Крисьен Авасарала умерла.

Это произошло на Луне четыре месяца назад. Тихая смерть во сне, финал длинной насыщенной жизни, и непродолжительной болезни. И она оставила человечество совсем не таким, каким нашла. Новостные ленты тринадцати сотен миров, унаследованных людьми, наводнили некрологи и соболезнования. В броских заголовках сквозил пафос: «Последняя королева Земли», «Так умирают Тираны» и «Прощальная песнь Авасаралы».

Всё, что несли заголовки, жалило Холдена прямо в сердце. Как можно представить, что вселенная больше не склонится перед волей этой маленькой старушки? Даже когда пришли подтверждения, глубоко в душе Холден продолжал верить – где-то там, язвительно матерясь и преодолевая все человеческие пределы, она снова сгибает историю, ещё на долю градуса отклоняя её от зверства. С момента первых сообщений прошел почти месяц, когда ему впервые пришлось признать: Крисьен Авасаралы больше нет.

И всё же, с ней ещё не было покончено.

Государственная церемония похорон планировалась на Земле, но Дуарте всё переиграл. Занимая пост генерального секретаря ООН в критический период истории, служением собственному миру и всему человечеству, Авасарала снискала себе почетное место, которое никогда не должно быть забыто. Высокий консул Лаконии счел справедливым и правильным, чтобы она упокоилась в сердце новой империи. Похороны проведут в Государственном Здании. Тут построят мемориал, что увековечит её память.

То, что Дуарте был замешан в массовом кровопролитии, определившим карьеру Авасаралы, осталось за рамками. Победители снова переписывали историю. И пусть это не попало в пресс-релизы и государственные новостные ленты, Холден искренне надеялся, – никто не забыл, что Авасарала и Дуарте находились по разные стороны баррикад. Но даже если нет, помнил он сам.

Её личный мавзолей, – ведь нет достойных делить его с ней, – построен из белого камня, отполированного до блеска. Огромные двери закрыты, служба уже закончилась. На центральной панели северного фасада, в камне вырезан большой портрет – лицо, даты рождения, смерти, и пара поэтических строк, которые Холден не смог узнать. Вокруг подиума священника сотни сидений, но половина из них пустует. Люди съезжались со всей империи, чтобы быть здесь сегодня, но вот они – жмутся маленькими группками поближе к знакомым. Вокруг склепа неземная растительность, которую судя по экологической нише и поведению можно назвать травой. Дует приятный теплый бриз. Стоя спиной к дворцу, Холден почти верил, что волен выйти в дикие места за пределы города, и отправиться куда вздумается.

На нём был синий костюм лаконианского военного покроя, украшенный расправленными крыльями, которые Дуарте выбрал имперским символом, и с жёстким высоким воротником, уже натёршим шею. И без знаков различия. Видимо, пустота на их месте и означала почетного пленника.

– Вы пройдете на приём, сэр? – спросил охранник.

Холден представил, что будет, ответь он «нет». Словно свободный человек, отказавшийся от гостеприимства дворца. Он был уверен, что сценарий на такой случай давно проработан и отрепетирован. И вряд ли ему понравился бы расклад.

– Через минуту, – ответил он. – Просто хочу...

И неопределённо указал на мемориал, словно неизбежность смерти была каким-то универсальным разрешением. Напоминанием о бренности всех человеческих правил.

– Конечно, сэр, – сказал охранник и растворился в толпе. Холден не обманывался насчет своей свободы. Ненавязчивость её ограничения, вот всё, на что он мог рассчитывать.

У подножия мавзолея на портрет Авасаралы глядела одинокая женщина. Оттенок ярко-синего сари совпадал с цветами Лаконии настолько, чтобы проявить вежливость, и отличался так, чтобы ясно показать, что вежливость неискренняя. Даже будь она непохожа на бабушку внешне, это прозрачно-толстое «хер вам» трудно было не узнать. Холден приблизился.

Кожа смуглей, чем у Авасаралы, но форма поднятых на него глаз и тонкость в улыбке хорошо знакомы.

– Соболезную вашей утрате, – сказал Холден.

– Благодарю.

– Мы не представлены. Я...

– Джеймс Холден, – прервала она. – Я знаю, кто вы. Нани рассказывала.

– О... Занимательные, наверное, были истории. Она зачастую видела вещи иначе, чем я.

– Так и было. Я Кайри. Она звала меня Кики.

– Удивительная была женщина.

Два долгих вздоха прошли в молчании. Ветерок трепал сари на Кайри, как флаг. Холден собрался было оставить её в покое, когда она заговорила снова:

– Она бы так бесилась... Приволокли в стан врага и чествуют в знак того, что она уже не сможет пнуть их по яйцам. Включили в свои ряды, как только поняли, что не получат отпора. Можно подключать генератор и запитывать планету – так она вертится в этом гробу.

Холден тихо хмыкнул, вроде как соглашаясь.

Кайри пожала плечами.

– А может и нет. Может решила бы, что это забавно. С ней никогда нельзя было точно сказать.

– Я стольким ей обязан... – произнес Холден. – Я не всегда это осознавал, но она сделала всё возможное, чтобы помочь. А мне так и не представился случай отблагодарить её. Или... я им не воспользовался. И если я могу сделать что-то для вас, или вашей семьи...

– Похоже, вы не в том положении, чтобы кому-то помогать, капитан Холден.

Холден оглянулся на дворец за спиной.

– Да, положение не самое завидное. И всё же я сказал именно то, что хотел.

– Я признательна за жест. И как я слышала, вам удалось даже добиться некоторого влияния. Заключенный с доступом к императорскому уху.

– Не могу об этом судить. Я много говорю, но не знаю, прислушивается ли кто-нибудь. За исключением охранников. Те, полагаю, слушают всё.

Она засмеялась, и смех её оказался намного более теплым и сочувственным, чем Холден мог ожидать.

– Очень непросто, когда в жизни нет ни клочка, предназначенного только для самого себя. Я выросла, зная, что всё, что скажу, будет отслежено, записано и оценено на предмет потенциальной угрозы для меня и семьи. Где-то в архивах контрразведки есть записи обо всех моих месячных.

– Из-за неё? – спросил Холден, кивая на мемориал.

– Из-за неё. Но она сама же и научила, как пережить это – как превратить собственный позор в оружие морального уничтожения тех, кто стремится унизить нас. Ну знаете, такой специальный секрет.

– И в чём он состоит?

Кайри улыбнулась.

– Люди, имеющие над вами власть, тоже слабы. Тоже гадят, истекают кровью, боятся, что собственные дети их разлюбили. Страдают от вины за ошибки молодости, о которых все остальные давно забыли. И потому они уязвимы. Нас всех определяют окружающие нас люди... такой уж мы вид обезьян. Мы не способны переступить через свою суть. И значит, те кто смотрит за вами, дают вам силу изменить их самих.

– И она научила вас этому?

– Да, – ответила Кайри. – Только она этого так и не узнала.

Словно для подтверждения её слов, через траву к ним двинулся охранник, почтительно притормозив вдалеке, чтобы его заметили, и дав им время закончить разговор. Кайри развернулась к нему и вздернула бровь.

– Приём начнется через двадцать минут, мэм, – сказал охранник. – Верховный консул особенно надеялся на встречу с вами.

– Разве могу я обмануть его ожидания, – ответила она той же улыбкой, что Холден раньше видел на другом лице.

Он предложил Кайри руку, и та приняла. Они уже уходили, когда Холден кивнул на мемориал с выгравированными словами:

«ЕСЛИ ЖИЗНЬ УЙДЕТ В СМЕРТЬ, Я СТАНУ ИСКАТЬ ТЕБЯ ТАМ. ЕСЛИ НЕТ – ТОЖЕ ТАМ»

– Интересная цитата, – заметил он. – Такое чувство, что я её где-то слышал. Кто это написал?

– Я не знаю, – ответила Кайри. – Она завещала написать эти слова на её могиле. Но не сказала, откуда они.

* * *

Теперь в Лаконию стремился каждый, кто хоть что-то из себя представлял. Движение происходило сразу на нескольких уровнях. План Дуарте по переносу центра человечества из Солнечной системы к сердцу собственной империи нашел такую поддержку и одобрение, которые сначала потрясли Холдена до глубины души, а затем зародили в нём легкое разочарование в людях вообще. Самые престижные научно-исследовательские институты перенесли сюда свои штаб-квартиры. Четыре балетные труппы позабыли о столетиях соперничества ради Лаконианского института искусств. Знаменитости и ученые бросились осваивать роскошные, субсидируемые государством столичные поместья. Здесь успели отснять несколько новых фильмов, и мягкая сила культуры, основанной на скоростном промывании мозгов, готовилась затопить сети и новостные каналы обнадеживающими посланиями об успехах Высокого консула Дуарте и лаконианской стабильности.

Пришёл и бизнес. Банки и офисы, построенные Дуарте, ждали арендаторов. Теперь Ассоциация Миров – это вам не какая-то Кэрри Фиск в дерьмовом офисе на Медине, а собор в центре столицы, с вестибюлем больше причального ангара и витражами, казалось, уходящими от пола в бесконечность. Управление Транспортного союза тоже расположилось здесь, в здании попроще и с меньшими удобствами, чтобы показать физически и социально, кому именно отдано предпочтение. Холден наблюдал за всем этим из Государственного здания, своего дома, своей тюрьмы, с чётким ощущением, что все они живут на острове.

Чистая, новая, яркая Лакония внутри городской черты, управляемая лучше большинства космических станций, известных Холдену. А снаружи – дикая природа, о которой он читал только в книгах. Древние леса и инопланетные руины, на исследование которых уйдут поколения. Слухи об остатках технологий, пробужденных к жалкому существованию ранними экспериментами с протомолекулой: бурильных червях размером с корабль, ремонтных дронах, напоминавших собак, и не видевших разницы между механизмом и плотью, кристаллических пещерах, в которых пьезоэлектрические эффекты вызывали галлюцинации с фантомной музыкой и головокружительной дезориентацией. Столица стала новым синонимом человечества, а планета вокруг осталась чужой. Остров глубоко знакомого в море непознанного. И то, что Дуарте, несмотря на все амбиции бога-императора, не сумел освоить всё это и за несколько десятилетий, странным образом обнадёживало.

Но это же и ужасало.

Прием был роскошным, но не помпезным. Если вся Лакония соответствовала образу Дуарте, то здесь наблюдалась странная нотка личной сдержанности его души. Каким бы грандиозным ни был сам город, или всеобъемлющими его амбиции, во дворцовом комплексе консула отсутствовала вычурность. Его дом не был даже особенно изысканным. Чёткие архитектурные линии и нейтральная палитра создавали в бальном зале ощущение элегантности, не слишком заботящейся о чужом мнении. Диваны и стулья расставлены там, где при необходимости их можно было передвинуть. Молодые люди в военной форме разносили бокалы с вином и пряный чай. Дуарте заставлял окружение излучать уверенность, даже больше, чем силу. И этот трюк был хорош, потому что работал даже после того, как Холден осознал его механику.

Взяв бокал вина с подноса официантки, Холден пробирался сквозь движущуюся толпу. Некоторых он узнавал сразу. Вон Керри Фиск из Ассоциации Миров за длинным столом в окружении губернаторов полдюжины колоний, и каждый их них старается первым засмеяться над её шутками. А вот Торн Чао, главное лицо популярной новостной ленты системы Бара Гаон. Эмиль-Мишель Ли в струящемся зелёном платье, которое было её фирменной маркой везде, кроме фильмов. И на каждое лицо, которое Холден знал по имени, приходилась ещё дюжина, выглядевших смутно знакомыми.

Он двигался сквозь призрачную социальную дымку вежливых улыбок и фальшивых приветственных кивков. Он был здесь, потому что Дуарте хотел, чтобы его здесь видели, но круг людей, желавших заслужить благосклонность консула, не слишком сильно пересекался с кругом тех, кто опасался вызвать его недовольство, общаясь с государственным пленником.

И всё же такие были.

– Недостаточно я пьяна для всего этого.

Камина Драммер, – президент Транспортного Союза, – стояла, облокотившись на стойку и обхватив руками стакан. Вблизи её лицо казалось старше. Теперь, без камеры, экрана и миллиарда километров между ними, морщины вокруг её глаз и в уголках рта проступили отчётливей. Она подвинулась, освобождая место, и он принял приглашение.

– Даже не знаю, как надо напиться, чтобы было достаточно, – ответил он. – В стельку? До бычки? До пьяных слёз?

– Да ты даже не поддатый.

– Я нет. В последнее время вообще избегаю алкоголя.

– Сохраняешь ясный ум?

– Ага. И берегу от расстройства желудок.

Драммер улыбнулась, потом засмеялась.

– Вывели почётного заключенного на люди. Гляжу, ты им уже не особо и полезен. Что, выжали из тебя все соки?

В её интонации звучала подколка между двумя старыми коллегами, что вышли в тираж, и жили в политической тени. И нечто большее. Способ спросить, пришлось ли ему сдать подполье Медины. Решились ли они сломать Холдена. Драммер понимала так же хорошо, как и он сам, что слушать их могли даже здесь.

– Помог, чем сумел, с проблемой инопланетной угрозы. В любом случае, все их вопросы, и мои ответы – вчерашний день. Дуарте думает, что я ему тут полезен, и вот он я.

– Как часть всего этого цирка с ослами.

– С конями, – поправил Холден. И увидев её реакцию, пояснил, – Называется "цирк с конями".

– Ну ещё бы, – согласилась она.

– А вы как? Как продвигается демонтаж Транспортного Союза?

Глаза Драммер прояснились, а улыбка стала шире. Она ответила идеально поставленным для новостных лент голосом – чётким, тёплым и лживым, как резной жёлудь:

– Я безмерно удовлетворена плавным переходом к более полному контролю со стороны властей Лаконии и Ассоциации Миров. Наша цель – поддержать и оптимизировать старые практики, которые работали хорошо, и интегрировать новые процедуры, которые помогут вырубить омертвевшую древесину. Это позволит сохранить и приумножить эффективность торговли, не ставя под угрозу безопасность, которая требуется для великой судьбы человечества.

– Так плохо?

– Наверное зря я так. Может быть и хуже. Пока я послушный маленький солдат, и нужна Дуарте, чтобы вытащить на свет Сабу, я хотя бы не отправлюсь в загон.

Шум голосов усилился, толпа заволновалась. Внимание всех в бальном зале притянуло к главному входу, как железные опилки к магниту. Холдену не нужно было смотреть, чтобы понять, что прибыл Уинстон Дуарте. Но он всё равно посмотрел.

На Дуарте была почти такая же форма, как и на нём. На лице то приветливое спокойствие, которое он, казалось, носил повсюду. Тем не менее, его охранники отличались от приставленных к Холдену. Два здоровенных телохранителя с оружием в руках и мерцанием в глазах, выдающим имплантированные технологии. Кортазар держался чуть в стороне с видом подростка, которого отвлекли от игры для семейного ужина. А настоящий подросток – дочь Дуарте, Тереза, – тенью двигалась за отцом.

Кэрри Фиск, бросив свою губернаторскую свиту, поспешила к консулу для рукопожатия. Они перекинулись парой фраз, прежде чем Фиск повернулась к Терезе, чтобы пожать руку и ей. За Фиск начинала скапливаться небольшая толпа людей, с деланной ненавязчивостью пытавшихся протолкаться поближе для встречи с великим человеком.

– Жуткий он, этот сукин сын, да? – спросила Драммер.

Холден хмыкнул. Он не знал, какую именно жуть она имеет ввиду. Например то, насколько все вокруг готовы ему кланяться. Уже этого было достаточно. Но, возможно, она заметила и то, что видел он сам: неестественное подрагивание глаз, отблеск перламутровой тени под кожей. Холден наблюдал протомолекулу в действии, побольше, чем кто-либо, кто не бывал в лаборатории Кортазара. И потому, вероятно, побочные эффекты лечения Дуарте для него были более очевидны.

Холден поймал себя на том, что не может оторвать взгляд. Больше того, пялились все, и он поддался этому магнетизму всеобщего внимания. Чтобы отвернуться к Драммер, потребовалось приложить ощутимые усилия. И надо признать, это было сложнее, чем он думал.

Он хотел спросить, слышно ли что-нибудь о подполье, кажется ли правление Дуарте там, в огромной пустоте между мирами таким же неизбежным, как здесь, в его доме.

– О подполье слышно что-нибудь? – спросил он.

– Всегда где-то есть какие-то недовольные, – ответила она, балансируя на краю безобидного и осмысленного.

– А ты как? Как поживает славный капитан Джеймс Холден? Ходит на вечеринки? Размахивает кулачками в бессильной ярости?

– Нет. Только плетёт заговоры и ждёт удобного момента для удара, – ответил Холден. И они усмехнулись, как будто оба всего лишь шутили.

Переведено: Kee