонины. Балкенхоль и Тайсон просто бросали куски солонины в котел и отваривали их. А потом мы сами были свидетелями того, как это варево действовало на наши зубы и желудки.

Мы поступили иначе: провернули мясо вместе со старым хлебом через мясорубку и из фарша налепили биточков…

После обеда мы прошли через носовой кубрик и «синагогу» и собрали самые лестные отзывы: «С момента моего последнего миссионерского костреца я не ел ничего столь вкусного», — сказал Кремер, похлопывая себя по животу…

Суббота на парусном флоте была рыбным днем… Когда мы выставили на баке фрикадельки из трески, наша популярность стала угрожающей.

В воскресенье мы намеревались приготовить консервы с краснокочанной капустой и пудинг «Гроссер Ганс». Мясные консервы и остатки хлеба для пудинга имелись. Но мы не смогли найти краснокочанную капусту. Я послал Циппеля на корму в лазарет, чтобы спросить у Тайсона, где она находится. Циппель вернулся и сообщил, что краснокочанной капусты больше нет, осталась только белокочанная.

Я в раздумье пожевал мундштук трубки. Это было бы нашей неудачей, так как белокочанная капуста по традиции не соответствовала воскресенью.

— Разрази меня гром, — сказал Циппель озабоченно, — они придут и поколотят нас. — Он не строил себе никаких иллюзий по поводу людской благодарности. — Может быть, мы подкрасим капусту малиновым соком? — предложил он.

Я отрицательно покачал головой:

— Его не хватит. Подожди-ка, подожди… Так, я нашел! Иди-ка к боцману и попроси сурик. А если он тебя спросит, зачем, скажи, что мы хотим покрасить камбуз.

Циппель понимающе подмигнул и, свистя сквозь зубы, исчез.

Когда он вернулся, мы сначала попробовали с суриком на вареве в одной консервной банке. Белокочанная капуста покраснела так, как будто она никогда и не была белой…

В обед за добавкой трижды прибегали бачковые, так понравилась всем «краснокочанная капуста». Сами мы к ней не прикасались, жадно поглощая припасы, которые пробуждали аппетит: спаржу, какао и «Гроссер Ганс»…

Был прекрасный, ясный день, штиль и никакого повода для морской болезни. Однако спустя четыре часа после обеда матрос Шлегельбергер вышел на верхнюю палубу, перегнулся через леера, и из него весь обед вышел такой струей, какая характерна для «сухопутных крыс» во время шестибалльного шторма.

Спустя полчаса оба толчка в гальюне были заняты, а рядом стояла очередь с расстегнутыми поясами и торопила сидящих, от нетерпения стуча кулаками по переборке.

На шканцах на прямых ногах, как на ходулях, из угла в угол напряженно вышагивал Шлангенгрипер с бледно-зеленым лицом. Время от времени он исчезал в проеме капитанской будки, где был оборудован его индивидуальный гальюн.

Еще полчаса спустя в большой сетке под бушпритом плотно, бок о бок, сидела вся команда и унавоживала поверхность моря.

— С голыми задами над голым морем, — ухмыльнулся Циппель.

Но смех тут же застрял в его горле. Дверь распахнулась, и перед нами возник Шлангенгрипер.

— А… вы тут, оказывается, совершенно здоровые, на вашем камбузе… — обвел он камбуз колючим взглядом.

Я подумал уже, что он обнаружит бачок с какао и байку со спаржей на столе. Но нет! Он подошел к плите, наклонился к бачкам и обнюхал их.

Потом он ткнул указательным пальцем в бачок с «краснокочанной капустой», повернулся и сунул палец нам под нос: палец был красным.

— Эт… то что? — прошипел он.

— Сурик, — ответил Циппель. Он произнес это таким тоном, как будто сурик в бачке с капустой был обычным делом.

Шлангенгрипер в ответ не смог произнести ни слова. Его трясло как паровой котел под давлением. Я уверен, что его первым желанием было нас отдубасить. И мне кажется также, что от побоев нас спасла только Божья заповедь о любви к ближнему.

— Вон отсюда! — прошипел он. — Возвращайтесь в кубрик и продолжайте свою службу! Завтра в четыре утра — на вахту!

Это была «собачья вахта» или просто «собака», самая трудная из вахт.

Мы направились к выходу. На пороге он снова окликнул нас:

— Вы должны молчать о вашей глупой выходке. Никому ни слова, понятно!?

И он удалился в направлении кормы.

Шлангенгрипер был умным человеком. С помощью опия, касторки и молчания он устранил последствия нашей выходки в три дня.

Девятнадцатого октября мы достигли Фалмута. Это был прозрачный, солнечный и ветреный осенний день. Мы прибыли утром и стали на якорь в отдалении на внешнем рейде, потому что стоянка на внутреннем рейде стоила очень дорого.

Шлангенгрипер ушел на берег на катере. Когда он вечером вернулся, мы узнали, что мы должны встать под погрузку в Корке в Ирландии. Сниматься с якоря предстояло на следующее утро.

Настроение в команде было скверным. Мы уже несколько недель были в пути, а теперь уже целый день — на якоре в видимости берега. И что же? Никому не суждено сойти на берег!?

Ночью реи скрипели на ветру, а утром старый парусный мастер с каплей на носу рассказывал всем, кто его мог слышать: «Домовой проклял эту ночь. Он разозлился на скрягу Шлангенгрипера, и мы еще увидим, что будет».

До среды мы совершили удачный переход. Ветер дул с кормы, и мы делали хороший десяток миль в час. Затем ветер медленно зашел на юго-запад, и с юга поднялась высокая, густая стена облаков. Солнце поблекло, стена быстро росла, выкрашивая все в серый цвет.

Ветер повернул на юг. Перед собой он гнал мертвую зыбь и волну с пенистым гребнем, дрожащую от сдерживаемой мощи.

В четыре часа я сменился с вахты. Новая вахта заступила в штормовках и морских сапогах.

Мы спустились в кубрик и улеглись в койки, сырые от пропитавшей все влаги. Но сон не шел. Судно скрипело и дрожало, паруса трещали, шумело море, завывал ветер.

Тут мы услышали резкий свисток третьего офицера и вслед за ним хриплый крик Стёвера:

— Приготовится на бом-брамселе! Четыре долой!

Топот ног по палубе. Скрип тросовых блоков, звон цепей.

Парусный мастер сидел у нас в кубрике.

— Это на него похоже, — сказал он скорбно, — капитан Хильгендорф так не поступил бы. Видели бы вы, молодые люди, как мы пробивались через шторм у мыса Горн! Не потеряв ни одного паруса!

Никто не ответил. Мы лежали в койках и ждали, когда раздастся команда: «Свободной смене — на верхнюю палубу!».

Она не могла не поступить. И мы со смутной неистовостью ждали ее все это время.

— Недотёпы! — проворчал парусный мастер и вышел. Порыв ветра с треском захлопнул за ним дверь.

И снова — пронзительный свисток: «Приготовиться убрать обер-брамсель!».

Снова звон цепей, скрип блоков, хлопанье на ветру спускаемых парусов.

И вдруг звук удара, похожий на пушечный выстрел, а вслед за ним — резкий, пронзительный треск.

Я высунулся в иллюминатор. Небо было свинцово-серым. Палуба покрыта пеной перекатывающихся волн, и высоко над нами на ветру, как крылья громадной птицы, трепетали клочки разорванного обер-брамселя.

Теперь убирался крюйс-брамсель.

— Приготовься, на грот вызовут и нас, — сказал Кремер.

И в следующее мгновенье над нашими головами послышались знакомые шаги «Старика»:

— Я полагаю, мы должны объявить аврал, господин Рудлофф, — донесся его голос сквозь шум ветра.

Мы повыскакивали из своих коек, не дожидаясь команды Стёвера «Всем наверх!»

На палубу обрушивается крутая волна.

Нас поставили на обтяжку тросов и крепление лодок. Тонкий силуэт Шлангенгрипера в его мохнатой белой шапке маячил наверху на шканцах.

— Кажется, сейчас станет совсем туго, — услышал я Кремера, — сам пророк спустился из преисподней.

— Свободной вахте, приготовиться на гитовых и горденях!

Мы бросились по местам, вахта правого борта — на правый, вахта левого борта — на левый борт.

«И-и-и, раз!.. И-и-и, раз!.. И-и-и, еще раз!» — напевно командовал ведущий. И, подчиняясь единому ритму, мы со всей силой налегали на трос, так, что наши ладони горели, а спины взмокли от пота. Грот бился на ветру, как заарканенный зверь. Пока мы его не усмирили, он трещал и хлопал еще битых полчаса.

Боцман натужно прокричал Виташеку:

— Послушай, Мар, обер-брамсель нужно снова закрепить! Возьми-ка с собой двоих юнг!

Виташек кивнул:

— Прин и Штабс, за мной! — и вмиг очутился на вантах.

Мы полезли вслед за ним. Наверху ветер был еще крепче. Под его напором гудели мачты, со свистом раскачивались ванты, полоскались и хлопали по телу наши штормовки.

Мы поднялись, каждый на свою рею. Став ногами на перт, медленно перемещались вдоль рей. Судно сильно кренилось на правый борт. Мы висели прямо над водой, на высоте около тридцати метров. На фоне темной воды ярко светилась белая пена волн.

Парус едва удавалось усмирить. Порывы ветра следовали один за другим, расправляли его складки, и по нам хлестала мокрая парусина, стремясь сбросить с пертов. Это походило на то, как бьется, хлопая крыльями, гусь, схваченный за шею.

Я слышу крик Штабса. Ударом паруса его все же сбросило с перта, и он повис на рее, беспомощно болтая ногами в воздухе.

В два броска Виташек оказался рядом с ним, ухватил за ворот и снова поставил на перт. Затем он отправил Штабса назад, на салинг, а мы закрепили парус уже вдвоем.

В семь часов стемнело. Казалось, что шторм только и ждал наступления ночи. Тяжелые волны, одна за другой, захлестывали палубу, разбивались на ней и мощными потоками воды скатывались назад, срывая на своем пути все, что было даже крепко-накрепко закреплено. Все вахтенные поднялись на шканцы, потому что на верхней палубе удержаться было невозможно.

Об отдыхе не приходилось и мечтать. Капитан раз за разом заставлял нас подниматься по вантам. При каждой смене галса нужно было убирать одни паруса и ставить другие. Однако утром мы оказались от Корка на восемь миль дальше, чем были накануне вечером. Но вины Шлангенгрипера в этом не было. Он делал все необходимое, что в его положении должен делать капитан. Штормовая погода оказалась сильнее…

Весь следующий день мы галсировали между мысами Хук Пойнт и Ипел Хед. Штормовой ветер с юга не прекращался. Мы вымокли с ног до головы и, изможденные, передвигались по реям медленно, как осенние мухи.

В десять часов вечера Шлангенгрипер созвал совещание офицеров. Было принято решение следовать в Дублин как порт-убежище.

Мы поставили кливер и шли всю ночь, наутро подойдя к Дублину. Здесь была такая же погода. Низкие облака несли с собой дождевой шлейф, все терялось во влажном мареве, а шторм не слабел. В одиннадцать утра мы увидели длинный ряд вех, которые ограждали вход в гавань. Они выглядели как тополиная аллея в туманное утро.

Брасы в свежую погоду.

Мы искали силуэт брандера. Но не было видно ни брандера, ни буев.

И все же наступил момент, когда впередсмотрящий крикнул:

— Справа по борту силуэт буя!

Со шканцев тут же раздалась громкая команда вахтенного офицера:

— Совсем рядом с бортом!

Шлангенгрипер с криком «Отдать якорь! Мель!» в два прыжка оказался на палубе рядом с «синагогой».

В следующий миг раздался глухой удар… Судно задрожало всем корпусом. «Старик» прорычал в дверь кубрика:

— Всем на корму! Надеть спасательные жилеты!

Снова глухой удар… Мы остановились, и судно, раскачиваясь на волне, стало биться днищем о грунт. Через борт перекатывались волны, паруса хлопали один о другой, и фок-мачта качалась, готовая рухнуть под очередным порывом ветра.

— Фока-брасы рубить! — ревел «Старик».

Мы посмотрели на фок-мачту. Подниматься на нее — это было похоже на то, как если бы мы залезали на дерево, которое валили лесорубы.

— Кажется, его свалит, — сказал Кремер и полез по вантам наверх.

Мы наблюдали, как он поднялся на марса-салинг и, крепко обхватив его ногами, достал топор. И тут фок-мачта над ним надломилась и рухнула на палубу…

Снова удар снизу… еще один… глухой рокот… И судно освободилось! Его подхватило ветром и понесло на берег.

Хриплый крик сверху:

— Судно снова управляется!

— На фор-брасах! Приготовиться к постановке на якорь! — ревел «Старик».

«Гамбург» развернулся и прекратил дрейф. Судно было спасено.

«Старик», тяжело дыша, продолжал держать включенный мегафон у рта, и свист его прерывистого дыхания разносился вокруг.

К нему поднялся Циммерман:

— Вода в помещениях: в носу — три фута, в миделе — три с половиной, в корме — три с половиной фута, — доложил он. — Пока не прибывает.

— Повторять замеры через каждые десять минут!

Мы медленно приближались к берегу, который надвигался на нас темной полосой в серой пелене дождя.

— Готов ли якорь к отдаче? — крикнул «Старик» первому офицеру.

Тот, стоя у форштевня, ответил:

— Готов якорь к отдаче!

Судно медленно поворачивалось по ветру.

— Приготовиться на марселе! Отдать якорь! — командовал «Старик» с мостика.

Громко хлопая, паруса полоскались на ветру, якорная цепь с грохотом скользила в воду.

Здесь с бака доносится крик:

— Обрыв якорной цепи левого борта!

— Отдать якорь правого борта!

Грохот и звон внезапно прекратились. И в наступившей тишине послышались три коротких металлических удара, как будто бы кто-то железным молотом ударял по металлическому корпусу судна. Мы все оцепенели. Только парусный мастер продолжал брюзжать:

— Это домовой стучится!

В это время впереди треснула переборка и вслед за этим хлопнула откинутая крышка люка. Шатаясь, наверх выскочил Циммерман, сделал несколько заплетающихся шагов и рухнул, как подкошенный. За ним спешил Франц Бёлер.

— Лопнула цепь правого борта, — кричал он.

Мы столпились вокруг Циммермана. Он стоял на коленях, подняв лицо вверх. Я вытер его лоб мокрой тряпкой. И тут мне бросилось в глаза, что волосы на голове Циммермана начали седеть… прямо на глазах…

— Якорь-цепь порвалась, — переводя дух, повторил Бёлер, — а звенья пробили борт… три звена один за другим… совсем рядом с головой Циммермана… Еще немного, и вдова получила бы его голову…

— Приготовить ракеты! — скомандовал «Старик» с кормы.

Нас пронизала страшная догадка: ракеты… сигнал бедствия… это был конец!

«Гамбург» снова развернуло наискосок к ветру и в бешеной пляске волн понесло на берег. Никакой надежды восстановить управляемость! Беспомощного, как бревно, несло его под ударами волн и шквальными порывами ветра.

Толчок… удар, потрясший корпус судна, и снова, и снова толчки… Нас выбросило на банку во второй раз!

Подали сигнал бедствия. Ракеты поднялись высоко над реями с разорванными в клочья парусами.

— Приготовить лодки! Всем захватить документы! — приказал «Старик».

Мы помчались в свой кубрик. На бегу я наткнулся на Йонаса, который обхватил меня рукой и показал на отверстие в переборке:

— Крысы!

Они выскакивали одна за другой, громадные, упитанные от пшеницы нашего груза, с острыми мордами и длинными хвостами. Настоящие исчадия ада!

— Крысы! — громко закричал Йонас.

Это послужило сигналом. Бёлер, Йонас и Фляйдерер с криками ярости набросились на крыс, и началась настоящая охота. Они топтали их высокими сапогами, они бросали в них корабельные гвозди, они размахивали и били по палубе и переборкам вымбовками от шпиля. Казалось, что в охоте на крыс нашла выход вся ярость, порожденная нашим отчаянным положением и лишениями последних дней и ночей. Как помешанные, преследовали мы крыс в бешеной гонке.

Фляйдерер сбил одну из крыс вымбовкой. Он схватил ее за хвост и поднял над собой в вытянутой руке. Крыса была еще жива и отчаянно визжала, почти как человек. Она бешено извивалась, пытаясь укусить Фляйдерера и вырваться. Он с размаху размозжил ее о переборку…

Было около пяти часов пополудни. Наступило время прилива. Снова усилился шторм, и постепенно сгущалась темень.

— Сколько воды в трюме? — крикнул «Старик» Циммерману.

— В носу четыре фута, в миделе — четыре с половиной, — последовал ответ.

Вскоре после пяти часов со стороны Кингстона подошел спасательный катер и взял команду на борт.

«Старик» стоял у форштевня, и я сумел рассмотреть его лицо. Оно было бледно-восковым. Он стиснул губы и неподвижным взглядом смотрел на полуразрушенный остов «Гамбурга».

В Дублин нас доставили глубокой ночью. Провезли темными улицами незнакомого города и разместили в приюте Армии спасения. Там не было ни капли спиртного, только чай и сэндвичи.

Солдаты Армии спасения начали петь набожную песню, и мы должны были им подпевать. Слов мы не знали, но мелодия была из тех, что входила в круг наших корабельных песен при авральных работах. Так и пели мы со скрещенными на груди руками:

«Северный парусник, видел его ты?

Йо-хо-хо, йо-хо-хо!

Мачты кривы, как у шхипера ноги!

Йо-хо-хо, йо-хо-хо!»

На следующий день шторм улегся, и мы отправились обратно на «Гамбург». Судно было в плачевном состоянии: надстройки разбиты волнами, помещения наполовину затоплены.

С помощью ручных насосов мы начали откачивать воду. Работали день и ночь. Когда осушили грузовой трюм, стали таскать к борту мешки с разбухшей пшеницей и, вскрывая мешки, высыпать зерно в море…

Почти тридцать четыре тысячи мешков! Вполне достаточно, чтобы накормить армию голодающих.

Таким образом, мы и провели у Дублина целых шесть недель. Периодически нас свозили на берег, где мы стали очень почитаемыми. Из-за нашего «благочестия». Благодаря воинам Армии спасения, которые повсюду расхваливали наше «божественное песнопение».

А кроме того, мы были немцами и потому, как извечные враги Англии, друзьями ирландцев. В маленьких кинотеатрах они аплодировали всякий раз, когда на экране видели германскую армию, и в то же время освистывали английские «медвежьи шапки». Уже тогда, в тысяча девятьсот двадцать пятом!

Спустя шесть недель участь «Гамбург» была решена: «На слом, восстановлению не подлежит!».

Шлангенгрипер улетел в Гамбург, чтобы доложить пароходству. А нас спустя восемь дней забрал «Лютцов» и доставил в Бремерхафен. На нем мы, матросы без судна, были пассажирами третьего класса.

В Бремерхафене все мы расстались…

Гарри Стёвер, Виташек и я остались вместе. Мы договорились для оформления своего увольнения совместно обратиться в Гамбургскую контору по найму матросов.

Мы прибыли туда в середине следующего дня. Это был мрачный декабрьский день накануне рождественского сочельника. До конторы, которая располагалась на улице Адмиралтейства, мы добрались пешком.

В конторе уже горел свет. За барьером сидел маленький лысый мужчина. Когда мы вошли, он на секунду поднял и затем снова опустил голову, продолжая писать. Со скамьи в глубине конторы поднялся господин в черном и направился к нам. Это был Шлангенгрипер!

— Пожмем еще раз на прощанье руки, — он по очереди протянул каждому из нас сухощавую ладонь правой руки.

Затем мы оформили свои бумаги.

Когда мы вышли, Виташек обратился к нам с неотразимым предложением:

— Случай сделал нас дешевыми безработными. По такому случаю не грех бы принять по грогу!

Мы направились наверх к пароходству, где получили расчет. После Стёвера и Виташека наступила моя очередь.

— Вы должны нам еще пять марок семьдесят пфеннигов, — сказал мне служащий.

— Что?..

— Я сказал, что Вы являетесь нашим должником на пять марок семьдесят пфеннигов, — громко повторила эта конторская крыса.

Он был молодым и энергичным чиновником и хотел разделаться со мной побыстрее.

— Но каким образом?

— Читайте сами, — он пододвинул мне бумагу.

Это был счет на перечень вещей, выданных юнге «Гамбурга» Гюнтеру Прину, подписанный самим Шлангенгрипером. Перечет, начинался с морских сапог за сорок пять марок и содержал длинный перечень других вещей: рабочую одежду, сигареты и всяческую мелочь, которой я пользовался на борту судна. Безмолвно уставился я на бумагу…

— Однако, — сказал Виташек. — За такие деньги на берегу ты мог бы опустошить целый буфет.

Он рассмеялся. Но мне было не до смеха: и вот для этого-то я работал полгода… голодая… замерзая… надрываясь… стирая ладони до кровавых пузырей… Для этого?!

— Как же я доберусь домой? — спросил я, дрожа от негодования.

— Пароходство готово выдать Вам взаймы плату за проезд в четвертом классе, — высокомерно ответил служащий.

— Ах вы, толстосумы… — начал я…

Но меня удержал Стёвер. Положив мне на плечо свою широкую руку, он сказал:

— Неси свой крест, юноша. Возьми деньги и уходи. Здесь ты больше ничего не получишь.

Я расписался, и мы ушли.

— Ну, не опускай голову, Принтье, — сказал Виташек на лестнице. — Мы берем тебя с собой. И сейчас навестим одно местечко рядом.

— За тебя плачу я, — побренчал Стёвер серебром в кармане.

— И я тоже, — добавил Виташек.

Моряк с полным кошельком — господин. Мы убедились в этом сами.

Сначала на такси мы поехали смотреть в «Большой свободе» дамскую борьбу. Это было желание Виташека. Однако девушки оказались слишком худые, и мы отправились в танцевальный зал.

Он был всего в паре кварталов отсюда, но Гарри Стёвер настоял на том, чтобы швейцар вызвал для нас такси. Дескать, «он не пойдет пешком, пока у него в кармане есть хотя бы один пфенниг».

Ремонт парусов в ясную погоду.

Танцевальный зал перед сочельником не работал, и мы поехали сначала к Трихтеру, а затем к Алказару. И повсюду мы заказывали по два или три грога. «Северный медведь!» — командовал Гарри Стёвер с интонацией Шлангенгрипера.

В последнюю очередь мы оказались на черной кушетке у Гермины Ханзен. Виташек сидел справа, а Стёвер — слева от меня. Мы пили и пили… Гарри Стёвер, размазывая пьяные слезы по щекам, лепетал:

— Еще одно плавание, Прин, и я соберу денег достаточно… Я куплю себе кафе «Звезда Давида». Знаешь, есть такое золотое дно, там у гавани… Я стану трактирщиком… И если ты однажды придешь ко мне, то бесплатные пиво и грог у старины Гарри будут для тебя до упаду… Это я тебе говорю! И по этому поводу закажем еще… Хе, фройляйн!..

Заспанная девица за буфетом поднялась, пошатываясь, и принесла еще три порции грога. Затем три порции рома… Однако нас ничто не брало. После шестой порции Стёвер вытащил свою боцманскую дудку и засвистел. Все повскакивали… Затем наступило время расплачиваться, потому что в четыре часа утра уходил мой поезд.

Такси доставило нас к вокзалу. Рука об руку мы поднялись наверх и в предутренней мгле стали прогуливаться по перрону в ожидании поезда. Он подошел. Окна вагонов были освещены. Прощаясь, мы обещали никогда не забывать друг друга и обязательно увидеться в будущем.

Служитель в красной фуражке подал сигнал к отправлению. Как только я поднялся в тамбур, поезд тронулся.

Стёвер и Виташек стояли на перроне, крепко обнявшись, и пели, и слова песни громким эхом отзывались под навесом перрона:

«Идем домой, идем домой, Идем домой мы через море, Увидим старый Гамбург вскоре, В родимый край идем, домой…»

Я же говорил, что это — лучшая из Shantys, которые мы поем, и поют ее только однажды, когда поднимают якоря, чтобы начать плавание в порт приписки, домой…

 

В тревоге надежд и в дыму парохода

Несколько недель спустя я вернулся в Гамбург и нанялся на «Пфальцбург».

Это было большое грузовое судно, которое с грузом в тюках следовало к западному побережью Южной Америки.

— Ты выбрал себе прекрасный «Богемский лес», — сказал мне рулевой катера, на котором я отправился на борт «Пфальцбурга». При этом он показал на безобразный черный пароход, весь покрытый грузовыми стрелами.

— Работенка на них… сорок градусов в тени… О-хо-хо, — сочувственно покачал он головой.

Мы ошвартовались. Закинув свой рюкзак за спину, я поднялся по трапу. Наверху меня встретил маленький, широкоплечий мужчина с круглым лицом и расплющенным носом. Это был боцман «Пфальцбурга».

— Тебе чего? — спросил он.

Я протянул ему свидетельство о найме. Он прочитал и поднял брови:

— Да уж, только тебя тут и не хватало!

— А почему бы и нет! — ответил я.

Он пожал плечами:

— Отправляйся в кубрик команды, — и показал рукой на бак судна.

Кубрик был пуст.

Я осмотрелся. Тесное, низкое помещение. Шесть коек посередине. Парами, одна над другой. Железные кровати с проволочными сетками, как в казарме. На переборке — жестяной шкаф, а на подволоке — две голые тусклые лампочки, которые горели постоянно, днем и ночью. На койках повсюду — грязное белье. Рундуки закрыты висячими замками.

Я вспомнил «синагогу» на «Гамбурге». Как там было уютно! Все из древесины. Койки прикреплены к переборке. Рундуки никогда не запирались: на парусных судах краж не было.

Шаркая ногами, вошел молодой парень. Обе руки в карманах брюк, сигарета косо в углу рта. Он остановился и с любопытством уставился на меня:

— Ты откуда к нам?

— Нанялся матросом. А ты?

— Юнга.

Я вспомнил о том, как меня приняли на «Гамбурге», когда я сам пришел туда юнгой.

— Скажи-ка, ты здесь со всеми матросами на «ты»?

Он развязно оперся спиной на одну из коек и посмотрел на меня оценивающе:

— Конечно, само собою.

— Ну, а я во всяком случае не хочу этого. Я полагаю, что юнга должен обращаться к матросам на «Вы».

Он вынул сигарету изо рта и принял независимый вид. Затем повернулся и, мурлыча под нос, удалился. Снаружи он трижды прокричал петухом и бегом отправился на корму, гремя ботинками на деревянных подошвах.

Спустя полчаса прозвучал сигнал к обеду, и я отправился в кают-компанию.

Маленькое помещение с банками, прикрепленными к переборкам, и узким столом посередине. За ним сидели четырнадцать человек, в основном люди, по возрасту старше меня. Среди них был и судовой юнга. Все сосредоточенно хлебали суп.

Я протиснулся между двумя из них на свободное место.

Напротив меня сидел верзила в рубашке с закатанными рукавами. Когда я сел, он поднял голову и посмотрел на меня:

— А, новый герр матрос, — и, чавкая, продолжил есть.

Юнга захихикал.

Я посмотрел на верзилу. Он выглядел жестоким. Широкое лицо, обезьяноподобный лоб над маленькими, глубоко посаженными глазами, волчий оскал. На открытой части груди виднелась синяя татуировка гросс-мачты парусника, а на открытой части кожи руки — любовной парочки, которая двигалась вместе с игрой его рельефных мышц. Это был Мэйлунд, бич, абсолютный властитель в носовом кубрике.

— Откуда ты прибыл? — спросил меня мой сосед, невысокий матрос с лицом, напоминающим засушенный абрикос.

— С парусника «Гамбург».

— A-а, ты наверно, из этих, «О.А.»?

Все сразу насторожились и пристально посмотрели на меня. Теперь я понял, что имел в виду боцман при встрече со мной. Кандидаты в офицеры были здесь, кажется, не очень популярны.

— Да, я «О.А.», — ответил я, не скрывая.

Они замолчали и продолжали есть. Однако время от времени я ловил на себе чей-нибудь неприязненный взгляд. В воздухе повисла напряженность.

После обеда, когда я шел из кают-компании, бич остановил меня за руку:

— Послушай-ка, малый, такого плавания, с «Вы» и «господин матрос», у нас еще не было. Мы здесь все одного и того же сорта, на этой посудине, понял?

И, не дожидаясь моего ответа, он вышел, гора мяса и костей…

Спустя неделю мы вышли в море. И начались будни, серые будни повседневности на грузовом судне: отбивать и соскабливать ржавчину, соскабливать и отбивать ржавчину.

Не успевали мы привести в порядок корму, как покрывался грязью и ржавчиной бак. И снова, и снова…

С ржавчиной дело обстояло хуже всего. Она нарастала, как плесневые грибки на влажном хлебе, повсюду: на дымовой трубе, на палубе, на переборках, на грузовых стрелах. Мы сбивали ее молотками, соскабливали скребками. Затем поверхность зачищали корщетками, протирали олифой, покрывали свинцовым суриком и, в последнюю очередь, краской. С утра до вечера работа была одной и той же: молотки и скребки, олифа, свинцовый сурик и краска.

В этой круговерти перестаешь чувствовать себя моряком. Скорее напоминаешь рабочего металлического завода, который случайно попал в море. Я был рад, когда время от времени попадал на вахту рулевым или сигнальщиком. Это, по крайней мере, было собственно морским делом.

Однажды я оббивал ржавчину на дымовой трубе. Закуток был тесным и низким. Я стоял на коленях и стучал молотком по коричневому слою ржавчины и остаткам краски.

Тут надо мной раздался голос бича:

— Ты что, до белого металла хочешь добраться?

Я молча продолжал свою работу. Он нагнулся ко мне вплотную:

— Вот что я давно хотел тебе сказать. Я ничего не имею против того, что ты строишь из себя прилежного юношу перед теми, наверху. И, по мне, ты можешь первому хоть сапоги лизать. Я хотел бы только спросить, ведь ты это все делаешь лишь как кандидат в офицеры?

Это было подлой ложью. Я всегда делал свою работу так хорошо, как только мог. И ни перед кем не ползал. Этот бич, он это знал точно так же, как и я.

Я встал и посмотрел на него. Молоток был у меня в руке. Ухмыляясь, он смотрел на меня сверху вниз, с высоты своего роста, на полторы головы больше моего.

— Не чванься, — продолжал он. — По мне, ты можешь делать все, что хочешь. Но я хотел бы вот что тебе сказать: я уже по горло сыт замечаниями: «Быстрей работай, Мэйлунд», — он передразнивал первого офицера, — «Прин сделал вдвое больше». Я сыт этим по горло, понял ты? И другие тоже. Нас тошнит от этого. Мы все — свободные члены профсоюза, все — на борту этой посудины. И мы не позволим этой банде наверху вить из нас веревки.

Он смачно сплюнул мне под ноги табачной коричневой жвачкой.

Я оставался совершенно спокойным. Было ясно, что он подстрекал меня. Только спокойствием и разумом можно было пробить стену его ненависти.

— Ну, ладно, — сказал я. — Но ты сам-то подумай своей пустой головой: ты требуешь полной зарплаты, но всячески уклоняешься от требуемой работы. Это грязный обман, мой дорогой. И если вы сами начинаете с грязного обмана, то как вы можете жаловаться на работодателей?

Он уставился на меня немигающим взглядом. До него явно не доходило то, что я ему сказал. Это было совершенно очевидно.

Ворча что-то себе под нос, он удалился. Но отныне он оставил меня в покое.

Все шло своей чередой, пока мы не прибыли в «пекло». «Пекло» — это западное побережье Южной Америки. Сорок пять градусов в тени! И в эту жару сплошные погрузки и выгрузки, днем и ночью. Иногда за сутки мы посещали до четырех гаваней.

Свободная вахта больше не существовала. Каждая пара рук была на учете. Я редко смотрел на ландшафт побережья. Когда выпадали полчаса на отдых, мы как мешки, падали на свои койки и тут же засыпали.

Однажды ночью в Сан-Антонио я был вахтенным по внутренним помещениям. Часть команды сошла с борта и пьянствовала где-то в городе. Я охотно последовал бы за ними, но вахта есть вахта.

Я стоял внизу в трюме, освещенном яркими лучами прожекторов. Портовые рабочие, коричневые метисы с блестящими от пота спинами, гуськом поднимались на борт, нагружались бутылками с вином и исчезали в темном проеме люка грузового трюма.

Эти парни были ловки на руку, и приходилось держать ухо востро, чтобы они не прихватили что-нибудь с собой. Тем более, что у нас на борту было много самых разнообразных товаров, и грузовой трюм выглядел как универсальный магазин: ватерклозеты, иконы, бритвенные лезвия, ремесленный инструмент и многое другое, одно рядом с другим.

В полночь был объявлен перерыв для приема пищи. Рабочие сидели внизу на набережной, а я поднялся на верхнюю палубу.

Здесь было тихо и прохладно. Я смотрел на город, который сверкал в ночи тысячами огней. Он располагался на возвышенности, и за ним высились темные силуэты гор. Это выглядело, как будто о темные стены гор билась искрящаяся волна.

Внизу на набережной возник шум. Это возвращались члены экипажа, уволенные на берег. Они здорово нагрузились и теперь с грохотом сыпались со сходни на палубу.

Шествие возглавлял бич. Увидев меня, он подошел, покачиваясь на нетвердых ногах:

— Ну, ты, дерьмо! Ты снова подвизаешься на нижней вахте? Снова выслуживаешься перед начальством, ты, таракан?

— Сам таракан, — ответил я.

Мгновение он непонимающе смотрел на меня:

— Что ты сказал?

— То, что ты слышал.

Он тяжело дышал, сопя носом. Он придвинулся ко мне вплотную, а остальные образовали полукруг. В тусклом свете палубных фонарей лица были почти неразличимы. Но я чувствовал, что все были настроены ко мне враждебно.

Спереди к нам приблизились шаги. Это был третий офицер, который совершал обход судна.

— Приходи в кормовой кубрик, если ты не трусишь, — рявкнул бич.

Он перебросил через плечо свою куртку и пошел в корму. Остальные последовали за ним.

На мгновение я задумался: чему быть, того не миновать. И уж если решать этот вопрос, то лучше сразу, сейчас.

У входа в кормовой кубрик собралось столько народа, что я должен был пробираться внутрь, как боксер к рингу. Все столпились в узком проходе, превратив его в зрительный зал. Ощущалась атмосфера ожидания захватывающего зрелища.

В самом кубрике было только двое: Мартенс, который спал на своей койке, и бич. Он стоял с засученными рукавами и играл мышцами предплечий.

Я подошел к своей койке, медленно стянул с себя куртку и повесил ее на перекладину.

Затем повернулся к бичу. Мы стояли друг перед другом: сто девяносто фунтов против ста тридцати.

— Покажи ему, Билли! — выкрикнул юнга из прохода. Остальные молча ждали.

Я принял боксерскую стойку, согнул руки и начал упруго покачиваться на ногах. Бич стоял неподвижно, как колода, опустив вниз руки с тяжелыми, как пудовые молоты, кулаками. Он показывал полное пренебрежение к моим приготовлениям.

— Ну, давай, подходи, — глумился он.

Я шагнул вперед и нанес ему удар прямой правой в челюсть. Нокаутирующий удар не получился, так как в кончик подбородка я не попал. Он встряхнул головой, как будто бы хотел освободиться от воды в ушах, и затем стал медленно надвигаться на меня. Проход между койками и переборкой был узок и недостаточен, чтобы отскочить или уклониться.

Он размахнулся и бесхитростно ударил. Я видел направление удара и сумел уклониться. Однако его кулак прошелся по моему уху. Вспыхнула острая боль, и я почувствовал, как горячая кровь потекла по моей шее.

Теперь он хотел меня схватить и двинулся на меня с раскинутыми руками. Я отпрыгнул. Осталось только одно: хватка за большой палец руки.

Я схватил большой палец его правой руки и, что было силы, заломил его назад. Бич упал на колени и застонал:

— Отпусти, ты, собака!

Если я освобожу его сейчас, он добьет меня. Это я знал точно. Поэтому я продолжал удерживать его палец изо всех сил.

Пытаясь освободиться, он натужно пыхтел. На лбу выступили капли пота.

— Пусти!

Но я рывком нажал, как только мог. Раздался хруст… Большой палец был сломан.

— А-у-у! — заревел он. Потом изменившимся, жалобным тоном:

— Отпусти, Прин, отпусти же! Я больше не буду!

Я освободил его палец. На всякий случай сделал шаг назад… Но он остался сидеть на полу, обхватив свой палец и раскачиваясь от боли. Как и все физически сильные люди, он не был упорным в борьбе.

Зрители стали входить внутрь и располагаться на своих койках. Говорили мало.

Я подошел к зеркалу. Ухо было надорвано. Я прижал его носовым платком и побежал к вахтенному, чтобы сделать перевязку.

— Как это случилось, — спросил меня третий офицер.

— A-а, ящик свалился, — пробормотал я.

Сразу вслед за мной вошел бич и показал свой сломанный большой палец.

— Вот, упал, — сказал он жалобно.

Третий офицер ухмыльнулся:

— Не странно ли? Прину падает на голову ящик и надрывает ухо, а ты падаешь сам и ломаешь палец. До утра придумайте-ка что-нибудь другое. Если вы расскажете это капитану, вас ждет серьезная головомойка.

Когда я с перевязанной головой вернулся в кубрик, все встретили меня недоброжелательными взглядами. Я сделал вид, как будто бы ничего не заметил, и молча переоделся.

Спустя десять минут вошел бич. Его перебинтованный большой палец торчал кверху, как восковая свеча.

— Прин, держись теперь от меня подальше, — сказал он громко.

Так было установлено перемирие. В последующие дни мы обходились друг с другом с взаимно подчеркнутой вежливостью.

Спустя четырнадцать дней в Тальтале он ночью сошел с судна вместе с двумя друзьями. Якобы его внезапно охватила страсть к путешествиям, причем такая, что ей не мог противостоять никакой бич. И он ушел, хотя потерял при этом свое месячное жалование. Он намеревался отправиться в Диамантину.

Зато я обрел теперь покой, хотя меня и недолюбливали матросы. Ведь в их глазах я был и оставался одним из «О.А.». Однако при этом я был еще тем, кто отважился вступить в единоборство с самим бичом, и это, по крайней мере, вызывало у них ко мне уважение.

 

Перед морским арбитражным судом

В дверь постучали.

— Герр Прин, Вы приглашаетесь на мостик к господину Буслеру, — обратился ко мне стюард.

— Сейчас буду! — я соскочил с койки, прыгнул к умывальнику и открыл кран горячей воды.

Через окно мне была видна часть прогулочной палубы «Сан-Франциско». Под лучами солнца она выглядела светлой и уютной: большое зеркало, кожаный диван и широкий сервант со многими выдвижными ящиками в нижней части. Здесь можно было жить…

Я надел синюю форменную одежду с тонкими золотыми полосками на рукавах, и головной убор. Я кивнул себе самому в зеркале: «Четвертый офицер на „Сан-Франциско“… Штурманский экзамен и патент радиста в кармане… Первые ступеньки служебной лестницы были позади»…

Первый офицер принял меня на мостике:

— Поезжайте в Американское иммиграционное бюро, господин Прин, у главного вокзала. Мы должны принять пассажиров.

Отдав честь, я отправился в путь. У седьмого причала я нанял такси.

Иммиграционное бюро располагалось в деревянном бараке. Там было оживленно, как на вокзале в зале ожидания: мужчины, женщины и дети стояли группами, носильщики кричали, время от времени бегали врачи в белых халатах.

Я впервые имел дело с пассажирами. Они осадили меня, как оводы потную лошадь, и забросали меня глупыми вопросами: «Будут ли на борту танцы, и примут ли в них участие офицеры?», спрашивала немолодая дама со сверкающими глазами; «Какие меры мы приняли, чтобы предотвратить кораблекрушение», хотел знать сильно надушенный мужчина…

Наконец я посадил всю эту публику, около пятидесяти человек, в автобус, и мы отправились в гавань. На борту судна я передал свою трескотливую орду стюардам, а сам отправился на мостик с докладом.

Наверху я встретился с третьим офицером. Мы еще не виделись с ним. Короткое представление: «Прин» — «Шварцер».

— Пассажиры уже на борту, господин Прин? — приветливо спросил он. — Удивительный народ! Вам следует остерегаться их, особенно женщин. В море они чертовски нуждаются в опеке. Поверьте моему опыту!

Мне оставалось только удивиться. С его курносым носом и глазами навыкате он совсем не выглядел ловеласом.

В этот момент на мостике появился маленький толстый мужчина, чрезвычайно элегантный, в темном пальто, котелке и светлых гетрах. Шварцер вытянулся перед ним. Это был «Старик».

Я представился ему и доложил о выполнении поручения.

Короткий испытующий взгляд маленьких серых глаз: «Хорошо, господин Прин, спасибо», — и он уже он исчез в своей каюте.

— Чрезвычайно строг в обхождении, неоднократно испытано, — пояснил Шварцер вполголоса. — Всех офицеров заставляет качать солнце, качать звезды, вести судовой журнал, следить за грузом, нести радиовахту… Да, офицерам здесь нелегко.

Мы прогуливались по мостику взад и вперед. На палубе стояли пассажиры, закутанные в толстые пальто, и смотрели на нас вверх. Время от времени и мы украдкой посматривали вниз и чувствовали себя на седьмом небе. Ведь Шварцеру тогда было двадцать три, а мне — двадцать один год…

Одиннадцатого марта мы вышли из Гамбурга. Была холодная, серая ночь, сыпал снег. Когда я незадолго до четырех поднялся на мостик на «собаку», началась вьюга. Видимость уменьшилась до расстояния вытянутой руки.

Мы поднимались вверх по течению Везера и находились приблизительно на широте маяка Хохвег. «Сан-Франциско» шел средним ходом. Через короткие промежутки времени гудел туманный горн.

Бусслер, первый офицер, стоял на мостике рядом с лоцманом. Они обсуждали, не лучше ли было стать на якорь.

Первый офицер Бусслер рядом с четвертым офицером.

— Прин, отправляйтесь на бак и вместе с Циммерманом готовьте якорь к отдаче, — крикнул мне первый офицер.

Я ринулся по трапу вниз и на бак. На палубе было темно, все палубное освещение выключено. Сквозь шум шторма время от времени слышался рев туманного горна.

Я постучал в переборку носового кубрика и позвал Циммермана. Через минуту он вышел, пошатываясь после сна и держа в руке фонарь.

Мы поднялись на бак к якорю правого борта. Я склонился вниз, а Циммерман светил мне фонариком. Я бросил взгляд вперед, туда, где вода сливалась с туманом. И увидел чуть правее нашего курса яркий белый свет!

Повернувшись к мостику, я закричал громко, как только мог:

— Огонь впереди справа!

Я не знал, расслышали ли меня на мостике из-за туманного горна. Огонь быстро приближался, он находился от нас на расстоянии не более нескольких сотен метров. Добежать до мостика я не успею!..

Я снова закричал во всю силу своих легких:

— Огонь впереди справа!

Передо мной возник темный силуэт одного из сигнальщиков.

— Опасность! — крикнул я ему. — Беги в кубрик! Буди всех!

Он убежал. С мостика донеслась команда Бусслера, усиленная мегафоном:

— Право руля!

Но свет огня впереди приближался, пока так и оставаясь на нашем курсе. Сквозь шум ветра я слышал, как сигнальщик будит команду в носовом кубрике:

— Подъем! Валите отсюда, если вам жизнь дорога!

В следующий момент перед форштевнем выросла огромная черная стена. Удар!.. Одновременно грохот и скрежет железа, раздираемого железом. Крен на правый борт.

Короткие команды с мостика:

— Стоп, обе машины! Обе машины, полный назад! Право на борт!

«Сан-Франциско» медленно повернулся и заскользил вдоль высокого борта другого судна. Сверху на нас смотрели ряды освещенных бортовых иллюминаторов. Затем чужое судно, как привидение, исчезло позади нас в снежной пелене…

Я спустился вниз, чтобы осмотреть повреждения. Было разрушено тросовое отделение и разорвана переборка носового кубрика. Внутри свистел ветер. Но чудесным образом никто из команды не пострадал.

Когда я вернулся на бак, в воду с грохотом уходила якорь-цепь правого борта. Я бегом отправился на мостик.

По пути я видел, как распахивались двери кают, и возбужденные пассажиры высыпали на палубу. Визжащий женский голос кричал: «Артур, на помощь, мы тонем!». И глубокий бас отвечал: «Успокойся, любимая, я же умею плавать!»

«Старик» был в штурманской рубке. Он только что встал с постели. Его знобило от лихорадки.

— Вы что, не видели судно раньше? — строго спросил он меня.

— Нет, господин капитан.

— А как называлось судно?

— Не заметил, господин капитан.

Он процедил сквозь зубы проклятие.

— Ох уж эти ученики на штурмана!

— Вы осмотрели пробоину? — спросил меня первый офицер.

— Пробоина над водой, господин Бусслер.

«Старик» подошел к окну и побарабанил пальцами по стеклу:

— По крайней мере, он хоть то видел, — проворчал он.

— Попытайтесь установить название судна, с которым мы столкнулись, господин Прин, — распорядился первый офицер.

Уходя, я отдал им обоим честь. Первый офицер ответил на мое приветствие, а «Старик» сделал вид, что не заметил его.

Внизу, в радиорубке я сел к радиотелеграфу.

«C.Q. - C.Q.», телеграфировал я. — «Для всех. Здесь теплоход „Сан-Франциско“. Только что имели столкновение при подъеме вверх по течению. Просьба сообщить имя столкнувшегося с нами судна…»

Вслед за этим я надел наушники и стал ждать… Никакого ответа.

Затем тонкий писк ответного сигнала: «Здесь спасательное судно „Зеефалке“. Следую вверх по течению из Бремерхафена. Нуждаетесь ли Вы в помощи?»

«В помощи не нуждаемся», — ответил я.

Стоит позволить этим стервятникам буксировку, и придется в возмещение стоимости услуги заплатить половину стоимости судна.

Я продолжал ждать. Наконец снова писк сигнала. Позывной парохода регистра Ллойда. Текст: «Имел столкновение. Пожалуйста, ждите…». — Потом долгая пауза. И снова сигналы морзянки: «Для „Сан-Франциско“. В помощи не нуждаемся». И подпись: «Карлсруэ».

Слава богу! Я сорвал с головы наушники, вскочил и выбежал наружу.

Все пассажиры столпились на палубе. Они кутались в меха. Один из них остановил меня. Это был тот самый надушенный толстяк с черными миндалевидными глазами.

— Вы ведь четвертый офицер?

— Да, господин…

Он не нашел нужным представиться.

— Тогда я хотел бы задать Вам один вопрос, — продолжал он. — Я слышал все, молодой человек! Это самое невероятное, что случалось со мной до сих пор!

Его голос звучал все громче и возбужденней. Вокруг нас стала собираться публика.

— Перед аварией Вы разбудили экипаж! — Он повернулся к окружающим. — И Вы знаете, господа, что он сказал? Он сказал: «Каждый, кому дорога его жизнь, должен встать и спасаться!»

— Простите, я не так сказал.

— Что-о? Вы хотите меня уличить во лжи? Господа, Вы представляете себе? Экипаж будится, потому что судно в опасности. А мы, пассажиры, обрекаемся на то, чтобы утонуть!

Со всех сторон послышались одобрительные возгласы. Толстяк нашел свою публику. Как я узнал позднее, он был оперным певцом.

— Странные у вас здесь обычаи, должен я Вам сказать. То, что долг офицеров — оставаться до последнего момента, а долг капитана — гибнуть с судном, это Вам, по-видимому, незнакомо, юноша?

Ох, с каким удовольствием я врезал бы в эту по-бабьи тестообразную физиономию! Но пассажир — гость на судне, и мне остается лишь вежливо ответить:

— Если Вы полагаете, что имеете основания для жалобы, мой господин, то обратитесь, пожалуйста, непосредственно к капитану.

Я оставил его и поднялся на мостик:

— Разрешите доложить, господин капитан, название парохода — «Карлсруэ». К счастью, он не нуждается в никакой помощи.

«Старик» повернул ко мне голову, медленно обвел меня взглядом с ног до головы и зло произнес:

— К счастью? И Вы еще этому радуетесь? Лучше, если бы Вы были повнимательнее. Тогда не случилось бы все это свинство!

— Я не чувствую за собой никакой вины, господин капитан!

Он уставился на меня, затем молча встал и направился к двери. На пороге он обернулся:

— Вашу вину установит морской арбитражный суд! — и с этими словами захлопнул дверь за собой.

Я почувствовал себя так, как будто получил удар деревянным молотом по голове.

— Как Вы полагаете, господин Бусслер, эта история действительно дойдет до морского арбитражного суда? — повернулся я к первому офицеру. Он пожал плечами:

— Возможно.

— И чем это кончится?

— Можете быть спокойны, — сказал он горько. — Эти господа вокруг зеленого стола всегда находят козла отпущения! Мне пришлось там однажды побывать. У западного побережья США. Там на рассвете мимо нас проходил плот. Знайте, такой длинный плот из древесных стволов, какие спускаются вниз по Миссисипи. Еще ночью плот развалился на волнах, а утром мы наткнулись уже на его обломки. Там было пять или шесть пассажиров, которые громко взывали о помощи. Если бы подвахтенный кочегар не оказался бы в это время случайно наверху у поручней и не поклялся бы в том, что он видел плот, я бы его и не заметил…

У меня пересохло в горле:

— А если меня признают виновным, то чем это мне грозит? — перебил я его.

— Что я точно знаю, — ответил он неприязненно, — в худшем случае — лишение патента.

Разговор прекратился. Мы стояли рядом и пристально смотрели в ночную темень…

«Утрата патента», — размышлял я, — «конец карьере… Хлопоты на многие годы… И, в конце концов, офицер без патента… Это меньше, чем матрос». — Невеселые мысли все сильнее бередили мою душу…

С рассветом мы снялись с якоря и около восьми часов были в Бремене.

Когда я после вахты возвращался в свою каюту, то пассажиры встречали меня враждебными взглядами. Ко мне подошла маленькая девочка и мило спросила:

— Вы попадете теперь в тюрьму?..

В Бремене повреждение было освидетельствовано специалистами. Ущерб составил тридцать пять тысяч марок…

После ремонта мы снова могли продолжать свой рейс. Для меня рейс оказался очень плохим. «Старик» избегал общения со мной. Он обращался ко мне с холодным равнодушием, которое ранило сильнее, чем самые горячие упреки.

Поэтому я удивился, когда однажды он вызвал меня на мостик. Мы стояли перед Сан-Франциско, и судно было окутано густым туманом.

«Старик» находился в штурманской рубке. Он выглядел озабоченным, как крестьянин, осматривающий свои скудные угодья.

— Умеете работать с радиопеленгатором? — спросил он.

— Конечно, господин капитан.

— Тогда возьмите-ка радиопеленг!

Я поднялся на мостик и выполнил автопеленгование. Сняв автопеленг, я прошел в штурманскую рубку и определил наше место. Сразу вслед за мной вошел «Старик». Он посмотрел на карту через мое плечо.

— Все, что Вы сделали, дерьмо, — сказал он грубо. — Мы должны находиться здесь! — И он показал указательным пальцем на обозначенное на карте место, которое было западнее моего.

Я не ответил.

— Ну, ладно. Определитесь снова, теперь уже по береговому ориентиру.

— Есть, господин капитан.

«Как же так», подумал я, «если ты не доверяешь мне, ты мог бы спросить обо мне у других».

Я спустился в радиорубку и взял пеленг на станцию на берегу… Новое место оказалось еще восточнее, чем предыдущее.

«Старик» ждал меня в штурманской рубке. Когда я доложил ему об этом, он напустился на меня:

— Вы что, совсем Богом обижены? Достаточно ясного человеческого разума, чтобы понять, что все это — чепуха! — Наморщив лоб, он пристально посмотрел на карту. — Ваш автопеленг неправильный, он не должен так проходить! Возьмите его еще раз!

Я повторил замер. Новое место точно соответствовало первому.

На этот раз «Старик» не сказал ничего. Сложив руки за спиной, он начал быстро шагать по штурманской рубке взад и вперед. Его сапоги громко стучали по настилу палубы.

— Я приму моё место, — выдавил он из себя.

— Тогда через два часа мы сядем на мель, — ответил я.

Он остановился:

— А если я приму Ваше место, и мы сядем при этом на мель?

Я знал, что мне нечего было теперь терять:

— Господин капитан, я все же рекомендую Вам сместиться на фарватер согласно моему определению, а затем лечь на курс фарватера.

Он опалил меня взглядом взбешенного бульдога:

— Хорошо! Однако если при этом мы сядем на мель, то у Вас будет возможность узнать меня поближе. Тогда хлебнете у меня горя перед морским арбитражным судом!

Он круто развернулся и выскочил из рубки. Я остался в штурманской рубке один. Снаружи туман стоял непроглядной стеной, и в нем бесследно и безответно тонули наши туманные сигналы. Я испытывал весьма щекотливое чувство: если и сейчас все пойдет наперекосяк, то я погиб… Потому что «Старик» был верен своему слову, и это я знал определенно.

От напряжения я покрылся потом. Спустя полчаса я доложил:

— Капитану: время поворота на курс фарватера сорок два градуса!

«Старик» спустился ко мне.

— Хорошо… Ложиться на курс сорок два градуса! — скомандовал он, не глядя на меня. Затем он снова поднялся к себе.

Если мое место было верным, то мы должны были теперь находиться недалеко от побережья, и в ближайшее время следовало ожидать появления лоцманского катера.

Но никого не было видно. Только ночь и туман…

Тут в дверь просовывает голову вахтенный:

— Сигнальщик докладывает, что впереди слышно пять коротких звуковых сигналов!

Я поднялся на мостик к сигнальщику. Мы внимательно прислушались вдвоем. Шли секунды… И вот, наконец, спереди доносится звуковой сигнал, пока еще очень слабый, отдаленный.

В десяти шагах от меня стоял «Старик», неподвижный, как темная статуя в тумане.

— Господин капитан, впереди по правому борту лоцман! — произнес я вполголоса. Мой голос немного дрожал, и это мгновение было самым прекрасным за все время моего пребывания на «Сан-Франциско».

— Вы что, принимаете меня за глухого? — был его ответ. — Я слышу это уже давно.

Я вернулся в штурманскую рубку. «Старик» последовал за мной по пятам:

— Спуститесь на палубу и примите лоцмана. — И, когда я уже направился выполнять его распоряжение, добавил как бы против воли: — На этот раз Вы все сделали хорошо.

Это было высшей похвалой, которую я когда-либо от него слышал.

С тех пор он стал относиться ко мне любезнее. И когда мы на обратном пути были в ста двадцати милях от побережья, он отослал меня с мостика вниз. Последние три дня я вообще не должен был более нести никакую вахту, а лишь играть роль пассажира и, при необходимости, быть готовым снова заняться радиопеленгацией.

Однако при всем этом я все еще испытывал страх перед морским арбитражным судом. Бусслер же полагал, что слушание дела может и вовсе не состояться, так как, в конце концов, никто не погиб и не пострадал.

Когда мы прибыли в Гамбург, я бросился на почту. На мое имя вызова не было. Не получили его и «Старик» с первым офицером.

Я облегченно вздохнул. Но вечером на борт прибыл капитан Шумахер из управления. Он исчез в капитанской каюте, и когда они вышли снова, «Старик» сказал мне мимоходом:

— Прин, слушание дела в морском арбитражном суде в Бремерхафене через три дня.

— Теперь они доберутся до нас! — добавил Бусслер.

В девять часов утра следующего дня на борт пришел вахтенный капитан. Это был пожилой лысый человек с седой бородой. Мы сели вместе в пустой кают-компании, и я заказал для него грог и бутерброды с ветчиной. Он рассказал мне, что раньше он был капитаном судна вдвое больше нашего. В течение двадцати лет! А теперь, когда он состарился, его просто списали с пенсией в сто восемьдесят марок в месяц… Он спросил, можно ли ему забрать с собой оставшиеся бутерброды для жены и, получив мое согласие, с застенчивой улыбкой тщательно завернул их и сунул в сумку.

Чтобы не смущать его, я отвернулся: «Что с ним стало!? И что станет теперь с мной? Через три дня предстоит слушание дела»…

В ночь накануне суда я был на вахте. Это было хорошо, так как я все равно не смог бы заснуть…

Мы стояли в длинном, темном коридоре старого административного здания в Бремерхафене: «Старик», первый офицер, я и несколько человек из команды. Сразу вслед за нами прибыли и офицеры с «Карлсруэ».

Холодное приветствие…

Мы стоим перед большой коричневой дверью в зал заседания, а офицеры «Карлсруэ» — у окна напротив.

День пасмурный, и от этого в проходе, в котором мы стоим, царит полумрак.

— Не переживай, Прин, патент не стоит этого, — утешает меня «Старик».

Мимо нас проходит худощавый мужчина с козлиной бородкой и в очках. Все дружно приветствуют его. Он холодно кланяется в ответ и исчезает в зале заседаний.

— Это рейхскомиссар, — пояснил нам «Старик», — своего рода государственный адвокат на процессе.

После него прибывают еще несколько господ с портфелями, которые выглядят довольными и благополучными. Один из них, улыбаясь, даже кивает нам головой.

— Заседатели, — поясняет «Старик», — все они из Бремена и окрестностей.

— Для нас, гамбуржцев, это плохо — мрачно резюмирует Бусслер.

Наконец, в последнюю очередь примчался маленький господин в черном костюме и проскользнул в зал заседаний, как крот в нору. Это был сам председатель. Сразу после этого нас приглашает судебный клерк.

Большой унылый зал. За столом — председатель с заседателями. Слева от них — рейхскомиссар.

Мы подходим к столу и передаем наши патенты и трудовые книжки.

— Надеюсь, что мы увидим их снова, — шепчет мне Бусслер.

Затем нас рассадили.

Председатель объявляет об открытии слушания.

Первым заслушивается капитан «Карлсруэ». Он выступает очень решительно. Он поясняет, что «Карлсруэ» из-за непогоды и повреждения машины стал на якорь. Впрочем, он сделал все необходимое: в колокол звонили через короткие промежутки времени, а при нашем приближении был дан предупредительный сигнал.

Закончив давать показания, он кланяется суду и отступает в сторону. В целом он оставил после себя хорошее впечатление.

Затем приступает к даче показаний наш «Старик». По его признанию, у него нет собственных свидетельств. Во время происшествия его лихорадило, и он с высокой температурой был в своей каюте.

— Так-так, — говорит рейхскомиссар. — А Вы не могли пригласить на время болезни другого капитана?

— Не мог же я знать заранее, что заболею гриппом, — грубо отвечает наш капитан.

На этом он и заканчивает. Пока все складывается в пользу «Карлсруэ».

Вызывают Бусслера. Они берут его в оборот чертовски жестко. «Почему он не стал на якорь с наступлением плохой погоды?». — Он возразил, что на середине фарватера этого нельзя было делать. «Почему он не уменьшил ход?». — Он и так следовал средним ходом, был его ответ.

— Средний ход — это полумера, — возразил комиссар. — Вы должны были следовать малым ходом.

Бусслер не находит, что сказать.

— А что Вы сделали потом?

— Я послал на бак четвертого офицера готовить якорь к отдаче.

— А кто — четвертый?

Я встаю. Установление анкетных данных…

— Итак, Вы находились на мостике вместе с господином Бусслером? — спрашивает меня рейхскомиссар. В такт своим словам, как бы усиливая их значимость, он постукивает острием своего золотистого карандаша по столу.

— Так точно.

— Когда все это произошло?

— Незадолго до четырех.

— А точнее?

Это явная ловушка! Я чувствую это инстинктивно, но напрасно пытаюсь понять, куда он клонит.

— Минуты за три-четыре.

— Ага! — Он резко поворачивается к лоцману. — Вы говорили только что, что это было в полной темноте?

Лоцман кивает головой.

Рейхскомиссар снова обращается ко мне. Стекла его очков сверкают.

— Опыт показывает, что для того, чтобы привыкнуть к темноте, требуется минимум семь-восемь минут. Ничего удивительного в том, что Вы ничего не видели.

Вмешивается один из заседателей:

— Простите, господин рейхскомиссар, но молодые глаза быстрее привыкают к темноте!

Я посылаю ему свой благодарный взгляд.

Рейхскомиссар строит на лице такую мину, как будто бы он надкусил стручок перца.

— Прекрасно, — возражает он, — мог привыкнуть, а мог и не привыкнуть.

Он снова обращается к Бусслеру:

— Когда на судне впервые собственно увидели «Карлсруэ»?

— Об обнаружении мне доложил четвертый.

— И что Вы увидели, господин Прин?

— Я заметил белый огонь впереди и справа по курсу.

— Хм-м. А теперь расскажите нам подробно, как все это происходило. Итак, Вы получили команду готовить якорь к отдаче. Что потом?

— Я побежал на бак, разбудил Циммермана, и мы вместе отправились готовить шпиль.

— И посмотрели вперед только после этого?

— Так точно.

— А Вам не пришло в голову, сначала осмотреться за бортом?

Я молчал.

В этот момент вмешивается наш «Старик»:

— Для чего нужен весь этот разговор? Четвертый получил команду готовить якорь к отдаче, следовательно, он и должен сначала заняться якорем. И на этом баста! На моем судне люди приучены выполнять приказания, и ничего иного не должно быть!

Он говорит громко и напористо. Председатель позвонил:

— Я должен Вас, однако, просить, господин капитан!

И ощущение того, что перевес не на нашей стороне, крепнет.

В заключение Бусслер дает показания о мероприятиях после столкновения. Он точен и последователен. Лишь время от времени с вопросами вклинивается рейхскомиссар.

Затем объявляется об окончании слушания дела, и суд удаляется на совещание. В ожидании его решения мы прогуливаемся по коридору взад и вперед.

— Чем это закончится для нас, господин капитан? — спрашиваю я.

— Это игра в рулетку.

Наконец, нас снова приглашают в зал заседаний. Входит суд, и судья оглашает приговор: «Причиной явилось неблагоприятное стечение обстоятельств при плохой погоде. Иных причин не выявлено, виновных нет».

Я почувствовал, как гора свалилась с моих плеч. И когда мы вместе спускаемся вниз по лестнице, и Бусслер спрашивает меня, что я намерен теперь делать, я отвечаю громко и уверенно:

— Теперь пойду в шкиперскую школу для получения патента капитана.

 

Безработица

В конце января тысяча девятьсот тридцать второго года я успешно выдержал экзамен на звание капитана дальнего плавания.

Мне казалось, что я преодолел рубеж, после которого моя карьера будет успешно складываться сама собой. Однако вместо этого пришла безработица.

Сразу после рукопожатия прюфунгскомиссара я нанял такси и ринулся на поиски работы.

У Хапага, у Сломэна, в танкерном пароходстве В. А. Ридеманна… Повсюду одно и то же: сочувственное пожатие плечами, вздох «Да, конъюнктура!» И, в лучшем случае, как слабое утешение, обещание: «Мы будем Вас иметь в виду…»

Чтобы не упустить возможный шанс, я оставался в Гамбурге и жил со своих скудных сбережений. Наконец, когда не осталось никаких надежд, я попытался стать писателем. Купил сто листов писчей бумаги, старый англо-немецкий словарь и начал переводить одну из самых лучших книг, которые имелись у меня под рукой, о чайных клиперах. Но от всей этой чепухи мое терпение лопнуло уже на пятидесятой странице…

Как мог, мне помогал Гарри Стёвер, мой старый боцман с «Гамбурга». Он владел теперь кафе «Звезда Давида» и говорил мне не раз: «Ты можешь есть и пить у меня, сколько хочешь, кэптен Прин. Располагай всем, что я имею». Его поддержка была искренней, но нельзя было и злоупотреблять ею.

И тогда я однажды сел на вечерний скорый поезд и отправился домой к моей матери.

Я прибыл в Лейпциг ранним серым февральским утром. Когда я поднимался по лестнице к нашей квартире, сердце мое выскакивало из груди. Нелегко возвращаться домой восемь лет спустя, без денег, работы и положения.

Я позвонил. Мне открыла мать. За эти годы она стала седой.

— Мальчик мой! — воскликнула она, увлекая меня в прихожую.

Затем мы вошли в гостиную. Всюду, на столе и стульях были разложены макеты для витрины, выполненные из дерева муляжи ветчины и колбас.

Я с любопытством рассматривал их.

— Ах, — сказала мать, улыбаясь, — раньше ты часто насмехался над моей живописной ветчиной, а теперь я расписываю ее натуральные модели.

Она приготовила мне завтрак, а затем я лег на диван и стал изучать газетную рекламу. Сначала биржа труда… Это оказалось безнадежным: но двадцать заявлений на одно место и ни одного предложения.

И постепенно ко мне пришло осознание того, что и здесь царит такая же безработица, охватывающая все и вся днями, неделями и, вероятно, даже годами.

Поиск работы совершенно безнадежен. Мысль бесполезно бьется между несколькими вариантами, уже утратившими смысл. И вдруг меня пронизывает простая и ясная мысль. Я поднимаюсь рывком. У меня же оставались знакомые, школьные друзья с состоятельными родителями! Если они еще живы-здоровы и не ударились головой, то должны же они найти мне какую-то работу, какое-то дело.

Не выкинут же они меня просто так из жизни и не оставят на произвол судьбы…

— Пока, мама! — кричу я в соседнюю комнату.

И снова беготня, от дома к дому, от бюро к бюро. И снова одно и то же! Многие из друзей и знакомых и сами были выброшены на обочину, прекратили учебу, отказались от освоения желанной профессии, цеплялись за уже захваченное место, наполненные страхом потерять его и утонуть в массовом наплыве безработицы. И у многих, теперь уже у слишком многих, дела обстояли так же, как и у меня. Они слонялись без дела, стучались во все двери подряд, но находили их закрытыми и безмолвными. Они стали замкнутыми, разочарованными, но при этом снова и снова надеялись на чудо, чудо, которое называлось работой.

На третий день моей беготни я встретил Хинкельхауса. Он изучал юриспруденцию и пока еще не закончил обучение. И хотя и у него не было денег, он не сдавался и открыл юридическую консультацию.

— Если хочешь, можешь работать у меня в качестве заведующего бюро, — предложил он. — Разумеется, без содержания. Но если появится заработок, то мы будем вести дело на паях.

Я согласился.

Бюро находилось на Айзенбанштрассе. Маленькая, пустая комната с двумя столами, пятью стульями и вывеской на двери: «Эрнст Хинкельхаус, юрисконсульт». Это было все.

В течение следующих восьми дней я регулярно, каждое утро, отправлялся туда с пакетом бутербродов в сумке, а вечером возвращался домой. И за все эти дни я никого, кроме самого Хинкельхауса, в бюро так и не увидел.

Мы подолгу обсуждали это горестное время и недееспособность правительства, которое позволило народному хозяйству придти в упадок. Эти споры были очень интересны, но если дела пошли бы так и далее, то моя доля дохода в конце месяца составила бы точно половину от Ничего.

Хинкельхаус решился, наконец, для поиска клиентов отправиться по судам. Я же должен был дежурить в бюро. Таким образом, я остался один и подолгу смотрел наружу на серую улицу, на кровли крыш у железнодорожной насыпи, и ждал. Но клиенты не приходили.

Спустя восемь дней юридическая консультация закрылась. Навсегда.

Я снова оказался не у дел. Теперь оставался только один путь: на биржу труда.

Утром я отправлялся к старому жилому дому бедноты в Георгенринге.

В серой и грязной комнате ожидания уже сидели несколько людей. Они выглядели изнуренными, совершенно изношенными, как будто нужда полностью выела их изнутри, и от них осталась только оболочка. Каждый раз, когда раздавался звонок, вставал один из них и исчезал за дверью с молочными стеклами.

Наконец пришел мой черед. Я одернул свой костюм и вошел. За барьером сидел и писал мужичонка с жидкими седыми волосами. Усталым, притупленным взглядом он посмотрел на меня поверх стекол очков:

— Имя… Профессия… Дата рождения…

Его перо скрипело, и зеленый нарукавник медленно полз вслед за ним по бумаге.

— Почему Вы явились только теперь?

— Потому что сначала я пытался найти работу сам.

— Ну да, — сказал он и протянул мне регистрационное удостоверение безработного. — Первое денежное пособие — через три недели на Геллертштрассе.

— А как быть до тех пор? — спросил я покорно.

Но он уже нажимал на кнопку звонка для вызова следующего посетителя.

В середине марта я отправился за пособием на Геллертштрассе. Хотя я и пришел туда пораньше, к восьми часам утра, но застал там уже многих других посетителей.

Очередь, как длинная серая змея, маленькими толчками медленно продвигалась вперед.

«Рум-бум…» — гремит штемпель в окошечке. — Очередной готов, и все смещаются на шаг вперед. «Рум-бум… Рум-бум…» — два шага. Очередь перемещается ритмично, напоминая процессию нищеты. Ритмично, в такт ударам литавр нужды.

Подошла моя очередь. Все произошло так же быстро. Я спрятал деньги и быстро вышел. К этому времени очередь стала еще длиннее. Притупленные взгляды, безысходность, затхлый запах бедности. И постоянное «рум-бум… рум-бум…», которое действует так удручающе.

Я вышел на улицу. Идти было некуда… Я остался на самой нижней ступеньке жизни. Почему? Как это зависело от меня самого?

Годы пребывания на морских судах никак не похожи на жизнь, как сыр в масле. И теперь, когда я пробился, наконец, через все препоны, земля стала уходить из-под моих ног. В свои двадцать четыре года я был обездолен и опустошен.

Почему? Каждый, кого ни спроси, пожимал плечами: «Да, мой дорогой, нет никакой работы, такова жизнь!» Черт побери! Почему эти, там наверху, министры, партийные бонзы, чиновники, ничего не делали, чтобы все изменить?! Как они могли спать спокойно, если здесь молодой человек, здоровый и сильный, нуждается в работе… жаждет работы! И при этом истлевает от безделья, как гнилая солома!

Жалкая подачка, которую они бросали нам, спасала только от голодной смерти. Да и ее то давали вынужденно, так как страшились нашего отчаяния. И при этом безнравственно обволакивали нищенские гроши лживыми статьями своих газет, которые были переполнены прекрасными оборотами речи и социальным сочувствием. Ах, эти господа, они лишь катились накатанной дорогой своих предвыборных изречений: «Живи сам и позволяй жить другим»! Но действительность лишила их громкие фразы мишуры. Мы здесь, внизу, видели жизнь такой, какой она была на самом деле. «Живи сам и позволяй умирать другим!» — вот что было их настоящим девизом!

Меня охватила лютая ненависть к этому лживому безразличию. И в эти дни я стал членом национал-социалистского движения…

В лагере свободной трудовой повинности в замке Фогтсберг в Фогтленде.

 

В колонне «Хундсгрюн»

[88]

Я заявил о своем желании вступить в организацию добровольной трудовой повинности.

Чтобы действовать наверняка, я написал одновременно в несколько трудовых лагерей. Но все они отклонили мою просьбу. Дескать, я уже недостаточно молод в свои двадцать четыре года…

Только Лампрехт, руководитель лагеря в Фогтсберге, согласился взять меня. «Если Вы согласны начать рядовым добровольцем, — писал он, — то можете прибыть».

Через три дня я выехал. Дорога была скучной. Одна получасовая стоянка в Плауене. Я шел по маленькому городу с неровной булыжной мостовой и белыми домами ремесленников. Было жарко и пыльно. Конец августа, лето шло к закату, листва деревьев начала желтеть.

Я ощущал ущербность предстоящей жизни. Если бы речь шла о море, я был бы рад, а сейчас радоваться было нечему. Понятно, что любая активная деятельность лучше, чем гнилое прозябание в безделье. Но все же я душой и телом уже был моряком, а моряк на суше чувствует себя как утка на берегу.

В саду одной из вилл сидела девушка, белокурая и вся в белом. Я смотрел на нее, и горько осознавал, что меня от нее отделяет гораздо большее, чем решетка палисадника.

Решение созрело мгновенно. Я зашел в цветочный магазин, купил розы и отправился прямиком в палисадник, в котором сидела девушка.

Когда я открыл кованую железную дверь, она звякнула. Девушка подняла на меня глаза. Я подошел к ней прямо через газон, протянул ей букет, наклонился и поцеловал ее.

От удивления у нее открылся рот, но она ничего не сказала. А я постоял еще мгновение, затем повернулся, вышел и не оглядываясь быстро пошел вниз по улице, к вокзалу. На этом мое пребывание в Плауене окончилось. Поезд двинулся дальше, и во второй половине дня я прибыл в Ольсниц.

Трудовой лагерь был размещен в замке, высоко над городком. Ранее это строение служило женской тюрьмой. Окна были еще зарешечены, и камеры внутри напоминали ячейки в улье.

Посыльный проводил меня к руководителю лагеря. Мы шли через множество дверей по железному настилу, который дребезжал под нашими ногами. Посыльный постучал и открыл дверь. Навстречу нам поднялся руководитель лагеря.

Лампрехт был высок и сухощав, с жестким лицом и открытым взглядом.

— Значит, это Вы, — сказал он, когда я представился. — Так Вы согласны начать рядовым добровольцем?

— Так точно!

Он протянул мне руку.

— Тогда я приветствую Вас, Прин, как товарища. Идите к заведующему складом и получите одежду. И скажите, что Вы приписаны к колонне «Хундсгрюн».

Еще раз рукопожатие, и я оказываюсь снаружи.

Я получил свои вещи, старое армейское обмундирование. Затем мне выделили рундук и нары. В колонне нас было около семидесяти человек. Мы размещались в большом, светлом помещении, которое раньше было рабочим залом для заключенных.

Я разместил свои вещи и стал ждать. Колонны были еще снаружи на работах. Около пяти часов они вернулись. Их было слышно еще издалека. Они вошли во двор замка и с шумом и ревом поднялись вверх по лестнице.

Ко мне члены колонны отнеслись настороженно. Маленький, истощенный юноша спросил:

— Ты — корабельный офицер?

— Да, ну и..?

— Мы давно слышали о том, что к нам такой должен прибыть, — смутился он и спрятался за спинами других.

Я осмотрелся. Почти все они были юношами в возрасте девятнадцати-двадцати лет. Оказалось, что раньше большинство из них выполняли работу ковровщиков на большой фабрике, внизу у вокзала. Они выглядели жалкими и истощенными, во всех сквозила робость и покорность, какие характерны для людей, которые слишком долго испытывают страх возможной утраты ежедневного хлеба. Они с любопытством поглядывали на меня, но никто ни о чем больше не спрашивал.

Следующим утром, в половине шестого началась служба. Колонны вышли во двор замка и получили дневной рацион: хлеб, масло, колбасу, кофе и фляжку с теплым черным бульоном, который назывался «потом негра».

После завтрака колонны были разведены на работы, на грузовиках или пешком, смотря по тому, как далеко располагалось место работы. Колонна «Хундсгрюн» шла строем пешком.

Пройдя через Ольсниц, мы двинулись затем по шоссе вдоль долины Эльстер. Недалеко от деревни Хундсгрюн была стройплощадка. Она располагалась на склоне луга, который полого спускался к реке. На реке дребезжала водяная мельница, а с другой стороны над нами вплоть до гребня горы тянулся лес.

В наше задание входил дренаж болотистого луга. Я должен был вырубать дерн и затем копать узкую канаву глубиной полтора метра.

С одиннадцати до двенадцати — обеденный перерыв. Мы расселись на стволах поваленных деревьев на краю леса, ели и переговаривались. Затем работа продолжалась до половины третьего. По окончании работы мы построились и отправились в обратную дорогу. В половине пятого состоялся обед, единственная горячая пища за день.

Затем мы были свободны, если только руководителю лагеря не приходило в голову устроить строевые занятия.

Так продолжалось изо дня в день, и я в некоторой степени стал привыкать к новой жизни. Только в свободные вечера и по воскресеньям было тоскливо.

На окружающую природу можно было смотреть только из окон замка. Склоны гор были густо засажены лесом и терялись вдали в его синеватом мерцании. Это выглядело, как если бы высокие, зеленые волны тянулись из глубины голубого неба, застыв на мгновенье в своем движении.

Я часто с тоской вспоминал о море…

Однажды поднялся большой переполох: исчез заведующий складом. В его поисках мы обегали весь замок и городок, осмотрели все камеры, но бесполезно: его нигде не было. Наконец мы нашли его в одной из необитаемых камер в левом крыле замка. В этой камере никто не жил с тех пор, как закрылась тюрьма. Когда мы открыли дверь, в нос нам ударил затхлый запах тлена и плесени. Заведующий складом лежал на нарах с газовым шлангом во рту. Чтобы действовать наверняка, он заклеил себе ноздри и углы рта лейкопластырем. Однако смерть далась ему все же в муках. Его правая рука вцепилась в шею, как будто бы в последнее мгновение он хотел избежать смерти.

Мы вынесли его наружу и вызвали врача. Пытались привести в чувство. Но все напрасно: он был мертв, и уже стал коченеть.

Почему он сделал это? Вот что было для нас вопросом. «Он заведовал кассой», — сказал кто-то. Кассу тут же подвергли ревизии, но бухгалтерская книга была в порядке, а деньги — на месте.

Мы осмотрели его рундук. Связка писем от его девушки, последнее — трехдневной давности. «Прошло четыре года моего ожидания», писала она. — «Я устала ждать. Ты, наверно, так и не найдешь себе работу, и до нашей женитьбы я успею состариться…»

Да, в эти годы везде стали обычными нужда, нищета, отчаяние и безнадежное будущее… Нужно было быть чрезвычайно стойким, чтобы вынести все это…

После обеда меня вызвали к руководителю лагеря. Он встретил меня перед входом в свою камеру. Рядом с ним стоял руководитель колонны «Хундсгрюн».

— Товарищ Прин, — обратился ко мне Лампрехт, — я назначаю Вас руководителем седьмой группы.

— А Нестлер? — спросил я. Нестлер был моим прежним руководителем.

— Нестлер станет управляющим хозяйством, — ответил он.

Я щелкнул каблуками и отошел. Конечно, меня радовало, что меня продвинули так быстро. Но чувство радости было слегка омрачено последующими событиями…

Утром при построении мое назначение было объявлено официально. Для меня мало что изменилось. Я все так же должен был снимать дерн и копать канаву. Время шло, и наша работа становилась все тяжелее. Наступил октябрь со своими туманами и дождями. Мы увязали в болоте. Не раз нас застигал ливень, и мы возвращались в замок промокшие до нитки.

На пасху нас проинспектировал глава местного управления. Это был длинный, тощий субъект, настоящая канцелярская крыса. Мы прозвали его «замученным петухом». Обходя наше хозяйство, он непрерывно журчал обо всем с показным знанием дел и вел себя, как наш кормилец, потому что военизированная трудовая повинность получала дотации из окружной кассы.

Утром следующего дня он появился в обществе толстого лысого господина, который оказался инспектором министерства внутренних дел Саксонии. Они оба пошли с руководителем нашей колонны через луг, останавливаясь тут и там на рабочей площадке и делая разные замечания.

Я был убежден, что они ничего не понимали в дренажных работах. В особенности толстяк из министерства, который за свою жизнь наверняка не выдрал из земли ни одного пучка травы.

Все это утро шел мелкий дождь. Для этой поры это было обычным. Но тут с гребня горы надвинулась темная туча, и дождь хлынул струями.

В трудовой колонне было принято при мелком, моросящем дожде продолжать работу, а при начале ливня — прятаться от него в строительной будке или на опушке леса.

«Замученный петух» и господин из министерства уже давно стояли там с руководителем колонны.

Мы посматривали на руководителя колонны, но он не подавал нам знака, разрешающего уйти в укрытие. Люди начали недовольно ворчать. Я бросил свою лопату на траву и подошел к ним.

— Скажи, как долго ты собираешься держать нас под дождем? — обратился я к руководителю колонны.

Он пожал плечами:

— Понимаешь, инспекция.

— Ну, если у тебя самого не хватает смелости, тогда тебе лучше передать право руководства другому.

— Кому, тебе что ли? — с вызовом спросил он.

— А почему бы и нет.

— Хорошо, я передаю тебе руководство колонной, — сказал он.

При этом он явно почувствовал облегчение. Я подождал, пока он не отошел. Затем свистнул. По этому сигналу мои люди бросили работу и помчались к строительной будке.

«Замученный петух» набросился на меня:

— Как это называется? — фырчал он. — Почему Вы разрешили людям уйти?

— Так дождь же идет! — ответил я.

На мгновенье он поперхнулся от моей наглости. Тут вмешался толстяк из министерства:

— А куда ушел Ваш руководитель колонны?

— Наложил в штаны! — меня понесло.

Толстяк опешил. Однако через мгновение распорядился:

— Дайте команду продолжить работу.

— Не дам.

— Я приказываю Вам по службе!

— Приказы я получаю от моего лагерного руководителя.

— Посмотрим! — сказал «замученный петух» угрожающе. — Кто Вы вообще?

— Руководитель группы товарищества Прин.

Он вытащил книгу и сделал какие-то пометки.

— Так, — сказал он. — Вы прикажете людям продолжить работу?

— Я уже сказал: нет!

— И почему же? — снова включился в разговор толстяк.

— Я ответственен за здоровье своих людей.

— Так, — сказал «замученный петух», — с меня достаточно. Господин инспектор, пойдемте, пожалуйста. Оставаться здесь далее не имеет смысла.

Они вышли под дождь и лугом пошли вниз к шоссе. Так и шли они рядом, маленький толстяк и худой верзила. На шоссе их уже ждал служебный автомобиль. Они сели в него и уехали.

Когда мы вернулись в замок, меня вызвали к руководителю лагеря.

Толстяк из министерства и «замученный петух» с Лампрехтом находились в его камере. Они сидели со злорадными физиономиями, как примерные мальчики, которые наябедничали на товарища, и теперь предвкушают наказание проказника.

— Товарищ Прин, расскажите, что случилось в «Хундсгрюн», — строго сказал Лампрехт.

Я коротко доложил.

— Это так, господа? — спросил их Лампрехт.

Оба согласно кивнули.

— Так как Ваш прежний руководитель колонны в понедельник уходит, с этого момента я назначаю на эту должность Вас, товарищ Прин, — сказал Лампрехт.

— Благодарю Вас и обещаю быть верным своему долгу!

— Но… — запыхтел толстяк из министерства.

Он встал. Вслед за ним поднялся и «замученный петух».

— Вы раскаетесь в этом, господин Лампрехт, — сказал толстяк повышенным тоном. Однако вслед за этим никаких мер не последовало…

Через месяц Лампрехт ушел в отпуск и назначил меня исполняющим свои обязанности.

Если мое предыдущее выдвижение на должность руководителя колонны в лагере восприняли довольно спокойно, то теперь старожилы были взбешены. Я отчетливо видел это по выражениям их лиц. Особенно обойденными чувствовали себя «старики» со стажем пребывания в лагере около двух лет. Открыто мне никто из них ничего не говорил, потому что в лагере была установлена строгая дисциплина. Но в общении со мной преобладал раздраженный тон. Чтобы завоевать их расположение, мне нужно было проявить свою заботу о них…

По утрам я выполнял дела, связанные с бумагами, а затем весь день носился на мотоцикле от одной стройплощадки к другой и следил за порядком.

Однажды вечером мне позвонил мельник из Тальгрунда, местечка, расположенного недалеко от Хундсгрюна. Речь шла о колонне «Хундсгрюн». Кто-то из колонны украл у него ветчину.

— Когда Вы обнаружили пропажу?

— Три дня назад.

Я пообещал ему строго разобраться и сделать все от меня зависящее.

Проклятье! Если прошло уже три дня, то, скорее всего, ветчина давно съедена и, кроме кости, от нее ничего не осталось. Попытка разобраться на построении явно не привела бы к успеху.

Вечером, после того, как прозвучал сигнал «Отбой», я распорядился поднять всех снова: «Ревизия рундуков». С переносной лампой я шел от рундука к рундуку, от нар к нарам. Под соломенным тюфяком одного юноши из Дрездена я нашел то, что искал: ветчина! Она была целехонькой, не было отрезано ни кусочка.

Я приказал руководителям колонны и группы, в которых состоял правонарушитель, прибыть ко мне. После нашего предварительного разговора вызвал его самого. Он оказался маленьким бледным юношей с оттопыренными ушами. В его черных глазах отражался страх побитой собаки.

— Ты украл ветчину на мельнице?

Долгая пауза. Затем почти неслышно:

— Да.

— Почему? — он молчал. — Так почему? — подошел я к нему вплотную.

Он заплакал. Он плакал беззвучно, только лицо его исказилось в гримасе, и слезы текли по щекам.

— Ты будешь говорить?

Несколько всхлипов, сопровождаемых молчанием. Я понял, что от него ничего не добьешься.

— Ну что же, — сказал я. — Завтра утром ты должен покинуть лагерь. Ранним утром. И тебе никогда больше не разрешается здесь появляться.

Он щелкнул каблуками, большие пальцы вдоль швов брюк, хотя слезы лились, не переставая.

— Да, после этого доверять ему больше нельзя, — согласился с моим решением руководитель колонны, когда правонарушитель вышел.

Затем вышли и они оба. Я остался одним.

Я лег на нары, скрестил руки за головой и стал размышлять над этим случаем. Глупая история! Особенно обидно, что она случилась как раз при моем руководстве… Стук в дверь.

— Войдите!

На пороге стоял Мэнтей. В мерцающем свете свечи его лицо выглядело жестко, почти зло.

— Я хотел бы поговорить с тобой, товарищ Прин.

— Пожалуйста, — поднялся я ему навстречу.

— По поводу парня, который украл ветчину…

— А ты тут при чем? Пусть бы он сам и пришел.

— Он плачет, — ответил Мэнтей.

Мэнтей относился к старожилам. Ему было уже двадцать три. До этого он работал на горнодобывающих предприятиях Рура. Слишком прямолинейный, но хороший рабочий, пожалуй, самый лучший. И прекрасный товарищ.

— Он сказал нам, что ты прогнал его, — продолжал Мэнтей. — Я хотел бы попросить тебя оставить его.

— Нельзя, этот парень совершил кражу.

— Он украл ветчину, — возразил Мэнтей, — потому что очень нуждается в деньгах. Его мать серьезно больна, и он хотел послать ей денег.

— И ты веришь этому?

— Да, верю, — с убеждением сказал он.

По-честному, я и сам думал так же. Этот бедный, плачущий юноша, в общем-то, никаким вором и не был. В его пользу было и заступничество Мэнтея. Однако должна быть дисциплина. И я не мог помиловать его, как бы мне этого не хотелось, даже ради Мэнтея.

— Посмотри-ка, товарищ Мэнтей, — я говорил, насколько мог, в дружеском тоне. — Ты должен это понять. Пусть я прощу ему сейчас этот проступок. Но после этого можно ждать, что завтра ко мне придет любой подлец, и скажет: «Когда тот парень украл ветчину, ты закрыл на это глаза. А я, что, не такой?» И куда же мы придем? Нет и нет! Юноша должен понести свое наказание. И, кроме того, подумай, что скажут там, снаружи? «В лагере добровольной рабочей повинности сброд воров»!

— Мне наплевать на то, что скажут снаружи, — грубо ответил Мэнтей, — но далеко не безразлично, что станет теперь с этим парнем. Когда этот несчастный вернется домой, где больная мать и безработный отец, и объявит, что изгнан за воровство, поверь мне, этим дело не кончится…

Я встал. Мы были одного роста, и наши взгляды встретились в упор.

— С меня достаточно, — сказал я жестко. — Все остается так, как я решил. Баста! Отправляйся спать!

Он постоял еще мгновение, играя желваками, затем повернулся и вышел. Я снова остался один.

Впервые я почувствовал противоречие жизни со всей остротой: здесь — участь отдельного человека, там — благо коллектива, общества. Я сделал выбор в пользу коллектива и был уверен, что буду поступать так и в дальнейшем, как бы тяжело мне при этом не было.

При построении на следующее утро дрезденец уже отсутствовал. Я позаботился о том, чтобы он покинул замок еще на рассвете. Мне бросилось в глаза, насколько расстроенными и вялыми были люди в колоннах, но я промолчал. «Они снова придут в себя», подумал я. У меня еще не было достаточного опыта руководства людьми, но я твердо знал уже тогда, что упрямство нужно душить в зародыше, иначе оно может перехлестнуть через край.

Вечером, когда колонны вернулись и, как обычно, обедали, в столовую пришел я.

— Приятного аппетита, — сказал я.

Никто не ответил. Беседа за столом прекратилась, однако ощущалось какое-то напряжение. За одним из столов они сомкнули головы и пошептались. После этого кто-то пробубнил вниз под стол:

— Этому мы пересолим ветчину!

Раздался смех. Я поднял голову и посмотрел в этом направлении. Сразу стало понятно, от кого исходили эти слова: Мэнтей!

— После обеда всем быть в зале для собраний! — объявил я громко.

Все притихли, но потом говор усилился.

Я понимал, что теперь наступил решающий момент. Если я уступлю, то они выйдут у меня из подчинения навсегда. Рухнет дисциплина в лагере. Я не мог разочаровать Лампрехта таким результатом…

Через полчаса все собрались в большом помещении, которое служило нам для проведения собраний. Стоял ноябрь, и снаружи было уже темно. В мерцающем свете свечей по стенам метались тени голов. Я вышел и встал перед ними.

— Товарищи! — обратился я к ним. — Вы все знаете, что здесь случилось вчера. Я должен был удалить одного из нашей среды, так как он совершил воровство. Я знаю, что некоторые из вас находят наказание слишком жестким. Но я должен был принять решительные меры исключительно в общих интересах.

Бормотание на задних скамейках, которое постепенно усиливалось… Я выдержал паузу. Они продолжали. Тогда я заревел во всю силу своего голоса:

— Кому это не нравится, может уходить, но только сразу, сейчас!

Шарканье ног, чья-то спина. За ним встал второй, третий… Всего ушли тридцать человек. Почти вся колонна. Мэнтей — первым.

Я назначил старшим в зале руководителя одной из колонн и вышел вслед за ними.

— Построиться во дворе! — приказал я. Они неохотно повиновались.

— Через полчаса вы должны покинуть замок с вашими вещами! Вы больше не принадлежите товариществу. Тот, кто останется здесь по прошествии этого времени, нарушит закон о неприкосновенности жилища. Разойтись!

Затем я вернулся в зал и объявил об этом остальным. Они выслушали молча…

Я вернулся к себе. На душе было тяжело. Жалко тех, что ушли, жалко, что прекратила существовать целая колонна, жалко, что пролегла трещина… Но я победил, и служба пошла далее без последствий.

Через несколько дней мне стало известно, что военно-морской флот приглашает бывших офицеров торгового флота на службу для пополнения офицерского корпуса. Тяга к морю жила во мне всю жизнь; теперь она стала страстной. На последовавший запрос, даю ли я свое согласие, я ответил «да».

Так в январе тысяча девятьсот тридцать третьего года я оказался в Штральзунде. И свою службу в военно-морском флоте начал с самого начала, матросом.

«Большая приборка».

 

Старт под водой

Для мужчины, который становится солдатом, начинается новая жизнь. Личная свобода для него сжимается, становится второстепенной. На первое место вступает приказ, жесткая законность военной службы. Солдат всегда на службе. И все остальные события жизни отходят на второй план.

Совершенно верна старинная установка: «Кто в Пруссии клянется знамени, тот не имеет больше ничего, что принадлежало бы ему». Именно в таком духе и проходило мое военное обучение. Служба и большие политические события заслоняли собой все остальное.

По завершении обычного военно-морского образования я был откомандирован в Киль, в школу подводного плавания.

Рекруты Военно-морских сил.

Сначала подготовка в школе была посвящена освоению теории, которой в течение первых недель обучения мы были уже сыты по горло. Затем, с конца февраля, начиналась практика.

И вот, наконец, настал день, когда мы впервые вышли в море на подводной лодке. Я отчетливо помню этот день. Он был ветреным и прохладным. Все подводные лодки флотилии шли кильватерной колонной вдоль Кильского канала. На каждой лодке — по нескольку учеников-офицеров. Я находился на U-3.

Когда мы прибыли в район погружения, все спустились с мостика через рубочный люк вниз, в центральный пост. Несмотря на знание теории, мы беспомощно озирались в тесном пространстве отсека. Яркий белый свет плафонов отражался в стекле, никеле и латуни. Путаница электрических проводов, переплетения трубопроводов сжатого воздуха, нагромождение маховиков. В центре отсека — шахта перископа, рядом с ней — главный компас.

Шум дизель-моторов, который наверху смягчался шумом волн, был здесь таким, что с непривычки невозможно было понять ни одного слова. От их работы все дрожало и вибрировало. Кроме того, всепоглощающий запах стали и масла…

Мы представились старшему инженер-механику. Хитро поглядывая по сторонам, он начал свой первый инструктаж словами: «Никогда не забывайте, мои господа, отмечаться, когда Вы хотите подняться наверх на лодке, готовой к погружению. Иначе с вами может произойти то же, что с легендарным лейтенантом Мюллером. Если бы он не выпустил в штаны пузырь, когда у него из под ног лодка ушла под воду, то захлебнулся бы, как мокрая крыса…».

Короткая команда с мостика: «Приготовиться к погружению!»

Команда репетуется в отсеки. Тут же следуют ответные доклады: «Нос к погружению готов!.. Корма к погружению готова!.. Центральный к погружению готов!»

Затем началось учебное погружение. Остановлен дизель, закрылась выхлопная труба, с глухим щелчком захлопнулась крышка люка…

«Никогда не забывайте закрывать вентили…», продолжал старший инженер-механик приглушенным голосом, «иначе с вами может случиться то же, что и с U-3 в заливе Хайкендорфер. Они были в учебном плавании. Кто-то при погружении не закрыл клапан вдувной вентиляции. Вода устремилась в отсек и попала на аккумуляторную батарею. Короткое замыкание. Газы. Командир лодки и еще двое с ним в боевой рубке едва не задохнулись. Эти двое были большие люди, Веддиген и Фюрбрингер».

Его слова прервал резкий звук ревуна. Заработали электродвигатели. Завращались маховики клапанов, загудел вытяжной вентилятор: проверка корпуса на герметичность. Старший инженер-механик объявил: «Разрежение двадцать миллибар. Слушать в отсеках». Затем тишина… Только гудящее пение электродвигателей. И время от времени — перекладка руля. Спустя две минуты — доклад старшего инженера-механика: «Давление постоянное». И — приказание из боевой рубки: «Приготовиться на клапанах вентиляции!» Доклад: «Готовы на клапанах вентиляции». — «Открыть клапана вентиляции!»

Четверо матросов присели и рванули вниз рычаги манипуляторов вентиляции балластных цистерн. Мощный шипящий звук, сопровождающий выход воздуха из цистерн через клапана вентиляции.

Лодка стала медленно дифферентоваться на нос, появилось чувство парения в воде, как на воздушном шаре. Затем дифферент выровнялся. Наступила мертвая тишина. Никто не проронил ни слова. Никто не передвигался.

Только старший инженер-механик вполголоса отдавал приказания рулевому на горизонтальных рулях.

С шумом лифта поднялась труба перископа. Командир по очереди пригласил нас в боевую рубку. Я впервые увидел внешний мир в перископ. Поле зрения ограничивалось клочком неба и поверхности моря, и периодически закрывалось зеленой волной.

Затем мы должны были по очереди управлять рулями глубины с помощью больших штурвалов.

Через некоторое время раздается команда командира: «Внимание, в отсеках! Приготовиться к покладке на грунт на глубине двадцать один метр». Старший инженер-механик докладывает: «Пятнадцать метров… восемнадцать метров… двадцать метров… Стоп, обе машины!»

Легкий толчок. И вот мы лежим на грунте.

«Глубина двадцать два метра. Отрицательная плавучесть две тонны», доложил старший инженер-механик.

В половине первого обед. Стол накрыт в носовом отсеке. На обед суп, ромштекс и фрукты, как для офицеров, так и для команды. Все вкусно и в достатке.

Отсек довольно тесен и напоминает туннель. Иногда слабое бульканье свидетельствует о том, что мы лежим на дне Кильской бухты на глубине двадцать два метра. Из кормы доносится шум, какой производит при работе ручной насос.

— Что это? — спросил Шрайбер, один из нас, стажеров.

Командир промолчал, а боцман ухмыльнулся:

— Там кто-то пытается опростаться за борт, — охотно объяснил он. — А ватерклозет с ручным приводом. Рискованное мероприятие на глубине двадцать два метра!

Круглое лицо его сияло от предвкушения удовольствия. Он нашел возможность выступить с темой, которая будоражила его воображение. «Это еще что! — продолжал он яро. — Вот во время войны как бывало. Называется это „защемить задницу“, господин лейтенант. Защемить во имя отечества! Так как „круглые дукаты“ моряка, выброшенные за борт, всплывают на поверхность и могут выдать местоположение лодки. Один ветеран-подводник рассказал из времен войны такой случай. Они лежали на грунте тридцать шесть часов…»

— Не могли бы Вы найти для застольной беседы другую тему?! — сказал командир.

Мы провели на грунте два часа. Затем обучение продолжилось. Мы всплыли: сначала на перископную глубину, а затем — на поверхность.

От тяжелого воздуха немного поташнивало. Он был насыщен углекислотой и прогорк от запаха топлива.

С тех пор я много поплавал на лодках, и пребывание под водой стало для меня совершенно обычным делом, но воспоминание о первом погружении осталось в памяти навсегда. Потому что люди и вещи воспринимаются всегда ярче и памятнее либо при первой встрече, либо при расставании с ними…

По окончании курса я был назначен первым вахтенным офицером на U-26. Моим первым командиром был капитан-лейтенант Хартманн. «Острый как бритва, — говорили о нем, — но поучиться у него есть чему».

Капитан 2 ранга Хартманн со своими офицерами.

U-26 находилась еще на верфи «Дешимаг» в Бремене. По пути туда я сделал промежуточную остановку в Гамбурге, чтобы посетить Гарри Стёвера, старого боцмана с «Гамбурга», хозяина кафе «Звезда Давида», который помог мне в период моей безработицы бесплатными едой и пивом.

Я пришел туда пополудни. «Звезда Давида» была совершенно пуста. За стойкой скучала искусственная блондинка.

— Два больших светлого… и хозяина! — заказал я.

Она посмотрела на меня с удивлением, исчезла и вскоре вернулась в сопровождении маленького, толстого господина, который на ходу застегивал брюки. Это был далеко не Гарри Стёвер.

— Что Вы желаете? — спросил он с легким поклоном.

— Я хотел бы видеть Гарри Стёвера.

— Ах, вот как! — его голос звучал разочарованно. — Стёвера уже два года нет в живых.

— ?..

Он повернулся уходить.

— Как это случилось?

— Он повесился.

— Отчего же? — указал я ему на вторую кружку пива.

Он кивнул и сел.

— Вы знаете, старик Стёвер никогда не был бизнесменом. Он наливал бесплатно каждому матросу за его красивые глаза. И при этом набирался сам. В таком деле нужно кое-что понимать. А он думал, что достаточно стоять за стойкой и наливать пиво… Ого, ого!

Я поблагодарил и вышел.

По пути на вокзал я размышлял о судьбе Гарри Стёвера… «Почему, — спрашивал я себя, — он не обратился ко мне? Он так помог мне в свое время, а когда нуждался в помощи сам, то просто тихо ушел из жизни. Слишком горд, чтобы кому-нибудь стать обузой, и слишком добросердечен, чтобы утвердиться в мире торговцев и дельцов…»

Я уехал следующим поездом. В Бремене я сразу отправился на верфь. Лодка стояла у причальной стенки, ошвартованная к понтону. С высоты набережной она выглядела крохотной.

Я спустился в корпус лодки, чтобы представиться командиру. Он принял меня в своей каюте. Коренастый, жилистый офицер с жестким лицом, как бы изваянным острым резцом.

— Лейтенант флота Прин. Представляюсь по случаю назначения на U-26.

Он встал и подал мне руку.

— Вот Вы какой. Я уже знаю о Вашем назначении. Пока здесь для Вас нет никакого дела. Не хотите ли обратиться с просьбой о дополнительном отпуске?

Я сразу оценил ситуацию и энергично ответил:

— Так точно, господин капитан-лейтенант!

— Хорошо. Тогда отправляетесь, предварительно на неделю.

Я поблагодарил и, окрыленный, удалился.

Мне вспомнилось недавнее прошлое. Когда я был последний раз дома, мне встретился знакомый фенрих. Во время нашего разговора он показал мне групповую фотографию своих друзей на Новогоднем вечере.

Среди всех лиц одно мне сразу бросилось в глаза: белокурая девушка из сада в Плауене, девушка, которой я подарил розы и поцелуй. Это было незабываемо!

Я попросил тогда у фенриха ее адрес, и написал ей.

Вскоре пришел ответ. Она благодарила меня за мое письмо и находила его очень забавным: ведь в Плауене она никогда не была… Все же спустя полгода она стала моей женой. И я никогда не раскаивался в путанице, которая нас сблизила…

Отпуск к жене закончился быстро. Через три дня я был отозван по телеграфу.

— Мы следуем в Испанию, — сказал мне командир по прибытии. — Для защиты германских интересов. — Его лицо сияло.

Лодка поспешно готовилась к боевому походу. Принималось горючее, одновременно загружались продовольствие и боеприпасы. Уже на следующий день мы вышли в море.

Мы думали, что напряженность в этой стране быстро разрядится. Однако это было только предгрозьем, которое вскоре разразилось грозой…

В канале мы провели испытательное погружение. Я находился в центральном посту. Отсеки поочередно доложили о готовности к погружению. Затем были поданы команды «Принять главный балласт!» и «Убрать пузырь из цистерн!»

При дифференте на корму раздался крик из носового отсека: «Торпеда, торпеда!» Я бросился туда.

Одна из торпед выскользнула из аппарата, и ее хвостовая часть торчала наружу. Четверо членов экипажа, пыхтя от натуги, удерживали ее от дальнейшего соскальзывания назад.

Было видно, что долго они не выдержат. Шаг за шагом торпеда смещалась в корму. И если лодка наклонится на корму хотя бы еще немного, то торпеда неминуемо выпадет из аппарата, покалечит людей, а в случае взрыва — развалит лодку.

В два прыжка я снова оказался в центральном.

— Одерживать дифферент! Торпеда пошла назад! — крикнул я старшему инженер-механику.

Тут же завращались оба штурвала управления горизонтальными рулями. Я же снова помчался вперед и присоединился к тем четверым. Лодка медленно выравнивалась на киле, и так же медленно мы возвращали торпеду назад, в торпедный аппарат. До тех пор, пока, наконец, задняя крышка за ней не закрылась на кремальеру.

— Как это произошло? — набросился я на унтер-офицера-механика.

Он стоял передо мной, потея и дрожа всем телом, жилы на его лбу вздулись от напряжения.

— Не знаю, — прерывисто дышал он. — Я обслуживал торпеду, и провернул машину, и тут заклинило крепежный болт.

— Значит Вы поспешили доложить о готовности к погружению!

— Так точно, — ответил он вполголоса.

Когда я доложил командиру, он вызвал виновника и тоже разнес его в пух и прах. Однако за завтраком в кают-компании произнес спокойно, как бы непричастно:

— Ну вот, был бы несчастный случай на производстве, и подводная лодка не нуждалась бы более в пенсионном страховании по старости.

В этом походе были и другие инциденты…

В Бискайском заливе мы попали в шторм, самый тяжелый из тех, что мне пришлось когда-либо испытать. Когда я в тяжелой штормовой одежде, неуклюжий, как бродячий платяной шкаф, поднялся на свою вахту на мостик, небо было слоисто-серое, а море чернильно-темное. Лодка, гремя дизелями, разрезает волны, и дождь хлещет по нашим лицам. Время от времени мы до плеч погружаемся в набегающую волну.

Но это было только началом. Темные волны становятся все могущественнее и круче. Они накатываются на нос лодки и с грохотом опрокидываются на корпус.

Бинокли мы передали вниз, а сами закрепились с помощью привязных ремней. Только командир остался непристегнутым. Он стоит на мостике впереди, судорожно сжимая перила руками и набычившись, встречает волну. Чтобы с каждой волной масса воды не попадала в лодку, верхний рубочный люк задраили.

Дизели работают, тяжело сопя. Когда нас вздымает на гребень волны, винты оголяются, и шум дизелей усиливается…

Внимание, впереди нарастает громада девятого вала! Мы инстинктивно пригибаемся и исчезаем под ней вместе с лодкой, рубкой и мостиком. Когда мы выныриваем, отплевываясь и откашливаясь, то обнаруживаем, что одного из нас на мостике нет… Унтер-офицера-сигнальщика. Крепежные стропы его пояса разорвало, и он беспомощно повис на ограждении.

Командир одним махом очутился около него, рывком помог подняться на мостик, и еще до набега очередной волны они нырнули под козырек. Потом унтер-офицер был отправлен вниз. До появления очередной смены мы остаемся на мостике вдвоем.

Волны становятся все круче. Часто лодки не видно совсем, и только рубка чуть возвышается над водой. Наконец нам ничего больше не остается, как нырнуть под воду. Мы дождались схода очередной волны и исчезли в рубочном люке. В следующий миг нам вслед опрокинулась громада волны. Рискованный момент — закрытие рубочного люка: командира могло бросить с водой вниз, в лодку, или, наоборот, выбросить из нее.

Насосы начали свою работу, откачивая воду. Затем мы погружаемся.

Лодка погружается, и с нарастанием глубины становится все меньшим влияние волн на поверхности моря. Вскоре ничто уже не напоминает о шторме наверху. Только слабое покачивание, да тонкое пение электродвигателей.

Мы пробыли под водой много часов, а когда всплыли снова, шторм прекратился, и мы увидели в серой утренней дымке темную полоску испанского побережья. Ни на побережье, ни в море не было видно никаких огней, только луна просвечивала между рваными облаками.

Старший штурман выругался. Без ориентиров нельзя было точно определить наше место. Он был уверен только в том, что мы находились где-то между Бильбао и Сантандером.

С наступлением новых суток началось наше патрулирование. Вдоль побережья до мыса Финистерре. Море было пустынным, только иногда на горизонте появлялся дымок парохода. Побережье Испании лежало в темноте. Лишь иногда, при ветре со стороны берега, была слышна орудийная канонада. Звук проникал в кровь и порождал желание, знакомое каждому настоящему солдату: быть рядом с тем, кто сражается.

Но наше время еще не наступило. Только однажды война подошла к нам так близко, что мы поверили было в соприкосновение с ней…

Это было перед Бильбао. Сигнальщик доложил:

— Два боевых корабля с левого борта!

Командир и я поднялись на мостик. Это были корабли Франко, «Альмиранте Сервейра» и «Веласко», крейсер и эсминец. Они полным ходом шли прямо на нас. У форштевней возвышались пенные буруны.

Мы наблюдали за ними в бинокли и видели, как их орудийные стволы медленно развернулись в нашем направлении.

— По-видимому, они принимают нас за красную лодку, — сказал командир.

Ситуация была сложной. Я посмотрел на Хартманна. Какое решение он примет? Если мы пойдем навстречу, они могут принять это за атаку. Если мы отвернем, они могут принять наш маневр за попытку к бегству. Если мы нырнем, то они забросают нас глубинными бомбами.

— Стоп, обе машины! — приказал командир.

Мы повернули без хода, и лодка легла в дрейф, покачиваясь на волнах. Военный флаг перенесли на радиомачту, а прожектором каждые три секунды передавали: Германия… Германия… Германия…

Безрезультатно! Они продолжали сближаться полным ходом.

— Что-то душно становится, — сказал я, проводя пальцем руки за воротником.

Командир рассмеялся.

Жерла их орудий были направлены на нас. Когда расстояние сократилось до полутора миль, башни развернулись в нулевое положение. Они разошлись с нами, приветственно приспустив флаги.

Война только коснулась нас и пронеслась мимо. Наше время еще не настало…

 

Первые боевые выстрелы

Осенью тысяча девятьсот тридцать восьмого года я получил свой первый экипаж.

В повседневном приказе значилось: старший лейтенант флота Прин, прежняя служебная должность — вахтенный офицер флотилии подводных лодок, новая служебная должность — командир подводной лодки флотилии подводных лодок. Итак, наконец собственная лодка!

По этому приказу в начале декабря я отправился в Киль для представления командиру флотилии капитан-лейтенанту Собе.

Он принял меня на плавбазе «Гамбург» в своей каюте:

— Ну, что, Вы уже были на верфи? Видели Вашу лодку?

— Нет, господин капитан-лейтенант.

Он улыбался, но его острые серые глаза внимательно изучали меня.

— А Ваших людей?

— Нет, господин капитан-лейтенант.

— Тогда сначала познакомьтесь с тем и другим сразу.

Рукопожатие, скороговоркой «Очень рад, что Вы прибыли к нам», взаимное немецкое приветствие, и вот я снова снаружи.

Лодка была еще на верфи и наводила последний лоск. Узкая и элегантная, она была прекрасной.

Осматривая ее, я прошел через весь корпус, с удовольствием осознавая, что внутри все мне знакомо до винтика.

Адъютант передал мне указание командира флотилии: на следующий день в десять утра построение моего экипажа на юте плавбазы «Гамбург».

Наступило завтра. Это был воскресный, ясный, солнечный декабрьский день.

Когда я поднимался на ют «Гамбурга», меня охватило волнение. Как перед решающей встречей. Наверху уже собрались тридцать восемь человек, с которыми мне предстояло в последующие годы разделить общую участь во всем: в добре и во зле, в мире и — если это случится — в войне.

При моем прибытии они построились в две шеренги: офицеры, унтер-офицеры, матросы.

Четкая команда: «Для встречи командира — налево равняйсь! Смирно!».

Одновременный поворот головы. Подавший команду старший лейтенант подходит ко мне: «Господин старший лейтенант! Экипаж построен! Старший лейтенант-инженер Вессельс».

Рослый, широкоплечий офицер с тяжелым подбородком и серьезным выражением на лице.

Я встал перед фронтом: «Хайль, экипаж!» — И, как из одной глотки, в ответ разом: «Хайль, господин старший лейтенант!»

Раньше я часто думал о том, как много я скажу в своем первом обращении к своему первому экипажу. Но теперь, когда я уже стоял перед ним, я сказал только самое необходимое: «Через несколько дней мы станем новой боевой единицей германского военно-морского флота. Я надеюсь на то, что каждый из вас будет выполнять свой долг так же усердно, как намерен выполнять свой долг я. Если это осуществится, то мы будем хорошо понимать друг друга».

Затем я прошел вдоль фронта и выслушал представление каждого члена экипажа по должности и фамилии. В основном это были одинаково молодые, свежие лица, еще не тронутые невзгодами жизни. Но некоторые из них запомнились сразу: первый вахтенный офицер Эндрасс со стройной, жилистой, спортивного покроя фигурой; старший штурман Шпар, тяжеловесный и самоуверенно спокойный; машинист центрального поста, широкоскулый Густав Бём; унтер-офицер-машинист торпедного отсека Гольштейн, парень с задумчивым взглядом; Смычек, лукавый парень из Верхней Силезии; моложавый Людек.

Я поговорил с каждым из них, пытаясь понять, что они собой представляют. Однако сразу эта загадка не решалась. Ведь то, что действительно определяет человека, мужчину, проявляется лишь в работе и в опасности.

Весной мы ежедневно упражнялись в управлении лодкой, сначала в бухте, а затем в Балтийском море. Во время этих упражнений я изучил свой экипаж. Видит Бог, они не были парадными солдатами. Они были мужчинами с горячим сердцем в груди, полными жажды приключений, и с избытком темперамента, который находил себе выход при каждом удобном случае. Все они пришли служить на подводную лодку добровольно, так как надеялись, что испытают здесь больше, чем в будничной службе на линкорах.

В начале августа мы вышли на учения в Атлантику. В воздухе витала сильная напряженность, и кое-кто полагал, что, когда мы вернемся, мир уже будет нарушен.

Учение было великолепным. В эти ясные дни позднего лета стояла чудесная погода, легкое волнение покрывало зеленоватую поверхность моря, ночное небо сияло звездами. В свободное время мы слушали по радио сообщения из Германии. Голос диктора, доносящийся сюда, за тысячу миль от родины, вызывал теплое чувство. Однако сами сообщения были наполнены тревогой и ощущением близости войны. Учение, которое мы начали с таким усердием, утратило смысл, и стало отчетливо заметно, как встревожены люди.

Свободные от вахты часто без сна лежали в койках и вели разговоры о политике. Особенно неутомимым был Густав Бём. Из него сквозило всезнание по всякому поводу.

Но в глубине души все мы не верили, что разразится война, по крайней мере, большая война. Потому что мысль о том, что большие народы могут позволить себе новую мясорубку, была слишком невероятной.

И все-таки она началась…

Я отчетливо, как сегодня, помню тот час, когда мы узнали о войне. Это было третьего сентября в десять часов утра. Мы с Эндрассом стояли на мостике. Дул свежий северо-западный ветер и море покрывали пенистые волны, с шумом перекатываясь через носовую палубу. Лодка шла средним ходом. Со стороны кормы доносился успокаивающе равномерный стук дизелей.

Вдруг истошный крик снизу:

— Господин капитан-лейтенант! Господин капитан-лейтенант!

Из рубочного люка появляется Хэнзель. Лицо его бледно и, задыхаясь, он выпаливает:

— Господин капитан-лейтенант! Внеочередное сообщение… Война с Англией!

Я камнем надаю по поручням вниз. В центральном посту перед приемником стоят Шпар и еще двое. Из приемника гремит военный марш, будоражащий нервы. Они стоят молча.

— Ну, что? — спрашиваю я.

— Сейчас повторят, господин капитан-лейтенант! — шепчет Шпар.

Музыка прекращается, и голос диктора сообщает:

«Вы слушаете Всегерманское радио! Передаем экстренное сообщение радиослужбы. Британское правительство в своей ноте Германскому правительству выдвинуло требование возвратить немецкие войска, вошедшие на территорию Польши, в места их исходной дислокации. Сегодня, в девять часов утра, через английского посла в Берлине была передана вызывающая нота о том, что если до одиннадцати часов Лондон не получит удовлетворительный ответ, то Англия будет рассматривать себя в состоянии войны с Германией.

На это британскому послу дан ответ, что Германское правительство и немецкий народ отклоняют ультимативные требования Британского правительства, не принимают их и, тем более, отказываются выполнять».

Затем оглашается немецкий меморандум, и вновь гремит музыка военного марша.

Мы молчим. В моей голове возникает цепь рассуждений, быстрых и точных, как в машине…

Война объявлена! На море это означает войну по призовым правилам. Область ведения операций — по собственному выбору…

В лодке — полная тишина. Ее нарушают только звуки марша из приемника. Все как будто задержали дыхание в ожидании нечто невероятного, что должно произойти. Эти трое тоже смотрят на меня, как завороженные.

Я склоняюсь над картой и жестом подзываю Шпара.

— Курс двести двадцать градусов. Мы будем действовать здесь, — говорю я ему осипшим голосом и показываю маршрут.

В отдалении слышится чей-то голос:

— Боже, будь милостив к тем, кто виновен в этой войне…

Я медленно поднимаюсь на мостик. Эндрасс и оба сигнальщика смотрят на меня вопросительно.

— Да, Эндрасс, теперь дело зашло далеко…

— Ну, это не могло не случиться, — ответил он серьезно.

Я отдаю распоряжения: «Верхней вахте наблюдение вести через бинокли. При обнаружении чего-либо немедленно докладывать мне. Особое внимание обратить на самолеты и перископы вражеских лодок!»

Эндрасс молча отдает честь. Я снова спускаюсь вниз. В моей каюте — маленькой выгородке в корме центрального поста, где я отдыхаю и работаю с документами, я начинаю вести дневник боевых действий. Сделав начальную запись, я откидываюсь на койку…

«Итак, война», думаю я, «наступил час испытания на прочность». И так как я знаю, что скоро мне могут потребоваться все мои силы, я должен поспать. И действительно вскоре засыпаю…

Меня будит крик с мостика:

— Командиру: Справа, по пеленгу двести градусов облако дыма на горизонте.

Я срываю фуражку с крючка и поднимаюсь наверх.

— Где?

В бледном послеполуденном небе на горизонте виден слабый дымок. Я рассматриваю его в бинокль. По линии горизонта медленно движется нечто крохотное и черное. Мы подворачиваем на него. Я увеличиваю ход. Возникший носовой бурун заливает палубу.

Объект постепенно приближается. По моим прикидкам, это грузовое судно, от пяти до шести тысяч тонн.

Когда становится различимым неуклюжее сооружение мостика, мы ныряем. Дизели смолкают. Вода с шумом заполняет цистерны, и на высоких тонах поют электродвигатели.

Я веду наблюдение через перископ из боевой рубки. По зеленой поверхности моря к нам медленно приближается судно.

Снизу в боевую рубку смотрит Эндрасс:

— Один из них? — полушепотом спрашивает он.

— Спокойствие, Эндрасс, — отвечаю я. — Папа должен сначала рассмотреть.

Мы вышли на его курс и теперь следуем навстречу друг другу. Вот я уже могу определить его национальность: это грек, старое, грязное грузовое судно, которое, астматически пыхтя, с трудом несет на себе свой груз.

— Грек! — объявляю я в центральный пост. И затем: — Приготовиться к артиллерийскому бою! Приготовить сигнальные флаги! По готовности всплываем!

Топот ног внизу. С металлическим звуком извлекаются из своих ячеек снаряды. Доклад:

— К артиллерийскому бою готовы!

Всплываем. Сжатый воздух устремляется в цистерны. Отдраен рубочный люк. Вслед за мной на мостик поднимаются артиллеристы. На рубке сигнальщик с помощью лебедки поднимает в вертикальное положение мачту с флажным сигналом.

— Предупредительный выстрел! — командую я.

Сразу раздается громкий голос Эндрасса:

— Огонь!

Лающий звук выстрела. Снаряд падает в сотне метров впереди по курсу грека, подняв фонтан воды. Эндрасс вновь громко командует:

— Орудие зарядить! Поставить на предохранитель!

Палуба грека напоминает потревоженный муравейник. Все бегают сломя голову. Полная неразбериха! В бинокль хорошо видно каждого в отдельности. Совершенно очевидно, что наше появление вызвало там панику.

Они замедляют ход, а затем останавливаются. И вот уже судно лежит в дрейфе, покачиваясь на волнах, и стравливает пар.

На мачте грека поднимается опознавательный сигнал и флаг страны. В ответ мы подаем флажный сигнал: «Пришлите лодку с документами».

Мы осторожно приближаемся. Орудие в полной готовности к выстрелу. Когда мы подходим на дальность голосовой связи, я через мегафон повторяю команду: «Пришлите лодку с Вашими документами!»

Мы видим, как на борту грека несколько человек прячется за спасательными лодками. Видны только их руки, поднятые в немецком приветствии.

Через некоторое время с судна доносится: «О'кей, сэр», сопровождаемое лихорадочными действиями. Обе спасательные лодки спускаются за борт. Команды с обезьяньим проворством забираются внутрь. Крышки люков, кранцы и доски летят за борт. Едва лодки коснулись водной поверхности, началась бешеная гребля, прочь от нас и от собственного судна. Они гребут так, что гнутся весла. Как на регате.

Малым ходом мы идем следом и спустя несколько минут догоняем их. Гребцы сразу убирают весла внутрь и поднимают руки над головой.

— Где капитан? — спрашиваю я.

С гребной банки поднимается рослый блондин.

— Ваши документы!?

Рука, которой он передает нам кожаную коричневую сумку, дрожит.

Я подробно изучаю документы. Все в порядке. Нейтральное судно с грузом только для Германии. Нет ни малейшего повода для вмешательства.

— Ол райт, — говорю я, возвращая сумку. — Можете следовать дальше!

Капитан смотрит на меня недоверчиво.

— Вы не должны сообщать о нашей встрече по радио, — говорю я. — Иначе я вынужден буду воспринять Ваши действия, как враждебный акт.

Он поспешно кивает и поднимает руку в немецком приветствии. Мы оставляем лодки и уходим. Но люди в лодках все еще сидят неподвижно, как окаменевшие. И только когда мы удаляемся почти на милю, обе лодки поспешно возвращаются к своему судну.

— А если бы он выстрелил по нам, господин капитан-лейтенант? — задумчиво покачал головой Густав Бём. На его круглом лице выражение искренней озабоченности.

В ответ я мягко внушаю ему:

— Дорогой Густав, во-первых, я как старый торговый шкипер способен увидеть это даже без очков и, во-вторых, моряк-христианин, подобно тебе, должен основываться на недоверии только в исключительных случаях.

Позади на горизонте грек выбрасывает первое облако дыма…

А мы вновь движемся дальше, вдоль обычного маршрута больших пароходов.

Создается впечатление, что неудача первой охоты преследует нас, и в течение последующих двух суток мы не встречаем ни одной живой души.

Наконец ранним утром пятого сентября мы вновь обнаруживаем на нашем курсе облако дыма.

Утро пасмурное, дымка. Сквозь серое покрывало низкой облачности восходит кроваво-красное солнце. При таком освещении нелегко обнаружить что-либо на достаточном расстоянии. И мы увидели облако дыма только тогда, когда из-за горизонта уже появилось и само судно. Оно шло зигзагом, периодически изменяя курс подобно стрекозе над водоемом. Эндрасс многозначительно заметил:

— Нечистая совесть любит кривую дорожку.

Мы погружаемся. Я стою у перископа и наблюдаю за приближающимся судном. Это короткий, приземистый грузовой пароход с причудливой окраской. Дымовая труба выкрашена в ярко-красный, мачта в черный, а днище — в зеленый цвет. На носу большими буквами красуется: «Босния».

Англичанин! Очевидно, он уже предупрежден о подводной опасности. Было бы ошибочно появиться сейчас прямо перед ним. Вероятно, он вооружен, вероятно также, что он попытается таранить нас.

Я позволяю ему пройти мимо. Сразу вслед за этим мы всплываем и производим выстрел ему по носу. Он отворачивает, показывая нам корму, и я вижу, как за кормой вырастает бурун от полного хода. Он пытается оторваться.

Второй выстрел! На этот раз снаряд ложится вплотную с его форштевнем, так, что столб воды частично обрушивается на палубу. Но и это его не останавливает.

Одновременно снизу из лодки доклад радиста:

— Командиру: противник радирует!

Посыльный передает мне текст радиопередачи: «Меня преследует и обстреливает германская подводная лодка. Просьба о помощи»! Далее следуют координаты места и непрекращающийся предсмертный вопль: «SOS… SOS… SOS…»

Теперь нужно действовать решительно: мы должны стрелять прицельно. Я подаю знак Эндрассу.

Артиллеристы действуют быстро и точно, как на учениях. Команда Эндрасса: «Огонь!».

Короткий, резкий щелчок. Попадание! Там, на «Боснии», возникает и поднимается вверх синее облако дыма. Но «Босния» продолжает двигаться дальше…

— Пять выстрелов! Огонь беглый!

И снова, это видно отчетливо, второе попадание, за которым следует и третье.

Теперь, наконец, англичанин останавливается. Он лежит в дрейфе, как подраненный зверь. Из его люков поднимается тяжелый сине-желтый чад. По-видимому, он загружен серой, иначе это нечем объяснить.

Мы приближаемся к судну, и я вижу, как команда поспешно садится в спасательные лодки и спускает их на воду.

Хензель, продолжающий вести наблюдение, кричит:

— Вижу облако дыма!

Я поворачиваюсь в указанном им направлении. Действительно, там на северо-западе появляется черное облако дыма. Мне приходит в голову мысль, что это может быть помощью для англичанина… Эсминец или легкий крейсер…

— Ведите за ним наблюдение непрерывно, — говорю я Хензелю, — и как только опознаете его, доложите мне.

Люди на «Боснии» в спешке совершают оплошность. Одна из лодок заполняется водой. На них жалко смотреть, так они беспомощны. Некоторые кричат, другие машут нам руками.

Мы подходим к тонущей лодке. Саманн и Дитмер легли на палубу и свесились на правый борт, чтобы принимать людей с тонущей лодки. Их руки почти достают до воды.

Спасательная лодка наполняется водой до краев. Очередная волна накрывает ее полностью. Люди оказываются в воде. Волны рассеивают их. Они держатся поодиночке. Там и тут видны их головы. События развиваются очень быстро. Кто-то, не умеющий плавать, бешено молотит перед собой руками. Остальные плывут ко второй спасательной лодке с «Боснии», которая спешит к ним на помощь.

Саманн и Дитмер рывком поднимают барахтающегося человека на палубу лодки. Это маленький, рыжеволосый парнишка. Пожалуй, что бой из кают-компании.

Он сидит, прерывисто дыша. Вода струями сбегает с его головы и одежды.

Хэнзель докладывает:

— Господин капитан-лейтенант, это грузовое судно!

Я поворачиваюсь и рассматриваю его в бинокль. Корпус судна, следующего к нам с юго-запада, высоко поднимается из воды. По-видимому, идет в порожняке.

— Это хорошо, Хэнзель, — говорю я и облегченно вздыхаю.

Встреча с эсминцем прежде, чем мы закончим с «Боснией», была бы неприятна.

Между тем бой в сопровождении Саманна и Дитмера подошел к поручням рубки. В своей мокрой одежде он дрожит от холода. Жестом руки приглашаю его подняться наверх.

— Ты работал в кают-компании? — спрашиваю я его.

— Да, сэр.

— Что у вас за груз?

— Сера.

— И куда вы должны были идти?

— В Глазго. — Он говорит на ужасном английском диалекте, характерном для «Cockney», обитателей Лондонских трущоб.

Его ничем не удивишь, и ведет себя совершенно независимо.

— Ты дрожишь от пережитого страха?

Он отрицательно качает головой:

— Нет, я мерзну, сэр.

— Хочешь глоток коньяку?

Он делает маленький поклон и, по-видимому, в знак своей благодарности доверительно рассказывает:

— Конечно, в воде мы все очень испугались, сэр. Вы не можете этого себе представить. Смотришь вокруг и ничего не видишь, кроме неба и волн. И вдруг появляется такая серая громадина. Она колышется и сопит совершенно как животное. Я думаю, что и при встрече со змеей из Лох-Несс я не испытал бы такого страха, сэр, какого натерпелся здесь.

Мы приблизились вплотную ко второй лодке с «Боснии».

— Где капитан? — кричу я.

В лодке встает офицер и показывает на «Боснию»:

— На борту!

Я смотрю на судно. Оно постепенно погружается, как плавающий вулкан. Надстройка пылает в огне и окутана дымом.

— Что он там делает?

— Сжигает бумаги.

Я мысленно представляю себе эту ситуацию. Там, на горящем судне, без спасательных средств, в сотнях миль от своей страны, он стоит в огне и чаду и уничтожает судовые документы, чтобы они не попали в руки врага. Почет и уважение!

— А Вы кто? — спрашиваю я офицера.

Он козыряет:

— Первый офицер «Боснии»!

— Поднимитесь к нам на борт!

Он карабкается на борт лодки, и Дитмер помогает ему. Собственно, он вовсе не выглядит как моряк. Толстый и рыхлый, очевидно слабый физически. Когда он стоя выпрямляется на палубе, то, повернувшись к рубке, снова подносит руку к козырьку.

Между тем мы передаем боя на вторую спасательную лодку с «Боснии», а сами направляемся к подошедшему судну. Большой норвежец, высоко сидящий в воде.

Попутно мы обнаруживаем в воде еще одного потерпевшего. Мы останавливаемся, и Саманн с Дитмером поднимают его на палубу.

Я спускаюсь с рубки и смотрю на выловленного. Он не подает признаков жизни. Маленький, худощавый, еще довольно молодой, но загнанный как старая кляча. В порах кожи на лице — черная угольная пыль. По-видимому, кочегар с «Боснии».

Саманн стянул с него куртку и рубашку, и вместе с Дитмером делает искусственное дыхание. Ребра парня выпирают как решетчатые прутья клетки.

Рядом со мной на всю эту процедуру смотрит первый офицер с «Боснии». Внезапно он поворачивается ко мне и говорит:

— Немцы, однако, великодушный народ, сэр.

Я смотрю на него, упитанного, ухоженного и очевидно довольного проявленной им раболепской хитростью. И, не сдерживаясь, грубо отвечаю:

— Кормили бы Вы получше беднягу…

Снова поднимаюсь на мостик. Норвежец совсем близко. На фок-мачте хорошо различим национальный флаг. Черный корпус, как скала, круто возвышается над водой.

Мы сигнализируем: «Примите, пожалуйста, людей с английского судна». С борта отвечают «Ясно» и спускают на воду спасательную лодку.

Когда она подходит к нам, первым передают маленького кочегара. Он все еще без сознания. Затем в спасательную лодку переходит первый офицер. Он приветствует нас еще раз.

Я говорю с офицером спасательной лодки с норвежца и объясняю ему ситуацию. Показываю на лодки с людьми с «Боснии»…

Как раз в этот момент с борта «Боснии» в воду прыгает человек. Это, должно быть, капитан. По-видимому, он покончил со своими бумагами.

— Его тоже нужно спасти, — говорю я.

Норвежец кивает, и лодка отходит.

Затем мы ждем, пока не закончится спасательная операция. Это продолжается довольно долго.

Наши наблюдатели непрерывно следят за горизонтом. Ситуация напряженная, поскольку «Босния» подала сигнал «SOS», а облако дыма над ней видно на сотни миль вокруг.

Наконец норвежец салютует флагом и поворачивает на юг. Чтобы побыстрее завершить дело, мы должны пожертвовать торпедой.

Перед выстрелом на палубе собирается почти весь экипаж. Это наш первый боевой выстрел торпедой в этой войне, и каждый хочет наблюдать ее действие. Все мы видели картины прошлой войны. Как после попадания торпедой пароход сначала погружается носом, затем встает на дыбы, и как затем, высоко задрав корму, скользит вниз, на грунт.

Но здесь все совершенно иначе. Лишено патетики, по-деловому и, вероятно, именно потому еще более страшно. Глухой удар… Столб воды от взрыва вздымается на высоту мачт. Затем столб обрушивается в воду, судно разламывается посередине на две части, которые, как огромные скалы, в считанные секунды исчезают в глубине. Качающиеся на волнах куски древесины, ящики, пустые лодки — это все, что остается от судна.

Полным ходом мы уходим на север. Следующее судно мы встречаем только через два дня. Снова англичанин. «Гартавон» — значится большими белыми буквами на его корпусе. Грузовое судно, которое я оцениваю в три тысячи тонн.

Мы всплываем за его кормой и даем предупредительный выстрел.

Судно не останавливается. Радирует о помощи.

Тогда следует второй выстрел прямо над ним.

Теперь он останавливается, и радиопередатчик умолкает. Команда спускает спасательные лодки. Удивительно, с какой ловкостью они это делают. Ни замешательства, ни ошибочных действий. Дело ладится, как при тренировке.

«Хорошая подготовка экипажа», признаю я невольно.

Как только лодки спускаются на воду, начинается посадка команды. Затем лодки удаляются от судна. Весла движутся согласованно, гребки короткие и быстрые. Через некоторое время они ставят паруса. Тоже четко, согласованно и быстро.

Я перевожу бинокль на покинутое судно. Меня пронизывает ужас… «Гартавон», оставшийся без экипажа, дал ход и разворачивается на лодку!

Вот оно что: при сходе судна они запустили двигатель и переложили руль на нас…

— Обе машины, самый полный вперед! — кричу я вниз.

Мучительно долгие секунды… «Гартавон» подходит все ближе. Тут от бешеного вращения винтов за кормой лодки вскипает вода, и мы буквально пулей вылетаем из-под его форштевня. Пароход проходит так близко, что его носовой бурун обрушивается на корму лодки…

Холодная ярость охватывает меня.

Я приказываю догнать спасательные лодки с англичанина. Они следуют под парусами и веслами одновременно. Очевидно, пытаются уйти от нас.

«Не забывай, что это — потерпевшие кораблекрушение», вдалбливаю я самому себе, пытаясь успокоить взбешенное сознание.

Недалеко от лодки с капитаном «Гартавона» мы замедляем ход и останавливаемся. Расстояние около десяти метров. Я склоняюсь через поручень:

— Кто капитан?

На корме лодки встает стройный белокурый моряк. Капитан «Гартавона», это сразу видно, такой он ухоженный, джентльмен с головы до ног. Рядом с ним на весельной банке — старший механик. Как он ухмыляется! Издевательский оскал белых зубов сквозь густую бороду. Конечно, это именно он запустил судно на нас! И лицемерный капитан знал об этом!

— Остались ли еще люди на борту? — кричу я.

Капитан, сложив руки рупором:

— Нет, сэр.

— Так как Вы совершили воинственный акт, я не буду радировать о Вас, — кричу я, — но я пошлю к Вам нейтральное судно, если я его встречу.

Капитан дает знак, что он понял. И затем, после короткой паузы, спрашивает:

— Могу я теперь продолжить путь?

— Да, уходите! — заканчиваю я переговоры.

Он приветствует еще раз. Я отвечаю.

Мы вежливы и внимательны друг к другу, поистине благородные противники, как из школьной книги для чтения. Но за этой вежливостью прячется взаимная ненависть двух народов, которые сошлись в последнем, решающем поединке, решая вопрос, быть или не быть им в этом мире…

Мы возвращаемся назад, к «Гартавону». Он продолжает описывать громадную циркуляцию, как подстреленная овца.

Для экономии торпед мы делаем несколько артиллерийских выстрелов в корпус. Борт раскраивается, и оттуда вырывается облако пара. «Гартавон» медленно погружается.

Слишком медленно! Еще выстрел!

Судно заваливается набок, как подстреленный зверь, и переворачивается. На мгновение появляются зеленое днище и киль, обросшие ракушкой и водорослями, и судно исчезает в морской пучине…

Война с каждым днем становится все более ожесточенной. Англичане вооружают свои торговые суда артиллерией и, кроме того, собирают их в конвои.

Нас уведомляют об этом и дают указание: «Каждое судно во вражеском конвое должно торпедироваться сразу и без предупреждения». И у подводников рождается поговорка: «Кто следует в конвое, тот с ним и гибнет».

Я не имел контакта еще ни с одним из конвоев. К сожалению.

Но вот однажды зимним вечером мы видим на горизонте облако дыма. Затем мачты большого судна. Вот и еще одно. И, наконец, вырастает целый лес мачт! Мы насчитываем двенадцать пароходов в сопровождении пяти эсминцев.

Мы погружаемся… Противолодочный маневр вынуждает большие суда периодически изменять курс. Юркие, быстрые эсминцы мечутся вокруг них на зигзаге.

Мы следуем встречными курсами. Снова и снова я командую об изменении курса и хода. И снова и снова осторожно, как антенны улитки, поднимается над волной и опускается в зеленую воду труба перископа. Это не легко, отслеживать маневр противника. Порядочная волна. Серая мгла плотно нависла над водой. Ветер — норд-вест — точно нам навстречу. Кроме того, постепенно уменьшается освещенность.

Когда, наконец, наступает вечер, небо и море сливаются в неразличимую серую пелену. По правилам настоящей охоты в такой мгле стрелять уже нельзя. Это было бы нерасчетливо. Но в нашей охоте действуют другие правила.

Я удерживаю все «стадо» в поле зрения. И одновременно выбираю жертву. Это широкий танкер, третий в ряду. Он больше по размерам и тяжелее, чем другие суда, а кроме того, танкер особенно ценен. Мне памятны слова Джеллико, что «союзники однажды приплыли к победе на волне нефти». Но на этот раз «волна» не достигнет морского берега…

Мы сближаемся настолько, что я вынужден снизить ход. Под водой совершенно отчетливо слышен тяжелый, ритмичный шум работы машин танкера. В поле зрения перископа вырастает его носовая часть. Огромная черная стена поднимается перед глазами и заполняет собой все видимое пространство.

— Аппарат, пли! — командую я.

Сила отдачи сотрясает корпус лодки. Внизу, в центральном посту, Шпар монотонным голосом отсчитывает «… пятнадцать…»

Уже пятнадцать секунд, и никакого взрыва! Это невозможно! Неужели промах? На таком коротком расстоянии!?

Ах, какая нелепая ошибка! Смешно, но я забыл переключить увеличение в окуляре перископа… В этот момент глухой удар… взрыв! Ура! Попадание!

Осторожно поднимаем перископ. Яркий, слепящий свет! Из корпуса танкера вверх поднимается громадный столб огня. На глаз его высота метров сто пятьдесят.

В нашем направлении спешат два эсминца.

— Внимание, эсминцы! — реву я в лодку.

И уже взрываются первые глубинные бомбы. Лодку сотрясает от жестоких ударов по корпусу…

Эсминцы проходят мимо. Томительная пауза… И затем снова, во второй раз, еще ближе, еще резче звуки разрывов серий глубинных бомб. Такое впечатление, что лодку схватил в свои лапы великан и встряхивает ее как погремушку.

Снова затишье. И снова грохочущий шум винтов эсминца, рвущий нервы. Третья серия глубинных бомб… На этот раз взрывы ложатся совсем рядом. Страшные удары по корпусу. Лодка подпрыгивает. Звон разбитых плафонов, хлопки лопающихся лампочек. Лодка погружается в полумрак. Прыгают стрелки глубиномеров, и вдребезги разлетаются их стекла…

И среди этой какофонии вдруг совершенно спокойный голос Весселя:

— Осмотреться в отсеках. Доложить в центральный.

Следуют доклады: «Кормовой отсек. Разбиты три плафона освещения…», «Носовой отсек. Разбито несколько плафонов, вышли из строя два манометра…», «Радиорубка. Вышло из строя освещение. Включено аварийное освещение…».

И тишина… Ее нарушает голос Весселя:

— Вот, что натворили, свиньи…

Мы оторвались. Взрывы последующих бомб уже далеко от нас.

Внезапно издалека доносится треск… грохот… Поднимаем перископ. Наверху теперь ночь. И на фоне темного неба высится огромный, по всей длине танкера, столб огня высотой свыше ста метров. Это взорвался и выплеснул все свое содержимое танкер…

На секунду я мысленно представляю себе людей в этом огненном аду. И меня охватывает дрожь…

 

В «мышеловке»

Мы получаем приказ о предотвращении высадки английского десанта в районе Нарвика, и крейсируем здесь уже несколько дней. Мне дана команда обследовать один из фьордов.

В предвечерний час апрельского дня мы входим в него. Высокие, заснеженные сопки ярко отражают солнечный свет.

Мы следуем внутрь фьорда медленно и осторожно. Справа и слева над водой нависают скалы, высящиеся на сотни метров. У подножья скал вдоль побережья тянется узкая шоссейная дорога. Вода за бортом темна и спокойна.

Это неприятная экскурсия. В каждый следующий момент из-за сопок может появиться вражеский самолет, и тогда горе нам! В прозрачной спокойной воде и в стесненной узкости фьорда уйти от него будет просто невозможно.

В каждой бухте по сторонам фьорда может укрываться противник, который не может не заметить нас. Каждый дом, каждая живая душа таят в себе опасность. Отношение Норвегии к войне пока остается неясным…

Мы стоим наверху на мостике и тщательно ведем наблюдение в бинокли за небом, водой и побережьем. Вот поселок. Несколько маленьких, коричневых домиков, примыкающих к подножию скалы и расположенных далеко один от другого.

Мы погружаемся под перископ.

С наступлением темноты мы снова всплываем в надводное положение. В окружении заснеженных сопок все освещено бледным светом. Хорошо видны контуры всех предметов, только краски как бы выцвели.

Мы медленно огибаем оконечность высокой скалы… и перед нами, на расстоянии едва лишь двух тысяч метров, военный корабль на якоре… Английский крейсер, от семи до восьми тысяч тонн.

Его силуэт отчетливо выделяется на фоне заснеженной сопки. Я сразу привожу лодку на курс атаки. Мы уже заканчиваем свой боевой поход, и у нас осталась только одна торпеда в носовом торпедном аппарате. Только один выстрел! И он должен состояться!

— Торпедный аппарат, товсь!.. Торпедный аппарат, пли!

Лодка еще вибрирует от выстрела, а мы уже поворачиваем на выход из фьорда. Мы можем идти только малыми ходами, так как иначе нас будут выдавать носовой бурун и шум дизелей. А противник так близко… Погрузиться нельзя: здесь, в глубине фьорда, очень мелко.

Пока лодка поворачивает, я веду наблюдение за следом торпеды… Проклятье! Она идет по дуге, проходит мимо крейсера и следует к скалам!

Внезапно слабый хруст под нашим килем. Мы сели на грунт. Сели прочно! Непосредственно под орудиями противника!

В тот же момент торпеда попадает в скалу и взрывается. Страшный грохот, усиленный ущельем фьорда. Огромный столб воды вздымается вверх.

На доли секунды в жилах стынет кровь: ситуация безнадежна, все кончено…

Но сознание возвращается. Остается одно: действовать, действовать быстро и решительно!

— Стоп, обе машины! Обе машины, самый полный назад! — кричу я в исступлении.

Ревут двигатели, вместе с чадом выхлопных газов сыпятся искры. Но лодка не сдвигается с места.

Короткий взгляд на крейсер. Но там нас не видят! Корабль еще затемнен и производит впечатление спящего.

Я хватаю за рукав первого вахтенного офицера:

— Выводите свободных от вахты людей на корму. По Вашей команде они должны перемещаться от рубки в корму, и обратно. Нужно раскачивать лодку!

Другое приказание — Фарендорфу, второму вахтенному офицеру:

— В лодку! Готовьте секретные документы к уничтожению, лодку — к подрыву!

Снова короткий взгляд в корму, на англичанина. Отказываюсь верить своим глазам: он все еще спит! Хотел бы я иметь такой сон, особенно на пенсии!

Новые команды:

— Носовые торпедные аппараты осушить! Продуть носовые цистерны!

Нужно облегчить носовую часть лодки.

Лодка напоминает растревоженный муравейник. Снизу выбегают люди, вызванные на кормовую палубу, по отсекам носятся специалисты по системе всплытия и погружения.

Короткая трель из дудки первого вахтенного офицера, едва слышная из-за шума машин — и топот многих ног по палубе: матросы несутся в корму. Снова трель, и снова топот ног: теперь все возвращаются назад, к рубке.

Все это продолжается несколько минут. Лодка шевелится, но не сходит с мели. Нужно попытаться развернуть ее.

— Стоп, правая машина! Лево на борт! Правая машина, малый вперед! — командую я.

Лодка медленно, мучительно медленно поворачивает, но остается на месте.

Наблюдатель правого борта шепчет мне:

— Господин капитан-лейтенант, там — тень…

Я оборачиваюсь:

— Где?

Он показывает направление рукой. По фьорду перед входом в нашу бухту медленно идет корабль. Безмолвный, без огней, едва видимый контур. Серый призрак в полутьме северной ночи.

Тут на его борту возникают вспышки света. Сигналы морзянки прожектором. Он запрашивает у нас опознавательный знак.

— Господин капитан-лейтенант, что им ответить? — спрашивает сигнальщик.

Он говорит приглушенно, хотя шум наших машин лишает это смысла.

Теперь мы — в непосредственной близости двух вражеских кораблей: за кормой — крейсер, перед нами — неизвестный корабль.

Сигнальный прожектор уже в руках у Хэнзеля.

— Оставьте это, — говорю я поспешно. — Может быть, этот парень примет нас за затемненный светящийся знак.

Корабль поморгал нам еще морзянкой, но мы продолжаем молчать. Наконец, он оставляет свои напрасные попытки.

— Господин капитан-лейтенант, — обращается ко мне Хэнзель, — там, рядом с берегом, стоит рыбацкий катер…

Он умолкает. Но мы понимаем в этой чрезвычайной ситуации друг друга с полуслова. Если все кончится неудачей, то мы могли бы на этом катере дойти до Нарвика, подумал я, и отдаю вниз приказание:

— Пулеметы, пистолеты и ручные гранаты приготовить!

Взгляд на крейсер: продолжает спать.

Наблюдатель левого борта:

— Господин капитан-лейтенант, это — рыболовное судно.

Я снова смотрю на силуэт. Верно, он прав. Это вооруженное рыболовное судно. Оно остановилось как раз перед входом в нашу бухту.

Итак, мы в положении мыши в мышеловке. Беспомощные. Без единой торпеды. Лакомая добыча сразу для двух вражеских кораблей, каждый из которых гораздо сильнее нас, пока мы над водой.

Голос старшего штурмана:

— Лодка пошла назад!

В тот же момент мы замечаем это все. Скребущий звук, лодка скользит назад, нос опускается и мы — на ровном киле…

Свободны! Слава богу, мы свободны!

— Всем вниз! — командую я. — За исключением верхней вахты! Восстановить дифферентовку!

Мы следуем к темному силуэту судна, которое блокирует выход из бухты. Непосредственно перед ним мы погружаемся. Когда он вникает в суть происходящего, уже поздно: мы отходим полным ходом. Позади нас грохочут бесполезные теперь взрывы глубинных бомб.

Когда я спускаюсь из боевой рубки в центральный пост, то слышу чей-то голос:

— Поистине, это была партия игры не на жизнь, а на смерть.

И я думаю: «Поистине, если бы мне время позволяло, я бы тоже испугался».

 

Шестьдесят шесть тысяч тонн

Два часа ночи. Я лежу на своей койке в беспокойном полусне.

Из радиорубки напротив доносятся сигналы морзянки. От моей каюты радиорубка отделена только зеленой занавеской.

Радист Штейнхаген докладывает:

— Господин капитан-лейтенант, радиограмма на все лодки: «В центральной части Северного моря немецкий самолет совершил вынужденную посадку. Координаты…»

Я вскакиваю с койки, хватаю фуражку и вхожу в центральный пост. Бросаю взгляд на карту: указанное место находится впереди по курсу рядом с нашим маршрутом.

Я поднимаюсь на мостик. Верхняя вахта мерзнет на холодном, пронизывающем ветру. Я даю короткое указание: «Быть внимательными. Искать пилотов самолета, совершившего вынужденную посадку».

Затем снова спускаюсь в центральный пост, прокладываю новый курс и приказываю разбудить меня в семь часов утра, конечно, если что-либо не случится раньше.

Утром в семь часов Рот включает свет в моей выгородке и сообщает:

— Семь часов, господин капитан-лейтенант.

Когда я поднимаюсь на мостик, над водой узкими полосами висит утренний туман. Ничего не обнаружено, ничего нового.

Досадно. Мы уже проходим указанную позицию. В тумане экипаж самолета можно было и не заметить, и тогда они рискуют остаться без помощи.

Поглощенный этими мыслями, я спускаюсь в кают-компанию. Фарендорф уже сидит за столом и завтракает.

Утреннее приветствие. Мы сидим напротив друг друга, вплотную со шкафом и койками.

Фарендорф о чем-то рассказывает. Я слышу его голос, не вникая в содержание. Мои мысли вертятся вокруг летчиков, которые где-то плавают и ждут помощи. Мы должны спасти их… мы должны…

Внезапно очевидная мысль озаряет сознание. Я вскакиваю и устремляюсь в центральный пост. Снова склоняюсь над картой: все верно! И следует команда:

— На мостик: лево на борт! Курс двести сорок пять градусов!

Я возвращаюсь к столу. Теперь Фарендорф молчит. Он лишь посматривает на меня со стороны. Затем встает и отправляется на мостик. Начинается его смена. Я жую свой хлеб в одиночестве.

Через короткое время доклад с мостика:

— Командиру: впереди по курсу сигнальная ракета.

Я поднимаюсь на мостик. Фарендорф показывает направление в тумане:

— Вот там… Белая сигнальная ракета.

Мы меняем курс и направляемся в указанном направлении. В тумане появляется неясное темное пятно, его очертания постепенно приобретают резкость. Скоро становится ясным, что это — резиновая надувная лодка с людьми на борту. На ней три человека. Это летчики.

Несколько человек из моего экипажа поднимаются наверх и выходят на носовую палубу, чтобы принять летчиков. Люди радостно возбуждены, как никогда еще при наших случайных встречах с соотечественниками в море.

— Ну что, молодежь, — обращается к летчикам боцман густым басом, — рады встрече!?

Ему отвечает радостный рев. На лодке двое мужчин отчаянно жестикулируют, срывают с себя летные капюшоны и крутят ими в воздухе. Третий продолжает сидеть. Но все трое непрерывно кричат. От радости они даже не реагируют на поданные им бросательные концы.

Мы подходим вплотную. Дюжина протянутых рук помогает им подняться на борт нашей лодки. Первым переходит раненый.

— Где Ваша машина? — спрашиваю я.

— Машины больше нет, — отвечает один от летчиков, фельдфебель, показывая пальцем вниз.

— Кого-то с вами нет?

— Да, командира.

— Где он?

— Погиб.

Оставаться здесь больше нельзя. Сигнальная ракета, которую выпустили летчики, могла привлечь еще чье-либо внимание.

— Обе машины, полный вперед! — командую я.

Раненого летчика осторожно спускают в рубочный люк. Он — совсем юный паренек, выглядит очень бледным и измученным.

Оставшиеся двое представляются. Фельдфебель Кларе и старший фельдфебель Липперт. У обоих чисто саксонское наречие. Я отсылаю их в лодку и через несколько минут следую за ними сам.

Внизу царит дикий кавардак. Сначала раненого укладывают на койке старшего инженер-механика и впятером освобождают его от верхней одежды. Затем обоих здоровых усаживают на койку, одного возле другого, и плотно окружают их кольцом, беспрестанно задавая вопросы, наперебой предлагая чай, шоколад, сигареты…

Я не верю своим ушам, когда слышу, как Вальц, наш кок, говорит: «Приготовить Вам глазунью, господин старший фельдфебель?» Ведь обычно он сидит на своих яйцах, как клушка на гнезде, и посылает подальше каждого, кто решится выразить просьбу приготовить яичницу.

Когда я подхожу к ним, раненый делает попытку встать. Жестом руки я останавливаю его. Затем осматриваю его раны. У него огнестрельные ранения в плечо и икру ноги. Раны чистые, без осложнений.

Чтобы отвлечь его, пока я обрабатываю и перевязываю раны, я прошу его рассказать их историю.

— Над морем, — начал он, — мы встретили английский истребитель с одним из этих бристольских ублюдков. Англичанин, атакуя, обстрелял нас из пулемета и пушки. Мы открыли ответный огонь. Тут бортмеханик кричит: «Пробит радиатор! Вынужденная посадка!» Англичанин развернулся и снова стал сближаться. Наш командир, лейтенант Вайнлиг, полез в кабину переднего стрелка, к пулемету. И тут ветровое стекло пилота стало кроваво-красным. «Мне ничего не видно!», закричал пилот. И мы пошли вниз. Мы все трое остались целыми, только командира убило. Пуля попала ему в голову, а кровь через разбитый колпак забрызгала ветровое стекло пилота. Когда мы его вытаскивали, англичанин беспрерывно кружил над нами, как стервятник. Стоило одному из нас высунуться, как он открывал огонь. Тут я и получил свои царапины. Когда эта собака, наконец, прекратила огонь, мы спустили надувную лодку и тут же начали грести. У нас был карманный компас, и мы стали грести на восток. Англичанин на некоторое время исчез, а потом они появились уже вдвоем. Они больше не стреляли, но и не делали никаких попыток нам помочь. Мы гребли весь день и всю ночь, и вторую ночь, сорок часов подряд. При этом постоянно сменяли друг друга. Час гребешь, час правишь, час спишь. Сна, правда, было совсем немного. Время от времени мы стреляли из нашей ракетницы… Потом увидели подводную лодку. Сначала подумали, что это англичане. Но когда услышали немецкую речь, горло перехватило от волнения. Мы просто сошли с ума от радости…

Когда он закончил свой рассказ, с перевязкой ран было уже покончено.

— Ну, хорошо, — говорю я. — Теперь поешьте, а затем выспитесь хорошенько.

Накормленные, они исчезают в своих койках.

Я сообщаю радиограммой: «Летчики спасены. Поход продолжается».

Наши летчики, спасенные после вынужденной посадки.

Я вижу вновь своих гостей на борту только следующим утром. Оба здоровых летчика стоят внизу под рубочным люком и с любопытством смотрят вверх на видный отсюда крохотный лоскут неба. В этой позе они выглядят, как птицы в клетке. Я даю указание вахте на мостике время от времени выпускать их наверх, чтобы они могли глотнуть свежего воздуха.

Мы все надеялись, что спасение летчиков будет хорошим предзнаменованием. Но создается впечатление, как будто бы на самом деле мы взяли на борт неудачников. С тех пор мы не видим ни одной цели. При этом стоит идеальная погода для атаки. Солнце ярко светит с безоблачного неба, море дышит легким волнением и остается светлым до глубокой ночи. Но кроме них мы больше ничего не видим, и линия горизонта остается пустой.

Безрезультатное крейсирование продолжается уже одиннадцать суток, и это — в районе, который по судоходству считается одним из самых оживленных. Нервы напряжены до предела. Вахта на мостике стоит неподвижно, перед глазами бинокли. Но виден только пустой горизонт. Ни облачка дыма, ни мачт, ни паруса. Ничего…

Постепенно у всех наступает состояние, которое можно сравнить с полярной болезнью. При малейшем пустяке, самой незначительной мелочи вспыхивает раздражение, возникают перепалки. Задержка с прибытием на мостик очередной смены всего на пару минут воспринимается как нанесение серьезной обиды. И когда я спускаюсь с мостика вниз, мое обычное наставление верхней вахте «Будьте внимательны!» буквально застревает в горле.

На одиннадцатый день, перед погружением я поднимаю перископ в боевой рубке и кричу вниз:

— Густав, твой перископ опять засижен мухами!

— Не может быть, господин капитан-лейтенант, я только что тщательно протер стекла.

И в это мгновение я различаю первый пароход… Это — как удар током!

— Тревога! — кричу я.

Голос срывается от волнения. Мы быстро сближаемся. Это — одиночный танкер водоизмещением около шести тысяч тонн. Часто изменяет курс: идет зигзагом.

Мы пропускаем его и всплываем сразу за его кормой.

— Приготовиться к артиллерийскому бою!

Я быстро осматриваю горизонт и вздрагиваю: на западе, на горизонте растет лес мачт!

— Конвой! Погружаться!

Мы были на волосок от гибели. Очевидно, что танкер-одиночка был послан вперед в качестве приманки.

Теперь уже не до танкера, теперь главная цель — конвой!

В течение трех часов мы маневрируем ему наперерез, пытаясь выйти навстречу. Но все безнадежно. Под водой наша скорость слишком мала. Конвой постепенно уходит…

Когда мачты уже исчезают на горизонте, мы всплываем.

Однако! Навстречу нам, высоко вздымая носовой бурун, идет паровое рыболовное судно.

Мы снова погружаемся и через некоторое время всплываем под перископ.

О, Боже! На этот раз из разрыва облаков прямо на нас вываливается «Сандерленд»! Мы срочно ныряем, ища защиту на глубине. К счастью, он не обнаруживает нас.

В бессильной ярости я ругаюсь, и слова застревают у меня в горле. Конвой уходит в прошлое…

В наступивших сумерках я обнаруживаю пароход, который медленно и спокойно приближается к нам. Очевидно, отстал от конвоя. Я оцениваю его водоизмещение в шесть тысяч тонн.

На его палубе загружены огромные упаковочные клети, а на баке я отчетливо вижу орудийные стволы. Насчитываю восемь стволов!

Мы оказываемся в удобной позиции и стреляем торпедой.

Попадание прямо в середину! В перископ мне видно, как команда спешно высаживается в спасательные лодки. Вскоре пароход медленно переворачивается и исчезает в глубине.

Когда мы уходим, то еще долго видим клети, колышащиеся на поверхности моря. В промежутках между планками просматривается их содержимое: части самолетов, крылья.

— Напоили водичкой стаю канадских уток, — язвительно замечает Майер.

Нам кажется, что теперь неудача перестанет преследовать нас. Но нет: последующие семь дней мы снова не видим ничего, кроме неба и воды.

Полярная болезнь на борту принимает форму эпидемии. Мы становимся просто невыносимыми друг для друга. Тошнотворное чувство может вызвать уже сам вид того, как кто-то чистит зубы или ест…

И вот, наконец, на седьмой день доклад с мостика:

— На горизонте пароход!

И снова целый конвой! Около тридцати судов, которые вытянулись в тонкую нить вдоль горизонта.

Так как дистанция велика, я позволяю им подойти. Затем мы подвсплываем и описываем дугу, заходя в бортовой сектор. Пока мы занимаем благоприятную позицию, настает вечер.

На фоне светлого вечернего неба прекрасно видны темные силуэты судов. Я выбираю три самых больших: танкер в двенадцать тысяч тонн, танкер в пять тысяч шестьсот тонн и грузовое судно тоже около семи тысяч тонн.

Я веду наблюдение в перископ. Первый вахтенный офицер внизу подает команды на пуск торпед: первый выстрел — нормально, второй выстрел — нормально, третий! Но третьего выстрела нет.

Внизу глухой говор. Я не прислушиваюсь к нему. Все мое внимание — выпущенным торпедам. Наконец слышно, как третья торпеда вышла. Но задержка в пуске чревата промахом.

Ура! — есть первое попадание — это «Кадиллак», танкер-двенадцатитысячник. Глухой удар взрыва, столб воды, и вслед за этим судно окутывает желто-коричневый дым.

Второе попадание! Я не верю своим глазам. Это пароход, в который мы вовсе и не целились: «Грация», водоизмещением семь тысяч тонн.

Вслед за ним подрывается грузовой семитысячник.

Все три торпеды сработали хорошо. Никто не избежит гибели.

Мы отходим, и позади нас уже гремят взрывы глубинных бомб. Я вызываю унтер-офицера-механика торпедного отсека.

— Что случилось, Тевес? — спрашиваю я его. — Почему выстрел запоздал?

Он стоит передо мной, совершенно потерянный:

— Разрешите доложить, господин капитан-лейтенант, я поскользнулся и потому промахнулся рукой и схватил боевую рукоятку аппарата, из которого уже выпустили торпеду.

Я невольно рассмеялся:

— Ну, не совсем промахнулся. Скорее попал. Твой промах добавил нам около полутора тысяч тонн!

Он смущенно молчит. Затем задает вопрос:

— И сколько всего, господин капитан-лейтенант?

— Двадцать четыре тысячи тонн, — отвечаю я.

Мой ответ разносится по лодке молниеносно. Лица светлеют, как небо после долгой дождливой погоды.

Теперь, наконец, судьба становится к нам благосклонной. Через двое суток ночью мы встречаем затемненный пароход с грузом пшеницы. Две тысячи восемьсот тонн.

Чтобы экономить торпеды, мы предоставляем экипажу судна возможность перейти в спасательные лодки, а затем расстреливаем его из орудия…

Мы находимся в отдаленном районе и, выполняя задание по обеспечению других лодок, мы снабжаем одну из них хлебом, копчеными колбасами и ромом.

Через сутки после этого судьба приводит нас к встрече с двумя судами.

Утром, чуть свет, четырехтысячник с грузом древесины, который мы топим несколькими артиллерийскими выстрелами под ватерлинию. И в предвечерний час — голландский танкер с дизельным топливом. На его мостике — защитный барьер из мешков с песком. Мы даем серию выстрелов из нашего орудия калибром восемьдесят восемь миллиметров прямо по его корпусу. Но вместо того, чтобы затонуть, он все выше поднимается над водой. Вытекающее через разрывы корпуса топливо только облегчает его. Тогда мы стреляем по машинному отделению. Постепенно он оседает и тонет.

Лодки со спасенным экипажем находятся уже на порядочном удалении, когда мы обнаруживаем в воде еще трех человек. Оказывается, что это третий и четвертый инженеры и кочегар. Они были внизу, в машинном отделении, и капитан не стал их ждать. Он оставил их на очевидную гибель.

Я догоняю спасательные лодки и передаю им этих троих. При этом я произношу для этого капитана короткую внушительную речь, которая начинается со слов: «Ты, собачье дерьмо…», и далее, в том же духе.

В этом походе на нашем счету теперь почти сорок тысяч тонн, а если точно, то тридцать девять тысяч восемьсот восемьдесят пять тонн.

Есть основание быть довольными собой…

Однако вскоре мы получаем по радио сообщение: «Германская подводная лодка… возвратилась из боевого похода, имея на своем счету сорок пять тысяч тонн». Речь идет о лодке, командир которой обучался у нас на борту.

У моих людей вытягиваются лица, и Штейнхаген, радист, горько резюмирует общее мнение:

— Досадно, когда молодежь растет выше учителей.

Его переживания кажутся мне несколько детскими. Но все-таки я рад тому, что по настроению экипажа видно желание действовать.

Я приглашаю к себе на совещание первого и второго вахтенных офицеров. Результаты нашего обсуждения ошеломляющие: у нас осталось только шесть артиллерийских снарядов и несколько торпед. Техническое состояние одной из торпед не совсем ясное.

Следующей ночью при выстреле торпедой мы промахнулись. Пароход с затемненными огнями проходил мимо на большом расстоянии. Он был быстроходным и, чтобы не упустить его, мы должны были стрелять в неблагоприятных условиях. Когда торпеда вышла, начался отсчет времени: «Пятьдесят секунд…». Каждая следующая секунда отдается внутренней болью, потому что попадание становится все менее вероятным. «… Минута двадцать секунд…»

— Моя дорогая торпеда, — говорит Фарендорф и стискивает зубы.

Мы пытаемся снова атаковать пароход, но темнота уже поглощает его.

Меня будят на рассвете тех же суток. Первый вахтенный офицер докладывает об обнаружении парохода «Эмпайр Тоукен» водоизмещением семь тысяч тонн.

Крупная зыбь. Лодка раскачивается очень сильно.

— Мы должны потопить его артиллерией! — решаю я.

— Попадем ли на такой волне? — сомневается первый вахтенный офицер.

Я пожимаю плечами.

— Во всяком случае, торпеды мы должны экономить.

Будят боцмана, наводчика орудия. Сначала он отказывается поверить:

— Стрелять при такой качке? Не надо меня разыгрывать!

Посыльному приходится повторить приказание. Он появляется наверху. Я даю ему указания:

— Первый выстрел — по корме, где расположены орудия, второй — по мостику, чтобы он не радировал!

— Есть, господин капитан-лейтенант, — отвечает он, щелкнув каблуками.

Но по его лицу видно, что он хотел бы сказать, что это очень трудно выполнимо, и надо было бы экономить и снаряды.

Я стою на мостике и наблюдаю за стрельбой. Первый снаряд попадает точно между пушками. Второй — в носовую часть судна, третий — чуть ближе к мостику. Четвертый — мимо, пятый — снова промах… Шестой снаряд, наконец, пробивает мостик и попадает в виндзейль.

Фантастическая картина: воздушной волной взрыва виндзейль поднимается в воздух, как огромное белое привидение, и обрушивается на мачту впереди него.

Несмотря на последнее попадание, радист продолжает одержимо работать, выдалбливая «SOS».

Люди спешно садятся в лодки и отходят от судна. На нем остается только радист. Придется пожертвовать торпеду, если мы не хотим, чтобы он натравил на нас вражескую свору.

Торпеда попадает как раз посередине «Empire Toucan». Судно разламывается и начинает погружаться. А радист все продолжает работать!

Внезапно мы видим, как на покосившейся палубе появляется человек. В его руке вспыхивает фальшфейер, и он бежит от разлома корпуса судна, погружающегося в воду, и размахивает фальшфейером над головой. Только когда вода поглощает все, красный огонь гаснет…

Мы направляемся к тому месту, где он исчез, но не находим его.

Затем на севере появляются серые тени силуэтов. Возможно, это эсминцы. У нас на борту только одна исправная торпеда, поэтому мы должны быстро уходить.

Через несколько минут Штейнхаген приносит мне радиограмму с «Empire Toucan»: «Торпедирован подводной лодкой, судно быстро погружается кормой. SOS». И затем — продолжительное тире. Последний сигнал радиста…

Следующее судно мы встречаем спустя два дня. Греческое грузовое судно водоизмещением четыре тысячи тонн. Мы топим его выстрелом нашей последней исправной торпеды.

Штейнхаген просовывает голову в мою каюту:

— Господин капитан-лейтенант, теперь достаточно? — спрашивает он, затаив дыхание.

Я сижу и считаю.

— Нет, — говорю я, — у нас пятьдесят одна тысяча тонн, а другая лодка имеет на три тысячи тонн больше.

По лодке разносится волна разочарования.

Поскольку весь боезапас израсходован и на борту остается только неисправная торпеда, предстоит обратный переход домой.

Я вызываю унтер-офицера-механика торпедного отсека.

— Попробуйте еще раз сделать все, что Вы можете, чтобы торпеду можно было использовать, — говорю я ему.

Он уходит. На следующее утро он докладывает о готовности торпеды к выстрелу…

Спокойное, ясное летнее утро. Мы идем вблизи от побережья. Море совершенно спокойно.

Тут вахта наблюдения докладывает:

— Впереди по правому борту пароход!

Огромный корпус с двумя дымовыми трубами. Идет на нас со стороны солнца, маневрируя в дикой пляске зигзага. Против солнечного света его окраска не видна, но по силуэту я определяю, что мы имеем дело с грузовым пароходом класса «Ормонд». Это значит, что его водоизмещение составляет более пятнадцати тысяч тонн.

Мы находимся в позиции по борту судна на слишком большой дистанции, но нужно стрелять, иначе судно начнет удаляться… И я обращаюсь к своим помощникам:

— Друзья, — волнение перехватывает мое горло, — зажмите большой палец! Удастся ли нам это сделать при таких неблагоприятных условиях?

Затем подаю команду:

— Пли!

Ожидание… Мучительно медленно отсчитываются секунды. Судно очень далеко.

Я думаю, слишком далеко…

Тут я вижу в перископ, что как раз посередине судна высоко, на уровень мачт, поднимается столб воды, и сразу после этого грохот взрыва достигает нашей лодки.

Огромный пароход медленно заваливается на правый борт.

Со всей поспешностью за борт спускаются спасательные лодки. Много лодок. В то же время в воде плавают сотни голов. Но им невозможно оказать помощь. Побережье слишком близко, и судно еще наплаву. На баке отчетливо видны стволы орудий.

Я опускаю перископ, и мы отходим под водой. Когда через несколько минут я снова смотрю в перископ, то вижу лишь спасательные лодки да спокойную гладь моря.

Я спускаюсь из боевой рубки и иду в свою выгородку, чтобы сделать очередную запись в журнал боевых действий.

У сферической переборки центрального поста я невольно останавливаюсь. На ней висит плакат, на котором большими буквами написано:

«66 587 т. Выучить наизусть»

 

Скапа-Флоу

После обеда мы стоим, разговаривая, в кают-компании нашей плавбазы.

Распахивается входная дверь и на пороге появляется капитан первого ранга фон Фридебург.

— Внимание, господа! Капитан третьего ранга Зобе и капитан-лейтенанты Вельнер и Прин! Прибыть на «Вейхзель» к командующему подводными силами!

Мы вскидываем в приветствии правую руку, и он уходит.

К нам обращается командир флотилии:

— Ну, что Вы там натворили? Нажрались пьяными? Или приобрели живность в волосах?

Он смотрит сначала на Вельнера, затем на меня. Вельнер отвечает за обоих:

— Никак нет, ничего подобного, господин капитан!

Через десять минут мы уже садимся в баркас, стоящий у борта плавбазы, и следуем к «Вейхзелю». Гавань по-воскресному тиха. Мы тоже молчим.

Я размышляю над тем, что от нас хочет командующий подводными силами. Вызов к нему в воскресенье совершенно необычен. Эта мысль беспокоит и остальных.

Когда мы прибываем на «Вейхзель», на Тирпиц-молу как раз выстроен экипаж подводной лодки, вернувшейся из боевого похода. Командующий подводными силами коммодор Дёниц проходит вдоль строя и принимает рапорт…

Мы идем в кают-компанию и ждем.

Тянутся долгие минуты, пока появляется посыльный. Он щелкает каблуками:

— Господа капитаны! Вы должны прибыть к командующему подводными силами во флагманскую кают-компанию!

Нас приглашают по очереди. Сначала идет Зобе, несколько минут спустя — Вельнер.

Я остаюсь один. Подхожу к окну и смотрю наружу. «Что же он может хотеть от нас», размышляю я. Эта мысль уже почти мучительна.

Наконец приглашают и меня.

В светлом помещении флагманской кают-компании я предстаю перед командующим подводными силами. Посередине большой стол, покрытый картами. На заднем плане — командир флотилии и Вельнер.

— Капитан-лейтенант Прин по Вашему приказанию прибыл.

— Еще раз спасибо за Ваш успех, Прин.

Командующий подводными силами пожимает мою руку.

— А теперь послушайте. Вельнер, начните с самого начала.

Вельнер подходит к столу и склоняется над картой: «Охрана обычная, как и везде. Особенности, которые я указал в журнале боевых действий, состоят в следующем…» При этом он указывает на карте несколько пунктов. Я следую взглядом за его рукой. Это — район Оркнейских островов. В середине карты крупная надпись: «Бухта Скапа-Флоу».

Вельнер продолжает свои пояснения, но я уже не могу следить за ними. Все мои мысли кружатся вокруг этого названия: Скапа-Флоу!

Затем слово берет коммодор Дёниц:

— В мировую войну английские минные заграждения находились вот здесь, — он склоняется к карте и показывает острием циркуля. — Наверно они и сейчас расположены там же. Тогда здесь погибла лодка Эмсмана. — Острие циркуля упирается в Хокса-зунд, — а здесь, — циркуль описывает овал, — обычно находится якорная стоянка английского флота. Все семь проходов в бухту заблокированы и хорошо охраняются. И все же мне кажется, что решительный командир вот здесь, — циркуль скользит по карте, — смог бы пройти. Это будет не просто сделать, так как между островами очень сильное течение. Но все же я верю, что пройти можно!

Он поднимает голову. Острый, изучающий взгляд исподлобья.

— Как Вы считаете, Прин?

Я смотрю на карту. Но прежде, чем я хочу ответить, коммодор продолжает:

— Я не требую от Вас ответа сейчас. Обдумайте все спокойно. Берите с собой все документы и взвесьте все основательно. Я жду Вашего решения не позднее полудня вторника.

Он поднимается и смотрит на меня в упор:

— Я надеюсь, что Вы понимаете меня, Прин. Вы полностью свободны в Вашем решении. Если Вы придете к убеждению, что это мероприятие проводить нельзя, сообщите об этом мне.

И с особым ударением:

— На Вас не ляжет никакое пятно позора, Прин. Вы навсегда останетесь для нас командиром.

Прощальное рукопожатие. Я забираю с собой карты и расчеты.

В прощальном приветствии мы выбрасываем вперед-вверх правую руку.

Я отправляюсь на плавбазу «Гамбург». Прячу карты и расчеты в свой маленький стальной сейф. Затем иду домой.

Во мне появляется огромное напряжение. Можно ли все это выполнить? Рассудок оценивает и рассчитывает, но воля и желание уже теперь говорят, что нужно решаться. Я целиком поглощен своими размышлениями и на приветствия солдат отвечаю чисто механически.

Дома меня встречают жена с ребенком. Обед готов, стол накрыт. Но мои мысли продолжают беспрерывно крутиться вокруг одного полюса: Скапа-Флоу.

После обеда я прошу мою жену отправиться на прогулку одной: у меня много работы. Она кивает и грустно улыбается:

— Ах, очередное предприятие…

Однако больше ни о чем не спрашивает. Она сама — дитя солдата.

Когда она уходит, я возвращаюсь на «Гамбург». Достаю карты и расчеты. Затем сажусь к письменному столу… Чудесно, тщательный анализ показывает, что мероприятие выполнимо!

Когда я заканчиваю работу, снаружи уже темно. Я складываю бумаги и отправляюсь с ними в гавань. Город тих и темен, в небе ярко светятся звезды.

На следующее утро я прибываю к капитану фон Фридебургу на доклад. Он принимает меня сразу.

— Ну, — смотрит он на меня вопросительно, — что скажете, Прин?

— Когда я могу доложить командующему подводными силами, господин капитан?

— Итак, ты пойдешь?

— Так точно.

Он тяжело опускается в кресло за письменным столом и берется за телефонную трубку.

— Я, собственно, думаю, — говорит он при этом, — что я на Вашем месте тоже побаивался бы только из-за семьи.

Затем он говорит по телефону:

— Так точно, господин коммодор, Прин у меня. В четырнадцать? Есть!

Он встает.

— В два часа пополудни быть у командующего подводными силами.

Точно в два часа дня я вхожу к коммодору. Он сидит за письменным столом.

— Капитан-лейтенант Прин для доклада прибыл!

Он не ответил, как будто бы пропустил мой доклад мимо ушей. Только смотрит на меня пристально. Затем спрашивает:

— Да или нет?

— Да, господин коммодор.

Тень улыбки. Потом он спрашивает, уже серьезно и проникновенно:

— Все ли вы обдумали, Прин? Подумали ли Вы о судьбе Эмсмана и Хеннинга?

— Так точно, — отвечаю я.

— Тогда снаряжайте свою лодку. Срок выхода будет объявлен.

Он встает, обходит вокруг письменного стола и пожимает мне руку.

Он молчит, но крепкое рукопожатие красноречивее любых слов…

Мы выходим в десять утра восьмого октября. Это снова воскресенье, ясный, прекрасный день поздней осени.

Нас провожают капитан фон Фридебург и адъютант командующего подводными силами. Некоторое время мы стоим на причальной стенке и смотрим на лодку, стоящую на приколе. На борт поднимается экипаж.

Мы ходим вдоль причальной стенки туда и обратно. Обмениваемся парой ничего не значащих фраз. Только при расставании фон Фридебург говорит:

— Итак, Принхен, если все пойдет, как надо, то многие тысячи тонн тебе обеспечены! Ни пуха, ни пера!

В приветствии я выбрасываю вперед-вверх правую руку. Они отвечают…

Затем я спускаюсь по сходне на лодку. Убираются швартовы, все сильнее гремит выхлоп дизелей, отдаваясь дрожью в корпусе лодки.

Мы медленно выходим наружу, в серо-зеленое море. Курс норд-норд-вест. На Скапа-Флоу…

Оба берега тонут в нежной, серой дымке, постепенно пропадая из вида. И затем остаются лишь только небо и море, зеленое, по-осеннему холодное море, да усталое солнце, простирающее свои блеклые лучи, над морским простором.

Никто на борту не знает цели нашего похода, только я.

Вот мы обнаруживаем дрифтер и ныряем… Потом на горизонте появляются дымовые облака одиночных судов и конвоев, но мы не преследуем их…

Команда посматривает на меня вопросительно и испытующе, но никто ничего не говорит, и я должен молчать тоже.

Это тяжело, молчать перед товарищами по оружию.

Погода, такая прекрасная в первые дни, портится все больше и больше. Мы идем маршрутом, пролегающим вдоль желоба с большими глубинами моря. Ветер усиливается до штормового, и верхняя вахта облачается в штормовки.

На широте мыса Данкансби барометр падает до девятисот семидесяти восьми миллибар.

Шквалистый ветер достигает силы восьми баллов, а в порывах — и еще больше. Одна за другой поднимаются темные громады волновой зыби, усеянные крутыми ветровыми волнами с пенящимися кронами, которые тускло светятся в непроглядной тьме ночи.

Мы стоим на мостике, сверля взглядами темноту. Не видно ни зги. Ни звезд, так как небо затянуто тяжелыми тучами, из которых беспрерывно сыпет мелкий дождь, ни огней, потому что их в одно мгновение погасила война. Нас окружает непроглядная темень, сквозь которую пробивается лишь тусклый свет пенистых волн.

«Травля» на мостике.

Впереди по левому борту над волнами появляется смутная тень, которая скорее угадывается, чем видна: берег.

Эндрасс наклоняется ко мне:

— Мы что, собственно, собираемся посетить Оркнеи, господин капитан-лейтенант?

Настало время, когда я имею право сообщить о цели нашего похода.

— Держитесь крепко, Эндрасс, — говорю я, — мы идем в Скапа-Флоу.

Мне не видно его выражения на его лице. Но спустя минуту я слышу сквозь шум ветра его голос, совершенно спокойный и твердый:

— Ясно, господин капитан-лейтенант, я уже догадался об этом.

«Эндрасс, дружище, — подумал я, — в этот час ты не мог бы мне сказать ничего лучшего!»

Но я говорю ему только:

— Теперь нам нужно отойти от побережья и лечь на грунт. Потом соберите экипаж в носовом отсеке…

Мы отходим. Силуэт побережья постепенно исчезает. Мы снова совершенно одни между темным небом и темным морем. Спустя полчаса мы задраиваем рубочный люк и принимаем воду в балластные цистерны. Лодка погружается, и сразу все вокруг стихает… Ни шума ветра, ни рева дизелей. Мы опускаемся в молчаливую глубину.

Несколько коротких команд на горизонтальные рули, высокий, поющий звук электродвигателей, и затем слабый, едва ощутимый толчок: мы на грунте. Это происходит в четыре часа утра тринадцатого октября…

Я иду в носовой отсек. Весь экипаж, кроме вахты, уже собран. Люди стоят вдоль переборок и бортов, сидят, сгорбившись, на койках. В ярком свете ламп их лица кажутся известковыми. Только глазницы выглядят темными провалами.

— Завтра мы идем в Скапа-Флоу, говорю я безо всякого вступления. — В отсеке совершенно тихо, слышно даже, как где-то капает вода. — После инструктажа всем отдыхать, чтобы выспаться. Кроме вахты на грунте. Вахта будит кока в четырнадцать часов. В пятнадцать начинается обед. После этого на время предприятия горячая пища готовиться не будет. Кок выставляет во всех отсеках тарелки с бутербродами, и каждый получает в качестве сухого пайка по плитке шоколада. Весь излишний свет выключается. Мы должны экономить запас электроэнергии. Никто не должен без нужды передвигаться по отсекам, так как мы должны беречь и кислород воздуха в отсеках. Во время предприятия должно соблюдаться абсолютное спокойствие. Ни одно приказание, ни один доклад не должны повторяться дважды. Понятно?

— Так точно, господин капитан-лейтенант! — доносится со всех сторон.

— По местам отдыха разойтись!

Молчание. Лица людей внешне спокойны, они не отражают ни удивления, ни страха.

Я иду назад, в свою выгородку, и ложусь на койку. Передо мной окрашенный в белый цвет борт лодки, на поверхности которого выделяются головки заклепок.

Выключается свет, один светильник за другим. Лодку охватывает полумрак. Наступает тишина, только снаружи иногда раздается бульканье воды в цистернах, да в центральном посту шепчется вахта.

Мне необходимо заснуть, но я не могу. Как и многие из тех, что лежат сейчас в койках. Они уже слишком долго служат на лодке, чтобы не осознавать, сколь тяжелое испытание выпадет завтра на нашу долю. Но никто из них не шевелится и не проявляет своим поведением внутреннее напряжение. Они молчат.

Сон не приходит. Я закрываю глаза и вижу перед собой карту Скапа-Флоу: бухта с семью входами, через один из которых я должен проникнуть внутрь. Я мысленно пытаюсь представлять свой путь.

Наконец, я больше не выдерживаю это мучительное бодрствование на койке. Я встаю и на цыпочках крадусь в офицерскую кают-компанию. Полутьма отсека насыщена странным беспокойством. Кто-то откашливается, другой ворочается в койке, третий тяжело вздыхает, четвертый поднимает голову на звук моих шагов…

В кают-компании стоит, склонившись над картой, Шпар, мой давнишний старший штурман.

— А Вы что здесь делаете?

— Господин капитан-лейтенант, мне нужно посмотреть карту еще раз, — говорит он, как бы извиняясь.

И вот мы уже вдвоем безмолвно стоим у карты и пристально смотрим на нее.

Затем Шпар спрашивает шепотом:

— Господин капитан-лейтенант, мы действительно пройдем чисто?

— Шпар, — отвечаю я вопросом на вопрос, — я что, похож на пророка?

— А что будет, если не пройдем?

— Будет то, что называют военной неудачей.

Шелестя шарнирами подвески, отодвигается шторка соседней койки. Появляется голова Копса.

— Можете меня судить судом военного трибунала, господин капитан-лейтенант, но спать я больше не могу.

— Закрой рот, и чтобы я тебя больше не видел, — шиплю я на него.

Другого способа уложить его обратно в койку просто не существует. Вздохнув, он исчезает в своем логове.

Я снова крадусь к своей выгородке и ложусь. На этот раз мне удается заснуть. Но это совершенно поверхностный сон. Сознание продолжает бодрствовать, как у дикого животного, дремлющего на звериной тропе.

В четырнадцать часов я слышу, как вахта будит кока, и скорее вижу сквозь прищур полусомкнутых глаз, чем слышу, как он проскальзывает мимо к себе, на камбуз. Чтобы не делать шума, он обмотал свои ноги тряпками.

В пятнадцать часов общий подъем. Время приема пищи. Блюдо праздничное — антрекот с зеленой капустой, и бачковые приходят на камбуз не один раз.

Я сижу за столом в кают-компании с Вессельсом, Эндрассом и Фарендорфом, который нас развлекает. Подвижный, как ртуть, он сейчас в ударе, и находит все новые темы для разговора.

Обед закончен. По лодке проходят специалисты подрывного дела и закладывают взрывные заряды. Если лодка окажется в руках противника, мы взорвем ее.

Я еще раз прохожу через все отсеки и даю последние инструкции. Каждый проверяет свой спасательный жилет.

Старший штурман раскладывает карты. Верхняя вахта надевает водонепроницаемые прорезиненные комбинезоны.

Девятнадцать часов. Наверху уже ночь. Короткие команды: «Приготовиться к всплытию!», «Из уравнительной за борт!». Насосы откачивают избыточную воду из цистерны, и старший инженер-механик Вессельс докладывает приглушенным голосом:

— Лодка всплывает… метр над грунтом… два метра над грунтом…

Тонкое пение электродвигателей, и лодка поднимается к поверхности моря.

Я поднимаюсь в боевую рубку к перископу. Осматриваю горизонт. Ночь… Я перевожу дыхание и командую:

— Всплывать!

Сжатый воздух устремляется в цистерны, с шумом вытесняя из них воду. Лодка покачивается, как опьяневшая после длительного пребывания на глубине, и застывает на ровном киле. С глухим щелчком открывается рубочный люк. Снаружи врывается поток свежего воздуха.

Мы быстро поднимаемся на мостик: я, оба вахтенных офицера и боцман.

Я напряженно всматриваюсь в темноту и прислушиваюсь к внешним звукам. Но ничего постороннего, ничего подозрительного. Безветрие, штиль. Только легкие пологие волны набегают со стороны берега.

Следуют доклады наблюдателей: «С левого борта чисто…», «С правого борта чисто…», «По корме чисто…»

— Провентилировать лодку! — командую я, и оба вентилятора с гулом начинают работать.

— Оба дизеля, товсь!

И снизу слышен приглушенный ответ:

— Готовы оба дизеля!

— Стоп, электродвигатели! Оба дизеля, малый вперед!

С привычным, ровным гулом начинают работать дизели, и лодка устремляется вперед, подняв носовые буруны.

Постепенно глаза привыкают к ночной темени. И вот уже отчетливо, даже слишком отчетливо, становится видным все вокруг: лодка, набегающие волны и темная лента отдаленного побережья.

— Удивительно светлая ночь, — говорю я.

Небо подсвечено не от луны, а само по себе, каким-то внутренним светом. Как будто включен огромный софит, где-то там, за горизонтом. Да это же северное сияние!..

Для меня это, как удар. О нем никто не подумал, и мы не приняли его в расчет!

Для предприятия была выбрана ночь новолуния. Казалось, что этого вполне достаточно для обеспечения скрытности действий. И вот теперь светло, как в сумерки, а северное сияние усиливается, и вокруг становится все светлее. Кроме того, северный ветер сносит легкую облачность, и небо проясняется для сияния.

Выход в море.

Может быть, стоит отказаться от сегодняшней попытки, и переждать еще одни сутки на грунте? Ведь две ночи подряд северное сияние в этих широтах бывает очень редко.

Я поворачиваюсь к Эндрассу:

— Ну, Энгельберт, как тебе все это?

— Хорошая подсветка, господин капитан-лейтенант, — спокойно отвечает он.

И в тот же момент я слышу, как Фарендорф шепчет сигнальщику:

— Хэнзель, дружище, какая ночь! Как будто специально для нашего предприятия!

«Может быть, никакого северного сияния завтра уже и не будет, — думаю я, — но будет ли у моих юношей завтра такое же настроение?»

И я принимаю решение:

— Обе машины, средний вперед!

Носовой бурун поднимается выше, и клочья белой бурлящей пены разбрызгиваются по палубе. Мы стоим, напряженно, до рези в глазах, всматриваясь через бинокли в эти ночные сумерки.

Так выглядят после потопления судов противника суммарным водоизмещением шестьдесят шесть тысяч тонн.

Удивительно, как ответственность обостряет чувства. Вот перед нами тень на воде. Очень далеко, сквозь стекла бинокля едва различима. Но мы видим ее все!

Может быть, это всего лишь дрифтер, может быть, проходящий пароход. Но теперь — в нашем положении — каждая встреча связана с недопустимым риском.

— Тревога!.. Погружаться!..

Как испуганные мыши, мы ныряем в лодку через рубочный люк.

Вода с шумом заполняет цистерны. Пригнувшись к перископу, я ищу чужой корабль. Снизу слышны команды Весселя на горизонтальные рули. Затем низкий голос Шпара:

— Командиру: время поворота вправо, на курс двадцать градусов.

— Руль, право пятнадцать! — командую я.

Через некоторое время следует доклад рулевого Шмидта:

— Легли на курс двадцать градусов!

Тень наверху исчезла. Это было обычное в высоких широтах компактное кучевое облако — источник дождевого или снежного заряда, смотря по времени года. Вблизи оно превращается во мглу, быстро уплывающую по ветру на юг. Вслед за ним северное сияние кажется еще ярче: красноватые, желтые и синие лучи яркими фосфоресцирующими шторами простираются по небесной сфере по направлению к земле.

Мы подходим к берегу все ближе. Низкая зубчатая кромка гор превращается в скопление вершин, теснящихся друг возле друга, черные профили которых, резко очерченные на фоне сияющего неба, отражаются в подсвеченной поверхности моря темной полосой. Постепенно они растекаются по сторонам, как бы окружая нас.

— Господин капитан-лейтенант, Вы уже видели северное сияние раньше? — раздается за моей спиной. — А я еще ничего подобного не встречал.

Я оборачиваюсь, чтобы пресечь пустую болтовню. Ведь всем известно не хуже меня, какова цена оплошности в нашей игре.

— Послушай… — начинаю я грубо, и тут же осекаюсь: это Саманн. Его глаза широко раскрыты, как у ребенка, который очарован сказкой.

Я молча поворачиваюсь вперед.

Тени гор справа и слева сливаются за кормой. Мы оказываемся внутри темного логова. Отблеск неба исчез, вода потемнела. И почти сразу после этого просветлел горизонт впереди по нашему курсу. Бухта раскрылась, и совершенно гладкая поверхность спокойной воды вновь отражает сияние неба. Создается впечатление, что море подсвечено снизу, из-под воды.

— Мы внутри! — передаю я вниз.

Никакого ответа. Но мне кажется, как будто вся лодка затаила дыхание, и даже шум двигателей стал тише.

Бухта большая. И хотя горы, которые его обрамляют, высоки, на удалении они выглядят всего лишь как плоская цепь дюн.

Медленно, осматриваясь по сторонам, мы продвигаемся вглубь бухты.

Вот — несколько огней. Как упавшие звезды, они мерцают над самой водой. Я чувствую, как в висках стучит кровь… Но это только танкеры, стоящие на якоре.

Наконец… там… силуэт линкора во весь профиль! Четкий, резко очерченный, как черной тушью на фоне светлого неба: башенная мачта, высокая дымовая труба и позади нее вторая мачта, высокая и изящная.

Ближе, еще ближе к нему…

В такие минуты чувства отключаются. Остается только холодная, расчетливая мысль об охоте на этого громадного стального зверя, к которому крадучись подбирается лодка. Дать волю чувствам — значит погибнуть.

Все ближе… Теперь уже отчетливо видны купола орудийных башен, из которых угрожающе торчат стволы орудий. Корабль с затемненными огнями покоится на воде, как спящий великан.

— Линкор класса «Ройал Оук», — шепчу я, и Эндрасс согласно кивает.

Еще ближе… И внезапно из-за линкора появляется силуэт второго линкора, столь же могущественного, как и первый. Постепенно форштевень «Ройал Оук» сдвигается в сторону, и перед нами предстают его палубные надстройки: передняя орудийная башня, мачта… Это «Рипалс».

Мы должны атаковать сначала его, так как «Ройал Оук» совсем рядом с нами и никуда не денется.

— Приготовить все торпедные аппараты!

Команда, повторяясь многократно, как эхо, проносится через лодку в торпедный отсек.

Слышно шипение сжатого воздуха, шум воды, поступающей в трубы торпедных аппаратов, металлические щелчки, с которыми взводятся боевые рукоятки. Затем доклад:

— Аппарат номер один готов!

— Аппарат, товсь!.. Аппарат, пли! — командует Эндрасс.

Сила отдачи сотрясает лодку: торпеда вышла.

Только бы она попала… она должна попасть… силуэт был в перекрестье…

Внизу Шпар ведет отсчет времени: «Пять секунд… десять секунд… пятнадцать секунд…»

Время тянется бесконечно. В лодке — полная тишина. Только голос Шпара, размеренно, как тяжелые капли: «… двадцать секунд…»

Взгляд застыл на цели. Но стальная крепость все так же возвышается в ночи, молча и неподвижно.

Внезапно в носовой части «Рипалса» поднимается столб воды и сразу после этого доносится грохот взрыва.

— Он нашел свою участь, — говорит Эндрасс.

У меня нет времени ответить ему.

— Аппараты номер…, товсь!

Я разворачиваю лодку на «Ройал Оук». Мы должны торопиться, иначе прежде, чем мы сможем выполнить следующий выстрел, обстоятельства могут оказаться против нас.

— Руль лево пять!

Лодка медленно поворачивает влево.

— Держать на середину корабля!.. Так держать!

Мы держим курс точно на середину «Ройал Оук». Все сильнее вырастает его громадина с высокими палубными надстройками.

Шмидт удерживает курс так, как будто бы он сам видит цель. Нить прицела все время точно пересекает середину корабля. Пора!

— Аппараты номер…, пли! — командует Эндрасс.

Снова сотрясение отдачи, и снова Шпар начинает свой монотонный отсчет: «Пять секунд… десять секунд…»

Затем происходит нечто невероятное. Такое, что не видел никто и никогда, а увидев, не забудет до конца своей жизни.

Там вздымается лавина воды. Как если бы внезапно всплеснулось само море. Глухие звуки взрывов следуют один за другим, как бой барабана, сливаясь в единый грохот, рвущий барабанные перепонки… Снопы огня, синие, желтые, белые и красные, вздымаются непостижимо высоко. Небо исчезает за этой огненной преисподней. В ярком пламени огня ввысь, как огромные птицы, взлетают и обрушиваются обратно в воду черные тени. Это громадные обломки надстройки, мачт, мостика, дымовых труб. Там, куда они падают, поднимаются многометровые фонтаны воды.

Мы попали, по-видимому, прямо в артиллерийский погреб, и смертоносный груз на этот раз разорвал тело собственного корабля…

Я с трудом отрываюсь от бинокля. Во мне все оцепенело, как будто бы распахнулись врата ада, и я заглянул в прямо в преисподнюю.

Взгляд вниз, в центральный пост. Там — сумеречная тишина. Слышатся только работа машин, монотонный голос Шпара и доклады рулевого. И я ощущаю, как никогда до этого момента, какая тесная связь объединяет весь экипаж, сколь невероятное дело они сумели сделать, выполняя каждый свой долг, даже не увидев ту цель, которую они поразили, и готовые, если будет необходимо, умереть под водой.

Я кричу вниз:

— Он готов!

Секундное молчание. И затем восклицания и крики, сливающиеся в единый животный рев, как будто бы он исходит от самой лодки, рев, в котором находит разрядку страшное напряжение последних суток.

— Тихо! — что было силы, ору я вниз.

Лодка умолкает. Снова слышен голос Шпара:

— Поворот влево на курс тридцать градусов!

И через некоторое время доклад рулевого:

— Легли на курс.

Фейерверк постепенно угасает. Слышно еще несколько отдельных взрывов. Однако оживает вся бухта. Вспыхивают прожекторы, снопы света в бешеной пляске ощупывают поверхность бухты и снова гаснут. Огни мечутся туда и сюда, некоторые из них совсем близко от нас. Низко сидящие над водой, они перемещаются очень быстро: это торпедные катера или охотники за подводными лодками. Их беспорядочное блуждание напоминает рой стрекоз. Они ищут нас, и горе нам, если кто-нибудь из них нас обнаружит!

Последний взгляд. Корабль умирает. И вокруг, насколько можно видеть, нет больше ни одной стоящей цели. Только наши преследователи.

— Лево на борт! — командую я. — Обе машины, самый полный вперед!

Остается только одно: незаметно выскользнуть из этого адского котла и благополучно вернуться домой, сохранив лодку и экипаж.

Темные силуэты гор снова смыкаются вокруг нас. Течение, которое в узком проливе набирает силу быстрой реки, теперь препятствует нашему продвижению вперед. Машины работают на полных оборотах. И все же кажется, что мы движемся буквально со скоростью пешехода. Иногда даже создается впечатление, что мы застыли на месте, как рыба в горном ручье.

Сзади, отделившись от путаницы суетящихся огней, к нам приближается один из них. Топовый огонь расположен высоко: по-видимому, это эсминец.

Мы, однако, почти не продвигаемся вперед. Лодка, рыская, борется с течением.

А корабль приближается. Его тонкий силуэт уже отчетливо виден на фоне подсвеченного неба.

— Видит он нас, что ли? — говорит Эндрасс глухим голосом.

— Самый полный вперед! — кричу я вниз.

— Машины работают на максимальных оборотах! — возвращается снизу.

Кошмар. Кажется, что мы движемся очень медленно, как будто заколдованные какой-то невидимой силой. А смерть приближается… она все ближе…

Корабль дает несколько вспышек сигнальным прожектором: короткая — длинная — короткая…

— Этого еще нам не хватало, — шепчет Эндрасс.

Лодка вибрирует во всех стыках, как будто из последних сил вырываясь на свободу.

Мы должны… должны уйти… В напряженном сознании нет больше ни одной мысли. Только: мы должны уйти…

И здесь — это как чудо — корабль отворачивает. Его огни начинают удаляться, а еще через некоторое время мы слышим грохот взрывов первых серий глубинных бомб…

Лодка медленно преодолевает горло пролива. Вокруг темно и тихо. Только издалека доносится эхо отдаленных взрывов глубинных бомб.

И вот перед нами открывается простор моря. Широкий, теряющийся вдали — бесконечный под бесконечным небом.

И вздохнув полной грудью, я подаю команду, последнюю команду этой акции: «Всему экипажу: один линкор уничтожен, другой торпедирован! Мы возвращаемся!».

Смех… Крики «Ура!»… Поздравления… На этот раз они могут шуметь вволю.

 

У фюрера

Затем все становится на свои места. Сменяются вахты, мы едим, пьем, спим, как обычно. Только нервы еще дрожат от возбуждения. В полдень следующего дня, когда мы уже далеко южнее, в Северном море, в радиопередаче из Германии говорится: «В бухте Скапа-Флоу немецкая подводная лодка торпедировала и потопила английский линкор „Ройал Оук“. Согласно английскому сообщению, немецкая подводная лодка была также потоплена».

Когда приходит это сообщение, я нахожусь в центральном посту. Рядом со мной стоит Густав Бём, машинист центрального поста. Мы смотрим друг на друга, и вдруг этот толстячок взрывается хохотом и, давясь и плача от хохота, повизгивает: «Потоплена… немецкая подводная лодка… ха-ха-ха!.. Это мы-то потоплены!..»

Однако напряжение последних дней еще долго держит наши нервы натянутыми.

Через трое суток мы подходим к своей базе, и мол протягивает нам свою каменную руку.

С вахтенного поста на молу нам передают сообщение сигнальным прожектором, и Хэнзель читает вслух: «Гросс-адмирал ожидает лодку на шлюзе».

Со смешанным чувством радости и тревожного волнения я приказываю свободным от вахты в кожаной одежде построиться на верхней палубе.

И когда мы приближаемся, и оркестр поднимает свои сверкающие духовые музыкальные инструменты, и немецкий морской гимн доносится до нас, когда люди, сотни людей, ликуют и машут нам руками, и наша лодка входит в шлюз и становится на швартовы, когда я спускаюсь с мостика и по сходне перехожу на мол и иду прямо к адмиралу в голубом форменном пальто, я чувствую, как торжественность момента как могучая волна, поднимается и захлестывает меня.

Когда я докладываю, у меня перехватывает горло:

— Лодка и экипаж из боевого похода возвратились. Один линкор противника потоплен, второй поврежден!

Гросс-адмирал благодарит меня от имени фюрера, от имени Военно-морского флота.

Затем ко мне подходят другие встречающие лица из свиты.

Первый из них — контр-адмирал Дёниц, командующий подводными силами. Его рукопожатие крепкое и долгое. Он благодарит меня, а мне так бы хотелось сказать в ответ: «За что благодарность? Ведь головой этого предприятия были Вы, а я — лишь его рукой». Но церемония встречи не дает мне этого сделать, и я лишь вытягиваюсь перед ним в стойке…

Мы снова выходим из шлюза к месту стоянки в гавани. Едва мы ошвартовались, прибывает офицер и сообщает мне о нашем приглашении к фюреру: «Командир и экипаж должны быть в государственной канцелярии завтра».

Экипаж кричит «Ура!», и эхо разносится по всей гавани…

Затем следуют полет в персональной машине фюрера в Берлин, посадка в Темпельхофе и поездка через улицы города в окружении тысяч… десятков тысяч людей, которые приветственно кричат и машут руками.

И вот мы у фюрера…

Весь экипаж стоит в строю в большом, подобном залу, кабинете. Снаружи с улицы приглушенно доносятся крики людей, которые все еще не могут успокоиться от охватившего их воодушевления.

Входит адъютант и сообщает:

— Фюрер!

Вот он появляется. Я видел его уже иногда раньше. Но я никогда не чувствовал так глубоко величие этой жизни, как в это мгновение.

Мы соприкоснулись с этим величием, и мечта нашей юности стала реальностью. Этот момент, когда мы ее осуществили, и является, вероятно, самым главным в нашей жизни. В жизни, которая соприкоснулась с его жизнью. Жизнью человека, который воспринимает позор и бедствие своей страны, как свой собственный позор, как свое собственное бедствие, и который делает все, чтобы отечество стало свободным и счастливым. Он верит и действует… один на восемьдесят миллионов. Его вера завоевывает жизнь. Его мысль становится действием…

Я подхожу к фюреру и докладываю ему о выполнении задания. Он благодарит, подает мне руку. Затем вручает мне Рыцарский крест Железного креста, и одновременно награды всему экипажу.

Гордость и счастье… Я ощущаю их в этот час в полной мере, и я солгал бы, если бы не признал это открыто.

Судьба высоко подняла меня в это мгновение. И все же я осознаю, что я стою здесь одновременно за всех, кто безымянно и безмолвно вел борьбу так же, как и я. Нас разделил только видимый успех. А что есть такой успех? Его можно назвать счастьем или удачей. Но, как это принято считать у настоящих мужчин, он приходит только к тому, кто имеет сердце борца и способен пожертвовать собой во имя дела, которому он служит…

Фюрер проходит вдоль строя экипажа. Он подает каждому свою руку и каждого благодарит в отдельности. Я следую за ним и смотрю на них, членов моего экипажа, и ощущаю, что наши сердца бьются вместе…

Поздравление адмиралом Дёницем и адмиралом Канарисом.

Экипаж U-47.

Посадка в самолет для следования в Берлин.

Эскорт автомобилей следует через Бранденбургские ворота.

По пути в рейхсканцелярию.

Рыцарский крест!

 

Собственно о книге

Когда Немецкое издательство обратилось ко мне с просьбой написать книгу о моих переживаниях, моя лодка как раз находилась в ремонте на верфи.

Таким образом, совершенно неожиданно, во время войны, у меня появились досуг и повод оглянуться на свою жизнь.

При написании своих воспоминаний я старался не отходить от правдивого изложения событий, в большинстве случаев называя людей и вещи их реальными именами. Так, например, Виташек и старина Стёвер действительно ходили по палубе парусника «Гамбург», а бедняга Тайсон и сегодня живет с одной ногой где-то в Саксонии. И события на самом деле происходили приблизительно так же, как они здесь изложены.

Только иногда я должен был кое-что сжимать в описании, чтобы уменьшить объем книги. Так, реально я был матросом на различных парусных судах и пароходах в течение многих лет, но из этого времени позволил себе описать только некоторые эпизоды.

Воспоминания военной поры тоже представляют собой набор отдельных эпизодов, которые мне показались наиболее интересными. Впрочем, я несколько изменил здесь и последовательность событий, поставив главу «Скапа-Флоу» в конец. Это сделано, прежде всего, потому, что я чувствую путь в Скапа-Флоу своеобразным поворотным пунктом, который венчает все остальные события моей жизни. Поэтому мне показалось правильным завершить эту книгу, которая рассказывает о моей жизни, самым значительным событием этой жизни.