Горман Ле моргал, тер свои невыносимо зеленые глаза и ждал ее ответа.

– И вы не знаете, откуда прислали? – спросила Авасарала.

– Ну, с Ганимеда. Данные передачи отчетливые. Наверняка с Ганимеда.

– Но от кого на Ганимеде, вам неизвестно.

– Нет, – сказал он, подразумевая: «Да, вы правы». Ужасно невнятно он выражался.

Для совещаний на ферме в море Нектара отвели самое маленькое помещение. Холодный свет и стены из шершавой керамики, тридцать лет как вышедшей из моды. Зато система жизнеобеспечения здесь имелась автономная, так что не казалось, как повсюду теперь на Луне, будто воздухом только что кто-то подышал. А если присутствовал пороховой запах лунной пыли, так Авасарала привыкла и не замечала.

Горман Ле горбился, как школьник, забыв поставить стакан воды, который держал в руке. В этом костюме он был и вчера, и позавчера. Авасарала начинала подозревать, что биолог хранит его в шкафу и надевает перед разговором с ней. Все в нем говорило об усталости, как бывает с врачами после четырехсуточной смены, но, кроме усталости, ощущалось еще что-то. Что-то, чего она в последнее время не видела. Может быть, волнение. Надежда.

Плохо. В последнее время надежда стала ядом.

– Итак, экспериментальные данные, или как там вы называете эту хрень, могут быть подлинными, – подытожила она, – или их мог нам подсунуть Свободный флот. Или это… что еще?

– Пищевые дрожжи с усовершенствованными радиопластами. Мы разбирались, как растет протомолекула на некоторых видах ионизирующих излучений? – Вопросительная интонация не означала сомнения: скорее он спрашивал разрешения ввести ее в курс дела. – И не только ионизирующих, но с теми совсем просто. Свет – не ионизирующее излучение, а им растения питаются не знаю сколько. Но вот…

Авасарала вскинула ладонь. Ле еще несколько секунд шевелил губами, проговаривая про себя то, что она не дала произнести вслух.

– Я очень интересуюсь всеми подробностями, – сказала Авасарала, – только мне не до них. Дайте резюме.

– Если данные верны, мы на нашей базе прямо сейчас можем прокормить полмиллиона человек. Первые серии показали отличный результат. Но если эксперимент не масштабируется в промышленное производство, мы рискуем потерять не один день, вычищая культуру.

– И тогда люди умрут с голоду.

Горман опять покивал. Может, он ничего такого не хотел сказать.

– Переустановка определенно приведет к сокращению выдачи продукта.

Она подалась вперед, выхватила у него из руки стакан и заглянула в глаза.

– Тогда люди умрут с голоду. Мы здесь все взрослые. Почему бы не сказать вслух?

– Тогда люди умрут.

Авасарала кивнула и отстранилась. Ужас в том, что спине ее стало легче. Она так долго прожила в лунной гравитации, что начала привыкать. Когда вернется в колодец, придется заново акклиматизироваться. Когда. А не если. Горман смотрел на нее, сжав зубы, раздувая ноздри на манер испуганной лошади. Так и хотелось потрепать его по щеке. И еще хотелось долбаных фисташек.

– По какой теме вы защищались? – спросила она.

– М-м… структурная биохимия.

– А я по какой, знаете?

Он для разнообразия помотал головой.

– НЕ по структурной биохимии, – мягко объяснила Авасарала. – Я ни хрена не понимаю, чудо ваши волшебные дрожжи или дерьмо собачье. Так что если вы мне не скажете, с меня толку ни хрена. Так чего ради мы здесь сидим?

– Я не знаю, что делать.

Горман выглядел совсем молоденьким. Растерянным.

Желание на него прикрикнуть боролось с желанием обнять. Авасарала опустила веки, и черт ее побери, если глазам так не стало лучше. С утра она провела совещание с координаторами станций Лагранж по приему беженцев, потом с безопасниками и службой обеспечения, обсуждая организацию поступающих из колодца людей. После обеда сообщили о вооруженном восстании в том, что осталось от Севастополя, – вода и продукты там кончались, люди запаниковали. Все это сливалось в сознании в одно постоянное, усталое: «Не успеваю».

Хотелось рассердиться на Ле, но то ли Авасарала слишком хорошо понимала его паническое оцепенение, то ли просто у нее не осталось сил сердиться.

– Вы бы рискнули?

– Я бы да, – почти без заминки ответил он. – Показатели выглядят…

– Тогда вводите. Если не сработает, валите на меня.

– Я не то хотел… в смысле… Если масштабное производство даст хороший прирост, надо подумать о пересылке в колодец.

На Землю… там еще голоднее.

Она открыла глаза, Что-то в ее взгляде заставило Гормана отвернуться.

– Да, мэм. Я этим займусь.

Она встала. Конец совещанию. Уже выйдя за дверь, шаркая по желто-серой плитке к своему карту, она подумала, что надо было как-то поддержать Ле. Похлопать по плечу. Сказать доброе слово. Она его строила по привычке, не потому, что он выбился из ряда. Просто это она умела лучше всего.

Когда карт тронулся, Авасарала связалась с Саидом. Тот возник в окне на пол-экрана, оставив место для календаря и заметок, и на мелком изображении трудно было разглядеть что-либо, кроме треугольного очерка лица и курчавых волос над голубой рубашкой без ворота.

– Мэм?

– Как у нас дела?

– Ждет вашего просмотра доклад адмирала Пайсора о ситуации на Энцеладе.

– Там что-то есть, кроме: «Сраный Свободный флот свалил до нашего прихода, и теперь мы обязаны кормить еще больше народу», – или суть я уже ухватила?

– Суть такова. Были потери с нашей стороны. И «Эдуарду Карру» потребуется серьезный ремонт.

Она кивнула. Еще одна драка, чтоб их. Это как удерживать воду в кулаке. Карт заехал в подъездной тоннель. Ей отдали честь два охранника. Карт свернул на новую эстакаду, выскочил на скоростной участок перед правительственным и административным центрами в Олдрине и снова свернул, так что Авасарала заглянула прямо в глотку тоннелю. Серые стены, белые арки уходят назад и вверх. Воздух как вечный выдох. Архитектура здесь казалась мелкой. Незначительной на фоне громадных просторов Луны и Земли. Авасарала цеплялась за нее, как за спасательный конец.

– С Цереры сообщают, что «Росинант» наткнулся на засаду, но ушел. Направляется к станции Тихо.

– Хоть что-то хорошее, – сказала она.

– Еще у вас в графике личная встреча, мэм.

Личная встреча? Она долго вспоминала, о чем речь, и только когда скоростная трасса нырнула вниз, выводя ее карт на разгон, вспомнила, что Ашанти хотела повидаться. Дочь умудрилась так донять Саида, что тот вставил ее в расписание.

– Отменить, – приказала Авасарала.

– Вы уверены, мэм?

– Я не собираюсь полчаса слушать, как девчонка, которой я меняла подгузники, уговаривает меня поберечься. Скажете ей, что я устала и прилегла поспать.

– Да, мэм.

– Вы что-то хотели сказать, мистер Саид?

Саид кашлянул.

– Она – ваша дочь, мэм.

Авасарала улыбнулась. Впервые Саид ей возразил. Может, для маленького поганца еще есть надежда.

– Хорошо. Отдайте ей первый жетон на ужин из свободных.

– Это через три дня.

– Значит, через три дня, – кивнула Авасарала. Трасса прекратила разгон, ракетой выбросив ее в эвакуационный тоннель на скольки-то там сотнях километров в час. За полчаса так можно долететь до середины лунного диска. Движущееся тело продолжает движение. Кроме всего прочего, это была метафора. Продолжай двигаться, потому что, стоит дать себе отдых, неизвестно, сумеешь ли начать сначала.

Авасарала забыла, когда в последний раз медитировала. Раньше, если на работе бывало тяжело, она тратила на сеансы больше, а не меньше времени. Слушала, как шуршит в закоулках за носом дыхание, сливалась со своим телом на такой глубине, что все дерьмо оседало. Не забрось она медитации, не забыла бы, например, ободрить Гормана Ле. Страшно было подумать, сколько еще ляпов она допустила, даже не заметив.

Скоростной тоннель изогнулся, мягко прижав ее к борту машины. Она убеждала себя, что за войной и восстановлением ей просто некогда. Собственно говоря, так оно и было, но Авасарала слишком много лет знакомилась с собственным сознанием, чтобы не заметить, как морочит себя. Медитация существует, чтобы остаться собой, глубже испытать, что значит быть Крисьен Авасаралой. А сейчас она и так не сомневалась, что Крисьен Авасарала – мешок уныния, а значит, нафиг ее. Глубокая медитация, позволявшая точно, отчетливо пережить гнев, одиночество, боль и ужас, проигрывала крепкому джину с тоником и лишнему часу работы.

Потом разберется. Когда все устаканится.

Трасса начала тормозить, когда у нее звякнул ручной терминал. Саид выглядел смущенным, но не настолько, чтобы оставить ее в покое.

– Срочное сообщение с «Росинанта», мэм.

– Какого еще хрена нужно Джонсону?

– Не от полковника Джонсона. Отправлено капитаном Холденом.

Авасарала помедлила. Саид ждал в своем окне.

– Перешлите, – сказала она.

Пока она закрывала окно, Саид успел кивнуть. Авасарала переключилась на экран карта. Что бы там ни было, ей хотелось видеть происходящее, не щурясь. Появилось отмеченное красным сообщение. Она поняла, едва открыв его. Смерть читалась на лице у Холдена, как пропечатанная. И заговорил он сдержанно – так говорят в больницах. На похоронах.

Он кратко, без ненужных подробностей, изложил случившееся. «Пелла» атаковала. Они сумели отбить атаку Свободного флота. Фред Джонсон умер. А потом Холден, словно его самого хватил удар, уставился в камеру. Ей в глаза, хоть и не видел ее.

– Все собранные Фредом представители АВП ждут на Тихо. Мы идем туда, начинаем торможение. Но я не знаю, надо ли теперь туда нам, или вы пошлете кого-то другого. И долго ли они согласятся ждать. Я не знаю, что теперь делать.

Он покачал головой. Он молодо выглядел. Холден всегда выглядел молодым, но обычно – молодым и порывистым. Растерянность в его взгляде была новостью. Если растерянность не почудилась Авасарале, потому что засела у нее в сердце, в животе.

Сообщение кончилось. Терминал предложил ответить, но она сидела, держа его в руках, пока скоростная замедлялась и карт вливался в знакомые коридоры. Авасарала смотрела на свои ладони, как на чужие. Попробовала всхлипнуть – вышло натужно и непохоже. Не горе, а спектакль. Если бы картом управляла она сама, уже врезалась бы в стену или заблудилась в коридорах, не замечая, куда едет. Но машина знала дорогу, а ей в голову не пришло переключиться на ручное.

Фред Джонсон. Палач станции Андерсон. Герой флота ООН и предательский голос АВП. Она знала его десятки лет – лично и по слухам. Он был ей врагом, и противником, и случайным, ненадежным союзником. Та часть сознания, которая еще мыслила, отметила, как это странно – неправдоподобно, – что именно его смерть стала для нее каплей, переполнившей чашу. Она лишилась своей планеты. Дома. Мужа. Сохранись что-то из них, может быть, это бы ее не сломало.

Под ложечкой болело. Действительно болело, словно от ушиба, а не просто от слишком долго стискивавших тело чувств. Она потрогала пальцами, обвела границы боли, как ребенок изучает умирающую мошку. И не замечала, что карт остановился, пока Саид не открыл дверь.

– Мэм?

Она встала. Лунное притяжение представлялось не столько силой природы, сколько намеком. Его не отменишь силой воли или ударами сердца. Она снова заметила Саида и поняла, что забыла о его присутствии. Его отчаяние выглядело официозным, слишком картинным.

– Отмените, пожалуйста, всё, – сказала она. – Я буду у себя.

– Вам что-нибудь нужно, мэм? Вызвать врача?

Она нахмурилась в ответ, ощущая мышцы щек словно издалека. Телом приходилось управлять, как мехом с дистанционным контролем.

– А он поможет?

У себя в комнате она села на диван, сложила руки на коленях ладонями вверх. Как будто что-то держала. Вентилятор воздуховода гудел негромко и неровно. Как ветер в бутылочном горлышке. Бездумная, идиотская музыка. Она задумалась, замечала ли прежде его звук, – и сразу забыла. В голове было пусто. Будет ли иначе, налетит ли поток, унесет ли ее с собой? Или просто она теперь такая. Пустая.

Она не обернулась на стук в дверь. Кто бы там ни был, уйдет. Однако не ушли. Дверь на несколько сантиметров приоткрылась. И еще немножко. Саид, решила она. Или кто-то из адмиралов. Или какой-нибудь служащий вроде Гормана Ле просит разделить с ним тяжесть потерь и сомнений. Она ошиблась.

Кики уже не была малышкой. Внучка – самостоятельная взрослая женщина, хоть и юная. Кожа темная, как у отца, а глаза и нос от Ашанти. В цвете глаз отблеск Арджуны. Авасарала скрывала, как могла, но Кики не числилась среди ее любимиц. Ей трудно было терпеть критичную наблюдательность внучки. Кики прокашлялась. Женщины долгую минуту глядели друг на друга.

– Зачем пришла? – спросила Авасарала. Надеялась, что заставит ее уйти, – не вышло. Кики закрыла за собой дверь.

– Мама обижается, что ты опять перенесла встречу, – сказала она.

Ладони Авасаралы дернулись. Пальцы распрямились, ладони остались как были. Жест бессильного раздражения.

– Она тебя прислала мне выговаривать?

– Нет, – ответила Кики.

– А что тогда?

– Я за тебя беспокоюсь.

Авасарала злобно фыркнула.

– Что обо мне беспокоиться? В данный момент я самое могущественное лицо в системе.

– Именно поэтому.

«Не твое собачье дело», – подступило к горлу, но этого Авасарала не сказала. Боль в солнечном сплетении ушла глубже, вдавливаясь в кости и хрящи. Перед глазами все расплылось: слезы выступили, а малое тяготение не спешило стянуть их на щеки. Кики стояла у дверей, смотрела беспристрастно. Школьница перед директором в ожидании выговора. Она молча, помня о малой лунной гравитации, прошаркала к Авасарале, села рядом, опустила голову бабушке на колени.

– Мама тебя любит, – сказала она. – Просто не умеет выразить.

– Не ее дело меня любить, – ответила Авасарала, перебирая пальцами волосы внучки, как перебирала дочери, когда все были моложе. До того, как мир под ними раскололся. – Любовь всегда оставалась по части твоего дедушки. Я… – У нее перехватило дыхание. – Я его очень любила.

– Он был хороший человек, – сказала Кики.

– Да.

Она все водила кончиками пальцев по волосам внучки, прослеживала светлые полоски кожи. Слезы в глазах просыхали. Не падали, а когда она их сморгнула, новых не выступило. Она рассматривала ушную раковину Кики, как когда-то ушко маленькой Ашанти. И Чарнапала, когда тот был маленьким. Пока он не погиб.

– Я делаю все, что могу, – сказала Авасарала.

– Я знаю.

– Этого мало.

– Я знаю.

Странный покой наплывал на нее. В нее. На миг рядом как будто оказался Арджуна. Как будто муж читал ей лучшие из стихов, а не нелюбимая внучка стала свидетельницей ее слабости. Каждый обладает собственной красотой и проявляет ее по-своему. Авасарале трудно было любить Кики, потому что они с внучкой так похожи. Точь-в-точь, если честно. Слишком любить ее порой представлялось опасным. Авасарала знала, чего стоит быть такой, как она, и, видя в Кики себя, слишком боялась за девочку. Испустив долгий вздох, Авасарала тронула Кики за плечо.

– Ступай, скажи матери, что мне надо кое-что доделать, а потом перекусим вместе. И Саиду скажи.

– Он-то меня и впустил, – призналась Кики, садясь прямо.

– Он сует нос куда не надо и завел привычку ковыряться в моем дерьме, – отрезала Авасарала, – но на сей раз я рада.

– Ты его не накажешь?

– Еще как накажу, – объявила она, а потом, удивляясь самой себе, поцеловала Кики в гладкий, без морщин, лоб. – Просто на этот раз не со зла. Ну, иди, у меня еще дела.

Авасарала ожидала, что тушь расплылась по щекам, а оказалось – ничего. Карандаш для век, засунуть на место выбившуюся прядь, и она снова стала собой. Вывела на экран сообщение Холдена, прокрутила его, пока собиралась с духом под взглядом маленькой камеры терминала.

Когда выскочило предложение ответить, Авасарала расправила плечи, представила, будто смотрит Холдену в глаза, и включила запись.

– Прискорбное известие. Фред был хороший человек. Не идеал, но кто идеален? Мне будет его недоставать. А что делать дальше – не вопрос. Ты тащишь свою унылую жопу на Тихо и все там налаживаешь.