Глава 1

Где-то вскоре после полуночи, безлунной октябрьской ночью, которая отнюдь не стала приятнее оттого, что внезапно поднявшийся ветер принес с собой еще и дождь, на поле неподалеку от Бедфорда, к югу от города, был убит человек. Я ненавидел его всей душой. Поначалу, естественно, решили, что тело просто привезли и бросили; что Алекса Джефферсона убили где-то в другом месте, что он был мертв задолго до того, как его труп изуродовали до неузнаваемости и оставили там, возле леса.

И, как выяснилось, попали пальцем в небо.

Тело Джефферсона обнаружили только на следующий день, чуть позже полудня. А вскоре после этого на поле, где его нашли, скопилось не меньше дюжины машин, тесно прижавшихся друг к другу: патрульные полицейские автомобили с мигалками, микроавтобусы экспертов-криминалистов и даже машина «скорой помощи», которая, понятное дело, была уже не нужна, но ее тем не менее кто-то зачем-то вызвал. Меня там, конечно, не было, однако мне не составило труда вообразить себе это зрелище — да и неудивительно, учитывая, сколько раз я принимал во всем этом самое непосредственное участие.

А впрочем, может, и нет. Может быть, и нет. Зрелище, представшее их глазам в тот достопамятный день, то, о чем сам я узнал только из вторых рук, от копов, имевших обыкновение пересказывать подобные новости с привычным и циничным равнодушием, свойственным только очерствевшим профессионалам, мало походило на то, с чем мне до сих пор приходилось иметь дело.

Джефферсона явно привезли из города, руки и ноги у него были связаны веревкой, рот заклеен широкой полоской скотча. За полмили до этого места, прямо на грязной, размокшей дороге, ведущей к пустому полю, его вытащили из машины — судя по следам, оставленным шинами в грязи, это был микроавтобус — и принялись мучительно и зверски пытать, пытать медленно и изощренно, точнее, даже не пытать, а медленно убивать. Судя по результатам вскрытия и на основе картины, воссозданной позже следователями CSI и судмедэкспертами, Джефферсон, несмотря на пытки, еще дышал и оставался в сознании никак не меньше четверти часа.

Четверть часа. Пятнадцать минут — которые могут быть и очень короткими, и долгими, словно вечность. Они пролетают в мгновение ока, когда стоишь в аэропорту, надолго расставаясь с тем, кого любишь. И те же самые четверть часа могут показаться веками, если ты нетерпеливо топчешься на краю тротуара, выжидая, когда поток машин хоть немного поредеет, чтобы перебежать на другую сторону. А какими они покажутся, если руки и ноги туго стянуты веревкой и кто-то, навалившись сверху, не спеша «обрабатывает» тебя с помощью газовой зажигалки и острого, точно опасная бритва, лезвия? Разве тогда эти пятнадцать минут не покажутся тебе вечностью — вечностью, которая в этот миг представляется избавлением, и об этом ты молишь своего мучителя? Вечностью, которая предопределена тебе судьбой и единственная может избавить тебя от мук?

Большую часть этого дня копы были по уши заняты положенной в подобных случаях стандартной процедурой: обыскивали место преступления, собирая улики, созванивались со специалистами из Бюро криминалистических расследований в Огайо, проводили опознание тела, искали ближайших родственников убитого, а также пытались выяснить, где был и чем занимался Джефферсон в последние несколько часов перед смертью. Местных жителей опросили всех до единого, поле и даже окружающий его лес буквально прочесали в поисках улик.

Ничего. Никаких следов. Ни то, что им было уже известно, ни первые несколько часов работы не дали ни малейшей зацепки. В результате решено было слегка расширить рамки расследования. Детективы ринулись искать подозреваемых — всех тех, кто недолюбливал Джефферсона или мог быть с полным правом причислен к числу его врагов. А возглавлял этот список, естественно, я.

Они явились ко мне на следующий день после того, как было обнаружено тело Джефферсона. Ввалились утром, в десять минут десятого, успев перехватить меня до того, как я успел уйти на работу, — что, в общем-то, неудивительно, учитывая, что моя квартира находится в доме чуть дальше по улице. Прямо под моей квартирой — старый гимнастический зал, который я арендую. Он время от времени приносит мне неплохой барыш. Конечно, всеми делами в нем заправлял мой управляющий — вернее, заправляла, — но сегодня она не пришла: судя по ее словам, у нее не заводилась машина. Она позвонила мне около половины восьмого утра сообщить, что муж пытается вернуть машину к жизни, воспользовавшись аккумулятором соседской машины, и что если реанимировать ее не удастся, то она немного опоздает. Я сказал, чтобы она не переживала из-за этого, — поскольку сам я никуда не тороплюсь, то нечего торопиться и ей. Потом пообещал, что сам открою зал и уйду по делам, а она пусть приходит, когда сможет.

Я спустился вниз с кружкой кофе в руках и отпер офис гимнастического зала. Мы уже давно установили такую систему ключей-карт, которая позволяла членам клуба беспрепятственно приходить и уходить, когда им вздумается, двадцать четыре часа в сутки, но Грейс, моя управляющая, просиживает в офисе с девяти до пяти и только время от времени выглядывает оттуда, чтобы проверить холодильник. Сказать по правде, основную выручку мы делали вовсе не на абонементах, а на том, чем был битком забит холодильник и чем мы пичкали своих клиентов — я имею в виду самые разные энергетические напитки, протеиновые коктейли, гранолу и прочие витамины.

В такую рань, естественно, народу в зале было немного: две женщины, которые неторопливо трусили по «бегущей дорожке», да еще какой-то мужчина в уголке потел со штангой, словом, наши обычные «ранние пташки». Открыв офис, я усмехнулся, подумав об одном неоспоримом преимуществе своего зала — здесь никогда не нужно было ждать, пока освободится очередной тренажер. К счастью для клиентов — и, увы, к несчастью для меня самого.

Первым делом я проверил шкафчики, чтобы убедиться, что там хватает чистых полотенец, и тут же обнаружил, что Грейс меня опередила — судя по всему, она позаботилась об этом накануне вечером. Я как раз собирался выйти из тренажерного зала, когда обнаружил в своем офисе копов. Их было двое, оба не в форме, а в гражданском, однако краем глаза я успел заметить блеснувшую бляху на поясе у того из них, кто был повыше, и эта легкая серебряная вспышка, особенно ослепительная и холодная в свете люминесцентных ламп, заставила меня нахмуриться от неприятного предчувствия. Сердце глухо заколотилось.

— Чем могу помочь? — осведомился я, заходя в офис. Никого из них я не знал, но ведь я и не мог знать в лицо всех, кто работает в полицейском управлении, особенно спустя два года после того, как я оттуда ушел.

— Линкольн Перри?

— Да.

Второй, у которого на поясе не было значка, элегантный, подтянутый тип с седой шевелюрой и сеточкой морщин вокруг глаз, вытащил из кармана бумажник и молча продемонстрировал мне свой значок и удостоверение, на котором значилось «Хэролд Тарджент, детектив, управление полиции Кливленда». Я пробежался по нему взглядом, потом поднял глаза и снова кивнул.

— Ладно. Так чем могу помочь, детектив?

— Можете звать меня просто Хэл.

Тот, что повыше, стоявший у него за спиной, на первый взгляд лет на десять моложе своего напарника, в виде приветствия слегка поднял руку.

— Кевин Дэли.

Тарджент окинул взглядом тренажерный зал, потом снова повернулся ко мне.

— Не возражаете, если я прикрою дверь? Так нам никто не помешает.

— Моя управляющая немного опаздывает. Мне бы не хотелось разговаривать с вами без нее — если вы, конечно, не возражаете.

Тарджент покачал головой.

— Возражаю, мистер Перри. Свидетели нам не нужны.

— Все настолько серьезно? — осведомился я, чувствуя, как в груди впервые возник неприятный холодок. Только сейчас до меня наконец дошло, что их приход никак не связан ни с одним из тех дел, расследованием которых я как раз сейчас занимался, что все это, возможно, касается лично меня.

— Да уж, серьезнее не придумаешь. Когда люди умирают, мистер Перри, это всегда серьезно.

Я плотно прикрыл дверь офиса и повернул в замке ключ.

— Тогда пойдемте наверх.

К их чести, никто из них не пытался морочить мне голову, до последнего оттягивая тот момент, когда придется сообщить, зачем они явились ко мне. Никаких дурацких вопросов по поводу того, где я был прошлой ночью, никаких игр втемную. Вместо того чтобы играть со мной, как кошка с мышкой, они выложили все, едва мы только уселись в гостиной.

— Позапрошлой ночью был убит один из ваших знакомых, — коротко бросил Тарджент. — Небось уже слышали об этом?

Сказать по правде, все новости, которые я знал, были почерпнуты из вчерашней прессы. Утренних газет я еще не видел, вдобавок источником самых достоверных сведений для меня были вовсе не средства массовой информации, а один пьянчужка, обычно торчавший в углу автобусной остановки. Поэтому в ответ я медленно покачал головой. Тарджент наблюдал за мной с добродушным скептицизмом в глазах.

— Собираетесь сказать мне, кого убили? — поинтересовался я.

— Человека по имени Алекс Джефферсон.

Именно в такие моменты я всегда отчаянно жалел, что не курю: я не знал, куда деть руки. Будь у меня сигареты, не нужно было бы ломать голову, чем их занять. Как просто поднести сигарету к губам и затянуться, насколько это лучше, чем сидеть и просто хлопать глазами.

— Помните его? — спросил Дэли.

Я перевел взгляд на него и коротко хохотнул, потом покрутил головой, удивляясь этому вопросу.

— Да. Я его помню. Еще бы!

Они немного подождали. Я молчал. Первым не выдержал Тарджент:

— Насколько я слышал, вы с ним были… э-э-э… не очень дружны?

Наши глаза встретились.

— Он спал с моей невестой, детектив. Я потратил битых два часа и влил в себя целую упаковку из двенадцати банок пива, прежде, чем выбил из Джефферсона все это дерьмо. Дело было в загородном клубе. А закончилось это для меня штрафом за вождение в нетрезвом виде да еще обвинением в нанесении телесных повреждений. Правда, «тяжкие телесные» удалось потихоньку замять, ограничившись всего лишь туманным намеком на «недостойное поведение», что уголовным преступлением не считается, но из полицейского управления я вылетел с треском. Впрочем, все это вам наверняка известно. Но да, можно сказать и так, друзьями мы с ним не были.

Тарджент не сводил с меня глаз. Дэли старался следовать его примеру, но машинально, сам того не замечая, шарил глазами по комнате, словно подозревал, что где-то тут спрятано орудие преступления. Уж не знаю, что он рассчитывал тут увидеть — лом с прилипшим к нему клоком волос убитого или побуревшую от крови плетку-девятихвостку, мирно стоявшую в углу.

— Ладно, — буркнул Тарджент. Сидя он казался еще ниже ростом, будто весил не больше ста двадцати фунтов, однако жалким при этом почему-то не выглядел. Скорее всего, благодаря голосу, в котором чувствовался металл. — Слушайте, мистер Перри, не обижайтесь. Ничего личного, понимаете. Никто вас ни в чем не подозревает. А теперь могу я вас спросить…

— Вы там были, когда ей сказали? — перебил его я.

— Простите? — не понял он.

— Карен. Вы были там, когда ей сказали о муже?

Тарджент покачал головой.

— Нет. Меня там не было. Понимаете, по этому делу ведь работают многие, не только я…

— Могу себе вообразить. Он ведь был большой шишкой.

Тарджент шумно выдохнул и глянул на Дэли. Тот, похоже, ничего не заметил, поскольку продолжал обшаривать взглядом комнату, видимо, все еще не потеряв надежды заметить что-то такое, что позволит ему, рявкнув об «обоснованных основаниях», кинуться потрошить мой офис.

— В субботу часов до одиннадцати вечера я был с приятелем, — ответил я. — Мы с ним выбрались в город, пообедали вместе, потом заглянули в бар в центре, опрокинули по паре рюмок и распрощались. Я вернулся сюда, часок почитал и отправился спать. Естественно, свидетелей у меня нет, и подтвердить это некому.

По губам Тарджента скользнула легкая улыбка.

— О’кей. Только, по-моему, вы немного забегаете вперед.

— Как уже сказал мой напарник, вас пока никто ни в чем не подозревает, — вмешался Дэли.

— Конечно.

— Мы просто наводим справки, — невозмутимо продолжал Тарджент. — Впрочем, вы же ведь сами еще недавно были полицейским, так что знаете, как это делается.

— Конечно.

Он закинул ногу на ногу, устраиваясь поудобнее.

— Итак, вы признаете, что вы с мистером Джефферсоном не были друзьями, и что между вами в свое время произошла ссора?

— Да. Три года назад.

— А с тех пор вы…

— Виделись ли мы с того времени? Нет. В последний раз, когда я видел этого типа, он валялся на парковке, весь в крови, а я сам думал только о том, как бы добраться до своей машины.

Сказав это, я слегка покривил душой. Потому что после того случая я видел его дважды, но всегда на некотором расстоянии и оставшись при этом незамеченным. Один раз дело было в ресторане; Джефферсон стоял у стойки бара в компании каких-то типов в дорогущих костюмах. Они болтали и смеялись, и ни один из них меня не заметил. Я вошел, увидел его, тут же развернулся и выскочил на улицу. В следующий раз я увидел его в тот день, когда была их с Карен свадьба. Я припарковался и сидел в машине, наблюдая за тем, как молодые спускаются по лестнице под восторженные аплодисменты и поздравления толпившихся вокруг многочисленных гостей. Честно говоря, на мой взгляд все это выглядело очень по-детски — я имею в виду, вся эта пышная свадебная церемония и все такое, — потому что когда такие люди, как Джефферсон, вступают в брак — в третий брак, прошу заметить, да еще на пятом десятке, — и устраивают по этому поводу подобный шум, то это говорит само за себя. Слишком уж нарочито все это выглядит, я хочу сказать. Трогательно и одновременно жалко. Почти так же печально, жалко и трогательно, как париться где-нибудь в уголке в машине с поднятыми стеклами — и это в такую жару! — любуясь тем, как какой-то тип берет в жены твою девушку.

Впрочем, все это относилось к тому периоду, когда мне было плохо. Так плохо, что хуже некуда. Меня только что вышвырнули из полиции — я потерял работу, а вместе с ней и смысл жизни, у меня опустились руки, и к тому же я был чертовски зол. Шло время, постепенно все как-то наладилось. Алекс Джефферсон превратился для меня в воспоминание. Нет, я не забыл его, но мысль о нем уже не сводила меня с ума.

— Вы зря тратите время, — сказал я. — Нет, я понимаю, вам нужно все проверить, выяснить, не было ли у кого мотива для убийства, но вы потянули не за ту ниточку, джентльмены. Я не видел его, я не видел ее, и я его не убивал. Вот, собственно, и все. Ни он, ни его жизнь меня уже не волновали. Больше не волновали.

Тарджент придвинулся поближе, провел рукой по волосам, потом угрюмо уставился в пол.

— Они не слишком торопились, когда обрабатывали его.

— Простите… — не понял я.

Он вскинул на меня глаза.

— Но ведь кто-то же его убил, не так ли, мистер Перри? Так вот, кто бы это ни сделал, он, прах его побери, не слишком спешил прикончить Джефферсона. Наоборот, он убивал медленно, наслаждаясь его мучениями. Можно подумать, какой-то кайф ловил. Вот так-то… Между прочим, на его теле насчитали сорок семь ожогов и более пятидесяти рваных и резаных ран. Ожоги от сигарет и зажигалки, раны нанесены чем-то вроде опасной бритвы. Некоторые разрезы довольно глубокие, словно он пользовался лезвием, как ножом. Другие выглядят просто как царапины, будто бедолагу кромсали обычным шпателем, которым художник соскребает краску с холста. У Джефферсона рот был заклеен широким скотчем, наверное, он пытался кричать… а может, и не кричал, просто содрогался в конвульсиях, ведь боль, надо думать, была адская… Во всяком случае, язык у него прокушен в нескольких местах.

Я отвернулся и невидящим взглядом уставился в окно.

— Меня не интересуют детали, детектив. Единственное, что мне нужно от вас, это чтобы вы вычеркнули меня из вашего списка. Ищите убийцу в другом месте.

Прежде чем убраться наконец восвояси, они промучили меня еще добрые десять минут. Мне не составило особого труда догадаться, что они станут делать дальше: проверят историю наших с Джефферсоном отношений, чтобы убедиться, действительно ли мы с ним расстались именно в тот день, что я сказал, и с тех пор наши дороги больше уже не пересекались, возможно, попробуют выяснить, где я был и чем занимался в ту ночь, когда он был убит. И если все пойдет, как надо, вернее, так, как должно быть, то я их больше не увижу.

Убедившись, что они ушли, я запер за собой дверь офиса, потом вышел на улицу и первым делом купил газету. Потом устроился на скамейке возле палатки, где продавались пончики, холодный ветер сердито ерошил газетные листы, мешая мне читать. Впрочем, долго искать мне не пришлось — как и следовало ожидать, статья об убийстве Джефферсона занимала всю первую полосу. Ничего нового для себя я не узнал — статья состояла только из полицейского пресс-релиза да коротенького сообщения о том, что жена убитого адвоката наотрез отказалась разговаривать с журналистами. Ну и, естественно, обычных заверений в том, что убийца будет найден, словом, классический пример информации для печати, которую в таких случаях дают копы. Что-то вроде «мы, конечно, время от времени будем сцеживать вам информацию, но вы, черт вас возьми, можете не сомневаться, что раньше времени вы ее все равно не получите!»

Фамилия репортера, написавшего статью, ничего мне не говорила. В случае необходимости я бы мог звякнуть в редакцию моей хорошей знакомой Эми Эмброуз, поинтересоваться, не известно ли ей об этом деле чуть больше, чем говорится в статье. Но мне это нужно? Я скомкал газету, швырнул ее в урну и двинулся обратно, к своему офису.

Дойдя до угла, я перешел на другую сторону улицы, поднялся по лестнице, отпер дверь офиса и переступил порог — меня встретила тишина. Мой партнер Джо Притчард почти постоянно отсутствовал, во всяком случае, так было последние несколько месяцев. К примеру, сейчас он, скорее всего, был на очередном сеансе физиотерапии, на которые ходил три раза в неделю, пытаясь по мере сил и возможности вернуть подвижность левой руке. Не так давно ему в плечо угодила пуля, и, хотя ее удалось извлечь, вреда она наделала немало. И лучшее тому доказательство — пустой письменный стол напротив моего.

Включив компьютер, я уставился в окно. Может, стоит все-таки позвонить Джо, хотя бы для того, чтобы рассказать, что произошло. Проклятье, он, должно быть, и так уже знает. Джо, по-моему, всегда все знал. Однако мне он не позвонил — и вот это было уже довольно странно. Правда, парень он башковитый, возможно, и в этот раз он опережал меня на шаг, как случалось довольно часто. Тогда, выходит, он уже сообразил, что, несмотря на реакцию полиции, ко мне все это не имеет ровным счетом никакого отношения.

— Это все было так давно, — пожаловался я, обращаясь к пустому столу.

Потом придвинул к себе стойку с файлами, вытащил тот, что лежал на самом верху, и открыл. Как-никак, напомнил я себе, у меня по горло работы, которую за меня, черт возьми, никто делать не станет.

Звонок Карен раздался в десять утра — это случилось на следующий день после похорон ее мужа. Я снова торчал у себя в офисе — печатал отчет по делу об опеке над детьми. Моим клиентом в данном случае выступал отец, он жаждал получить доказательства, что новый приятель его бывшей торгует наркотиками. Решил, наверное, что в суде это станет решающим доводом и детей отдадут ему. За те две недели, что я работал над этим делом, я выяснил, что никакого приятеля у его бывшей жены нет, и вдобавок убедился, что мой клиент не только дурак, но и мерзавец, каких еще поискать. Несмотря на то что он находил время названивать мне по шесть раз на дню, изводя бесконечными придирками и сварливо доказывая, что я ничего не смыслю в своем деле, потому как у «этой сучки» наверняка есть дружок, причем непременно «пушер», при этом он как-то умудрился напрочь забыть о том, что у его семилетнего сына был день рождения, и вспомнил об этом событии только три дня спустя. А когда вспомнил, то, не моргнув глазом, свалил это на бывшую жену. Впрочем, кто бы сомневался.

Я сидел, уставившись на экран компьютера, который уже успел «уснуть», пока я тщетно пытался подыскать слова, способные убедить моего клиента в том, что он идиот, не лишив его при этом желания оплатить счет, который я ему пошлю. И тут вдруг зазвонил телефон. Заученным движением я включил спикерфон — привычка, которую я приобрел в отсутствие Джо, — и коротко бросил:

— Алло!

— Линкольн? — Голос в наушниках почти всегда звучал так, словно звонивший находится на другом конце света, но этот побил все рекорды. Потому что сейчас звонили не просто издалека — звонили из прошлого, звонил человек, которого я давно пытался вычеркнуть из памяти.

— Карен! — Я пожалел, что назвал ее по имени в тот же момент, как оно слетело у меня с языка. Что мне стоило притвориться, что я не узнал ее! И тут же поймал себя на том, что просто придумываю себе отговорки. Потому что я узнал бы ее голос, даже если бы она, не называя меня по имени, просто засопела в трубку. И она, кстати, тоже это знала.

— Как поживаешь? — спросила она.

— Нормально, — буркнул я. — Во всяком случае, думаю, лучше, чем ты сейчас, учитывая все обстоятельства.

— У тебя найдется немного свободного времени?

Я помолчал.

— Я сейчас на работе. А почему ты спрашиваешь?

— Просто… Я надеялась, вдруг ты сможешь ненадолго заехать. Хотела перед тобой извиниться, вот и все. Только что узнала, что полиция уже была у тебя. Это просто смехотворно! Не могу поверить, что они допрашивали тебя. У них для этого не было никаких оснований.

— У них для этого были все основания, — перебил ее я. — Это их работа, Карен. И меня это нисколько не задело.

— Что ж, все равно извини. Мне просто хотелось убедиться… хотелось, чтобы ты знал… что это не я натравила их на тебя. Я имею в виду, это не я намекнула им, что ты можешь иметь к этому какое-то отношение.

Слышать ее голос, да еще сейчас — в этом было что-то противоестественное, даже немного сюрреалистическое. Ведь я знал этот голос, как свой собственный, знал, как он звучит, мне были знакомы все оттенки его, каждая его интонация — и тем не менее слышать этот голос было все равно что слушать певицу, лица которой ты никогда не видел. Голос, который звучал сейчас в трубке, казался до боли знакомым — но женщину с таким голосом я не знал. Больше не знал.

— Понимаю, — протянул я.

В трубке повисло молчание. Я откинулся на спинку стул и терпеливо ждал.

— Линкольн?

— Да.

— Э-э-э… я просто не была уверена, что ты еще здесь.

— Я здесь.

Снова пауза. А потом:

— Как бы там ни было, я все равно надеюсь, что ты заедешь — ну, если у тебя найдется пара свободных минут.

— Чтобы ты могла извиниться?

— Ну… да.

— Ты уже извинилась — только что. Спасибо, конечно, но это совсем необязательно.

— Ладно, — пробормотала она. — Что ж… тогда пока, Линкольн.

— Пока, Карен. Удачи.

Она повесила трубку, но я спохватился и стащил с себя наушники только после того, как телефон обиженно запищал.

Не прошло и десяти минут, как он снова зазвонил. Карен!

— Линкольн, послушай, мне действительно нужно с тобой увидеться. Я совершенно вымотана, чувствую себя как выжатый лимон, и вся на нервах. Бросила трубку, потому что мне показалось, что ты сразу ощетинился, как только меня узнал. Впрочем, это как раз понятно. Но мне нужно встретиться с тобой. И к тому же наедине.

— Чтобы просто извиниться? — не утерпел я.

— Линкольн… — Теперь в ее голосе ясно слышались слезы.

Дерьмо! Я откинулся на спинку стула, поднял глаза к потолку и энергично потряс головой. Какого дьявола… скажет мне кто-нибудь, что происходит?!

— Всего двадцать минут, — снова заговорила она, осторожно подбирая слова. Я догадался, что она старается взять себя в руки. — Это… это важно.

— Где?

— Дома.

Дома! Нет, вы слышали? Звучит просто-таки как «в Монтичелло»! Как будто речь идет по меньшей мере о поместье.

— Я не знаю, где твой дом, Карен, — терпеливо произнес я.

— Ох, извини… — спохватилась она. — Пеппер Пайк. Офф Шейкер, совсем рядом с загородным клубом. — Она продиктовала мне адрес.

— С загородным клубом, — пробормотал я сквозь зубы. — Ну, конечно, еще бы! — Именно там, на парковке возле клуба произошла наша последняя стычка с Джефферсоном. Однако что-то подсказало мне, что Карен не из тех, кого может растрогать подобная вспышка ностальгии, поэтому я предпочел благоразумно промолчать.

— Ты приедешь?

— Как последний дурак.

— Прости!

— Ничего. Приеду, только попозже.

— Спасибо, Линкольн.

Мы снова распрощались. Пару минут я шепотом проклинал собственную глупость, потом вскочил и направился к двери.

 

Глава 2

Дом, о котором говорила Карен, производил весьма внушительное впечатление. Подъездная дорожка, которую, похоже, заново мостили каждый год, змейкой вилась среди целой рощицы высоких, аккуратно подстриженных деревьев, а в их тени пряталась лужайка, по своим размерам не уступавшая небольшому аэродрому в Огасте. Попетляв между деревьями, дорожка закладывала крутой вираж, и тут перед вашим взором во всей красе и великолепии появлялся сам дом — типичное поместье плантатора-южанина с легким намеком на колониальный стиль, в который добавили самую чуточку модерна, как будто архитектор стремился отдать дань современной моде. И не знаю, как это ему удалось, но получилось по-настоящему здорово. Много белого камня, много стекла, широкий, но изящный портик, а над ним несколько балконов, из которых, собственно, и состоял второй этаж. За каменной стеной прятался плавательный бассейн и небольшой патио. Сейчас бассейн был затянут брезентом, а в глубине патио красовался сложенный из таких же камней камин.

Чуть в стороне виднелся стилизованный под старинный каретный сарай гараж, в котором без особого труда поместились бы по меньшей мере четыре машины. Я припарковался возле него и немного посидел, пока не поймал себя на мысли, что дожидаюсь, когда кто-нибудь выскочит оттуда и, улыбаясь во весь рот, кинется ко мне, чтобы предложить задать овса моему «рысаку», пока я пройду в дом. Так и не дождавшись, я заглушил двигатель и вышел из машины.

Просторный двор перед домом был пустой и тихий, дом тоже словно вымер. Свернув на выложенную булыжником дорожку, я двинулся к парадной двери. Оказавшись у входа, взялся за латунное кольцо и несколько раз постучал им в тяжелую деревянную дверь. Прошла минута, может, две. Кто-то оставил на крыльце у дверей букет цветов. Я поднял его, повертел перед глазами, потом отыскал карточку. «Примите наше глубокое соболезнование», — прочел я, и ниже подпись: «От Теда и Нэнси». Держа цветы, я еще раз с силой постучал в дверь — звук получился неожиданно глухим и громким. На этот раз дверь открыли.

Вид Карен потряс меня. Нет, конечно, она выглядела сногсшибательно, но дело не в этом — Карен выглядела в точности так же, какой я ее помнил, вернее такой, какой я не хотел ее помнить. Одна-две незнакомые мне морщинки у глаз, мягкие светлые волосы подстрижены и уложены в дорогой парикмахерской, один-два лишних фунта на теле, которое смело могло бы выдержать и десять, нисколько не утратив своей привлекательности, но — проклятье! — передо мной стояла та же самая Карен, которой когда-то теплым апрельским вечером я признался в любви и которая пообещала стать моей женой. И это почему-то было мне неприятно. Неприятно, что она совсем не изменилась.

На ней были свободные белые брюки и блузка без рукавов, босые ноги, никаких украшений. Гибкое, упругое, тренированное тело. Я смотрел на нее, и внезапно перед моим внутренним взором пронеслось то, чего я не мог видеть своими глазами и о чем мог только догадываться, думая о ней: званые обеды, во время которых приятели Джефферсона, все, как один, жирные, отвратительные толстосумы, бесстыдно разглядывали его новый «трофей», украдкой пуская слюни и сгорая от зависти при виде его молодой жены; наглую, самодовольную ухмылку на лице самого Джефферсона, когда они с Карен случайно сталкивались с одной из его постаревших, обрюзгших бывших жен.

— Рад тебя видеть, Карен, — проговорил я.

— Я тоже, — ответила она. И вдруг, качнувшись вперед, быстро припала ко мне, вскинув руки на мои плечи. Ощущение было удивительно знакомым — я еще не успел забыть, как идеально наши тела подходят друг к другу, как опускаются ее плечи, когда поднимаются мои, как ее подбородок утыкается в ямку у основания моей шеи. Правда, волосы ее теперь пахли по-другому. Очень дорогими духами, к которому примешивался чуть уловимый яблочный аромат шампуня.

Спохватившись, Карен отодвинулась, но руки ее по-прежнему лежали у меня на плечах.

— Спасибо, что приехал. Я понимаю — нет, действительно понимаю, — как тебе не хотелось это делать. Но мне нужно поговорить с тобой… о… об одной вещи. В самом деле нужно.

— Ладно.

— Входи. — Ее взгляд упал на букет, который я продолжал держать в руке. — Ох, Линкольн, спасибо. Тебе вовсе не обязательно было…

— А это не мои, — смущенно пробормотал я. — Они лежали вот тут, возле двери.

Она наконец отошла от меня, забрала букет и впустила меня в дом. За дверью был просторный холл, из которого просматривался весь первый этаж дома — сплошное светлое дерево, белые панели и неимоверное количество окон — больше, чем я видел за всю свою жизнь. Я шел за Карен, украдкой поглядывая по сторонам. Комнаты, комнаты, вот одна, слева, от пола до потолка забитая книгами, причем нет ни одной с треснувшим корешком, потом еще комната, на этот раз справа — краем глаза я заметил письменный стол с камином, такую комнату удобно использовать, как кабинет, конечно, если хозяин много работает дома, однако эта непонятно почему имела какой-то нежилой вид и больше смахивала на парадные покои аристократа в каком-нибудь музее. Черт возьми, и не только эта комната — весь дом почему-то казался нежилым. Особенно это бросилось в глаза, когда мы миновали кухню: странная это была кухня, ни стеклянного кувшина с соком на шкафу, ни солонки на столе, ничего, что говорило бы о том, что здесь живут люди. Везде царил неестественный порядок, все выглядело каким-то стерильным, словно перед съемками для какого-нибудь глянцевого журнала. Особенно это бросалось в глаза из-за цветов — цветы с карточками в этот дом явно доставляли дюжинами, но даже на ходу я успел заметить, что все букеты собраны в еще одной комнате, на этот раз справа от меня, кто-то со вкусом расставил их на пианино.

Гостиная оказалась в самой дальней части дома. Войдя в нее, Карен опустилась на кожаный диван с подушками цвета орехового дерева. Усевшись так, что за спиной у нее оказался длинный ряд окон, выходивших во двор, она повернулась ко мне. Я попытался устроиться на точно таком же диване напротив и моментально понял свою ошибку: проклятая штуковина оказалась мягкой, как болото, и тут же засосала меня.

— На редкость удобно, — проворчал я, гадая про себя, пробовал ли кто-нибудь сидеть тут до меня.

Карен ничего не сказала, просто сидела и смотрела на меня. Она выглядела усталой — намного более усталой, чем мне приходилось ее видеть, и значительно более усталой, чем можно было ожидать от женщины, в которой жизнь всегда била ключом и чья энергия казалась неиссякаемой. Она была по-прежнему красива, но усталость проступала сквозь эту красоту, та усталость, которая годами копится в душе, а потом проступает наружу, словно пятна сырости на штукатурке.

Что ж, все равно ей повезло значительно больше, чем ее мужу.

— Принести тебе что-нибудь выпить? — спросила она.

— Нет, не нужно. — Я решил не напоминать о том, что еще не было и одиннадцати. Тем более что Карен уже взяла бокал с вином, стоявший возле нее на столике.

— Нервы ни к черту, — пробормотала она, перехватив мой выразительный взгляд. — Это позволяет мне хоть как-то держать себя в руках.

— Конечно.

Карен жадно глотнула из бокала. Для подобных вещей было еще настолько рано, что я смущенно отвел глаза от бокала с вином. Смотреть, как она пьет, было все равно что подглядывать за Карен, когда она раздевается.

— Ты одна в доме? — поинтересовался я.

— Да. Мои только что уехали. Мама не слишком хорошо себя чувствует.

— Жаль это слышать.

— Так вот, насчет полиции… — начала Карен, но я не дал ей договорить.

— Ты уже извинилась, и нет никакой нужды делать это снова. Полицейские просто выполняют свою работу, Карен, и им хорошо известно, как это надо делать. Сказать по правде, я бы куда сильнее удивился бы, если бы они не заинтересовались мной — если бы твоего мужа убили, а они бы ко мне не пришли.

От удивления Карен моргнула. Потом поднесла к губам бокал, но сделать глоток не успела — раздался телефонный звонок, резкая, неприятная трель, похожая на пронзительный крик какой-то неведомой птицы. Карен вздрогнула как ужаленная, шарахнувшись в сторону так, что бокал вылетел у нее из рук и с грохотом покатился по светлому деревянному полу. Вино растеклось небольшой лужицей, потом, отыскав щели между досками, просочилось вниз и потекло в сторону каменной плиты перед камином.

Телефон оказался на маленьком столике возле того дивана, на котором сидел я. Сняв трубку, я наклонился вперед, собираясь передать ее Карен. Но она, забившись в угол дивана, испуганно замотала головой и, словно защищаясь, вытянула перед собой руки. В ее широко раскрытых глазах плескался страх.

— Нет! Нет, только не сейчас… прошу тебя!

Я какое-то время разглядывал ее, все еще держа телефон в руках, потом все-таки положил трубку на место. Издав протестующий крик, телефон наконец замолчал. Только после этого Карен, словно очнувшись, наклонилась, подобрала с пола ножку от разбитого бокала и положила ее на стол, где в серебряной рамке стояла какая-то фотография. Я украдкой бросил на нее взгляд: Карен и Джефферсон целовались на веранде, снимок наверняка был сделан где-то в Париже. Вспомнив о разлившемся вине, я перевел взгляд на пол. Красная лужица уже пропитала ковер, на котором стоял чайный столик, ковер, стоивший, по моим скромным подсчетам, куда больше всего моего тренажерного зала.

— Может, принести из кухни бумажные полотенца?

— Э-э-э… да, хорошо бы.

— Сейчас схожу.

Мы молча сидели и смотрели друг на друга. Грудь Карен поднималась под тонкой тканью блузки. Оторвав от нее взгляд, я перевел его на осколки бокала и лужу вина на полу, потом снова взглянул на нее.

— Карен, может, объяснишь мне, что происходит?

Она сделала глубокий вздох, рассеянно провела рукой по волосам и покачала головой.

— Линкольн, мой муж убит. А ты спрашиваешь, что происходит. Моего мужа зверски…

— Я не об этом. Наверняка есть что-то еще…

— Нет, — отрезала она.

— Карен!

Она отвернулась. А когда снова заговорила, голос у нее был совершенно больной.

— Ты имеешь хоть какое-то представление, для чего им понадобилось это делать? Ведь его пытали! Медленно резали его…

— Я уже слышал об этом, — перебил я. — Мне очень жаль. То, через что тебе пришлось пройти… Поверь, я даже не знаю, что сказать, да и что тут скажешь… Разве слова сейчас что-то значат? Особенно если эти слова будут исходить от меня…

Снова наступило долгое молчание. Я не выдержал первый:

— Так что ты от меня хочешь?

Пару секунд Карен молча разглядывала меня.

— Тебе хорошо заплатят.

От неожиданности я даже руками всплеснул:

— За что?!

Огромный дом казался пустым, какими обычно кажутся только очень большие дома. С того места, где я сидел, мне была видна лестница, ведущая на второй этаж, широкий лестничный пролет нависал козырьком над гостиной и кухней. На стенах его висели какие-то картины, я мог бы побиться об заклад на все, что имею, что ни Карен, ни Джефферсон их не выбирали — какой-нибудь модный дизайнер по интерьеру постарался.

— Мне нужна помощь. — Карен наклонилась ко мне, вцепившись в подлокотники с такой силой, что ее холеные ногти глубоко впились в кожу обивки. Взгляд ее был прикован к моему лицу.

— Помощь? Но в чем?

— С сыном Алекса.

— У меня маловато опыта общения с детьми, — усмехнулся я.

— Мне нужно отыскать его сына.

Я нахмурился. Потом покрутил головой.

— Он, что же, не в курсе, что его отца убили?

— Нет.

— И ты не знаешь, как с ними связаться? Неужели у тебя нет ни его адреса, ни номера телефона, по которому его можно найти?

— Нет.

— Так скажи об этом копам. Они живо его отыщут.

— Мне бы не хотелось, чтобы они… Это так неудобно…

— Но почему? — недоумевал я.

— Видишь ли, Алекс уже несколько лет не общался с ним. Со своим сыном, я имею в виду. Они были не слишком близки… точнее, стали практически чужими друг другу.

— Ну, полицейские в любом случае смогут его отыскать, — пожал я плечами.

— Мне нужно, чтобы его нашли не полицейские, а кто-то другой. — Это было сказано сквозь зубы, а взгляд стал жестким.

— Карен, послушай, в нашем городе никак не меньше сотни частных детективов. И любой из них сможет это сделать.

— Мне нужен кто-то, кому я смогу доверять.

— Выходит, мне ты доверяешь?

— Да.

Она сказала это твердо, не задумываясь. Но почему-то вместо того чтобы почувствовать себя польщенным, я неожиданно разозлился. Она что, забыла, что произошло между нами? Считает, что достаточно только поманить меня пальцем, чтобы я бросил все и примчался к ней на помощь? Что я по-прежнему готов сделать ради нее все, что она хочет, по первому требованию?

Я покачал головой.

— Извини, Карен. Я не тот, кто тебе нужен.

Я уже подумывал о том, чтобы встать и двинуться к двери, когда вдруг снова услышал ее голос:

— Он унаследовал восемь миллионов. И даже не знает об этом, — проговорила она.

— Между ними произошел разрыв, и парень тем не менее унаследовал восемь миллионов?! — поразился я.

Карен кивнула.

— Кстати, он даже не знает, что Алекс мертв. Мне нужно, чтобы кто-то отыскал его, чтобы я могла сказать ему об этом. И еще…

— Да?

Она опустила глаза.

— Линкольн, это не должно просочиться в газеты. И на телевидение тоже…

— Что не должно просочиться в газеты? — Я уже начал понемногу терять терпение. — Что Алекс Джефферсон и его сын стали друг другу чужими?

Карен, все так же не глядя на меня, снова молча кивнула.

— Ага, — понимающе протянул я. — Имидж… Ну конечно!

Она вскинула голову. Взгляд ее стал неприязненным.

— Дело не в имидже.

Я ничего не ответил. Она наконец отпустила подлокотники дивана, и, когда она склонилась вперед, я увидел, как у нее дрожат руки. Видимо, Карен тоже это заметила, потому что стиснула руки и зажала их между коленями.

— Линкольн, тебе известно, сколько будет один процент от восьми миллионов?

— Восемьдесят кусков, — криво усмехнулся я.

— Это твой гонорар. Именно столько ты получишь, если разыщешь его — даже если это будет самое легкое задание в твоей жизни. Я тебе это обещаю. Мой бухгалтер выпишет тебе чек на восемьдесят тысяч на следующий день, после того как ты его найдешь.

Наверное, Джо уже вернулся со своей физиотерапии, подумал я. Сеанс длился два часа и стоил несколько сотен. Конечно, кое-что покрывала страховка, но далеко не все. Джо ходил на физиотерапию трижды в неделю. И делал это уже много недель подряд. И счета за нее составляли только часть его счетов за лечение, и некоторые из них, на мой взгляд, выглядели по меньшей мере экстравагантно. А на прошлой неделе единственное дело, которое нам поручили, было то самое, которое я только что закончил, связанное с опекой. Причем в то, что наш клиент согласится оплатить счет, который я ему пошлю, верилось с трудом.

— Вряд ли мне удастся общаться с тобой, как с обычной клиенткой, — пробормотал я. — Давай я порекомендую тебе кого-то из своих коллег? Такого, кто лучше подойдет для этого дела.

— Нет, — отрезала она. Сказано это было твердо. — Линкольн… прошу тебя! Просто найди его и все. Сколько времени это, по-твоему, может занять?

С каждой минутой, пока я сидел здесь, разговаривая с ней, дом как будто становился все больше. Он словно увеличивался в размерах — и при этом казался все более пустым, а сама Карен — все более усталой и надломленной. Мне внезапно вспомнилось, какой она была в один июньский вечер, в субботу, когда мы с ней наняли лодку и отправились к Басс Айлендс, я снова увидел ее — как она сидит напротив меня, мокрые волосы облепили ей шею и лицо, а на лице сияет улыбка самого настоящего счастья. По какой-то неведомой мне причине услужливая память с непонятным упорством заставляла меня вспоминать этот день. Я мог быть на кухне или сидеть в машине, или у себя за столом в самый разгар рабочего дня — и вдруг снова оказывался в лодке и видел ее улыбку, и то, как солнечные блики играют на ее коже, любовался тем, как она сердито стряхивает ладонью липнущие к лицу волосы, и во мне вдруг все переворачивалось. Потому что потом я видел ее с Алексом Джефферсоном — обычно мне достаточно было только вспомнить его угрюмую улыбку, чтобы тут же запихнуть свои воспоминания в самый дальний уголок памяти.

— Найти кого-то можно и за полчаса, а бывает, на это не хватит и нескольких недель, — буркнул я. — Мне нужно знать кое-какие детали.

— Это тянется уже пять лет.

— Ты имеешь в виду — прошло уже пять лет, как он не живет дома? — уточнил я.

Карен кивнула. Потом, поколебавшись, добавила:

— Нет. Пять лет, как он пропал. Я имею в виду — как он перестал существовать для Алекса.

— Ясно, он перестал существовать для отца, но это не тот случай, когда принято звонить в полицию.

— Верно.

Я поднял руку и взъерошил волосы, глядя на пол.

— А где сейчас его мать? С ней он тоже, что ли, не общается?

— Нет, дело не в этом. Она умерла через пару лет после их с Алексом развода. Мэтью тогда, наверное, было не больше четырнадцати. После развода мать Мэтью переехала в Мичиган. А когда она умерла, он приехал сюда и жил здесь с Алексом до тех пор, пока не поступил в колледж. А общаться с отцом они перестали в то время, когда Мэтью уже учился в юридической школе.

— Его полное имя Мэтью Джефферсон?

— Да.

— Черт… совершенно обычное имя, очень распространенное. Держу пари, у нас в стране сотни тысяч таких Мэтью Джефферсонов. Нужно что-то еще. Дата рождения, номер социальной страховки, короче, все, что у тебя есть.

— Я могу выяснить это уже сегодня к вечеру.

Вскинув голову, я посмотрел ей в глаза.

— Послушай, гонорар, который ты мне предлагаешь… это просто смешно. В лучшем случае, это займет у меня день или два. В любом случае, я возьму с тебя обычную в таких случаях плату.

— Ты получишь столько, сколько я сказала, — отрезала Карен.

Восемьдесят штук за то, чтобы кого-то отыскать. В таких случаях я обычно брал не больше пары сотен. И к концу дня я, возможно, уже заработаю эти деньги.

— Помнится, когда-то ты просила у меня пару сотен, чтобы заплатить за аренду машины, — пробормотал я.

Карен посмотрела на меня, изо всех сил стараясь, чтобы я ничего не мог прочесть в ее глазах, но получилось у нее неважно. Поняв это по моему лицу, она отвернулась.

— Позвони мне, когда узнаешь то, что мне нужно, — сказал я, решив, что молчание затянулось. — Я отыщу тебе этого парня, а потом каждый из нас снова пойдет своей дорогой. Договорились?

Карен не ответила, просто молча кивнула. Я встал, помялся немного — мне хотелось пересечь комнату, подойти к ней, обнять, просто положить руку на плечо… Не знаю уж, чего мне хотелось в этот момент. Вместо этого я просто повернулся и вышел из дома.

 

Глава 3

Джо уже вернулся и лежал на спине на полу в гостиной, сжимая в руках гимнастическую палку. Пока я, прислонившись к дверному косяку, смотрел на него, он у меня на глазах оторвал палку от груди и поднял ее над собой, согнув при этом в дугу. Нормальный человек в таком случае закидывает руки назад, чтобы палка оказалась у него за головой. Джо застыл, когда она оказалась у него на уровне подбородка, и тут же сморщился. Лицо у него покрылось потом, а когда он наконец вспомнил о необходимости дышать, то немедленно захрипел, с трудом втягивая в себя воздух сквозь стиснутые зубы. Глаза у него сузились, я заметил, как на скулах у него заходили желваки, мне даже показалось, что он заскрежетал зубами. Палка качнулась, сдвинулась назад на какой-то дюйм и снова застыла в воздухе. Он подержал ее так какое-то время, потом снова сделал глубокий вдох и снова попробовал завести ее за голову. Ничего не вышло. Тяжело, со свистом выдохнув, Джо сдался, и палка вновь вернулась в прежнее положение.

— Разве ты сегодня утром не ходил на свою терапию? — осведомился я.

— Ходил. — Джо слегка поерзал, поудобнее устраиваясь на полу, и снова попробовал завести палку за голову.

— Стало быть, ты вернулся домой после сеанса и снова принялся упражняться? Послушай, а в твоей терапии не предусмотрено хотя бы коротких периодов для отдыха? — не утерпел я.

— Приходится попотеть, если хочешь чего-то добиться.

Я только молча покачал головой. Потом заставил себя отлепиться от косяка, обошел вокруг лежащего на полу Джо и направился в гостиную. Джо, пыхтя, изо всех тянул свою палку — наверняка сильнее, чем от него это требовалось, но в этом был весь Джо. Я слишком хорошо знал его, чтобы удивляться — во всяком случае, достаточно хорошо, чтобы пытаться его уговаривать не напрягаться.

Позади меня снова послышался не то сдавленный хрип, не то вздох, и я обернулся. Это тянулось уже три месяца, а я все никак не мог привыкнуть, поэтому до сих пор оборачивался.

Вот что бывает, когда кто-то вдруг всадит в тебя пулю, пронеслось у меня в голове.

— Слышал уже об Алексе Джефферсоне? — поинтересовался я, опустившись на кушетку.

Джо опустил палку, взглянул на меня, потом отложил палку в сторону. Скривившись от боли, поднялся с пола, сел, тыльной стороной руки стряхнул пот с лица и снова уставился на меня.

— Да… слышал. Кстати, а что это ты пришел? Неужто решил сделать чистосердечное признание? Угадал?

— Нет.

Он усмехнулся.

— Хотел лишний раз убедиться. Ладно, так что ты об этом думаешь?

— А что тут думать? Этот тип был мерзавцем, мерзавцем и остался, так что не удивляюсь, что нашелся кто-то, кому он был точно кость в горле. Ну и кокнул его. — Я помолчал. — Копы уже приходили. Сказали, что хотят побеседовать со мной.

— О Джефферсоне? — Джо наконец встал на ноги. На это потребовалось некоторое время и немало усилий с его стороны. Еще в начале лета мы с ним бегали несколько раз в неделю, Джо при этом взбегал на вершину холма, даже не запыхавшись, и еще смеялся надо мной — и это в свои без малого шестьдесят лет! А теперь у него едва хватало сил на обычную прогулку. И возвращался он совершенно вымотанный.

— Угу.

Джо, ничего не сказав, вышел из гостиной и отправился в кухню. Я еще какое-то время посидел один, потом тоже поднялся и последовал за ним. Пока меня не было, Джо налил себе стакан воды и сейчас стоял, привалившись к раковине, и жадно пил большими глотками, пара капель, сорвавшись у него с подбородка, оставила мокрые следы у него на майке. Кроме майки, на нем были серые тренировочные брюки, на груди красовалась надпись «Cleveland Browns». Если не считать последних нескольких месяцев, мне хватило бы пальцев на одной руке пересчитать, сколько раз я видел его в офисе без галстука. Дожидаясь, пока он допьет воду и нальет себе еще один стакан, я молча смотрел в окно, наблюдая за тем, как листья срываются с веток, кружа, опускаются на дорожку и как ветер потом выметает их на Шафтсфилд-авеню.

— Что, заставили они тебя попотеть? — подмигнув, спросил Джо.

— Копы-то? Да уж. — Я отвернулся от окна. — Кстати, Карен тоже звонила.

Джо опустил стакан, потом запрокинул голову, прополоскал рот и только потом проглотил, словно стараясь избавиться от какого-то неприятного привкуса во рту.

— Карен, значит, — протянул он. — Не шутишь?

Я покачал головой.

— Сказала, что хочет извиниться за то, что ко мне явилась полиция. А заодно попросить об услуге.

Джо поставил стакан на стол и так тяжело вздохнул, как будто с самого начала подозревал что-то в этом роде. Я рассказал ему, чего хотела от меня Карен, и он молча слушал, не перебивая, пока я не закончил.

— И ты пообещал, что выполнишь ее просьбу.

— Восемьдесят кусков, Джо. За то, чтобы просто найти нужного человека. А нам чертовски нужны деньги.

— Восемьдесят штук за такое дело — это безумие. И ты отлично это знаешь.

— Сам знаю, что безумие. Но если у нее чего-то навалом, так это денег. Одного взгляда на дом, где она живет, достаточно, чтобы в этом убедиться.

— И ты действительно собираешься принять у нее эти деньги? Взять восемьдесят тысяч за работу, за которую и тысячи-то много?

Наши глаза встретились. Я выдержал его взгляд.

— Послушай, Джо, я сразу предупредил ее, что это слишком много. Но она уперлась и ни в какую. И если она сдержит слово и выпишет мне чек, я обналичу его со спокойной совестью, можешь мне поверить.

— Считаешь, что она просто платит по старым счетам? А не многовато ли? — прищурился Джо.

— Я этого не говорил.

— Но наверняка думал. Угадал?

Я пожал плечами.

— Вряд эти деньги будут лишними. Считаю, мы сможем найти им применение. А она от этого не обеднеет, уж поверь. Все, давай не будем об этом, хорошо?

— Ладно, — кивнул он. — В конце концов ты ведь босс.

— Во всяком случае, пока ты не решишь вернуться.

Он ничего не сказал в ответ, просто пропустил мои слова мимо ушей, молча выплеснул остаток воды из стакана в раковину и вернулся в гостиную. А я остался стоять, провожая его Взглядом. Плечи его до сих пор, надо признаться, выглядели неважно. Двигался Джо по-прежнему как-то скованно, да и боль при этом, по-видимому, испытывал адскую, однако по сравнению с тем, что было раньше, это уже казалось ерундой. Он уже мог самостоятельно водить машину; сидеть за столом и отвечать на телефонные звонки, даже работать за компьютером. Он почти все время просиживал здесь, делал свои упражнения, читал книги, смотрел ESPN Classic. Я никогда не спрашивал у него, когда он намерен вновь вернуться к работе, не пытался намекнуть, что пора это сделать, но при этом твердо знал, что рано или поздно он вернется. Правда, последние несколько недель Джо, признаться, стал все чаще ставить меня в тупик.

Я вышел из кухни и вслед за Джо вернулся в гостиную. Он уже устроился в старом кресле, стоявшем в углу, и закинул ноги вверх. Усевшись на кушетке напротив, я посмотрел на него в упор. Мне очень хотелось спросить у него, когда он собирается вернуться к работе. Однако я предпочел промолчать. Может, потому что не намерен был торопиться. А может, просто в глубине души боялся услышать ответ.

— Мне пока даже не с чего начать — я ведь практически ничего не знаю об этом парне, сыне Джефферсона, так что как его искать, ума не приложу, — задумчиво проговорил я. — Странная ситуация. Судя по всему, он ушел из дома еще пять лет назад, задолго до того времени, когда Джефферсон женился на Карен. Она вошла в семью уже после его отъезда, так что ей практически ничего о нем не известно. А он с того дня словно воды в рот набрал — ни разу не пытался связаться с отцом. Правда, Карен пообещала выяснить о нем все, что можно, но пока я знаю только это.

— Ну, подожди, пока она что-то выяснит. А потом покопайся в компьютерных базах данных, наверняка что-то узнаешь.

— Да. Посмотрим, много ли нам удастся выяснить таким образом. — Помолчав немного, я выжидающе покосился на него. — Странно, что ты молчишь. Даже не хочешь мне сказать, чтобы я держался подальше от этого дела?

— Ты ведь уже большой мальчик. И наверняка уже решил, что займешься этим. Тем более на первый взгляд все выглядит довольно простым. — Джо взял книгу со стоявшего рядом стола и пристроил ее у себя на коленях. Сказать по правде, я был удивлен такой реакцией. Не знаю, чего я ожидал — настойчивых расспросов по поводу моих нынешних чувств к Карен, ворчливых предупреждений, чтобы не лез в это дело, или просьб вести себя осторожно, — но, судя по виду Джо, он считал тему закрытой.

— Думаю, пора приступать к делу, — сказал я наконец.

— Хорошо. — Кивнув, Джо открыл книгу. — Рад бы тебя повидать.

— Я тоже.

Я уже дошел почти до середины кухни, когда услышал за спиной какое-то движение. Обернувшись, увидел, как Джо, потянув к себе плед, укутывает им ноги, устраиваясь с книгой поудобнее. Какое-то время я стоял, оцепенев, не в силах сдвинуться с места. От этого зрелища у меня буквально кровь застыла в жилах — седая голова опущена, взгляд прикован к книге, обтянутые серой майкой плечи сгорбились, ноги по-стариковски укутаны пледом.

Джо Притчард выглядел глубоким стариком.

Словно прочитав мои мысли, Джо поднял голову, перехватил на себе мой озабоченный взгляд, и я поспешно отвернулся, мгновенно смутившись, будто меня застукали за чем-то постыдным. Круто повернувшись, я потянул на себя дверь и вышел из дома. Пора было браться за работу — только на этот раз мне придется работать одному.

Фраза «розыск пропавшего» является на редкость емким понятием. За ней может стоять все что угодно — похищение ребенка, увоз обманом и бесследное исчезновение, когда человек как будто растворяется в воздухе.

Может, поэтому от нее, на мой взгляд, всегда попахивает тайной и неясной опасностью. За месяц мне раз десять приходилось заниматься розыском пропавших. К счастью, должен признаться, что по большей части те дела, что мне поручали, не подпадали ни под одну из этих категорий. Люди путешествуют, переезжают с места на место; женятся, разводятся и снова женятся; устраиваются на новую работу, теряют ее или бросают и снова устремляются куда-то, словно перелетные птицы. И на своем жизненном пути случайно или преднамеренно обрывают нити, которые связывали их с другими людьми. Моей обязанностью было отыскать те из них, что еще не успели оборваться, или же восстановить оборвавшиеся. Иногда сами люди старались сделать так, чтобы их трудно или невозможно было найти. У таких, как правило, в прошлом хватало проблем — сложности с законом, неоплаченные счета, какие-то нежелательные семейные обязательства, о которых им хотелось поскорее забыть. В других случаях они просто бесследно исчезали — чаще всего потому, что никому в мире не было дела до того, где они и что с ними.

Я понятия не имел, к какой из этих категорий относится Мэтью Джефферсон, однако считал, что у меня неплохие шансы отыскать его достаточно быстро и без особого труда. За ним стояла достаточно известная семья и деньги; значит, у него наверняка имелся счет в банке, а может, даже не один; скорее всего, имелась и машина, зарегистрированная на его имя, а возможно, и страховка. Труднее всего отыскать тех, чья жизнь и дела находятся в беспорядке. У таких людей не отбирают права, потому что прав у них нет. У них не бывает ни вкладов, ни кредиток, к тому же обычно все они живут либо у родственников, либо у друзей, либо у кого-то из тех, кто в состоянии помочь им продержаться на плаву хотя бы месяц-другой. Честно говоря, как-то не верилось, что сынка одного из известнейших в Кливленде адвокатов может постичь подобная жалкая судьба.

Как вскоре выяснилось, я ошибался. Ошибался в том смысле, что рассчитывал отыскать его без особого труда. Карен оставила мне сообщение о Мэтью Джефферсоне на автоответчике — точную дату рождения, номер карточки социальной страховки и номер водительского удостоверения. Однако все это мне нисколько не помогло. Срок действия его водительских прав истек еще три года назад, когда младшему Джефферсону было двадцать шесть. Теперь ему уже стукнуло двадцать девять, последняя запись в компьютере, относящаяся к нему, говорила о том, что в то время он проживал в Блумингтоне, штат Индиана. Там значилось сразу несколько адресов, по которым он жил в этом городе, все это были адреса квартир. Блумингтон — город, в котором располагался университет штата Индиана. Может, Мэтью Джефферсон в то время в нем учился.

Когда-то давно Эми Эмброуз дала мне ключ к тому, как пользоваться веб-сайтами всех основных газет в стране. Вот и сейчас, вспомнив ее уроки, я перешел на эту страницу, отыскал студенческую газету университета Индианы, задал поиск, поставив в нем «Мэтью Джефферсон», и спустя пару минут уже получил несколько страниц. В них значился некий Мэтт Джефферсон, судя по всему, восходящая звезда курса. А за пару лет до этого промелькнуло несколько ссылок на какого-то Мэтью Джефферсона, получившего сразу несколько престижных наград за период учебы в юридической школе. В одной из них упоминался его родной город: Пеппер Пайк, штат Огайо.

— Попался, Мэтт!

Воспрянув духом, я пробежался по спискам адвокатов, практикующих как в Индиане, так и в Огайо, проверив мимоходом две местные базы данных. Ничего! Ни в одной из них не было даже намека на то, что Мэтью Джефферсон, которого я ищу, когда-либо имел практику в этих двух штатах.

После этого я пропустил номер его карточки социального страхования через базу данных департамента автотранспортных средств штата Огайо: опять ничего, компьютер только выплюнул мне номер все тех же, давно уже просроченных водительских прав. Удивленный, но ничуть не обескураженный этим, я попробовал запустить поиск по заголовкам действующих кредитных карт. Вопреки бытующему мнению частные детективы не имеют доступа к записям о перечислениях по кредиткам, зато у нас есть возможность доступа к «заголовкам», то есть той небольшой части записей, в которой значатся адрес владельца кредитки и дата платежа. Если вы заводите себе кредитку, или обращаетесь за ссудой, или делаете еще что-то в этом роде, тогда уж по меньшей мере одно бюро кредитной информации регистрирует дату, когда это произошло, и тот адрес, который вы указали. Благодаря номеру карточки социального страхования мне удалось узнать адрес Мэтью Джефферсона, по которому он жил во время пребывания в Индиане, — городок Нэшвилл, за последние несколько лет он упоминался шесть раз.

Вытащив из ящика стола карту автомобильных дорог, я расстелил ее на полу и ползал по ней, пока не отыскал Индиану. Нэшвилл представлял собой небольшой городишко в округе Браун, в четырех-пяти часах езды от Кливленда.

— Думаю, стоит туда съездить, — громко объявил я. — В конце концов бюджет вполне это позволяет.

И захохотал над своей шуткой — только вот смеяться мне пришлось одному. Я давно уже поймал себя на том, что все чаще разговариваю сам с собой, по крайней мере в офисе. Иной раз, когда я вот так, как сейчас, в полном одиночестве хохотал над собственными остроумными шутками, мне казалось, что Джо где-то здесь, рядом.

Зазвонил телефон. Я машинально нацепил на себя наушники и включил спикерфон.

— Немедленно отключи эту штуку, а то разговариваешь, как из подземелья, — рявкнула в трубку Эми Эмброуз.

— Я включаю ее только для разговоров с определенными людьми. С теми, кто способен провисеть на телефоне так долго, что я могу вывихнуть себе шею, если буду прижимать телефон к уху, — ухмыльнулся я.

— Ну, ты меня и насмешил! Джо еще не вернулся к работе?

— Пока нет, — ответил я, и веселости в моем голосе заметно поубавилось. — Представь себе, нет, и даже полусловом не намекнул, когда он намерен это сделать. Сказать по правде, сегодня я с трудом удержался, чтобы не спросить его в лоб, собирается ли он вообще вернуться к работе. Ей-богу, прямо на языке вертелось. Честно говоря, я уже сам в этом сомневаюсь.

— Ну и зря удержался, надо было спросить.

— Возможно. — Я немного помолчал, потом решил, что пора сменить тему. — Эй, какие у тебя планы на ближайшие несколько дней?

— Буду опять ваять свою нетленку согласно норме — бодро отрапортовала Эми.

Я познакомился с Эми, когда она работала над статьей для газеты — статья была об одном старшекласснике. Парня убили, я знал его, поскольку он частенько наведывался в мой тренажерный зал. Вначале мы с ней немного повздорили, однако очень скоро стали друзьями, а со временем Эми превратилась в одного из немногих людей, которым я по-настоящему доверял. Очень немногих, сказать по правде, поскольку вторым и последним был Джо.

— Что-нибудь горит? — спросил я.

— Да нет, ничего такого срочного как будто не предвидится. А почему ты спрашиваешь?

— Тогда плюнь на работу и поехали со мной. Предлагаю вместе полюбоваться Южной Индианой.

— Хм…

— Поехали! В это время года кукуруза там — пальчики оближешь! Говорят, дамы от нее просто в экстазе.

— Кажется, понимаю. Означает ли это, что меня ждет романтическое путешествие вдвоем? Иначе говоря, что ты будешь на высоте и прекратишь наконец отпускать ехидные замечания насчет моей задницы?

— Тогда пакуй вещи.

Эми, судя по голосу, заколебалась.

— Ты это серьезно?

— Серьезнее не бывает. Я заполучил клиента, поклявшегося заплатить мне кучу денег, если я отыщу потерявшегося наследника миллионного состояния. Проклятье, дай-ка подумать… Хочешь, впишу тебя в договор в качестве субподрядчика? Могу даже поручить тебе какую-нибудь несложную работенку — например, дать подержать свой пистолет.

— Знаешь, солдат, держи-ка ты свой пистолет сам! — фыркнула Эми.

— Ах так? Ну, тогда ничего не получишь! — пригрозил я. — Но вообще-то я серьезно. Не хочешь прокатиться со мной за компанию? День проведем там, еще один день уйдет на дорогу, послезавтра будем дома.

— Сейчас, дай подумать. У меня на сегодня намечено одно интервью, но освобожусь я достаточно рано, так что к десяти, думаю, буду готова тронуться в путь.

— Отлично, — бросил я. И, хотя идея прихватить с собой Эми пришла в голову неожиданно даже для меня самого, сейчас я был до смерти рад, что она согласилась. Честно говоря, мне уже осточертело работать в одиночку.

— А кто твой клиент? — поинтересовалась Эми.

— Карен Джефферсон.

В трубке повисло молчание.

— Ты работаешь на женщину, с которой когда-то был помолвлен, — ошарашенно пробормотала Эми. — Это ведь у нее недавно убили мужа? И это был тот самый тип, который увел ее у тебя.

— Все верно.

— Ты что, окончательно спятил?! Как ты позволил втянуть себя в эту историю?!

— Легкие деньги. Вот и все — ничего больше.

— О, Линкольн, я тебя умоляю, не надо! Неубедительно!

— Убедительнее всего бывает именно правда. Смотри, как все было. Копы пришли задать мне несколько вопросов о Джефферсоне. Она узнала об этом и позвонила, чтобы извиниться, объяснила, что она тут ни при чем, а потом попросила отыскать сына Джефферсона. Парнишке предстоит в скором времени унаследовать парочку миллионов, а он и не ведает об этом. Собственно говоря, о том, что его отец убит, он, похоже, тоже не знает.

Эми продолжала молчать.

— Можешь сомневаться сколько твоей душе угодно, но единственная причина, по которой я взялся за это дело, Эми, — деньги. Мне предложили кучу монет, и наше агентство найдет им применение, вот увидишь. Особенно сейчас. Одному Богу известно, как нам нужны деньги — учитывая все эти медицинские счета и то, что я по-прежнему вкалываю один.

— Ладно, — коротко бросила Эми. И снова замолчала.

— Мне еще нужно кое-что сделать, — в конце концов сказал я. — Ну так как, утром встречаемся? Зато представляешь, потом ты сможешь целых два дня безостановочно пилить меня за то, что я взялся за «это дело»

— Ладно, утром увидимся, — бросила Эми и повесила трубку.

Я вздохнул и отключил телефон. Сказать по правде, я не слишком рассчитывал, что, взявшись за это дело, произведу впечатление на Эми, но, похоже, ошибся. Остается только надеяться, что она не примет мое предложение всерьез и не станет есть меня поедом следующие два дня.

Следующие два часа я убил на то, чтобы написать отчет по тому единственному делу, которым сейчас занималось наше агентство. Можно позволить себе роскошь потратить некоторое время на то, чтобы навести на свое творение лоск, когда тебе нечего больше делать, кроме как ждать, пока не подвернется что-то еще. Однако владельцы небольших агентств вроде меня почему-то с радостью обошлись бы без подобной роскоши. Когда с этим было покончено, я запер офис и отправился домой, переоделся, а потом спустился в тренажерный зал немного поразмяться. Еще час я работал со штангой, потом решил, что с меня хватит, и отправился на пробежку. К тому времени, когда я вернулся, уже заметно похолодало, солнце садилось, стало понемногу смеркаться, и дом, в котором я жил, погрузился в тень. Остановившись на дорожке, я потянулся, разглядывая двухэтажное приземистое строение из старого камня, ставшее моим домом, после того как мой кулак, придя в непосредственный контакт с лицом Алекса Джефферсона, положил конец моей карьере в полиции. Я подумал о Карен, которая сидит сейчас одна-одинешенька в своем экстравагантном особняке возле загородного клуба, и вспомнил, каким пустым показался мне этот особняк сегодня утром. И невольно подумал, не покажется ли он еще более пустым, когда зайдет солнце.

 

Глава 4

Как и планировалось, Эми постучалась в дверь моего дома ровно в десять утра. Нацелившись на единственное свободное место перед домом, она попыталась пристроить свою «акуру» позади моего пикапа, резко дернулась и замерла, когда шины ее автомобиля уперлись в бортик, выкрутила руль, потом немного сдала назад и, наконец, припарковалась.

— Итак, ей все-таки удалось приземлиться, — пробормотал я. Стоя в дверях офиса тренажерного зала, я с удовольствием наблюдал за маневрами Эми, а попутно отбивался от Грейс, которая с самого утра вцепилась в меня, точно клещ, требуя, чтобы я объяснил ей, что, черт возьми, случилось с ее машиной. Грейс желала, чтобы я поставил диагноз на основе таких симптомов, как чахоточное «чих-чих», немедленно сменявшееся на возмущенное «кланк-кланк», чуть только она пыталась набрать скорость на своей колымаге. Я бессердечно посоветовал ей показать бедолагу нормальному механику, однако, после того как мой совет был с презрительным фырканьем отвергнут, я из чисто христианских побуждений дал ей второй — надевать наушники, садясь за руль.

— Привет! — поздоровалась Эми.

На ней были джинсы и толстый свитер поверх простой хлопчатобумажной рубашки, темные очки она сдвинула на лоб, используя их как обруч для волос. Еще два месяца назад она попросила парикмахера распрямить свои вьющиеся темно-русые волосы, но я так и не смог привыкнуть к ее новому облику. Нет, новая прическа очень шла Эми, однако со своими кудряшками она выглядела дерзкой, бесшабашной девчонкой, и сейчас мне этого почему-то ужасно не хватало.

— Решила путешествовать налегке? — осведомился я, отлепившись от двери и подойдя к ней. Кроме маленькой дамской сумочки у нее на плече никаких других сумок я не заметил.

— Нет, — буркнула она, прислонившись к багажнику своей машины и вытянув вперед ноги. — Просто не собираюсь никуда ехать.

Я нахмурился.

— Тебе нужно работать? Или просто передумала?

Какое-то время она разглядывала меня, потом отвела глаза в сторону.

— Послушай, неужели ты решила не ехать, поскольку я работаю на Карен? — удивился я.

— Нет.

— Ладно. Значит, не из-за Карен. И не из-за работы. Тогда почему? Еще вчера ты была согласна поехать со мной, а сегодня уже передумала. В чем тогда дело?

Вздохнув, Эми стащила с головы темные очки, рассеянным жестом пригладила волосы, потом посмотрела мне в глаза.

— Почему ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?

Покачав головой, я посмотрел на нее.

— Решил, что в твоем обществе получу от поездки большее удовольствие. Подумал, что и ты будешь рада побыть со мной.

— Почему?

— Почему ты будешь рада?

— Нет, не я, а ты. Почему тебе будет приятнее поехать со мной, чем одному?

Когда я был еще совсем мальчишкой, то как-то раз поехал в лагерь, где был пруд, а через него с одного берега на другой тянулось нечто вроде мостков из небольших плит. Часть из них держалась на воде, когда вы ступали на них, остальные немедленно уходили под воду. В итоге, чтобы перебраться с одного берега пруда на другой, приходилось с бешеной скоростью прыгать с одной плиты на другую. Любая из них могла прямо у вас под ногами предательски пойти ко дну, а вы никогда не знали заранее, какая именно это будет, что, естественно, добавляло остроты ощущений. Примерно то же самое ощущение возникло у меня и во время этого разговора.

— Почему мне приятнее было бы поехать с тобой, чем одному? — тупо переспросил я. Давно уже понял: если, разговаривая с женщиной, начинаешь изображать из себя эхо, пиши пропало, беда уже не за горами.

— Да.

— Ну… решил, что дорога предстоит дальняя, а вдвоем будет веселее. Да и вообще устал я что-то в последнее время работать в одиночку, вот и все.

— Выходит, ты хочешь, чтобы я на время сыграла для тебя роль Джо?

— Что? Нет конечно, — покачав головой, я на всякий случай отодвинулся в сторону. — Просто подумал, что нам будет весело вместе, потому что всегда так было. Будем смеяться, шутить, поддразнивать друг друга, и в результате долгий путь сразу покажется короче.

— Значит, я для тебя нечто вроде дорожной забавы? — с сарказмом в голосе бросила она.

— Эмми! — Я смерил ее возмущенным взглядом. — В чем проблема, можешь мне объяснить? Мы с тобой то и дело ездим куда-то вместе, верно? Тогда почему, когда я сейчас предложил тебе прокатиться со мной за компанию, тебе вдруг показалось это странным?

— Потому что я вовсе не намерена быть Санденсом при твоей мадам Буч, — со злостью выплюнула Эми. — Ни во время этой поездки, ни пока ты будешь заниматься ее делом. Иначе говоря, никогда!

Коротко рассмеявшись, я открыл ей свои объятия.

— Послушай, что это на тебя вдруг нашло? Мы ведь с тобой уже почти два года друзья, с чего тебе вдруг вздумалось в этом сомневаться?

— Интересно, а сколько таких вот «друзей» у тебя было за эти два года, а, Линкольн?

Руки у меня опустились сами собой.

— Примерно или точно? Впрочем, неважно. Ноль.

Но Эми даже не улыбнулась.

— А у меня?

— По-моему, ты пару раз ходила на свидания с какими-то ослами.

— Случайные свидания не в счет. Я имею в виду более продолжительные отношения.

— Тогда тоже ни одного.

— Верно. — Эми выразительно скрестила руки на груди. — Как ты думаешь, это случайно или тут прослеживается определенная связь? Сам-то ты как считаешь?

— Скорее всего, нет.

Она жалостливо улыбнулась.

— Вот то-то и оно! Зато я знаю, в чем тут дело: ты просто не умеешь поддерживать с кем-то длительные отношения. А дружба — слишком серьезная вещь, чтобы подвергать ее опасности. Вот и вся разница между мною и тобой.

— Именно по этой причине ты и не согласна…

— Я не говорю, что я с чем-то не согласна. Все, что я сказала, это то, что мне нужно немного времени — разобраться с кое-какими аспектами своей жизни и, возможно, определить для себя другие ориентиры.

— Похоже, разговор зашел в тупик, — пожаловался я. — С чего ты это взяла?

Рассмеявшись, Эми покачала головой.

— Если ты не понимаешь, с чего я все это взяла, значит, вашему агентству и впрямь позарез нужны детективы.

Прошуршали шины, и кто-то припарковался на свободном пятачке позади нас. Как оказалось, это был один из наших постоянных клиентов. Возможно, поэтому, выбравшись из машины и увидев меня, он решил, что это неплохой шанс поболтать немного о спорте и о погоде — так, минут пять, не больше. В ответ я широко улыбнулся, а про себя решил, что черта лысого позволю ему это сделать. Тем более что Эми, опустив очки на глаза, уже взялась за ручку своей машины.

— Я тебя догоню, — бросил я парню, предупреждающим жестом вскинув руку, чтобы не дать ему втянуть меня в разговор. — Идет?

Тот, кивнув, захлопнул за собой дверь, ведущую в тренажерный зал, а я, получив передышку, вновь повернулся к Эми. И вовремя — она уже открыла дверцу машины.

— Эми…

— Мне пора на работу, а тебе, если не ошибаюсь, — в Индиану. Мы оба спешим. Так что поговорим об этом потом, когда вернешься, хорошо?

Я не ответил. Она забралась в машину и плавно тронулась с места, а я громко выругался и уселся на кромку тротуара. Не прошло и секунды, как дверь распахнулась и высунулась голова Грейс.

— Все в порядке, босс? — крикнула она.

Я обернулся.

— Есть какие-нибудь идеи насчет того, что это значит, когда твоя дружба с кем-то начинает издавать такие звуки: сначала «чих-чих», а потом «кланк-кланк»?

— А то как же! — фыркнула она. — Это значит, что ты у нас совсем закомплексованный.

— Ага. — Я глубокомысленно кивнул. — И что тогда делать?

— Перестать бояться, — ответила она и скрылась за дверью.

— Ты уволена, слышишь? — крикнул я ей вслед. Посидел еще немного, потом встал и забрался в свой грузовичок.

Когда моя машина вот уже в третий раз подряд очертя голову ринулась вниз по обрывистому склону холма, словно самолет, уходящий в крутое пике, и мой желудок, сжавшись в комок, закатился куда-то в кроссовки, до меня наконец-то дошло, что эта часть Индианы оказалась не совсем такой, какой я ее себе представлял. Выехав из Кливленда пять часов назад, я проехал через Блумингтон, после чего свернул и двинулся на восток, в направлении Нэшвилла. Скоростное шоссе, соединяющее эти два города, по странной и мрачной иронии судьбы в действительности представляло собой извилистую дорогу в две полосы, петляющую между холмами или переваливающую через них с упорством, достойным лучшего применения. Еще минуту назад, пытаясь заставить машину вскарабкаться на вершину, я отчаянно жал на педаль газа так, что движок моего грузовичка истошно выл, а уже в следующее мгновение я проделывал то же самое с педалью тормоза, мечтая только о том, чтобы не «поцеловаться» с тем, кто катит впереди, точно так же терзая тормоза своего несчастного автомобиля. Вдобавок проклятая дорога то и дело выписывала какие-то немыслимые зигзаги и петли, из-за чего я ни на мгновение не мог оторвать от нее взгляд, но когда все-таки удавалось это сделать, от окружающей красоты порой захватывало дух. Бесчисленные холмы, возникавшие то справа, то слева от дороги, сменялись бескрайними полями, а позади них вставали леса, поражавшие глаз таким буйством, тонкостью и разнообразием красок, что вряд ли даже самая чувствительная камера способна их передать.

После получаса езды по этому так называемому скоростному шоссе, возникшему здесь явно благодаря неудержимой фантазии кого-то из изобретателей «американских горок», я попал в пробку, в которой и застрял надолго. Пробка была огромная, и я уже гадал, что ее вызвало: какая-нибудь крупная авария впереди или обычный сезонный ремонт очередного участка дороги. Правда, очень скоро выяснилось, что никакая это не пробка, а просто обычный способ попасть в Нэшвилл. У меня ушло чуть ли не десять минут на то, чтобы выехать наконец на главную улицу, пересекающую городок из конца в конец, которую кто-то с иронией окрестил Ван Бюрен, в то время как улочка, гордо именовавшаяся Мэйн-стрит, пролегала чуть в стороне.

Мне показалось, город строился не просто так, а в соответствии с каким-то архитектурным проектом. С первого же взгляда бросалось в глаза невероятное количество бревенчатых домов, щеголяющих то кровельной дранкой, то деревянной черепицей, что придавало городу невероятное сходство с какой-нибудь захолустной деревушкой, затерявшейся в одном из глухих уголков Новой Англии, и это, прошу заметить, в начале нового тысячелетия! Но на тот случай, если бы вы не заметили этого сходства, на всех без исключения вывесках с названиями миниатюрных магазинчиков красовалось словечко «олд», что частенько подчеркивалось буковкой «e» на конце слов, например: «Ye Olde Fudge Shoppe». Амбиции, ничего не попишешь!

Тротуары кишели людьми, сгибавшимися под тяжестью пакетов с покупками, крохотные общественные парковки оказались забиты до отказа, вдобавок перед каждой выстроилась еще длиннющая очередь тех, кто готов ждать, пока не освободится место. Кого тут только не было: перед глазами мелькали номера машин из Северной Каролины, Флориды, Аризоны и даже Онтарио. Мне и в голову не пришло заранее зарезервировать себе номер в местной гостинице — я решил, что в городишке вроде этого да еще в такое время года наверняка полным-полно свободных номеров, но теперь выяснилось, что я совершил большую ошибку. Узнал я об этом, остановившись у первого же отеля, который бросился мне в глаза, на полдороге к вершине холма, возвышавшегося над городом. Парковка перед отелем была забита да отказа. Подивившись этому, я остановился возле входа в отель, на всякий случай включил «аварийку», после чего зашел в отель и поинтересовался, имеются ли у них свободные комнаты. Мой вопрос почему-то вызвал у сидевшей на ресепшен девушки улыбку.

— А вы бронировали номер? — спросила она.

— Нет.

— Но ведь сейчас октябрь.

— Да, я в курсе. И что?

Улыбка стала шире.

— Похоже, вы не местный. Я угадала?

Я огляделся по сторонам, мне вспомнилась занятная узкая улочка, по которой я только что проехал. Похоже, за всем этим стояло нечто такое, о чем я не имел ни малейшего понятия.

— Простите, я действительно нездешний, — смиренно признался я. — Может, вы просветите меня, что привело в ваш город такое количество людей?

— Листья, — лаконично бросила она.

— Листья?

— Ну да, такие штуки, которые обычно растут на деревьях, — терпеливо пояснила девушка.

— Люди съезжаются со всей страны, чтобы увидеть листья?!

— А вы поездите немного по нашему городу. И при этом почаще поглядывайте вверх. Уверяю вас, это стоит увидеть. Кстати, у нас и магазины имеются.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — пробормотал я. Потом повернулся и бросил взгляд на свой запыленный пикап. — Тогда, может быть, подскажете мне, могу ли я найти где-нибудь по соседству отель, где остались свободные номера?

— Ну, разве что только в Блумингтоне, — неуверенно протянула она. — До него езды минут тридцать. А поближе вы вряд ли что-нибудь найдете, тем более вечером. Мне очень жаль.

Что ж, если заночевать в городе проблема, может, стоит попробовать выяснить все, что мне нужно, сегодня же и уже ночью двинуться в обратный путь. В конце концов от меня требуется не так уж много — отыскать сына Алекса Джефферсона, сообщить ему новости, после чего я имею полное право с чистой совестью вернуться домой.

Обратная дорога, даже ночью, уже не казалось мне такой страшной, зато одна мысль о том, как я буду бродить из отеля в отель в поисках свободного номера, приводила меня в содрогание.

— Я, собственно говоря, приехал только для того, чтобы встретиться с одним человеком. Меня просили кое-что ему передать, — сказал я. — Он живет на Сто тридцать пятой Хайвэй. Вы не знаете, это недалеко?

Девушка кивнула и показала мне, в какую сторону ехать.

— Все время вверх по склону холма. По Ван Бюрен. А она потом перейдет в Сто тридцать пятую.

Поблагодарив ее, я вернулся на улицу к терпеливо дожидавшемуся меня пикапу, подъехал к выезду с парковки перед отелем, и тут выяснилось, что, для того чтобы выехать на дорогу и снова влиться в поток, придется ждать минут пять, не меньше.

— И все это из-за каких-то листьев, — проворчал я, озираясь по сторонам.

Но, дьявол их забери, листья действительно этого стоили! Пурпурные, ярко-оранжевые пятна, между которыми пестрели мазки густо-винного цвета, будто кто-то расплескал драгоценное бургундское, заполняли все пространство над головой, взбирались вверх по склону холма, захлестывая город каким-то первобытным буйством красок. Свежий, какой бывает почему-то только осенью, бодрящий воздух был пропитан их горьковатым ароматом, пахло прелыми листьями, дождем и чуть-чуть дымком. Сказать по правде, никогда не испытывал особой любви к деревне, к тому же до сих пор мне всегда удавалось находить своеобразную красоту даже в местах, со всех сторон зажатых тротуарами, на что неспособны те, кто видит красоту только в лесах. Однако должен со всей откровенностью признать, что существует такое время года, которое в большом городе проходит совершенно незамеченным, — и это как раз осень.

Мэтью Джефферсон жил всего в миле вверх по дороге, по которой я сейчас ехал. Дом, в котором он снимал квартиру, оказался одним из четырех бревенчатых домишек, окруженных засыпанной гравием дорожкой. Все четыре почтовых ящика удобства ради повесили рядом в самом ее конце, а на самих домиках, насколько я мог судить, номеров почему-то не было. В конце концов, отчаявшись обнаружить их и чертыхаясь про себя, я вылез из машины и двинулся по дорожке. Потом остановился, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь намек на то, по какому принципу здесь нумеруются дома. Пока я гадал, дверь ближайшего ко мне домика отворилась, оттуда вышла немолодая седовласая женщина и заторопилась к припаркованной неподалеку «хонде».

— Простите, — окликнул я ее. — Вы тут живете?

Она с сомнением оглядела меня с головы до ног.

— Да, я снимаю тут квартиру. Но я не владелица дома.

— Я ищу одного из ваших соседей.

— О! — Приветливо улыбнувшись, она поправила висевшую на плече сумку — даже с того места, где я стоял, было заметно, какая она тяжелая, фунтов шестьдесят, не меньше. — Простите. Большинство из тех, кто останавливается тут в это время года, в основном мечтают купить дом. И неважно, что объявления «На продажу» на доме нет, они все равно останавливаются и спрашивают, не продается ли он. Нет, мы просто снимаем его, а желающих купить его приходит человек десять каждый год.

— Ну, я в их число не вхожу, так что можете ничего не опасаться, — хмыкнул я. — Мне просто нужен человек по имени Мэтью Джефферсон, вот и все. Вы его знаете?

— Мэтта-то? Конечно, а то как же. Он довольно давно жил во втором номере. — С этими словами она махнула рукой, указывая на дом, который был у меня за спиной.

— А что, он больше уже там не живет? — поинтересовался я.

Женщина покачала головой. Я едва не последовал ее примеру — проклятье, просидеть за рулем шесть часов только ради того, чтобы убедиться, что нужный мне человек здесь не живет. Итак, снова тупик.

— А вы случайно не знаете, куда он уехал?

— Конечно, знаю. Он переехал в небольшую квартирку. И живет теперь там же, где и работает.

— А чем он занимается?

— Собирает яблоки.

Брови у меня поползли вверх.

— Вы серьезно?

Женщина кивнула.

— Это туда, вверх по дороге, неподалеку от Моргантауна. Там крупный плодовый питомник. А Мэтт руководит… как это сказать… сбором урожая.

— Сбором урожая, — не веря собственным ушам, повторил я. — Он руководит сбором урожая яблок.

— Угу, именно так.

Согласно последним полученным мною сведениям, которые я выудил из Интернета, Мэтью Джефферсон учился в юридической школе — ну, еще бы, сын известного, процветающего адвоката, такие рано понимают свое высокое предназначение и редко обманывают возложенные на них надежды. А сейчас он, выходит, руководит сбором яблок в каком-то заштатном городишке в самом глухом углу штата Индиана? Интересный штрих к его биографии!

— Не подскажете, как мне найти этот питомник?

Женщина охотно объяснила мне, куда ехать. Однако, после того как она чуть ли не в шестой раз повторила «и снова поверните налево», я решил, что с меня хватит. Лучше уже вернуться к пикапу, отыскать карту с ручкой и свериться с ней — во всяком случае, так будет надежнее.

Но, даже записав во всех подробностях данные мне указания, я убил чуть ли не час на поиски этого места. Перекрестки и развилки с удручающей регулярностью возникали передо мной через каждые шесть миль, поэтому, пропустив поворот, я очень скоро догадывался об этом. К несчастью, по большей части на всех этих дорогах какие бы то ни было указатели или знаки отсутствовали полностью, поэтому пропустить поворот было легче легкого. Ни одной заправки поблизости тоже не наблюдалось, очевидно, они исчезли вместе с указателями, поэтому мне пришлось успокаивать себя тем, что если этот самый питомник не встретится мне в самом ближайшем времени, то разыскивать его дальше мне придется уже пешком. Какое-то время эта мысль меня развлекала, но очень скоро я почувствовал, что подобная перспектива перестала меня радовать.

В конце концов, спустя какое-то время, в том месте, где дорога делала изгиб, мне вдруг на глаза попался написанный от руки указатель, на котором значилось: «Империя яблок — через три мили поворот налево». Похоже, жившие тут люди оказались очень мудрыми, чтобы не заморачиваться с названиями улиц, очевидно, считая — и не без оснований, — что соответствующая табличка с названием наверняка куда-нибудь со временем запропастится. Я послушно проехал три мили, повернул налево и увидел питомник.

Основное здание его представляло собой длинный красный амбар, распахнутые настежь двери давали возможность полюбоваться бесконечными рядами бочек и корзин, доверху наполненных яблоками, на крыльце красовалась пирамида тыкв, а от солнца все это защищала тень, падавшая от высоких деревьев. На небе потихоньку стали собираться облака, солнце, ярко сиявшее над головой с самого утра, когда я еще только собирался в дорогу, теперь пряталось за легкой серой дымкой. Выбравшись из грузовичка, я двинулся вниз по склону холма к амбару в надежде, что там мне подскажут, где искать Мэтью. Не увидев никого вокруг, я просто вошел внутрь, благо двери были открыты настежь. Внутри какие-то женщины одно за другим подносили яблоки к свету, почему-то хмурились, разглядывая их со всех сторон, словно выискивали малейшую царапинку на их гладких боках, чтобы с презрением их отвергнуть. Две девочки-подростка сидели за кассами в передней части амбара, однако очередь, струившаяся к каждой из них, казалась бесконечной. Наверняка где-нибудь поблизости отыщется управляющий или кто-то, кто за всем приглядывает. Я прошел через амбар, потом увидел табличку с надписью «Пресс для яблок» и вышел наружу.

Вдоль выложенной камнем дорожки, которая вела вниз, к беседке, стоящей на берегу огромного пруда, рядами цвели запоздалые цветы. На другой стороне пруда склоны холмов сплошь заросли лесом — странно, но сейчас, под вечер, кроны деревьев казались даже ярче, чем утром, когда на небе вовсю сияло солнце. Поблизости не было ни души, да и все это место выглядело до такой степени тихим и уединенным, что мне стало как-то не по себе. Издали разглядывая беседку, я внезапно поймал себя на мысли о том, что мне здесь нравится — должно быть, чертовски приятно провести в такой беседке вечерок за бутылкой шампанского. Как все-таки хорошо, что Эми не захотела поехать со мной, иначе я бы мог поддаться соблазну и забыть о том, что привело меня сюда.

Я обошел здание, направляясь к дальнему концу амбара, все еще не потеряв надежду отыскать пресс для яблок, и стоило мне только повернуть за угол, как глазам моим представился какой-то громадный металлический агрегат, издававший негромкое шуршание и позвякивание. Услышав мои шаги, ко мне повернулась рыжеволосая женщина. В руках у нее был поднос, сплошь уставленный небольшими бумажными стаканчиками, наполненными какой-то жидкостью густо-желтого цвета.

— Попробуйте, — предложила она.

— Вообще-то я ищу…

— И все-таки попробуйте, — с нажимом в голосе повторила она.

Промелькнувшее в ее глазах выражение дало мне понять, что отказываться не стоит; наверное, в этих краях отказ отведать яблочного сидра считался преступлением и карался чем-то ужасным. Кто их знает, какие тут порядки, струхнул я, возможно, неповиновение грозило тем, что меня обмокнут с головой в карамельный сироп, а потом посыплют толчеными орехами.

Поэтому я молча поднес к губам стакан и сделал большой глоток.

— Хорош, не так ли? — осведомилась рыжая, не сводя глаз с моего лица.

— У меня прямо колени подогнулись, до того забористый, — признал я.

— А ведь только вчерашний, — проговорила она. — Ну а теперь чем я могу вам помочь?

— Видите ли, я ищу управляющего или владельца питомника…

— Я тут и управляющий, и владелица — как говорится, два в одном. Будем знакомы — Кара Росс. — Мы не могли обменяться рукопожатием, поскольку руки у нее по-прежнему были заняты подносом, но в знак приветствия она слегка кивнула мне. — Чем могу помочь?

— Мне нужно поговорить с одним из ваших служащих. Его зовут Мэтью Джефферсон.

— Правда?

— Да. Он у вас работает?

— О да, конечно, у меня. Просто раньше я как-то не замечала, чтобы кто-то к нему приезжал. Мэтт — славный парень, тихий, спокойный. Он у нас руководит сбором яблок.

— Да, мне именно так и сказали.

— Думаю, он сейчас на работе. Видите ли, нам пришлось перебросить все силы на другой участок — он там, в нескольких милях отсюда, вниз по склону холма. Спрос и предложение, сами понимаете.

— Скажите, я смогу найти Мэтта на том, другом участке, где вы сказали?

— Лучше бы вам не ходить туда самому, а набраться терпения и подождать часок-другой. Если у вас, конечно, ничего срочного.

Я покачал головой.

— Речь идет о важном деле. Но подождать, конечно, можно. Он что, должен вернуться сюда?

— Да, конечно, ведь он здесь живет. Идите за мной. — Обойдя пресс для яблок, где делали сидр, Кара свернула в коридор, где царил полумрак. Примерно посередине его спала старая собака, но Кара Росс просто молча перешагнула через нее, словно пес был пустым местом, и я, поколебавшись, последовал ее примеру. Добравшись до самой последней комнаты по коридору, которая, по всей вероятности, выполняла тут роль офиса, она поставила поднос со стаканами на стол и повернулась ко мне.

— Хотите, я оставлю Мэтту записку возле дверей? — предложила она. — Дело в том, что к тому времени, как он вернется с работы, я уже уйду.

— А когда он обычно возвращается?

— Он будет работать до захода солнца, — объяснила она. — Значит, вернется где-то около семи. Да, думаю, к этому времени он уже наверняка будет здесь.

Она отыскала фирменный блокнот для записей, сделанный в форме яблока, и взяла в руки ручку.

— Что написать?

Мне показалось, будет как-то неприлично, если младший Джефферсон узнает о смерти отца из записки, нацарапанной на листке в форме яблока и пришпиленной к двери его комнаты. Узнать из нее, что ты в одночасье стал миллионером, конечно, неплохо, но тем не менее я по-прежнему считал, что будет куда лучше, если я дождусь его и расскажу ему обо всем с глазу на глаз.

— Просто напишите, что я приехал из Кливленда и что мне нужно срочно повидаться с ним, — учтиво попросил я.

— Без подписи?

— Ну, думаю, мое имя вряд ли ему что-то скажет, — усмехнулся я. — Речь идет о семейных делах, но я не принадлежу к их семье.

В результате она написала:

Мэтт!

К тебе приехал один человек из Кливленда, он хочет с тобой встретиться.

Он вернется вечером.

Какое-то семейное дело.

— Так пойдет?

Я кивнул.

— Замечательно.

— Я приколю это к его двери, — пообещала она. — К тому времени, как вы вернетесь, эта часть здания уже будет закрыта. Пойдемте, я покажу вам, где живет Мэтт.

— Здорово! Спасибо за помощь.

— Без проблем. — Она одарила меня кокетливой улыбкой. — Знаете, мы ведь продаем тот сидр, который вам так понравился.

— Тогда налейте мне десять галлонов, — попросил я. — Только не забудьте положить еще и соломинку.

В конце концов я купил у нее кварту сидра и вдобавок целый ящик твердых, как камень, и сладких, как мед, яблок. Хитрый тактический ход — местным нужно всегда делать приятное.

После этого Кара Росс расцвела и охотно повела меня за собой вокруг здания, чтобы я своими глазами убедился, как она прикрепит записку на дверь квартиры, которую занимал Мэтью Джефферсон. Как оказалось, это была не квартира, а просто мансарда, просторный чердак под самой крышей амбара, окна которого выходили на тот самый пруд с беседкой и заросший лесом склон холма, которыми я любовался.

— Человек из Кливленда… семейное дело, — громко прочитала Кара и внезапно рассмеялась. — Держу пари, Мэтт будет заинтригован.

Даже слепому было бы ясно, что она просто умирает от желания узнать, что это за дело такое, из-за которого потребовалось тащиться в такую даль из самого Кливленда, однако я не намерен был обсуждать это ни с кем, кроме младшего Джефферсона. Впрочем, даже если она права и он будет заинтригован, что ж, пусть помучается любопытством часок-другой, пока будет меня ждать. Надеюсь, это ему не повредит.

— Уверены, что записка не оторвется? — спросил я.

Кара Росс аккуратно провела рукой по клейкой ленте, которой крепился к двери листок блокнота в форме яблока, подумала и приклеила его еще и снизу, чтобы внезапно налетевший порыв ветра не смог его сорвать. Потом отступила на шаг и с удовлетворением оглядела творение своих рук.

— Ну, теперь он непременно его заметит, — сказала она.

— Вот и хорошо, — одобрил я. А ветерок к вечеру и впрямь разошелся не на шутку, колыхал ветки, шуршал опавшими листьями у нас под ногами, и я был рад, что моей записке не суждено закончить свои дни где-нибудь в пруду. Мне хотелось быть уверенным, что сын Джефферсона узнает, что кто-то приехал повидаться с ним.

 

Глава 5

Я ехал в Моргантаун вдоль дороги, которая являлась подлинным воплощением осени — как открытка или картина с осенним пейзажем олицетворяет собой осень в глазах людей, вынужденных жить в городе. Пурпурно-красные, золотые и буро-коричневые деревья окаймляли кукурузные поля, пустые, голые и уже исхлестанные дождем, а поверх них нависал купол светло-серого неба. Даже за то небольшое время, что я провел в питомнике, облачка, такие пушистые и прозрачные вначале, заметно посерели, поставив крест на всех моих надеждах полюбоваться закатом. Ветер к вечеру стал заметно холоднее, однако дождя вроде бы не предвиделось.

Моргантаун, на мой взгляд, представлял собой точную копию Нэшвилла, однако без того бросающегося в глаза намерения потрафить вкусам туристом, на которое я сразу обратил внимание. Стоя перед одним из двух имеющихся в городе светофоров в ожидании, пока зажжется зеленый свет, я внезапно подумал, что если бы кто-то решил, к примеру, сделать черно-белый снимок улицы передо мной, причем так, чтобы туда непременно попали каменные здания с их яркими, красочными маркизами и витринными стеклами, то, если бы не современные автомобили, его можно было бы смело датировать пятидесятыми годами прошлого века. Одна из вывесок извещала о распродаже сделанной вручную мебели, другая предлагала сироп карии. Судя по всему, я заехал в одно из тех местечек, попав в которое радуешься, что имел смелость пойти непроторенной тропой и в результате оказался вдали от крупных магистралей между штатами, где на одном пятачке можно обнаружить не меньше семи сетевых магазинов и еще парочку придорожных кафе, в которых обычно тусуются шоферы-дальнобойщики.

Я попытался убить время, бродя по городу, заглядывал во все встречавшиеся мне по пути магазины, кивал прохожим, потом отыскал небольшой ресторанчик, где и проторчал чуть ли не сорок минут, до бесконечности растягивая обед. Когда я забрался в свой пикап и двинулся в обратный путь, стало уже понемногу смеркаться, кружевная тень от деревьев из прозрачно-серой стала тускло-коричневой, а силуэты их вытянулись поперек дороги, словно тощие серые призраки, цепляющиеся за края асфальта. Я опустил стекла на окнах, однако ветер, врывающийся в кабину пикапа, очень скоро заставил меня пожалеть о том, что я не догадался прихватить второй стаканчик кофе с собой.

Подъехав к питомнику, я обнаружил, что большое здание амбара погружено в темноту — двери крепко заперты, на опустевшей парковке ни одной машины, только в стороне сиротливо притулились два чьих-то велосипеда. Широкая полоса света у въезда на парковку выхватывала из темноты вывеску, объемные буквы которой кто-то додумался сделать из сухих кукурузных початков и пучков сена, а у входа в амбар в позе часового застыло любовно сделанное теми же руками чучело. Я заехал на парковку, поставил пикап, поднял стекла и заметил, что ветровое стекло мигом запотело, как только внутри стало теплее.

Стоявшая снаружи мертвая тишина была настолько пугающей, что я с трудом подавил в себе желание забраться обратно в машину. Сам я жил в доме, мимо которого в любой час дня и ночи струился поток автомашин, иногда с приемниками, включенными на полную мощь, завывающими сиренами или вращающимися мигалками. Может, поэтому тихой я привык называть ночь, когда не слышно, как женщина, сидящая в машине с откидным верхом, болтает с подружкой, когда под окнами у меня не раздается заливистая трель чьего-нибудь мобильника или сиплый мужской хохот очередной развеселой компании, вывалившейся из ближайшего бара. А здесь если что и нарушало тишину, то только ветер. Нет, он не свистел и не выл, просто из-за ветра в воздухе стоял постоянный негромкий шорох — шелестели, словно перешептываясь, листья над головой, шуршала пожухлая трава под ногами.

Я подошел к передней двери, потом свернул за угол и двинулся в обход, следуя тем же путем, которым сегодня днем меня вела Кара Росс. Каблуки моих ботинок чуть слышно постукивали в тишине. Эта сторона амбара пряталась в тени, так что, если бы не почти полная луна, заливавшая все вокруг слабым мертвенным светом, мне бы пришлось пробираться вперед в полной темноте. Я вдруг вспомнил, что существует даже какое-то название для такой луны, когда она в фазе три четверти, то ли «восковая», то ли «предостерегающая», то ли еще какая-то, и все благодаря густо-желтому, почти медному оттенку, который луна приобретает в период своего убывания. Обогнув амбар, я наконец увидел перед собой дверь, ведущую в жилые помещения.

Записка на двери исчезла, не осталось даже следа скотча, которым ее приклеила Кара. Я постучал по шершавому дереву костяшками пальцев и принялся ждать. Открывать мне не спешили, к тому же я не слышал, чтобы наверху кто-то двигался. Подождав, я снова постучал — с тем же результатом. Звонка на дверях не было — просто странного вида ручка и самый простой замок. Не удержавшись, я слегка подергал за ручку, но дверь и не подумала открываться. Сынок Джефферсона явно получил мою записку, однако ему и в голову не пришло дождаться меня. Возможно, он был заинтригован моим визитом куда меньше, чем предполагала Кара Росс.

Повернувшись к двери спиной, я глубоко засунул руки в карманы и ссутулился под пронизывающим осенним ветром. Чуть дальше впереди виднелся пруд, которым я любовался еще днем. Сейчас, когда по нему пробегал ветер, черная поверхность его покрывалась зябкими мурашками. Погрузившись в свои мысли, я как раз разглядывал его, когда краем глаза заметил в беседке темную человеческую фигуру.

Конечно, света в беседке не было, однако в лунном сиянии можно было без труда различить силуэт человека. Это явно был мужчина — он сидел на скамейке, привалившись спиной к чудесной кованой решетке замысловатой работы, на которую я обратил внимание еще утром, и которая в беседке заменяла стены, сидел так же неподвижно и молча, как чучело, красовавшееся у входа в амбар. Заметив его, я слегка напрягся, наверное, потому, что в таком тихом и уединенном месте человеческое присутствие да еще в темноте невольно вызывает опасения. Потом мне вдруг пришло в голову, что этот мужчина — наверняка сын Джефферсона. Живи я в таком месте, я бы тоже с удовольствием просиживал у воды все вечера напролет. И беседка, и сам пруд отстояли от амбара на какую-то сотню футов, мне даже показалось странным, что он не услышал, как я подъехал и как потом громко стучал в его дверь, впрочем, возможно, ветер просто относит звуки в сторону. Решительно шагнув в темноту, я отыскал усыпанную гравием дорожку, ведущую к беседке, и двинулся по ней, осторожно ступая и глядя под ноги, чтобы не упасть.

К тому времени, как я дошел примерно до середины дорожки, я уже смог разглядеть, что мужчина сидит спиной к пруду, иначе говоря, лицом ко мне. Тогда он не мог не видеть меня, когда я стоял у дверей, и тем не менее не произнес ни слова, не окликнул меня… Получается, все это время он просто сидел и смотрел, как я стучусь? Поначалу я намеревался окликнуть его, когда подойду к беседке, но потом передумал. То, как он вел себя, было по меньшей мере странно, а вокруг стояла такая тишина, нарушить которую я почему-то не смог. Что-то подсказывало мне, что этого делать нельзя. Поэтому, вместо того чтобы окликнуть его, я просто пошел к нему.

Дойдя до беседки, я поднялся по трем ступенькам, которые вели в нее, и оказался прямо перед ним. Теперь я мог разглядеть, что на мужчине были джинсы и толстая фланелевая рубашка; густые темные волосы падали ему на плечи и закрывали лоб, некоторые наиболее упрямые пряди лезли в глаза, лицо пряталось в тени. Мужчина низко опустил голову, подбородок его был прижат к груди, но широко раскрытые глаза смотрели вверх, прямо на меня. Позади него на перилах стояла бутылка, мне показалось, это было виски, сорт я не разглядел, но жидкости в бутылке оставалось только на донышке. Я уже открыл было рот, чтобы поздороваться, когда заметил револьвер.

Он лежал на скамейке возле него, но рука мужчины сжимала рукоятку, и хотя я не слишком хорошо видел в темноте, однако сразу же заметил, что палец его лежит на спусковом крючке. Дуло револьвера смотрело на меня, но мужчина словно и не думал поднять его. Я осторожно шагнул к нему и перевел взгляд с дула револьвера на пустые темные глаза, которые разглядывали меня без малейшего проблеска любопытства или вообще какого бы то ни было чувства.

— Мой отец мертв, не так ли? — Голос у него был таким же безжизненным, как и взгляд.

Мне потребовалось сделать немалое усилие над собой, чтобы оторвать взгляд от дула револьвера и посмотреть ему в глаза.

— Да, — кивнул я. — Он мертв. Именно это я и приехал вам сказать.

Рука, в которой был зажат револьвер, слегка шевельнулась, и дуло его уставилось мне в грудь — теперь между мною и револьвером оставались какие-то жалкие шесть футов. Как раз такое расстояние, когда умение стрелять или меткость уже не имеют никакого значения, поскольку промахнуться попросту невозможно. Даже если бы бутылка с виски, стоящая у него за спиной на перилах, изначально была полна до краев, шансов у меня не было. Я мог смело считать себя без пяти минут покойником — нажми он на спусковой крючок, и мне конец.

Я замер, стараясь не шелохнуться. Во рту у меня мгновенно пересохло — с такой же скоростью, наверное, просыхает песок в пустыне после случайного дождя, сердце, сжавшись на мгновение, вдруг подпрыгнуло вверх и застряло в горле. В висках стучала и билась кровь, пальцы на руках почему-то свело, а ноги вдруг задрожали и подломились, словно я пробежал несколько километров.

— Послушайте… — неуверенно начал я, однако он тут же перебил меня.

— Я мог бы убить вас, — равнодушно проговорил он. — Мог бы пристрелить в тот же момент, как вы только подошли к двери.

Я больше не делал попыток заговорить. На меня и раньше, случалось, наставляли пистолет, в прошлом пару раз мне даже удавалось уговорить кое-кого опустить его, однако нынешняя ситуация выглядела так, будто особого выбора у меня нет. Похоже, Джефферсон был настроен серьезно, сомнения его, похоже, не мучили. Мне казалось, он вообще не испытывает никаких чувств, во всяком случае, тех, что, как правило, переполняют человека, когда он берет в руки оружие. Он и сидел, и говорил в точности как актер, который, оставшись в одиночестве, просто старается сыграть до конца сцену. Все остальные актеры уже разошлись, осветители погасили везде свет, однако он знает свою роль и, черт возьми, собирается доиграть ее до конца, несмотря ни на что.

— Только что толку вас убивать, лучше-то все равно не будет, верно? — вяло добавил он. — Вы ведь наверняка приехали не один.

Вот теперь я точно знал, что просто обязан хоть что-то сказать, хотя и не знал, что. А когда тебе в грудь смотрит револьвер, неудачно выбранное слово может стать последней ошибкой, которую ты сделаешь в своей жизни. Мне же очень не хотелось ошибиться. Я с трудом проглотил вставший в горле комок, изо всех сил стараясь взять себя в руки, чтобы голос мой, когда мне удастся заговорить, звучал как можно спокойнее и не выдал моего напряжения, потому что напряжения, видит бог, и без того хватало.

— По крайней мере у него хоть есть на то причина, — продолжал он. — А у вас? Обычная жадность, только и всего.

Револьвер снова шевельнулся, я увидел неясный отблеск в темноте, но, поскольку в беседке было все-таки довольно темно, не мог бы сказать точно, что он с ним делает, просто заметил, что револьвер движется, и внезапно пробудившийся во мне инстинкт заставил меня очнуться. Услышав, как клацнул отведенный затвор, я мгновенно — нет, не отскочил и уж тем более не метнулся, — а просто сделал какое-то неловкое движение и рухнул вправо. Вряд ли бы это меня спасло, если бы сыну Алекса Джефферсона вздумалось выстрелить в меня. Но вместо этого он вдруг сунул дуло револьвера в рот и спустил курок.

Пуля вылетела из ствола с таким грохотом, что одного этого было бы достаточно, чтобы распугать все живое на несколько миль вокруг — во всяком случае, мне так показалось, а потом, пробив Мэтью Джефферсону череп, разнесла вдребезги затылок. Осколки черепа и ошметки мозгов, словно шрапнель, разлетелись по поверхности пруда. Тело его от удара отбросило назад, он ударился плечами о перила, и его снова швырнуло, теперь уже вперед. Мэтью свалился со скамейки и рухнул на пол, упав лицом прямо к моим ногам. Я опустил глаза: на том месте, где еще мгновением раньше находился его затылок, теперь было нечто ужасное, развороченное, кроваво-алое, напоминающее пульсирующую воронку кратера.

Мне показалось, я попытался закричать, очень может быть, мне это даже удалось. Однако уши у меня заложило, и все, что я слышал, был оглушительный грохот выстрела, эхом отдавшийся у меня в голове, только теперь мне казалось, что он прозвучал еще громче, чем раньше. Окаменев, я посмотрел на лежавшего у моих ног сына Алекса Джефферсона: кровь толчками била из того, что еще оставалось от его черепа. В следующую минуту я отскочил от него, как ошпаренный, одним прыжком оторвался от земли и вспрыгнул на перила беседки — и все это проделал, ни на мгновение не отрывая глаз от тела. Кое-как перебравшись через ограждение, я шумно обвалился в какие-то кусты, ломая ветки, выбрался из них и что было сил припустил вверх по склону холма. Добежав наконец до амбара, я рухнул на землю, обессиленно прислонился спиной к иссеченной непогодой бревенчатой стене и замер, тупо разглядывая неясный силуэт беседки.

Итак, он не стал в меня стрелять. Дуло револьвера было направлено прямо мне в грудь, до него оставалось каких-нибудь полметра — и в этот момент револьвер выстрелил. Однако он выстрелил не в меня. И я остался жив.

— В тебя не стреляли, — во весь голос объявил я. — Ты остался жив. — Мне казалось, что звук собственного голоса должен успокоить, но вместо этого меня вдруг затрясло. Неудержимая дрожь спустилась по моим рукам, потом охватила все тело — чтобы прийти в себя, я заставил себя встать на ноги. Не помню, как прошел через сад, как выбрался на мощенную камнем дорожку. Помню, как стоял там, жадно хватая воздух широко открытым ртом, как потом полез в карман и вытащил сотовый, попытался открыть его, чтобы позвонить, но руки у меня плясали, и я выронил его в траву. В конце концов мне удалось его поднять, и я, хоть и с трудом, смог все-таки нажать нужные три кнопки.

Я сказал им все, что обязан был сказать. Диспетчер принялся настаивать, чтобы я не вешал трубку, пока не приедет полиция, однако я не стал его слушать и отключился. Потом, спотыкаясь на каждом шагу, медленно поплелся назад, к беседке, мне вдруг непременно захотелось взглянуть на тело Мэтью еще раз — может, чтобы лишний раз убедиться, что это не мой собственный труп.

Крови натекло уже столько, что под телом образовалась приличная лужа. Когда Мэтью упал, револьвер выпал у него из руки и теперь лежал рядом с его телом. Даже на открытом воздухе, при том, что ветер не стихал ни на минуту, отвратительный солоноватый запах крови чувствовался уже на расстоянии.

— Ты ж теперь миллионер, — шепнул я, обращаясь к трупу. — Именно это я и приехал тебе сказать. Не знаю, черт тебя возьми, за кого ты меня принял, но я искал тебя только ради этого.

Потом мне вдруг почему-то стало трудно на него смотреть, я отвернулся и принялся разглядывать пруд, поглотивший остатки его черепа. Лунные блики поблескивали на боках бутылки с виски, которая так и осталась стоять там, где еще пару минут назад сидел мертвец. Внезапно я заметил, что из-под бутылки выглядывает клочок бумаги, наверное, он придавил его бутылкой, чтобы бумагу не унесло ветром. Я осторожно подошел поближе и увидел, что это был тот самый вырезанный в форме яблока листок из блокнота, на котором Кара Росс по моей просьбе нацарапала записку для Мэтью.

Мэтт!

К тебе приехал один человек из Кливленда, он хочет с тобой встретиться.

Он вернется вечером.

Какое-то семейное дело.

 

Глава 6

Первая машина, которая приехала, была из офиса шерифа, за рулем ее сидел один из его заместителей — сказать по правде, лично я бы не дал парнишке больше четырнадцати. Он суетливо пробежался взад-вперед по парковке, потом забрался в машину и принялся что-то взволнованно талдычить в свою рацию, а когда я окликнул его, подскочил так, будто я пальнул ему под ноги из пистолета.

— Тело вон там, внизу, — объяснил я, выйдя из тени и встав так, чтобы на меня падал свет. — Кстати, там много крови. Вам доводилось уже когда-нибудь бывать на месте преступления?

Парнишка потряс головой и опасливо покосился туда, куда я указывал. Потом осторожно сделал шаг назад. Все ясно — юнец здорово перепугался. И боится он, скорее всего, меня.

— Кто-нибудь еще кроме вас приедет сюда?

Он жалко сглотнул слюну, потом кивнул. И с трудом выдавил из себя:

— Да, сэр. Полиция штата.

— Давайте тогда дождемся их, — предложил я, стараясь, чтобы голос мой звучал по возможности мягко.

— Да-да, конечно. Почему бы не подождать? — промямлил он с видимым облегчением в голосе. Потом, видимо, сообразив, как это будет выглядеть в глазах полиции штата, если они увидят, как он просто топчется тут, на парковке, рядом со мной, не удосужившись даже взглянуть на тело, дрожащим голосом предложил: — Э-э-э, может быть, мне стоит… как это говорится… немного осмотреться? Как вы считаете?

Я кивнул.

— Ладно. Тогда идите за мной.

Мы уже были почти на полпути к беседке — парнишка, который брел за мной по пятам, успел пару раз споткнуться в темноте, — когда шум и шорох гравия под колесами подъехавшей следом машины избавил его от необходимости глазеть на труп. Мы оба, как по команде, обернулись, и я заметил, что подъехавшая машина была без опознавательных знаков. Обычный «таурус», даже без мигалки — точь-в-точь такой же, как тот, на котором обычно ездит Джо.

— Прибыла полиция штата? — осведомился я.

— Ага. — В голосе парня звучало нескрываемое облегчение.

Повернувшись ко мне спиной, он припустил назад к парковке, точно заяц. Из ничем не примечательного «тауруса» выбрался одетый в гражданское коп и, увидев нас, начал спускаться по склону нам навстречу. Мы встретились возле угла амбара — я остановился подождать его в пятне света, падавшем на землю от одной из немногих ламп, которые были снаружи.

— Насколько я слышал, у нас тут самоубийство, — начал заместитель шерифа.

Мне показалось, грудь его слегка раздувалась — наверное, от ощущения важности собственной персоны.

— Угу, — запинаясь, промычал в ответ парнишка. — Я… примерно так и подумал… ну, когда диспетчер велел мне съездить сюда, сказал, что тут случай самоубийства.

Точь-в-точь воздушный шарик, из которого разом выпустили воздух.

— А вы кто будете? — осведомился у меня вновь приехавший коп.

Я украдкой окинул его взглядом: на вид ничем не примечательный человек, в самой обычной одежде — средний вес, среднее телосложение, не симпатичный, и не уродливый, просто один из тысяч самых обыкновенных мужчин, которых вы каждый день встречаете на улице и мимо которых проходите, не удостоив их даже взглядом.

— Меня зовут Линкольн Перри, — представился я. — Это я звонил.

— Стало быть, это вы обнаружили тело?

— Видел собственными глазами, как он покончил с собой.

— А! — Кивнув, он вытащил из кармана миниатюрный диктофон. — Линкольн Перри, значит. Что ж, хорошее имя. А я Роджер Брюер, полиция штата.

Включив диктофон, он назвал свое имя, дату и время, потом указал, где находится, после чего перечислил, что ему сказал диспетчер и что он узнал от меня. Покончив с этим, он пристегнул диктофон к поясу и кивнул мне.

— Ну, что ж, давайте показывайте, где это.

Оба послушно двинулись за мной вокруг амбара. Как только мы вышли из полосы света и ступили в темноту, старший из копов зажег карманный фонарик. Я проводил их до беседки, а там остановился, пропустив их вперед.

— Вон он. Теперь, наверное, мне лучше держаться в стороне.

— Угу, — проворчал второй. Он двинулся вперед без малейших колебаний, во всяком случае, без страха и отвращения, зато тот, что помоложе, боязливо поежился, прежде чем последовать его примеру. Как только луч фонаря выхватил из темноты распростертое на полу тело, Брюер протяжно свистнул и покачал головой.

— Ну и натворил парень дел, согласны?

Я предпочел промолчать. Лицо младшего копа посерело. Он забился в самый дальний угол беседки и крепко ухватился рукой за перила, старательно отводя глаза от лежавшего на полу трупа. Ветер заметно усилился, вдобавок сильно похолодало, по поверхности пруда шла сильная рябь, казалось, он весь покрылся пупырышками от страха, впрочем, то же самое происходило и со мной. Меня до сих пор била дрожь. Ветер с силой тряхнул дерево, пара листьев с мягким шорохом спланировала вниз, один из них нежно опустился на спину Мэтью Джефферсона. Брюер нетерпеливо смахнул его кончиком пальца.

Еще одна машина припарковалась возле амбара, на этот раз это была патрульная полицейская машина с мигалкой. Лес, обступивший нас со всех сторон, а вместе с ним и поверхность пруда замерцали огнями. Двое копов, которые выбрались из автомобиля, были в полной форме — вплоть до высоких черных ботинок на шнуровке и широкополых шляп.

— Подождите тут, хорошо? — попросил Брюер.

— Конечно.

Мы с молоденьким копом остались на берегу пруда, у самой кромки воды, а Брюер отправился встречать вновь приехавших. Я слышал, как он велел им позвонить в «скорую», чтобы та приехала забрать тело, а заодно проследить, чтобы на руки трупа не забыли надеть пакеты. Закончив давать указания, Брюер окликнул меня, попросив подняться к нему. Я молча прошел мимо одетых в форму копов, отметив при этом, как оба смерили меня угрюмыми, подозрительными взглядами, после чего присоединился к Брюеру, стоявшему на крыльце перед входом в амбар. Он что-то негромко говорил в диктофон.

— Что ж, мистер Перри, настало время взять у вас свидетельские показания. Без них никак не обойтись, вы ж понимаете — учитывая, что вы были единственным, кто хоть что-то видел.

— Конечно, — кивнул я.

— Вам когда-нибудь раньше случалось давать показания? — На первый взгляд совершенно обычный вопрос, который всегда принято задавать в подобных случаях, однако я хорошо понимал, что это еще и возможность ненавязчиво выяснить, были ли у возможного свидетеля в прошлом какие-нибудь неприятности с законом.

— Да, конечно, я и раньше давал показания — но вообще-то чаще мне самому приходилось допрашивать свидетелей, — усмехнулся я.

— Вот как, значит? — Брови у Брюера взметнулись вверх.

— Я несколько лет прослужил в полиции Кливленда, штат Огайо, — объяснил я. — Ушел в отставку детективом.

— Шутите? — Он задумчиво кивнул. — А сейчас?

— Сейчас я частный детектив.

— Частный детектив, значит, — повторил он. — Ладно. Дело становится все интереснее. А в наши-то края каким ветром вас занесло, детектив? По делу приехали или так, поразвлечься?

— По делу.

— Понятно. — Брюер так и не выключил диктофон, небрежно держал его в одной руке, словно забыв о нем, но я заметил, что тот работает. — Что ж, тогда скажу вам, мистер Перри, что мы намерены делать. Сейчас мы постараемся выяснить, что тут произошло: сначала вы подробнейшим образом расскажете нам все, что вам известно, а если у меня после этого возникнут какие-то вопросы, то я их вам задам.

— Все правильно, — кивнул я.

Он дал мне знак начинать. Я попытался объяснить ему все так ясно, подробно и так откровенно, как мог, не упустив ни одной детали, умолчал только о своих отношениях с Карен. По моему убеждению, то, что в свое время произошло между нами, не имело ни малейшего отношения к случившемуся, но у него мог появиться соблазн каким-то образом связать это с самоубийством, ну а мне лишняя головная боль была совершенно не нужна. Вместо этого я поведал ему обо всех деталях, которые только смог вспомнить, постаравшись представить все так, чтобы Карен в его глазах выглядела обычной клиенткой. Собственно говоря, обычной клиенткой она и была, во всяком случае, сейчас. К тому времени, когда мой рассказ подходил к концу, приехала «скорая», однако Брюер предоставил разбираться с этим копам в форме — видимо, уж очень ему хотелось дослушать мою речь до конца.

— Ну, — объявил он, когда я замолчал, — признаюсь честно, чертовски странное это дело. Нет, сами посудите: парень спокойно работает себе до самого вечера, потом возвращается домой, находит у себя на дверях записку, из которой узнает, что вы в городе, и, вместе того чтобы дожидаться вас, берет бутылку виски, револьвер и отправляется в беседку посидеть у пруда. При этом, заметьте, ему не приходит в голову потихонечку застрелиться, пока его никто не видит, он дожидается вашего приезда. А когда вы приезжаете, вдруг выясняется, что он уже каким-то образом успел узнать ту самую новость, ради которой вы тряслись по нашим дорогам целых шесть часов, любезно сообщает вам, что он уже в курсе, после чего пускает себе пулю в рот у вас на глазах.

Ответить на это мне было нечего, поэтому я промолчал. Брюер слегка прищелкнул языком и покачал головой.

— Чертовски странное дело! — задумчиво повторил он. — Есть какие-нибудь догадки, а, мистер Перри?

— Ну, по-моему, совершенно ясно, что парень принял меня за кого-то другого.

— Кого-то, кто знал его отца.

— Да.

— И кого-то, кто явился к нему не один, судя по тому замечанию, которое, по вашим словам, он сделал незадолго до смерти.

— Совершенно верно. Похоже, он был уверен, что тут есть кто-то еще кроме меня.

— И это был кто-то, кого он — скажем так — имел основания опасаться, верно?

Поразмышляв над его словами, я снова кивнул.

— Да, думаю, он боялся. То есть в тот момент мне показалось, что он, возможно, боится.

— В тот момент?

— Да. И я бы продолжал так считать, если бы парень к тому времени уже не принял решения сунуть дуло себе в рот. Видите ли, я почти уверен, что это не было скоропалительным решением. Он заранее знал, что собирается сделать.

— Однако он тем не менее почему-то дожидался вашего приезда. И сделал это только потом, в вашем присутствии.

— Да.

— И даже не стал ждать, пока он покажется, этот неизвестный «третий», которого он так боялся.

— Совершенно верно.

— Но вас он не знал, так?

— Знаете, по-моему, ему казалось, что знает. Он был уверен, что знает, кто я такой… или по меньшей мере знает, с чем я явился сюда.

Брюер уставился на меня. Я тоже смотрел на него, не отводя глаз, и по выражению его лица, по его глазам было очевидно, что все это ему крепко не по душе — я имею в виду, мои догадки. Нет, он еще не созрел для того, чтобы откровенно заявить, что не верит ни одному моему слову, однако то, что он услышал, ему явно не понравилось.

— Просто мистика какая-то, — вздохнул он.

— Согласен.

— Нет, правда, очень уж все это таинственно. Я хочу сказать, наши спецы наверняка составят психологический портрет этого парня, надеюсь, хоть это нам немного поможет. Но до сих пор, по крайней мере… знаете, по-моему, это чертовски необычный способ покончить с собой. А вы что думаете?

— Согласен.

Брюер потоптался немного, выбравшись за пределы широкой полоски света, в которой мы стояли.

— Остается только предположить, что он действительно покончил с собой.

— Именно это он и сделал.

— Утверждает наш гость из Огайо, — с добродушной усмешкой договорил за меня Брюер. — Но, к несчастью, гость из Огайо был тут один, когда это произошло, и некому подтвердить его слова. Поэтому, если предположить — просто в качестве гипотезы, — что он почему-то лжет… да, вот этом-то вся и беда. Потому что, если он лжет, тогда это уже убийство.

— Вы не можете так думать.

— Но в руке мертвеца не было оружия. Оно лежало на полу.

— Оно выпало у него из руки, когда он упал вперед. Послушайте, вам случалось прежде расследовать самоубийство? — Увидев, как он кивнул, я продолжал: — Тогда вы должны знать, что пистолет часто находят рядом с телом самоубийцы. Конечно, случается, что из-за судорожного сжатия пальцев он остается у него в руке, но так бывает далеко не всегда.

На это Брюер ничего не ответил — просто стоял и молча смотрел на меня.

— Проверьте его большой палец, — посоветовал я.

— Не понял?

— Я говорю: проверьте его большой палец, там наверняка остался отпечаток спускового крючка. Он ведь стрелял из револьвера, верно? И взвел курок прямо перед тем, как выстрелить. Я знаю, потому что сам слышал, как щелкнул затвор. А умер он почти мгновенно. Бывает, что самоубийца умирает не сразу, но это не тот случай. На его большом пальце должен был остаться след от спускового крючка. Такое происходит, когда циркуляция крови прекращается внезапно, я имею в виду, достаточно резко.

— Что ж, неплохая идея. — Брюер откашлялся и сплюнул в куст у меня за спиной. — Уверяю вас, мистер Перри, его большой палец обязательно проверят.

— Вот и хорошо.

— И все равно чертовски странное дельце, — уже в третий раз повторил он и снова покачал головой. — Ну, а теперь, мистер Перри, я обязан получить от вас письменные свидетельские показания.

— Угу.

— Кстати, когда вы планировали вернуться к себе в Огайо?

— Собственно говоря, сегодня вечером.

Он с улыбкой покачал головой.

— Сдается мне, на ваших планах теперь придется поставить крест.

— Послушайте, я ведь уже сообщил вам все, что знаю об этом деле, — вскипел я. — И дам вам письменные показания. А если вам понадобится задать мне какие-то еще вопросы, у вас есть номер моего телефона, верно?

Он скривился, словно собираясь преподнести мне какую-то скверную новость и заранее расстроившись при одной мысли об этом. Конечно, все это было не более чем игрой — на самом деле он искренне развлекался.

— Штука в том, что я совершенно сбит с толку… Просто даже и не знаю, что и делать, — заявил он. — То есть я хочу сказать: вот вы, к примеру, утверждаете, что это было самоубийство. Но пока-то я должен полагаться только на ваши слова — до тех пор, пока не проведу кое-какие расследования. Вот сейчас отпущу вас, а спустя какое-то время моя команда экспертов, изучив улики, скажет, что, похоже, вы грохнули того парня. И как я тогда буду, по-вашему, выглядеть, а? Придется побегать, чтобы поймать вас. А вдобавок придется краснеть перед копами из Огайо, которые наверняка станут перемигиваться у меня за спиной, пожимать плечами да рассказывать молодым байки про одного олуха из Индианы, который не только отпустил убийцу с миром, но еще и пожелал ему счастливого пути. — Он выразительно посмотрел мне в глаза. — А я, знаете ли, терпеть не могу, когда люди перешептываются у меня за спиной.

Я ответил ему таким же взглядом.

— Вы получили мои показания. И если вы не намерены арестовать меня, тогда я возвращаюсь домой. — Домой… Как же здорово это звучит!

— Выходит, нашла коса на камень, да? — прищурился Брюер.

— Выходит, так.

— Что ж, боюсь, вынужден вас разочаровать — пока вы нужны мне здесь. Задержитесь хотя бы на пару часов, пока мы немного не разберемся.

— Вы арестовываете меня за убийство?

Брюер покачал головой.

— Мистер Перри, я веду обычное расследование внезапной и необъяснимой смерти. И самоубийство в данном случае — всего лишь одна из возможных версий, так же как и убийство. Впрочем, как и несчастный случай, я полагаю. Версий хватает, вы согласны? Как бы там ни было, я намерен рассмотреть это дело под разными углами зрения, убедиться, что…

— Я вас понял. Однако если вы намерены продержать меня тут всю ночь, то должны арестовать меня, предъявив хоть какое-то обвинение. А что-то подсказывает мне, что вам нечего мне предъявить. Ведь у вас нет никаких улик, доказывающих, что я мог пристрелить этого парня, верно, Брюер?

Он грустно улыбнулся и снова кивнул, всем своим видом показывая, что крыть ему нечем.

— Кстати, ваша лицензия частного детектива, — вдруг спохватился он, — в каком штате она выдана?

Дерьмо. Теперь я начал понимать, куда он клонит, и покачал головой.

— Ну, так как?

— В Огайо.

— Ох ты, батюшки… Плохо дело, — подмигнул он. — Потому как мы с вами в Индиане. А этот парень, который труп, он где? Тоже в Индиане. А вы, выходит, занимаетесь тут, у нас, в Индиане, частным расследованием, при том что лицензия у вас выдана в Огайо. Так-так. Мне чертовски неприятно говорить, мистер Перри, но это попахивает незаконной деятельностью.

— Но за это не сажают в тюрьму, — парировал я.

В ответ он улыбнулся так широко, что блеснули зубы.

— На одну ночь можно.

 

Глава 7

Тюрьма в округе Браун выглядела абсолютно новой, что называется, «с иголочки». Безусый юнец из департамента шерифа донес до меня эту важную информацию сразу же после того, как Брюер возложил на него задачу отвезти меня туда. Услышав, что ему предстоит, парнишка заметно позеленел, видимо, решив, что я сам и укокошил того беднягу в беседке. А мысль о том, что ему пришлось провести несколько минут наедине с убийцей до приезда Брюера, как мне показалось, не доставила ему ни малейшего удовольствия. Как только мы с ним уселись в машину, он тут же принялся нервно поглядывать в зеркальце заднего вида — наверное, решил, что кровожадный маньяк вроде меня вполне способен каким-то известным только ему одному способом выскользнуть из-под ремня, которым он меня предусмотрительно пристегнул, и удавить его с помощью своих же собственных наручников. За пять минут он, наверное, глянул в зеркальце не меньше пятидесяти раз — и только тогда, немного успокоившись, решился со мной заговорить. Может, понадеялся, что, если он будет вести себя по-дружески, я передумаю его убивать и ограничусь тем, что просто стукну его по голове чем-то тяжелым, например, рукояткой его револьвера, после чего усядусь в его машину и уберусь отсюда от греха подальше? Скорее всего, так оно и было — по лицу парнишки было видно, что именно так, по его мнению, обязан поступить настоящий преступник.

— Очень удобная, — с жаром уверял он меня, имея в виду тюрьму. — Намного лучше той, старой. Теперь там стало просторно, в камерах много свободного места, всякие электронные замки, все самое современное и вообще…

— Подумать только! А я-то еще ломал голову, где мне переночевать!

— Это прекрасное место! Ну, для тюрьмы, разумеется, — поправился он.

— Ну да, — хмыкнул я. — К тому же и цены, разумеется, самые низкие в городе.

Всю дорогу, пока он вез меня в тюрьму, парнишка продолжал без умолку болтать, нервно косясь в мою сторону, пока я, откинувшись назад, разглядывал проносившийся за окном пейзаж. Мне не давала покоя мысль о том, когда же я, черт возьми, смогу вернуться в Кливленд. Брюер показался мне достаточно упертым типом, наверняка он постарается продержать меня здесь, сколько сможет, однако, если мне повезет и у них хватит ума не пытаться повесить на меня убийство, есть надежда выбраться отсюда уже к утру. Карен наверняка узнает о том, что здесь произошло, задолго до того, как я вернусь. Они, скорее всего, сразу же свяжутся с ней, тем более что я был настолько любезен, что сообщил Брюеру всю имевшуюся у меня информацию о мертвеце и его ближайших родственниках. В конце концов, твердил я себе, меня наняли только для того, чтобы сообщить парню весть о смерти его отца, а Мэтью Джефферсон уже до моего приезда знал, что старшего Джефферсона убили. Мне было неприятно даже думать о том, чтобы взять деньги, которые я, в сущности, не заработал.

Я откинул голову на спинку сиденья, стараясь не слушать юного заместителя шерифа, который заливался соловьем, во всех подробностях живописуя охрану, дежурившую по всему периметру новой тюрьмы, — скорее всего, чтобы с самого начала отбить у меня охоту бежать, если она у меня появится. Остается надеяться, что, после того как Брюер поговорит с Карен, он немного успокоится. Она ведь наверняка подтвердит то, о чем я ему рассказал. А после этого ему ничего не останется, кроме как выпустить меня — учитывая, что никаких улик, говорящих в пользу убийства, у него не было. Впрочем, упрямый сукин сын наверняка попытается хоть как-то отыграться на мне, так что неприятностей мне не миновать, тем более что и повод удобный: я действительно не имел никакого права заниматься частным расследованием в Индиане. Скорее всего, Брюер не преминет послать кляузу в бюро выдачи лицензий в Огайо, так что впереди мне светит штраф. Здорово, ничего не скажешь.

Парнишка из службы шерифа не подвел, новая тюрьма оказалась на высоте. Со всеми формальностями покончили быстро — и получаса не прошло, как я уже устраивался на новом месте. Мне разрешили остаться в своей одежде, правда, потребовали отдать им брючный ремень — наверное, чтобы я не смог повеситься в камере. Потом провели меня куда-то в самую глубь здания, несколько тяжелых стальных дверей с громким лязганьем одна за другой захлопнулись у меня за спиной. Почему-то тюремные двери и тот звук, с которым они закрываются, всегда наводили меня на мысль о подводной лодке — наверное, из-за того, что есть какая-то обреченность в том, когда такая дверь захлопывается за тобой, отрезая тебя от всего остального мира.

Я оказался единственным обитателем отведенной мне камеры, что было существенным преимуществом, однако напротив сидел какой-то спившийся тип, судя по всему, из местных, которому вдруг до смерти захотелось узнать, за что меня сунули в каталажку, наверное, жаждал послушать о моих преступлениях.

— Выл на луну, — коротко бросил я в надежде, что это на время удовлетворит его любопытство, после чего свернулся калачиком на койке и повернулся к нему спиной. За те несколько часов, которые я проворочался на ней, тщетно пытаясь уснуть, меня пару раз посещала мысль о том, что Эми чертовски не повезло — пропустила такую поездку!

Брюер явился с визитом с самого утра. Вид у него был такой, как будто он всю ночь не сомкнул глаз. Наверное, в его глазах именно так и должен выглядеть добросовестный коп. Впрочем, я и не сомневался, что он хороший коп, конечно, временами он заблуждался, но это не такой уж тяжкий грех.

— Хорошо спали? — поинтересовался он, когда охранник вывел меня из камеры, провел мимо нескольких похожих друг на друга, как две капли воды, дверей и мы оказались в небольшой комнате, предназначенной, очевидно, для свиданий. На окнах здесь тоже, конечно, были решетки, и все-таки это была не камера, а комната для свиданий.

— Ну, надеюсь, мы уже покончили с этой глупостью? — буркнул я в ответ. — Поскольку мне действительно очень хотелось бы уехать отсюда еще до полудня.

— Не стоит так торопиться.

Охранник, который привел меня сюда, ушел, и мы остались только вдвоем, Брюер и я. Он за это время успел переодеться в джинсы со свитером — обычную для колов одежду. Лицо Брюера было покрыто дневной щетиной, так что, похоже, он не слишком-то рассиживался дома, переоделся и кинулся сюда — наверное, извелся от желания поскорее увидеть меня.

— Я тут провел небольшое расследование, — сообщил он. — Получается, вы были чертовски хорошим копом. Да и потом, когда занялись частным сыском, успели раскрутить немало крупных дел. Что ж, это неплохо. Говорит в вашу пользу, во всяком случае, придает вашим свидетельским показаниям больше достоверности.

— Неужели жалеете, что были со мной недостаточно вежливы? — саркастически хмыкнул я.

Брюер задумчиво постучал карандашом по столу.

— Знаете, что меня больше всего удивляет в данном случае? Что неглупый детектив вроде вас, давая накануне свидетельские показания, предпочел почему-то умолчать о некоторых чертовски любопытных деталях. О таких, например, как то, что в свое время его даже арестовали, поскольку он зверски избил отца погибшего парня. А также о весьма романтических отношениях, которые его связывали с мачехой нашего самоубийцы.

— По-моему, не мне вам объяснять, что слишком большое количество не относящихся к делу деталей могут только запутать его. Вы же сами это понимаете.

— По-вашему, это у нас с вами такая игра, да, умник? Посиживаем в тепле и обмениваемся остроумными замечаниями, ждем, кто кого обведет вокруг пальца?

— Очень похоже.

— Уже нет. — Он наклонился ко мне. — Да, мистер Перри, как я уже сказал, прошлой ночью вы предпочли умолчать о некоторых весьма и весьма любопытных деталях. Помнится, вы утверждали, что приехали сюда сообщить мистеру Джефферсону о смерти его отца, не так ли?

— Именно так.

— Однако вы не сказали, что помимо этого должны были информировать его также о том, что после смерти отца ему предстояло унаследовать несколько миллионов.

— Это семейное дело. Я не обязан был посвящать посторонних в чисто финансовые детали, Брюер, и вы это понимаете.

— Конечно, конечно, я понимаю. Ну а теперь давайте вспомним все, что вы рассказали мне прошлой ночью, не возражаете? — Он вытащил из кармана небольшой блокнот и заглянул в него. — Помнится, вы сказали мне — а потом повторили то же самое несколько раз, — что Мэтью Джефферсону уже было известно о том, что его отец мертв. Что это, собственно говоря, было первое, о чем он сообщил вам, когда вы к нему подошли.

— Совершенно верно, — кивнул я.

Брюер полистал блокнот.

— Итак, если он знал, что его отец мертв, то, несомненно, догадывался, что внезапно стал очень состоятельным человеком. Миллионером. Довольно-таки странный мотив для самоубийства, вы не находите, мистер Перри?

— Он ведь долгое время не общался с отцом. А инициатором разрыва был старший Джефферсон. — Я пожал плечами. — Возможно, это было всего лишь частью какой-то эмоциональной проблемы. Может, парнишка считал, что потерял не только отца, но и состояние.

— Но если он был в разрыве с отцом, как вы несколько раз подчеркнули прошлой ночью, тогда почему его отец трижды звонил ему, причем в течение последних нескольких недель?

Я откинулся на спинку стула и бросил на него испытующий взгляд. Брюер не блефовал — это было видно по его лицу. Если он не постеснялся вытащить из постели судью, чтобы получить от него ордер на изъятие распечатки телефонных разговор младшего Джефферсона, то мог получить их уже утром.

— Любопытно, не так ли? — спросил Брюер, не сводя с меня глаз.

— Еще бы, — как можно равнодушнее постарался ответить я. Вообще говоря, это было более чем любопытно, однако мне очень не хотелось, чтобы Брюер понял, что мне есть до этого какое-то дело. Проклятье, а я сам хочу, чтобы мне было до этого дело? Сказать по правде, в данный момент мне хотелось только одного: оказаться отсюда подальше. Услышать, как три стальные двери захлопнутся за моей спиной, и сесть в свою машину, поджидавшую меня на парковке.

— А как насчет денег? — продолжал допытываться Брюер. — Я имею в виду те три миллиона, которые по завещанию должны были отойти к его сыну. Теперь, когда младший Джефферсон тоже мертв, эти денежки, похоже, вернутся назад, к безутешной вдове. Той самой вдове, с которой вы некогда были обручены. Не так ли, мистер Перри?

Он схватился за стол и одним толчком отодвинулся от него вместе со стулом.

— Знаете, мистер Перри, будь я параноиком, я бы наверняка спросил себя, стоит ли мне так уж полагаться на то, что вы рассказали мне прошлой ночью.

— Послушайте, Брюер, я не видел Карен Джефферсон несколько лет. Позвоните в департамент полиции Кливленда, наведите обо мне справки. Поверьте, уж они-то наверняка попытались узнать о наших отношениях с Карен все, что только можно, — думаю, это было первое, что они сделали, как только ее мужа нашли мертвым.

— Обязательно позвоню, мистер Перри, не сомневайтесь. Но сейчас я разговариваю с вами. И мне очень хочется услышать от вас, почему, черт побери, вы взялись за это дело. Или — кстати, еще один интересный вопрос — какого дьявола она именно вас попросила взяться за это дело? Вы с ней когда-то были помолвлены, потом она разорвала помолвку, а вы в отместку набили морду ее будущему мужу и потом несколько лет подряд даже слышать не хотели о ней, не так ли? А теперь ее мужа находят мертвым — и вы тут же превращаетесь чуть ли не в близкого друга семьи. Забавно, верно?

— Я не друг семьи, как вы изволили выразиться, Брюер. Я частный детектив и всего лишь делаю свою работу.

— И в чем же заключалась ваша работа? Сообщить молодому Джефферсону о смерти отца?

— Нет. Она поручила мне для начала отыскать его. По ее словам, никто не знал, где он сейчас.

— Кроме его собственного отца.

Я пожал плечами.

— Да, — хмыкнул Брюер, — уж отец-то наверняка знал, где сейчас его сын, ведь он же ему звонил и не раз. А если не отец, то кто-то еще — но звонили из дома в Пеппер Пайк. Однако если это все-таки был его отец и если он разговаривал с сыном, то, черт возьми, неужели вам не кажется странным, что они ни словом не упомянул об этом жене? — «Эй, милая, помнишь моего сынка, которого я пару лет назад вышвырнул из дома? Представляешь, оказывается, парнишка живет сейчас в Индиане, работает в каком-то питомнике, яблочки собирает…»

Некоторое время мы сидели, молча разглядывая друг друга. Потом Брюер опять побарабанил карандашом по столу.

— Прошлой ночью вы сказали мне, что покойный парнишка, дескать, был в разрыве с отцом, верно? Как выяснилось, это неправда. Сегодня вы говорите мне, что уже несколько лет не поддерживаете никаких отношений со свежеиспеченной вдовой, которая очень скоро унаследует весьма солидный куш. И вот я думаю: а так ли это? Не обращайте внимания, мистер Перри, это я просто размышляю вслух.

— Поверьте, мне лестно, что вы дали мне возможность поучаствовать в вашем мыслительном процессе, однако я вынужден настаивать на своем.

— Как я уже сказал, не торопитесь, мистер Перри.

Я встал.

— Или вы предъявляете мне обвинение, Брюер — не знаю, какое, это ваше дело, — или я ухожу. Но предупреждаю, это должно быть что-то посерьезнее, чем незаконное занятие сыскной деятельностью в вашей Индиане. Или пригласите сюда адвоката и дайте мне телефон, чтобы я мог позвонить в газеты — уверяю вас, мне доставит немалое удовольствие сообщить им, как вы сунули меня в каталажку и продержали тут всю ночь, не предъявив мне никаких обвинений.

Однако Брюер и ухом не повел — просто сидел и разглядывал меня, без неприязни, но и без участия, просто задумчиво, словно он так и не решил, что со мной делать.

— Считаете небось, что имеете дело с обычной деревенщиной, верно? Думаете, я обычный твердолобый, упертый коп, без единой извилины в голове, которому до смерти надоело шнырять по амбарам в поисках секретных лабораторий, где делают мет?

— Нет, Брюер. Я уверен — во всяком случае, мне так кажется, — что вы чертовски хороший коп и очень неглупый. И мне противно видеть, как хороший коп и неглупый человек даром теряет время.

Он встал, подошел к двери, отпер замок и выразительным жестом распахнул дверь передо мной. Но не успел я переступить порог, как почувствовал, что его ладонь легла на мою руку. Движение было медленным, чуть ли не ленивым, однако его пальцы сжали ее, словно железные тиски. Тонкие, почти изящные пальцы Брюера сомкнулись на моем локте, большим пальцем он нащупал хорошо известную мне точку и резко нажал на нее, едва не раздавив мне руку. Подержав меня так какое-то время, он вдруг нагнулся ко мне так близко, что я почувствовал его дыхание у себя на щеке.

— Помнится, прошлой ночью вы посоветовали мне проверить большой палец мертвого парнишки — поискать на нем отпечаток спускового крючка, верно?

— Ну и как, проверили? — просипел я.

— А то как же. И, между прочим, нашел. Был там отпечаток, как не быть. И тогда я вдруг вспомнил об одном очень неглупом парне, который сидит у нас в тюрьме. И что-то мне как-то стало не по себе, понимаете? А потом я вдруг подумал: а не слишком ли все так хорошо, как мне кажется? Уж чересчур быстро вы соображаете. Черт, сразу же вспомнить, что у парня должен остаться след от спускового крючка на пальце, причем в таких драматических обстоятельствах — это какое ж хладнокровие нужно иметь, а?

— Я ведь детектив, Брюер, надеюсь, вы не забыли об этом? У меня это уже в крови.

— А вот коронер сказал мне, что след на пальце мог остаться и после того, как кто-то очень сообразительный прижал палец жертвы к спусковому крючку, после чего воспользовался этим самым пальцем, чтобы отвести затвор назад. Сообщил, что все это должно было быть проделано очень быстро, сразу же после выстрела, и что тогда отпечаток на пальце остался и сохранился, поскольку циркуляция крови прекратилась почти сразу же, ведь смерть была мгновенной.

Я отодвинулся в сторону, ухватил Брюера за запястье и, отцепив его пальцы от своей руки, высвободился. А потом уперся рукой ему в грудь и резко оттолкнул его от себя. Все это было проделано в его же собственной манере — без намека на агрессивность, мягко, почти лениво, но при этом достаточно жестко. Брюер продолжал буравить меня взглядом, но не пытался сопротивляться. Повернувшись к нему спиной, я переступил порог комнаты для свиданий и, пройдя через небольшой коридор, уткнулся в еще одну запертую дверь. Покрутив ручку, я выжидательно посмотрел на Брюера через плечо. Он немного помедлил, словно раздумывая, потом подошел и отпер и эту дверь.

— Простите, что поддался внезапному порыву, Брюер. Честно говоря, мне будет жаль, если мы больше не встретимся.

— О, что вы, мистер Перри, обязательно встретимся, а то как же! Непременно приеду, когда вас будут судить за убийство.

Я поперхнулся — у Брюера был такой взгляд, по которому сразу и не поймешь, шутит он или нет.

 

Глава 8

Когда я добрался до Кливленда, солнце казалось сплющенным ярко-алым мячиком, нечаянно угодившим в зеркальце заднего вида моей машины. Поскольку возможность позавтракать в «гостеприимной» тюрьме Индианы меня не слишком привлекала, я решил не задерживаться и сразу же уехал. Остановился я только раз, чтобы наскоро перекусить, но все остальное время жал на газ — на спидометр я не смотрел, честно говоря, мне было глубоко наплевать, что меня могут остановить. Когда вас подозревают в убийстве, штраф за превышение скорости — это, право, такая малость. Линкольн Перри, одинокий мятежник, ужас скоростных шоссе. У такого типа обычно всегда под рукой автомат, из которого он лихо поливает свинцом любого, кто осмелится встать у него на пути, — конечно, если до этого дойдет. А еще он всегда выходит сухим из воды.

Выбравшись на 1-71, я добрался до города, свернул на запад и очень скоро оказался наконец дома. Однако в Брукпарке передумал — свернул на 1-480 и двинулся на восток. На мне была та же измятая одежда, в которой я выехал из дому за день до этого, я был небрит, устал как собака и настроен весьма серьезно, однако понимал, что возвращаться домой пока рано. После того как у меня на глазах парень, которого я искал, сидя на берегу пруда, сунул дуло в рот и вышиб себе мозги, после того как я провел бессонную ночь в тюрьме, дожидаясь, когда за мной придут, после того как один из моих бывших коллег чуть не выломал мне руку и в лицо назвал убийцей, у меня появились кое-какие вопросы, ответы на которые мне очень хотелось бы узнать. И поездка в Пеппер Пайк в нынешних обстоятельствах показалась мне очень своевременной.

Когда я припарковался возле подъездной дорожки, и сам дом, и все его многочисленные окна сверкали в лучах закатного солнца, пуская мне в глаза багрово-красные зайчики. Выбравшись из пикапа, я потрогал рукой капот, ощутив исходивший от двигателя жар, потом ласково потрепал своего верного «коняшку», которому сегодня пришлось изрядно побегать. Забавно: чем больше времени вы проводите в машине, тем более живой она вам кажется. Как в старом фильме со Стивом МакКуином, где он играл инженера на морском судне. «Песчаная галька» — так, кажется, он назывался. Классный фильм. Инженер был влюблен в двигатель своего корабля. Правда, в конце герой МакКуина все равно погибал. Пытаясь спасти какую-то женщину, если я ничего не напутал. Возможно, не стоило ему покидать свое машинное отделение, глядишь, и остался бы в живых.

Я двинулся по дорожке к дому. Потом еще довольно долго топтался на крыльце, опустив голову: перед моим мысленным взором все еще стоял блистательный Стив МакКуин, окруженный ревом машинных двигателей. А когда я очнулся и поднял глаза, оказалось, что дверь широко открыта. На пороге стояла Карен и с беспокойством разглядывала меня. Глаза ее покраснели и припухли.

— Я слышала, как ты подъехал.

— Вот как? — Я не стал дожидаться, пока она пригласит меня войти, протиснулся мимо нее и прошел в гостиную. Потом опустился на ту же кушетку, где сидел накануне, и молча ждал, пока она сядет напротив.

Она присоединилась ко мне через минуту, только закрыла за мной входную дверь и заперла ее на все замки. Я слышал, как она это делала — скрежетал поворачиваемый в замке ключ, мелодично позвякивала закинутая на дверь цепочки. Я слушал и вспоминал, как она бросилась к двери, едва заслышав шорох гравия под колесами подъехавшего к дому пикапа. А еще мне невольно вспомнилось, как накануне она вздрогнула и уронила бокал с вином, когда внезапно зазвонил телефон. Тогда она, похоже, чего-то здорово боялась.

— Я уже знаю, что случилось. Мне рассказали, — проговорила Карен. На ней были джинсы и свитер, только за такие джинсы со свитером пришлось бы выложить не меньше трех сотен. А уж искать их следовало исключительно в одном из тех магазинов, где продавщицам положено делать раз в неделю маникюр, причем ни у одной из них вы наверняка не нашли бы дома ни одного диска с записью какой-нибудь рок-звезды.

— Кто рассказал?

— Полицейские из Индианы. Они звонили мне прошлым вечером.

— А они случайно не сказали, что по их милости мне пришлось всю ночь куковать в тюрьме?

Глаза у нее стали круглые.

— Нет. Что?! В тюрьме?! Нет, что ты! Они просто сказали… детектив объяснил, что обязан взять у тебя показания, и хочет, чтобы я подтвердила, правда ли то, что ты им говорил.

— Они явно не спешили проверить, — ухмыльнулся я. — Наверное, решили, что ночка, проведенная в уютной камере с окном, забранным решеткой, мне не повредит — я буду у них под рукой, пока они не спеша все проверят.

Карен зябко поежилась и натянула рукав красивого свитера пониже, как будто ей внезапно стало холодно.

— Прости, Линкольн, мне очень жаль. Я понятия не имела, что такое может случиться. Наверное, мне следовало искать его самой.

— Я тоже решил, что за ту кучу денег, которые ты собиралась выкинуть на его поиски, я вполне могу заняться этим сам.

— Понятно. Просто поверить не могу, что все так обернулось. — Теперь я не видел ее рук, Карен зябко сунула их в рукава, а руки скрестила под грудью. Она старалась не смотреть на меня — ее взгляд лишь украдкой останавливался на мне и, скользнув по моему лицу, тут же, точно обжегшись, торопливо перебегал дальше, чтобы остановиться на чем-то более безопасном, не вызывающим таких опасений, как я. Вероятно, больше всего доверия ей внушал торшер, потому что в конце концов она предпочла уставиться на него.

— Да, согласен, сюрприз был еще тот, — проговорил я, безжалостно разглядывая её. — Этот сумасшедший ублюдок, твой пасынок, сунул дуло себе в рот и спустил курок, отправив в пруд добрую половину мозгов вместе с черепом. Кстати, когда он это сделал, то сидел ближе ко мне, чем ты сейчас.

Видимо, столь подробное описание деталей происшедшего удивило ее, потому что она подняла на меня глаза.

— Как это ужасно!

— И как чертовски странно, — поддакнул я, только потом сообразив, что почти слово в слово повторяю то, что не раз слышал от Брюера прошлой ночью, словно какое-то чокнутое эхо. Похоже, я неосознанно взял на себя его роль. Что ж, посмотрим, может, мне повезет больше, чем ему.

Карен ничего не сказала, просто сидела и молча разглядывала стоявший на полу торшер.

— Не представляю, — снова заговорил я, — какого черта убивать себя, да еще когда знаешь, что унаследовал несколько миллионов?! Я хочу сказать, какого черта он это сделал? Ты не догадываешься? Да, ну и времена нынче настали! Какое-то безумие, Карен, верно? Причем заметь, когда я приехал, парень уже знал, что его отец мертв — это было первое, о чем он мне сказал. Когда я его увидел, он сидел там с револьвером в руках. А возле него стояла почти пустая бутылка с виски.

Она дернулась, как от удара, и глаза ее расширились.

— Что?!

— Разве ты этого не знала?

— Нет… конечно нет. Откуда он вообще мог об этом узнать?

Я долго смотрел на нее. Она не сделала попытки отвести глаза в сторону, однако я заметил, что ей неуютно под моим взглядом.

— Ты, должно быть, полная дура, Карен, — медленно, с расстановкой проговорил я, — если надеешься, что я не пойму, когда ты мне лжешь. Если я еще чего-то не забыл, так это какое у тебя делается лицо, когда ты пытаешься вешать мне лапшу на уши. Сказать по правде, это намертво врезалось мне в память.

Она вздрогнула, забилась в самый угол кушетки, и руки ее бессильно упали на колени.

— Не понимаю…

— Не нужно врать. — Мой голос стал таким ледяным, что мне самому казалось, я слышу, как крохотные льдинки противно скрежещут, перекатываясь у меня в горле. — Вспомни, я ведь видел, как у меня на глазах умер человек, который, между прочим, с таким же успехом мог бы продырявить голову не себе, а мне. И очень может быть, что именно так он и собирался поступить. А после я всю ночь провел за решеткой. Да еще какой-то коп из Индианы недвусмысленно намекнул мне, что у него просто руки чешутся упечь меня туда надолго, а лучше всего навсегда. Так что Карен, как ты сама понимаешь, терпение мое на исходе. Так что не испытывай его, хорошо?

Она посмотрела на меня так, словно собиралась заплакать.

— Линкольн, поверь мне, я не…

— Ты ведь знала, что Алекс общался с сыном. Когда я сказал тебе, что парень знал о смерти отца, ты просто сделала вид, что удивилась, верно? И это было чертовски глупо с твоей стороны. В первую очередь, потому, что я всегда чувствую, когда ты врешь. А во-вторых, потому что коп, который звонил тебе сюда проверить мои слова, не мог не сказать об этом тебе. Он очень хороший коп, и его наверняка чертовски заинтересовала эта небольшая деталь. Он не мог не спросить тебя об этом, верно? Думаю, он поинтересовался, откуда парень мог об этом узнать. Тогда для чего ты сейчас пытаешься мне врать? Да все потому, что они общались, отец с сыном, и ты прекрасно знала об этом. И тем не менее по каким-то своим соображениям ты отправила меня на поиски этого парня. И мне еще здорово повезло, что это не я, а он лежит сейчас с развороченным черепом в морге.

Под конец я уже почти кричал. Вот теперь она плакала по-настоящему. Я же просто сидел напротив и смотрел, как она плачет. Потом закрыл глаза и снова оказался в той беседке на берегу пруда — увидел, как медленно двигается в сумраке дуло пистолета, услышал легкий щелчок затвора и почти почувствовал, как пуля впивается в мое собственное тело, одним словом, заново пережил то, что мне случилось пережить за долю секунды до того, как Мэтью Джефферсон отправился на свидание к святому Петру.

Значит, Карен захотелось поплакать? Ну и черт с ней, пусть плачет!

Моя грудь тяжело вздымалась и опускалась, как после долгого бега, в крови бурлил адреналин. Глядя, как она плачет, я сидел молча, только несколько раз глубоко втянул в себя воздух, чтобы успокоиться. В конце концов мне это удалось. И тогда я снова заговорил.

— А теперь, Карен, скажи мне что-то, что будет правдой.

Она поспешно вытерла глаза.

— Это и есть правда. Все, что я тебе рассказала.

— Черта с два!

— Нет, Линкольн, правда! Они действительно не общались! Многие годы. Я понятия не имела, где сейчас Мэтью. Честное слово. У меня не было ни адреса его, ни телефона — ничего!

— Но ведь ты знала, что совсем недавно они разговаривали по телефону? Или ты не проверяешь запись звонков, сделанных с вашего телефона?

— Все, о чем мне было известно в то время, что он звонил Алексу. Входящие звонки на наш телефон не регистрируются — если только тебе не нужно за них платить.

Какое-то время мы просто сидели и молча смотрели друг на друга. В комнате понемногу стемнело, но на светлой панели возле того места, где сидела Карен, все еще заметно было красноватое пятно от пролитого вина. На стене чуть слышно тикали часы, легкий ветерок шевелил листья на дереве под окном, но, если не считать этих звуков, вокруг царила полная тишина.

— Теперь, когда твой муж и его единственный наследник мертвы, ты стала очень богатой женщиной, Карен, — проговорил я.

Страх и беспокойство внезапно исчезли из ее глаз, сменившись злостью.

— Что?! Послушай, Линкольн, уж не намекаешь ли ты, что…

— Ни на что я не намекаю, — резко оборвал ее я. — Однако кое-кому в голову может прийти то же самое, и тогда у тебя за спиной неизбежно поползут разговоры. Какие? А те самые, которые начинаются, когда женщине после нескольких таинственных смертей в одной семье внезапно на голову сваливается огромное богатство. Попробуй убедить меня, что эти смерти, вернее, тот факт, что они случились одна за другой, — всего лишь несчастная случайность, что они никак не связаны друг с другом. Если тебе это удастся, тогда я смогу с чистой совестью посоветовать тебе не обращать на эти слухи внимания и жить, как тебе нравится.

— Но ты ведь сам в это не веришь, — едва слышно прошептала она.

Я покачал головой.

— Да, не верю, потому что это неправда.

— Теперь я уже и сама не знаю, Линкольн, что правда, а что нет. Честное слово, не знаю.

— Во всяком случае, тебе известно об этом куда больше, чем мне, — отрезал я.

— А ты, выходит, хочешь об этом послушать?

— Пойми, Карен, я еле-еле избавился от копов, которые старались повесить эти два убийства на меня. Да, черт побери, я действительно хочу об этом услышать!

Она встала и отправилась на кухню. Я остался сидеть, только проводил ее взглядом. Со своего места мне было видно, как она достала из стойки в шкафу бутылку вина, подержала ее в руках, потом вздохнула. В конце концов она поставила вино в шкаф, прошла через кухню к холодильнику и вернулась в гостиную с бутылкой минеральной воды. Я молча ждал, пока она жадно пила из бутылки. Взгляд Карен был по-прежнему прикован к полу.

— Знаешь, по-моему, с этой семьей что-то очень не так… — проговорила она наконец.

Услышав такое, я едва не расхохотался. Да неужели?! Значит, с этой семейкой что-то не так. Чертовски оригинальная мысль, особенно в конце этой богатой событиями недели: сначала зверское убийство, потом это нелепое, не лезущее ни в какие ворота самоубийство!

— Я познакомилась с Алексом на работе.

— Знаю, — буркнул я, даже не пытаясь как-то смягчить тон, которым это было сказано. Уж кому-кому, а мне было отлично известно, каким образом она познакомилась с Алексом Джефферсоном, и мне совершенно не хотелось слушать эту трогательную историю еще раз. Карен в то время работала в офисе окружного прокурора. А потом вдруг решила переметнуться в коммерческий сектор, получила на редкость заманчивое предложение — и не менее привлекательную зарплату — и стала помощником адвоката в какой-то весьма известной и престижной юридической фирме в Кливленде. Да, я очень хорошо все это помнил. Я даже не забыл, как в тот вечер, когда ей предложили эту работу, разорился на бутылку шампанского, на жалкую зарплату рядового копа купил дорогущий «Дом» и пил за ее будущий успех под началом Алекса Джефферсона.

Она посмотрела на меня. В глазах ее была грусть.

— Если ты хочешь, чтобы я все тебе рассказала, тебе придется терпеть, когда я буду говорить об Алексе. Я не могу вот так взять и сообщить тебе исключительно сухие факты, поскольку сама ни о чем толком не знаю. Все, о чем мне известно, это о тех переменах, которые я увидела в собственном муже.

Я даже не заметил, что сцепил зубы, слушая ее, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы их расцепить, иначе бы я попросту не смог заговорить.

— Ладно, давай рассказывай.

Она снова глотнула минеральной воды, потом завинтила крышку и поставила бутылку на столик возле себя.

— Я познакомилась с Алексом, когда пришла работать в его фирму. Он был очень добр ко мне и почти сразу же начал выделять меня среди других сотрудников, оказывал мне внимание. В первую же неделю работы в этой фирме он пригласил меня на ланч, а со временем это вошло у него в привычку. Я помню, как думала про себя: какой занятой человек! Поэтому мне казалось странным, что он каждую неделю выкраивает время, чтобы сводить меня куда-нибудь пообедать. Он часто расспрашивал о тебе, поначалу я решила, это для того, чтобы у меня не возникло никаких иллюзий насчет него… ну, чтобы мне не взбрело в голову, что он воспылал ко мне романтическими чувствами. Но потом мне в голову стала понемногу закрадываться мысль, что все как раз наоборот, что ему просто хочется выяснить, насколько у нас с тобой все серьезно.

Насколько у нас с тобой все серьезно. Да уж, скорее всего, слово «помолвка» в глазах Джефферсона мало что значила. Возможно, в том мире, в котором жил он сам, помолвка — или даже брачные клятвы — вовсе не означали наличия каких-то серьезных отношений.

— Понимаю, что тебе неприятно это слышать, поэтому постараюсь избавить тебя от некоторых деталей. Знаешь, Линкольн, я ведь до сих пор чувствую себя ужасно. Вероятно, ты этому не веришь и, возможно, не поверишь никогда. Однако я тебе все это сейчас рассказываю для того, чтобы объяснить, как я заметила, что с моим мужем происходит что-то странное.

Я наклонился вперед, облокотился на колени и так сидел, разглядывая пол.

— Ты, да и каждый, кто знал нас с Алексом, скорее всего, ломали себе голову, гадая, почему меня вдруг потянуло к Джефферсону. Держу пари, в первую очередь все говорили о деньгах, верно? Хотя, если честно, мне всегда было противно думать, что окружающие считают меня настолько корыстной. Пусть думают, что хотят. Зато тебе я скажу, что меня привлекало в нем: я была по-настоящему нужна Алексу. Можешь мне не верить, но он по уши влюбился в меня. Он часто шутил, что, мол, просто наслаждается моей юностью, моей неопытностью, сначала я воспринимала это всерьез, но со временем поняла, что не все его слова были шуткой. Видишь ли, в его глазах я была олицетворением того, в чем он действительно отчаянно нуждался. Или думал, что нуждается. Как-то раз он даже сказал, что я, дескать, излечила его, и сказано это было совершенно серьезно. Так серьезно, как никто и никогда до него не говорил. И это подкупало. Это стало той ниточкой, которой он привязал меня к себе. Попробуй представить, как это выглядело в моих глазах: вот перед тобой человек, у которого есть все, о чем только можно мечтать, и внезапно выясняется, что для полного счастья ему нужна только я — двадцатипятилетняя девушка, самая незаметная из всех его служащих, едва успевшая закончить юридическую школу, но еще не успевшая избавиться от тех принципов, которые там вбивали нам в головы.

Она уже успокоилась. Мне не хотелось поднимать голову и смотреть на нее, это вышло как-то само собой. Вот так и получилось, что я сидел, подперев голову руками и сцепив пальцы и смотрел на нее, когда она вдруг неожиданно для меня проговорила:

— Я знаю, что ты любил меня, Линкольн. Но я никогда не чувствовала, что нужна тебе.

На какое-то время в комнате воцарилось молчание. Стало вновь слышно, как тикают часы. Судя по выражению ее лица, Карен стало неловко. Не могу сказать, что я чувствовал себя уютно.

— Ты очень сильный человек, — продолжала она. — Ты был всегда так уверен в себе… в своих способностях, в том, что для тебя нет ничего невозможного. Ты вполне самодостаточный человек. Да, именно так — самодостаточный. И независимый — причем до такой степени, о которой многие могут только мечтать. Это, конечно, замечательные качества, Линкольн, так оно и есть, но… может, благодаря им ты как будто всегда смотрел на меня сверху вниз. Я знаю, что была тебе небезразлична, верю, что ты любил меня, однако у меня никогда — слышишь? — никогда не возникало чувства, что я тебе по-настоящему необходима. Я никогда…

— Мне казалось, ты собиралась рассказать о своем муже.

Не договорив, Карен застыла с полуоткрытым ртом, с видом человека, захваченного врасплох на середине какой-то мысли. Потом неохотно кивнула.

— Ладно. Что ж, по крайней мере, это честно. Извини, Линкольн. — Она откинулась на спинку кушетки и подобрала под себя ноги, устраиваясь поудобнее. — Так вот, мне всегда казалось, что в Алексе было нечто такое, чего я не знала, что-то, что было скрыто от посторонних глаз. И это «что-то» странным образом подогревало его чувства ко мне, однако сама я этого никогда до конца не понимала. Я думала, что, может, все это как-то связано с его семьей, с его сыном. Но сам он сказал мне только, что он и его сын Мэтью давно не общаются и ни о какой близости между ними речь не идет. Я заметила, что Алексу неприятно говорить на эту тему, и не стала настаивать. И не упоминала об этом до того дня, когда мы уже стали строить свадебные планы. Вот тогда-то я сказала ему, что хотела бы, чтобы в этот день его сын тоже был с нами, сказала, что для меня это важно. Он тогда заявил, что Мэтью ни за что не придет на свадьбу, и наотрез отказался объяснить мне почему. Никогда в жизни я на него так не наседала, но все мои расспросы так ни к чему и не привели.

А потом, когда мы с Алексом уже были женаты, это вообще никогда не обсуждалось. Я догадывалась, что Алексу это неприятно, и… да что там, если честно, я тогда почти не думала о Мэтью. Я ведь в глаза его никогда не видела, и он никогда не играл никакой роли в наших с Алексом отношениях. Конечно, время от времени что-нибудь напоминало мне о его существовании, и я вдруг вспоминала о нем, но и только. Я была счастлива — мы были счастливы, и Алекс, казалось, наконец успокоился.

— И так было вплоть до недавнего времени?

Карен с несчастным видом кивнула.

— А потом вдруг, пару недель назад, что-то произошло. Перемена, которая произошла в Алексе, была внезапной и оттого еще более ужасной. Знаешь, Линкольн, он до смерти чего-то боялся. Я спрашивала, но он мне не говорил. Он перестал спать по ночам; много раз я заставала его сидящим за столом или даже снаружи, возле дома, на лодочной пристани — и это в два часа ночи! — когда он просто стоял и смотрел куда-то невидящим взглядом. У него появились какие-то тайны, он все время был настороже. Знаю, тебе нужны подробности, но больше я ничего не знаю. Все, что я заметила, это его страх. Он чего-то боялся, Линкольн.

— А как он отреагировал, когда ты стала его расспрашивать?

— Сначала все отрицал, — вздохнула Карен. — Сказал, мол, я просто сошла с ума. Что у него все отлично, просто он немного устал. И так продолжалось какое-то время… пока не позвонил Мэтью.

— Когда это случилось?

Она нахмурилась, вспоминая.

— Первый раз это было две недели назад… да, точно. Телефонный звонок раздался очень поздно, около полуночи. Алекс был внизу, а я на втором этаже. Я спустилась вниз, спросила, кто звонил, и он ответил, что его сын. Знаешь, Линкольн, я готова поклясться, что выглядел он еще более испуганным, чем до сих пор. Я спросила его, что случилось, а он только покачал головой, мол, ничего. Сказал, что это, дескать, меня не касается и что для него важнее всего, чтобы все оставалось, как есть. Естественно, я жутко разозлилась, потому что все это стало действовать мне на нервы, тем более что я понятия не имела, что происходит, а при виде Алекса мне становилось страшно. Я начала кричать на него, потребовала, чтобы он объяснил мне, что, черт возьми, происходит, а он просто взял и ушел. Нет, не выбежал из дома в ярости, а… просто повернулся и вышел. Он даже двигался, как робот. Вот так взял и вышел — молча.

Карен уставилась на входную дверь, как будто снова увидела, как Джефферсон встает и выходит из дома и молча закрывает дверь за собой.

Потом продолжила:

— Он ушел. Его не было несколько часов. Было уже около четырех утра, когда он наконец вернулся. Я все еще не спала. Он вошел в спальню, разделся и лег в кровать — я ничего не сказала, но он догадался, что я не сплю. Несколько минут он тоже лежал молча, а потом извинился, сказал, что ему очень жаль, что он, мол, не хотел меня расстраивать и что он думает только обо мне и о том, что было бы лучше для меня. А потом признался, что кто-то хочет заставить его заплатить за то, что он сделал много лет назад. «Расплатиться за старые грехи» — так он сказал.

— Больше он ничего не объяснил? Может, хоть намекнул на что-то, чего ты тогда не поняла?

Она помолчала.

— Да… кажется, был один намек. Она тогда сказал что-то вроде «Когда телефон звонит в два часа ночи, это либо кто-то ошибся номером, либо это чья-то глупая шутка, либо знак, что твоя жизнь отныне изменится. Со мной случилось последнее».

— И, похоже, не ошибся.

— Так в том-то и проблема — он ведь просто не мог иметь в виду тот звонок от Мэтью! Когда Мэтью позвонил, было около полуночи. Я была дома тогда и слышала, как звонил телефон.

— Может, он ошибся или просто оговорился. В конце концов сколько было времени, когда вы разговаривали, четыре утра?

— Да, около четырех.

— Похоже, звонок был все-таки позже, чем предполагалось. Но мне кажется, мы ничего не теряем, если лишний раз проверим входящие звонки, может, был еще один звонок, не в этот вечер, о котором ты не знала, ведь такое возможно.

— Я уже проверила, и полиция тоже. Не было ни одного звонка в такое позднее время, ни домой, ни на его сотовый, ни даже в офис Алекса.

— Получается, это был первый их разговор… за сколько лет?

— За пять лет. Алекс сам упомянул об этом в ту ночь, когда разговаривал с Мэтью. Мы поговорили, потом попытались уснуть, и вдруг он пробормотал… знаешь, как будто разговаривая сам с собой: «Впервые за пять лет я услышал его голос…»

— А как насчет этих самых старых грехов? Об этом он ничего не говорил?

— Нет, ничего. Бросил только, что постарается как-то это уладить.

— Выходит, уладить не получилось, — пробормотал я, невольно припомнив, что рассказал мне Тарджент о многочисленных рваных ранах и ожогах, оставшихся на теле Джефферсона.

— Да, — кивнула Карен, и голос ее задрожал. — Не похоже, что получилось.

— А полиции ты об этом рассказывала?

— Да, конечно. Обо всем — кроме одного. Я не сказала им, что Мэтью звонил.

Я нахмурился.

— А почему? Почему ты решила не говорить об этом? Наверное, ему что-то было известно. Что-то такое, что могло бы пролить свет на это дело.

— Знаю. Поэтому-то мне и хотелось поговорить с ним первой — до того, как это сделает полиция.

Услышав это, я буквально онемел. Я уставился на нее, даже не зная, что сказать. И тут до меня вдруг дошло. Она боялась — боялась, что ее муж мог сделать что-то ужасное. Скорее всего, опасалась за его репутацию. А может, и за свою тоже.

— Ты решила воспользоваться шансом и поговорить с ним — до того, как до него доберутся копы. И газетчики. До того, как они вытряхнут это из него, да? Хотела убедиться, что все ваши семейные скелеты в шкафу так в шкафу и останутся. Я угадал?

Ее глаза сверкнули.

— Ничего подобного! Я просто хотела выяснить, что произошло. Просто хотела поговорить с ним первой.

Я покачал головой.

— Это была идиотская затея, Карен. Можешь сама убедиться, что из этого вышло: Мэтью Джефферсон мертв, и теперь он никому уже больше ничего не расскажет. Если бы ты не затеяла эту игру, если бы честно рассказала обо всем полиции, они бы сразу же отправились туда и взяли бы его — до того, как у него появился шанс вышибить себе мозги. И — да, я уверен, — они бы справились с этим намного лучше меня. Конечно, я бы тоже взялся бы за это по-другому, если бы ты была честна со мной, если бы с самого начала сказала мне все.

— Ты думаешь, я уже об этом не пожалела, Линкольн? Думаешь, я не чувствую себя виноватой?

Я молчал.

Карен покачала головой. На глаза ее вновь навернулись слезы, и она заморгала, пытаясь их сдержать. Справившись с собой, она снова повернулась ко мне.

— Я хочу выяснить, что же все-таки произошло с их семьей, Линкольн. И ты должен мне помочь. Ты должен узнать, что у них произошло.

— Я не тот, кто тебе нужен, Карен. И никогда им не был. Какого черта ты вообще обратилась ко мне, скажи на милость?!

— Полицейские сообщили мне, что уже разговаривали с тобой, и я… — Она не договорила. Фраза так и повисла в воздухе, а Карен, осекшись на полуслове, уставилась в пространство невидящим взглядом. Потом вдруг снова повернулась ко мне. — Помнишь те качества, которые я тебе перечислила? Уверенность в себе, независимость…

— Да-да, конечно, те самые, из-за которых ты ушла от меня.

Она как будто споткнулась, но довольно быстро взяла себя в руки и кивнула.

— Да. Что ж, конечно, благодаря им ты так и не стал мне по-настоящему близок, Линкольн, однако именно благодаря им ты внушаешь доверие. Прости, но тут уж ничего не поделаешь. — Она печально посмотрела на меня. — Неужели ты не понимаешь, о чем я говорю? Или все это кажется тебе чепухой?

— Такой же чепухой, как все остальное, что ты наговорила обо мне.

— Неужели ты не понимаешь, что я хочу выяснить, что произошло с их семьей?

— Это я как раз понимаю. И от всей души желаю тебе удачи. Но помочь тебе в этом не могу. И не собираюсь это делать. Мне вообще не следовало ввязываться в это дело, с самого начала не следовало. Если хочешь знать, всю дорогу сюда я только и делал, что проклинал себя за глупость. Это была моя ошибка.

Карен долго молчала.

— Мне очень жаль, что ты так считаешь, Линкольн. Прости. Мне действительно не следовало втягивать тебя в это дело.

Я поднялся.

— Думаю, тебе следует позвонить в полицию и на этот раз рассказать им все.

Карен проводила меня до дверей.

— Я пошлю тебе чек. На ту сумму, о которой шла речь.

Я покачал головой.

— Нет. Не вздумай этого делать. Я пришлю тебе счет в соответствии с нашими обычными расценками. Оплатишь его, и мы в расчете.

Она стояла в дверях, глядя, как я толкнул тяжелую дверь и вышел из дома. Солнце к этому времени уже почти скрылось за горизонтом, и на пороге меня встретили промозглые сумерки. Я повернулся к ней — но вместо Карен увидел силуэт, ярко выделявшийся на фоне освещенного проема.

— Удачи тебе, Карен, — прошептал я. А потом забрался в грузовичок и поехал домой.

 

Глава 9

Но, видимо, в этот день мне не суждено было добраться до дома: я успел доехать только до конца длинной, извилистой подъездной дорожки, как вдруг два ослепительных луча взрезали темноту, словно консервный нож банку, и меня ослепил свет фар. Я резко ударил по тормозам. Мой пикап, споткнувшись, встал как вкопанный. Фары тут же потухли, а спустя минуту кто-то постучал мне в окно.

Зажмурившись, я посидел какое-то время, давая глазам привыкнуть к темноте. Дождавшись, когда огненные всполохи перед глазами исчезнут, я опустил стекло и, снова поморгав, увидел перед глазами хорошо знакомое лицо. Хэл Тарджент.

— Мистер Перри? Как вы?

— Устал как собака. Еду домой. Вы не собираетесь убрать свою машину с дороги, детектив?

— Нет, не собираюсь. Сказать по правде, я собираюсь попросить вас выйти из машины.

Вместо ответа я откинулся на спинку сиденья и потянулся. Усталость, смешанная с раздражением, разливалась по всему моему телу, грозя выплеснуться наружу. Честно говоря, все это до смерти мне надоело. Я намерен был покончить с этим делом раз и навсегда. Хватит с меня копов, пытающихся выведать у меня что-то, к чему я не имею и не желаю иметь никакого отношения. Только не сегодня.

— Выходите из машины, мистер Перри.

— Ни за что.

— Простите, не понял. — Он заглянул в окно, пахнув на меня запахом застарелого табачного перегара.

— Не хочу я выходить из машины, — отрезал я. — Не вижу в этом никакой необходимости. Какого дьявола, Тарджент? Что вам от меня нужно?

— Просто нужно поговорить. А это легче сделать, если вы выйдете из машины.

— Я еду домой.

Вместо ответа Тарджент облокотился о приспущенное стекло и чуть ли не по пояс втиснулся в кабину моего пикапа. Я мертвой хваткой вцепился в руль, стараясь смотреть прямо перед собой, в темноту. Мои глаза за это время уже успели достаточно привыкнуть к темноте, чтобы я смог разглядеть две патрульные полицейские машины, стоявшие поперек дорожки и преграждавшие мне дорогу.

Они не могли выследить меня, промелькнуло у меня в голове, я ведь приехал сюда, не заезжая домой, на обратном пути из Индианы. А это означало: либо они следили за домом Карен, либо просто ехали мимо, заметили мой грузовичок перед ее домом и поджидали тут, решив перехватить меня на обратном пути, когда я буду возвращаться от нее.

— Последнее, что я слышал, это что вы угодили в тюрьму в Индиане, — проговорил Тарджент. — Значит, вышли на свободу и первым делом примчались проведать вдову, так?

— Я ведь работаю на нее.

— Да, об этом я тоже слышал. Мне говорили. Забавная штука — пару дней назад в разговоре с нами вы рассказали, какая она сука, поклялись, что не видели ее несколько лет, и вот взялись выполнить ее поручение. Странно, не так ли?

— Я действительно не видел ее несколько лет. И я не называл ее сукой.

Тарджент равнодушно кивнул — мне показалось, он думает о своем.

— Конечно, конечно, — примирительно буркнул он. — Кстати, я сегодня довольно долго провисел на телефоне, беседовал с одним детективом из Индианы. С вашим приятелем Брюером. Он сказал, что тоже имел удовольствие с вами побеседовать.

— Приятный человек.

— Да? Мне, кстати, тоже так показалось. Правда, у него родились кое-какие забавные идеи по поводу вас, мистер Пери. — Теперь лицо Тарджента было так близко, что почти касалось моего. Подсветка приборного щитка делала его зеленоватым.

— Да уж, это точно, — буркнул я.

Пикап стоял на месте, но двигатель работал, а я продолжал упорно разглядывать рукоятку переключения передач. В голове у меня внезапно промелькнула шальная мысль: что, если резко рвануть ее на себя и дать по газам? Может, тогда мне удастся избавиться наконец от Тарджента? Или он так и повиснет на дверце моего пикапа, словно клещ, намертво вцепившись в него пальцами?

— Угу. Так вот, этот парень, Брюер, высказал одну свою теорию, которая на первый взгляд показалась мне довольно-таки дикой, — безмятежно продолжал Тарджент. — То есть я хочу сказать, выглядит она точь-в-точь как сценарий для какого-нибудь дерьмового телевизионного фильма. Ну да неважно. Так вот, в этом его сценарии, значит, есть два главных героя, два старых любовника, которые вновь вспомнили о былой любви — разумеется, втайне от всех. Старая любовь не забывается, верно? Чувства их вспыхнули ярким пламенем, и тут вдруг им пришла в голову сумасшедшая идея избавиться от мужа. Зачем, спросите вы? Ну, во-первых, чтобы не путался под ногами, но не только поэтому. Выяснилось, что бедняга, оказывается, набит деньгами по самое некуда. К тому же наш герой-любовник — по сценарию нашего копа из Индианы, роль главной звезды в этом фильме отводится вам — вроде как еще несколько лет назад нарисовал зуб на этого парня, мужа своей бывшей пассии, которую тот увел у него из-под носа. Как-то раз даже избил его чуть ли не полусмерти. Ну, да вернемся к нашей парочке. Итак, они решают избавиться от надоевшего мужа и выводят его из игры? Но, проклятье, оказывается, что в этом случае им достанется только половина его кубышки. А вторая половина отойдет его сынку, который, как на грех, куда-то пропал и никто не знает, где он. Как-то это неправильно, считают они. Но что, если парень вдруг тоже возьмет да и помрет ненароком? Очень удобно, верно? И вот с этого-то момента, как мне кажется, сюжет начинает развиваться слишком быстро. Только тут он из полнометражного художественного фильма превращается в обычный дерьмовый телесериал. Итак, наши герои пытаются представить все так, будто сын кончает с собой. Совершает самоубийство — даже при том, что у парня нет для этого ни единого мотива, даже при том, что он в скором времени должен унаследовать папашины миллионы. А потом — и тут наступает тот самый момент, когда любой голливудский режиссер, увидев наш фильм, просто начал бы плеваться огнем, поскольку в этом месте сценарий теряет всякую достоверность, — единственным свидетелем самоубийства парня, пасынка нашей дамочки, становится тот самый человек, которого подозревают в убийстве ее мужа! — Хмыкнув, Тарджент покачал головой. — Я имею в виду, ну не смешно ли? Главный подозреваемый в убийстве мужа, первая любовь богатой и безутешной вдовы — и он же единственный, кто собственными глазами видел, как парнишка пустил себе пулю в голову?! Бред какой-то, вам не кажется?

— А ну выметайтесь ко всем чертям из моей машины! — бросил я, и демонстративно взялся за ручку переключения передач, дав понять, что все это мне уже надоело.

— Ну-ну, потише, Перри! Чего вы так распетушились? Я-то тут при чем? Это не я так думаю, это теория того парня из Индианы!

— Отойдите от машины.

— Не спешите не спешите, Перри! Боюсь, тут вам не проехать — дорожку мы заблокировали.

Вместо ответа я снял ногу с педали тормоза, и пикап мягко покатился вперед. Тарджент, держась за ручку двери, старался не отставать. Потом я поставил ногу на педаль газа, и Тарджент благоразумно отпрыгнул в сторону, не став дожидаться, пока пикап потащит его за собой. До патрульных машин, перегородивших дорожку к дому, оставалось метров десять. Я резко вывернул руль влево, съехал с дорожки и рванул напрямик через лужайку. До того места, где не росло ничего, кроме травы, было недалеко, но вдруг откуда ни возьмись перед носом моего пикапа появились какие-то декоративные кусты. Плюнув, я проломился сквозь них, в очередной раз поздравив себя с тем, что отдал предпочтение «силверадо», а не «тойоте приус». Именно в такие моменты, как сейчас, и понимаешь, что не прогадал. От кустов, само собой, осталось одно воспоминание. Покончив с ними, я снова вывернул руль, теперь уже в обратную сторону, сделал крутой вираж и поддал газу. Мне было слышно, как покрышки моего пикапа рвут мокрую траву. Я пронесся мимо патрульных машин, уничтожил по дороге еще один куст, некстати оказавшийся на моем пути, и вновь выскочил на дорожку.

— Слава богу, у нее хватит денег на садовника, — громко сказал я, не чувствуя ни малейших угрызений совести за те разрушения, что оставил на лужайке Карен. Пулей промчавшись по дорожке, я еще раз крутанул руль и выскочил на дорогу. Позади меня взревел двигатель патрульной машины, однако фар в зеркальце заднего вида я не заметил и решил, что это чертовски здорово. В конце концов одна ночь за решеткой в неделю — более чем достаточно. По крайней мере для меня.

— Ты не забыл, что я говорил тебе насчет мульчи? — сварливо поинтересовался Джо. — Ты не можешь просто раскидать ее по участку, а потом разровнять эти кучи граблями. Так не пойдет, слышишь? Слой должен быть ровный и гладкий. Ну, как одеяло, соображаешь?

Я с трудом поднял голову и посмотрел на него — пот градом катился у меня по лицу. Честно сказать, я с трудом удерживался, чтобы не вытянуть его граблями по спине. Сам Джо удобно устроился на плетеном стуле в десяти метрах от меня. Завернувшись в немыслимых размеров куртку-парку, которую, следуя логике вещей, ему не было нужды выуживать из кладовки еще добрых два месяца, он с удовольствием потягивал маленькими глотками горячий кофе и придирчиво оглядывал мою работу.

— Послушай, — буркнул я, — ты и без того уже достаточно обнаглел, заставил меня горбатиться на твоем участке. И потом, эту самую мульчу ты ведь обычно разбрасываешь весной. А сейчас осень! И вообще — терпение у меня уже на исходе.

— Если бы ты знал хоть что-то о том, как следует готовить сад к зиме, ты бы этого не говорил, поскольку это все чушь. Мульчу кладут осенью. А потом еще раз, уже весной. Так что это большая разница.

Ну, конечно, огромная разница, черт бы тебя побрал! Отвернувшись от него, я помотал головой, снова схватился за грабли и принялся разравнивать проклятую мульчу. До того как Рут, жена Джо, умерла, ее садовые цветы славились по всей округе. Когда ее не стало, инициативу перехватил Джо. Не знаю, как он заставил себя это сделать, ведь раньше он даже не глядел на цветы. Поэтому неудивительно, что Джо занимался этим с несколько большим рвением, чем это требовалось по моему мнению. И вот теперь, когда его рука и плечо все еще плохо действовали, он рекрутировал меня помочь ему подготовить сад и лужайку к зиме. Я особенно не возражал — до того момента как Джо выволок на лужайку плетеный стульчик, плотно уселся и сообщил мне, что намерен исключительно руководить процессом.

— Разве ты меня не слушал? — поинтересовался я.

— Слушал. Но мне гораздо легче слушать, когда я вижу, что ты все делаешь правильно.

Я продолжал мерно размахивать граблями, разравнивая кучи мульчи, и попутно рассказывал ему о своих приключениях в Индиане. Я выложил ему все вплоть до моей стычки с Тарджентом прошлым вечером. По глазам Джо было видно, что все его мысли крутятся исключительно вокруг мульчи, однако время от времени он хмыкал, так что, возможно, кое-что из моих слов до него все-таки дошло.

— Ну вот, теперь не только копы из Индианы, но и наши, местные, ждут не дождутся возможности вздернуть меня — только уже не за одно убийство, а за два сразу, — проворчал я.

— Да… работенка тяжелая даже для такого здоровяка, как ты. За день изрядно намахаешься граблями, верно? Ну, одно убийство, это еще куда ни шло. Но два, по-моему, уже перебор, — покрутил головой Джо.

— Да. Мне почему-то показалось, что на копов это также произвело впечатление.

— А что Карен?

— Тебя интересует, удалось ли мне произвести впечатление и на нее?

— Нет, меня интересует, как она держится в такой ситуации.

— Не слишком хорошо. Но раз уж ты спросил… да, не слишком хорошо — учитывая, в какую семейку она вошла после свадьбы.

— Мне кажется или в твоем голосе действительно слышится злорадство?

— В моем? — удивился я.

— В твоем, в твоем. Знаешь, терпеть не могу сообщать печальные новости, но… Понимаешь, мне кажется, луковицы многолетников ты заглубил недостаточно.

— Так что за плохие новости?

— Я же говорил тебе — пятнадцать сантиметров минимум! — рявкнул Джо. — Ты должен засыпать их как следует, если хочешь, чтобы они пережили зиму. Сажаешь луковицы весной — сажай их поглубже. Это золотое правило каждого садовода.

— Я так и закопал их.

— Мне кажется…

Я со вздохом отставил в сторону грабли и повернулся к нему.

— Что еще за плохие новости, Джо?

Не в силах отвести глаз от грядки, уже приготовленной для посадки, Джо скривился. Потом все-таки очнулся и перевел взгляд на меня.

— Ну, тебя лично это не касается, однако ситуацию, в которой оказалась Карен, здорово осложняет.

— Объясни, что ты, черт побери, имеешь в виду, — потребовал я.

— В то же самый день, когда ты махнул в Индиану, мне позвонил Кэл Ричардс, помнишь его? Похоже, Тарджент расспрашивал его о тебе, все выпытывал, не было ли в твоем прошлом случая, чтобы ты пытался обработать какого-нибудь беднягу лезвием опасной бритвы.

Кэл Ричардс — детектив из отдела убийств — служил в департаменте полиции Кливленда. Прошлым летом нам с ним пришлось столкнуться во время одного расследования — тогда мы неплохо поработали вместе.

— Дай-ка попробую угадать… Значит, это Кэл посоветовал им надеть на меня наручники? — прищурился я.

— Нет, ну что ты — держу пари, Кэл наверняка только что вернулся из отпуска или что-то вроде этого, во всяком случае, он пребывал в благодушном настроении, поскольку посоветовал им не тратить на тебя время. А они в ответ уверили его, что, в общем-то, всерьез и не рассматривали твою кандидатуру на роль убийцы. Возможно, после того самоубийства в Индиане они передумали, однако Ричардсу они сказали именно так.

— Ладно.

— А Ричардс в свою очередь рассказал мне — ну, естественно, не преминув предварительно напугать меня относительно того, что будет, если кто пронюхает, что он выбалтывает служебную информацию, что Тарджент и его команда очень заинтересовались переговорами, которые покойный Джефферсон вел то ли со своим брокером, то ли с консультантом по финансовым вложениям, короче, с тем парнем, который давал ему советы по финансовым вопросам.

— И что?

Налетел ветерок, игриво взъерошил тонкие, седоватые волосы Джо, поднял их со лба, образовав диковинный хохолок, потом сдул ароматный парок, поднимавшийся над чашкой кофе, которую Джо сжимал в руках, и утащил его с собой куда-то в небо.

— Судя по тому, что рассказал полиции этот тип, Джефферсон пытался выяснить, сколько наличных он сможет собрать и насколько быстро. Он не удосужился объяснить, зачем ему вдруг так срочно понадобились деньги, а когда этот тип поинтересовался, грубо посоветовал ему не совать нос в его дела. Однако, похоже, Джефферсону вдруг позарез понадобилось продать кое-какие акции. И чем больше, тем лучше. И чем скорее, тем лучше.

Я нахмурился.

— Он же был известным адвокатом. Неужели он не мог воспользоваться каким-то трюком иди чьей-то помощью, чтобы скрыть свои активы — если, предположим, подозревал, что сведения о них могут выплыть в процессе какого-нибудь расследования?

Джо сделал гримасу. Нет, не одобрительную — к этому времени мы уже проработали с ним достаточно долго, чтобы я стал настоящим экспертом по части его гримас.

— Если бы он волновался насчет какой-то проверки, разве об этом уже не стало бы известно? Я имею в виду, что против него хотели возбудить дело или что-то в этом роде. Кто-то уже наверняка бы проговорился, что, мол, да, мы действительно интересовались этим типом. Вдобавок я что-то не помню, чтобы кого-то резали бритвой или жгли зажигалкой только за то, что он, предположим, пытался уйти от налогов. Господи, да все «белые воротнички» этим грешат, разве нет?

— Ну, положим, половина преступлений как раз и совершают «белые воротнички», — проворчал я, — иначе говоря, служащие или те, кто занимает высокое общественное положение: взятки, финансовые махинации и так далее. Но, кажется, я догадываюсь, на что ты намекаешь. Тогда что ты сам об этом думаешь?

Джо пожал плечами и глотнул кофе.

— Могу с ходу назвать тебе десяток причин, почему этому типу в один прекрасный день вдруг понадобилось продать свои акции или обналичить все, что у него было на счету. Ты уже выдвинул одно предположение. У меня есть и другое: он внезапно надумал сбежать, поскольку что-то или кто-то ему угрожал. Но ведь у нас нет ни единого доказательства, что дело обстояло именно так. Тогда что остается? Что бы, например, сделал ты, будь у тебя на руках куча наличных?

Я покачался на каблуках, обвел придирчивым взглядом сад с лужайкой, словно кетчер, выискивающий основную базу, потом перевел глаза на Джо и, кажется, догадался, куда он клонит.

— Плата. Отступные, — выпалил я. — Думаешь, кто-то шантажировал его? Вымогал у него деньги?

Джо снова пожал плечами.

— Именно это сразу пришло мне в голову — вот тебе и объяснение разговорам Джефферсона с финансовым консультантом. Но если дело действительно в этом, что ж, возможно, со смертью Джефферсона дело не закончится. Долги нужно платить, знаешь ли. Именно поэтому я и спросил тебя о Карен.

Слова Джо заставили меня задуматься. Я вспомнил нашу встречу с Карен, очевидный страх, просто-таки написанный у нее на лице. Черт возьми, она ведь нервничала, да как! Нервы у нее были как натянутая струна — мне вдруг вспомнилось, как она подпрыгнула, выронив бокал с вином.

Неужели дело в деньгах? Может, кто-то вымогает у нее деньги?

— Не стоит придавать этому слишком большое значение, — остановил меня Джо. — Это ведь всего лишь гипотеза, мое предположение, не более того. Единственная важная деталь, которую я узнал от Ричардса.

Я стряхнул ошметки мульчи с перчаток, снял их и сунул в карман. Джо встал и, воспользовавшись здоровой рукой, кое-как сложил стул, на котором сидел.

— Я думаю, неплохо бы тебе с этого дня держаться подальше от всего, что связано с этим делом, Перри.

— Слишком поздно, Джо. Но все равно, спасибо за совет.

Он еще раз напоследок скривился, глядя на цветочную грядку, и в очередной раз недовольно покачал головой. Судя по выражению его лица, результаты моего каторжного труда не привели его в восторг, но, видимо, поразмыслив, Джо решил, что с этим можно подождать до весны.

— Тебе сегодня нужно на физиотерапию?

— Нет. Только завтра.

— Ладно. Что ж, поеду-ка я, пожалуй, в офис. Нужно позвонить кое-кому из наших любимых адвокатов, поинтересоваться, нет ли у них что-нибудь новенького для нас с тобой. Иной раз этим ребятам стоит напомнить о своем существовании, иначе они и не почешутся, чтобы послать нам клиентов.

Это было как раз то, с чем Джо вполне мог бы мне помочь, поскольку это было ему по силам. Поэтому я просто стоял и ждал, проглотит ли он наживку.

— Надеюсь, ты не собираешься спрашивать их о Джефферсоне? — насупился Джо.

— Нет-нет, ничего такого, — заверил я его.

Он кивнул и побрел к дому.

— Спасибо, что помог привести в порядок двор. Удачи, Линкольн.

Я распрощался. Потом вышел на улицу, отпер дверь пикапа, вскарабкался в кабину и повернул ключ в замке зажигания.

Удачи. То же самое я сказал Карен вчера вечером. До того как уехал, оставив ее один на один с ее проблемами. Что это, неужели совпадение? Конечно, совпадение, а что же еще?

 

Глава 10

День тянулся медленно. Нет, работа у нас была, но ничего такого, что бы требовало каких-то особенных усилий, — словом, обычная рутина. В основном работа за компьютером, розыск скрывающихся от кредиторов, поиск нужных документов… Уже около пяти я покончил с делами, вернулся домой, переоделся и спустился в тренажерный зал.

Поработав часок с гантелями и штангой, я отправился на пробежку. Октябрь — один из моих любимых месяцев в году, может, потому, что бегать трусцой в октябре приятнее, чем в другие месяцы: воздух уже достаточно прохладный, чтобы бодрить, но еще не настолько холодный, чтобы обжигать легкие. Я бегал около получаса, пробежал через Роки-Ривер-Драйв, потом спустился вниз по склону холма, в парк, снова поднялся на мост. Там легко коснулся рукой кованой железной опоры моста, как делал всякий раз, когда пробегал по нему, в память о том дне, когда мой партнер едва не погиб в реке прямо под этим местом; своего рода «спасибо» за то, что он этого не сделал. Назад в тренажерный зал я прибежал в мокром от пота свитере и, уже почти задохнувшись, завернул за угол здания и увидел на парковке машину Эми.

Я перешел на шаг, сердце колотилось чуть ли не в горле, грудь тяжело вздымалась. Поначалу я просто обрадовался, но потом поймал себя на том, что злюсь. Последний раз, когда мы виделись, Эми тоже сердилась — ну, скажем, была слегка раздражена, — и с тех пор мы еще не разговаривали.

Должно быть, она поглядывала в зеркальце, потому что открыла дверцу машины и выпрыгнула из своей «акуры» еще до того, как я успел подойти. На ней были джинсы и длинный жилет на пуговицах поверх белого топика, как всегда, микроскопического размера и туго облегающего ее формы. Выглядела она прекрасно — впрочем, тоже как всегда.

— Привет, — бросил я. Я уже давно и с привычной ловкостью пользовался этой уловкой — произносить ничего не значащие фразы.

— Привет, — ответила она. В руке у Эми был листок бумаги. Я заметил, что она хмурится. — Похоже, я не прогадала, отказавшись съездить с тобой в Индиану, верно?

— Ты разговаривала с Джо?

— Нет.

— Тогда откуда эти сведения?

— Отсюда. — Она сунула мне листок. Это была распечатка с надписью вверху «Ассошиэйтед Пресс». В выходных данных значилось «Моргантаун Инд.». Заголовка не было, однако уже из первой фразы было ясно, чему посвящена статья.

«Единственным свидетелем самоубийства, которое произошло в Моргантауне во вторник вечером, стал частный сыщик из Огайо, который, по слухам, как-то связан с недавно убитым отцом нынешней жертвы».

Я вскинул на нее глаза, заметил хмурое выражение ее лица.

— Где ты это взяла?

— В редакции. Статья об этом уже готовится, выйдет завтра утром.

— Что?!

Эми кивнула.

— Знаю, что ты расстроишься, но нет ни малейшего шанса, что я смогу отговорить нашего редактора опубликовать это. Особенно сейчас, когда убийство Джефферсона занимает первые полосы всех газет. Эта репортерша из Индианы, должно быть, на дружеской ноге с большинством местных копов, судя по тому количеству информации, которую ей удалось раздобыть. Проклятье! Самоубийства обычно мало кого интересуют — ну, если, конечно, самоубийца не знаменитость, не известный государственный деятель и не какая-нибудь важная шишка. Кстати, это одна из немногих тем, где мы, газетчики, стараемся проявить максимум уважения к частной жизни.

Я застонал. А потом прямо там, на парковке, поспешно пробежал глазами статью. Да, похоже, эта журналистка из Индианы действительно водит дружбу с местными копами. Там было не так уж много цитат, просто обычная в таких случаях оговорка «по словам представителей полиции», но я хорошо понимал, что источником всех этих сведений был не кто иной, как Брюер. В статье упоминалось мое имя, а также то, что меня продержали до утра в тюрьме, обвинив в том, что вел в Индиане расследование, не имея соответствующей лицензии, — но это мог сообщить любой полицейский. Зато детали, я имею в виду мои прежние отношения с Карен, история о том, как я зверски избил ее мужа и кое-что еще — все это явно было делом рук Брюера.

— Вполне возможно, он сам обратился к ней за помощью, хотел, чтобы агентство протрубило об этом на весь мир. — Я со злостью скомкал листок. — Хочет, чтобы мне стало жарковато. Проклятый сукин сын и впрямь уверен, что я замешан в этом деле.

— Какой сукин сын?

Я вздохнул и устало потер глаза.

— Да, ты же ведь ничего не знаешь обо всей этой истории. Думаю, пора тебе рассказать. Ладно, пошли.

Мы поднялись ко мне в квартиру, Эми присела на диван, а я, взяв бутылку с водой, принялся жадно пить, привалившись к стене, а попутно рассказал ей о своих приключениях. Эми слушала с неподдельным интересом, однако слишком уж спокойно, что было совсем на нее не похоже: сидела тихо, как мышка, не задала ни единого вопроса, при том, что обычно мне приходилось то и дело шикать на нее, чтобы не перебивала и дала мне договорить.

— Ты не будешь возражать, если я быстренько приму душ? — спросил я, почувствовав, что совершенно выдохся. Пот, которым пропиталась вся моя одежда, пока я качался в тренажерном зале и пока бегал, начал подсыхать, кожу неприятно пощипывало, и я просто умирал от желания помыться и переодеться.

— Давай.

Я ушел. Когда вернулся, Эми по-прежнему сидела на кушетке. Телевизор работал, но звук она приглушила, правда, на экран Эми не смотрела, предпочитая разглядывать стену.

Я двинулся было к кушетке, собираясь присесть рядом, однако даже на расстоянии почувствовал что-то вроде пульсирующего и потрескивающего защитного поля вокруг нее, и это подсказало мне, что было бы благоразумнее держаться от нее подальше. В результате я устроился на полу, подняв голову, чтобы видеть ее лицо.

— С тобой все в порядке?

Эми кивнула.

— Да. Правда, мне, наверное, следует попросить у тебя прощения, Линкольн. Тогда, во время нашего разговора, я, кажется, наговорила тебе лишнего… в общем, погорячилась. Зря я так напустилась на тебя.

— Все в порядке, Эми.

Она досадливо передернула плечами, но ничего не сказала.

— Нужно всегда говорить, что думаешь, обо всем, что у тебя на уме, — наставительно проговорил я. — Только так и можно жить, уверяю тебя.

— Даже так? Тогда почему я никогда не знаю, что на уме у тебя?

— Потому, что я пустой, легкомысленный, не очень умный человек. Короче, дурак. Потому что у меня в голове сквозняк.

Она расхохоталась.

— Хороший аргумент!

Мы немного помолчали. Я гадал, о чем думает Эми — возможно, надеется, что я возьму инициативу на себя, попытаюсь вновь вернуться к разговору, который начала она сама на парковке перед моим домом в то утро, когда я уезжал в Индиану. Но если и есть что-то, в чем я так же не силен, как в искусстве поддерживать хорошие отношения, так это умение эти самые отношения выяснять. Этакий любитель поговорить, не желающий обсуждать то, что по-настоящему важно. Ну и кто я тогда, интересно? Пустой, легкомысленный, не очень умный человек? О-хо-хо… возможно, я не так уж сильно погрешил против истины, когда это сказал.

— Похоже, последние несколько дней выдались для тебя нелегкими, — проговорила наконец Эми. Возможно, только для того, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

— Э-э-э… да. — Я опустил голову и глубоко вздохнул. — Да уж. Ко всему прочему, это были чертовски долгие для меня дни.

Эми потянулась ко мне, ее прохладные пальцы скользнули по моей шее, потом принялись осторожно разминать то место, где спинные мышцы смыкаются с шейными. Я благодарно вздохнул, потом покрутил головой, с наслаждением чувствуя, как сковывающая их свинцовая усталость постепенно уходит. Ее маленькие, изящные руки были на удивление сильными. Мне казалось, все мое тело разом вдруг куда-то исчезло, осталась только небольшая часть его — верхняя часть лопаток, та самая, которой сейчас касались ее руки. Их легкое прикосновение напоминало мне — и уже не в первый, а по крайней мере в пятисотый раз, — как отчаянно я хотел ее.

«Есть какие-нибудь идеи насчет того, что это значит, когда твоя дружба с кем-то начинает издавать такие звуки: сначала „чих-чих“, а потом „кланк-кланк“? — А то как же! Это значит, что ты у нас совсем закомплексованный. — И что тогда делать? — Перестать бояться».

Она повозилась с моей спиной еще пару минут, потом отодвинулась, но напоследок игриво царапнула коготками мою шею и только после этого убрала руку. Я шумно выдохнул, повертел головой и поднял на нее глаза.

— Спасибо.

— На здоровье. Похоже, ты здорово в этом нуждался.

— Больше, чем ты можешь себе представить.

Я уперся ладонями в пол, оттолкнулся и, одним рывком оторвавшись от него, оказался на кушетке возле нее. Эми, уютно свернувшись клубочком в углу, с интересом наблюдала за моими манипуляциями. А я, глянув на нее, внезапно задал себе вопрос: почему, когда она рядом, я всегда становлюсь таким нерешительным, почему так боюсь сделать первый шаг? Чего я жду? На первый взгляд логика моих поступков была ясна и безупречна — как показывает опыт, мое умение поддерживать романтические отношения с женщиной, как ни печально это признавать, оставляло желать лучшего. А дружба с Эми слишком много для меня значила, чтобы я рискнул ее потерять. Возможно, Грейс в чем-то права… возможно, мне действительно пора перестать бояться, что что-то может пойти не так, а стоит постараться, чтобы все стало просто замечательно? И, может быть, этот момент как раз настал.

Обуреваемый этими мыслями, я уже потянулся к ней, когда она вдруг одной фразой вернула меня с небес на землю:

— Знаешь, по-моему, мне пора перестать думать о тебе, как о мужчине, с которым у меня, возможно, что-то будет.

Ее слова застали меня врасплох — я застыл, точно пораженный громом, в несколько странной позе, наполовину согнувшись и даже слегка скособочившись. Потом резко отодвинулся от нее.

— Не понял…

— Из этого же ничего не выйдет, согласен? Да ты и сам это понимаешь. Мы же вечно кидаемся друг на друга и грыземся, точно кошка с собакой. Добрую половину того времени, что проводим вместе, мы ругаемся, хотя мы просто друзья. Слишком уж мы похожи. Выходит, мы приняли правильное решение… или ты его принял за нас обоих, а мне просто нужно смириться с этим, согласиться с тобой и постараться быть тебе благодарной. Прости меня, Линкольн. В конце концов, хорошего друга в наше время так трудно найти — и так горько потерять. И я не хочу, чтобы так случилось с нами.

До этого я не то что собирался поцеловать ее… Нет, не совсем так. Однако у меня было чувство, будто я уже настроился это сделать, и вот теперь окончательно растерялся — у меня появилось такое ощущение, будто я барахтаюсь, отчаянно пытаясь ухватить нить разговора.

— Э-э-э… тебе не за что извиняться, — невнятно промычал я.

— Я была настолько глупа, что во время нашего последнего разговора позволила своим эмоциям взять над собой верх, только и всего. Тот вопрос, что я тогда тебе задала — насчет того, были ли у тебя с кем-то продолжительные отношения за те два года, которые мы знакомы… Так вот, такой вопрос мне следовало бы почаще задавать себе самой.

— Вообще говоря, я думал…

— Проклятье! — Ее взгляд метнулся к часам.

— Что? — всполошился я.

— Я еще двадцать минут назад должна была встретиться с приятельницей — мы договорились вместе выпить кофе. А вместо этого засиделась у тебя и совершенно забыла о времени! Я ведь собиралась только заскочить к тебе ненадолго показать статью и извиниться, и все.

Она уже была на ногах и лихорадочно озиралась по сторонам, разыскивая взглядом сумочку.

— Но ведь мы же не договорили! — запротестовал я. — Нельзя же вот так прервать разговор и сделать вид, что ничего не было…

Я проводил ее до дверей. Уже на ходу она рассеянно кивнула.

— Конечно, Линкольн. Когда-нибудь мы обязательно вернемся к этому, но сейчас мне действительно пора бежать. Извини. Я тебе скоро позвоню, обещаю.

— Очень надеюсь на это. — Но мои слова повисли в воздухе, отскочив от двери, которую Эми уже захлопнула за собой.

Минутой позже, очнувшись, я кубарем скатился с лестницы и выскочил на парковку в надежде догнать ее. Не знаю, зачем я это сделал, ведь я слышал шум отъехавшей машины. Парковка была пуста, судя по всему, ни одной из «сов» не пришло в голову на ночь глядя посетить тренажерный зал, поразмять кости. Я стоял, глубоко засунув руки в карманы, подставив лицо зябкому октябрьскому ветру, и какое-то время невидящим взглядом таращился в пространство перед собой. Было довольно холодно, но мне не хотелось возвращаться к себе наверх. Я закрыл дверь, запер ее на замок, потом прошел до угла, свернул и двинулся на запад вверх по Лорейн.

К этому времени я знал Эми уже полтора года, с каждым месяцем мы все больше и больше времени проводили вместе, и я, дурак этакий, даже не пытался сделать так, чтобы наши отношения переросли в нечто большее, чем просто дружба. А потом, в тот вечер, когда она недвусмысленно сообщила мне, что рассматривает их как некую неизменную величину, намекнула, что сложившаяся ситуация ее вполне устраивает, я вдруг очнулся и сообразил, что созрел для того, чтобы попытаться все изменить. Классно! Да уж, по части умения выбрать подходящий момент мне поистине нет равных.

Я побрел по левому берегу Роки Ривер, спустился до Четфилда, а потом зашагал к востоку, стараясь двигаться по кругу, насколько это вообще возможно в большом городе, где архитектура придерживается ломаных линий и прямых углов. Какая-то машина, обогнав меня, припарковалась у кромки тротуара перед зданием с гигантской надувной фигурой ведьмы, сидящей на метле, ее лицо под островерхой черной шляпой светилось зловещим зеленым светом. До Хэллоуина оставалась всего неделя. Спохватившись, я внезапно сообразил, что двигаюсь к дому Джо, но делая это машинально, сам того не осознавая. Скорее всего, Джо еще не спит, вероятно, сидит перед телевизором, смотрит свой любимый канал ESPN Classic, по которому показывают какую-нибудь давнишнюю игру, но я не знал, так ли уж мне хочется зайти к нему и вывалить на него все эти новости. Возможно, мне просто не хотелось беспокоить его так поздно, а может, по мере того как шло время, Джо все меньше чувствовал себя моим партнером и все больше превращался в парня, с которым мне когда-то доводилось вместе работать.

Еще несколько зданий вверх по Четфилду были украшены в том же праздничном духе, в окнах весело скалились и подмигивали фонари из тыкв, а среди ветвей деревьев приплясывали на ветру фосфоресцирующие скелеты. Любой праздник начинает выглядеть дико, когда ты размышляешь на тему о том, с чего он начинается и чем заканчивается. Но Хэллоуин по этой части может дать сто очков вперед любому из них.

Я шел достаточно быстро, так что дыхание, срываясь с моих губ в виде облачка белого пара, обгоняло меня, словно дымок паровоза. Руки у меня по-прежнему были в карманах, для тепла я плотно прижал их к телу. Все еще слегка влажные после душа волосы совсем намокли, и мне сразу стало зябко, но сейчас меня это не слишком волновало. Я даже поймал себя на мысли о том, что вовсе не прочь простудиться. Кстати, простуда не самая худшая вещь из того, что могло со мной приключиться, учитывая, что тогда я смогу с чистой совестью остаться дома, лежать в постели, отгородившись от всего мира и тех пинков, которые он еще уготовил мне.

Тот, кто набросился на меня, судя по всему, бежал по траве, а не тротуару, именно этим, скорее всего, объясняется то, что я не слышал его шагов у себя за спиной до самой последней минуты. Я слышал, как открылась, а потом захлопнулась позади дверца машины, но решил, что кто-то приехал в дом, перед которым я заметил ведьму, поэтому мне и в голову не пришло обернуться. Только в последнюю минуту я покосился через плечо, сообразив, что кто-то нагоняет меня, — и в этот момент он меня ударил. Это был страшный удар, от которого голова моя мотнулась назад, а тело отлетело в сторону. Я ударился плечом о дерево, а потом тяжело рухнул на землю.

Я упал на спину, что было довольно удачно, поскольку давало возможность хоть как-то защититься от следующего нападения незнакомца, который в данный момент казался просто темным силуэтом на фоне неба. Лицо его пряталось в тени, но даже без этого я вряд ли смог бы разглядеть его под низко надвинутым на лоб козырьком бейсболки. Он ринулся на меня, словно коршун на зайца, но я, собравшись с силами, оттолкнулся от земли, поднырнул под него и кинулся вперед — его кулак просвистел в воздухе в каком-то сантиметре от моего лица. Судя по тому звуку, с которым его рука разрезала воздух возле моего уха, я сообразил, что он сжимает в ней какое-то оружие и, скорее всего, довольно увесистое. Вовремя заметив мое движение, мужчина ловко и проворно отскочил назад, но, вместо того чтобы с размаху нанести мне следующий удар в челюсть, просто крутанулся и рывком выбросил вперед правую руку, снова целясь мне в голову, но на этот раз быстрым, скользящим движением наотмашь. Удар был нанесен настолько быстро и с такой ошеломляющей силой, что я еще успел почувствовать во рту солоноватый привкус крови. А потом мгновенно провалился в темноту.

 

Глава 11

Первая же мысль, которая пришла мне в голову, как только я вновь очнулся, наполнила меня нескрываемым ужасом — я ослеп. Я приходил в себя медленно, в голове у меня стоял туман — кажется, это состояние называется «грогги».

Потом я вдруг, как от толчка, сморщился от боли и отчаянно заморгал, стараясь сфокусироваться и разглядеть хоть что-нибудь вокруг себя. Но тщетно — все было погружено во мрак, и вот тут-то я наконец познал настоящий ужас, подобного которому я никогда в жизни еще не испытывал. Несколько непередаваемо жутких, секунд я был совершенно уверен, что потерял зрение, Возможно, навсегда. Потом вдруг почувствовал у себя на лице какую-то тряпку и сообразил, что у меня на голове нечто вроде повязки, но очень скоро понял, что на голову мне натянули холщовую сумку, ручки от которой туго стянули сзади на шее.

Кто-то потыкал меня под ребра.

— Эй, ты очнулся?

Мало-помалу ко мне возвращались и остальные чувства, и я начал ощущать твердую землю под собой, мокрую траву за спиной, боль в заломленных назад руках, нет, не в наручниках, просто туго стянутых одним из тех тонких, но невероятно прочных шнуров, которыми иногда вместо наручников пользуются копы. Сумка, которую мне натянули на голову, совершенно не пропускала света. Я облизал сухие потрескавшиеся губы и содрогнулся от боли, прикоснулся языком к рваной ране, отчего у меня во рту снова появился противный привкус меди. Чуть выше правого уха внезапно возникла сверлящая боль, Усиливающаяся с каждой минутой.

— Скажи же что-нибудь, — еще один тычок под ребра, скорее всего, носком ботинка.

— Сними сумку с моей головы, ублюдок, — прохрипел я.

В ответ раздался смешок.

— Ага, значит, все-таки очухался!

— Сними сумку, тебе говорят. Я не могу дышать.

Не успели эти слова сорваться у меня с языка, как я почувствовал, что на самом деле не могу дышать. Мне пришлось сделать над собой невероятное усилие и не поддаться паническому страху. Не хватало еще опуститься до того, чтобы хватать воздух широко открытым ртом.

— Думаю, ты не захочешь, чтобы я снял с твоей головы эту сумку. Потому что на самом деле эта сумка — твой единственный, неповторимый шанс, который я готов предоставить тебе, Линкольн Перри, шанс немного поговорить. Потому как выбор у тебя невелик — поговорить или сдохнуть. Ну как, ты по-прежнему хочешь, чтобы я освободил твою голову от этой сумки?

Чья-то рука, опустившись сверху, ухватилась за сумку, прихватив заодно и прядь моих волос, и рывком вздернула меня вверх. Как только я оказался на коленях, меня тут же отпустили.

— Хватит валяться.

Стоя на коленях со связанными за спиной руками и каким-то мешком на голове, я чувствовал себя примерно так же, как висельник, перед тем как выбьют скамейку у него из-под ног. Качнувшись, я попытался подняться на ноги, однако он приставил ногу чуть ниже моих лопаток — обойдясь без особых церемоний — и резким тычком заставил меня вновь опуститься на колени.

— Никаких резких движений. Просто стой смирно и говори. И лучше делай, как тебе велят, если хочешь вернуться домой.

Я снова облизал губы, но добился только того, что подсохшая было кровь, став жидкой, попала мне в рот.

— Кто вы такой?

— Человек, с которым у тебя чертовски много общего, — проговорил он. — Это, кстати, одна из причин, по которой я предпочитаю, чтобы ты говорил, вместо того чтобы смотреть, как ты умираешь. Да, между нами есть некоторое сходство, очень даже есть.

Я молчал, ожидая продолжения.

— Тебе не нужно знать, кто я такой, Линкольн Перри. Достаточно того, что мне известно, кто такой ты, вот это по-настоящему важно, все остальное не имеет значения. Я знаю, кто ты, мне известно, как ты распорядился своей жизнью, и кто в этой жизни для тебя что-то значит. Я знаю, что прошлым вечером ты навестил Карен Джефферсон, что сегодня утром ты работал в саду за домом твоего напарника и что вечером ты провел некоторое время в компании той хорошенькой репортерши — все это мне известно. У нее, кстати, был расстроенный вид, когда она уходила. Интересно, что ты сказал, чтобы испортить девушке настроение?

— Сказал, что испытываю странное пристрастие к сексуальным играм — со связанными за спиной руками и мешком на голове.

Он рассмеялся.

— Неплохо, Линкольн. Приятно видеть, как быстро ты приходишь в себя, стараешься скрыть свой страх. Браво! Прекрасная попытка! Только не вздумай заходить слишком далеко, слышишь?

Я услышал какой-то клацающий звук, на редкость неприятный, поскольку я хорошо его знал: это дослали патрон в патронник. А потом вдруг почувствовал прикосновение чего-то холодного, металлического к своему затылку.

— Продолжай бояться, Линкольн. Потому что я человек, которого тебе следует опасаться, неважно, что я говорил насчет того, чтобы отпустить тебя домой. Помни об этом.

Дуло отодвинулось от моей головы — только тогда я понял, что до боли прикусил свою и без того разбитую в кровь губу.

— Ты причиняешь мне кое-какие проблемы, — снова заговорил он. Обойдя кругом, он зашел мне за спину, потом наклонился, и я почувствовал, как его дыхание защекотало мне ухо. Вокруг все словно бы вымерло: я не слышал ничего, кроме шороха ветра да его голоса. Где бы мы ни находились, это было какое-то уединенное место. Сказать по правде, этот факт не добавил мне уверенности в себе.

— Однако мне кажется, ты сделал это ненамеренно, — продолжал он. — Скажем так: тебе просто не повезло, и у меня возникли проблемы. Но теперь мне придется как-то с ними справиться.

— Валяй, — просипел я, чувствуя, как мои кровоточащие губы трутся о грубую поверхность сумки.

— Так что произошло в Индиане? Зачем тебя вообще понесло туда? И что там случилось?

Какое-то время я молчал — до той минуты, пока не сообразил, до какой степени нелепо и бессмысленно выглядит мое «геройство». Если я не заговорю сам, он наверняка заставит меня заговорить. Оно бы, конечно, неплохо, если бы я мог хоть как-то защищаться, однако защищаться мне было нечем. К тому же что я мог рассказать такого, чего бы он не мог узнать и без меня? Для этого требовалось просто заглянуть в газету.

— Я поехал, чтобы отыскать сына Джефферсона. Я должен был сказать ему, что его отец мертв и что он теперь богат. Но, когда я нашел его, он застрелился прямо у меня на глазах.

— Долго ты пробыл с ним?

— Пару минут, самое большее.

— Он говорил с тобой?

— Да.

— Что он тебе сказал? — Его голос вдруг стал пронзительным.

Я заколебался.

— Что он сказал, я спрашиваю?!

— Сказал, как тебя зовут, и в какую игру ты играешь, — брякнул я. — А дюжина копов уже мчатся сюда на всех парах.

На какое-то мгновение наступила тишина, а потом он меня ударил. Это был резкий, ошеломляющий удар, он пришелся мне по почкам. Я рухнул ничком, а поскольку у меня не было никакой возможности вытянуть вперед руки, чтобы как-то смягчить падение, то ударился лицом о землю. Он дал мне несколько секунд, чтобы вдохнуть запах мокрой травы, а потом его пальцы снова вцепились в сумку, прихватив мои многострадальные волосы, и он рывком оторвал меня от земли.

— Зачем? — прорычал он. — Зачем ты это сказал? Для чего ты солгал — ведь у тебя нет ни единой причины лгать мне?!

— Потому что мне осточертела эта сумка, придурок!

Он снова выхватил оружие — холодное, металлическое дуло уткнулось в мой затылок.

— А теперь я снова тебя спрашиваю: что этот человек говорил тебе?

Я чувствовал, как теплая струйка крови щекочет мне подбородок. Молчал я долго.

— Он сказал, что у тебя есть причина, — заговорил я наконец. — А все, что есть у меня, это просто жадность. Он считал, что я тебя знаю, думал, что ты приехал со мной. Он так и сказал. А потом сунул дуло револьвера себе в рот и спустил курок.

— Ты лжешь!

— Ты это и в прошлый раз говорил. — Я устало пожал плечами. — Уж выбери что-нибудь одно, будь любезен.

Его рука снова вцепилась в сумку, больно дернув меня за волосы.

— Я же говорил, у нас много общего. Мне известно, что ты сделал с Джефферсоном, и я знаю, что он сделал с тобой. Именно поэтому я восхищаюсь тобой, больше того — именно поэтому я тебе сочувствую. Но цена, которую тебе пришлось за это заплатить… те беды, которые ты не заслужил и которые выпали на твою долю. Думаешь, меня это трогает, Линкольн? Нисколько. Ты видел его в самый счастливый день его жизни, а я — в самый страшный для него день. Я вернулся, чтобы рассчитаться по счетам.

— Ты убил его.

— Да. И должен был бы убить его сына. Но потом ты перебежал мне дорогу. И меня это не слишком обрадовало.

— Какое отношение ко всему этому имеет его сын? Он-то тут при чем?

— При том! Этот маленький кусок дерьма среди ночи кинулся звонить папочке, стал просить о помощи, и я отплатил… отплатил за те пять лет. Но это не имеет к тебе никакого отношения. Все это никак не связано с тобой, и я искренне сожалею о том, что мы сейчас здесь, однако, когда ты вдруг сорвался с места и помчался в Индиану, оставив тут нашего покойника, ты создал мне немало проблем. Серьезных проблем, Линкольн. Этим шагом ты спутал мне все карты, испортил мою игру, хотя сам ты, конечно, об этом даже не подозревал. Но теперь нам придется сосредоточиться на другом. А тебе, стало быть, самое время выйти из игры и не путаться под ногами.

— Сосредоточиться на чем?

— Линкольн, ты меня слышишь?

Теперь я уже дрожал с головы до ног. Я стоял на коленях на голой земле, на мне не было ничего, кроме тонкой футболки, которую сердито дергал ледяной ветер, изо рта у меня шла кровь, глаза по-прежнему ничего не видели.

— Держись подальше от Карен, — просипел я. — Как бы ни поступил с тобой Джефферсон, Карен тут ни при чем. Оставь ее в покое.

И тут я снова услышал его голос, но теперь он говорил со мной, как учитель, раздраженный тупостью непонятливого ученика.

— Похоже, ты так ни черта и не понял! Ты что, оглох? А ну говори! Скажи, что ты не понял!

— Я не понял, — тупо повторил я.

— Конечно, ты ни черта не понял! К счастью для самого себя, Линкольн, ох, к счастью! Потому что теперь я постараюсь сделать так, чтобы ты вернулся к себе домой. Домой, слышишь, Линкольн? Вот там и сиди, ты меня понял? Знаешь, что я пообещал Джефферсону? Что к тому времени, как я закончу, он будет умолять меня о смерти. Уж извини. Сказал, что, когда доберусь до него, даже могила покажется ему уютной и желанной. Не думаю, что он мне поверил. Во всяком случае, сначала. Думал, в его силах этому помешать. Решил, что сможет меня остановить. Но это сначала, а потом… Знаешь, Линкольн, потом он мне, кажется, поверил.

Он присел у меня за спиной и потыкал мне в затылок дулом пистолета.

— Оставь в покое тупую сучку. Ты и без того уже меня разочаровал — для чего тебе вообще было разговаривать с ней? Хотя, думаю, это можно было предвидеть. Но теперь хватит, больше никаких разговоров. Ты меня понял, Линкольн? Еще один твой визит в этот дом — и у тебя появятся такие проблемы, что даже я не разгребу.

Несколько минут вокруг стояла тишина. Потом он поднялся, я слышал и даже чувствовал, как он расхаживает у меня за спиной. Несколько капель дождя скатились по щеке, ветер понемногу усилился и теперь дул, не переставая, и я уже дрожал всем телом.

— Так что тебе говорил сын Джефферсона? — внезапно снова спросил он.

Я поерзал, колени у меня затекли, все тело из-за невозможности изменить позу начало болеть.

— Ничего он мне не сказал, во всяком случае, ничего такого, о чем я уже не рассказал.

— Он знал, что его ждет. Поэтому-то он так и поступил. Ему сказали то же самое, что сказали его отцу: что даже могила покажется ему уютной и желанной, а парнишка не унаследовал ни отцовской заносчивости, ни его тупости. Он-то сразу мне поверил. И он знал, что не в его силах остановить то, что на него надвигается.

Снова наступила тишина. А потом он вновь заговорил:

— Хорошо. Что ж, хорошо.

Хорошо, значит, сумасшедший ублюдок удовлетворен наконец. Похоже, он собирается меня отпустить. Это было последнее, о чем я успел подумать, прежде чем он нанес мне еще один сокрушительный удар, от которого, как мне показалось в тот момент, моя голова разом отделилась от туловища. А после этого окружающий мир второй раз перестал для меня существовать.

Я очнулся лежащим в кабине моего же собственного пикапа, который все так же мирно стоял на парковке перед моим домом. Я застонал, боль, от которой моя голова готова была вот-вот лопнуть, волнами расходилась по всему телу. Сцепив зубы, я попытался подняться. И земля, и небо кружились вокруг меня в какой-то безумной пляске. Я бессильно привалился к сиденью, облизал ссохшиеся, покрытые кровавой коркой губы и принялся ждать.

Стенка кузова оказалась вдруг немыслимо высоко, а от земли меня как будто отделяли целые мили. Едва я коснулся ногой тротуара, коленки у меня моментально подогнулись, и если бы я не уцепился в последнюю минуту за дверцу, то рухнул бы на землю без сознания. Какое-то время я просто висел, пытаясь прийти в себя. Может, пять минут, может, десять. Я часто, неровно дышал, осторожно втягивая в себя воздух, а попутно старался хоть как-то приглушить гудящий в моей многострадальной голове колокольный звон, от которого череп готов был каждую минуту лопнуть.

Ключи по-прежнему лежали у меня в кармане. Я кое-как подцепил их негнущимся пальцем, отпер дверь и потащился по лестнице к себе наверх, с трудом карабкаясь на каждую ступеньку и держась рукой за стену, чтобы не упасть. До квартиры я добрался, но пришлось отпирать еще одну дверь, а это потребовало дополнительных усилий. Когда мне наконец удалось, спотыкаясь на каждом шагу, вползти в прихожую, я чувствовал себя так, будто преодолевал последний отрезок дистанции во время соревнований по триатлону. Конечно, если можно проделать всю дистанцию на собственном черепе. Покачнувшись, я ввалился в ванную, зажег свет и уставился в зеркало.

— Мать твою! — просипел я.

В крови было не только лицо, но и шея, а кожа по сравнению с ней казалась зеленовато-бледной, как у выходца с того света, — в жизни своей ничего подобного не видел! Шипя от боли, я кое-как умылся холодной водой, но когда промокнул лицо белым полотенцем, то оно моментально покраснело от крови. Правда, когда мне все-таки удалось окончательно смыть с себя кровь, выяснилось, что дела обстоят совсем не так плохо, как мне показалось с первого взгляда. Конечно, разорванная губа кровоточила, но ничего серьезного с ней не произошло, так, глубокий внутренний порез. Конечно, неплохо было бы наложить несколько швов, да и проверить, нет ли у меня сотрясения мозга, тоже не помешало бы. Не знаю, чем он шарахнул меня по голове — полицейской дубинкой или, может быть, кастетом, — но голова просто раскалывалась на части, будто меня хорошенько отделали бейсбольной битой.

Я осторожно потрогал затылок и тут же нащупал две огромные шишки, набухающие прямо на глазах, обе с правой части головы. Отыскав в шкафчике бутылочку с ибупрофеном, я отвернул крышку, вытряхнул две таблетки в рот и запил их водой прямо из-под крана. Но не успел я протолкнуть их в горло, как они моментально рванулись обратно. Рухнув на колени, я едва успел наклониться над унитазом, как меня вывернуло наизнанку. Потом я скорчился на полу, хватая воздух широко открытым ртом, и прижался лбом к холодному кафелю. Боль как будто немного стихла. Полежав так несколько минут, я сделал еще одну попытку пропихнуть в себя ибупрофен — на этот раз, к счастью, она увенчалась успехом. После этого я поплелся на кухню, насыпал полную миску кубиков льда, поставил миску на диванную подушку, улегся и сунул в лед голову.

— Твою мать! — снова прохрипел я. У меня и раньше, случалось, болела голова, например в тот раз, когда я с размаху врезался ею в кирпичную стену, но сегодняшней та и в подметки не годилась. Сотрясение мозга — чертовски коварная штука. А трещина в черепе, наверное, еще хуже. Если я сейчас усну, то могу вообще не проснуться.

Через минуту я уже спал мертвым сном.

Я проснулся около двух часов, разбудили меня струйки ледяной воды, которые стекали по моей шее. Лежа, я слегка подвигался, проверяя, не нарушена ли координация движений. Похоже, все функционировало нормально. Голова, конечно, болела жутко, однако уже не так, как раньше. Зрение тоже вроде не пострадало.

«Никаких больниц», — решил я. Отправиться сейчас в больницу, значит, проторчать час, а то и больше в приемном отделении, где мне окажут срочную помощь. Ну уж нет. В конце концов я хожу, разговариваю и отнюдь не истекаю кровью, а в Кливлендской больнице я оказался бы в самом хвосте очереди. Я проглотил еще пару таблеток ибупрофена, чтобы немного снять опухоль, и улегся в постель.

Незнакомец пообещал, что оставит меня в покое, если я буду держаться в стороне и не стану лезть в это дело. Чего это ублюдок не предусмотрел — это моего искреннего и твердого намерения действительно держаться от него подальше. По крайней мере до того, как ему вздумается снова нахлобучить мне на голову свою проклятую торбу.