У нее не было дней. Может быть часы. Насколько она знала, минуты. И в плане до сих пор оставались пробелы.

Она сидела в столовой, ссутулившись над миской с хлебным пудингом. Члены экипажа проходили мимо. Кое-кто носили марсианскую униформу, некоторые свою обычную одежду, а некоторые одели новую форму Флота Освобождения, но никто не заходил внутрь и все столы оставались пустые. Раньше она была почти экипажем. Теперь же она была пленницей и в качестве заключенного ее график изменился. Она ела, когда другие люди не ели; она упражнялась, когда другие люди не тренировались; она спала в темноте с закрытой снаружи дверью.

Она была за это благодарна. Ей было нужно сейчас побыть в тишине своего разума, что как ни странно было ей удобно. В последние дни что-то случилось. Она не смогла бы даже указать пальцем что или как, но также и дурные мысли исчезли или наоборот разрослись далеко за горизонт. Она не думала, что сошла с ума. Она чувствовала раньше в жизни как пару раз разум вырывался из-под контроля, но это было что-то совершенно другое. Она понимала, что может погибнуть, что Джим может погибнуть, что Марко может плавать от успеха к успеху, что Филипп никогда не простит и даже не поймет ее. И она могла сказать, что все эти факты имели для нее значение, и это имело глубокое значение. Но они не подавляли её. Уже нет.

Пуповина, соединяющая корабли была пятьдесят метров максимальной длины. Даже короче футбольного поля. Она находилась между воздушными шлюзами грузовой палубы, где было легче добраться в машинное отделение и перемещать грузы, что оставило шлюзовую палубу свободной для команды. В шкафчиках были вакуумные костюмы. С полосой сварочной ленты или ломом она могла достать один всего за пару минут. Влезть в костюм за шлюзом «Пеллы» и держать второй включенным на «Чецемоке» всё время, пока корабли снижают ускорение, а «Чецемока» маневрирует трастерами. Это невозможно было рассчитать и будет очень, очень рискованно, но она подумала, что это возможно. И поскольку это было возможно, это было необходимо.

Конечно всё было непросто. С одной стороны, у нее не было сварочной ленты или лома, а ее сопровождающие теперь рассматривали её как неблагонадежную и её возможность украсть что-либо сгоняв в инвентарную исчезла. Во-вторых, как только Марко увидел бы, что она взяла вакуумный костюм и прыгнула, она не смогла бы удержать его от запуска ракеты в «Чецемоку». Или, что еще хуже, как найти способ отключить ловушку сближения и вернуться за ней. Если она сможет украсть костюм так, чтобы система не обнаружила пропажи, тогда они подумают что она убила себя. То есть, если она мертва, она больше не угроза. Она хорошо знала систему инвентаризации, она думала, что может заставить ее обновиться. Она знала, что сможет, нужно только время и доступ. Но у неё бы считанные часы, а может и меньше.

Знакомый, резкий голос прозвучал с экрана, что показывал новости пустой комнате.

— Генеральный секретарь Гао была больше, чем лидер моего правительства. Она также была моим близким другом, и я буду очень скучать по ее компании.

Выражение Авасаралы было осторожно-сдержанным. Даже с экрана и пару сотен тысяч километров она излучала уверенность и спокойствие. Наоми знала, что это может быть напускным, но если даже так, то это была хорошая игра. Репортер был молодым человеком с коротко стриженными волосами. Он подался вперед и попытался задать нужное направление интервью.

— Другие военные потери…

— Ничего подобного, — сказала Авасарала. — Не война. Не потери. Это не потери. Это убийства. Это не война. Марко Инарос может назвать себя адмиралом, командующим великим флотом, если захочет. А я могу утверждать, что я — Будда. Но истина от этого не изменится. Он преступник с большим количеством украденных кораблей и с ещё большим количеством невинной крови на руках, чем у кого-либо в истории. Он маленький монстроподобный мальчик.

Наоми взяла еще кусок пудинга. Из чего бы они ни делали изюм, было неубедительно, но на вкус неплохо. Хоть на мгновение ее мысли были не о сварочной ленте или о том, как обойти программу учета инвентаря.

— Значит, вы не считаете это актом войны?

— Чья война? Война — это конфликт между правительствами, так? Какое правительство он представляет? Когда он был избран? Кто его назначил? Теперь, после произошедшего он пытается сказать, что представляет Поясников. И что? Любой мелкий бандит в его положении хотел бы назвать это войной, потому что так он выглядит серьезнее.

Репортёр выглядел так, как будто проглотил что-то неожиданно кислое.

— Простите, вы хотите сказать, что это несерьёзная атака?

— Это нападение — величайшая трагедия в истории человечества, — сказала Авасарала и её голос понизился и задрожал. Она занимала весь экран.

— Но оно было сделано близорукими, нарциссичными преступниками. Они хотят войны? Очень жаль, потому что вместо этого они получат арест, расследование и справедливый суд с любым адвокатом, которого найдут. Они хотят, чтобы Пояс поднялся, чтобы они смогли спрятаться за хорошими, порядочными людьми, которые там живут? Астеры не головорезы и не убийцы. Это мужчины и женщины, что любят своих детей так же, как и любой из нас. И они добрые, злые и мудрые, глупые и человеколюбивые. И этот «Флот Освобождения» никогда не сможет убить достаточно людей, чтобы заставить Землю забыть об этой попытке разделить человечество. Как только Поясники попросят совета у своей совести, вы увидите, что доброта, сострадание и порядочность процветают при любой гравитации или без. Земля окровавлена, но мы не будем унижены. Не в мою сраную вахту.

Старая женщина уселась на свое место, её глаза метали гром и молнии. Репортер взглянул в камеру, а затем вернулся к своим заметкам.

— Усилия по оказанию помощи на Земле, конечно же масштабное мероприятие.

— Это точно, — сказала она. — У нас есть реакторы в каждом крупном городе на планете, что работают с максимальной эффективностью, чтобы обеспечить…

Экран потух. Цин положил свой наручный терминал на стол с сердитым щелчком. Наоми посмотрела на него сквозь волосы.

— Перерезать бы эса суке са ютак, — сказал Цин. Его лицо потемнело от ярости. — Урок а тотас таких, как она, угу?

— И что? — сказала Наоми, пожав плечами. — Убей её и другой займет ее место. Она хороша в своей работе, но даже если ты перережешь ей горло, тогда просто кто-то другой сядет в то же кресло и скажет то же самое.

Цин качнул головой:

— Не так.

— Но похоже.

— Нет, — сказал он, и его подбородок выдвинулся на сантиметр вперед, — совсем не так. Аллес ла от всех великих социальных потрясений у все века истории, да? Легенды они делают после, поэтому в них есть смысл. Не вот это всё, не реальность. Это люди делают реальные вещи. Марко. Филипито. Ты. Я.

— Как скажешь, — сказала Наоми.

— А тот койо на Марсе, который продал нам корабли и рассказал, где искать припасы? Он не гнал про «марсианское экономическое разочарование» или «рост долговых отношений» или «неравенство дохода и привилегий», — с каждым претенциозным выдуманным термином Цин махал пальцем как профессор читающий лекцию аудитории, и это было так забавно, что Наоми хихикнула. От этого звука он моргнул, а потом чуть смущенно улыбнулся. — Тот койо, он просто койо. Мужик, который договорился с мужиком, который перетер с кем-то еще, а в итоге мы сделали дело. Кто есть кто — это важно. И заменить их нельзя.

Его взгляд теперь был прикован к ней, профессор, читающий лекцию аудитории ушел, оставив вместо себя Цина, читающего лекцию ей. Она зачерпнула остатки пудинга.

— Есть у меня чувство, что ты хочешь что-то сказать, — сказала она, жуя пудинг. Цин опустил глаза, собираясь с духом. Она видела, что ему стоит это больших усилий, но не могла понять почему.

— Филипито. Ты нужна ему. Но сабес ла [ты не знаешь], но это так. Ты и Марко — это ты и Марко, но трусливый выход — это не выход.

Ее сердце чуть подпрыгнуло. Он думал, что она в отчаянии, что она может поддаться темным мыслям. Она задумалась о том, что привело его к такому выводу, было ли это его ошибкой, или он увидел в ней что-то, что не могла увидеть она. Она нахмурилась.

— Ты говоришь мне, чтобы я себя не убивала?

— Будет плохо, если я об этом скажу?

Она встала, взяла грязную миску в руку. Он поднялся тоже, и пошел вслед за ней в сторону утилизатора. Вес ее тела обнадеживал. Все еще было время. Они пока не гасили привод. Она все еще могла продумать способ смыться.

— Ну а что тогда я должна делать, по твоему?

Настала очередь Цина пожимать плечами.

— Пойдем с нами. Будем Флотом Освобождения. Мы идем туда, где мы нужны им, чтобы делать то, что требуется. Помогать когда им нужна помощь, так? Есть уже восемь колонистских кораблей, на которые мы нацелились.

— Для какой цели?

— Перераспределение, так? Вся еда и припасы, которые у них есть, чтобы идти за Кольцо. Больше, чем кто-то когда-то давал Поясу. Берем их, кормим Пояс, строим Пояс. Смотри, что выходит, когда нам не приходится выцарапывать воздух из кучи отбросов. Сады в вакууме. Города, рядом с которым станция Тихо станет похожа на бур от проходчика. Новый мир без миров для него, так? И никаких этих чужих миров. Взорвать Кольцо. Сжечь. Вернуться к людям, которые были людьми, так?

Две женщины шли мимо, склонив головы друг к другу, увлеченные разговором. Та, что была ближе, подняла на них глаза, отвела в сторону, взглянула снова. В ее взгляде был яд. Ненависть. Контраст был разительным. С одной стороны Цин, со взглядом, устремленным в будущее, в котором астеры свободны от экономического угнетения со стороны внутренних планет — основная аксиома, вокруг которой формировалось все в детстве Наоми. В ее жизни. Цивилизация, построенная ими и для них, перестройка всего уклада человеческой жизни. А с другой, настоящие астеры по настоящему ненавидели ее, потому что она дерзнула выступить против них. Потому что она была недостаточно астером.

— Чем это кончится, Цин? Чем все это кончится?

— Это не кончится. Если мы будем делать все правильно.

В ее каюте не было ничего, что могло бы помочь ей, но поскольку здесь она была заключена и была здесь одна, то здесь она и искала. Часы. Не дни.

Амортизатор был привинчен к полу, массивная сталь и армированная керамика были сложены таким образом, чтобы в каком бы направлении ни была приложена сила, она лишь сжимала одну либо другую стойку. Каждую отдельную стойку можно было бы использовать как монтировку, но она не видела никакого способа открутить амортизатор или выломать одну их них. Так что здесь без вариантов. Ящики были из металла потоньше, более-менее того же калибра, что и шкафы. Она вытащила их так далеко, насколько возможно, изучая конструкцию запоров, линии сгиба металла, пытаясь найти идею или вдохновение. Там не было ни того, ни другого.

Маленький черный палец декомпрессионного набора она хранила на груди, готовая выйти как только сумеет найти способ. Она чувствовала как утекает время, секунда за секундой, и все впустую. Она должна найти выход. Она найдет выход. «Чецемока» была так близко, и при этом слишком далеко.

А что если попытаться уйти не тогда, когда они отцепят пуповину? Если она сможет проскользнуть сквозь нее сейчас, до того как они разделятся… если вместо этого она сможет проникнуть в оружейную, возможно, найти там демонтажный мех, который можно было бы использовать как костюм жизненного цикла… или чем можно прорезать переборку достаточно быстро, чтобы никто не успел выстелить в затылок…

— Думай, — сказала она. — Не вертись и не ной. Думай.

Но ничего не придумывалось.

Если она спала, то всего несколько беспокойных минут. Она не могла позволить себе заснуть глубоким сном из-за страха, проснувшись, обнаружить, что «Чецемока» ушла. И вот она лежала на полу, обхватив рукой основание амортизатора, чтобы толчок разбудил ее, если они лягут в дрейф.

Что стал бы делать Алекс? Что стал бы делать Амос? Что сделал бы Джим? Ничего подходящего для нее. Она ждала отчаяния, тьмы, чувства подавляющей безысходности, и не понимала, почему это все не приходит. У нее были все причины для отчаяния, но нет. Вместо этого была только уверенность, что если темные мысли вернутся, то вернутся с такой силой, что против них у нее уже не будет шансов. Странно, это даже утешало.

Когда она постучала в дверь, чтобы пойти в гальюн, открыла Сарта. Это было не важно. Она прошла за Наоми по коридору и осталась снаружи. В гальюне тоже не было ничего полезного, но Наоми выждала время в надежде на вдохновение. Зеркало было полированным сплавом, встроенным в стену. Нечего тут использовать. Эх, если бы она смогла разобрать вакуумные вентиляторы в туалете…

Она услышала голоса с другой стороны двери. Сарта и кто-то еще. Голоса слишком тихие, чтобы разобрать слова. Она закончила мыть руки, бросила полотенце в утилизатор, и вышла в коридор. На нее смотрел Филип. Это был ее сын, и она не узнала его голос.

— Филип, — сказала она.

— Цин сказал, ты хочешь поговорить со мной, — сказал Филип, и в его словах присутствовали в равной степени и вопрос, и обвинение.

— Так и сказал? Ну, это на него похоже.

Она колебалась. Руки чесались от желания найти способ наложить лапу на вакуумный костюм, но что-то в глубине сознания шепнуло ей: «если они подумают, что ты жива, они придут за тобой». Гнев и неуверенность сделали плоским и исказили лицо Филипа. Цин уже думал, что она склонна к самоубийству. Вот зачем он прислал Филипа.

Ее живот налился тяжестью полости до того, как она поняла почему. Если Филип думает так же, если когда она исчезнет, ее сын придет к Марко и засвидетельствует ее суицидальные наклонности, то им будет проще в это поверить. Они могут даже не проверить, не пропал ли костюм.

— Ты хочешь говорить здесь, в коридоре? — сказала она, вяло шевеля губами, еле открывая рот. — Я знаю одно милое местечко неподалеку. Не особо просторное, но хоть немного уединенное.

Филип коротко кивнул, и Наоми пошла по коридору, Сарта и Филип следом за ней. Она про себя репетировала свою роль. «Я так устала, все чего я хочу — это чтобы все кончилось», и «что бы я ни делала с собой, это не твоя вина», и «я больше этого не вынесу». Была тысяча способов убедить его в том, что она хочет умереть. Но тем временем тяжесть в ее кишках подросла и устроилась основательней. Это было жестокое и холодное манипулирование. Это было ее собственное дитя, ребенок, которого она потеряла, и она собиралась его использовать. Лгать ему настолько хорошо, насколько надо, чтобы то, что он расскажет Марко, было неотличимо от правды. Чтобы когда она спрячется на «Чецемоке», они предположили бы, что она себя убила, и не пошли бы за ней. Хотя бы до тех пор, пока не станет слишком поздно.

Она могла это сделать. И не могла это сделать. И могла.

В каюте она села на амортизатор, подогнув по себя ноги. Он прислонился к стене, плотно сжав губы, задрав подбородок. Она задумалась, о чем думает он. Чего он хочет, боится, любит. Она подумала, спрашивал ли кто-нибудь когда-нибудь его об этом.

«Я больше этого не вынесу», подумала она. «Просто скажи ему: я больше этого не вынесу».

— С тобой все в порядке? — спросила она.

— С чего мне не быть в порядке?

— Я не знаю, — ответила она. — Я беспокоюсь за тебя.

— Не настолько, чтобы не смочь предать меня, — сказал он, и узел развязался. Да, если она солжет ему, то это и будет предательство, и после всех ее неудач она никогда так не поступит. Она могла. Могла сделать это. Дело не в том, что она была не в силах решиться на это; она просто выбрала так не делать.

— Ты о предупреждении, которое я отправила?

— Я посвятил свою жизнь Поясу, освобождению астеров. И после того, как мы сделали все, чтобы обеспечить тебе безопасность, ты плюешь нам в лицо. Своего земного бойфренда ты любишь настолько больше, чем свое собственное племя? Это так?

Наоми кивнула. На слух это воспринималось как вещи, для которых Марко был слишком безупречен, чтобы высказать их вслух. Тут за словами было настоящее чувство, чего она никогда не слышала от Марко. Может, там никогда и не было чувств. Филип впитал все черты его отца, но только там, где душа Марко была спрятана и недостижима в глубине кисты эгоцентризма, Филип был все еще сырым и податливым. Боль от того, что она не просто бросила его, но бросила его ради парня с Земли, горела в его глазах. И «предательство» — это было еще слабо сказано.

— Моё собственное племя, — сказала она. — Дай я тебе расскажу о своем племени. Мы имеем две стороны, но они не являются внутренними и внешними планетами или Поясниками и Другими. Это не так. Эти стороны — люди кто хочет больше насилия и те, что хочет меньше и неважно какие примеры ты приведёшь, в них найдёшь общее сходство.

— Я была слишком резка с тобой в день сброса камней, но сказала именно то, что думаю. Твой отец и я сейчас и всегда были по разные стороны и мы никогда не помиримся, но я думаю у тебя всё равно ещё есть выбор, на какую сторону ты встанешь. Даже сейчас, когда казалось бы тобой сделаны непростительные поступки, ты можешь выбирать, что это для тебя значит.

— Всё это дерьмо, — сказал он. — Ты дерьмо. Ты просто вонючая земная шлюха и была ею всегда. Ты попутчица в компании, ищущая поспать и твой путь, это место в постели с любым, кто покажется тебе важным. Ты ничто!

Она сложила руки. Все, что он сказал, было настолько неверно, что даже не жалило. Похоже, он назвал ее терьером. Все, о чем она могла думать: это последние слова, которые ты сказал своей матери. Ты будешь жалеть о них всю оставшуюся жизнь.

Филип повернулся, открыл дверь.

— Ты заслуживаешь лучших родителей, — сказала она, когда дверь закрылась за ним. Она не знала, услышал ли он.