Произошла эта удивительная история не где-нибудь на Луне, а неподалеку от меня, в Москве, в некоей квартире номер сто восемь. Улицу и номер дома я не буду вам называть, это вам все равно ничего не даст: все давно уже кончилось. Да и найти квартиру-108 — именно ту самую, в которой все приключилось, — не так-то просто. Даже если бы вы знали улицу и номер дома. Район у нас новый, все дома в нем совершенно одинаковые. И нумерованы они не по порядку, а как попало… Возьмите-ка одинаковые кубики, пронумеруйте их, положите в коробку, а потом высыпьте из коробки на пол — и получите точную копию нашего района. Теперь вам ясно, что найти квартиру-108 — не какую-нибудь, а именно ту самую — очень нелегко? Я сам искал ее много раз и часто попадал не туда. То есть сначала я вроде попадал куда надо, потому что улица, по которой я шел, казалась мне именно той самой, и попадал я в тот же двор, и в то же парадное, и в ту же дверь с тем же почтовым ящиком и замком, и люди, которые мне открывали, были вроде все те же… и все-таки не те! Но дело не в этом. Дело в том, что я-то в этой квартире бывал, в ней живут мои друзья. И я наизусть знаю всю приключившуюся с ними историю, знаю ее от начала до конца. Началось все очень просто… Хотя минуточку: сначала я должен рассказать, кто живет в квартире-108 и кто соседи. Кстати, почему я все время подчеркиваю номер квартиры? А потому, что хочу ее как-то называть, хочу, чтобы у квартиры было имя. А как ее еще называть, если не по номеру? Тем более что сейчас это модно. Ведь то и дело все называют по номерам: Олимпиада-80, рок-группа-70, песня-83 и так далее. Так что название «квартира-108» звучит весьма современно.
Итак, в квартире-108 живут: обыкновенный папа, обыкновенная мама и двое детей — мальчик и девочка. Вы заметили, что детей я обыкновенными не называю? Потому что дети всегда необыкновенны. Некоторые, становясь взрослыми, сохраняют эту необыкновенность до глубокой старости. Таких людей мы называем гениями. Но чаще всего люди эту детскую необыкновенность теряют… Так вот, необыкновенным детям во время этой истории было: мальчику Юре пять лет, а девочке Кате шесть. Обыкновенному папе было тридцать семь лет, а маме неизвестно сколько: она этого никому не говорит. Во всяком случае, мама в квартире-108 очень красива и всегда одета во все новое и яркое. Когда она выходит на улицу, она обувает туфли на шпильках или высокие красные сапоги и укрепляет на голове разные удивительные шляпы — с полями и без полей, — которые она мастерит сама, а зимой еще надевает скунсовую шубу и поверх, когда холодно, красный мохер — вроде одеяла. Но мохер — это, конечно, не одеяло, хотя он и очень похож на одеяло: это такой мохнатый и широкий шерстяной шарф, очень модная вещь. И хотя мама всегда одета по-разному, она во всем всегда одинаково красива… Но мамы всегда красивы, вы со мной согласны? Особенно те, которым неизвестно сколько лет. Они никогда не меняются.
Зато папа в квартире-108 меняется: он меняется сам по себе, независимо от одежды. И в этом виновата работа — картины, которые он пишет масляными красками. Хорошо пишется картина — папа веселый и деятельный, он тогда все время работает и поет, даже ночью, а если картина пишется плохо — тогда он мрачный, злой и не то что поет, а даже не разговаривает. А отчего картина пишется или не пишется — этого никто не знает, даже сам папа. Потому что живопись — тайна, которую надо все время разгадывать, в каждой новой картине. А иногда бывает так, что картина напишется хорошо и быстро, и папа несет ее в Союз художников — на выставку или в закупочную комиссию, — а там картину не берут. Говорят, что она плохая. И это тоже тайна. Ведь картина-то хорошая, это всем ясно: и папе, и маме, и Юре с Катей, и даже всем папиным друзьям и знакомым. Даже мне, а я очень строгий критик. А каким-то там дядям и тетям в приемной комиссии картина не нравится. И папа, мрачный, приносит ее обратно домой. И вид у него тогда такой, как будто ему не тридцать семь лет, а все шестьдесят. И глаза у него грустные, как у собаки. Он тогда сразу ложится спать, даже днем, и спит сутки напролет. Да что там сутки — он может тогда проспать целую неделю! Но, может быть, вы скажете, что тут нет никакой тайны, и картина действительно плохая, и что в семье все ошибаются, и все папины знакомые тоже ошибаются, и я ошибаюсь — просто надо эту картину выбросить или замазать и писать поверх нее другую? А вот и нет! Во всем этом действительно заключена тайна, потому что через какое-то время папа несет ту же самую картину в ту же самую закупочную комиссию, к тем же дядям и тетям — и картину покупают! Папе говорят: «Вот это совсем другое дело! Теперь картина прекрасна! Мы же говорили, что надо еще поработать…» Но все дело в том, что папа над ней больше не работал! Он поставил ее в кладовку, и картина там «созревала», как говорит папа, то есть пылилась и пылилась — месяц или два, — а потом папа вдруг вынимал ее и снова тащил в комиссию — и картину покупали! Так что живопись — это все-таки тайна. Зато когда картину покупают, папа приходит домой молодой и весёлый, он тогда весь нагружен подарками — и весь мир вокруг становится солнечным и весёлым, и все в квартире-108 радостные, особенно дети…
Да, дети! Что вам сказать про детей? Дети растут! Они растут не по дням, а по часам. Так говорят все, кто их видит.
Взять, например, Юру. Совсем недавно он знал всего только четыре слова: «папа», «мама», «Катя» и «нет». А сейчас он уже знает столько слов, что сосчитать их не просто. Когда он успел запомнить столько слов, никто в семье не заметил. Более того, он уже научился читать и нетерпеливо собирается в школу, вслед за Катей. Ведь Катя собирается в школу через год, а там и Юрина очередь. Потому что время летит, его не остановишь, и особенно это заметно на детях. Они развиваются бурно, как электроника. В этом смысле можно сказать, что Юра — новейшая, полностью автоматическая модель самопрограммирующейся электронной машины с еще неясным направлением деятельности. Никогда нельзя предугадать, во что запрограммируется Юра в любой следующий момент. Ну, и Катя, конечно, тоже, хотя она машина более спокойная и в ней уже вырисовывается определенность жизненной программы: Катя все больше и лучше рисует, она программируется в папу и, наверное, будет художником. А кем будет Юра, предсказывать еще рано — в этом тоже заключена пока некая тайна…
Теперь несколько слов о доме, в котором находится квартира-108. Этот дом молодой — вот что в нем самое главное. Даже Юра, которому всего пять лет, старше своего дома на несколько месяцев — вот какой это молодой дом. Правда, с виду он не так уже молодо выглядит. Дом вроде папы: то он выглядит моложе, то старше. Например, летом в солнечную погоду и когда вокруг зеленеют деревья, дом выглядит молодым и прекрасным. И самое прекрасное в доме — его большие окна. А что может быть лучше окон? Ничего не может быть лучше окон! Так говорит папа. Окна — это глаза. Если у человека большие глаза — он красив. Даже если у этого человека нос картошкой. То же и дом. Если у дома большие окна, он тоже красив. И неважно, что кое-где обвалилась штукатурка и дождь залил стены темными подтеками, зато окна! Они прекрасны! Они большие и светлые! И сияют небом!
Ну, а внутри дом прекрасен в любую погоду, потому что квартиры в нем замечательные: просторные и светлые, с высокими потолками, в них тепло и уютно. И самая лучшая квартира в доме — это квартира-108. В ней больше всего окон и меньше всего соседей, потому что она торцевая: с трех сторон ее окружает воздух, и только со стороны лестничной площадки с ней граничит еще одна квартира, в которой проживает одинокий старичок по фамилии Маркус, но которого все зовут Старик-Ключевик: почему, я объясню вам позже…
Так что жить в квартире-108 — это большое счастье. Чтобы ее получить, папе и маме пришлось приложить много энергии. Да и Кате с Юрой тоже: они-то в конце концов и сказали свое решающее слово… Как? Очень просто! Дело в том, что когда-то — не так уж и давно — папа и мама жили далеко друг от друга. Папа жил в коммунальной квартире неподалеку отсюда, а мама — в деревне под Москвой. Жили они одиночками в беспокойном и шумном окружении бесчисленных соседей, не то что сейчас, в квартире-108. А потом папа и мама случайно познакомились, у кого-то в гостях. Они еще тогда не были ни папой, ни мамой, а просто молодыми людьми. А Кати и Юры еще и в помине не было, никто и не подозревал, что они когда-нибудь будут существовать. Вот ведь как интересно складываются людские судьбы! Но такова жизнь, как, я слышал, говорят французы, да что там французы! Мы тоже так говорим, потому что и сама жизнь полна тайн, она так же непредсказуема, как и папина живопись… Так вот, когда папа и мама познакомились и полюбили друг друга, им захотелось, конечно, жить вместе. Ибо что это за семья, любящие друг друга люди, если они живут в разных домах далеко друг от друга? И тогда они пошли в райисполком и попросили себе новую жилплощадь. Им сказали: «Даем вам однокомнатную квартиру!» «Почему однокомнатную?» — спросили папа и мама. «Потому что вас только двое». Другие, может быть, и смирились бы с таким ответом, но только не папа, пусть он даже и не был еще в то время настоящим папой. Он не растерялся и сказал: «Осенью нас будет трое!» Дело было весной, когда почти у всех, а не только у папы бывает бодрое настроение. Лето мама и папа провели вдвоем далеко на Севере — в палатке на берегу реки — и осенью пришли в райисполком уже втроем, потому что родилась Катя. В райисполкоме им сказали: «Даем вам двухкомнатную квартиру!» Но не такой человек папа, чтобы успокаиваться на малом. «А теперь нам нужна трехкомнатная! — сказал он. — Ведь я художник и работаю дома!» «Вот если бы вас было четверо!» — сказали ему. «В следующую осень нас будет четверо!» — рассердился папа. Он мысленно обратился к Юре, которого физически еще не существовало, но где-то там он уже был — в папиных мыслях, — и Юра папу услышал и родился. И осенью они пришли в райисполком уже вчетвером: и им сразу дали трехкомнатную квартиру. Так благодаря упорству райисполкома семья стала большой и солидной (тут я шучу, конечно!), а квартиру им дали самую лучшую в районе, потому что папа завоевал райисполкомовское сердце (и тут я не шучу). Хотел было папа замахнуться на четырехкомнатную, но вдруг передумал. Откровенно говоря, он просто устал от всех этих хождений, рождений и переездов. Да и квартира-108 всех, в сущности, отлично устраивала. Но теперь вы понимаете, почему решающее слово в этом вопросе принадлежало Кате и Юре…
К началу нашей удивительной истории все в семье со своей квартирой отлично освоились, им даже стало казаться, что живут они здесь уже целый век. Вместе с тем они не перестают удивляться и восхищаться. А восхищаться там есть чем.
Помимо трех прекрасных комнат с высокими потолками и большими окнами, в квартире-108 все удобства, огромная кухня, большая ванная и кладовка да еще два балкона с разных сторон — и один из них лоджия, то есть балкон с крышей. Самая маленькая комната, хотя она не такая уж и маленькая, мамина, средняя, с простым балконом, — детская. А самая большая, торцевая, — папина. В этой комнате одно окно выходит на улицу, а другое окно и лоджия — в сад: квартира-108 на первом этаже. Эта комната — центр жизни всей семьи, потому что в ней принимают гостей, слушают музыку, устанавливают новогоднюю елку, и дети в основном играют именно здесь… Вы спросите, как же папа тогда в ней работает? А такой уж он человек! Он говорит, что ему мешает только посторонний шум, например, когда на улице перед домом тарахтят какие-нибудь машины. Этот шум на улице папе, конечно, мешает. Или шум за стеной, в соседней квартире, когда Старик-Ключевик играет на рояле. «Потому что это шумы посторонние, несемейные, чуждые моему внутреннему ритму», — говорит папа. И папа с ними борется: как только затарахтят на улице машины или забренчит за стеной Старик-Ключевик, папа сразу включает свою стереосистему и так регулирует громкость музыки, чтобы посторонних шумов не было слышно. Тогда он спокойно работает. Музыка создает вокруг папы звуковой барьер, этакую звуковую занавеску, которая отгораживает его от всех посторонних шумов. За этой звукозанавеской папа спокойно работает, или думает, или спит. Некоторых это удивляет, они говорят, что при громкой музыке не могут ни работать, ни тем более спать. А папа может, такая уж у него способность. Он говорит, что сам выработал в себе эту способность — отгораживаться шумом от шума, — потому что другого выхода просто не было. «Клин всегда вышибают клином», — говорит папа. А семейный шум его не раздражает, даже наоборот — успокаивает. Потому-то папе и не мешает, что его комната является центром семейной жизни. Юра и Катя часто устраивают здесь разный тарарам: бегают, поют, кричат, гремят игрушками, — а папа в это время спокойно работает. Что касается Юры и Кати, то они обожают любой шум, даже посторонний. В тишине они долго не выдерживают. Если полдня нет никакого шума, они начинают тосковать и сами устраивают себе какой-нибудь шум. Так что Катя и Юра в вопросе шума заодно с папой. Зато мама в квартире-108 никакого шума просто не переносит: ни громкой музыки, ни падающих кастрюль, ни тарахтения машин за окнами — у нее от шума поднимается давление и болит голова. Это, наверное, потому, что мама много времени проводит в библиотеке, а там всегда очень тихо, только шуршат страницами книги, а если разговаривают люди, то шепотом. Мама привыкла к мудрой тишине библиотек. Она переводчик: переводит с английского на русский, и наоборот.
Еще несколько слов о соседях… Но их здесь почти нет, если не считать тех, кто выше этажом, но какие это соседи, если их месяцами не встречаешь! Настоящий «сосед через стенку» у жильцов квартиры-108 только один: Старик-Ключевик из квартиры-107. Почему его так зовут? Потому что он всегда носит на золотистой цепочке вокруг шеи ключ от английского замка. Его он носит вовсе не для украшения, а в силу необходимости: Старик-Ключевик страшно рассеян. Один раз, минувшим летом, он выскочил утром в одних трусах — вынести мусорное ведро, но забыл прихватить ключ от квартиры, дверь за ним захлопнулась, и он уже не мог попасть обратно. Тогда он, конечно, обратился за помощью в квартиру-108. Хорошо, что папа был дома. Пока он звонил в домоуправление, пока пришел слесарь и взломал дверь, Старик-Ключевик отсиживался в папиной комнате: в одних трусах и с мусорным ведром, которое он никак не хотел выпускать из рук. Он сидел и несколько смущенно улыбался. Ведь Старику-Ключевику девяносто лет — он мне сам говорил. И в это можно поверить! Он старый интеллигент, всю жизнь одевался «с иголочки» и никогда еще не показывался на люди в одних трусах и с мусорным ведром. После этого случая Старик-Ключевик стал носить ключ от квартиры на цепочке вокруг шеи; он теперь и спит с ключом на шее, и моется в ванне с ключом на шее — никогда с ним не расстается. Вот с тех пор его и зовут «Старик-Ключевик». За глаза, конечно. В глаза же его продолжают звать, как и раньше: Аполлон Иванович… Но не думайте, что он похож на греческого бога Аполлона, нет: он среднего роста и сухонький, белые волосы на маленькой голове всегда аккуратно зачесаны на пробор.
Старик-Ключевик живет один в двухкомнатной квартире. Он пенсионер, но иногда ходит читать лекции в обществе «Знание» — по археологии. Он большой специалист в этой науке, занимающейся изучением древностей. Наверное, поэтому Старик-Ключевик все на свете знает и его уже ничем не удивишь. Он всегда говорит, что все, что нас удивляет, давно уже было… Представляете? Мне это трудно представить, но Старик-Ключевик в этом глубоко убежден. Более того: почти все он уже видел сам, а об остальном догадывается. Не знаю, но если это так, то удивляться, конечно, нечему…
Старик-Ключевик — очень тихий и хороший сосед. Он никогда никому не мешает, а помочь всегда готов — в этом вы скоро сами убедитесь. А то, что он бренчит иногда за стеной на рояле, так это не беда: я же вам говорил, что папа отгораживается от этого бренчания своей громкой стереосистемой… Да… Но Старику-Ключевику-то каково? Не беспокоит ли его папина система? Представьте: не беспокоит! И вовсе не потому, что он любит шум, он к любому шуму абсолютно равнодушен. Он на него просто не реагирует. Старик-Ключевик, конечно, немного глуховат, но не это главное. Главное в том, что он философ… Как это понимать? Очень просто! Дело в том, что он давно уже выработал в себе некое твердое равновесие, из которого его невозможно вывести. Вы думаете, что равновесие имеет только тот, кто ходит по проволоке? Старик-Ключевик никогда не ходил по проволоке, а равновесие у него есть: то подлинное жизненное равновесие, которое вырабатывается в переживании разных великих потрясений. Ведь прожил он очень долгую жизнь, начало которой теряется в тумане прошлого века, и потрясений за это время было хоть отбавляй. Старик-Ключевик насмотрелся их достаточно. Но вот что странно: он все еще относится к ним как к реальной окружающей действительности! А к реальной действительности он относится как к миражу. Естественно было бы наоборот, но что поделаешь. События окружающего мира его мало волнуют, разве что на голову ему упадет кастрюля — и то он не рассердится, а просто улыбнется. Что бы вокруг ни происходило, он всегда улыбается. Удивительно, что эта улыбка не покидает его даже ночью, во сне, хотя эту улыбку во сне никто никогда не видит, ведь Старик-Ключевик совершенно одинок. Может быть, именно потому он так тянется к жильцам квартиры-108. А в общем-то Старик-Ключевик всегда ровен и спокоен. Все треволнения, о которых речь пойдет впереди, покажутся ему смехотворными. И то не очень: ведь он не будет над ними хохотать, как не будет и плакать… Замечательный характер, не правда ли? Вот стукнет вам девяносто лет — да еще при наличии разных глобальных потрясений, — и вы тоже научитесь такому улыбчивому состоянию. Если, конечно, доживете. Тогда и вы станете таким же мудрым философом, как Старик-Ключевик…
Вот и все, что я хотел предварить о квартире-108, ее жильцах и соседях… А теперь перейдем к нашей истории…