В середине августа надломилось лето. Задул ветер, полетели сгоревшие от жары листья. На сером небе вдруг стала заметна желтизна в кронах. Александр Авилов второй час хмуро стоял у окна, курил, варил кофе, принимался разглядывать пасмурные декорации за стеклом и время от времени звонил по телефону. Он вышел из задумчивости только после разговора с теткой. Есть люди, которые как ни стараются следовать порядку, обязательно сделают не то. Причем чем больше усердствуют, тем чаще дают маху. Тетка Нюра была с инициативой, и оставленная без присмотра, обязательно производила маневр.

Авилов еще час послонялся по дому и, переодевшись, вышел на улицу. Двое мужчин в грязных плащах пили пиво на лавке. Прошла девица, вращая задом. Женщина проехала колесами сумки по авиловскому ботинку, не заметив этого. Метался бесприютный пластиковый стакан, прожженный окурком. От ветра и промозглых сумерек настроение с каждой минутой портилось. Хотя идти было недалеко, до места он дошел почти в ярости.

Тетка Нюра открыла дверь и не узнала племянника — такое у него было истерзанное жизнью лицо.

— Ручка и бумага есть? — Он не глядел на нее и словно бы не сказал, а пролаял. Прошел в комнату, рухнул на диван. Диван жалобно скрипнул.

— А здравствуй-то не будем говорить?

— Увидим, садись за стол, пиши. — Нюра нагнулась, нашарила в тумбочке тетрадь, нацепила очки и приготовилась писать.

— Пиши: «Начальнику Октябрьского РОВД Дмитрюку А. К. от Сурковой Анны Михайловны, 1946 года рождения, проживающей по адресу ул. Суворова 22, кв. 12, заявление». Дальше: «В моей смерти прошу никого не винить». Роспись, дата.

Женщина с досадой бросила ручку и сняла очки.

— Ты чего? — поинтересовался Авилов.

— Ничего, — обиделась тетка. — Поживу еще. Вон грибов сколько. Мариновать буду. И малину соберу. Желе нужно сделать из красной смородины, огурцы засолить, чеснок законсервировать… Кто это будет? Без меня все застынет. Поживу еще. — Она не на шутку сердилась, красные пятна поднимались с шеи на лицо. — Я уж и завещание писала на фабрику, и с цыдульками по конторам таскалась. Мало запряг, еще и угрожать. Не боюсь я. Заведи себе жену и командуй.

— Предупреждали тебя, чтоб не болтала по телефону лишнего?

— Откуда мне знать, что у тебя лишнее. Все тайны да секреты. Ничего не разберешь.

— Ты забыла, кто тебе пенсию платит, — напомнил он.

— Не забыла, да больно она надрывалась, скажи да скажи, тетя Нюра, как его найти.

— Так. С этого места, пожалуйста, поподробнее. Кто она? Она назвалась?

— Звонил Отмолотов.

— Не Отмолотов, а от Молотова.

— Ага. Как ты наказал, я ему передала, что в пятницу, в «Старой рояли», он повесил, а потом сразу она. Говорила, что из Ейска, что я ее должна помнить, что в классе одном училась. Что меня уже сколько ищет через адресное бюро.

— А ты?

— Я ей — в пятницу, в «Старой рояли».

— Ну все. Пиши теперь заявление. Пиши-пиши. Вот здесь отступи и давай: «В моей смерти прошу…». — Он оторвал листок от комнатного цветка, прилепил на язык и показал его тетке. Но та не засмеялась, а возмутилась.

— Да с чего это?

— Чтобы не болтала. Она сказала, как зовут?

— Сказала. Я помнила, а сейчас забыла. От заявления мысли вразбег, как тараканы.

— Вспоминай или пиши.

— Не стану. Что ты мне про смерть талдычишь? Я еще тебя переживу, у тебя видимость подкачала. Как старый перец сморщился, однако…

— Имя вспомни.

— Да вот, простое. Таня. Или Ира. А может, Люда. Она все быстро прокричала.

— А фамилия?

— И фамилия такая же. Прохорова или Пахомова. Я что хочу сказать — сама на грани, и голос отчаянный. Неужто она тебя так сморщила? — Лицо у тетки стало ехидным.

— Ладно. Я тебя прощаю. Можешь не писать… Считай, что отделалась штрафом в размере пенсии.

— Ну и паршивец ты, Сергеич. А передачи тебе кто таскал, когда отец наплевал и знать не хотел? — изумилась тетка и снова нацепила очки, чтобы разглядеть племянника как следует.

— Это другой вопрос, отдельный. Заработала, тетя Нюра, не виляй. Проштрафилась. В другой раз будешь думать — или брякнуть в трубку, или без пенсии остаться. — Он встал и направился к двери.

— Бандит, — буркнула вслед Нюра. — Как есть бандит. И в шесть лет бандитом был.

— А вот этого не надо. Штраф может увеличиться.

— У соседа вчера из машины нутро подчистую выгребли. Одна скорлупа осталась. Поди, твоя работа. — Ответом была захлопнувшаяся дверь.

— Беспутый, — вздохнула тетя Нюра, открыла тетрадь в линейку, зачеркнула слово «Заявление» и принялась высчитывать, на чем сэкономить, чтоб дотянуть до следующей пенсии и сбережений не трогать. Племянника, оставшегося без матери, вырастила она, и вырос он бандитом. Кроме него, у ней никого не было на всем белом свете, только брат, но тот далеко. Да и родню не выбирают, Бог дает.

Справка.

Авилов Александр Сергеевич, 1967 г. р., русский, кличка Пушкин, один из лидеров преступной группировки «синих», специализация — угон автомобилей. Владелец автомастерской по адресу: ул. Вишневая, 53. Рост 183 см, волосы светло-русые, глаза карие, шрам на запястье левой руки. Умный, наглый, самоуверенный. С преступной группировкой связан через совладельцев автомастерской, братьев Абрамовичей. Ездит на автомобиле марки «БМВ», отнятом за долги у вдовы вора Михнева по кличке Верка-афганец.

Авилов вышел из подъезда и через сквер двинулся к «Старому роялю». Была пятница, 20 часов 42 минуты. Неделю назад он сделал одну из тех вещей, которые гарантировали либо головняки, либо деньги. Пока без всяких заметных последствий. Вместо того чтобы радоваться, он все больше напрягался. После долгого перерыва начал курить. Разболелось левое колено, и начали развязываться шнурки. Нанял домработницу, чтобы кто-то был в доме. Поехал на рынок и купил щенка сомнительной породы. Явной опасности не было, но он проверял. Когда реакция запаздывает, хорошего не жди. Значит, «пострадавший» обдумывает, а если обдумывает тщательно, то может и преуспеть. Чувство зверя, окруженного хищниками, у него было лет с пятнадцати, он к нему привык, как черепаха к панцирю, и почти не замечал. Сейчас он зарвался, и беспокойство отравляло жизнь. За три дня извелся, как от зубной боли. Даже тетка заметила.

Пока Авилов преодолевал городской сквер, девушка в пестром халате с цветами и птицами, устроившись за его кухонным столом, принялась писать.

Письмо № 1.

«Здравствуй, Танюша. Прости, что долго не отвечала. С тех пор как пропал Павел Иванович, о чем тебе уже писала, моя жизнь исказилась и пошла наобум. Деньги кончились, пришлось отвезти Марусю к маме в Белорецк и устроить там в ясли, а с квартиры съехать. Я очень по Марусе скучаю, хотя сперва было не до скуки, потому что пришлось искать жилье и работу. Поначалу сняла комнату у одной старой дамы, по имени Матильда Карповна, на голове — рыжий парик из человечьих волос, представляешь, натуральный! Ей в театре сделали, где она работала виолончелью в оркестре.

Денег за комнату попросила мало, но надо же ей кому-то рассказывать про позавчерашних любовников. Она божилась, что лучшие любовники — еврейские мужчины, потому что ценят в женщине образование, и какая тут связь, не пойму? Вторая тема, кроме мужчин, была про талант. Про талант она мне все уши измучила, что, мол, если есть талант, то ничего больше и не надо — ни счастья в личной жизни, ни детей, ни денег. Он один все заменяет. Интересовалась, какой у меня талант. Я отвечала, что никакого, а она не согласилась, уверяла, что я не осознаю. Неделю излагала свою жизнь и мировоззрение, даже вытащила виолончель. Я на этот футляр давно смотрела — а вдруг это вязальная машина, — но не тут-то было — Матильда Карповна нарядилась, как на концерт, и сыграла. А собачка по кличке Хьюго подвывала. Им бы в цирке выступать, был бы успех. Но, в общем, она отыскала мне работу, и такую, что ни приведи господи. Смекала-смекала, подмигивала-подмигивала, стряпали заварные пирожные — гостя ждали, а приковылял старичок с козлиной бородкой, а звали его, господи прости, что за имена такие, все не абы как, — Изольд! Пили настойку из наперстков, Матильда уверяла, что это колчаковское серебро. Но у ней все по высшему разряду. У нее, Матильды, ничего плохого быть не может. Даже фигура у нее отличная, хотя какая там фигура в семьдесят три года — руины. Потом старичок приказал: „Покажи ноги“, а Матильда мне закивала, мол, покажи, не стесняйся. Он спрашивает: „Где занималась?“, я ответила, что гимнастка.

И знаешь, куда он меня на другой день отвел? Тебе такое и в голову не взойдет. Устроил артисткой варьете в ресторан „Луна“. Там сразу подол задрали, даже и не спросили, хочу я им ноги показывать или нет, а потом и платье пришлось скинуть. Пока в программу вводили, содрали семь шкур, ты не поверишь, с пятидесяти шести схуднула за месяц на сорок девять. Хореограф злой, как овчарка, вилястый, с оранжевыми волосами, есть запретил все, кроме салатов. Однажды вечером я скушала две булочки, так он наутро вопил: „Нажралась! Как жабу раздуло!“ Как он догадался, не пойму. Заставлял еще сальто крутить — в пышной юбке с перьями, они друг за друга цепляются, а снизу ничего, кроме трусов. После сальто все на голове: и перья, и юбка!

В общем, я там проработала месяц, живот ввалился и ребра вылезли, но тут мне повезло. Там был официант Гоша, дразнил „вихоткой“, оттого что я не могла волосы гладко прибрать, а про гель мне никто и не подумал посоветовать. Так вот, этот Гоша сочувственно ко мне отнесся: „Какая из тебя артистка, вихотка, носишься, как на минном поле с перепугу, хочешь, пристрою в хороший дом?“ Я ему отвечаю — что угодно, только не сальто.

На другой день подошел мужчина в светлом костюме, одеколон просто дивный, сказал, что ему нужна девушка по хозяйству и жить в квартире постоянно. Я спросила: „Без интима?“, а он засмеялся, что это надо заслужить, а за просто так он меня обслуживать не намерен. Я растерялась, но, в общем, выбирать-то было не из чего — в ресторане я бы окочурилась. И еще понадеялась, что смогу по выходным навещать Марусю. В ресторане всего один выходной — понедельник, который я лежала, как мертвое тело. В общем, собрала сумку, выпили с Матильдой на прощанье по наперстку. На этот раз повезло, обошлось без виолончели.

Квартира у него трехкомнатная, белая, как больница, и ни пылинки нет, все новое — и ковры, и мебель, картина всего одна, с деревом, на котором вместо листьев растут глаза. Жуткое дело, между прочим. Как взглянешь — глаза совершенно настоящие, смотрят — и мурашки ползут по коже. Стараюсь не глядеть, а голова сама поворачивается.

Через неделю я уже по Матильде и ресторану начала скучать. Делать нечего, по телефону отвечать нельзя, машина стирает, пылесос метет, ужинает он не знаю где, на завтрак ест рыночный творог или фрукты. Только и дел, что обед, на который, может, приедет, а может, не приедет, а если приезжает с компаньоном, то из комнаты выходить запрещено. Один раз шесть часов там просидела — ни пошевелиться, ни в туалет. На другой день попросила аванс и купила шерсть со спицами. С соседями разговаривать нельзя, только здороваться можно. Про Марусю я даже не заикнулась.

И главное, Таня, я начала его бояться. И причины-то нет, вежливенько все. Однажды приехал рано, у меня кастрюля не помыта. Он посмотрел на кастрюлю, на меня, так в упор, будто раздумывал — давить таракана или нет, и принялся сам еду готовить, вынул из холодильника овощи, потушил, развел сок водой и поставил прибор на одного. Сам все съел, даже не взглянув, вымыл посуду и ушел, не удостоив. На все мои „Да я сама, да я сделаю..“ — ни звука, только такие взгляды, будто хотел меня из этой жизни выдавить за непригодностью. И как-то мне нехорошо стало, Танюша, будто меня горячей манной кашей окатили. Теперь я посуду сразу убираю.

В другой раз зашел в мою комнату, она в конце коридора, я слышу его шаги, что сюда идет, и что-то нутро сжимается. Зашел, принюхался, как пес, скривился и процедил: „Надо проветрить“. Посмотрел на стулья: „Одежда должна висеть в шкафу“. А потом еще с издевочкой: „А какие, мол, у тебя духовные интересы?“ Я прямо остолбенела — а у тебя, думаю, какие, козел? Спрашивается, что в этом ужасного? А у меня тем не менее ноги похолодели. Потому что это, считай, предел внимания. Так он меня вообще не видит, я для него вроде хомяка в банке. Через два дня сказал еще одно предложение: „Скучно тебе, Юля?“ Я думаю, ну надо же, знает, оказывается, как меня зовут, а сама киваю отрицательно, чуть шею не свернула, так старалась. Он усмехнулся, уехал и привез щеночка. Без этого щеночка я бы человеческую речь начала забывать, одни команды слушаю. Ужас, как обрадовалась собаке, а он говорит: „Живности в доме прибавляется“.

А недавно иду по улице и вижу объявление на курсы вязания на машине. Три раза в неделю, и прямо в соседнем доме. Как лунатик туда заплыла и сама не заметила, как деньги заплатила. Вышла и думаю: „Что же я наделала-то?“ Он же мне запретил „шляться“ и знакомиться с кем-нибудь вообще. Я тебе имя его не пишу, потому что запрещено упоминать. Так и сказал — забудь мое имя. Про себя зову его А. С. Так вот, возвращаюсь, своим поступком полностью убитая, и сразу все чистосердечно выкладываю. Он спокойно так говорит: „Сходи и забери деньги назад“. Я спрашиваю: „А если не отдадут?“. Он отвечает: „А тогда сделаешь вот так!“. И вытаскивает из стенного шкафа натуральный пистолет и приставляет к моему уху. Я взвизгнула и бросилась на диван. А он смеется: „Это ненастоящий. Шутка“. Как тебе такая шутка? По-моему, так бандитская…»