Филип

Больше всего на свете он ненавидел Джеймса Холдена. Холдена-миротворца, чьи действия никогда не вели к миру. Холдена — защитника справедливости, ничем ради нее не пожертвовавшего. Джеймса Холдена, который летал вместе с марсианами и астерами (одной астеркой) с таким гонором, будто это делает его лучше остальных. Нейтрального Холдена, стоящего над схваткой, пока внутренние планеты отправляли ресурсы человечества на тысячу триста с лишним новых планет, оставив астеров вымирать. И вопреки всему, он не погиб на «Четземоке».

Фред Джонсон — землянин, ставший представителем астеров, был вторым по списку. Палач станции Андерсон, сделавший карьеру, убивая ни в чем не повинных астеров, а после этого начал им помогать, что все равно привело лишь к их многочисленным смертям — и личным, и как нации. И за это он заслужил ненависть и презрение. Но мать Филипа умерла не из-за Джонсона, и потому именно Холден, сука Холден, занимал первое место.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как Филип колотил кулаками по двери шлюза, когда его мать, которой Холден совершенно вывихнул мозги, выбросилась в космос, прихватив с собой Кина. Дурацкая смерть. Бессмысленная. Вот почему ему так больно, говорил себе Филип. Потому что в ее смерти не было необходимости, но она всё равно предпочла смерть. Он разбил в кровь руки, пытаясь ее остановить, но это не помогло. Наоми Нагата предпочла жестокую смерть в вакууме вместо жизни со своим народом. И это доказывает, какую власть обрел над ней Холден. Как сильно промыл ей мозги, как слаб был ее разум с самого начала.

Филип не сказал никому на «Пелле», что мать снится ему каждую ночь: тот закрытый люк и понимание, что по другую сторону — нечто очень ценное и важное, и чувство страшной утраты, когда он не сумел открыть люк. Если бы остальные узнали, как сильно это на него давит, то сочли бы слабаком, а отец не берет с собой людей, не способных справиться с задачей. Даже если это сын. Либо Филип — настоящий астер и боец Вольного флота, либо может остаться на какой-нибудь станции, как обычный мальчишка. Теперь ему было почти семнадцать, и он помог уничтожить угнетателей с Земли. Детство давно в прошлом.

Станция Паллада была старейшей в Поясе. Тут открыли первые рудники, а за ними — и первые обогатительные комбинаты. За этим последовали новые заводы — именно здесь находилась индустриальная база. А кроме того, было проще использовать старые дробилки и сепараторы в качестве дополнительных мощностей. Да и просто по привычке. Паллада не вращалась. Гравитация здесь была естественной, основанной на массе астероида, хотя и небольшой — два процента от полной земной g. Просто направление дрейфа. Станция болталась вверх-вниз от плоскости эклиптики, словно пыталась нащупать путь прочь из Солнечной системы. Церера и Веста были крупнее и плотнее населены, но металл для обшивки кораблей и реакторов, для строительства станций и грузовых контейнеров, для орудий, торчащих из освобожденных кораблей Вольного флота, и снарядов, которыми они стреляли, добывали здесь. Если Ганимед — кормилец Пояса, то Паллада — его кузница.

Вольному флоту имело смысл пройти здесь в своем постоянном патрулировании освобожденной Солнечной системы — удостовериться, что все ресурсы под контролем.

— Шьяминда, ке? — спросил начальник космопорта, вплывая в широкий конец комнаты для переговоров. 

Комната выглядела по-астерски. Ни столов, ни стульев. Где верх, а где низ — тоже не поймешь. Проведя столько времени в корабле, построенном с учетом создаваемой ускорением гравитации, Филип почувствовал себя как дома. Здесь всё так знакомо, какими никогда не станут спроектированные марсианами помещения.

Начальник космопорта был тот же. Выше любого, кто провел детство при низкой и нестабильной гравитации. Голова — крупнее относительно тела, чем у Филипа, Марко или Карала. Левый глаз затянут бельмом и слеп — даже фармацевтический коктейль, делающий возможной жизнь без гравитации, не смог сохранить умирающие капилляры. Такой человек не выдержал бы жизнь на поверхности планеты, даже короткое время. Самый выраженный образец физиологии астеров. Именно из-за таких Вольный флот и восстал — чтобы защитить их и говорить от их имени.

Вот почему сейчас он, видимо, был растерян и чувствовал себя обманутым.

— И в чем проблема? — спросил Марко, по-астерски взмахнув руками.

Он предложил выкинуть содержимое складов в космос так, словно это обычное дело. В ответ на отцовское недоумение Филип поднял брови. Карал лишь бросил хмурый взгляд и сжал ладонь в кулак.

— В том и проблема, эса, — ответил начальник порта.

— Я знаю, это жизненно важные запасы, — сказал Марко. — В том-то и дело. Пока они здесь, Паллада будет мишенью для внутренних планет. А если уложить всё по контейнерам и запустить в космос, только мы будем знать траекторию. Мы отследим их и подберем, когда понадобятся. Важно не только сбыть их с рук, но и показать всем, что склады на станции пусты, прежде чем до них доберутся. Ясно?

— Но... — неуверенно прищурился начальник порта.

— Тебе за это заплатят, — встрял Филип. — Надежными чеками Вольного флота.

— Надежными, ага... Абер...

Он еще сильнее прищурился и покосился в сторону от Марко, словно адмирал первых астерских вооруженных сил висел в полуметре от того места, где был на самом деле.

— Абер? — передразнил Марко его акцент.

— Для сортировщиков нужны нойе ганга, ага.

— Если тебе нужны запчасти, так купи их, — буркнул Марко с угрозой в голосе.

— Абер... — Начальник порта запнулся.

— Но обычно ты покупал их на Земле, — догадался Марко. — А на наши деньги там ничего не купишь.

Начальник порта поднял кулак в знак согласия.

Марко широко и приветливо улыбнулся. Понимающе.

— Никто не будет ничего там покупать. Больше никогда. Теперь ты будешь покупать всё в Поясе. И только в Поясе.

— В Поясе не производят хорошие запчасти, — заныл начальник порта.

— Мы производим лучшие запчасти из доступных, — сказал Марко. — История сделала поворот, приятель. Постарайся идти с ней в ногу. И погрузи всё, чтобы было готово к отправке, са са?

Начальник космопорта встретился взглядом с Марко и поднял кулак в знак согласия. Можно подумать, у него был выбор. В том и заключается преимущество командира вооруженного до зубов флота, что как бы вежливо ты ни просил, это всё равно приказ. Марко отпрянул, и тело слегка согнулось в низкой гравитации Паллады. Он остановился, ухватившись за поручни рядом с начальником порта, а потом обнял его. Тот, однако, не обнял в ответ. Выглядел он как человек, затаивший дыхание в надежде, что опасный зверь пройдет мимо, не заметив его.

Ведущие от офиса начальника космопорта коридоры и проходы представляли собой мозаику древних керамических пластин и более нового углесиликатного кружева. Тонкий углесиликат отсвечивал призрачным радужным сиянием, когда они пролетали мимо, прямо как масло на поверхности воды. Это был один из первых новых материалов, которые начали производить после того, как появление протомолекулы подтолкнуло развитие физической химии на несколько поколений вперед. Материал был эластичнее керамики и титана, прочнее и гибче. Никто не знал, как он ведет себя со временем, хотя, если доверять отчетам из других миров, скорее всего, переживет своих создателей на порядок. Если они всё сделали правильно. А это уж трудно сказать.

Шаттл Паллады уже их ждал, Бастьен пристегнулся к креслу пилота.

— Бист бьен? — спросил он, пока Марко запирал за ними шлюз.

— Отлично, как мы и надеялись, — ответил Марко, оглядевшись в маленьком суденышке. 

Шесть кресел, не считая пилотского, Бастьена. Карал как раз пристегивался, Филип тоже. Но Марко медленно подлетел к полу шаттла, волосы легли ему на плечи. Он вопросительно поднял подбородок.

— Розенфельд уже там, — сказал Бастьен. — Уже три часа на «Пелле».

— Уже там? — спросил Марко с напряженными интонациями, которые мог распознать только Филип. Он скользнул в кресло и защелкнул ремни. — Хорошо. Давай к нему присоединимся.

Бастьен получил добро от системы портового контроля — скорее по привычке, чем по необходимости. Марко был капитаном «Пеллы», адмиралом Вольного флота, и его шаттл получил бы преимущество перед любыми другими кораблями. Но Бастьен всё равно запросил разрешение и еще раз проверил системы герметизации и жизнеобеспечения, наверное, уже в десятый раз. Для всех, выросших в Поясе, проверка наличия воздуха, воды, герметичности корабля и скафандров — это как дышать. Об этом даже не думаешь, просто данность. Те, кто так не делает, обычно быстро выбывают из генетической гонки.

Когда шаттл взлетел, они почувствовали увеличившийся вес, а потом шарниры кресел зашипели, как только Бастьен включил маневровые двигатели. Ускорение не достигло и четверти g, но они добрались на «Пеллу» всего за несколько минут, пришвартовались к шлюзу — тому самому, через который покончила с собой Наоми — и влетели в знакомую атмосферу «Пеллы».

Их ждал Розенфельд Гуолян.

Всю жизнь, с самого раннего детства, Пояс для Филипа означал Альянс Внешних Планет, а люди из АВП значили больше остальных. Его народ. Лишь когда он подрос, и отец позволил ему присутствовать при своих разговорах с другими взрослыми, Филип стал лучше понимать АВП, со всеми нюансами, и его народ стал ассоциироваться со словом «альянс». Не республика, не объединенное правительство, не нация. Альянс. АВП — это сплав многочисленных групп, распадающихся и снова объединяющихся, и все молча соглашались, что, каковы бы ни были соглашения между ними, у них одна общая цель — борьба против угнетения со стороны внутренних планет.

Внутри АВП имелось несколько наиболее крупных символов — станция Тихо под руководством Фреда Джонсона и Церера во главе с Андерсоном Доузом, оба с собственными вооруженными отрядами; а также идеологические провокаторы из «Коллективного Вольтера», откровенно преступная «Золотая ветвь» и миролюбивый, почти что коллаборационист, Маруттува Кулу. На каждую из этих групп приходились десятки, а может, даже сотни мелких организаций и ассоциаций с собственными политическими интересами. Но вместе их свело постоянное экономическое и военное подавление Пояса со стороны Земли и Марса.

Вольный флот не имел отношения к АВП, это и не предусматривалось. Вольный флот был мощнейшей силой старого миропорядка, скован так крепко, что не нуждался во враге для определения цели. Он обещал будущее, в котором ярмо прошлого не просто сбросят, но и сломают.

Это не значило, что они освободились от прошлого.

Тощий Розенфельд умудрялся сутулиться даже в невесомости. Темная кожа со странными неровностями и отметинами, глубоко запавшие глаза. У него были татуировки в виде разомкнутого круга АВП и похожей на острие ножа буквы V, символа «Коллективного Вольтера» и приветливая улыбка, он излучал готовность в любую секунду вступить в драку. Именно ради него отец Филипа прилетел на «Пеллу».

— Марко Инарос, — сказал Розенфельд, раскрывая объятья. — Ну и заварушку ты устроил, койо мис!

Марко бросился в его объятья, они завертелись, когда сошлись вместе, а потом чуть медленнее разлетелись. Всё недоверие Марко к Розенфельду растаяло. Точнее нет, не растаяло, было отброшено в сторону, чтобы ввести в заблуждение Филипа и Карала, да и самому получить неподдельное удовольствие от встречи.

— Хорошо выглядишь, приятель, — сказал Марко.

— Неа, — отозвался Розенфельд, — но спасибо, что соврал.

— Нам нужно перевезти твоих людей?

— Уже, — сказал Розенфельд.

Филип посмотрел на Карала и заметил легкое недовольство в изгибе его губ. Розенфельд — друг, союзник, человек из внутреннего круга Вольного флота, но он не должен приводить на корабль личную гвардию в отсутствие Марко. В конце концов, «Пелла» — флагман Вольного флота, и от искушения никуда не деться. Марко и Розенфельд потянулись друг к другу и замедлили вращение, ухватившись за поручни на шкафчиках, а потом, по-прежнему держась за руки, оттолкнулись и подрейфовали на корабль. Филип и Карал последовали за ними.

— Придется жестко ускориться, если хотим прибыть на Цереру к началу встречи, — сказал Марко.

— Сам виноват. Я бы мог полететь и на собственном корабле.

— Он не военный.

— Я всю жизнь прожил на мелких горнодобытчиках.

Даже видя только отцовский затылок, Филип услышал в его голосе улыбку.

— Да, до сих пор вся твоя жизнь была такой. Мы изменили правила игры. Высшее командование не может перемещаться без оружия. Даже здесь, пока с нами еще не все. Пока.

Они добрались до лифта, идущего по всей длине корабля, и вплыли туда головами вперед, а потом вниз, к жилой палубе. Карал оглянулся на командную и полетную палубы, словно чтобы убедиться в отсутствии на них людей Розенфельда.

— Потому я и ждал, — согласился Розенфельд. — Как примерный солдат. Жаль, что Джонсон и Смит благополучно добрались до Луны. Удалось обезвредить только одну цель из трех?

— Только Земля имеет значение, — ответил Марко. Впереди появилась Сарта, плывущая в сторону командной палубы. Она кивнула, пролетая мимо.

— Земля всегда была главной целью.

— Ну, генеральный секретарь Гао присоединилась к своим богам, и надеюсь, она умерла, вопя от боли, — Розенфельд сделал вид, будто плюют в сторону, — но ее место заняла Авасарала.

— Обычный бюрократ, — сказал Марко.

Они завернули за угол и оказались в столовой. Прикрученные к полу столы и стулья, запах марсианского военного пайка и еще недавно считавшиеся вражескими цвета. Всё так контрастировало с находящимися здесь людьми. Все они — астеры, и всё же Филип мог отличить гвардию Розенфельда от сослуживцев по Вольному флоту. Своих от не своих. Можно притворяться, что нет никакого разделения, но все знают — это не так. Всего с десяток человек, как будто смена караула. По одному из команды «Пеллы» на каждого бойца Розенфельда, а значит, не только Карал решил, что не помешает присмотреть за друзьями.

Один из бойцов гвардии бросил Розенфельду грушу. Кофе, чай, виски или вода — и не разберешь. Розенфельд поймал ее, не отвлекаясь от разговора.

— Похоже, бюрократ полон ненависти. Сумеешь с ней управиться? Ничего личного, койо, но твоя слабая сторона — недооценивать женщин.

Марко застыл. Рот Филипа тут же наполнился привкусом меди. Карал тихо хмыкнул, а когда Филип посмотрел на него, тот выдвинул челюсть и стиснул кулаки.

Розенфельд прислонился к стене, на его лице были написаны фальшивое сочувствие и извинения.

— Наверное, не стоило здесь этого говорить. Прости, что разбередил рану.

— Ничего страшного, — ответил Марко. — Еще обсудим по дороге на Цереру.

— Сбор всех племен, — сказал Розенфельд. — Жду не дождусь. Следующий этап, видимо, будет интересным.

— Уж точно будет. Карал разместит тебя и твоих бойцов в каютах. Оставайтесь там. Ускорение будет тяжелым.

— Есть, адмирал.

Марко выплыл из столовой в сторону машинного отделения и инженерной палубы, даже не посмотрев на Филипа.

Филип мгновение подождал в неуверенности, последовать ли за ним или остаться, свободен ли он или до сих пор на посту. Розенфельд улыбнулся и подмигнул набрякшим веком, а потом повернулся к своим. Здесь явно что-то произошло, Филип чувствовал это в воздухе и в манерах Карала. Что-то важное. И судя по поведению отца, Филип пришел к выводу, что это имеет к нему отношение.

Он положил руку на запястье Карала.

— В чем дело?

— Ни в чем, — плохо соврал Карал. — Ничего такого, о чем стоит беспокоиться.

— Карал?

Тот стиснул губы и потянул шею. На Филипа он не смотрел.

— Карал. Мне стоит их о чем-то спросить?

Карал медленно покачал головой. Нет, спрашивать не надо. Карал нервно облизал губы и снова покачал головой, вздохнул и заговорил тихим и спокойным голосом:

— Недавно пришло сообщение. Данные записей с... э-э-э... с «Четземоки». О том, почему корабли с Джонсоном и Смитом уцелели.

— И?

— И, — отозвался Карал, слово было плотным, как свинец.

А когда он продолжил, Филип Инарос прямо перед Розенфельдом и полудюжиной его ухмыляющихся бойцов узнал, что его мать жива. А еще то, что все на «Пелле» это знали — кроме него.

Когда включилась тяга, ему приснился сон.

Он стоял перед той же самой дверью. И хотя выглядела она по-другому, это была та же дверь. Он кричал и бил в нее кулаками, пытаясь войти. Раньше при этом ему было страшно, он погружался в печальный океан чувства утраты, в полный ужас. Теперь осталось лишь унижение. В нем полыхала огненная ярость, он рвался через эту дверь, но что бы там ни обнаружил, он собирался это не уберечь, а уничтожить.

От крика он проснулся. Сила тяжести полной g втопила его в гель. Вокруг мурлыкала «Пелла», вибрации двигателя и шорохи воздухоочистителей будто шептали что-то, но слишком тихо, чтобы разобрать. Он попытался вытереть слезы. Не слезы печали. Для этого нужно было огорчиться. А его наполняла уверенность.

Уверенность в том, что одного человека он ненавидит больше Холдена.