Наоми

Нескольких дней в запасе у неё не было. Скорее, часы. А судя по тому, что ей было известно — минуты. И в плане ещё имелись пробелы.

Она сидела в столовой, склонившись над миской с хлебным пудингом. Мимо проходили люди из кают экипажа, одни до сих пор в марсианской форме, другие в обычной одежде, некоторые в новой форме Вольного флота, но остальные столы оставались пустыми — никого кроме неё и Кина. Прежде она уже почти стала членом экипажа. Теперь она пленница, и потому ей изменили расписание. Она ела не вместе со всеми остальными и тренировалась тоже отдельно, а спала в темноте за запертой снаружи дверью.

Наоми была этому только рада. Сейчас ей нужна тишина, чтобы собраться с мыслями, и, как ни странно, она вполне комфортно себя чувствовала. Что-то случилось за эти последние дни. Неизвестно, когда или как, но темные мысли то ли исчезли, то ли так разрослись, что им больше не было конца. Она не считала себя сумасшедшей. Просто время от времени её заносило, в этот раз — особенно круто. Она понимала, что, возможно, погибнет, и Джим тоже, что, вероятно, Марко будет идти от победы к победе, а Филип, скорее всего, никогда её не простит и даже не поймёт. Всё это имело значение, и немалое. Но не подавляло её. Больше нет.

Полная длина тросов, соединяющих корабли — метров пятьдесят. Меньше футбольного поля. Соединение проходило через грузовые шлюзы, где легче добраться до конструктивных элементов и удалить грузы, не задействуя пассажирский шлюз. Там в контейнерах хранятся скафандры. С помощью сварочной ленты или монтировки она сможет добраться до них за пару минут. Влезть в скафандр, выйти из шлюзовой камеры «Пеллы», добраться до шлюза «Четземоки» — и всё за промежуток времени между разрывом связи и включением маневровых двигателей «Четземоки». Никакие расчёты тут невозможны. Времени очень, очень мало, но всё же ей казалось, это выполнимо. А раз выполнимо — значит, надо сделать.

Правда, тут имелись ещё нерешённые проблемы. Во-первых, у неё нет ни сварочного аппарата, ни монтировки, а теперь, когда её сочли не заслуживающей доверия и повсюду сопровождали, нет и возможности украсть что-либо при инвентаризации. Во-вторых, как только Марко увидит, что она взяла скафандр и вышла в шлюз, он пальнёт в «Четземоку» ракетой, и этому никак не помешать. Или хуже того — он найдёт способ отключить датчик приближения и вернется за ней. Но если она сумеет захватить скафандр тайком, так чтобы система инвентаризации по-прежнему показывала полный комплект, могут решить, что она совершила самоубийство. А если она мертва — значит не представляет никакой угрозы. Наоми отлично знала систему инвентаризации, могла взломать её и отредактировать. Но времени всего несколько часов. Может, и меньше.

По пустой комнате с экрана, где до сих пор шёл выпуск новостей, разносился знакомый резкий голос. 

— Генеральный секретарь Гао был не только лидером моего правительства. Он также был и моим близким другом, и мне будет его очень не хватать.

Выражение лица Авасаралы оставалось спокойным и сдержанным. Несмотря на экран монитора и пару сотен тысяч километров, она излучала уверенность и спокойствие. Наоми понимала — возможно, это только игра, но если и так — неплохая игра. Репортёр, молодой человек с коротко стрижеными тёмными волосами, наклонился к ней, стараясь задавать вопросы с максимально возможным почтением.

— В этой войне есть и другие потери...

— Нет, — сказала Ававсарала. — Никакой войны. Никаких потерь. Это не военные потери. Это убийства. И это не война. Марко Инарос может объявлять себя адмиралом величайшего военного флота — если желает. Я могу объявить себя эээ... Буддой. Однако правдой это не станет. Он преступник с множеством краденых кораблей, а невинной крови на его руках больше, чем у кого-либо за всю историю человечества. Он — просто зверски жестокий мальчишка.

Наоми взяла ещё кусок хлебного пудинга. Что бы ни говорили про ненастоящий изюм, вкус неплохой. Мысли на мгновение унеслись к сварочной ленте и подтасовке инвентаризации.

— Значит, вы не рассматриваете это как военные действия?

— Война — с кем? Война — это конфликт между правительствами, верно? Какое правительство он представляет? Когда его выбрали? Кто его назначил? Сейчас, после всего случившегося, он пытается говорить, что представляет астеров. И что дальше? Любой ничтожный бандит на его месте пожелает называть это войной — ему кажется, что так он производит серьёзное впечатление.

Репортёр выглядел так, будто неожиданно проглотил что-то кислое.

— Прошу прощения. Вы сказали, что эта атака несерьёзна?

— Эта атака — величайшая трагедия в истории человечества, — голос Авасаралы стал глубже, в нём зазвучало волнение. Её лицо заполнило экран. — Но ее совершили недалёкие и самовлюблённые преступники. Они желают войны? Много чести. Они будут арестованы, против них выдвинут обвинение, и состоится справедливый суд, с любым адвокатом, какого они пожелают. Они хотят поднять Пояс, чтобы спрятаться за спины живущих там достойных людей? Астеры — не бандиты и не убийцы. Астеры любят своих детей, как и все мы. Среди них есть добрые и злые, умные и глупцы, но все они — люди. Никакому «Вольному флоту» никогда не убить столько людей, чтобы Земля отбросила общечеловеческие ценности. Позвольте Поясу обратиться к собственной совести, и вы увидите, что сострадание, доброта и порядочность не зависят от наличия или отсутствия гравитации. Земля истекает кровью, но мы не позволим себя унижать. Пока я на своём чёртовом посту — этого не случится.

Пожилая женщина опустилась в кресло, в глазах горели вызов и ярость. Репортёр взглянул в камеру, потом опустил взгляд на свой блокнот.

— Усилия по оказанию помощи Земле, конечно, имеют огромные масштабы.

— Это так, — сказала она. — Во всех крупных городах планеты у нас есть реакторы, работающие с максимальным напряжением, чтобы обеспечить энергией...

Экран погас. Кин с сердитым стуком бросил на стол свой ручной терминал. Наоми взглянула на него снизу вверх из-под завесы волос.

— Эса сука надо горло перерезать, — сказал Кин. Его лицо потемнело от злости. — Урок для тотас вроде неё, да?

— И что? — пожала плечами Наоми. — Убьёшь её — другой займёт её место. Она хорошо делает своё дело, но даже если ты перережешь ей глотку — просто кто-то другой, сидя в этом кресле, произнесёт те же слова.

— Не такие, — покачал головой Кин.

— Значит, вроде того.

— Нет, — челюсть Кина выдвинулась на сантиметр вперёд. — Нет, всё не так. Аллес ла про народ, века и историю, да? Истории сочиняют после, как хотят. Не как есть, не взаправду. А люди делают дело. Марко. Филипито. Ты. Я.

— Это ты так думаешь, — сказала Наоми.

— А эса койо с Марса, что продал нам все эти корабли и подсказал, где взять припасы? Его не касалось «отчаянное положение марсианской экономики», или «рост коэффициентов задолженности», или «несоответствие распределения прибыли и потребностей». — С каждым сложносочинённым термином Кин жестикулировал как профессор, читающий лекцию для аудитории, это выглядело настолько забавно, что Наоми хихикнула. Он поднял на неё взгляд, потом застенчиво улыбнулся. — Ла койо — он просто ла койо. Он человек, он договорится с другим, кто переговорит с третьим — и мы можем делать своё дело. Это ж важно, кто есть кто, да? Не заменишь.

Теперь он смотрел на неё не как профессор, читающий лекцию студентам, а как Кин, отчитывающий Наоми. 

— По-моему, что-то ты тут наплёл, — она сунула в рот последний кусочек пудинга. 

Кин серьёзно посмотрел на неё сверху вниз. Может быть, она его не совсем поняла.

— Филипито, ты ему нужна. Но сабес, ты не знаешь, но нужна. Вы с Марко — это вы с Марко, но хватит тебе уже трусить.

Её сердце едва заметно подпрыгнуло. Он думал, она в отчаянии и может поддаться тёмным мыслям. Что привело его к этому выводу, и так ли уж он ошибается — может, он видит в ней что-то, неясное ей самой? Она проглотила комок в горле.

— Ты говоришь, чтобы я себя не убивала?

— А что, не стоит так говорить?

Она поднялась, держа в руках грязную миску. Кин поплёлся к утилизатору вслед за ней. Тяжесть тела успокаивала — значит, время ещё есть. Тяги ещё не обрезали. Она ещё может обдумывать свой побег.

— И что же мне теперь делать?

Теперь настала очередь Кина пожимать плечами.

— С нами. В Вольный флот. Пойдём туда, где нас ждут, будем делать, чего должны. Помогать, где нужна помощь, да? Уже восемь колонизаторских кораблей наметили.

— Наметили для чего?

— Редистриб, перераспределение, да? Аллес — еда, припасы, которые они взяли для Кольца. Больше, чем когда-либо доставалось Поясу. Забрать, кормить и строить наш Пояс. Увидишь, что будет, когда нам не придётся выпрашивать воздух и пищу. Сады в вакууме. Города на станции Тихо. Новый мир без нового мира внутри Кольца, да? Никаких чужаков. Уничтожить Кольцо. Сжечь. Позволить людям опять быть людьми, да?

Мимо прошли две женщины, склонившись друг к другу и что-то горячо обсуждая. Та, что ближе, взглянула на них, отвернулась, посмотрела снова. Взгляд полон яда. Ненависти. Контраст был огромный — с одной стороны Кин с его видением будущего, где астеры свободны от экономического давления внутренних планет — главной идеи, которой пронизано детство Наоми, вся её жизнь. Цивилизация, построенная астерами и для астеров, изменение жизни. А с другой стороны — реальные астеры, ненавидящие её за то, что посмела сопротивляться им. За то, что она ненастоящий астер.

— Когда же всё это кончится, Кин? Когда всё это кончится?

— Никогда. Никогда, если мы не ошиблись.

***

В каюте не было ничего, чем Наоми могла бы воспользоваться, но поскольку она заперта здесь, и одна — приходилось искать в каюте. Остались часы. Не дни.

Кресло-амортизатор крепилось к палубе толстой сталью и усиленной керамикой — так, чтобы приложенная в любом направлении сила пришлась на одну из ножек. Любая подпорка могла бы сойти за монтировку, но кресло никак не скрутить и не отломать. Так что не выйдет. Ящики сделаны из металла потоньше, примерно такого же, как и защёлки. Она выдвинула их насколько могла, в поисках идеи изучила конструкцию крепления и швы, где металл был согнут. Ничего подходящего.

Крошечный чёрный пальчик декомпрессионного блока она сунула за пазуху, чтобы тут же бежать, когда подвернётся случай. Наоми чувствовала, как ускользает время, секунда за секундой, а решение не находилось. Она должна найти способ. Найдёт. «Четземока» совсем рядом, но всё ещё слишком далеко.

Что если не пытаться выбраться, когда уберут трос? Если выскользнуть сейчас и спрятаться там, пока не разделят корабли... Или добраться до оружия, может, найти мех-ремонтник, чтобы заменить им скафандр... или такой, который так быстро прорежет переборки, что никто не успеет выстрелить ей в затылок...

— Думай, — сказала она себе. — Не хнычь и не отвлекайся. Думай.

Но в голову ничего не приходило.

Наоми спала урывками, всего несколько минут — боялась проснуться и обнаружить, что «Четземока» исчез. И она лежала на полу, сжимая руками основание кресла-амортизатора, чтобы рывок разбудил её, если корабль начнёт движение.

Что бы сделал сейчас Алекс? Амос? Джим? И что делать ей? Она не могла придумать. Впереди ждало отчаяние, темнота, ощущение огромного провала — но почему-то не приходило. У неё были все основания сдаться, но она не сдавалась. Место отчаяния занимала уверенность, что если тёмные мысли вернутся, против их силы у неё не будет шансов. Как ни странно, это даже успокаивало.

Когда она постучала, чтобы выйти в туалет, дверь отворила Сарта. Впрочем, это было неважно. Она провела Наоми по коридору и подождала снаружи. Ничего полезного в туалете не находилось, но Наоми тянула время — вдруг придёт вдохновение. Зеркало из полированного сплава, встроено в стену. Бесполезно. Вот если бы разобрать вытяжной насос...

Снаружи за дверью послышались голоса. Сарта и кто-то ещё. Слишком тихо, слов не разобрать. Наоми вымыла руки, бросила салфетку в утилизатор и вышла в коридор. Прямо на неё смотрел Филип. Там был её сын, а она не узнала его голос.

— Филип, — сказала она.

— Кин передал, ты хотела со мной говорить, — в словах Филипа звучали и вопрос, и утверждение.

— Серьезно? Очень любезно с его стороны.

Она колебалась. Руки так и чесались от желания добраться до скафандра, но в глубине сознания что-то твердило — если они будут думать, что ты жива, они пойдут за тобой. На лице Филипа отражались и гнев, и робость. Кин уже решил, что она готова покончить с собой. Потому и прислал Филипа.

Ей стало не по себе, прежде чем она сама успела понять почему. Если и Филип так решит, то когда Наоми исчезнет, её сын придёт к Марко, подтвердит, что мать думала о суициде, и тому будет легче поверить. И может, они даже не станут проверять, не пропал ли скафандр.

— Ты хочешь поговорить здесь, в коридоре? — губы отяжелели, говорить было трудно. — Я знаю местечко поблизости. Не очень просторное, но нас никто не услышит.

Филип кивнул, Наоми развернулась и пошла по коридору, Сарта и Филип за ней. Она мысленно повторяла слова своей роли: «Я так устала, что хочу одного — только бы это закончилось», и «То, что я для себя решила — не твоя вина, я просто не могу больше этого вынести». Есть тысяча способов убедить его, что она готова умереть. Однако под всем этим в душе росла тяжесть. Безжалостная, холодная манипуляция. Он ведь её ребёнок, её потерянный сын, и она собирается его использовать. Солгать ему так достоверно, чтобы то, что он скажет Марко, не отличалось от правды. Так, чтобы когда она скроется на «Четземоке», они решили бы, что она убила себя, и не пошли вслед за ней. Пока не станет поздно её ловить.

Она должна это сделать. Должна. Должна.

В каюте она села в кресло поджав ноги. Он прислонился к стене, губы плотно стиснуты, подбородок вздёрнут. Интересно, о чём он думает? Чего хочет, чего боится, что любит? Спрашивал ли его об этом хоть кто-нибудь, размышляла Наоми.

Я не могу больше этого выносить, думала она. Просто больше не могу.

— У тебя всё в порядке? — спросила она.

— Почему бы нет?

— Не знаю. Я беспокоюсь о тебе.

— Не настолько, чтобы не предавать меня, — сказал он, и сомнения отступили. 

Да, солгав, она предала бы его, и несмотря ни на что, она так не сделает. Хоть и могла бы. Она не отступала бессильно, просто решила — нет.

— Отправив предупреждение?

— Я посвятил свою жизнь Поясу, освобождению астеров. И после всего, что мы сделали для спасения твоей жизни, ты плюнула нам в лицо. Значит, ты любишь своего земного приятеля больше, чем близких, твой собственный род? Так?

Наоми кивнула. Это напоминало громкие и гладкие речи Марко. Но здесь звучало реальное чувство, которого никогда не услышать у Марко. Которого, может, у Марко и не было. Сын всё перенимал от отца, но там, где душа Марко безопасно укрывалась в коконе эгоизма, Филип ещё оставался открытым. Боль от того, что мать не просто бросила его, а оставила ради мужчины с Земли, плескалась в его глазах. Предательство — не самое сильное слово.

— Мой собственный род, — заговорила она. — Позволь, я скажу тебе о близких мне людях. Здесь есть две стороны, но речь не о внешних и внутренних планетах. Не об астерах и всех остальных. Нет, всё не так. Одни люди хотят насилия, другие против него. Остальное неважно, везде найдутся и те, и другие. В тот день, когда сбросили метеориты, я была жестока с тобой. Но я думаю именно так, как сказала. Сейчас мы с твоим отцом на разных берегах, и так было всегда. Мы с ним никогда не сойдёмся. Но думаю, несмотря ни на что, ты ещё можешь выбрать, на какой ты стороне. Даже сейчас, когда ты сделал то, что кажется непоправимым, ты можешь выбрать, решить, что это для тебя значит.

— Чепуха, — сказал он. — Ты просто дрянь. Мерзкая земная шлюха, и всегда ты была такой. Подпевала, проститутка, готовая спать с любым, кто выглядит важным. И вся твоя жизнь такая. Ты для меня никто.

Наоми скрестила руки. Его слова были такой чушью, что даже не ранили. Как если бы он назвал её терьером. Она думала только одно — это последние слова, которые ты говоришь своей матери. Всю оставшуюся жизнь ты будешь о них жалеть.

Филип отвернулся и открыл дверь.

— Ты заслуживал лучших родителей, — сказала Наоми, когда он захлопнул дверь за собой. Она не знала, услышал ли он.