Она закрыла дверь в спальню и присела на пуфик перед туалетным столиком. Потерла морщинки вокруг глаз и поперечную морщину на высоком лбу.

Положила руки на талию, втянула живот. Из ее тела вышли настоящие дети — дети Эдварда, а не только килограммы бумаги, долларов, на которых когда-нибудь была бы кровь других детей. Те доллары — единственный ребенок, которого дал ей Найл. Жена британского дипломата, мать двух британских сыновей — такой увидел он ее сегодня и видел все время, пока следил за ней. Такой она сейчас видит себя в зеркале. Клэр повернула голову вправо, затем влево. Мир, в котором она жила с Найлом, казался переполненным физической радостью жизни. Но то, что было у нее с Найлом, несравнимо с реальностью вынашивания и рождения детей, введения их в мир. Пожалуй, даже с повседневной жизнью во всей ее сложности и глубине. В двадцать лет ей вряд ли пришла бы в голову подобная мысль, но, приняв предложение Эдварда, она перешла в другой мир, в котором перед нею, словно ковер, развернулись последствия всех ее поступков. Бесчисленные телефонные звонки, списки дел, которые она составляет, и указания, которые отдает прислуге, не приведут ни к войне, ни к победе. Гибель или спасение миллионов безликих душ не зависят от ее усилий. Но от них зависят реальные люди, живущие рядом с ней: ее дети, муж, ее прислуга, — от нее зависит, будут они счастливыми или несчастными, голодными, усталыми, довольными или отчаявшимися. То, что она выполняет изо дня в день, служит им поддержкой. И это — настоящая жизнь. Мир, открытый ей Найлом, был миром мечты, и он втянул ее, как ночной кошмар, после которого просыпаешься утром и не понимаешь, где сон и где явь. В мире Найла слишком много ненависти, а это не для нее.

«До чего красивые у тебя руки, Клэр».

Она вытянула пальцы, сняла кольца и внимательно рассмотрела линии вокруг суставов. Она не видела Найла двадцать лет. Он до сих пор сидит, расставив ноги и опустив сжатые руки между ними. Когда наклоняется, на шее натягивается блестящий шрам, словно серп, срезающий линию волос, — ей всегда так хотелось его погладить. Шрам, выдавший его соотечественнику.

— Не тронь, — сказал он ей однажды. — Это не к добру.

— Как наступать на трещинки на асфальте?

Их машина стояла третьей на шоссе, тянущемся вдоль побережья в Мэриленде, в ожидании, пока опустят мост. Она взглянула в зеркало заднего вида. Вереница машин за ними похожа на елочную гирлянду.

— Какие еще трещинки?

— Помнишь: кто на трещинки не наступает, у того мама не пострадает.

— Моя уже пострадала. Работала в две смены на фабрике рубашек после того, как загребли отца. Нет, в другом смысле: вроде парня с бензиновой бомбой, из-за которого я этот шрам заработал. — Он опустил стекло и стряхнул пепел с сигареты.

— А сам он взорвался? — спросила она, не убирая руки с руля и стараясь говорить спокойно. Воздух между ними слегка заколебался от теплого ветра.

Найл улыбнулся ей:

— Нет. В школе я выбил ему передний зуб за то, что он целовался с моей сестрой.

Она так и знала, что у него есть сестры. Они есть у всех ирландцев. Но он в первый раз упомянул о них. Она приняла это как подарок.

— Сказке конец, — сказал он, затянувшись сигаретой.

Мост опустили. Она включила зажигание, и маленький фургон «тойота», который они взяли напрокат на ее имя, слегка продвинулся вперед. На мосту они попали в полосу желтого света, блеснувшего на позолоченном кольце, которое Найл велел ей надеть на безымянный палец. Она почувствовала запах темных вод Атлантики.

— Вот сюда, — скомандовал он.

Она повернула руль и выехала из основного потока машин на длинную прямую дорогу вдоль берега. Они направлялись за город, в какую-то ничейную землю со множеством продовольственных магазинчиков, рекламирующих пиво и фейерверки, и третьесортных мотелей, над которыми розовые и желтые неоновые буквы объявляли о свободных комнатах.

Машину накрыли последние вечерние тени. Чайки пролетали над их головой и усаживались на кучи мусора у обочины. Проехали забитый досками овощной ларек. Казалось, за прилавком много лет никто не стоял. На земле перед ларьком валялись окаменевшие продырявленные тыквы.

— Включить радио? — спросила она.

Он покачал головой. Она ощущала его движения в полной темноте. Но он почти не менял положения. В шуме ветра с Атлантики его тело превратилось во вместилище покоя, неподвижное, как сгущавшаяся вокруг них тьма. Она уже знала, что это — проявление предельной сосредоточенности. Сощурилась, пытаясь разглядеть дорогу, и продолжала двигаться вперед. Машину со всех сторон хлестал ветер.

Минут через двадцать впереди показалось длинное уродливое здание, худший из возможных мотелей.

— Вот здесь, — сказал он.

— Здесь?

Он указал на объявление о свободных комнатах, трепетавшее на ветру:

— Переночуем здесь.

Она свернула на стоянку. Десять дверей, не считая служебной. Машины стоят только перед двумя.

Он в чем-то замешан у себя дома, чего она даже представить не в состоянии, и она уверена, что его необъяснимые отлучки из дома тети и дяди никак не связаны с другими девушками. Выйдя из автобуса в Нью-Джерси, чтобы забрать машину, которую он взял напрокат, и увидев, что это фургон, она с облегчением вздохнула — он взял для них комнату на колесах. В ту первую ночь они растянулись на тонком матрасе, раздевшись донага, и она решила: это всего лишь отпуск, как он и обещал, и покрутила на пальце позолоченное кольцо, которое он велел ей надеть. Они ездили по побережью, и она с каждым днем все больше верила в эту выдумку.

Но сейчас он велел пойти к стойке и заказать комнату, и она не удивилась. Спрятала длинные светлые волосы под шарфом, который он ей дал, и надела темные очки, которые он вытащил из своей сумки. Они пахли его сигаретами.

— Документов не попросят, — заверил он.

Ветер утих. Наружная дверь была открыта навстречу теплой ночи, но внутренняя железная — на замке, и она не смогла войти. Внутри сидел мужчина с одутловатым лицом, в тюрбане, и, положив ноги на решетку, смотрел портативный телевизор. Кроме телевизора, комнату освещала только настольная лампа. Когда Клэр постучала, мужчина в тюрбане положил руку на полуоткрытый ящик стола и прищурился, пытаясь разглядеть ее в темноте.

— Что надо?

— У вас есть свободные комнаты? — Вопрос прозвучал глупо, но ей почему-то не было смешно. Смех здесь неуместен.

— Сколько надо? — спросил он, даже не пытаясь встать, чтобы впустить ее.

— Одну.

Он опустил ноги на пол. Она увидела, что за ним, в углу, сидит еще один мужчина, уставившись в телевизор.

Первый порылся в коробке на столе и, тяжело ступая, подошел к двери. Но не открыл ее.

— Машина ваша? — спросил он, указывая на фургон.

Она кивнула.

Он кивнул в ответ:

— Понятно. Номер десять. — Он поднял руку. Серебристый ключ скользнул по кольцу и закачался в неоновом свете. Она протянула руку, но мужчина отодвинул свою и сказал: — Двадцать пять.

— Ах да. — Она почувствовала, что краснеет. — Сейчас. — Порывшись в рюкзачке, нашла кошелек и вытащила две десятки и пятерку. Он взял деньги через отверстие в решетке и через него же отдал ей ключ.

— Спасибо.

Дождавшись, когда она сядет за руль, человек отвернулся. Она отдала ключ Найлу. В темноте парковки его лица почти не было видно, только глаза блестели. Он закурил.

— Он почему-то дал мне самую дальнюю комнату, — сказала она, — хотя у них полно свободных мест.

Найл не ответил, но она почувствовала, как его рука скользнула ей на бедро. Сквозь ткань юбки разлилось тепло. Он слегка сжал бедро.

Она опять включила зажигание и проехала до конца парковки. Комната оказалась почти пустой: только большая кровать, покрытая дешевым потертым оранжевым покрывалом, прикроватный столик с часами, обитый линолеумом комод с телевизором. Пол выложен плиткой, ковра нет. Ей не хотелось разуваться, чтобы не ступать на плитку босыми ногами. Когда она включила свет в ванной, лампочка перегорела: хлопок и шипение.

— Пойду попрошу другую, — сказала она.

— Не надо, — ответил он.

Подошел к ней сзади, словно ее тень, одного с нею роста и сложения, просунул руки ей под футболку и положил на грудь. Она повернулась к нему, забыв о сгоревшей лампочке в ванной.

Ночью она проснулась от звука подъезжающих машин. Услышала мужские голоса с характерным для чернокожих выговором, потом хлопанье дверей. Подумала, что это наркоторговцы, и обругала себя расисткой. Осторожно подошла к окну.

— Отойди, — велел он.

— Я думала, ты спишь, — ответила она, забираясь к нему под одеяло.

Он не ответил, и она снова провалилась в сон.

Во второй раз проснулась часа через два. Во сне она ощущала какую-то тревожную пустоту. Она лежала, не шевелясь и прислушиваясь. Нет больше мужских голосов. И Найла тоже. В кромешной тьме комнаты она почувствовала, что его нет рядом. Села, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте, но тьма не рассеялась, и она поняла, что ставни закрыты снаружи. Ощупью добралась до двери, на ходу ударившись коленом о спинку кровати. Дверь заперта, и ключа нет. При всем желании ей не выйти из комнаты.

Делать нечего, пришлось вернуться назад к кровати. Она долго лежала, убеждая себя, что с Найлом она в безопасности, и наконец, обессилев от жары и усталости, вся мокрая от пота, впала в оцепенение. А потом наступило утро, и Найл был рядом.

— Мама? — Голос вырвал ее из прошлого.

Она вздрогнула. Быстро надела кольца и обернулась. На ее кровати сидел Джейми.

— Джеймс!

— Не сердись. Папа меня не видел.

— Ты все это время был здесь?

Джейми пожал плечами:

— Ну да, как вернулся. Прятался.

Портьеры не задернуты, и последние лучи солнца освещают бледное лицо ее сына. Ее потрясло его сходство с ней в юности. Такое же осторожный взгляд любопытных карих глаз, слабый рот с нечетко очерченной верхней губой. Легко представить, какой все остальные видели ее в пятнадцать лет.

— Прятаться нет необходимости.

Джейми пожал плечами:

— Как скажешь. Ты же сама говорила, что у папы сегодня важные гости и я не должен мешать. Я только хотел помочь.

— Помочь? — Клэр не сводила с сына глаз, пытаясь понять, не притворяется ли он. — Знаешь, вряд ли твое поведение в последнее время можно назвать помощью. — Она взглянула на часы на прикроватном столике. Шесть сорок восемь.

— Тебе некогда.

— Ничего подобного.

— Я видел, ты посмотрела на часы.

— Давай поговорим, а я тем временем буду одеваться. Ты останешься здесь. Что это за девушка?

Джейми навзничь шлепнулся на ее кровать и фыркнул. В детстве он часто просыпался ночью, — и не раз, когда Эдвард уезжал по делам, Клэр брала Джейми к себе. Он хихикал во сне еще до того, как в первый раз произнес «мама», и в те годы этот звук стал частью ее снов. Он до сих пор иногда снится ей.

Она села рядом с ним:

— Ты о ней не говорил.

— Какая разница.

— Что значит «какая разница»? Ты шутишь? Что происходит, Джейми? — Он отодвинулся от нее, и она добавила: — Папе звонили из школы.

Джейми резко сел, едва не столкнувшись с ней лбом. Она с трудом удержалась, чтобы не отшатнуться.

— Весь класс против нее! И все из-за того, что она ирландка.

Клэр прикусила губу. Если «все против нее», значит, она католичка из Северной Ирландии. Клэр никогда не обсуждала с детьми ирландскую проблему или ирландскую историю. Напротив, двадцать лет она старательно избегала любых разговоров на эту тему и любых упоминаний, за исключением гномов-лепреконов, четырехлистного клевера и кладдахских колец. Но ей понятно, как в Барроу отнеслись к католичке из Северной Ирландии, и она знает, что Джейми никогда не назовет такую девушку британкой. Несмотря на то, что это раздражает отца. Или именно потому, что его это раздражает.

— Ты тоже ирландец, — сказала она.

— Нет. Я наполовину американец, наполовину британец. Супердержавы! Колонизаторы! Ирландия рядом не стояла.

— Понятно. — Она сделала глубокий вдох. Нет никакого второго мальчика. Он считает, что несправедливо обошлись с девушкой. А не с ним. — И что же случилось из-за того, что она ирландка?

— То, как с ней обращались. Как они… — Голос прервался, и Джейми отвел взгляд.

— Ну хорошо. — Она сделала еще один вдох и приготовилась к худшему. — Ты с ней?.. Вас с ней?..

— Ma! — возмутился Джейми, залившись краской, и сложил руки на груди.

— Мне нужно знать, Джейми. Хотя бы то, что известно в Барроу.

Он опять шлепнулся на спину, отвернулся и зарылся в подушки.

— Нет, ма, — раздался приглушенный голос, — ничего такого. Ты не понимаешь.

— Допустим. Так объясни.

Он не ответил.

В наступившей тишине она, казалось, слышала биение его сердца, которое он изо всех сил пытался смирить, но оно в любую минуту могло выйти из подчинения и взорвать его юную жизнь на миллионы осколков. Чувства обуревают ее сына, но ему удается держать их под контролем, как и ей в молодости. Она поднялась с кровати.

Только бы это была хорошая девушка. Чтобы первая любовь — если это действительно первая любовь — не стала причиной других выходок, вроде подделки подписи и перелетов из страны в страну без разрешения родителей. И прочего в том же роде. В Барроу строго запрещено приводить девушек на кампус, за исключением тех редких особых случаев, когда их приглашает школа.

— Ну что ж, — промолвила она, — давай начнем с самого начала. Полагаю, это и есть Райан, о которой ты упоминал?

Джейми не ответил.

— Вероятно, так могут звать не только мальчика.

— Ma!

— Ладно, ладно, — вздохнула Клэр. — Она тебе нравится?

Он закатил глаза и указал на часы у кровати:

— Может, тебе пора переодеваться? Ужин ведь скоро начнется.

— Тебе все равно рано или поздно придется все рассказать. Не думай, что ты просто поживешь неделю дома и вернешься в школу. Нам придется поговорить.

Она встала и открыла дверцу платяного шкафа. Ее костюм висит внутри, сверху все еще обернутый бумагой, как принято во французских химчистках.

— Райн, — негромко произнес он с едва заметным повышением тона. — Р-а-й-н.

«Р-а-й-н», — дважды повторила она про себя.

И вдруг замерла. Эдвард сказал, что девушку выгнали. Не «отправили домой», не «отослали назад в ее школу» и даже не «отчислили с треском». Если она не училась в Барроу, как ее могли выгнать? Значит ли это «уволили»?

— Джейми, — осторожно спросила она, — Райн студентка? Я хочу сказать, чем она занималась в Барроу? Просто приехала погостить?

— Какая разница, — пробормотал он и умолк.

Она повернулась к нему, уперев руки в бока:

— Джейми, хочешь — не хочешь, тебе не уйти от разговора. Своим молчанием ты только все усложняешь.

Он вновь помотал головой.

— Джейми!

Джейми опять закатил глаза:

— Нет, не училась. То есть она, конечно, учится, но не в Барроу. Это ведь школа для мальчиков, ма.

— Твой сарказм неуместен. Не я, а ты наделал глупостей. — И подумала: «Вот вранье-то».

— Ну и пусть. Прости. — Джейми сложил руки на груди и крепко сжал губы.

— Стало быть, Райн. — Клэр сняла костюм с вешалки, взяла из шкафа чистые колготки и пошла в ванную. Дверь оставила чуть приоткрытой, чтобы слышать его. — Хорошо. И где же она учится? — Джемпер и брюки упали на пол. Без них стало прохладно. Его колено рядом с ее коленом. Она открыла кран, намочила маленькое полотенце и закрыла воду, чтобы не заглушать слова. — В другой частной школе? В какой-нибудь школе в Лондоне? В одной из католических школ?

Джейми не ответил, она раскрыла дверь чуть пошире и заглянула в комнату. Он шепотом говорил по телефону, стоя на коленях. Она не слышала звонка, но, может, он раздался, пока текла вода.

— С кем ты говоришь?

Джейми нахмурился и прикрыл трубку ладонью:

— Во всяком случае, не с ней. — Взглянул на нее, перевел взгляд на телефон, отвел глаза. — У меня нет ее номера — я теперь даже связаться с ней не могу.

Она втянула голову в ванную. Все понятно. Если девушка работала в школе, неприятностей не оберешься. Недаром они не отчислили Джейми. Но главное — он сейчас рядом, и ему ничего не грозит, пока он под ее защитой. Так и должно быть.

Она закрыла дверь и разделась донага. Провела влажной тканью по скулам, по шее, стараясь не касаться волос, осторожными движениями нанесла лосьон. Как пригревало солнце, пока они с Найлом сидели у статуи Андрьеда. А теперь скрылось. Еще раз смочила полотенце и протерла лицо. Затем промокнула кожу чистым сухим полотенцем.

_____

— Не лезь туда, — велел он, когда утром она направилась к багажнику фургона.

Она никак не могла избавиться от воспоминаний об ужасной ночи в заштатном мотеле.

— Мне нужно переодеться. Моя сумка в багажнике.

— Сегодня едем на пляж. Так что можешь не мыться. — Он указал на кабину фургона. — Я уже положил твой купальник и полотенце вперед.

Он сказал «полотенце». В единственном числе. Она забралась на место водителя. Действительно, на доске лежит только одно свернутое полотенце.

Решила не задавать вопросов. Найл не плавает. Наверно, не собирается заходить в воду.

— У нас есть время остановиться и позавтракать?

Он кивнул:

— Скажу, где и когда.

Они ехали на север. Примерно через час, когда мотель остался далеко позади, Найл указал на кафе с большими окнами.

— Оставь машину у двери, под окном, — сказал он.

Они сели у окна, из которого был виден фургон. Он не снял темных очков и сел не напротив нее, а рядом. Обнял за плечи и притянул к себе.

— Кофе, черный, — попросил он официантку. — Для моей жены — со сливками. Хочешь блинчики? И чтоб чуть сахару сверху?

Как-то воскресным утром, сидя за столом в тетиной кухне, пока тетя готовила для всех завтрак, кузен Кевин начал поддразнивать Клэр из-за того, что она ест блинчики с сахаром, а не с кленовым сиропом. И Найл запомнил.

До этого дня он ни разу не прикоснулся к ней, даже не дотронулся до ее руки, в присутствии других людей. А теперь называет своей женой перед официанткой.

— А ты что будешь? — спросила она.

Если бы он предложил поехать к мировому судье, она согласилась бы без малейшего раздумья. Все, что произошло в мотеле, не имеет значения. Ей все равно, чем он занимается.

Найл рассмеялся и кивнул официантке:

— Она будет блинчики, без сиропа. Мне большую яичницу с ветчиной и тост. — Он улыбнулся. — В медовый месяц все время хочется есть.

Официантка улыбнулась в ответ и заправила за ухо прядь обесцвеченных волос. Совсем молоденькая, почти одного возраста с Клэр, но лицо уже усталое, грудь слишком пышная, попка округлившаяся. Пока Найл наблюдал, как официантка, вихляя задом, двинулась к стойке, Клэр сделала кораблик из салфетки. Напомнила себе, что телки его не интересуют.

— Собираешься уплыть от меня? — спросил он.

— Ни за что! — совершенно искренне ответила она.

Когда Клэр, одетая, причесанная и подкрашенная, вышла из ванной, Джейми спал на ее кровати, зажав телефон в руке. Она взглянула на часы. Утренний самолет вылетал из Лондона очень рано, и кто знает, когда все случилось в Барроу. В темноте своей комнаты он, наверное, открыл компьютер, написал от ее имени письмо с разрешением уехать, собрал кое-какие вещи — роман Филипа Рота, паспорт — и выскользнул в коридор, пока его сосед еще спал. Может, даже ночевал в аэропорту. Она еще раз посмотрела на часы. До приезда Эдварда с помощником министра еще двадцать пять минут. Пусть Джейми поспит минут пятнадцать, а потом она отведет его в его комнату, куда Эдвард вряд ли зайдет сегодня вечером. Покормит после ухода гостей. До тех пор он будет спать, а если и проснется до окончания ужина, ни за что не станет портить важный для отца прием.

Она быстро прикинула, что еще нужно сделать. Достать кольцо из сейфа и расставить на столе карточки для гостей. Кажется, все. Остальное пока придется отложить.

Она опустилась на колени перед сейфом, стараясь не зацепить колготки и не помять костюм. «Не столько против воров, сколько на случай пожара», — пояснил Эдвард, когда принес сейф. Они жили тогда в Каире, и Эдвард попросил установить сейф в нижнюю часть стола-приставки с тремя выдвижными ящиками, инкрустированными перламутром; верхний был настоящим, два других — фальшивыми. Потом они перевозили его из квартиры в квартиру вместе с картинами Тёрнера, Сэма Джиллиана и Фарука Хосни, с фамильным серебром Эдварда и ее фамильным хрусталем и с другими памятными вещицами, которые при каждом переезде помогали им сделать новую квартиру домом. Ставили сейф в комнате, предназначенной для Питера, — это сделалось ритуалом, сопровождавшим каждый переезд. В верхнем ящике Питер хранил свою коллекцию марок.

Однако комбинация цифр известна лишь Эдварду и ей; листок с цифрами хранится в ячейке банка Барклая в Лондоне вместе с копией их совместного завещания на случай, если что-то произойдет с ними обоими. Клэр трижды повернула ручку вправо, потом трижды влево и еще раз вправо и потянула дверцу на себя.

Сейф открылся. Клэр вынула документы: их с Эдвардом завещание, свидетельство о браке, свидетельства о рождении детей, паспорта и консульское свидетельство Джейми о рождении за границей. Совместные акции, свидетельство о приобретении картины Тёрнера. В самом низу — коробочка с кольцом ее бабушки по материнской линии.

«То есть если они до сих пор у тебя. Если ты не отдала их тогда по ошибке».

Не сводя с нее прозрачных глаз.

«Я никому не скажу, никогда, никому не говорил. Если бы сказал, тебя бы давно закопали за то, что ты натворила».

— Ты не идешь? — спросила она, прижимая полотенце к груди.

— Я скоро вернусь. Иди плавай.

Он взобрался на место водителя и, оглянувшись, дал задний ход. И она осталась на пляжной парковке где-то в середине атлантического побережья, как хлебная крошка, которую вот-вот склюет прилетевшая чайка.

Проводив фургон глазами, прошла по траве к песчаной части пляжа. Вокруг нее семьи устраивались на целый день, дети забегали в воду и, визжа от холода, возвращались обратно, матери доставали из корзин еду. Она нашла в дюнах вымытую водой ложбинку и расположилась возле нее.

Когда он вернулся, отдыхающие с детьми уже уехали. Солнце заходило за горизонт. Кожа у нее обгорела, на носу и руках выступили веснушки. Она молча прошла за ним к парковке. Он открыл багажник, достал ей пиво, и она увидела, что багажник разгрузили. Остались только его рюкзак и ее сумка. Бумажный пакет с банками коки и пива. И его вещевой мешок.

Сев за руль, она не удержалась и взглянула на одометр. С утра он проехал полтораста миль. Она понятия не имела, куда он ездил. И не стала расспрашивать. Повернула ключ зажигания и завела мотор.

— Все, — сказал он, усаживаясь на место пассажира. Кабина наполнилась запахами солнца, моря и его сигарет. Ее майка не закрывала плеч, и влажная обожженная солнцем кожа прилипала к сиденью. Не больно, даже приятно: настоящий летний отдых. — Можем возвращать машину.

Она не спросила, что в мешке, который он поставил на пол и зажал ногами. И почему он взял его с собой, когда пошел в туалет на заправке на побережье Джерси, после того как они проехали Филадельфию.

Возвращая машину в прокатном агентстве, она опять взглянула на одометр. В какой-то момент — может, когда она тоже ходила в туалет, — Найл его подкрутил. Теперь на нем был нулевой пробег.

Она убрала документы в сейф и открыла коробочку. Дедушка был американцем в первом поколении, родился на одной из грязных бруклинских улиц, но стал звездой бейсбола и ловким бизнесменом. Он хранил свою бейсбольную форму с надписью «Финеас О’Доннелл» на спине в стеклянной витрине в своей комнате и, пока был жив, бросал мяч с братом Клэр во дворе их дома в Гриниче, штат Коннектикут. Бабушку он встретил, когда она только что приехала из Швеции и днем работала манекенщицей, а ночью — гардеробщицей в одном из клубов. Она была выше его ростом, с осиной талией и совсем светлыми волосами, которые аккуратно укладывала в узел на затылке. Он выяснил, в какие дни она работает в клубе, и зарезервировал себе постоянный столик. Дело закончилось тем, что он преподнес ей огромный изумруд, оправленный кельтским тройным узлом. Платина и два бриллианта.

— Стань ирландкой, — сказал он ей, если верить семейному преданию.

И она ответила:

— Пожалуй, так-то лучше.

С каждым годом семейной жизни бабушкины щеки округлялись все больше и пламенели все ярче. Мормор осталась такой же высокой, элегантной и сдержанной, как и в годы, когда ее фотографии украшали каталог фирмы «Франклин Саймон и К°». Она пережила деда на десять лет, с каждым годом становясь все бледнее, и наконец однажды уснула и не проснулась. Когда вскрыли завещание, наследников ожидали два сюрприза. Во-первых, Мормор оказалась на шесть лет старше, чем уверяла. Во-вторых, завещала свое знаменитое обручальное кольцо Клэр.

Клэр закрыла коробочку и надела кольцо Мормор. Нет времени его почистить, но это не страшно. Окруженный бриллиантами изумруд сверкает на руке, отбрасывая темно-зеленые блики на тонкую кожу и отполированные ногти. Его обвивают изящные платиновые завитки, и серебристые отблески похожи на лунный свет, играющий на гребне волны. Кольцо неизменно привлекало взоры всех, кто оказывался рядом.

— Вообще-то, это парадное кольцо, — объяснила как-то Мормор Клэр. — Твой неразумный дед обожал широкие жесты. Такое кольцо надевают не каждый день. — Однако носила его не снимая.

Часы в комнате Питера пробили один раз, отсчитав четверть часа. Клэр сложила акции в сейф, поставила на них пустую коробочку и, повернув ручку, закрыла его. Нужно еще расставить карточки до прихода гостей. И разбудить Джейми, перетащить его в его комнату, пока не пришел Эдвард и не начали собираться гости.