Только бы не оглянуться.

Тогда в Дублине они не попрощались — теперь простились навсегда. Ноги будто сами собой шли вперед, шаг за шагом. Прислушиваясь к ритмичному постукиванию каблучков, она продвигалась по узким мощеным улицам четвертого арондисмана. Улочки извилистые, со множеством поворотов, но постепенно она поняла, что идет в правильном направлении. Дошла до широкой и ровной улицы Риволи. Остров Сите совсем близко, легко дойти пешком. Каким далеким кажется вчерашнее утро, когда она проснулась, почувствовав уверенное прикосновение Эдварда к плечу и вернувшись к пугающей мысли о переезде в Дублин! Чего только не произошло с тех пор! Но в жизни все непредсказуемо. Возможно, то, что она намеревается совершить, вновь сделает переезд в Дублин невозможным, хоть это и не входит в ее планы. Мысль об Ирландии перестала внушать ей страх. Страшно лишь повторить собственные ошибки — или что их повторит ее сын.

На фоне темного неба неожиданно проступил резкий контур башни Сен-Жак, напоминающий игрушечный замок на песке, слегка подмытый водой. Она свернула налево, на улицу Сен-Мартен. Откуда-то взлетели голуби, и их темный силуэт пронесся мимо нее. Проворковали над ее головой и уселись на карниз. Чистильщики старого города, питающиеся падалью и городскими отбросами. Окно закрылось, и голуби перелетели на другой карниз.

Она дошла до авеню Виктория. Из ресторана на противоположной стороне улицы нетвердой походкой вышли несколько пар. Над входом зеленая вывеска с тонкими белыми буквами на ней: «Зеленая коноплянка». Ну разумеется, ирландский паб на единственной парижской улице, названной в честь английской королевы. И именно сейчас, в довершение всех неожиданностей сегодняшнего дня. Впрочем, это уже другой день, да и вообще не день, а то странное время после полуночи, когда ночь начинает едва заметно переходить в утро. Женщины покачиваются на высоких каблуках, ищут сигареты, хватаются за руки спутников, чтобы не упасть. Мужчины громко переговариваются. Один достал из кармана зажигалку. Кажутся вполне счастливыми. И такими беззащитными! Перед кучей гвоздей, разлетевшихся после страшного взрыва в лондонской подземке в утренний час пик, перед самолетом, пробившим стену здания. Где гарантия, что и здесь в это самое мгновение не взорвется бомба? Впереди возвышаются величественные шпили Консьержери. Здесь тоже гибли люди; отсюда Марию-Антуанетту увезли туда, где ныне находится площадь Согласия, и обезглавили. Маленький позолоченный патрончик с губной помадой, гладкий кошелек из мягкой черной кожи, каблуки, части рук и ног, любовь, мечты, споры, козни, суета… В одну секунду все разлетелось в воздухе на миллионы частиц. Нужно было лишь оказаться не в то время не в том месте и чтобы там был кто-нибудь с вывихнутыми представлениями о справедливости. Безумие! Она всю жизнь старалась держаться в тени, задолго до одиннадцатого сентября и до того, как во всем мире стали бояться оставленного в залах ожидания бесхозного багажа. Но за годы раздумий о том, чему она могла стать причиной, она кое-что поняла. Страх — одна из форм терроризма. Что бы там ни было, нужно жить в мире. И быть его частью.

Вид Сены прервал ее размышления. В движении воды есть своя музыка. Река, словно женщина, извивается в разные стороны, тычется в берега острова Сите, и огни моста Нотр-Дам одевают ее текучее тело в золото. Дойдя до Сите — острова в центре Парижа, где когда-то кельтское племя паризиев воткнуло копья в землю и разбросало звериные шкуры среди ив, тем самым положив начало городу, который с некоторыми допущениями принято считать самым прекрасным в мире, — Клэр на минутку остановилась, чтобы полюбоваться видом и еще раз оценить себя и свое окружение перед тем, как этим займутся другие люди. Ее имя Клэр Шивон Феннелли Мурхаус, ей сорок пять, она замужем, у нее два сына-подростка. Родилась в Хартфорде, штат Коннектикут, выросла в пригороде с обшитыми вагонкой домами в псевдоколониальном стиле. В полном одиночестве стоит ночью на мосту в центре Парижа, впервые с тех пор, как приехала сюда студенткой-первокурсницей. И мир перед ней исполнен красоты.

Мимо прошел пьяный, согнувшись в ее сторону под неощутимым порывом ветра. Она продолжила путь. Перешла через мост, дошла до улиц Сите. На набережной, опираясь на дерево, тесно сплелась в объятиях молодая пара, как будто целиком состоящая из небрежно повязанных шарфов над лохматыми головами. Клэр захотелось остановиться и поглазеть на них, но она пошла дальше, окруженная тишиной и видами Парижа, словно сошедшими со страниц дорогого фотоальбома. Нужно исполнить последний долг этого дня.

Спустя несколько минут она добралась до нужного места. Слева возвышался монументальный Отель-Дьё де Пари. Справа — массивные каменные стены префектуры полиции. Она уже бывала здесь — оформляла документы. Местные жители получают в префектуре водительские права, а иностранцы — вид на жительство. Однако во внутреннем лабиринте плохо освещенных душных комнат занимаются и расследованием уголовных преступлений, и вопросами общественной безопасности. Она случайно узнала об этом на одном из коктейлей. Где-то внутри есть комната, в которой в любое время можно сделать заявление.

Прежде всего нужно ее найти. Во Франции все так запутанно, особенно государственный аппарат. Она постояла в нерешительности в тени здания, потом направилась вдоль стены, пока не достигла противоположного берега и собора Парижской Богоматери. Кажется, за ней следят. Не гуляки-полуночники и не бродяги-туристы. Может, охрана ведет наблюдение? В других обстоятельствах она спросила бы дорогу у охранника, но здешние полицейские вряд ли дружелюбно кивнут ей шапочками, в отличие от знакомой охраны, мимо которой она ежедневно проходит по улице Варенн. Наконец она заметила какое-то движение у одного из углов здания и направилась туда. Одинокий полицейский, едва заметный в ночной полутьме.

— Офицер, — предельно вежливо обратилась она к нему по-французски, — мне нужно в отделение полиции.

Он наморщил лоб:

— La Prefecture?

Здание префектуры нависло над ними, как огромный, похожий на тонкое кружево памятник французской бюрократии.

— Не совсем. С кем я могла бы поговорить о преступлении?

— Вы стали жертвой?

— Нет. Мне нужно поговорить о преступлении, совершенном другим человеком.

— Вам следует сделать заявление в центральном отделении вашего района.

— Нет же, это совсем другое преступление. Не имеющее отношения к моему району.

Он терпеливо смотрел на нее:

— Вам нехорошо, мадам?

— Нет-нет, я в полном порядке. Дело не во мне. — Бессмысленно продолжать разговор. — Не скажете ли, где здесь ближайшее центральное отделение?

Он объяснил, и она направилась назад в сторону правого берега. Целующаяся парочка на месте, а вот пьяница куда-то исчез. Она еще раз перешла через мост. У ночного клуба ждет одинокое такси. Должно быть, пассажир только что вышел. Клэр заглянула внутрь и увидела, что шофер говорит по мобильнику. Она постучала по стеклу, он подскочил от неожиданности и смущенно улыбнулся. Она села в машину.

— Добрый вечер, мсье. Улица Круассан, восемнадцать, пожалуйста.

Остановившись у современного здания отделения полиции с застекленным фасадом, шофер не выказал ни малейшего любопытства. Протянул руку и взял у нее деньги.

Она предъявила полицейскому у входа свою carte speciale. Он двумя пальцами поднес дипломатическое удостоверение к глазам, удивленно приподнял бровь.

— Вы приехали одна, мадам? — спросил он по-французски. Она кивнула, и он задал следующий вопрос: — Почему?

— Потому что.

Он внимательно взглянул на нее: не пытается ли она его оскорбить? Решив, что нет, отдал ей удостоверение и указал на комнату ожидания. Она старалась не смотреть на тех, кто там собрался: на молодого мужчину со старой женщиной, двух мужчин среднего возраста, — не видеть, чтобы стать незаметной.

Казалось, прошли не минуты, а часы и целые годы. Очень поздно, даже в воздухе разлита усталость. Наконец полицейский, принимающий жалобы, знаком пригласил ее подойти. К ее удивлению, улыбнулся, когда она приблизилась к стойке:

— Bonjour, Madame.

— Я хочу сделать заявление, касающееся сегодняшнего убийства в Версале, — произнесла она по-французски. — У меня есть информация о подозреваемом.

Выражение лица полицейского едва заметно изменилось. Спрятав улыбку, он пристально посмотрел на нее. Попросил предъявить удостоверение, долго изучал его, переводя взгляд с фотографии на ее лицо.

— Присядьте там, пожалуйста, — попросил он наконец по-французски, указав на стоящий невдалеке стул. — Это не займет много времени.

Она села на стул и приготовилась ждать, он не сводил с нее глаз. Ей казалось, что и в стене есть глаза, следящие за ней, чтобы успеть вовремя схватить ее за рукав, если она вдруг рванется к двери, испарится или распадется на мелкие частички. Минут через пятнадцать появился полицейский в штатском; под глазами у него были круги, как на срезе дерева.

— Мадам Мурхаус? — обратился он к ней.

— Oui.

— Suivez-moi, s’il vous plait.

Они прошли по длинному узкому коридору в крохотный кабинет, застеленный линолеумом.

— Вы американка, — уточнил он, когда она села.

— Да. — Он принялся перебирать заполненные ею бланки и ее удостоверение. — Но ваш муж — второе лицо в британском посольстве в Париже.

— Да.

— Он знает, что вы здесь?

Она покачала головой, отмахиваясь от вопроса, как от назойливой мухи:

— Monsieur…

— С вами здесь никого нет? — Он огляделся по сторонам, будто кто-то мог неожиданно появиться. Не увидев никого, вновь перевел взгляд на Клэр.

— Вчера на улице я видела человека, которого вы арестовали. Полагаю, это он, потому что видела его фотографию в новостях. Вылитый он, даже одет так же.

Детектив заинтересованно кивнул, не скрывая нетерпения. Она собралась с духом:

— Однако это было в центре Парижа, далеко от Версаля, примерно за две минуты до убийства. И я с ним говорила.

Детектив положил ручку на стол:

— Значит, говорили.

— Он дал мне листок с надписью его рукой.

— Где?

— На листке. Это карта.

— Да нет же, где вы находились, когда он дал вам листок?

— На улице Шомель, в седьмом арондисмане. Перед входом в цветочный магазин. Я заказывала там цветы.

Он втянул воздух сквозь зубы. Пристально посмотрел на нее, словно изучая каждую черточку. Одет в поношенный пиджак из ткани в «елочку», без галстука. Наконец спросил:

— Почему вы так поздно не дома и одна, мадам Мурхаус?

— Лейтенант, прошу вас…

— Вы ведь понимаете, что дело вызывает огромный интерес? И имеет огромную важность?

Она кивнула.

— Вы уверены?

— Да.

Детектив не произнес ни слова и не пошевелился.

— Да, — повторила она.

Он взмахнул рукой:

— Alors. Готовы его опознать? И подписать протокол?

Она кивнула.

— Прекрасно. — Он поднял телефонную трубку и набрал номер. — Понимаете, мадам Мурхаус, это не рядовое преступление. Вы отдаете себе в этом отчет? Oui, c’est tard, — произнес он в трубку. Добавил несколько фраз приглушенным голосом, повесил трубку и встал из-за стола:

— Очень хорошо. Поедем в Direction centrale de la police на улице Соссэ.

Она вышла вслед за ним из кабинета. На улице, прежде чем сесть на заднее сиденье машины, огляделась по сторонам. Кажется, кто-то идет навстречу? Кто-нибудь видит, как ее увозят? Она привыкла сидеть на заднем сиденье, привыкла к тому, что машину ведет шофер, но этот человек ей абсолютно незнаком, и никому, даже Эдварду, не известно, что она куда-то с ним едет. Вокруг поблескивает огнями ночь; тьма обступает со всех сторон здания на противоположной стороне, скрывает ее лицо и лицо детектива. Если из-за нее выяснится, что арестовали не того человека, ни французскому Министерству внутренних дел, ни французской полиции радости это не доставит. Да и британскому посольству тоже. Новость облетит все телеканалы мира. Появится во всех газетах. Жена крупного британского дипломата освободила известного террориста и дискредитировала французскую полицию.

«Но тот, с кем я говорила на улице, невиновен, — напомнила она себе. — Он не совершал преступления. Во всяком случае, этого преступления. Если, разумеется, арестовали именно его».

Из здания вышел еще один детектив и сел в машину. Пробормотал свое имя, кивнул ей, но руки не подал. Пригнувшись, она неловко влезла на заднее сиденье. Переднее слишком отодвинуто назад, некуда деть ноги. Села боком.

Машину вел первый детектив. Они промчались по улице Риволи, и во второй раз за день ее затянуло в центрифугу площади Согласия. Машина направилась к Елисейским Полям. Мужчины спереди, она сзади, как преступница. Затылки у них какие-то помятые, словно вытерлись о подголовники. В машине стоит неистребимый запах табачного дыма и страха. На заднем сиденье валяются какие-то письма, газеты, пустые бутылки из-под воды.

Она взглянула на часы. Два ночи. Устала, но спать не хочется. На улицах еще есть люди. Придвинувшись к окну, она стала смотреть на них. Обычные люди, возвращаются домой после ночного веселья.

Она сидела в полной темноте на краешке гостиничной кровати в Дублине и ждала утра. С первыми лучами солнца поднялась и подошла к окну. Подергала прядь волос, вытянув ее из растрепавшейся косы на плече. По улице неровной походкой идет мужчина, женщина подметает крыльцо. Воздух в комнате сырой и холодный. Она обхватила себя руками за плечи. То, что она совершила, невообразимо. Как живут люди вроде Найла? Теперь она — одна из них. Он сказал, что, если она привезет деньги в Дублин, поможет простым людям, но что это значит? В чем именно поможет? Кто-то купит платье дочери для ее первого причастия? Или на чье-то платье прольется кровь? Найл так и не показал, что в вещевом мешке. И лучше бы она не видела всех этих денег. Лучше бы они так и ездили по побережью, и она бы делала вид, что это их медовый месяц. Но как же ей его не хватает! От тоски по нему, пронзившей каждую клеточку, у нее подкосились ноги. Она села на кровать и обхватила себя руками.

Когда она увидела его в первый раз, он стоял на каменной ограде. И потом всегда казался ей очень высоким. На нем были вельветовые штаны, такие старые, что сквозь ткань просвечивали белые колени. Он…

Клэр ударилась головой о стекло: детектив резко вывернул руль, объезжая неправильно припаркованную машину. Она откинулась на сиденье и пристегнула ремень. Подъезжают к Триумфальной арке. Клэр попыталась вернуться к воспоминаниям, но лицо Найла ускользало, словно рыбка в воде, — совсем рядом, а не поймаешь.

Вместо Найла она представила себе Джейми, с разрумянившимися ото сна щеками и припухшим ртом, плотно завернувшегося в ее кардиган. Она вспоминала его лицо вечером, одеваясь к ужину.

— Мадам, быть может, вы придете утром? — спросил детектив за рулем, глядя на нее в зеркало заднего вида.

Утром, с восходом солнца, она будет лететь с Джейми в Лондон, чтобы успеть до выходных переговорить с директором Барроу. Если полиция позволит ей покинуть Париж. Джейми имеет право на протест, но он выбрал неверный способ, кроме того, нельзя, чтобы один человек отвечал за всех, — тут он прав. Уходить от ответа — не значит получить прощение. Ей понадобилось двадцать пять лет молчания и пятнадцатилетний сын, чтобы понять это, и она не позволит Джейми повторить ошибку. Случившееся не должно стать тайной, засунутой в дальний угол комода. И она не допустит, чтобы он один вернулся в Барроу к ожидающему его наказанию. Если он уверен, что хоть в чем-то прав, нужно дать ему возможность высказаться, понести наказание и идти дальше.

Однако она не может уехать из Парижа, не завершив начатого. Если не убедится в виновности человека, которого арестовали. Что, если бы она не только отказалась помочь Найлу, но и попыталась его отговорить? Нельзя из-за собственной трусости загубить еще одну жизнь.

— Утром будет поздно, — покачала она головой.

Детектив еще раз взглянул на нее в зеркало и приподнял бровь:

— В таком случае почему вы не пришли раньше?

Она пожала плечами. Нет нужды объяснять.

Двое на переднем сиденье посовещались. Сидевший на пассажирском сиденье обернулся к ней. Наморщил лоб и почесал в затылке:

— Vous ne voulez pas telephoner à quelqu’un à l’Ambassade?

Она покачала головой. Нет, она не хочет звонить в посольство. Они и так всё скоро узнают.

Мужчины переглянулись.

Машина кружила по боковым улочкам, на которых не было ни людей, ни звуков, ни жизни — только тени. Останавливалась у светофора или ехала на красный свет. Затормозила возле массивного, похожего на крепость каменного здания, ничем не напоминающего красивое величественное здание на острове Сите, хотя французских флагов перед ним было ничуть не меньше. Тяжелые металлические ворота с двойными петлями. Так, наверное, выглядит вход в ад, подумала она. Никакого Мыслителя, ни Адама и Евы. Никаких украшений. Ей известна история этого места. В годы немецкой оккупации Парижа здесь вело допросы гестапо. Теперь в этом блоке кабинеты Министерства внутренних дел.

Второй детектив вылез из машины и открыл ворота. Машина с нею и первым детективом проехала по камням сквозь арку. Припарковалась перед комплексом зданий, детектив вышел и остановился в ожидании.

Она соскользнула с сиденья.

К ним присоединился второй детектив.

— Par ici, — сказал он, указывая на дверь.

На мгновение они замерли перед входом, не зная, кому идти первым. Она женщина, к тому же хорошо одетая блондинка и жена дипломата. Важная персона. Но она же — источник неприятностей. Она сделала шаг вперед, прокладывая путь им и себе. Они последовали за ней. Первый детектив протянул руку и открыл ей дверь. Она вошла. Они отметили ее у стойки дежурного, и он ей кивнул, но тут же забрал мобильник, провел ее в другую комнату и попросил подождать. В комнате стоял длинный массивный стол из дерева и несколько складных стульев. Больше ничего. В воздухе кружатся пылинки, словно заведенный механизм без чувства времени. На часы она не смотрела. Наконец детективы вернулись; впереди шел третий, более подтянутый, но заспанный, будто его только что разбудили.

— Madame, — произнес он, протягивая ей руку.

— Commandant, — ответила она, пожимая ее.

— Merci d’être venue.

Веером разложил перед ней мужские фотографии. Ее вдруг охватила усталость. Слишком длинный день. Она в нерешительности задержала взгляд на одном из снимков. Турок уже без куртки, лицо как будто в синяках, или это свет так падает. Нет ни следа той нежности, с которой он рассказывал о йогурте, который готовит его жена. И тем не менее как будто он. Она легонько подтолкнула фотографию вперед. Commandant попросил ее хорошенько подумать.

— C’est difficile avec une photo, — заметила она.

— Il faut être sûr.

Она кивнула и на мгновение задумалась. Репортер говорил, что подозреваемого опознали по фотографии.

— Je veux le voir. Le prisonnier. En personne.

Начальник задумчиво посмотрел на нее, затем повернулся и резко приказал одному из детективов:

— Reveillez-le.

Сейчас заключенного разбудят. Он упрятан где-то глубоко внутри здания, в камере предварительного заключения, в ожидании утра и новых допросов. Которых не будет, если его арестовали по ошибке. Если ей удастся это доказать, французская полиция окажется в страшно неловком положении. Совсем плохо, если выяснится, что его допрашивали с пристрастием. Полиция так гордилась быстротой и продуктивностью своих действий; возможно, теперь их начальнику придется публично признать ошибку. И его фотография обойдет все газеты вместе с ее фотографией.

Она взглянула на аккуратные лунки ногтей, на блеск бриллианта на обручальном кольце, на пустое место там, где совсем недавно сиял и переливался изумруд. Они расстались, неся каждый свою ношу, — и она не может повернуть назад. Что сделано, то сделано. И навсегда останется с ней. Но ведь можно идти вперед. И она больше ни в чем не винит Найла.

— S’il vous plait, — сказал начальник.

Вопреки рассудку она все еще надеялась, что арестованный — не ее турок, просто похож на него. Быть может, на телевидении перепутали их фотографии? Человек на полицейском фото кажется каким-то вылинявшим, сломленным, взгляд никак не сосредоточится на его лице. Может, она просто слишком устала. Посмотрит на живого человека и качнет головой. Поедет домой, скользнет под одеяло рядом с Эдвардом, закроет глаза и забудет весь этот день. Не нужно будет подписывать протокол опознания, ее заявление уничтожат. И никто ничего не узнает. Ни британское посольство, ни помощник министра.

Она покачала головой. Не важно, поедут они с Эдвардом в Дублин или нет. И то, что Найл все-таки жив и вернется на свой остров, который любит настолько, что готов ради него все поставить на карту, и, если ему повезет, ему простят долг, и он опять станет одним из многих светлокожих веснушчатых мужчин под пятьдесят в ирландской толпе, и будет как-нибудь перебиваться — все это сейчас не имеет никакого значения. Она приняла решение. И уверена, что не ошиблась.

Комната кружится перед глазами. Какая страшная усталость!

Вернулся второй детектив. Она поднялась и прошла вслед за ним и майором вдоль еще одного коридора вниз по лестнице. Дойдя до последней ступеньки, майор замедлил шаг и сказал:

— C’était courageuse d’être venue.

Заголовки, фотографии, а потом годами ее имя будет гулять в Сети. Каждый раз, когда его кто-нибудь наберет в «Гугле», ее фотография выскочит рядом с фотографией турка. И подпись под ними — такая, какой захочется публике. Последствия для карьеры Эдварда. Друзья, одноклассники, учителя будут пялиться на мальчиков и шептать им вслед: «Его мать вступилась за того террориста».

Ее шаги вместе с шагами детектива и майора шлепают вдоль следующего коридора. Почти нет эха. Наверное, они глубоко под землей и со всех сторон тоже земля, но она уже совершенно не ориентируется.

Подошли к двери, и майор остановился:

— Mais pourquoi vous n’êtes pas venu plus tôt? Pourquoi vous avez attendu pour minuit? — Положив руку на дверную ручку, он ждал ответа.

Что сказать? Что раньше была занята подготовкой к ужину? Хотела сначала проститься с Найлом? Боялась, что, если за ней установят наблюдение, за ним тоже будут следить и ему не удастся уехать из Парижа незамеченным? Что вообще не пришла бы, если бы не узнала, что ее сын готов повторить ее ошибки?

— Je suis venue, — ответила она. Достаточно того, что она все-таки пришла.

— Мадам Мурхаус, — вдруг обратился он к ней по-английски, — вы понимаете, что он — плохой человек? Даже если не он совершил сегодняшнее убийство.

— Потому что состоит в националистической организации?

— Она замешана в террористических актах.

— Есть ли свидетельства, что он тоже в них замешан?

— Разве это имеет значение?

— Возможно. До сих пор?

— Простите?

— Он до сих пор состоит в этой организации? Является ее активным членом? Если нет, занималась ли организация террором, когда он в ней состоял?

— Какая разница? — пожал плечами детектив.

И открыл окошечко на двери.

Она взглянула на заключенного, неловко свернувшегося на нарах. Бледный до желтизны, но дышит не так тяжело, как утром.

— Он болен? — спросила она детектива. — Принимает лекарства?

— Да, — ответил тот, пожав плечами. — У него в кармане был какой-то рецепт.

— C’est lui.

Она достала из кармана смятый обрывок карты с фамилией врача на нем и показала детективу.

— Он шел к врачу. Здесь фамилия и номер телефона. Такие же должны быть на рецепте; если так, у вас будет еще один свидетель. То есть два за него и один против. Свяжитесь с врачом. — Она помолчала, видя, что майор колеблется. — Это написано рукой человека, которого я встретила на улице; вы легко можете сверить почерк с почерком арестованного. Этот человек дал мне карту. Не исключено, что на бумаге есть его ДНК. С него пот лил градом и наверняка промочил бумагу насквозь. ДНК тоже легко сопоставить.

Нахмурившись, майор взял у нее листок.

— Вы уверены? — спросил он, предоставляя ей последнюю возможность уйти от ответственности.

В конце концов, в мире мало что однозначно. Возможно, лишь гуманность — идущий из глубины порыв, повинуясь которому тюремщики дают прикурить осужденному на смерть убийце.

— Monsieur le Commandant, — ответила она, когда он закрыл дверь камеры, — неужели вы не понимаете? Если вы не отпустите его, что бы он там ни совершил в прошлом, его накажут за преступление, в котором он неповинен, а убийца останется на свободе.