— Наташ, ты занялась самодеятельностью?

— Да. Надо же мне чем-то заняться. Ты-то при деле.

— Но это опасно, в отличие от моего.

— Как знать, — усмехнулась она. — Всякое дело вдруг раз — и станет опасным.

— Ты что, угрожаешь?

— Угрожаю.

— Но я тебе ничего не обещал.

— Обещал. Довезти до моря. И вообще, даже если б ты ничего, ни слова мне не обещал, ты жил со мной, а я на тебя надеялась.

— Так ты, чтоб привлечь к себе внимание, суешь голову в петлю? Способ известный, далеко не новый. Что ты натворила, что бабища к тебе прицепилась? — Наташа не отвечала и смотрела враждебно. — Тебе надо быть осторожной. Ум опасен для окружающих. Береги голову, ушибут. Тут все непросто. Нам нельзя ссориться, надо быть вместе.

— Зря я расслабилась. Все тихо, утки в речке, тростник по берегам, ромашки в кувшинах, ничто не предвещает беды. Но что-то провернулось, как ключ в замке — и все. Был рядом человек, на которого можно надеяться, а оказался не мужчиной, — вдумчиво произнесла Наташа. Концовка прозвучала, как оплеуха.

— Это что, предьява? Возьми свои слова обратно, — она молчала. — Если нет, я за тебя больше не отвечаю. К черту все, поняла?

Вместо ответа она отвернулась и пошла вдоль улицы, медленно превращаясь в чужую фигурку. Это женская спекуляция, уговаривал он себя. Обычный шантаж, когда женщина боится потерять самца. Она подумает и возьмет свои слова обратно, не дура. Он не пошел за ней, а отправился вдоль речки, добрел до Тригорского, поглядел на полумертвый пруд в лощеных листьях закрытых наглухо кувшинок, торчавших, как потухшие свечки. Тоска, хоть святых выноси. Женщины все — старухи-плакальщицы, и этот каверзный могильщик Шурка, мрачно все, тоска, тоска. В Нине тоже много этой густой вечерней синевы. Ритуал возле могилы. Он огляделся по сторонам. Исчезнут, уедут эти люди, приедут другие, а ничего не изменится, так всех прибило смертью гения. Даже Пушкин — и то умер!

Он возвратился в гостиницу уже в десятом часу. Наташи не было. Он вспомнил, что она собиралась к следователю, и, не спеша, прогулялся до участка. Свет в окнах не горел. Он решил, что это акт мести, и вернулся в гостиницу. Не спалось, заставить себя читать он не мог, в ушах еще звучало обвинение. Он вышел из гостиницы на дорогу и увидел ее в свете фонаря.

Она стояла, держась за дерево, с ней было что-то не то. Стоять она не могла и, казалось, вот-вот сползет вниз по стволу. Авилов ринулся к ней и успел подхватить за спину. Рука стала влажной. Он понял по запаху, что это кровь. Кровь стекала по спине из раны на затылке. Он донес Наташу до гостиницы и уложил на диван в холле. Администратор в ужасе кинулась к телефону. Через десять минут прибыла «Скорая». За это время он нашел лед, бинты в аптечке и разглядел рану. Она была не опасна, но ночь он не спал, хотя вернулся из больницы во втором часу.

Бедная Наташка, он тоже не удостоился ее выслушать, не выяснил, какими розысками она занималась, черт. Некрасивое совпадение всего со всем. Наталья угодила в жертвы, он крутит любовь. Пора прекращать это. Зачем она взялась, что заставило? Временами остро, как прутом по спине, обжигало стыдом, особенно как вспомнишь кровь.

Наташка — как будто существо невинное и слова готова катать как по маслу, но откровенной ее не назовешь. Слова служат, как крепость, чтобы за ними укрываться. Из моря разливанного никогда не выудить ее самоё, что она чувствует, что на самом деле знает. Прячет, как улитка, свое тельце, и только антенны торчат над скорлупой. До чего она успела додуматься, что ее заело?

Авилов промаялся до утра, превратив простыню в мятую тряпку, а в одиннадцать сидел в кабинете Шишкина, который был уже в курсе происшедшего. Допрос вертелся вокруг того, какую опасность могла представлять для Наташи Тамара, а уж потом заговорили о рукописи. Собственно, Наташа была в сознании и могла сама все рассказать, но следователя интересовали предположения Авилова. Александр Сергеевич, ощущая полный упадок умственных сил, отказывался строить версии. Он действительно не понимал, какая угроза могла исходить со стороны сытой коровы, и злился, что проглядел самое важное. Баба, конечно, ни с чем не сообразная, глаз диковатый, фальшивит на каждой ноте, это, может быть, нервное. Чем-то тетка обижена в этой жизни, все время нужен контроль и пригляд.

— Чтобы не вышло, как с Натальей Юрьевной, я готов выслушать вашу версию, — объявил следователь, когда протокол допроса был прочитан и подписан. И еще забыл спросить, как вы тут оказались? Любите Пушкина?

— Не вижу в нем положительного примера для молодежи. В народные кумиры стоило бы выбрать человека более нравственного, а иначе чересчур много работы. Причесать, обрядить, наставить памятников. Если наш гений всем хорош, то и мы ребята славные. Натужно все. Но это мое частное мнение. А мы оказались здесь случайно. Забарахлил двигатель, а вообще-то ехали в отпуск к морю. Насчет версий — их у меня нет. Странно было бы человеку с прошлым выдвигать следственные версии.

— Тут не вы один с прошлым. Скелетов полно, но никого это не тормозит. Народ речистый. Только полностью беспамятный. Чтобы столкнуть человека с крыши, кто-то из присутствующих должен был отлучиться.

— Это только в том случае, если воры были экскурсантами. А если нет? Или экскурсантом был один, а сообщник появился позже.

— Значит, подтверждаете, что вы, как и прочие, не помните, чтобы кто-нибудь выходил во время экскурсии?

Александр Сергеевич беспамятным не был. И не отличался невнимательностью. Наоборот, он успел проследить за всеми посетителями пушкинского дома, все два часа его внимание и память были обострены. Он сравнивал свои впечатления с чужими и заметил разнобой. Видел, что обе супружеские четы вели себя нервно, что Зося вилась возле Наташи, что Нина была полностью поглощена им, а не экскурсией, что депутат размяк, а чиновник подобен черствой корке, и еще кое-что… Больше всего Авилова беспокоил Шурка. Все эти затеи с призраками… и падение с крыши могло быть не случайным. Он, похоже, знал, из-за чего ребра ломает. Псих, но с принципами, а что это за принципы, одному Богу известно… И что там за история с его кралей, про которую известно, что она замужем, а он все равно домогается всерьез. Русский мужик — дурак дурацкий и чудило, а если еще и страсти-мордасти накручены… То, что Наталья получила по голове после Тамариных преследований, Авилова возбудило не на шутку, но делиться своими соображениями он не собирался: не доверять милиции было рефлексом, въевшимся в плоть и кровь. Он испытал минутное колебание, но инстинкт оказался сильнее, и он подтвердил, что не смотрел по сторонам. Тем более что его наблюдения не имели отношения к Тамаре, а значит, и Наташе помочь не могли.

— Сила искусства, не иначе, — съязвил следователь. — На вашем месте я бы поднатужился. Пострадала ваша жена, а вас это как будто не волнует. Следствие учитывает человеческий фактор, в том числе и способности. В смысле, что кто на что способен. У вас послужной список, вы заинтересованы помочь следствию, но рвения не заметно.

— Во-первых, она мне не жена. А девушка. Во-вторых, зачем нужно, чтобы я проявлял активность?

— Мне лично не нужно. Но это было бы логично. Иначе персона ваша выглядит странно.

— Кто-то из достопочтенной компании, я имею в виду, конечно, невиновных, вероятно, может спокойно продолжать отдыхать. Но не я. Чем больше думаю, тем меньше хочется шевелиться. Пока я чист. Если появятся доказательства обратного, то действовать будет поздно. Ситуация не вдохновляет. А разве следствие зашло в тупик, что понадобилась моя помощь?

— Нужно понять, кто есть кто. А вы темная лошадка.

— Я бы вас попросил… — Авилов устало сморщился. — Я это слышу уже лет двадцать, но от этого ничего измениться не может.

— Скажите, а вот Наталья Юрьевна ушла из уважаемого печатного органа в желтый листок, проиграла в заработках, в престиже… Какая тут причина?

— Не знаю, мы не были тогда знакомы, хотя недавно она упомянула, что не по своей воле. Ее обманули.

— В промежутке она работала в избирательной кампании Спивака. Какие между ними отношения?

— Разве у них есть отношения? — удивился Авилов. — Он ей неприятен, но пытается флиртовать. Он мог ее не запомнить, не узнать. Мало ли людей на него работали? Во всяком случае, в первую встречу никто не поздоровался.

— Уверены, что встреча была первой?

— Мы заехали в гостиницу в десять вечера, устали так, что завалились спать голодными. Наутро побежали в кафе, он явился на пятнадцать минут позже. Было незаметно, что они знакомы.

— Может, не хотели огласки? — предположил следователь. — Она хорошо осведомлена в его биографии. Такое впечатление, что она знает о нем все.

— Это может быть и профессиональное, а за осведомленность разве бьют по голове?

— Да и просто так бьют, без причины. Так, ладно. Не буду больше вас задерживать. Вы в больницу? Или на свидание?

— Вы хорошо информированы, — скривился Авилов.

Наглые юноши в этом Простоквашине, подумалось ему. Не формалист, бьет на сознательность. Протокол закрыл, тут все и начал. Копает издалека, уж очень издалека, из какого-то погребенного прошлого… Хочет представлять, who is who. Громоздкая затея. Как ты разберешься в людях, когда каждый готов изобразить хоть апостола, хоть ангела, один — чтобы скрыть, другой — чтобы не быть заподозренным. Шурка прав, «тяму» у следователя не хватает, не жесткий. Ведет себя, будто на прогулке беседует. Но в чем он прав, так это в том, что Авилов дал маху с Наташей. Это наводит на мысль о хладнокровии подлеца, да Бог с ними, походим в подлецах, не впервой. Может, это игра, где его провоцируют… С них станется, навесят все рукописи, какие еще в разворованном государстве остались, только шевельнись…

Сборище вдруг показалось Авилову противным. Какие-то сукины дети. Если вдуматься, то следует разбираться с каждым. Подружка Тамара, тамбовский волк ей товарищ, что ей — слабо стукнуть Наташу по голове, она мужика легко утопит, такая мощь?! Тут все с потенцией: «блуждающее косоглазие», например. Сидит в тебе черт, создай условия — и выскочит, кто ж без греха? Чиновник и депутат, пожалуй что. Им не надо, и так все есть. У Нины свои заморочки, но про Наталью, например, нельзя сказать, что при известных обстоятельствах ей не пригодится рукопись. Крутит же она свои журналистские интриги, с кем-то сражается, караулит все, на чем можно заработать, следит за важными персонами. Что Спивак ее раздражает, сразу было заметно. Но как это сцепляется — Шурка, Тамара, Наташина неприязнь к депутату, где тут узел, чтобы все соединилось? Следователь полагает, что Наташа интересуется депутатом, тогда бы от депутата и прилетело.

Тьфу. Даже дурак отказался бы идти с этими в разведку, сплошь мерзавцы. Как в болоте проваливаешься — что ни кочка, то засада. Кто не псих, так подлец. Наташа — девушка положительная, но ввязалась в какие-то делишки. Тамарин муж выглядит памятником добродетели, а когда грохнулся Шурка, как ни в чем не бывало отправился за зонтом. Стоп. А зонт-то… да, просто чехол или зонт? Ну каждый, просто каждый мог. Следователю не позавидуешь. Тут по крайней мере две версии. Первая — это Наташина нужда в депутате, она ведь тащила Авилова в заповедник, как на аркане, все уши промыла Пушкиным. Вторая — Шурка с Тамарой, плюс муж с зонтом. А если интересы как-то пересеклись, то тогда понятно, что Наталью должны были повредить. А за чем охота-то? За стихами? Чего ищем, чего хотим? Безнравственные люди, не иначе. Ладно бы за кусок, за деньги, сокровища, а так… что делим-то? Листики старой бумаги? Так это ж заболеть на всю голову. Что им дался Пушкин? Это не предмет. Это могила на холме, а сколько суеты. Томленье духа.

Авилов припомнил недавнюю историю, когда у метро торговцы отошли от горы арбузов, и через десять минут от нее не осталось следа. Все, выходившие из метро, прихватили, кто сколько смог унести.

Настроение у него уже было гнусное, хотя еще не вечер. До вечера далеко, но все равно жизнь гадость и прах. Людишки какие-то пакостные. Намеки эти, что Наталья в больнице. Что тут поделаешь, если руки связаны. Да, гражданин начальник, слушаюсь, гражданин начальник. «На свете счастья нет, а есть покой и воля…» Это, может, когда-то были, а теперь ни воли, ни покоя. Ничего нет, одна суета. Он пнул по пустой пивной банке.

Дойдя до больницы, он спохватился, что ничего не купил Наташе. Принялся извиняться, но она держала его за руку и смотрела. «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве…» Похожа на белую пластиковую куклу, очки на тумбочке, в глазах застыли обиженные слезы. Второй раз из-за него страдает женщина, подумал он, припомнив официантку Катю, а второй не проживешь, как первый. Второй проще. Он отвернулся, стараясь не встречаться с ней взглядами.

— Кто тебя, не видела?

— Он ходит неслышно. Совсем неслышно, — прошептала она.

За окном качнулась ветка, прилетела пичуга, спела короткую, быструю песенку и пропала, ветка осталась сиротливо качаться. Надоевшее чувство больницы, запахи, белизна и, как всегда, хорошенькие девушки, очкастые заведующие отделениями и пожилые добродушные уборщицы. Знакомо. За больничной оградой — зелень, чуть продернутая желтизной, птицы и цветение жизни, а здесь тихо, стерильно, режимно. Даже в гостинице лучше.

— Это он?

— Наверное. Возьми снимок и сходи к Павлу Егоровичу. Он кого-то хотел показать, но не решился при Тамаре. Он двигает пальцами на левой руке.

— Хорошо. Тебе нужно что-нибудь?

— Нет. Сходи к Павлу Егоровичу, а потом вернись ко мне. Он в этом же отделении. А фото в гостинице, в ящике стола. Ты как?

— Нормально. В гостинице, за изразцами, оказался сверчок. Вовсю поющий. Заливается.

— Хорошая примета. Значит, скоро тебе повезет. Ты сходи.

— А что это такое, для чего?

— Я не могу долго объяснять, голова… Считай, что это работа, ты мне поможешь, если найдешь фотографию.

Присмирев от перевязанного Натальиного вида, он отправился исполнять поручение и бесплодно перевернул вверх дном номер. Пачка фотографий была на месте, но групповой снимок отсутствовал. Он начал искать пленку — ее точно собака языком слизнула. Авилов спустился к администратору. Пожилая женщина подремывала возле таблички. Да, заходила полная брюнетка. И еще люди. Поднимался ли кто-нибудь наверх, она не видела. Дубликаты ключей у уборщицы, она уже ушла. Авилов в некоторой растерянности отправился к Нине, думая по дороге, что он-таки втянулся в расследование, а не надо бы этого.

Нина что-то помешивала деревянной ложкой в тазу на плите и на Авилова не глядела.

— Что это у тебя?

— Крыжовенное варенье.

Она откинула кольцо волос со лба и, глядя в книгу, прочла: «Рецепт девятнадцатого века. Очищенный от семечек, сполосканный, зеленый, неспелый крыжовник, собранный между 10 и 15 июня, сложить в муравленый горшок, перекладывая рядами вишневыми листьями и немного щавелем и шпинатом. Залить крепкою водкою, закрыть крышкою, обмазать оную тестом, вставить на несколько часов в печь, столь жаркую, как она бывает после вынутая из нее хлеба. На другой день…»

— Однако что-то происходит. Я запутался и потерял след, — сообщил он, усевшись на лавку. Но Нина оставила его реплику без внимания.

— «…на другой день вынуть крыжовник, всыпать в холодную воду со льдом прямо из погреба, через час перемешать и один раз в ней вскипятить, потом второй раз, потом третий, потом положить ягоды опять в холодную воду со льдом…»

— Ты о чем, не пойму я… Наташу едва не убили. Ударили по голове.

Нина вдруг бросила книгу с ложкой и принялась ходить по комнате, задевая подолом вещи, останавливалась, цепляясь за стулья.

— Пытаешься уйти, отгородиться — настигает. Не в дверь, так в окно заберется!

Нина гневно хлопнула створкой окна, и раздался сдавленный крик. Они выглянули, но человек уже скрылся за углом дома, мелькнул край одежды. Разволновавшись, она позвонила следователю. Он обещал заглянуть в обеденный перерыв и попросил не затаптывать следы.

— Какая-то муть. Наташу ударили по затылку, она в больнице. Накануне она бегала от дурной бабы и думает, что та ее преследовала из-за фотографии. Этот снимок она принесла Егорычу, но тот при Тамаре даже не пикнул, хотя кого-то хотел показать. А теперь Наташа в больнице, а фотографию сперли. Надо искать, черти бы всех их взяли и зажарили. Плохо, что Наташа сунулась…

Нина слушала молча, только подрагивали ресницы.

— Думаешь, зачем ей это? — спросила она.

— Не знаю. Как-то резко занялась пропажей. Я ее вообще плохо понимаю. Не знаю, что у ней на уме, но горшок варит. Это точно.

— Я с ней разговаривала. Ну, когда ты смотался, оставил нас, — Нина усмехнулась, — мне показалось… Может, я ошибаюсь, но только она тебя… как сказать-то?

— Скажи просто. — Авилов угрюмо напрягся.

— Не выпустит. И вроде даже не любит, а все равно. Это бывает такое упрямство. Когда поперек. Сил у девчонки много, и гордость задета.

— Да ладно. На черта ей уголовник. Деньги она сама умеет выкручивать. Прихотей не имеет. В общем, не пойму я ее, но вижу, что куда-то все силы бросила. На что, неизвестно, не скажет.

— Ну-ну, — Нина сжала губы и отвернулась, взявшись за ложку. Снова принялась за книгу: «Потом откинуть на решето, а когда ягода стечет — разложить ее на скатерть льняную…»

Авилова эти ягоды окончательно доконали.

— Это, как я понимаю, любимое варенье Пушкина? — он нахмурился. — Очередной мармелад из крыжовника?

— Ты прав, голубчик, ты у нас безошибочный, — весело согласилась Нина.

— Ты хоть слышала, что я говорил, или с головой в варенье?

— Слышала. Только это неинтересно. Пустое это.

— Почему пустое? — озадачился он.

— Маленькое, — Нина прищурилась, сдвинула пальцы и показала ему щель в сантиметр.

— А, ну да. Я забыл. У тебя другие масштабы. Ты по мелочи не суетишься. Хвороба это. Голова хворая. Дурь в общем.

Авилов уже взбесился не на шутку. Ну не хочет женщина ничего знать! Хочет быть зомби.

— Ну конечно, что ж еще, — улыбнулась Нина. — Я знаешь, что расстроенная? Что крыжовник-то переспел. И собран не в июне. Да и муравленый горшок негде взять. Значит, не получится, как тогда. А по-другому я не хочу.

— Э-э, это значит намеки такие? — вдруг понял Авилов.

— Ага. Намеки. Ты человек издалека, пришлый. Тебе объяснять надо. Вы со своим приехали сюда, а здесь совсем другая жизнь. То, что вы тут головы себе порасшибаете, так это и гадать не надо было. Смотри, голубчик, она тебя втянет, не выпутаешься.

Авилов задумался. Какая-то правда была в Нининых словах. Конечно, каждый живет в своем мирке, и когда сталкиваются разнозаряженные элементы, что-то неминуемо происходит. Но почему такие последствия? Нина намекает на разные весовые категории. Что гости заповедника мелковаты, чтобы играть здесь в свои маленькие корыстные игры. Что Каменный гость, или там Медный всадник, или дух места накажет и в угол поставит.

Он, усмехнувшись своим мыслям, угрюмо попрощался с Ниной, так и не решив, что делать с пропавшим снимком, и вышел, в воротах столкнувшись с Шишкиным.

— К нам прибыл ревизор, — сообщил Михал Михалыч. — Федеральный представитель. Изъявил желание побеседовать с тремя из свидетелей. Вы попали в список.

— А кто еще?

— Спивак и Наталья Науменко. Повестка уже у вас.

Поискав под окнами, Шишкин остался удовлетворен — след кроссовок сорок пятого размера хорошо отпечатался — и принялся за составление бумаги, к чему относился с усердием. Заполнив очередной протокол, выпил чашку чаю и поинтересовался, можно ли задать личный вопрос хозяйке, а именно: много ли у нее денег на банковском счете.

— Мало.

— Насколько мало?

— Совсем мало, несколько тысяч. Хватит дотянуть до зимы.

— А новый муж уже найден?

— Конечно.

— Только что вышел? — Нина усмехнулась:

— Зачем же… Он живет в Санкт-Петербурге, ему шестьдесят лет, вдовец, химик, академик. Старые люди больше всех нуждаются в заботе, а родственники этого обеспечить иногда не могут. Он человек состоятельный, много публикуется за рубежом, дети на ногах. Я не проститутка, а бэбиситтер, старикам подгузники меняю, это честные деньги, и нет морального износа. В театре нужно ложиться под режиссера, мало кому везет, что режиссер — муж, остальные изловчаются, кто как может. Слухи о женолюбии артистической среды преувеличены, большая часть к сорока импотенты. Изнашиваются: запои, нервная работа и прочее. Пейте родниковую воду. Она чистая. А та жизнь нечистая. У меня нет большого таланта, чтобы ради него пускаться во все тяжкие.

Шишкин, оставшись без обеда, поспешил в отделение, где его ждал главный свидетель. Вообще-то он заходил поближе познакомиться с Ниной, но, встретив Авилова, сбился с панталыку. Зачем, спрашивается, одинокой красавице хахаль из уголовников, с девушкой в нагрузку? Может, так у них задумано?