Доки станции Церера охватывали ее, грубо говоря, по экватору широким поясом из титана, керамики, стали. Движение планеты-карлика затрудняло стыковку, но едва защелкивались захваты, корабль получал все преимущества трех десятых g от гравитации вращения даже при выключенных, остывших двигателях. А сила Кориолиса про таком большом радиусе была пренебрежимо мала. Ему бы следовало чувствовать себя на «Пелле», как при умеренном ускорении, и не более того, однако Филипу было не по себе. Казалось, что с кораблем что-то не так – или что-то не так с ним самим.

Филип дважды заскакивал в медотсек, прогонял диагностику и, прочитав, стирал результаты. Все равно в них ничего не было. Может, он просто так привык к жизни под тягой, что легкий боковой снос беспокоил организм. А может, дело заключалось в том, что Филип оказался один на пустом корабле. Копошилась в сознании гложущая мысль, что, возможно, это из-за подстреленного им человека, хотя смысла в ней не было. Он вместе с отцом убил миллиарды людей. Застрелить одного – да он, кстати, и не умер – для него ничего не значило. Наверняка это от Кориолиса.

Отец очень ясно дал понять, что мир для Филипа оканчивается шлюзом. «Пелла» со всем содержимым осталась точно такой, как была, зато станция Церера стала опаснее вакуума. Справедливо или нет, но Филипа пожизненно изгнали со станции. Такую сделку Марко заключил с губернатором АВП Доузом. Все будут по горло заняты эвакуацией, а Филипу осталось только смотреть. Вот он и слонялся по коридорам, катался вверх-вниз на лифте, спал, ел, тренировался и ждал, между тем как сразу за шлюзом его лучшие знакомые обдирали Цереру до заклепок. Он бы помогал, если бы можно было. Может, в этом и причина. Может, он не привык отдыхать, пока остальные работают. Это выглядело правдоподобнее, чем Кориолис. И чем подстреленный им человек.

По правде сказать, он мало что запомнил. Он пришел с дюжиной флотских, а еще там были местные гуляки и завсегдатаи. По старым законам он слишком молод для баров и борделей, но его звали Филип Инарос, так что никто не посоветовал ему уйти. Звучала музыка. Он танцевал с девчонкой из местных, восхищался ее татушками, угощал выпивкой. И пил вместе с ней, рюмку за рюмкой. Он ей нравился, точно. И ничего, что громкая музыка не давала поговорить. Он и так видел, что нравится.

Она интересовалась не столько им самим, сколько его историей. Тем, что он сын Марко Инароса. Карал его предупреждал. Марко его предупреждал. Кое-кого будет привлекать то, что видят за ним. Надо остерегаться, не забывать, из какой он семьи. Не попадаться на наживку, не дать себя соблазнить. Свободный флот теперь был силой, но все равно на Церере остались люди, наполовину или больше приверженные старому порядку.

«С врагами ты, по крайней мере, знаешь, кто есть кто, – сказал ему отец после высадки на Цереру. – Но самые ненадежные люди – полуастеры». Прямо Марко этого не говорил, но подразумевал он мать Филипа и ей подобных. Астеров, которые позволили себе отвернуться от Пояса и надменных землян Фреда Джонсона, притворяющихся, будто о нем заботятся. «Умеренный АВП» – все равно что «изменник». Так что Филип и не думал доверять девчонке, хоть и пил с ней. Слишком много он с ней выпил. Когда она ушла, не попрощавшись, он обиделся и рассердился. А потом что-то произошло, он точно не запомнил, и вот его уже увозят безопасники Цереры и вызывают отца. Новое унижение.

Они даже по-настоящему не поговорили. Марко приказал ему оставаться на корабле, он и остался на корабле. Может, они больше никогда об этом не заговорят. Может, разговор еще предстоит. Может быть, ему не по себе оттого, что он не знает, чего ждать. Он не знал. Он терпеть не мог неизвестности.

Он сидел на месте канонира, подчинив экран своему терминалу, и просматривал новости. Кто-то, стоя под старой эмблемой АВП, кричит, что Свободный флот – последняя настоящая надежда астеров на свободу. Узколицый койо, сидя слишком близко к камере, на спотыкающемся фарси объясняет, к чему ведет прекращение поставок биоматериалов с Земли. Крутая порнография в декорациях вроде бы водоочистительной станции и в вестибюле отеля. Старый сериал с Саббу Ре, где тот воюет против Санджита Сангре, когда Сангре еще выглядит мерзавцем. Шум. Все это просто шум и картинки, и Филип окунался в них, не замечая, во что погружается. Импрессионистский образ насилия и победы с ним и его отцом во главе. Возбуждение и гнев, провожающие канувшую во тьму старую жизнь.

Когда он отключал звук, на «Пелле» становилось тихо, насколько бывает тихо на никогда не умолкающем корабле. Двигатель не работал, не звучало басистое гудение со случайными гармониками, составлявшее обычный фон его жизни. Но пластины, остывая и нагреваясь, потрескивали и шептались на стыках. Шипели, бормотали и снова шипели восстановители воздуха. Может быть, и от этого ему делалось не по себе. Так непохоже звучание корабля под тягой и корабля на причале, что перемена незаметного музыкального фона выводила его из себя. Сводило живот, что-то зудело в душе, не давая покоя, – хоть сиди, хоть встань. Ныли челюсти и плечи. Может быть, так всегда чувствует себя привычный к действию человек, вынужденный бездействовать. Только и всего. И больше ничего.

«Прежде чем покончить с собой, – сказала ему мать, – найди меня».

Он встал, движением руки закрыл экран и зашагал к тренажерам. Чем хорошо одиночество – это тем, что все станки свободны. Он не дал себе труда разогреться, сразу опустил эспандеры, пристегнулся и потянул. Ему нравилось, как рукояти врезаются в ладони, как возмущаются и рвутся мышцы; каждый разрыв заставит их наращивать новую силу. Между подходами он включал музыку: громкую агрессивную дай-бхангру – только чтобы прерваться посреди следующего подхода и выключить.

Стоило взять то, что захотелось, оно тут же начинало раздражать. Он задумался, не так ли вышло бы и с той девчонкой. Останься она, согласись ему дать, и ему бы тут же захотелось от нее избавиться. Выключить ее, как музыку. Он не знал, чем заняться, чтобы почувствовать себя нормально. Неплохо бы убраться с долбаной Цереры.

Сперва раздались голоса: громкие, смеющиеся, знакомые, как хлебный суп теи Микеллы. Карал и Сарта, Вингз, Кеннет, Джози. Команда вернулась на борт. Он задумался, с ними ли отец и какого ответа ему бы хотелось.

– Бист бьен, – сказал Вингз. – Есть йешто секунд.

Входя в тренажерку, взрослый словно запнулся. Волосы у него на висках топорщились, как всегда, но не так жестко, как обычно. Мужчину звали Алекс, но все называли его крыланом – Вингзом – из-за этой прически, а глаза у него были красные, и походка – чуточку слишком расслабленной и неровной. А под мышкой он нес скомканный лиловый мешок.

– Филипито! – заговорил он, вваливаясь внутрь. – Била а ти, я.

– И нашел, – закончил за него Филип. – Так гейт гуд, а?

– Да-да-да, – Вингз не расслышал издевки. Опустившись на палубу, мужчина тупо уставился на растянутого в лентах эспандера парня. – Готово. Аллес комплит. Все домой… на насест. Или… не насест. Летим, са-са? Летим в большую-большую пустоту.

– Хорошо, – сказал Филип, заканчивая последнюю растяжку, удерживая напряжение, пока не загорелись, не задрожали, не отказали мышцы. Лента рыком втянулась на несколько сантиметров, потом задержалась, двинулась обратно. Филип стиснул кулаки. Вингз подал ему мешок.

– Тебе, – сказал он.

Филип смотрел на мешок. Вингз выразительно встряхнул им: бери. Мешок выглядел пластиковым, но на ощупь походил на бумажный и так же мялся в руках. Внутри что-то сдвинулось, тяжелое и обмякшее, как дохлое животное.

– Ничего не оставим засранцам-внутрякам, – говорил Вингз. – Всю станцию конфискуем. Все, что не привинчено, а что привинтили – половину отвинтим. Только раз ту э ла, я вспомнил о тебе, да?

Он открыл клапан, показав что-то темное, со сложной фактурой, с геометрически неправильным узором. Сдернув мешок, Вингз расправил тяжелую материю. Такой Филип еще не видел. Развернул до конца.

– Это… жилет?

– Тебе, – сказал Вингз. – Кожа, это. Аллига. Настоящий. С Земли. Из шикарной лавочки в губернаторском квартале. Богатая штука. Тебе только лучшее, ага?

Филип не удержался – понюхал, приложил выпуклые чешуйки убитого зверя к носу и потянул. Кожа пахла тонко и прекрасно – не сладко и не кисло, а богато, глубоко и сдержанно. Он надел жилет, ощутил тяжесть на влажных от пота плечах. Вингз восторженно захлопал в ладоши.

– Знаешь, сколько эста костет? – спросил он. – Мы столько марок за пять лет не видели. За это. Только это. Какой-нибудь пинче внутряк разгуливал, чтобы показать Поясу, что он это может, а мы нет, ага. Но теперь мы – Свободный флот. Лучше никому, чем… Никому.

Филип ощутил на губах улыбку, робкую, как ветерок. Представил себя в баре – в кожаном жилете, как самый богатый богач прежних времен. Вингз был прав. Такой вещи не мог себе позволить ни один астер. Символ всего, чем Земля напоминала им, как они малы. Маленькие. Негодные. А теперь это чье?

– Айтума, – сказал Филип.

– Пожалуйста. Тебе – пожалуйста, – отмахнулся от благодарности Вингз. – Тебе вещица, мне радость. А аллес выгода.

– Сколько она в реалах? – спросил Филип, отчасти давая похвастаться Вингзу, отчасти в надежде прихвастнуть потом самому. Только Вингз уже откинулся на палубу, прикрыв локтями глаза.

Он пожал плечами.

– Нисколько. Сколько угодно. За что? Лавочка закрыта. Новых поставок не будет, ага? Эста эс последний кожаный жилет с Земли. Конец, точка.

* * *

Свободный флот покидал станцию Церера, как споры, выброшенные плодовым телом гриба. Вспыхивали выбросы дюз, мигали, как земные светляки, виденные Филипом на видео. Если на Земле еще остались светляки.

И хотя каждый корабль флота уносил от опасности несколько гражданских, разлетались далеко не только флотские корабли. Как только Марко обнародовал свой замысел, взметнулась волна беженцев. Астероидные прыгуны, и старательские суденышки, и задрипанные полулегальные транспорты переполнились людьми, рвавшимися покинуть величайший в Поясе город, пока его не сдали Земле и Марсу. Среди всей этой суматохи разлетался фонтан воды со льдом: опустошали резервуары. Запас воды закрутился вокруг станции, мимолетно передразнив рукава галактики, а потом застыл, истончился и рассеялся в безмерной темноте. Льдинки терялись среди блеска звезд.

Уходя, разрушали доки. Глушили реакторы, потом либо портили, либо снимали. Разбирали сети питания и систему трубы. Замолчала система обороны со вскрытыми и опустошенными магазинами. Передатчики и приемники пошли на запчасти, а что осталось, то сплавили в болванки. От медцентров оставили не больше, чем необходимо для находившихся там пациентов. Забрать и это, сказал Марко, было бы жестокостью.

До подхода врага Цереру могли покинуть миллиона полтора человек из шести миллионов. Оставшимся предстояло существовать в каменно-титановой скорлупе, годной для жизни немногим больше, чем первоначальный астероид.

Вздумай земляне его восстановить, они бы потратили годы и на эти годы были бы пришпилены к станции, как букашки к доске. Вздумай Земля преследовать и атаковать Свободный флот, стрелять пришлось бы по кораблям с беженцами. Решись они забросить станцию, миллионы астеров, оставленных на их попечение, погибли бы, а симпатии остальных волей-неволей обратились бы со старого на новое. Любой их ход обернулся бы победой Свободного флота. Победить внутряки не могли. Марко был гением.

Жизнь на «Пелле» быстро вернулась к старому распорядку, однако теперь Филип отмечал разницу. Привычки станции Церера переменили команду. Прежде всего, лучше стала выпивка. Джамил набил свою каюту бутылками в полированных ящичках из настоящей древесины. Одна упаковка стоила заработка Филипа за три года, а что уж говорить о виски из этих ящиков. Дина притащила с собой полдюжины расписанных вручную шелковых шалей, конфискованных из дома какой-то землянки, и расхаживала в них, как птица, выставляющая напоказ оперение.

Все нацепили золотые безделушки, сверкали бриллиантами и оливином, а лучше всего был янтарь. Все прочие самоцветы можно было нарыть в Поясе, а для янтаря требовались дерево и миллион лет. Только этот камень говорил о Земле, и на шее у астера он лучше всех духов, пряностей и кожаных жилетов показывал, кем они стали. Вся роскошь, влитая в Пояс Землей и Марсом, принадлежала теперь Свободному флоту. Вернулась к астерам – по справедливости.

Все было бы превосходно, если бы не отец.

Филип с той минуты, как Марко в сопровождении Розенфелда вернулся на корабль, заметил, что избегает встречи. Спустя несколько дней под ускорением он понял, что ждет вызова. Лежа в койке, не в силах уснуть, он представлял себя под взглядом отца, призывающим к ответу за все, что сын натворил на Церере. Бормоча себе под нос, чтобы никто не подслушал, Филип репетировал свои ответы. Безопасник сам виноват. Филип вспылил, потому что его унизила местная девчонка. Это вышло случайно. Это было оправданно. Образ девчонки из клуба не шел из головы, превращаясь понемногу в воплощение дьявола. Подстреленный безопасник в его оправданиях вырастал в хама и придурка, скорее всего сочувствующего внутренним планетам.

В действительности ужасавшая его встреча оказалась совсем иной. Просто поздно ночью открылась дверь каюты, и Марко вошел непринужденно, как к себе. Филип сел, моргая со сна, пока отец устраивался в ногах его кровати. Разгон прижал его мягкой четвертушкой g. Марко жестом включил свет.

Он, сцепив пальцы в замок, склонился к сыну. Волосы у него были связаны в тугой узел на макушке, кожа на висках натянулась. На щеках пробивалась щетина, глаза как будто запали на несколько миллиметров. Ушел в себя – подумал Филип. Он знал, что иногда у отца такое бывало и выглядело именно так. Филип подтянул колени к груди и стал ждать.

Марко вздохнул. И заговорил на несвойственном ему астерском жаргоне.

– Видимость, – сказал он. – Савви? Война, политика, мир и все между. Все про видимость.

– Как скажешь.

– Уйти с Цереры было правильно. Умно. Гениальный ход. Так все говорят. А вот внутряки? Старая сука с Земли и новая с Марса? Они скажут иначе. Назовут это бегством, да? Отступлением. Победой над Свободным флотом и всем, за что он борется.

– Это неправда!

– Я знаю. Но придется это доказать. Демонстрация силы. Нельзя… – Марко вздохнул и откинулся назад. Улыбнулся устало. – Нельзя уступать им темпо.

– Нельзя – значит, не уступим, – сказал Филип.

Марко хихикнул. Тихий, теплый смешок. Положил ладонь на колено Филипу – шершавую и теплую ладонь.

– А, Филипито. Мичо. Мне теперь только с тобой и поговорить.

Сердце у Филипо подкатило к горлу, но улыбки он себе не позволил. Только кивнул – серьезно, как взрослый человек, как военный советник. Марко на минуту прикрыл глаза, откинулся на переборку. В этот момент он выглядел уязвимым. Все тот же отец, все тот же вождь Свободного флота, но еще и человек, усталый, беззащитный. Никогда еще Филип не любил его так сильно.

– Так и сделаем, – сказал Марко. – Покажем, что сильны. Пусть возьмут станцию, а потом увидят, что ничего на этом не выиграли. Не такая уж это победа.

– Вообще не победа, – сказал Филип, но Марко уже оттолкнулся от койки, встал, шагнул к двери. Отец был уже наполовину в коридоре, когда Филип спросил:

– Еще что-нибудь?

Марко оглянулся, поднял брови, поджал губы. Мгновенье они мерили друг друга взглядами. Филип слышал стук своего сердца. Все отрепетированные слова испарились под взглядом мягких карих глаз отца.

– Нет, – сказал Марко и вышел. Дверь щелкнула, закрываясь, и тогда Филип уронил голову на колени. Ошибки, допущенной им на Церере, больше не существует. Забыта. Пронизавшее его облегчение было чуть замутнено непонятным разочарованием, но совсем немножко. Он чуть не убил человека, и это пустяк. Ничего плохого ему за это не будет. Это было почти так же хорошо, как прощение.

«Кто-то должен был этому помешать», – шепнул в памяти голос матери.

Филип оттолкнул эту мысль, выключил свет и стал ждать сна.