Шишкин едва успел дожевать бутерброд с холодным чаем, как появился депутат, благоухая туалетной водой, и сел, положив локоть на стол следователя. Для разгона порассуждали о депутатской неприкосновенности. Разговор начал Спивак, а следователь заверил в своей лояльности по отношению и к упомянутому закону, и конкретно к персоне депутата. Алексей Иванович был обеспокоен, а проще говоря, трусил. Щеки его подозрительно розовели, очки то и дело запотевали. Следователь принялся за вопросы, начав с того, кто отлучался во время экскурсии. Но Спивак, как и прочие, ничего не ведал. Как бы отсутствовал в реальности, присутствуя в ней физически.

— Я был в другом пространстве. Так действует обстановка музея. Экскурсия была исключительно интересной. Поэтому естественно, что все были увлечены. Если кто и отвлекался, так это должно быть равнодушное существо.

— Зося Вацловна, например, — заметил следователь.

— Вы на что-то намекаете? — заподозрил свидетель.

— Она одна оказалась бдительной. Еще вопрос: какие у вас отношения с Натальей Науменко? — Спивак слегка покраснел и ответил раздраженно:

— Очень милая и образованная девушка.

— Она работала в вашей предвыборной кампании?

— Не припомню такого факта.

— Вам ничего не говорит фамилия Запольский?

— Нужно подумать. Владимир Сергеевич Запольский?

— Да, верно, — следователь сверился с бумажкой. — Владимир Сергеевич.

— Пять лет назад мы вместе работали в общественном фонде содействия. Там была некрасивая история, после которой он вынужден был уйти.

— Взятка. Он ушел и вскоре скончался от сердечного приступа. Не выдержал позора. Честнейший был человек, по отзывам коллег.

— Но суд, кажется, доказал его виновность, — запротестовал депутат.

— В том-то и дело, что нашлись доказательства. Здесь в заповеднике проживает его вдова, Миненкова Нина Валерьевна, она вам не знакома? Очень эффектная женщина.

— Да, кажется, видел. Нельзя не заметить. Это его вдова? — задумался Спивак.

— И очень преданная вдова. На редкость. Красивая женщина, пять лет одна. Наталья Науменко тоже имеет к вам отношение. Нанимая, вы обещали ей постоянную, хорошо оплачиваемую работу, а потом выставили на улицу.

— Я? — удивился Спивак. — Ничего подобного. Я даже с ней не встречался.

— Значит, это сделали ваши люди. Лично к вам на прием она не смогла пробиться.

— Надо разобраться. Можно как-то компенсировать ущерб.

— Не мне решать. Далее. Знакомо ли вам имя Айваза Мухамедова?

— Впервые слышу.

— Это бывший исполнительный директор авиационного завода, в прошлом летчик-истребитель. У вас ведь контрольный пакет акций этого завода?

— Да. Мне его предложили приобрести.

— Те, кто это предложил, отняли его у бывшего директора, спровадив с должности путем махинаций. Его семья бедствовала. Виновником своих бед они считают вас.

— Почему меня?

— Потому что у вас его акции.

— И что из этого следует?

— Следует то, что у вас много врагов. Потенциальных или действующих, я не знаю. Самое удивительное то, что дочь Айваза Мухамедова, Тамара Айвазовна, тоже присутствует здесь. Грубо говоря, на одной экскурсии присутствовали обидчик и три его жертвы.

— Уже три? — изумился депутат. — Почему три?

— Потому что в истории с Запольским сотрудники фонда тоже обвиняют вас. Если с человеком что-то случается, а его должность и блага отходят к другому, то его обычно и винят. Поэтому я советую вам быть осторожнее. И может быть, даже поспешить с отъездом, потому что вас могут шантажировать.

Лицо свидетеля выразило упрямое ожесточение.

— Чепуха. Кто поверит, что я украл рукопись Пушкина? Хотя… газетчики набросятся. Как шакалы. Им только протяни палец, руку откусят.

— Дело общероссийского значения. Государственная ценность. Огласка неизбежна, региональная пресса валяет вовсю, центральная держит руку на пульсе. Меня торопят. Прибыл федеральный представитель, хочет с вами встретиться. Так, говорите, рукопись не у вас?

— За кого вы меня принимаете? — возмутился Спивак.

— За человека, на которого, возможно, идет охота.

На этом эффектном приеме следователь закончил допрос, добавив только, что это рабочая версия нуждается в проверке. Но Алексей Иванович обеспокоился не на шутку. Выйдя от следователя, он нервно высморкался и не заметил, что положил платок мимо кармана.

Шишкин остался наедине с рабочей версией. Три женщины, каждая из которых имеет веские основания не любить Спивака… Три. Какая из них способна на преступные действия? Любая, если сильно распереживается. Самая неуравновешенная Тамара, вспыхивает, как кора. Чуть что, покрывается алыми пятнами. После ее допроса Шишкин едва не валился с ног. Ничего не сказала, но всю кровь выпила женскими штуками. То сердилась, то плакала, и все не по делу, все с претензиями и попреками. Заранее на все обижена, кругом враги и злодеи, следователь, разумеется, на стороне врагов. Изображает слабую, беззащитную, а вцепляется хуже тренированной в питомнике овчарки. Эта из тех, кто пишет длинные жалобы во все инстанции, и как Спиваку удалось ее обойти, непонятно, такая от своего не отступится. Существо — тяжелое до одури, и ей удалось ничего не рассказать Шишкину. Сколько он ни тянул из нее про мужа и зонт, она даже мужа не видела, только жертву падения видела и так переживала, что чуть не заболела. На этом месте Тамара кинулась рыдать и рыдала долго, утоленно, а повод-то какой? Незнакомый человек упал с крыши, первый раз в жизни видит — обрыдалась, бриллианты на шее тряслись, как груши на дереве. Рыдала, как перед повешением. Из троих Тамара самая слабовменяемая. Себя не контролирует, стихи читает, ездит в заповедник постоянно. На слова «копия» и «оригинал» реагирует с повышенным интересом, будто слышит впервые. При слове «отец» едва не пала со стула на колени: память священна, тут дело пошло еще хуже, чем с Пушкиным. Выкрики, клятвы, божба, да про наветы, про справедливость. Шишкин уже не раз замечал, что на справедливость все подряд нервничают. Больная в народе тема, каждый что-то свое тут понимает, самосуд процветает не хуже, чем на Корсике, и что-то вроде вендетты в головах постоянно бродит, хоть и далеко от Средиземного моря, но, как и там, на законы все наплевали. Поражен народ повальной инфекцией мщения, а может, и кино американское подзуживает на самосуд… В общем, не допрос подозреваемой происходил, а страшная схватка, битва при Калке, и победа осталась вовсе даже не за следователем. Баба его задурила, как цыганка, кругом обошла и отправилась восвояси, жалуясь на судьбу и причитая. Она же еще и жертва. Причем похоже, что жертвой она считает себя всерьез, без обману, всамделишно. В конце концов, кто бы спорил, может, и такие жертвы бывают — под сто килограмм, в бриллиантах и при молодом супруге. Может, в душе она блондинка с тонкими ножками и бирюзовыми глазами, рыдает же, как овечка, тонким блеющим голоском?

Самая безобидная из троих Наталья Науменко, но у ней со Спиваком отношения. Тот за ней ухаживает. Кто будет ухаживать, если женщина знать тебя не хочет? Для Авилова делает хорошую мину, а Спивака потихоньку приручает. Шишкин припомнил, как Наташа явилась на допрос с букетиком незабудок и поднесла ему их, застенчиво улыбнувшись, очки с носа сползают, шальвары в красную клетку, и вообще странненькая, хотя и сообразительная. На букет Шишкин отреагировал сурово, а когда она оказалась в больнице, счел себя вдвойне виноватым. Не выслушал девушку. Что ее к Спиваку тянет? Засел, видно, в голове, обманул, нарушил слово, травмировал. Что это горе луковое на ножках, к примеру, будет делать с обидой? Что может этакая незабудка? Распространить сплетни, слухи, но только в том случае, если вправду что случится. За клевету, обманы, интриги вряд ли сама возьмется, что они, журналисты эти, как мухи: какие-то кусают, какие-то заразу переносят. Переносчики заболеваний. Если бы она сама за него взялась, то зачем рассказала следователю про шантаж должностного лица? Чтобы перевести стрелку? Науменко не могла знать, что есть еще заинтересованные лица. Она либо выстрелила наугад, либо серьезных видов на депутата не имеет, просто хочет быть в курсе событий. Зачем преступнику себя разоблачать? Сегодня нужно будет к ней сходить и подробно… Он подчеркнул на листе бумаги: подробно узнать, чего все-таки домогалась Тамара. Что этой бешеной нужно было от незабудки, за что ее удостоили опеки? И вот ведь странно, что самое с виду невинное существо и пострадало. Так не бывает, чтобы ни за что. Или нос не туда сунула, или сообразила лишнего.

Теперь Нина. Живет себе такая редкая красавица одна. Подарили женщине красоту, так бери и все остальное. Нет, живет в глуши. Замужем была за человеком на тридцать лет старше. Пять лет безупречно вдовеет. Вдовела, то есть… Добрая, гостеприимная, не лукавит. Ленится врать или блюдет достоинство? Стала бы Нина мстить за мужа? Для этого она слишком рассудительна и спокойна. Конечно, промелькнуло во взгляде что-то похожее на ненависть, когда он спрашивал о Спиваке, но быстро взяла себя в руки. Сколько у всех скелетов… Каждый со своим. Человек молчит, живет, а оно точит, не дает покоя, шторм вырвет якорь, и ищи потом в море!

Пока следователь Шишкин думал думу, Авилов был занят поисками уборщицы и ее ключей. Следы ее решительно затерялись: администраторша отправила его к торговке семечками, та — к пастуху, пастух — к тетке, разгуливавшей среди лета в меховой шапке, та выдала адрес какого-то огорода, в углу которого ютилась кривая избенка.

Там Авилов и обнаружил особу расхристанного вида, в хлопчатобумажных чулках, болтавшихся вокруг галош на тонких ножках, в компании с прыщеватым молодым человеком. Сидели тесно, как голуби, на кровати с панцирной сеткой и мирно разливали водочку на табурете, закусывая колбасным сыром и малосольными огурцами. На полу лежал квадрат солнца, в низкое окно заглядывали головы золотых шаров, по комнате летал пух.

— Помирились, — радостно сообщила ему Верка Рублевая. Так ее называли местные, и Авилов спросил так же. Верка взвилась и замахнулась на него пустой бутылкой.

— Мы Рублевы, — поправил его юноша, отрок Варфоломей с прозрачно-чистым лицом инока. Интереса к гостю он не проявил, а внимательно смотрел по телевизору «Аризонскую мечту».

— Дак вот, — ехидно заметила Верка, отвечая Авилову, — понаехало таких интеллек… интеллехт… хуевых, и ключи пропали, вся связка, а мне плати. Еще за жулье плати, так ей и сказала — пусть милиция ищет, я не теряю… Полкило связка — захочешь, так не потеряешь. Сперли — пусть Мехондий отдувается, он у нас по жуликам. Все прут. Бильярдные шары Пушкина сперли, а он сам их катал. Скоро и кости его сопрут и продадут… А я при чем, если народ разбойный… Выпьешь? Выпей, я с сыном замирилась. Он простил, что я его вертушку с музыкой пропила.

Верка достала из-под кровати непочатую бутылку, ласково огладила бока, посмотрела на просвет, перевернула, проследила за пузырьками и ловко откупорила.

— Выпьешь, нет? Ну правильно, што мы тебе? Ты же из ихнего общества, из жулья, нами брезговаешь… Константинополь!

— Я тебя просил! — упрекнул сын.

— Это сын мой, Константинополь…

— Это город, а не имя. — Верка снова разозлилась и схватилась за подушку — замахиваться на Авилова. Он попридержал ее за руку и спросил:

— А кто спер?

— Думаю так, что толстая. Одна нога — лесопова-ал! Другая — дуб у Лукоморья! Еле ходит, а шустра-а. Я оглянулась — ее уж нету, а потом вижу — и ключей нема. Вы-свистнула, шалава. Прямо с тележки. Ну что, квакнешь? Не надумал? Ну и иди тогда отсюдова, зануда.

Вслед Авилову полетела рваная подушка.

Он вышел в облаке пуха, за плечами звучало: «In the deathcar we are alive», под окнами клонились золотые шары, а белые цветы разливали одуряюще сладкий аромат. Хотелось набить полный рот флоксов, сжевать и проглотить. Ботинки стали пегими от прогулки по картофельному полю. Солнце еще не зашло, и Авилов направился к пансионату делать групповой снимок. Он еле-еле уговорил компанию сняться повторно, уверяя, что просила Наташа. Чтобы утешить пострадавшую Наташу. К просьбе отнеслись недоверчиво, хмуро собрались у веранды, не было лишь Тамариного рыболова. Что он собирался поймать на закате?

Покончив со снимком, Авилов отправился к Нине, и картина, которую он там застал, оказалась самого неприятного свойства. Нина жарила картошку, а за столом, высвободившись из кителя, восседал следователь и плавно разливал по стопкам темную жидкость. Судя по его разрумянившемуся виду, настойка была крепкой, но что поражало неприятней прочего, так это странная симметрия их движений.

Как она накрывала и как он наливал, как она смахнула крошки, а он придвинул рюмку. Один ритм. Нина отодвинула со лба прядку, устало улыбнулась и села рядом со следователем. Авилову померещилась оса, его будто окатило жгучей волной с ног до головы. Он не понял, что это. Это случилось впервые.

А что? Разве он кого-нибудь любил, кроме своей одноклассницы, голубоглазой куклы Барби, госпожи Разумовской-Абрамович, и то безответно? Откуда ему знать об этих спецэффектах? Вдруг они сейчас под столом прикоснулись коленями? Слишком близко сидят. Он сморгнул. Только этого не хватало. «Зачем одна, с соперником моим…»

— Что ты бормочешь? — спросила Нина.

— Уж пить, так всем колхозом, — буркнул он.

— Чтобы не заплакать, — согласилась она. — Один, чтобы не заплакать, пьет, другой — смеется, а ты как выходишь из трудного положения?

— Ищу уборщиц среди картофельных полей.

— Как это мужественно! — Нина хмыкнула, и Авилова опять кольнуло. Раньше она над ним не смеялась. Не позволяла себе такого.

— Вообще такого не бывало! Конец света, что ли? Это я про кражу. — Нина была возбуждена.

— Не иначе, — согласился следователь.

— А что, Миша, можно мне звать вас просто Мишей, раз уж мы не в участке, движется расследование? Или как? — Авилов налил себе полный стакан и опрокинул одним махом. Следователь нахмурился и задал встречный вопрос.

— Или как. Вы были в больнице?

— Это вообще-то мое дело, но раз обстановка неофициальная, сознаюсь, что был. Ходил за фотографией для Павла Егорыча, не преуспел. Фото из гостиницы утянули, у уборщицы сперли ключи… — Авилов налил еще стакан и призадумался. Пить было нельзя, во хмелю он непрогнозируем, но хотелось. Выпьем. — Ваше здоровье! — он проглотил крепкую вязкую жидкость.

— Наталья Юрьевна кому-то насолила с этой фотографией, — произнес следователь.

— Только зачем ей, не пойму? — скривился Авилов. — Что она с этим Спиваком носится? И с фотографией? Настроение у него портилось с каждой минутой, Натальина беготня вдруг предстала в неказистом свете. Маленьких нечистоплотных корпоративных интересов шустрой журналисточки.

— Профессиональное, — пояснила Нина. — Журналисты так живут. Запахло жареным, нельзя упускать. Не могут не схватить за хвост, раз уж случай представился.

— Думаешь, она такая? — спросил Авилов, воззрившись на Нину. Он подозревал нечто подобное, только с примесью холодного тщеславия, конкуренции, спортивного азарта.

— Ничего зазорного, — рассудил следователь. — Кто-то должен этим заниматься.

— Падаль на помойке подбирать? — усмехнулся Авилов и удивился сам себе.

Наташкина деятельность никогда не казалось ему зазорной, наоборот, внушала уважение. Но в этом месте, да еще в свете происшедших событий, все перевернулось. Зачем Наталья его сюда упорно тащила? Все таинственней и таинственней. Да Бог с ними, с тайнами, если б они не были подловатыми маленькими увертками.

— Зачем ты так? — помолчав, укорила его Нина. — Это просто работа.

— Вы один раз были в больнице?

— Далась тебе больница! — разозлился мрачный, быстро опьяневший Авилов. — Это мое дело, я ж сказал!

— Может, твое, может, не твое. — Шишкин тоже перешел на «ты». — Обиженных женщин я видал. Не приведи Господи. Сколько из-за них народу зря сидит. Будто бы за изнасилование, а все сама разыграла.

— А ты, Миша, компетентный, — похвалил Авилов.

— Пойду я. Не люблю, когда хвалят. — Настроение у Шишкина тоже испортилось, и он надел китель.

— Хороший парень, старается. Чего ты ему дерзишь? — укорила Нина.

— А мне не понравился. Тебе понравился, а мне нет.

— Поэтому и дерзишь? — улыбнулась Нина. — Пошли спать, пьяница.

Перед сном Авилова снова посетила задумчивость. Чем этот Шишкин ей хороший? Ну да, старается. Курощуп настоящий, щупает, щупает, потом тряхнет — раз, и выпадет что-нибудь. Доскональный — да, а хорошего в нем чего? А Наталья, она хорошая? Авилов, измученный подозрениями, в этом теперь сомневался. Но с чего вдруг невинная девушка превратилась в бездушную ищейку? С того, что он ей изменил. А когда изменил, тогда она, в свою очередь, начала курвиться… Нет, все-таки нарочно она его сюда приволокла или нет? Это главный вопрос. Нужно точно знать, виновата она в чем-нибудь, кроме того, что он перед ней провинился и ищет компромат.