Два дня продолжалась хорошая, привольная жизнь.

Юрка чувствовал себя великолепно и, валяясь на мягком белом песке возле речки, наслаждался всеми прелестями свободы. Подчас ему вспоминалась несчастная ночь, пленение у Василия, и Юрка думал, стараясь разгадать причину своих невзгод, но тщетно. Размышления эти ни к чему не приводили и кончались обыкновенно плевком и словами:

– Ну, к чертям!

И только легкая обида на Василия несколько грызла внутри, но и она улетучивалась по мере того, как перед Юркой раскрывались особые прелести жизни на пустынном берегу Бабьей речки, в старой, заброшенной барже.

Каждую ночь совершал он набеги на мешки с кокосом и запасался таким образом пищей. Правда, пища была несколько однообразна, но гроши, вырученные от продажи костей, давали возможность прикупать хлеб, огурцы, папиросы, и Юрка вполне блаженствовал…

По крайней мере, ему очень нравилось его положение, и, валяясь на песке под солнечным лучом на отдыхе или забираясь в прокопченную каютку баржи на ночлег, Юрка неизменно был весел и доволен.

С утра собирались на речку ребятишки, и гамом наполнялась тогда пустынная окрестность. Правда, за эти дни Юрка почему-то не встречал своих товарищей, но и чужие вносили разнообразие в его жизнь.

Ко всем этим новоприбывающим Юрка почему-то относился несколько свысока. Его возвышало сознание, что он один полновластный хозяин баржи, и, лежа на ее корме, он только смотрел на ребят, барахтавшихся в воде около берега, а когда ему хотелось купаться, то обязательно выплывал на середину пруда, где было глубоко и была холодная вода.

Редкий из мальчиков отваживался купаться там, и Юрка, ныряя и плавая как выдра, не без презрения окрикивал оттуда клубок белых и смуглых тел, окутанных столбом брызг и бурлившей водой:

– Эй, вы! Сюда плывите!

Но охотников не находилось, и Юрка, выходя на берег, пренебрежительно бросал:

– Купальщики, тоже!

На третий день с утра пошел дождь. Теплый и мелкий, он моросил тонкими брызгами из серых, пропитанных водой облаков. Даль точно газом затянулась, и сквозь муть выделялись бледные очертания деревьев и домиков.

Юрка не выходил из баржи. Растянувшись на покатых нарах, подперев руками голову, он смотрел в оконце каюты. Ему была видна фабрика за темным пятном деревьев. И оттого, что дождевая муть слила очертания здания с деревьями, ясно виднелась только одна труба и то казалась какой-то непомерно тонкой и точно беспомощной. Труба дымила, по обыкновению, густыми клубами дыма, черными и едкими, и дым оседал книзу, подчас совершенно заслоняя трубу: точно растает вдруг громада, оставив только черный кончик с сетчатым круглым колпаком, а потом снова появится.

От нечего делать Юрка сосредоточенно наблюдал трубу. Было скучно. На речке не слышались голоса ребят, и только изредка долетал из порта внушительный и точно сердитый свист паровоза да оглушительный вой морской сирены, ядовитой и злой…

Продовольствия у Юрки имелось: кусок хлеба и изрядное количество кокоса осталось еще со вчерашнего дня, а папирос целый десяток, – беспокоиться было не о чем. И Юрка тоскливо лежал в каютке, глядя в слезливую муть дождливого дня.

– Скучно… – не раз вполголоса повторял он. – Заснуть, что ли?

Но спать не было ни малейшей возможности: сон упорно летел прочь от вполне бодрых глаз, и приходилось только скучать.

Когда слышался свист сирены или паровоза, Юрка поневоле думал о порте. Там работа кипит по-прежнему, и среди гама, суматохи, скрипа и ругани не так уж скучно было бы лежать хотя и в барже.

– Василий, дьявол… – поневоле вспоминался Юрке таможенник. – Чего я ему сделал? Фараон, чёрт… Настоящий фараон!

Ругань эта несколько развлекала, и Юрка совсем без всякого озлобления изощрялся в брани по адресу Василия. Это доставляло ему маленькое удовольствие.

В самый разгар такого занятия Юрке послышалось вдруг, что кто-то, шлепая торопливо по лужам, подбежал к барже.

– Петька-а-а! В баржу пойдем! – донесся до его слуха звонкий детский голос, и голос этот показался очень знакомым.

– Федька, кажись? – радостно узнал Юрка. – Ну, так и есть – Федька! Вот хорошо!

Юрка соскочил с нар и вышел из каютки как раз в то время, как две фигурки прыгнули с борта в баржу, розовым и белым клубочками мелькнув в воздухе.

– Юрка! – в сильнейшем изумлении выкрикнул розовый комок, поднимаясь с пола. – Ты тут?

– Тут! – отозвался Юрка и, радостно улыбаясь, поздоровался с Федькой.

– А тебя-то ищут-ищут, везде ищут… Тетка-то дни все бегает… И этот-то Василий к ней приходил… За тобой все… – еще запыхавшись, говорил Федька, проходя за Юркой в каютку.

– Чего ищут-то? – встревожился Юрка.

– Да как чего? Вот у Петьки спроси. Барин тот два раза приезжал на извозчике… за тобой все!

– Какой барин? – вытаращил Юрка глаза.

– Да тот все! С лодки который, помнишь ведь… Батька мальчишки, которого ты вытащил из воды.

– Ну?

– Вот и ну. Тебя он ищет, благодарить хочет!

Для Юрки это была новость самого неожиданного свойства. Он не мог сразу поверить Федьке.

– Врешь ты!

– Вот тебе крест, ей-Богу! – второпях перекрестился Федька. – Вот у Петьки спроси, он видел.

Федька выпалил все это таким чистосердечным тоном, что все сомнения Юрки рассеялись. Он самодовольно улыбнулся.

– Да ты толком расскажи, – усаживаясь на нары рядом с приятелем, проговорил Юрка, жаждавший узнать подробности.

Его самолюбие сильно возросло от этой вести. Еще бы! Такой важный и богатый барин приезжал благодарить его, полубездомного бродягу. И Юрка вспоминал этого высокого господина с мягкой русой бородой и красивым, добрым лицом. Правда, Юрка плохо разглядел это лицо, но черты его почему-то теперь ясно выступали в голове мальчугана. И еще яснее вырисовывался в воображении спасенный мальчик, хрупкий, бледный и красивый.

– Да я и так толком говорю, – тараторил звонко Федька. – Говорю, приезжал барин и с Аксиньей говорил, два раза, все про тебя. Потом Аксинья моей матери рассказывала. Петька слышал, что как узнал барин, что ты сирота и ее объедаешь, так сказал, что хочет взять тебя к себе жить. «У меня, грит, – один только сын, да если б не ваш племянник, так и тот бы утоп, – так я уж о вашем позабочусь. Отдайте, мол, мне его». Аксинья-то и рада. Он ей еще 10 рублей дал, так она на радости к вечеру нализалась в дым… Пьяная-пьяная!.. С дворником Никитой угощалась, а после оба плясать пошли на дворе. Умора!

– А еще ты забыл: барин-то говорил, чтобы беспременно Юрку через неделю к нему, – вставил Петька, которому давно хотелось вступить в разговор.

– Не суйся, без тебя скажу! – отрезал Федька и продолжал рассказывать дальше всю историю.

Юрка не интересовался тем, как напилась и безобразничала его тетка. Он задумался. Слова Федьки о том, что его хочет взять к себе богатый барин, навели его на размышления…

Юрка был особенным ребенком.

Выросший исключительно на своем собственном попечении, среди дворовых ребят, Юрка по виду ничем не отличался от них, но на самом деле в нем было много такого, чего нельзя встретить ни у одного из мальчишек его положения. Гордый, самолюбивый, он резко выделялся среди толпы оборвышей, привыкших попрошайничать и клянчить. Любовь к свободе толкала его из города, и, всей душой привязавшись к взморью, громадному гулкому порту, Юрка впитывал в себя благородную ширину залива вместе с мощью гиганта порта. Он ненавидел грязную подвальную конурку, словно жил раньше когда-то в роскоши, а вид вечно пьяной тетки возмущал и раздражал его до глубины души. Были у Юрки где-то далеко в душе хорошие, добрые чувства. Они прочно лежали в нем и подчас проглядывали особым, поражающим благородством, но Юрка редко обнаруживал их. Добрый, ласковый на самом деле, способный плакать над подстреленным воробьем, он старался быть грубым, дерзким, отстаивая таким образом свою независимость, скрывая под внешней грубостью и дерзостью все хорошее, мягкое.

В глубине души Юрка жаждал ласки, нежной материнской ласки, но матери не знал, а тетку не любил, и потому все мягкое, нежное ревниво скрывал, боясь, чтобы кто-нибудь не заподозрил его. Уходя на недели в порт, уединившись, Юрка часто и подолгу мечтал, лежа на берегу Морского канала. Пригретый солнцем, засыпая под мягкое шуршание мелких волн, бедный мальчик грезил о теплой ласке матери, о тихой, нежной, как шепот моря, колыбельной песне.

Теперь навертывалась возможность переменить жизнь, и Юрка уже раздумывал о ней. Почему-то эта перемена прежде всего обратила его внимание на платье. Вместо грязной, оборванной рубашки и босых ног Юрка видел уже на себе красивое платье, изящные ботинки и раздумывал, какой все это будет иметь на нем вид. Потом, конечно, богатый дом, целый ряд комнат и чуть ли не в каждой из них по доброму высокому господину, который должен нежно благодарить его, Юрку. Это представлялось ему очень привлекательным, и Юрка улыбался, растягиваясь на грязных досках, казавшихся теперь мягким диваном, обшитым красным бархатом, какой ему случилось видеть однажды, когда уезжали какие-то господа из того дома, где обитал Юрка.

Увлекшись размышлениями, Юрка забыл даже о своих приятелях, и Федька в третий раз безуспешно спрашивал у него:

– Поедешь к барину, Юрка, а?

Юрка не слышал.

Федька тронул его рукой.

– Поедешь к барину?

Юрка встрепенулся, оторвавшись от своих дум.

– Н… не знаю еще!

Это он ответил так себе, для важности, и крайне равнодушным голосом, точно его совсем не занимала перемена судьбы.

Приятели рты раскрыли от удивления.

– Чего ж не знаешь-то?

– А вот и того… Ты вот подумай, как там жить у них. Ну, господа, понятно, живут богато… Ну, а все чужие. А у чужих-то несладко… А мне и тут нехудо… Тут я в барке, да зато один. Вот костей продал на пятак – хлеб, огурцы и папиросы есть. А там? Там и покурить, верно, не позволят, и еще всё по ниточке ходи. Знаю я господ-то!

– Так не пойдешь к ним?

– Не знаю. Захочу – пойду, а захочу – и не пойду.

– Да тебя тетка сволокёт силком.

– Ну уж! Пусть сперва найдет. Да и чего привязались-то ко мне с барином своим? Ну сказал, и довольно! Будет!

Приятели замолчали. Федька и Петька все еще с удивлением глядели на Юрку. Они не могли понять, как можно равнодушно относиться к такому важному вопросу.

– А я бы так пошел, – раздумчиво произнес Петька.

– И я бы, – отозвался Федька.

– Ну и идите, – насмешливо заметил им Юрка, закуривая папиросу. – Там, поди, конюхов не хватает…

Федька и Петька пробыли в гостях у Юрки до вечера.

Юрка, наружно равнодушный, на самом деле был сильно захвачен новостью и раздумывал о том, каким путем перебраться в барский дом.

Он подробно расспрашивал Федьку о приезжавшем барине и между прочим узнал об истинных намерениях Василия в ту памятную ночь. Легкая обида на таможенника снова поднялась в груди мальчугана. Ведь не скрытничай Василий, так Юрка уже вкушал бы прелестей новой жизни, а теперь изволь-ка придумывать, как пробраться к ним.

Ехать с пьяной теткой Юрке не хотелось, с Василием тоже, а попробовать новой жизни было очень заманчиво, и мальчик ломал себе голову над вопросом, каким бы путем доставить свою особу к «господам», не поступаясь при этом самолюбием.

Пробраться в Ораниенбаум, в барский дом, Юрка решил твердо, рассудив, что прелести свободной жизни всегда в его руках, если господская жизнь окажется несладкой, и только не знал, каким путем осуществить свое решение.

Но судьба, очевидно, решила прийти Юрке на помощь.

Рано утром на следующий день, когда Юрка еще и не думал просыпаться в своей каюте, к барже осторожно подкрался таможенник. Это был Василий.

Пробравшись бесшумно в баржу, он сильным толчком прервал Юркин сон.

Юрка вскочил точно ошпаренный и, увидев Василия, опешил.

– Василий! – испуганно крикнул мальчик.

– Ну да, Василий! – хмуро отозвался тот. – Шляешься ты, точно бродяга какой! Во погоди, – по привычке принялся зловеще ворчать таможенник, но, вспомнив, как скверно подействовали на Юрку его запугивания в прошлый раз, улыбнулся и обычно добродушно заговорил: – Ну, не пужайся, нарочно я. А что искал тебя, так это, брат, верно. И не я один – мне-то ты не нужен, – а и барин важный тебя ищет – это да. Теперя, брат, я тебя не упущу, а прямехонько к барину предоставлю. Пой дем-ка!..

Юрка улыбнулся про себя, слушая таможенника: ему было на руку, что Василий нашел его.

– А как ты узнал, где я? – спросил он, смутно догадываясь, что здесь услужили его друзья.

– Нашел как? А просто: сказали мне.

Василий не пожелал выдавать сообщников. Юрка и не допытывался.

Они молча перебрались через борт баржи, причем Василий ни на секунду не выпускал из своей руки воротника Юркиной рубашки, и пошли по кочковатому полю к ограде Гутуевского порта.