О днях речи не шло. Может, у нее оставались часы. Или даже минуты – она не знала. А в плане все еще зиял и дыры. Она сидела в столовой, ссутулившись над миской хлебного пудинга. Люди с жилой палубы проходили мимо – одни еще в марсианской форме, другие в обычной одежде или в новенькой униформе Свободного Флота, – но столики, кроме того, за которым сидела она с Сином, оставались пустыми. Прежде она была почти членом команды. Теперь стала пленницей, а у пленницы другой график. Она ела, когда не ели остальные, тренировалась, когда остальные не тренировались, спала в темноте с запертой снаружи дверью.

Наоми этому радовалась. Она сейчас нуждалась в тишине собственного сознания, и, странное дело, ей было в нем уютно. Что-то произошло с ней за последние дни. Она не могла бы указать как и когда, но темные мысли пропали или стали такими огромными, что она уже не видела их краев. Она не думала, что сошла с ума. Наоми помнила ощущение, когда разум рыбой выскальзывает из рук, но сейчас было другое. Она понимала, что может умереть Джим или она сама, что Марко, скорее всего, пойдет на всех парусах от победы к победе, что Филип, вероятно, никогда ее не простит и не поймет. И она сказала бы, что все это важно для нее, очень важно. Но оно уже не сбивало ее с ног. Больше не сбивало.

Пуповина, связывающая корабли, могла растягиваться до пятидесяти метров. Меньше, чем ширина футбольного поля.

Она связывала шлюзы грузовых трюмов, откуда проще было перейти к реактору или перегружать вещи, а значит, командные шлюзы оставались свободными. Там в шкафах хранились скафандры с реактивными ранцами. Кусок сварочной ленты или ломик помогли бы за пару минут пробраться внутрь. Влезть в скафандр, выбраться из шлюза «Пеллы», взломать шлюз «Четземоки» в промежуток между отключением ее тяги и включением маневровых. Наоми не стала рассчитывать время. Ясно, что впритык, но она не считала план невозможным. А раз так, она должна была им воспользоваться.

Конечно, оставались еще проблемы, требующие решения. Прежде всего, у нее не было ни сварочной ленты, ни ломика, а пока конвоиры следили за ней с подозрением, она не сумела бы выкрасть что-то во время инвентаризации. К тому же стоит Марко увидеть, что она взяла скафандр и ушла в прыжок, ничто не помешает ему выпустить по «Четземоке» торпеду. Еще хуже будет, если он найдет способ отключить датчик дальномера и явится за ней сам. Впрочем, если удастся забрать скафандр так, чтобы в списке инвентаря пропажа не отразилась, ее тюремщики могут решить, что пленница покончила с собой. Мертвая, она не представляет угрозы. Систему инвентаризации Наоми прекрасно знала и считала, что сумеет подправить ее. То есть сумела бы, будь у нее время и доступ к программе. Но у нее оставались считаные часы, если не меньше.

Знакомый резкий голос прозвучал с экрана, где перед пустыми столиками все еще шли новости:

«Генеральный секретарь Гао была не просто главой моего правительства. Она была мне близким другом, и мне ее очень не хватает».

Авасарала тщательно следила за своим лицом. Даже с экрана, за пару сотен тысяч километров, она излучала спокойствие и уверенность. Наоми понимала, что это может быть игрой, но, если так, играла Крисьен хорошо. Интервью вел молодой человек с короткими черными волосами. Он склонялся к Авасарале, очень стараясь соответствовать.

«Другие потери, вызванные этой войной…»

«Нет, – прервала его Авасарала. – Это не „война“ и не „потери“. Не „потери“, а „убитые“. Марко Инарос может провозглашать себя адмиралом огромного флота. Да будь он хоть хр… Буддой – все это ложь. Он – преступник, укравший несколько кораблей, а на руках у него больше крови невинных, чем было пролито за всю историю. Он – enfant terrible».

Наоми отправила в рот следующий кусок пудинга. То, что насыпали вместо изюма, на изюм не походило, но на вкус было недурно.

«Значит, вы не считаете, что мы в состоянии войны?»

«А с кем? Война – это конфликт между государствами, не так ли? Какое государство он представляет? Когда его выбрали? Кто его назначил? Нет, он просто нагло заявил, что представляет астеров. Ну так что? Любой мелкий преступник на его месте постарался бы назвать происходящее войной, чтобы к нему отнеслись серьезно».

Репортер словно проглотил по ошибке что-то кислое.

«Простите… вы хотите сказать, эта атака несерьезна?»

«Эта атака – величайшая трагедия за всю историю человечества, – глубоким, пульсирующим голосом ответила Авасарала. Экраном владела она. – Но совершили ее близорукие, нарциссичные уголовники. Им нужна война? Не дождутся. Их ждет арест, следствие и справедливый суд с лучшими адвокатами, каких они смогут оплатить. Они добиваются восстания астеров, чтобы спрятаться за добрыми достойными людьми, живущими в космосе? Астеры – не гангстеры и не убийцы. Это мужчины и женщины, которые, так же как и мы, любят своих детей. Они – добрые и злые, мудрые или глупые… они люди! И никогда никакому „Свободному Флоту“ не убить столько народу, чтобы Земля забыла о человеческом братстве. Позвольте Поясу действовать, как подсказывает ему совесть, и вы убедитесь, что сочувствие, порядочность, доброта равно обычны в поле тяготения планет и вне его. Землю залили кровью, но не лишили совести. И никакая сука… не лишит, пока я что-то могу».

Старуха откинулась в кресле, с вызовом сверкая глазами. Репортер покосился на камеру и снова обратился к своим заметкам:

«Операция по спасению Земли, конечно, масштабное предприятие».

«Да, – согласилась Авасарала. – Реакторы во всех крупных городах планеты работают на полную мощность, обеспечивая энергией…»

Экран отключился. Сип со стуком бросил на стол ручной терминал. Наоми взглянула на него из-под волос.

– Глотку бы перерезать эса суке, – бросил Син, потемнев от ярости. – Урок а тотас как она, да?

– Зачем? – спросила Наоми, пожимая плечами. – Убьешь эту, се место займет другая. Она знает, что делает, но, если вы и перережете ей глотку, из ее кресла кто угодно будет говорить то же самое.

– Но не так, – помотал головой Син.

– Близко к тому.

– Нет, – возразил он, чуть выпятив челюсть, – не так. Аллес а про великие общественные движения и века истории, и са? Историю сочиняют потом, когда хотят объяснить. Это другое, ненастоящее. Дело делают люди. Марко. Филипито. Ты. Я.

– Думаешь?

– Эса койо с Марса, у которого мы покупали корабли и информацию. Он что: «Отчаянное экономическое положение Марса», или «Растущий национальный долг», или «Несоответствие расходов и поступлений»? – Син, выговаривая выдуманные им термины, с таким профессорским видом грозил пальцем, что Наоми невольно хихикнула. Син, услышав, моргнул и застенчиво улыбнулся. – Ла койа ла – просто койо. Сговорился с человеком, который перетер кое с кем еще, – и готово. Дело в людях, да? Их не заменишь просто так.

Теперь он смотрел ей в глаза не как профессор, поучающий студентов. Теперь Син поучал Наоми. Она запихнула в рот остатки пудинга и промычала:

– Похоже, ты что-то хочешь сказать.

Син опустил взгляд, собрался с мыслями. Она видела, как ему трудно, и не понимала почему.

– Филипито, ты ему нужна. Но сабез ла, но нужна. Ты и Марко – это ты и Марко, но трусливый выход не для тебя.

Сердце у нее дрогнуло. Син думал, что она в отчаянии, и боялся, что она поддастся темным мыслям. Наоми не знала, что привело его к такому выводу, и не знала, ошибается он или видит в ней что-то, не заметное ей самой. Она сглотнула.

– Ты советуешь мне не убивать себя?

– Разве я плохое советую?

Она встала, держа в руках грязную миску. Он тоже встал и прошел за ней к утилизатору. Вес тела внушал Наоми надежду. Время еще было. Двигатель работал. Она еще успеет найти выход.

– Что же мне тогда делать?

Теперь уже пожал плечами Син.

– Оставаться с нами. Со Свободным Флотом. Мы будем там, где мы нужны, делать то, что нужно. Помогать тем, кому необходима помощь, да? Намечены уже восемь колонистских кораблей.

– На что намечены?

– На возмещение убытков, да? Аллее, что собрались увезти за Кольцо. Больше, чем когда-нибудь давали Поясу. Забрать у них, накормить Пояс, отстроить Пояс. Увидишь, как эс виде, когда нам не приходится вымаливать еду и реактивную массу. Сады в вакууме. Города, рядом с которыми Тихо покажется кубриком прыгуна. Новый мир в нашем мире, да? Не надо нам чужого говна. Взорвать Кольцо. Сжечь его. Заставить людей быть людьми, да?

Две женщины прошли мимо, чуть не стукаясь головами в пылу спора. Одна скользнула по Наоми и Сину глазами, отвернулась было, затем взглянула снова. Со злобой. С ненавистью. Какой разительный контраст! С одной стороны, Син: видения будущего, в котором астеры свободны от экономического ига внутренних планет – существование этого ига было аксиомой, определившей все детство Наоми. Всю ее жизнь. Цивилизация, которую построят астеры для астеров, преобразование жизни людей. А с другой – настоящие астеры, по-настоящему ненавидящие ее за то, что она осмелилась действовать против них. За то, что она недостаточно астер.

– Где этому конец, Син? Где конец всему этому?

– Нет конца. Не будет, если мы все сделаем правильно.

* * *

В ее каюте не было ничего подходящего, но, раз Наоми заперли в одиночестве, здесь она и искала. Часы – не дни.

Койка-амортизатор была закреплена на полу толстыми стальными винтами и усилена керамическими опорами, установленными так, чтобы давление в любом направлении приходилось на одну из опор. Каждая сгодилась бы вместо лома, но Наоми не видела способа отвинтить или оторвать ножки. Значит, надо искать дальше. Ящики стола были сделаны из металла потоньше, с петлями примерно как у шкафчика. Наоми выдвинула ящик до упора, изучила конструкцию движущихся частей и швы на сгибах в поисках идеи или вдохновения. Нет, ничего.

Черный палец декомпрессионного набора она держала за поясом, чтобы был под рукой, если она найдет выход. Время утекало секунда за секундой, а голова оставалась пустой. Надо найти выход. Она найдет выход. «Четземока» слишком близко, чтобы быть такой далекой!

Почему Наоми не воспользовалась шансом, когда протягивали пуповину? Если сейчас перебраться украдкой и затаиться до разделения кораблей… Или лучше проникнуть в оружейную и, может быть, найти мех для разборки конструкций, который заменит скафандр… и прорежет переборку так быстро, что ей не успеют выстрелить в затылок…

– Думать, – сказала она вслух. – Не метаться, не скулить. Думать.

Но мысли не шли.

Сон она урывала минутами. Не позволяла себе заснуть из страха, что «Четземока» уйдет. И лежала пластом, ухватившись за опоры амортизатора в надежде, что при переходе в невесомость они дернутся и разбудят ее.

Как бы поступил Алекс? Что стал бы делать Амос? А Джим? Как быть ей? Ничего не приходило в голову. Она ждала отчаяния, тьмы, обескураживающего предчувствия провала и не понимала, почему их нет. У нее были все причины выгореть изнутри, но этого не происходило. Вместо отчаяния явилась уверенность, что если темные мысли вернутся, то с такой силой, что противостоять им уже не удастся. Странное дело, даже это ее успокаивало.

Когда Наоми постучала, чтобы попроситься в гальюн, дверь открыла Сарта. Не то чтобы это что-то значило… Она провела Наоми по коридору и подождала снаружи. В гальюне тоже не нашлось ничего подходящего, однако Наоми тянула время в надежде, что ее осенит. Зеркало из полированного сплава встроено в стену. Не поможет. Если бы разобрать вакуумный спуск унитаза…

По ту сторону двери раздались голоса. Сарта с кем-то разговаривала. Слишком тихо, слов не разобрать. Наоми домыла руки, сбросила салфетку в утилизатор и вышла в коридор. Филип оглянулся на нее. Она не узнала голоса сына.

– Филип, – поздоровалась она.

– Син сказал, ты хотела со мной поговорить. – Интонацию можно было истолковать и как вопрос, и как обвинение.

– Сказал, значит? Он так добр…

Она запнулась. Руки чесались скорее добраться до скафандра, но в глубине сознания что-то нашептывало: «Если тебя будут считать живой, то найдут». Гнев и равнодушие на лице Филипа складывались в углы и плоскости. Син убежден, что она решилась на самоубийство. Потому он и прислал Филипа.

В животе стало тяжело прежде, чем она поняла причину. Если и Филип будет так думать, если, узнав о ее пропаже, он придет к Марко и засвидетельствует, что она искала смерти, тот скорее поверит. Может, даже не станет пересчитывать скафандры.

– Ты хочешь говорить здесь, в коридоре? – тяжело шевеля губами, произнесла она. – Моя комната рядом. Не слишком просторно, но там мы будем вдвоем.

Филип коротко кивнул, и Наоми пошла обратно по коридору. Филип и Сарта следовали за ней. Наоми мысленно репетировала реплики: «Я так устала, что хочу одного – чтобы все кончилось», и «Что бы я ни сделала с собой, это не твоя вина», и «Я больше не могу». Была тысяча способов убедить мальчика, что она готова к смерти. Но тяжесть внутри давила и становилась все плотнее. Такая манипуляция жестока и холодна. Это же ее ребенок – ребенок, которого она потеряла, а сейчас собирается использовать. Она хотела солгать ему, чтобы то, что он скажет Марко, было не отличить от правды. Чтобы, когда она скроется на «Четземоке», все решили, что она умерла, и не стали ее искать. Хотя бы не стали искать сразу, а потом уже будет поздно.

Она могла это сделать. Она не могла этого сделать. Она могла бы.

В каюте Наоми села на койку, подобрав под себя ноги. Филин прислонился к стене, поджав губы и задрав подбородок. Она гадала, о чем он думает. Чего хочет, чего боится, что любит. Она не знала, спрашивал ли его кто-нибудь об этом.

«Я больше не могу, – думала она. – Просто скажи: я больше не могу».

– Ты в порядке? – спросила она.

– Почему нет?

– Не знаю, – сказала она. – Я за тебя волнуюсь.

– Не настолько, чтобы меня не предать, – ответил он и тем развязал узел.

Да, солгать ему – предательство, и, какая бы она ни была, она так никогда не поступит. Хотя могла бы. Могла. Она не струсила – просто решила не лгать.

– Ты о предупреждении, которое я послала?

– Я посвятил жизнь Поясу, освобождению астеров. А ты, после того как мы сделали все для твоего спасения, плюнула нам в лицо. Ты настолько сильней любишь своего землянина, чем своих? Так, да?

Наоми кивнула. Она будто слышала сейчас все, что Марко по своей благовоспитанности не произносил вслух. Но за словами стояло настоящее чувство, которого она никогда не слышала в словах Марко. Мальчик впитал текст, но если душа Марко была надежно скрыта в недосягаемых глубинах его нарциссизма, то душа Филипа еще саднила. В его глазах горела боль от того, что мать не только бросила его, так еще и бросила ради человека с Земли. «Предательство» – это еще мягко сказано.

– Своих… – повторила Наоми. – Давай я расскажу тебе о своих. Есть две стороны, но это не внутренние планеты и внешние планеты, не астеры и остальные. Все иначе. Есть люди, которые любят насилие, и есть такие, кто не любит. По каким бы параметрам ты пи отбирал образцы, среди них найдутся и те и другие. Я резко обошлась с тобой в день, когда был нанесен удар по Земле. Но я говорила то, что думала. Мы с твоим отцом теперь и навсегда на разных сторонах. Нас никогда, никогда не примирить. Но ты, несмотря на все, по-моему, еще можешь выбирать, на какой ты стороне. Даже теперь, когда кажется, что твой поступок уже ничем не искупить, ты можешь решить, что он значит для тебя.

– Дерьмо, – сказал он. – Дерьмо это все. Ты подстилка землянина и всегда такой была. Полковая шлюха, которая плетется за войском и старается затащить к себе в постель мужчину поважнее. Вот вся твоя жизнь. Ты ничто!

Она скрестила руки. Он говорил такую чушь, что она даже не обижалась. Как если бы он назвал ее терьером. Она думала об одном: «Это последние слова, которые ты сказал матери. Ты же всю жизнь будешь о них жалеть!»

Филип развернулся и распахнул дверь.

– Ты заслужил лучших родителей, – сказала Наоми, когда дверь захлопнулась за ним.

Она не знала, слышал ли он.