Накануне Первого мая Вернер вдруг пришел к нам поздно вечером.

Отец еще не приходил с работы, мы с мамой были одни. Я уже лежал в кровати, готовый заснуть, как вдруг раздался звонок, потом щелкнул замок, и я услышал тихие голоса.

– ...und Jura? – услышал я голос Вернера.

– Er schlaft schon! – сказала мама. – Он уже спит!

– Я не сплю! – крикнул я весело.

– Aha! – рассмеялся Вернер. – Der ist aber schlau! («Вот хитрец!»)

Вернер был теперь редкий гость и очень хотел меня видеть, и поэтому мама тоже была рада, что я не сплю. Они сразу вошли в комнату. Вернер был в черном костюме с красной гвоздикой в петлице. «Это он ее прицепил в честь Первого мая!» – подумал я. Я знал, что гвоздика – революционный цветок. И в руках у Вернера был маленький яркий букет красных гвоздик. Он вручил его маме.

– С наступающим! – сказал он и сел ко мне на кровать.

Вид у Вернера был усталый, но веселый. Он похудел и уже немного загорел на своих весенних митингах. Под глазами лежали синие тени, как снег в Груневальде, обветренные скулы выступали резче, бледные губы плотно сжаты, а волосы на голове были как солнце.

– Давно я хотел тебя видеть, – сказал он, – но все не мог.

Я молчал. Мне почему-то стало грустно – может быть, потому, что вид у него был такой усталый.

– Долго еще продлится эта стачка? – спросила мама.

– Конец близок, – сказал Вернер. – И мы должны победить. – Он опять улыбнулся. – Дело вот в чем, – продолжал он, все еще улыбаясь; улыбка в его глазах разгоралась, освещая тонкое лицо внутренним светом. – Дело вот в чем – вы, наверное, скоро уедете?

– Да, – сказала мама. – Очень скоро... Иосифа отзывают.

– Я тут принес один пустячок. – Вернер полез в карман. – Для Гизи...

Он достал маленький сверток, что-то завернутое в тонкую шелковистую бумагу.

– На-ка, разверни! – протянул он его мне.

Я долго разворачивал шуршащую бумагу – ее было много, – и в самой середине этого вороха оказался маленький пушистый цыпленок! Он был совсем черный, с розовым клювиком! И еще там лежал железный ключик: цыпленок был заводной...

– Какой смешной! – сказал я. – Черный!

– Черные цыплята тоже бывают, – сказала мама. – Правда, редко!

– Я знаю, – сказал я. – Я видел у Вани на даче!

– Мне этот цыпленок напоминает Гизи, – сказал Вернер. – Такой же черненький, как она...

И я тоже увидел, что этот цыпленок похож на Гизи!

– Заведи-ка его! – сказал Вернер.

Я взял ключик, нащупал в боку у цыпленка граненый железный стерженек и завел. Потом я поставил его на тумбочку возле кровати, и цыпленок стал весело танцевать! В животе у него тихо жужжало, а он переступал по стеклу розовыми лапками, взмахивал куцыми крылышками и вертел головой.

Я смотрел на этого смешного цыпленка, а видел перед собой Гизи, и наш дом на Кузнецком, и Памятник Воровскому... Я как-то сразу почувствовал, что мы уезжаем!

Когда цыпленок затих, Вернер сказал мне:

– Прошу тебя передать его Гизи! Когда-то мы с ней увидимся, просто не знаю! И еще передашь привет Москве, – сказал он. – И своему Воровскому... ну, а теперь спи!

– Я не хочу спать! – сказал я. – Я тебя так давно не видел!

– Может, мы немножко посидим здесь? – спросил Вернер, глядя на маму.

– Конечно! – встрепенулась она.

Мама быстро сварила кофе, поставила дымящийся кофейник и чашки под лампой на тумбочке, и они с Вернером устроились рядом в креслах. Они разговаривали, а я закутался в одеяло и слушал.

– Нелегкий будет завтра день, – сказал Вернер. – Сошло бы все гладко...

Он имел в виду первомайскую демонстрацию.

– Все будет хорошо! – сказала мама.

– Полиция на ногах, – сказал Вернер. – Всюду шпики. И фашистские молодчики тоже что-то затевают...

– Где сбор? – спросила мама.

– Мы распустили слух, что сбор у Тиргартена... но это нарочно! Мы соберемся у вокзала и пройдем здесь, мимо вас...

И тут я заснул! Просто не понимаю, как это я так быстро заснул! До сих пор не могу себе этого простить!

Когда я утром проснулся, в комнате было тихо и пусто. Только на тумбочке, освещенной лучом майского солнца, стоял грустный черный цыпленок; у него был такой вид, как будто он пришел сюда сам и никакого Вернера не было...