Поэтический запой не прекращался третий, по-моему, день.
Меня, груженого едой и выпивкой, привел сюда друг. Этому предшествовали громогласные, с чтением стихов навзрыд, телефонные перезвоны:
– Старик! Послушай, это же гениально! Да он сам прочтет…
Трубка оказывалась у меня в руках, и я, быстро перенявший плачущую манеру чтения, завывал:
– От бессонницы полинялый,
Разорил себя, разменял…
Сумасшедшая, полонянка,
Отчего ты любишь меня?
– Это надо читать всем нашим! – бурно взрывалась трубка. – Это надо печатать!
Все в московском поэтическом мире уходило куда-то в бесконечность. Бесконечно можно было рыдать в телефон. Бесконечно можно было скромничать в ответ на бесконечно восторженные вопли. Бесконечно крутился телефонный диск, и я вновь и вновь заученно истерил, смачивая пересохшую глотку разведенным спиртом:
– От бессонницы полинялый…
Я бы сошел с ума, если бы победное шествие моей столичной славы однажды не было остановлено чередой коротких гудков. Вот тут-то, бросив телефон остывать, мы и ринулись в запой.
Пара дней прошла в блужданиях по чьим-то довольно неряшливым квартирам. Сидели по кухням, по диванам, на полах. Много пили, почти не закусывали. Не спали вовсе. И без остановки читали стихи. Еда кончалась – и люди, отставая и отыскиваясь по пути, откочевывали на новое пастбище.
На третий день я одурело клевал носом за огромным столом. Жидкая толпа стихотворцев волну за волной посылала в мои натруженные уши. Порою что-то внутри проворачивалось, и я несмазанным голосом заводил привычное:
– От бессонницы полинялый…
Получалось очень убедительно. Сидевшие рядом ценители то и дело горячо тормошили меня:
– Ты завтра обязательно принеси свои стихи. Будем их издавать. В самом крайнем случае напечатаем в «Юности». Или в «Дружбе». Или в «Новом мире».
Я был полуживым от пьянства, но расчетливым провинциалом. В моей тощей сумке лежали готовые подборки стихов. Их я методично вручал благодетелям. Надо отметить, что никто из них так ничего и не опубликовал.
Мне казалось, что вокруг – рай. В голове, затуманенной алкоголем и бессонницей, носились обрывки строк, то ли своих, то ли чужих, но стопроцентно гениальных. Все вокруг было сказочным. И, о боже, этот многочасовой марафон образов и метафор, эта перекличка смыслов, эти рифмованные диалоги и споры! Здесь, в этих табачно-водочных туманах, только здесь и дышала настоящая жизнь, лишенная обманов и низостей, чудесно избежавшая пошлости все время кончающихся секунд и минут.
То и дело, заслушавшись, я проваливался в долгое небытие, но, вынырнув, обнаруживал, что и мига не прошло, и даже стих звучит все тот же…
После очередного провала застал картину: друг, что привел меня сюда, пристально глядит на рюмку с водкой.
– Пить или не пить? – размышлял он вслух.
Я посоветовал ему бросить спичечный коробок. Упадет плашмя – пить. Упадет на ребро – не пить.
– Гениально, – сказал друг и бросил коробок. Тот упал на ребро.
Друг долго с мягкой печалью глядел на эту диспозицию. Наконец, произнес:
– Не верю! – и выпил.
Голова все валилась набок, и я пошел в ванную, чтобы облить лицо холодной водой. Не успел протереть красные глаза – и вдруг меня втиснула в себя ворвавшаяся следом пышнотелая деваха.
Я помнил, что она сидела с нами за столом. Я запомнил ее потому, что, в отличие от всех в нашей компании, на грубом ее лице видна была тщательно скрываемая скука. Это был не наш, чужой, случайный человек.
– Давай! Пойдем! Будет хорошо! Это же просто! – сыпала, бешено спеша, деваха, крепко ухватив меня сдобными руками. Я молча вырывался.
Запас ее аргументов быстро иссяк, и, видимо, отчаявшись, соблазнительница выдала последнее, сокровенное:
– Я – в Союзе писателей! Секретарша! Через меня все «корочки» проходят! Давай! Пойдем! Завтра сделаю тебе «корочки»!
Мне удалось вывернуться и сбежать обратно к столу. Мой друг, кивая в такт чьим-то строфам, вяло поинтересовался:
– Секретарша пристала? Вообще-то, она честная. Уже много кому «корочки» сделала.
По тем временам членство в Союзе писателей давало право на многие привилегии, от издания книг до льготного отдыха в санаториях.
Я промолчал. Я вновь качался на мощных, тугих, волшебных волнах поэзии.
Стихотворение завершилось, и в наступившей вдруг тишине из соседней комнаты донеслись звуки яростного любовного поединка. Деваха все-таки нашла себе кандидата в члены Совписа.
– Пустое, – лениво прокомментировал мой друг. – Слыхали и покруче. Вот лучше послушайте – тут ко мне парень приехал с Урала, совершенно гениальный. Читай, старик.
И я в сотый раз проскрипел:
– От бессонницы полинялый…