1.

Его избивали.

Он собрался перехватить мяч, но его словно захлестнул прорвавший плотину поток, который накрыл его с головой, и, ему показалось, что ручная граната разорвалась прямо у него в животе. Тошнота обожгла все изнутри. Он лежал, уткнувшись лицом в траву. Рот был полон гравия. Он плевался изо всех сил, боясь того, что вместе с камнями повылетают и зубы. Поднимаясь с земли, через восходящие потоки раскаленного воздуха он наблюдал искаженное поле, выжидая, пока все станет на свои места, словно наводил на резкость трубу, пытаясь через нее снова увидеть мир четким и разборчивым.

На второй игре, принимая пасс, он споткнулся. Неудачно падая на руку, он ее повредил – возможно, это была подножка того высокого парня, прозванного Губером. Внезапно, он оказался где-то позади всех. Он крутился с бешеной скоростью, словно игрушечная лодка в водовороте. Упав на колени, накрыв собой мяч, он заставил себя не воспринимать боль, возникшую в паху, осознав, как важно постараться не впасть в отчаяние, и помнить слова Губера: «Тренер испытывает тебя. Он роется в твоих кишках».

«Я позволяю ему рыться в моих кишках», — шептал Джерри, постепенно поднимаясь, опасаясь того, что переломаны кости или порваны сухожилья. У него в ушах тарахтел телефон: «Алло, алло, я здесь». Когда он шевелил губами, то ощущал кислый вкус грязи, травы и гравия. Он узнавал игроков своей команды, собравшихся вокруг него. Они, как и он, были в шлемах и в нелепых костюмах, пришедших из иного мира. Ещё ни разу в жизни его не посещали заброшенность и беззащитность на столь долгий отрезок времени.

На третьей игре, он был разломан сразу на три части: одна из них была его коленями, другая – желудком, третья – его головой со шлемом, не защищающим ровным счетом ни от чего. Его тело стало для него микроскопом, через который он видел себя изнутри. Но все его части не рассыпались, не терялись по дороге, они продолжали быть им. В оглушенном состоянии он не осознавал того, что боль бывает совершенно разной: сильной и слабой, рвущей на части и скребущей, щекочущей. В нем все соединилось при ударе о землю. Мяч укатился. Дыхание ускользнуло от него вслед за мячом. Страшная тишина пропитала его насквозь. И тогда – всплеск паники. К нему вернулось снова дыхание. Из его губ брызнула слюна, и он был рад глотку сладкого, холодного воздуха, наполнившего его легкие. Но когда он попытался встать, тело ему не подчинилось. Он послал все к дьяволу и начал засыпать именно здесь, за пятидесятиярдовой линией. Время для него остановилось. Все крутилось у него в глазах. Он погружался в сон. Его больше ничего не тревожило…

«Рено!»

Звучало смешно. Кто-то проговаривал его фамилию.

«Рено!»

Голос тренера скрипел, словно наждачная бумага у его уха. Он, моргая, открыл глаза. «Я в полном порядке», — сказал он никому, или, может быть, адресуя это своему отцу или тренеру. Он был не в силах преодолеть эту сладостную вялость, но, все же, он встал. Он не хотел подниматься с земли, и был сильно удивлен тому, как он оказался на обеих разбитых вдребезги ногах. Череп ломился от ушибов. Он был цел, но его шатало из стороны в сторону, как резиновую куклу, подвешенную на нитях в автомобильном окне.

«Ради бога!..», — продолжил тренер, в его сочном голосе проступало презрение, брызги слюны окропили щеку Джерри.

«Эй, тренер, ты плюешься», — подумал Джерри с отвращением. – «Хватит плеваться, тренер». И он сказал вслух: «Я в полном порядке, тренер». Он струсил оттого, что снова, как и всегда в подобных ситуациях, он будет думать одно, а говорить другое, и снова его планы не совпадут с его действиями.

- Какого ты роста, Рено?

- Пять девять, — ворчал он, тихо выпуская воздух.

- Вес?

- Один двадцать пять, — сказал он, следя за глазами тренера.

- Вместе с мочой и дерьмом, держу пари, — последовал кислый ответ. — Какого дьявола тебе нужно в футболе? Обрасти мясом на костях. И на кой хрен ты лезешь через защиту? Ты хорошо закончил сегодняшнюю игру. Наверное.

Тренер был похож на старого гангстера – с переломанным носом и шрамом на щеке, похожим на рваную штанину. Он давно не брился, оброс щетиной, словно инеем и беспощадно ругался. Его называли чертовым тренером. Теперь тренер смотрел на него темными, сверлящими, о чем-то напряженно думающими глазами. Джерри повис в пространстве, пытаясь не шататься и не упасть.

- Все в порядке, — сказал с отвращением тренер. — Покажешь себя завтра. Ровно в три или даже раньше ты начинаешь.

Втянув через ноздри воздух, чем-то напомнивший ему вкус кисло-сладкого яблока, он побоялся широко раскрыть рот. Даже малейшее движение грудной клетки отзывалось болью. Он шел куда-то за боковую линию. До его ушей долетали ругательства тренера в адрес других парней из его команды. И внезапно, он полюбил этот голос: «Покажешь себя завтра…»

Он тащился через поле в комнату, закрытую на время игры. Полуденное солнце било ему в глаза. Его колени были стерты, а тело внезапно начало гореть от притекшего к коже воздуха.

«Что я должен знать?» - иногда спрашивал он себя во время игры.

«Что?»

«Я тяну время».

«Мечтатель…»

«Это не мечта, это – правда».

Очередной глоток воздуха, и боль появилась снова – издалека, не сильно, словно сигнал радара утомления. Приступ: «Я здесь. Я – боль». По спине будто заскребли дикие кукурузные стебли. Что-то странное произошло с ним. Он понимал, что был растерзан обступившими его игроками, обманут и унижен до земли. Но он уцелел – пусть с разодранной спиной. «Ты хорошо закончил…», — подумал ли тренер, что он постарался выйти из игры? Иначе – он тянул время. Приступ перерастал в ощутимую боль, локализуемую теперь под ребром на правом боку. Он подумал о матери. Ее лечили. Затем она никого не узнавала: ни Джерри, ни его отца. Приятное возбуждение момента небытия прошло, и он застонал от боли. Это ему ничем не смогло помочь. Разве что он мог нарваться на стыд и позор. Это напомнило ему ослабшую память экстаза, мгновенно тающую после отрезвления, пришествия в себя.

Тошнота закипала в его желудке, обжигая и стремясь наружу.

«Эй…», — позвал он слабо. Никто его не услышал.

Он сумел добраться до помещения школы и войти внутрь. На лабораторном этаже в туалете он стоял на четвереньках. Его голова была чуть ли не в пасти унитаза, и дезинфицирующий аромат щипал его веки и ноздри. Тошнота прошла, и приступ боли спал. Сладостное облегчение расползлось по всему телу маленькими сырыми жучками.

И тогда, безо всякого предупреждения, его вырвало.

 

2.

Оби был слишком нудным, и даже более чем. Он был отвратителен и утомителен. Усталость занимала его всегда. Он хотел спать и постоянно зевал. Больше всего он уставал от Арчи – от ублюдка, в отвержении которого Оби ненавидел его всеми своими кишками, например, в данную минуту лишь за то, что он был частью его скуки и усталости. С тетрадью и с заточенным карандашом в руке Оби взглянул на Арчи с раздирающим гневом. Он застал Арчи сидящим на трибуне. Ветер трепал его светлые волосы. Они сверкали на солнце, украшая его лицо и чуть ли не в полный голос выдавая его мысли о том, что Оби регулярно опаздывает. Арчи специально убивал время, задерживался, чтобы снова упрекнуть Оби в опоздании.

- Ты – породистый ублюдок, — наконец с пеной на губах выплеснулось из Оби, словно «Кока-Кола» из бутылки после встряхивания. — Тебе никто этого не говорил?

Арчи обернулся к нему с улыбкой божественного ребенка.

- Иисус, — раздраженно пробурчал Оби.

- Не ругайся, Оби, — съехидничал Арчи. — Ты скажешь это при всех.

- Посмотрим – кто, что и при ком скажет. Не знаю, как твои нервы могут воспринимать всю обедню этого утра.

- Обедня этого утра не расходует нервы. А вот когда слетишь с катушек, почувствуешь это всем своим телом, парень. А я лишь буду жевать вафли, продаваемые фунт за доллар в Ворчестере.

Оби с отвращением отвернулся.

- И когда ты говоришь «Иисус», ты имеешь в виду того, кто руководит тобой. А я вижу перед собой парня, шедшего по земле тридцать три года так же, как и кто-либо другой, но по схеме воображаемой каким-нибудь PR-котом. PR-человеческая общность, обстоятельства, которых не знаешь, Оби.

Оби не выбирал ответ. Он и не собирался спорить с Арчи, столь скорым на слова. Особенно, когда в его голосе начинала прослушиваться ниточка одного из его настроений – колючего, как куст шиповника. Он называл людей котами, словно хладнокровный убийца или упакованный качек, презирающий всех и вся, на ком меньше мяса, чем на нем, словно он самый главный в маленькой паршивой средней школе, такой, как «Тринити».

- Исчезни, Арчи, а то будет поздно, — сказал Оби, стараясь вести себя с ним более-менее естественно. — Я сжигаю дотла один из этих дней.

- Не ной, Оби. Конечно же, ты ненавидишь свою работу, на которую спешишь. Но ты не прислушиваешься к собственному подсознательному страху. Вероятно, тебе есть, куда с нее слинять. Может туда, где покупатели будут плевать тебе в рожу, или же вместо этого ты будешь пахать в субботу до ночи – вот к чему ты идешь. И ты снова будешь отмывать объедки от тарелок в вонючей столовке.

Арчи был непредсказуем. Как он мог догадываться о неприязни Оби к тупой работе? Откуда он мог знать, что особенно субботними вечерами Оби ненавидел рыскать по проходам супермаркета и убирать посуду за теми, кто поужинал в столь поздний час?

- Смотри. Я иду тебе на встречу. Ведь достаточно одного опоздания на пол часа и слов босса: «С тобой все ясно, мальчик Оби. Не сидится?..» А затем он выкинет тебя на улицу и будет прав.

- И тогда, откуда же у меня возьмутся денежки? — спросил Оби.

Арчи махнул рукой, давая знать, что он устал от этого разговора. Он мог видеть его психическое состояние, ведь он сидел всего лишь в футе или двух от Оби на белой скамейке. Удары по мячу слабым эхом отдавались в воздухе над футбольным полем. Пухлые губы Арчи собрались. Это означало, что он сконцентрировался, о чем-то думая. Оби предвкушал грядущее изложение его мыслей, не скрывая свою ненависть ко всему, о чем тот думал, и наслаждаясь ею. Арчи мог поступать с людьми так, как ему бог на душу положит, и в то же время быть ослепительнее бриллиантового блеска, гордясь назначением, что он получил в «Виджилсе» . Это сделало его легендой «Тринити». Но он же мог кого угодно довести до ручки своей жестокостью, какой-то небывалой, странной и эксцентричной, никому не причиняющей боли и не требующей применения насилия, но обескураживающей и кого угодно ставящей в тупик. Оби при нем не мог ни о чем думать. Он отгонял всякие мысли прочь, ожидая разговора с Арчи, и когда он назовет чье-нибудь имя.

- Стентон, — наконец сказал Арчи, шепотом, ласково и с какой-то нежностью. — Кажется, его имя – Норманн.

- Правильно, — сказал Оби, небрежно карябая в тетрадке это имя. Только два с лишним на часах. В четыре Арчи может назвать десяток имен, восемь уже записаны у Оби в тетради.

- Задание? — ткнул Оби.

- Тротуар.

Оби позеленел, записывая это слово: «Тротуар» - такое невинное слово. Но что мог сделать Арчи с такой простой вещью как тротуар или с парнем, таким как Норманн Стентон, которого Оби охарактеризовал, как персону с нахально-хвастливым характером, с рыжими волосами и с мутными глазами в желтых белках.

- Эй, Оби.

- Что еще? — спросил, защищаясь, Оби.

- Ты действительно собираешься опоздать на работу? Я полагаю – ты на самом деле хочешь ее потерять? — Голос Арчи был мягким и заботливым, а его глаза – вежливыми и лицемерными, что убивало каждого, кто имел с ним дело. Перемены в его настроении были непредсказуемы. Он мог быть мерзким ублюдком в течение одной минуты и замечательным парнем все оставшееся время.

- Не думаю, что мне действительно стоит кого-либо бояться. Парень, который является хозяином заведения, в котором я работаю – друг моей семьи. Но, кажется, дело не в опоздании, и я не спешу в это вникнуть, похоже, у него есть что-то против меня, но это пока я не добрался до шара.

Арчи перешел к делу:

- Все правильно, с этим покончим. Рано или поздно ты доберешься до шара. Может, кого-либо нужно уволить и устроить твоему боссу интересную жизнь.

- Господи же, нет, — бросил Оби. Он содрогнулся от ужаса, осознавая, как это мерзко, когда все находится в руках такого ублюдка, как Арчи. Не смотря на все его хорошие стороны. А еще были его «Херши», которые все время должны были удовлетворять его страсть к шоколаду. Но, слава богу, Арчи не делал глупостей. Оби мог выдать интересную идею, что-либо обнародовать вслух, снабдить его ценной информацией. Оби был официальным секретарем «Виджилса» и знал, что действительно было нужно для Арчи. Картер, президент «Виджилса» - такой же ублюдок, как и Арчи, как-то сказал: «Делай его счастливым, Оби. Когда Арчи счастлив - счастливы и мы.»

«Два имени», — подумал Арчи. Его лицо побагровело и вытянулось. Он весил немного для своего высокого роста. Когда он шел, то можно было поймать еле заметную вялость в его спортивной походке. Не смотря на то, что он ненавидел спорт вообще, и сам никогда ничем не занимался, к спортсменам относился с презрением. Также он презирал футбол и бокс, оба вида спорта, доминирующие в «Тринити». Спортсмены раздражали Арчи своей тупостью, своей неспособностью понять какие-либо тонкости правил любой игры, если им в ней по неволе приходилось участвовать. Арчи избегал физического насилия – большинство его указаний были упражнениями для психики. Поэтому он от многого держался подальше. Братья в «Тринити» хотели мира любой ценой. Им была нужна тишина в кампусе и целые челюсти. Иначе говоря, под небом места было недостаточно, что, как правило, ставило Арчи в тупик.

- Этот парень, которого называют Губером, — снова сказал Арчи.

«Роланд Гоуберт», — записал Оби в тетрадке.

- Комната Брата Юджина.

Оби зло улыбнулся. Ему нравилось, когда Арчи впутывал Братьев в свои игры, что иногда было очень смело. И в один прекрасный день Арчи мог зайти так далеко, что сбивался с толку. Тем временем Брат Юджин был у дела и неплохо справлялся со своими учительскими обязанностями, на его уроках никогда не было скучно. К тому же, он был миролюбив, мягок и тактичен.

Солнце исчезло за налетевшими облаками. Арчи что-то вынашивал, снова изолируясь от окружающего мира. Ветер пинал клубы пыли на футбольном поле. Его давно не засевали. Трибуны нуждались в покраске. Белая краска на скамейках вспучилась и начала облезать, напоминая язвы прокаженного. Тени футбольных ворот с гротеском растягивались по полю, словно кладбищенские кресты. Оби вздрогнул.

- Что за чертовщину обо мне думают? — спросил Арчи.

Оби ответил молчанием. Вопрос не требовал ответа, словно Арчи говорил сам с собой.

- Это чертово задание, — сказал Арчи. — Они думают, что это так легко, — в его голосе просочилась тоска. — И черный ящик…

Оби зевал. Он устал и чувствовал себя неважно, что с ним было всегда в подобных ситуациях. Он не знал, как себя вести, слыша страдание в голосе Арчи. Или же Арчи разыгрывал его? Он был непредсказуем. Оби испытал облегчение, когда Арчи, наконец, встряхнулся, словно пробудившись от кошмара.

- Ты не слишком помогаешь, Оби.

- Никогда не думал, что ты так сильно нуждаешься в помощи.

- А ты не думаешь, что я тоже человек?

- Все правильно. Надо закончить с этим проклятым заданием. Еще одно имя.

Карандаш Оби заплясал где-то в тетрадке.

- Что это за парень, что несколько минут тому назад покинул поле? Его, кажется, удалили.

- Его зовут Джерри Рено. Новенький, — сказал Оби, листая свою тетрадь. Он искал «Р», чтобы найти фамилию Рено. Его тетрадь была настолько плотно исписана, что из нее, наверное, можно было узнать больше, чем из любого школьного журнала. В ней содержалась аккуратно закодированная информация о каждом, кто учился в «Тринити», и еще многое из того, что не всегда найдешь в официальных записях.

- Здесь он. Рено, Джером Ай. Сын Джеймса Оур, аптекаря в Блексе. Новичок, дата рождения - нужно посмотреть, ему только стукнуло… четырнадцать… ой, у него мать умерла прошлой весной. Рак.

Информация была исчерпывающей, как ни в каком школьном журнале или протоколе внешкольных мероприятий. Но Оби закрыл тетрадь, словно опустил крышку гроба.

- Бедненький, — сказал Арчи. — Мать умерла.

Снова та же озабоченность в его голосе.

Оби кивнул. Одно из имен. Кто еще?

- Должно быть, ему нелегко.

- Правильно, — значительно согласился Оби.

- Знаешь, что ему нужно? — его голос был мягким, убаюкивающим, заботливым.

- Что?

- Обработка.

Это неприятное слово разбило в дребезги всю нежность в голосе Арчи.

- Обработка?

- Правильно, оставь его.

- Если без эмоций, Арчи. Ты видел его где-либо еще? Он всего лишь хилый паренек, новичок в команде. Тренер хавал его, как гамбургер. И вряд ли тут дело в умершей матери. На кой хрен ты сегодня заносишь его в список?

- Оставь его дурака, Оби. Он один из крепких. Ты не видел его поваленного и ставшего на ноги? Стойкий и упрямый. Он бы так и остался лежать на траве, Оби. Но это не просто так, это тактика. Должно быть, у него на уме что-то другое, не касающееся его несчастной умершей матери.

- Ублюдок – ты, Арчи. Я сказал это раньше и говорю снова.

- Выкинь его, — ледяной холод в голосе, словно арктический ветер.

Оби записывал это имя, что еще не было похоронами, черт побери.

- Задание?

- Я подумаю о чем-нибудь.

- И только исчезни до четырех, — напомнил Оби.

- Это задание может поставить на место этого парня. Что хорошо, Оби.

Оби ждал минуту или две, он с трудом удерживался от вопроса: «Ты уходишь от дела, Арчи?» Что у Арчи Костелло всегда лучше, чем у кого-либо, получается, так выходить из воды сухим – всегда. Сложно было что-либо придумать.

- Только из-за артистизма, Оби. Это – искусство, ты знаешь. Возьми парня такого, как этот Рено. Особые обстоятельства, — он вслушался в тишину. — Закинь его в «Шоколадки».

Оби записал: «Рено – «Шоколадки». На этот раз Арчи может и не выйти сухим из воды. «Шоколадки», например, были хороши для дюжины заданий.

Оби взглянул на поле, где парни сцепились в схватке в тени ворот. Тоска навалилась на него. «Пора со всем этим заканчивать», — подумал он. Он собирался – он чуть ли не начал проводить службы с Попом Вернером в церкви Святого Джоя, но вместо этого он стал секретарем в «Виджилсе». Неожиданно. Но, черт возьми, он не смог рассказать об этом даже своим родителям.

- Знаешь что, Арчи?

- Что?

- Жизнь иногда навивает тоску.

Это была не самая худшая мысль, которую при Арчи можно было высказать вслух.

- Жизнь – дерьмо, — отрезал Арчи.

Тени от ворот определенно походили на пересекающиеся кресты, на невидимые распятия. «Верный символ этого дня», — сказал себе Оби. Если он спешил, то успевал на работу автобусом, отходящим в четыре по полудню.

 

3.

Девушка была безумно красивой и желанной до слабости в желудке. Водопад ее светлых волос расплескался на обнаженных, усыпанных рыжими веснушками плечах. Ее серые глаза были слегка прищурены, неся в себе еще большую загадку. Ресницы на верхних веках… Джерри досконально изучил фотографию и тут же закрыл журнал, отложив его в сторону – туда, где он и лежал, на вершину стопки. Он огляделся вокруг, чтобы убедиться в том, что его не видно со стороны кассового столика, что у входа в магазин, хозяин которого категорически запрещал чтение журналов и важно говорил: «Не покупаешь – не читай». Но в данный момент он был чем-то занят на другом конце помещения.

Что-то похожее он чувствовал, когда листал «Плейбой» или какое-нибудь другое издание. Его сверстники покупали такие журналы и приносили их в школу, разрезали и оборачивали их страницами свои тетради, и даже не один раз перепродавали прочитанные до дыр номера. Иногда он случайно мог заметить наклейки с изображениями девушек на столике для кофе или на зеркале дома у кого-нибудь из друзей. И однажды он купил женский журнал, отдав за него дрожащими руками один доллар двадцать и пять центов – почти все свои карманные деньги, а потом не знал, что делать с этой проклятой покупкой, единственной его собственностью. Он вышел из автобуса около дома, нажал на кнопку звонка и с ужасом ждал, когда откроется дверь. Наконец, устав от быстрого и внимательного изучения его содержимого – тайком, закрывшись в туалете, он со страхом подумал, что будет, если вдруг мать обнаружит у него этот журнал. Джерри тихонько унес его подальше от дома и спрятал в личном шкафчике в раздевалке гимнастического зала. Он листал его страницы, погружаясь в тоску. Приходящая издалека страсть самца начинала наполнять его тело. Смогла бы эта девушка полюбить его? Печаль разочарования глубоко оседала в нем, когда он отдаленно начинал представлять себе, как умер бы только лишь от одного дыхания этой девушки в его объятьях.

Рядом с автобусной остановкой Джерри прислонился к телефонной будке, усталость в теле отдавалась эхом футбольных атак. За последние дни его тело привыкло к побоям. Но он спокойно разглядывал график движения автобусов и еще праздно наблюдал за людьми на площади Коммон через проезжую часть. Он видел их каждый день. Они теперь были частью декорации, словно пушка времен Гражданской войны или монумент в честь павших на Второй Мировой, или же мачты с флагами. Хиппи. Дети Цветов. Уличная толпа. Попрошайки. Зеваки. У каждого было свое имя. Они наводняли улицы весной и были тут до октября, повсеместно болтаясь, галдя, приставая к случайным прохожим, но большей частью они вели себя тихо, вяло и миролюбиво. Их мир пленял его. Иногда он завидовал их старым неряшливым одеждам, которые не в чем было упрекнуть. «Тринити» была одной из немногих школ, где еще сохранилась униформа – рубашки и галстуки. Он видел облака дыма, клубящиеся вокруг девушки в смятой шляпе. Она пускала дым колечками. Он не знал, как это у нее получается. Многое он еще не знал.

Он был поглощен своими мыслями и не заметил, как кто-то, пересекая улицу и ловко уворачиваясь от машин, окликнул его:

- Эй, мужик.

Очнувшись, Джерри понял, что обращаются к нему:

- Я?

Парень стоял на проезжей части. Он был отрезан от Джерри зеленым «Фольксвагеном». Внимание Джерри замерло на крыше этой машины:

- Да, ты, — ему было около девятнадцати. Длинные черные волосы, падающие на плечи, вьющиеся усы, изгибаясь черной змеей, нависали над его верхней губой, концы которых оттягивались, чуть ли не к подбородку.

- Ты уставился на нас, мужик. Каждый день стоишь здесь и пялишься.

«Меня действительно назвали «мужиком»», — подумал Джерри. Его так называли не иначе, как в шутку. Но этот парень не шутил.

- Эй, мужик, ты думаешь - мы в зоопарке? Что уставился?

- Нет. Смотри… я не уставился, — ему действительно ни до кого не было никакого дела.

- Да ты, мужик, ты стоишь здесь и смотришь на нас. Со своими книгами и бело-голубыми зубами.

Джерри тревожно огляделся. Вокруг не было никого из школьных знакомых.

- Мы не суб-люди, мужик.

- Я не разговариваю с вами здесь.

- Но ты пялишься.

- Смотри, — сказал Джерри. — Я жду свой автобус, — что выглядело нелепо, потому что автобус еще не появился в поле зрения.

- Ты знаешь, кто такие суб-люди, мужик? Это ты и такие, как ты. Ты каждый день идёшь в школу, возвращаешься домой на автобусе и делаешь домашнее задание, — в его голосе было презрение. — Квадратный мальчик. Тебе где-то четырнадцать, пятнадцать. Утопаешь в рутине. Ой!..

Шипение распахивающихся дверей и дизельный перегар подошедшего к остановке автобуса. Джерри отшатнулся от этого парня.

- Это твой автобус, квадратный мальчик, — крикнул он. — Сейчас уйдет. Ты многое упускаешь в этом мире, не упусти хотя бы свой автобус.

Джерри подошел к автобусу как лунатик. Он ненавидел такого рода встречи. Его сердце сильно молотило. Он поднялся на подножку и похоронил этот разговор. Автобус тронулся, и он, не удержавшись на ногах, плюхнулся в сиденье.

Глубоко выдохнув, он закрыл глаза.

«Это твой автобус, квадратный мальчик».

Он открыл глаза и закрыл их снова. Солнце через окно слепило прямо ему в лицо.

«Ты многое упускаешь в этом мире, не упусти хотя бы свой автобус».

Розыгрыш. Особенность такого рода людей. Их жизнь состоит лишь из глупостей и пустяков. В ней ничего не происходит.

«И еще…»

«Что еще?»

Он не знал. Он думал о своей жизни, о дороге в школу и обратно домой. При этих мыслях его усталость напомнила о себе, съежившись складками на его рубашке, зевота крепко схватила его за челюсти. Он увидел табличку над окном, ожидая мыслей о произошедшем:

«Почему?» - кто-то накарябал в космосе сквозь табличку.

«А почему бы нет?» - еще кто-то рубанул в ответ.

Джерри закрыл глаза. Внезапно измождение отпрессовалось в его сознании.

 

4.

- И сколько же коробок?

- Двадцать тысяч! — Арчи аж присвистнул от удивления. Обычно он ко всему относился с легкой прохладцей, когда общался с кем-либо вроде Брата Лайна. Но на этот раз картина с изображением двадцати тысяч коробок шоколада, доставленных в «Тринити» выглядела нелепо и смешно. Перед ним двигались вверх-вниз усы Брата Лайна, хлопали водянистые глаза, и ежились морщины на его лбу. Что-то щелкнуло в голове у Арчи: «Он выглядит неспокойно – и это Брат Лайн, который на протяжении урока без труда может удержать целый класс охапкой в своих руках». Он елозил взад-вперед. Стул под ним скрипел и трещал. Арчи старался сохранить абсолютное спокойствие, опасаясь того, что сердце начнет колотиться, когда внезапно оправдаются все подозрения не только против Лайна, но и против всех, кто работал в «Тринити». Среди них много уже немолодых, а то и вовсе пожилых людей – уязвимых, ранимых и иногда впадающих в панику.

- Я знаю, что это много шоколада, — признался Лайн, пытаясь внести в свой голос некоторую небрежность, которая так нравилась Арчи. Но в этом голосе прощупывалось упрямство. Он вспотел, как сумасшедший в истерике, хотя его голос звучал ровно и спокойно. — Но это традиционная общественно-полезная работа. Распродажа шоколада – ежегодное мероприятие. Мальчики готовы приступить к ней. Если они в какой-то год смогли продать десять тысяч коробок, почему бы на этот раз, в этом году не попробовать двадцать тысяч? Ведь это особенный шоколад, Арчи. Высшего сорта. Особая сделка.

- Как это – особая? — спросил Арчи, нажимая на свое преимущество, но не повышая голос и не теряя достоинства. Он бывал здесь в кабинете у Лайна по особым случаям. Лайну приходилось иметь дело с самим Арчи, а не с теми, кто сидит у него на уроке математики.

- Важно, что это шоколад для Дня Матери. Он всегда с успехом продавался, и я настоял на большей сдельной цене. Прекрасные коробки – подарочные комплекты и в хорошем состоянии. Последней весной они были очень хорошо упакованы. Каждую коробку мы обернем ленточкой, на которой будет написано: «День Матери», и тогда можно будет продать каждую за два доллара.

- Но двадцать тысяч коробок. — Арчи быстро стал считать в голове, хотя он был и не слишком силен в математике. — У нас в школе учится где-то около четырехсот парней. Это значит, каждый должен продать пятьдесят коробок. Обычно, от каждого требовалось продать двадцать пять коробок по цене доллар каждая, — продолжал он. — А теперь, все увеличивается вдвое – и цена, и количество. Для нашей школы это слишком, Брат Лайн, как и для любой другой.

- Я знаю это, Арчи. Но «Тринити» - особенная школа, не так ли? Если бы я не был так уверен в парнях из «Тринити», то, думаешь, стал бы я рисковать? И не способны ли мы на что-либо большее?

«Чушь», — прыгнуло в голове у Арчи.

- Я знаю, что ты думаешь, Арчи – зачем я обременяю тебя этой проблемой?

Арчи действительно сидел и гадал, зачем Брат Лайн выкладывает перед ним все свои планы. У него никогда не было никакой дружбы с Лайном или с кем-нибудь другим из учителей «Тринити». Но Лайн был особой породы. Внешне, он был одним из тех серых, невзрачных, вороватых людишек, которые всю жизнь проходят на цыпочках маленькими, быстрыми шажками. Он выглядел подкоблучным мужем, слабаком, приспособленцем. Он был заместителем директора школы, и изо всех сил прислуживался, словно преданный лакей или мальчик на побегушках. Но все это было обманчиво. В классе Лайн был совсем другим человеком – не таким, как все: самодовольным, саркастичным. Своим тонким, ядовито-высоким голосом он мог захватить чье угодно внимание, словно кобра. Учительская указка заменяла ему змеиное жало. Он наблюдал за классом словно ястреб: подозревая каждого, высматривая «сочков» или тех, кто отвлекся и о чем-нибудь замечтался. Он нащупывал в каждом сидящем в классе его слабые места и провоцировал каждого воспользоваться шпаргалкой, а затем ловил его на этом. И за пределами класса со многими людьми он вел себя также. Это, правда, ни разу не коснулось Арчи.

- Надо представить себе картину, — сказал Лайн, ощупывая пальцами свой лоб. — Все частные школы, католические или другие, в эти дни борются за свой престиж. У каждого припрятаны деньги, цены поднимаются, а у нас только то и есть, что небольшой запас денег. И как ты знаешь, Арчи, наша школа не для избранных. У нас нет богатого дяди, бывшего в прошлом нашим выпускником. У нас дневная школа, предназначенная для того, чтобы учеников старших классов подготовить к учебе в колледже. Они не из богатых семей. Взять, например, тебя: твой отец управляет страховым агентством. Он получает хорошее жалование, но слишком ли он богат? А возьми Томи Десжердинса. Его отец дантист – очень хороший, у них две машины, летний домик – и это предел возможностей для родителей учеников «Тринити», — он махнул рукой. — Я не пытаюсь класть на родителей. — Арчи содрогнулся. Его раздражало, когда взрослые прибегали к сленгу школьников, пользуясь такими словами, как «класть». — Что я говорю, Арчи, о том, что при своем скромном бюджете, родители не особенно могут помочь нам деньгами. Мы ищем возможность заработать, где только можно. Футбол с трудом окупает себя – за три года мы почти нигде и никого не победили. Интерес к боксу также упал. С телеэкрана все время говорят, что у бокса нет будущего…

Арчи подавился зевком. «Ну что еще?» - подумал он.

- Я кладу перед тобой, Арчи, распечатку всей нашей финансовой ситуации, и хочу, чтобы ты увидел, насколько жизненно важна для нас вся эта распродажа шоколада…

Стало тихо. Гробовая тишина заполнила помещение школы. Арчи с удивлением подумал о звуконепроницаемости кабинета, в котором они с Лайном находились. Классы наполнялись учениками днем. А в это время могло начаться все, что угодно и также акция «Виджилса».

- С другой стороны, — вернулся к разговору Лайн. — Мы быстро хватились, но директор болен и, может быть, серьезно. Завтра ложится в больницу. Обследование и анализы. Он выглядит нехорошо…

Арчи ждал, к чему же приведет Лайн. Болезнь директора – нелепый повод для успешной распродажи шоколада? Словно все это было из одного тошнотворного вечернего «киношедевра» под названием «Однажды выиграть у Гиппера»

- Возможно, его не будет неделю.

- Наверное… и что?

- И это значит, что школа ложится на мои плечи, и я буду за все отвечать все это время.

Снова стало тихо. На этот раз тишина уже не была столь внезапной для Арчи. Он почувствовал, что Лайн вот-вот поставит точку над «и».

- Мне нужна твоя помощь, Арчи.

- Моя помощь? — спросил Арчи, притворившись удивленным и пытаясь уловить издевку в его голосе. Теперь он знал, зачем он здесь. Лайн имел в виду помощь не Арчи, а «Виджилса». Без малейшего намека на это слово. Никто даже и не смел произнести его вслух. Официально, с «Виджилсом» не было никакой связи. Но могла ли школа пренебречь такой сильной организаций? Школа могла функционировать, игнорируя вообще все вокруг и ни на что не претендуя. «И так оно и было – все правильно», — с горечью подумал Арчи. В этом был свой резон. Это должно было служить каким-то целям, вопрос – каким? «Виджилс» держал все происходящее под контролем. Без «Виджилса» «Тринити» была бы самой обычной дерьмовенькой школой, мероприятия которой ограничивались бы только демонстрациями или акциями протеста. Арчи был удивлен смелостью Лайна, знающего о его связях с «Виджилсом», и его намерениями ими воспользоваться.

- Но чем я могу помочь? — спросил Арчи, повернув все так, чтобы сделать акцент на своих возможностях, а не на могуществе «Виджилса».

- Своей настойчивостью на продаже. Как ты говоришь, Арчи – двадцать тысяч коробок, это слишком много шоколада.

- Цена также удвоена, — самодовольно напомнил ему Арчи. — Два доллара за коробку вместо одного.

- Но мы отчаянно нуждаемся в этих деньгах.

- А как подарки? Школа всегда делала своим ученикам подарки.

- Как обычно, Арчи. Свободный от учебы день, когда весь шоколад будет продан.

- А не бесплатное путешествие в конце учебного года? Год назад мы ездили в Бостон на сценическое представление. — Арчи не заботился о каком-либо путешествии, но его устраивал такой разворот событий: он задавал вопросы, а Лайн уворачивался от ответа, делая разрыв между его поведением в классе и здесь, в кабинете еще более разительным.

- Я что-нибудь придумаю, как заместитель директора, — сказал Лайн.

Арчи старался растянуть молчаливую паузу.

- Могу ли я рассчитывать на тебя, Арчи? — лоб Лайна снова сморщился.

Арчи решил углубиться в происходящее. Его интересовало, как далеко все это может зайти:

- Но что я могу сделать? Я всего лишь один человек.

- Ты имеешь влияние, Арчи.

- Влияние? — голос Арчи поблек. Он охладел. По команде. Пусть Лайн потеет. — Я не классный руководитель и не член совета учащихся… - «Христос, если бы эти парни были здесь и видели его», — подумал Арчи. — В списке чести и почета «Тринити» даже нет моего имени…

Внезапно, Лайн перестал потеть. Бусинки пота все еще танцевали на его лбу, но он становился все тверже и холоднее, и Арчи это почувствовал. Ледяная ненависть расстелилась между ними по поверхности стола, словно блеклый свет, исходящий от далекой мертвой планеты. «Интересно, куда все это может зайти?» - гадал он. — «Я пришел к этому хренову преподавателю алгебры, к слабому субъекту…»

- Знаешь, что я думаю? — голос Лайна был похож на скрип двери.

Их глаза встретились, сцепились в молчаливой схватке. Проба сил? В данный момент? Было бы грубо что-либо сейчас предпринимать? Арчи всегда уверено шел на грубость. Но не сейчас, не сразу, платить лучше потом. Он был управляющим, и сам сильно зависел от «Виджилса». Черт возьми, «Виджилс» был этой школой. А он – Арчи Костелло, был «Виджилсом». Вот зачем Лайн позвал его сюда и, практически, умолял его о помощи. И внезапно Арчи взмолился на «Херши».

- Я знаю, что вы думаете, — сказал Арчи, откладывая пробу сил на другой раз. Лайн был словно деньгами в банке, для дальнейшего их использования.

- Чем поможешь?

- Я проконтролирую это, — сказал Арчи, давая ему добро рукой в воздухе.

И это был приговор. Лайн этого не понял. Также и Арчи. Они долго смотрели друг на друга.

- «Виджилс» поможет, — сказал Арчи, уже не в состоянии сдержаться в ожидании. Он совсем не собирался воспользоваться этим словом. «Виджилс», сказанное учителю – само противоречие отрицанию существования такой организации, ее могущества и недоступности, отрицанию того, что ее помощь была бы настоящим благом. На бледном и потном лице Лайна было нескрываемое удивление.

Арчи со скрипом оттолкнул свой стул и вышел из офиса, не ожидая на то чьего-либо разрешения.

 

5.

- Твоя фамилия - Гоуберт?

- Да.

- Тебя называют Губером?

- Да.

- Что, да?

Арчи испытал отвращение, когда этот нелепо сложенный подросток очередной раз вяло промямлил: «Да». Арчи вспомнил сцену из какого-то старого фильма времен Второй Мировой. Но Гоуберт заикаясь выкрикнул: «Да, Сир!» - словно рекрут-новобранец.

- Знаешь, почему мы здесь, Губер?

Губер заколебался. Несмотря на его рост, запросто шесть с

лишним футов, Арчи нашел в нем ребенка, снятого с вечернего сеанса, предназначенного «только для взрослых». Он был очень худым, с тонкими длинными руками, растущими из узких плеч и с маленькой головой на тонкой шее, окутанной рельефом вен, маленьких мышц и сухожилий. Он выглядел растерянно – просто наживка для «Виджилса».

- Да, Сир! — снова выпалил Губер.

Такие спектакли всегда забавляли Арчи. Игры с новичками доставляли ему непомерное удовольствие, когда он руководил ими и унижал, пусть даже в шутку. Он был управляющим, чему способствовало его быстрое мышление, острый ум, плодовитое воображение и способность видеть развитие событий на два шага вперед, словно жизнь была управляемым гигантом или игрой в шахматы. Но особенно его ценили за способность быстро найти нужное слово, у него это получалось как ни у кого. Арчи понимал, что он всегда делал это осознано, хотя в мыслях он избегал этого слова. Как-то ночью, он смотрел один старый добрый фильм с братьями Маркс на позднем киносеансе, его захватила сцена, в которой братья искали пропавшую картину: Граучо сказал: «Мы обыщем каждую комнату в этом доме». Затем Чико спросил: «Но что если ее здесь нет?» Граучо ответил: «Тогда будем искать тайник». «А что если в этом доме нет тайника?» И Граучо: «Тогда мы построим дом с тайником». И они тут же начали закладывать фундамент будущего дома. То, что Арчи и делал – строил дом, который вообще мог никому и не понадобиться, даже ему самому.

- Ты, наверное, знаешь, зачем ты нам здесь нужен, Губер? — вежливо спросил Арчи. Он всегда всех ублажал своими интонациями, словно бережно укутывал каждого своим голосом.

Кто-то захихикал, Арчи с жестким укором посмотрел на Картера, словно приказал ему взять всех сидящих в этой комнате в ежовые рукавицы. Картер щелкнул пальцами, что в этом изолированном от мира помещении прозвучало ударом молотка. «Виджилс» как обычно собрался здесь вокруг Арчи, и парень по прозвищу Губер принимал задание. Небольшая комната в конце здания школы была без окон и лишь с одной дверью, ведущей внутрь гимназии: отведенное место для «Виджилских» собраний – отрезанное от окружающего мира. Единственный, легко охраняемый вход, и тусклое освещение маленькой лампочкой, свисающей с потолка. Сорок ватт на весь объем этой комнаты и на всех, кто здесь собрался. Оглушающая тишина воцарилась после щелчка пальцами Картера. Никто больше не дурачился и не смеялся. Картер был президентом «Виджилса», потому что им мог быть только футболист с мощной рельефной мускулатурой – с тем, чего так не доставало Арчи. Но все знали, что главой «Виджилса» все-таки был управляющий – Арчи Костелло. Он всегда был на шаг впереди их всех.

Губер выглядел несмело. Он был из тех, кто должен был всегда всем нравиться. Например, он не мог просто так начать знакомство с какой-нибудь девочкой. Он должен был явиться к ней неизвестным странником из далёкой сказочной страны на заходе солнца.

- Скажи мне, — сказал Арчи. — Почему ты здесь? — в его голосе пробилась важная нотка.

- Для… задания.

- Как ты себе это представляешь: задание, никому лично не адресуется?

Губер кивнул.

- Это традиция в «Тринити»?

- Да.

- И тогда ты должен хранить молчание?

- Да, — сказал Губер, поперхнувшись. Его «Адамово яблоко» заелозило в длинной и тонкой шее.

Тишина и молчание.

Арчи всегда собирал всех в этой комнате. Он чувствовал, что здесь его слушают с большим вниманием и интересом. Он знал, что всех каждый раз волновало, зачем они снова здесь собрались. Иногда Арчи должен был высказать свои негодования по какому-либо поводу, поставить кого-либо на место, или же объявить что-либо новое в программе «Виджилса». Члены этой организации могли ничего и не делать, но иногда их принуждали правила. Картер был мышечным сгустком, Оби – мальчиком на побегушках, а Арчи сам постоянно был под давлением указаний сверху, работая над их исполнением, словно машина. Нажатие на кнопку – и исполняется очередное указание. Что они могли знать о каждом и обо всех вместе? Ночами он мог не спать, размышляя над тем, как успешней всего провести то или иное мероприятие. Временами он чувствовал, что все впустую. И еще он не отрицал, что торжествовал в такие моменты, когда все замирали в ожидании, околдованные мертвой тишиной, смотрели ему в рот, и каждый слышал биение собственного сердца. В данный момент все глаза были на Арчи и на бледном от страха Губере.

- Губер.

- Да… да, Сир… - опять запнулся Губер.

- Знаешь что такое отвертка?

- Да.

- Хотя бы раз ты держал ее в руках?

- Да… Да, Сир… У моего отца… был ящик… с инструментами.

- Прекрасно. Знаешь, для чего используют отвертку, Губер?

- Да.

- Для чего?

- Заворачивать винты… Я полагаю, заворачивать винты… во что-нибудь…

По комнате прокатился смешок, и Арчи должен был подождать до возврата напряжения тишины.

- И также, Губер. — продолжил Арчи. — Отверткой можно еще и выворачивать винты. Правильно?

- Да, Сир.

- А потерянная отвертка – это все равно, что иголка в стогу сена, правильно?

- Правильно, — ответил Губер, кивая головой и концентрируя внимание на мысли об отвертке, словно он был под гипнозом, и Арчи старался повернуть все так, чтобы Губер почувствовал себя героем, возносимым на волнах силы и славы, ведущих его вперед, к месту свершений – постепенно, чтобы он осознал самую паршивую работу с лучшей стороны, даже с самой лучшей, ценою собственного пота.

- Теперь, ты знаешь, где находится комната Брата Юджина?

В этот момент повисшее в воздухе ожидание стало почти осязаемым, способным воспламениться от собственной наэлектризованности.

- Да… это комната под номером девятнадцать… второй этаж.

- Правильно, — сказал Арчи, словно подготавливая Губера к своей декламации. — Следующий четверг в полдень, ты получаешь освобождение. На день, на вечер, на всю ночь – это важно.

Губер стоял, будто вот-вот написает в штаны.

- Школа будет пуста. Братья, большинство из них, точно – неизвестно кто, уедут на совещание по итогам учебной четверти в Мен. Вахтера на входе тоже не будет. В школе не будет никого кроме тебя, Губер, и твоей отвертки.

И, теперь, самое главное:

- И вот, что ты делаешь, Губер, — пауза. — Ты ослабляешь.

- Ослабляю?

Арчи дождался паузы. Словно по четкой команде наступила почти нестерпимая тишина. И он сказал:

- Все, что есть в комнате Брата Юджина, собрано на винтах. Стулья, столы, стенные доски. И ты со своей маленькой отверткой - может, будет лучше, если ты возьмешь с собой не одну, а несколько отверток разных размеров или одну, но с разными насадками… начинаешь расслаблять винты. Ты это делаешь так, чтобы это не было заметно – винты не должны выступать наружу, но вывернуть их надо почти до конца, чтобы они почти вываливались, чтобы все держалось «на соплях»…

Восторженный вой наполнил комнату. Все просто начали давиться от смеха, представляя себе результат работы Губера. Не смеялся только Оби. Очевидно, он представил себе тот несуществующий дом, построенный у Арчи в голове. Арчи смягчился, стал добрее – то, чего каждый раз от него все так ждали, хотя было ясно, что он разозлится снова.

- Боже, — воскликнул Губер. — Это же столько работы. Там много столов и стульев.

- У тебя есть ночь. Мы надеемся, ты не подведешь.

- Боже… - «Адамово яблоко» задергалось в конвульсии.

- Четверг, — произнес Арчи командным тоном, окончательно и бесповоротно.

Губер кивнул, принимая задание, как осуждение на казнь, как и каждый, кто мог бы оказаться на его месте, понимая, что исполнять указания Арчи придется в срок, не откладывая в долгий ящик. Жизнь «Виджилса» заканчивалась, и в «Тринити» все это знали.

Кто-то воскликнул: «Уау!»

Картер снова щелкнул пальцами, и напряжение тишины снова быстро наполнило эту комнату. Но это было уже совсем другое напряжение – с зубом на Арчи. Он крепился.

Вытянув ноги из-под старого учительского стола, Арчи сидел позади главы президиума. Картер подтянул к себе небольшой черный ящик, легонько встряхнул его, что отозвалось тяжелым рокотом перекатывающихся шаров. Оби с ключом в руках вышел вперед. Была ли на его лице улыбка, в этом Арчи не был уверен. Он мог только догадываться, насколько Оби его ненавидел. Это было не так важно. Пока Арчи все держал в своих руках, он мог оспорить все что угодно, даже содержимое черного ящика.

Картер забрал ключ у Оби.

- Готов? — спросил он у Арчи.

- Готов, — ответил Арчи, сохраняя безразличие на лице. Этого как всегда требовала инструкция, несмотря на то, что в этот момент он почувствовал, как капли пота из подмышек сползали по его бокам, оставляя за собой холодные дорожки. Черный ящик был возмездием. В нем находилось шесть биллиардных шаров: пять белых и один черный. Что до поры до времени было остроумной идеей, для каждого в достаточной мере умного человека было понятно, что управляющий может уйти в отставку, если не будет никакого контроля. Ящик обеспечивал контроль. После объявления каждого задания, его преподносили Арчи. Если бы Арчи вытащил белый шар, то задание исполнялось как обычно, а если черный, то это бы официально обязывало самого Арчи исполнить это задание, предназначенное для кого-либо другого.

Он встряхивал маленький черный ящик уже три года. В конце концов, сколько это могло продолжаться? Или удача могла ускользнуть из его рук? И была ли жизнь благосклонна к нему?

Он запустил дрожащую руку в ящик. Шары разбегались по днищу, выскальзывая из-под потных пальцев. Наконец он схватил один из шаров и сжал его в кулаке. Он вытащил руку и долго не хотел ее разжимать. Волнение и дрожь растаяли. Он открыл ладонь. Шар был белый.

Уголки губ Арчи задергались в расслаблении. Он снова встряхнул ящик. Удивление отказывалось покинуть его лицо: «Я – Арчи. Я не могу проиграть».

Картер снова щелкнул пальцами, и это значило, что собрание подошло к концу. Внезапно, Арчи ощутил пустоту, истощение и заброшенность. Он посмотрел на Губера, стоявшего в замешательстве. Тот выглядел так, словно он вот-вот заплачет. Арчи почти пожалел его. Почти. Лишь чуть-чуть.

 

6.

Брат Лайн готовился к показу очередного шоу. Джерри знал симптомы, также как и все его одноклассники. Многие из них были новичками в этой школе, и были знакомы с уроками Лайна где-то месяц, но все уже имели полное представление обо всем, что могло происходить у него на уроке. Во-первых, Лайн всегда держал их в напряжении, успевая проверить каждого в течение урока. Он все время перемещался по классу из конца в конец, указка прыгала в его руке, он пользовался ею словно дирижер своей палочкой или мушкетер шпагой. Ее кончиком он мог ткнуть в чью-нибудь книгу или подцепить чей-нибудь галстук, аккуратно водить по чьей-либо спине, накалывать на него всякие мелочи, словно он сборщик мусора где-нибудь на площади. Как-то раз указка на момент остановилась на ухе Джерри, и затем прошлась по его волосам. Джерри непроизвольно вздрогнул, словно непредвиденный поворот судьбы застал его врасплох.

Теперь, зная Лайна, крадущегося по классу, Джерри старался быть глазами в учебнике или в тетради, хотя при этом он не испытывал желания прочитать что-либо еще раз. Он смотрел вперед, как на футбольной тренировке. После нескольких дней интенсивной разминки тренер сказал, что, очевидно, в этот день они приступят к занятиям с мячом.

- Хватит дерьма.

Это был Брат Лайн. Он всегда старался нанести удар ниже пояса, например, используя такие слова, как «дерьмо» или «хрен», иногда кого-нибудь проклиная или посылая к черту. И он наносил его. Может быть, эти слова были так страшны, потому что исходили из уст маленького, бледного и безобидного человечка. Позже становилось ясно, что безобидного лишь на первый взгляд. В данный момент глаза каждого сидящего в классе были уставлены на Лайна, и каждое его дурно пахнущее словцо эхом отражалось от стен помещения этой классной комнаты. Десять минут полета в облаках было вполне достаточно, чтобы Лайн начал очередную свою игру. Класс уставился на него в ожидании какой-нибудь следующей подлости.

Пристальный взгляд Лайна медленно пропитывал каждого по очереди, словно ученики в классе были камешками янтаря, поднятыми с песчаного берега, в каждом нужно было высмотреть какой-нибудь изъян. Страх непредсказуемости повис над Джерри.

- Бейли, — произнес Лайн.

- Да, Брат Лайн, — Лайн собрался вызвать его к доске: очень старательного ученика, но слабого физически, стеснительного, замкнутого и с глазами, спрятанными за толстыми стеклами очков.

- Выйди к доске, — сказал Лайн, маня пальцем.

Бейли тихо вышел вперед. Джерри мог рассмотреть узор вен на его виске.

- Как вы знаете, джентльмены, — начал Брат Лайн, обращаясь прямо к классу и полностью игнорируя Бейли, хотя тот был всего лишь в двух футах от него, — …как вы знаете, в школе обязательно должна быть дисциплина. Невидимая нить должна связывать учителя и ученика. Мы учим и, конечно же, учимся сами любить каждого из вас. Но остается линия, разделяющая нас – линия всяких пережитков. Она незаметна, — его влажные глаза светились. — После всего, вы не можете усмотреть в этом какой-нибудь вздор. Представьте себе картину: гнущиеся деревья, вихрь листьев…

Он говорил и жестикулировал, его рука была в воздухе, а указка в ней следовала в направлении воображаемого ветра. И внезапно, без предупреждения, угодила в щеку Бейли. Парень схватился за место, где возникла боль. Он ничего не понял.

- Извини, Бейли, — сказал Лайн. В его голосе было что-то похожее на оправдание. Было ли это нечаянно, или Лайн умышленно причинил боль, никто толком не знал.

Теперь все глаза были на раненом Бейли. Брат Лайн стал рассматривать его, словно тот был препаратом под микроскопом со смертоносными микробами. Чего было не отнять у Лайна, так это его актерского таланта. Он любил читать всякие короткие истории вслух, целиком, доводя до совершенства все звуковое оформление. Никто никогда не зевал и не засыпал у него на уроке. Иногда весь класс был всполошен, например, как и теперь. Все смотрели на смущенного Бейли и предугадывали следующие действия Лайна. Под его твердым и пристальным взглядом Бейли перестал держаться за щеку, даже не смотря на то, что розовый след указки проступил горящим пятном на его лице. Теперь это стало выглядеть так, словно Бейли был не прав. Он ошибся: он стал на неправильном месте и в неправильное время, и фортуна сама так распорядилась. Джерри елозил по стулу. Не сказав ни слова, Лайн сменил атмосферу и позволил ему расслабиться.

- Бейли, — продолжил Лайн, не глядя на него, а класс продолжал слушать, словно ничего и не произошло, и Бейли как будто ничего не заметил. Словно некий секретный сговор связывал Лайна с классом.

- Да, Брат Лайн? — спросил Бейли, его глаза за очками стали больше.

Пауза.

- Бейли. Почему ты считаешь, что нужно быть плутом?

Говорят, что водородная бомба взрывается бесшумно – одна лишь ослепительная белая вспышка, умертвляющая целые города. Грохот начинается только потом, после выдержанной паузы мертвой тишины, следующей за вспышкой. Но этот грохот, наверное, уже никто и не может услышать. Примерно такого же рода тишина наступила в классе.

Бейли стоял онемевший, его рот был широко раскрыт.

- Молчание признания вины, Бейли? — спросил Лайн, наконец, повернувшись к парню.

Бейли встряхнул головой в безмолвии. Джерри почувствовал, что и его голова тоже встряхнулась, объединившись с головой Бейли в молчаливом отрицании.

- О, Бейли, что мы можем с этим поделать? — сказал Лайн, снова повернувшись к классу, его голос дрожал в печали. Класс молча поддержал Лайна в его борьбе с плутовством, с жульничеством и еще, бог знает, с чем.

- Я не плут, Брат Лайн, — сказал Бейли скрипящим голосом.

- Но посмотри фактам в глаза, Бейли. Твои отметки - каждая не ниже, чем «А». Каждый тест, каждый письменный ответ, каждое домашнее задание. Только гений способен на такое представление. Ты претендуешь на то, чтобы быть гением, Бейли?

Играясь с ним:

- Я могу допустить, что только ты можешь им выглядеть – эти очки, подбородок, отмеченный ямочкой, взъерошенные волосы…

Лайн ходил перед классом, метая свой подбородок то влево, то вправо, ожидая того, что класс одобрит его позицию, как всегда отреагировав смехом. И по классу прокатился смешок. «Эй, что здесь происходит?» - гадал Джерри, когда смеялся вместе со всеми. Потому что Бейли где-то так и выглядел: этакой карикатурой на гениального ученого в каком-нибудь старом фильме.

- Бейли, — сказал Брат Лайн, окончательно повернувшись к нему, когда смех полностью прекратился.

- Да, — жалко ответил Бейли.

- У тебя нет ответа на мой вопрос, — он не спеша подошел к окну и внезапно поглотился тем, что происходило на улице: желтые сентябрьские листья большим хороводом шуршали по земле.

Бейли одиноко стоял перед классом, словно в ожидании стартовой команды на футбольном поле. Джерри ощутил горячий прилив крови к щекам. Глубокое волнение откликнулось частыми ударами сердца.

- Ну, Бейли? — последовало от Лайна, стоящего у окна, погруженного во внешний мир.

- Я не плут, Брат Лайн, — сказал Бейли, с броском тока в голосе, словно тот был в стойке перед низким стартом.

- Тогда, как ты подсчитываешь все свои «А»?

- Я не знаю.

Брат Лайн резко оглянулся:

- Ты в порядке, Бейли? Все те «А» - что означают твое совершенство. Это ответ, Бейли?

На первое время, Бейли смотрел на класс, как в пустоту, в безмолвном воззвании, в полном удивлении, потерянно и заброшенно.

- Только Господь Бог совершенен, Бейли.

Шея Джерри начала болеть. И его легкие рвались. Ему стало сильно не хватать воздуха, словно после удара под дыхало. Он хватал его, осторожно, не шевеля мышцами. Ему хотелось быть невидимым. Ему хотелось быть не здесь, не в этом классе. Ему хотелось быть снаружи, на футбольном поле, уводить мяч в сторону в поиске приема.

- Ты сравниваешь себя с Господом, Бейли?

«Заткнись, Брат, заткнись, кусок дерьма!» - молча кричал Джерри.

- Господь Бог совершенен, и ты совершенен, Бейли, разве это не предполагает что-либо в тебе?

Бейли не ответил, в его глазах было полное недоверие. В классе воцарилась чрезвычайная тишина. Джерри расслышал гудение трансформатора в электрических часах, висящих за спиной у класса – он никогда раньше не думал, что электрические часы могут как-то звучать.

- Другая альтернатива, Бейли, когда ты не совершенен. Конечно же, ты далек от совершенства, — голос Лайна стал мягче. — Я уверен, что ты не будешь искать в моих словах святотатство.

- Это правильно, Брат Лайн. — сказал Бейли, с облегчением выдохнув воздух.

- Желаешь уйти в сторону только лишь с одним своим подтверждением, — в голосе Лайна рисовался блеск и триумф, словно это было важное открытие. — Ты плут!

В этот момент Джерри возненавидел Брата Лайна. Он мог попробовать ненависть из собственного желудка. На вкус она была кислой, грязной и горелой.

- Ты плут, Бейли, и лжец, — слова звучали ударами бича.

«Ты – крыса», — подумал Джерри. — «Ублюдок».

- Эй, что он себе позволяет, — чей-то затерянный голос с задних столов разбил тишину.

Лайн огляделся:

- Кто это сказал? — его мокрые глаза снова заблестели.

Зазвенел звонок, урок закончился. Ноги зашаркали, когда все из-под себя начали выталкивать стулья, готовясь покинуть это жуткое место.

- Подождите минуту, — сказал Брат Лайн мягко, хотя для многих его слова были неподъемной ношей. — Никто ни с места.

Все снова расселись по своим местам.

Брат Лайн посмотрел на всех с какой-то жалостью к ним, качая головой и с суровой мрачной улыбкой на губах.

- Вы – несчастное дурачье. Идиоты. Ну, и кто же из вас здесь сегодня был лучшим? Самым храбрым? — он положил руку на плечо Бейли. — Джордж Бейли, вот кто. Он, отрицая свое плутовство, сумел противостоять моему обвинению. Он стоял на своей земле обеими ногами! А вы, джентльмены, вы сидели здесь и самодовольствовались. Вы позволили этому случиться. Вы дали мне продолжить. Вы на какой-то момент превратили этот класс в Нацистскую Германию. Да, да, кто-то, наконец, выступил в защиту: «Эй, что он себе позволяет?» - а дальше, понизив голос. — Слабенький протест, такой ничтожный, и такой запоздалый.

В коридоре шаркали ноги, ученики следующего класса ждали, когда им дадут зайти внутрь. Лайн игнорировал этот шум за дверью. Он повернулся к Бейли, коснулся его макушки указкой, словно награждал его рыцарским титулом.

- Ты был молодцом, Бейли. Я горжусь тобой. Ты прошел неплохую проверку - ты был по-своему прав, — подбородок Бейли поднялся выше. — Конечно же, ты не плут, Бейли. — в его голосе проступила отеческая нежность. Он повернулся к классу. Этот поворот означил большее, чем все, что успело произойти сегодня в этой классной комнате. — Твои одноклассники остались в стороне. Они сегодня жульничали и плутовали. Они усомнились в тебе, а я нет.

Лайн направился к своему столу.

- Свободны, — сказал он с презрением в голосе. Ко всем.

 

7.

- Что ты тут делаешь, Эмил? — спросил Арчи, с веселым задором в голосе. С веселым задором, потому что было вполне очевидно, чем занимался Эмиль Джанза – он сливал бензин из машины, наблюдая струю в стеклянном сосуде.

Эмиль рассмеялся. Он также был рад, что Арчи мог застать его за таким занятьем.

- Я пришел за недельной порцией бензина, — сказал Эмил.

Машина, запаркованная в дальнем конце стоянки около школы, принадлежала пожилому джентльмену, которого звали Карлсон.

- Что будешь делать, если Карлсон придет и увидит, как ты сливаешь у него горючее? — спросил Арчи, хотя он знал ответ. А Эмиль его и не искал. Зная Арчи, он оскалил улыбку. Карлсон никогда ничего не предпринимал, что бы не произошло. Он был кротким и слабохарактерным, и по возможности, никогда не вовлекался ни в какие неприятности. Немногие могли пренебречь Эмилем Джанзой, независимо от того, были ли они толстыми или тонкими, кроткими или буйными, старше Эмиля или младше его. Эмиль был хамом – из ряда вон выходящим и даже несколько забавным хамом, потому что он никогда таковым не выглядел. Он был не слишком высок или толст, и не выглядел чрезмерно странным. Факт, что его комплекции было недостаточно для перехвата мяча на футбольном поле. Но в нем было нечто от животного, и он никогда не играл по правилам, если только это могло ему помочь. Его маленькие глазки на бледном отекшем лице смотрели в никуда. Они сжимались в маленькие амбразуры и с презрительной насмешкой наблюдали за окружающим миром, особенно когда ему удавалась какая-нибудь пакость, что он называл простым словом «добивать». Что могло быть слабым насвистыванием в классе, и это нервировало учителей. Едва лишь различимый свист мог загнать на стенку любого учителя, что было обычным делом. Кто-либо поумнее обычно садился где-нибудь в сторонке или сзади, но не Эмиль. Он выбирал места поближе, где-нибудь спереди, откуда ему было бы удобней добивать учителей. Свист, хрюканье, отрыжка, притаптывание ногой, бесконечное шевеление, сопение – то, что не могло достигнуть учительского уха откуда-нибудь с галерки.

Но Эмиль добивал не только учителей. Он находил весь окружающий мир полным потенциальных жертв, особенно среди его сверстников. Факт, что он раньше многих открыл для себя некоторые секреты жизни – где-то в четвертом классе или даже раньше. Никто не хотел, чтобы ему причиняли вред, никто не хотел причинять его, и никто не старался без особой нужды испытывать собственные силы. С его познаниями многое менялось, что открывало ему двери. Он мог съесть чей-нибудь завтрак или даже у кого-нибудь забрать деньги, выданные дома родителями на тот же завтрак, и при этом ему все сходило с рук, потому что большинство его сверстников хотели мира любой ценой. Конечно же, всегда был богатый выбор жертв, но надо было проявлять осторожность, так как можно было нарваться и на исключение из правил. А к тем, кто сопротивлялся, у Эмиля был свой подход. Кому был нужен вред? Позже, Эмиль понял еще одну вещь, сложно объяснимую на словах: большинство людей боялись неудобных ситуаций, в которых приходилось смущаться или даже перед кем-нибудь унижаться, особенно, если среди окружающих. Например, в автобусе выбрать кого-нибудь из одноклассников – того, что легко и быстро краснеет, и сказать ему: «Боже, у тебя так плохо пахнет изо рта. Ты, наверное, по утрам не чистишь зубы». Даже если у него самое свежее дыхание в мире. Или: «Фу. Ну, ты, парень, и напердел. Нехорошо», — негромко, но в слух, чтобы каждый смог услышать, при этом он сам мог испортить воздух. Подобные штучки проделывались в кафе, во время завтрака, во время урока. Ко всему такая пакость была неплоха и в где-нибудь публичном месте, например, в кинотеатре, среди незнакомых парней – особенно, если они в компании с девчонками. Тогда они начинали смущаться. После чего все собирались вокруг великолепного Эмиля Джанзы, и он при всех наслаждался результатами своего труда. Он был не глуп, хотя не слишком блистал в учебе среди одноклассников. Он со скрипом вытягивал если не на оценки «D», то на «F», что вполне удовлетворяло его отца, на которого Эмиль смотрел, как на глупца, мечтой которого было, чтобы его любимый сынок получил образование в известной частной школе, например, в такой как «Тринити». Его отец и знать не знал, насколько мерзким было это место.

- Ты очаровательная личность, — сказал Арчи Эмилю, удовлетворенному тем, как склянка наполнилась доверху, и аккуратно завинтившему пробку бензобака. Стоя на четвереньках Эмиль кинул взгляд, пронизанный подозрением. Он никогда не знал, когда Арчи Костелло был серьезен, а когда нет. Эмиль при нем никогда не валял дурака. Арчи был одним из немногих, кого Эмиль уважал и даже боялся – Арчи и «Виджилс».

- Как ты сказал – очаровательная?

Арчи засмеялся.

- Я думаю, Эмиль, ты нечто особенное. Кто еще средь бела дня будет сливать горючее? На таком открытом месте? Замечательно!

Эмиль улыбнулся в ответ и внезапно задумался. Многое ему еще хотелось проделать вместе с Арчи, но пока это было невозможно. Он находил все это уж настолько личным, хотя иногда ему хотелось с кем-нибудь всем этим поделиться: о тех штучках, которые он иногда выкидывал. Например, в школьном туалете, где он просто, спустив воду, вышел из кабинки, а тот, кто зашел следом, нашел полный унитаз дерьма. Сумасбродство. И как затем это можно было объяснить? Иногда он осознавал, что частенько перегибал палку, будь то хамство или перехват мяча во время игры, когда он со злостью мог кого-нибудь изо всех сил бросить на землю, чтобы только забрать мяч. Он не представлял себе, как об этом можно было кому-нибудь рассказывать. И еще, он чувствовал, что Арчи в глубине души понимал его и в где-то уважал – такого, каким он был, несмотря на то, что он из себя строил, несмотря на внешность, преследующую всю его жизнь.

Арчи начал отходить в сторону.

- Эй, Арчи, куда ты идешь?

- Я не хочу быть соучастником.

Эмиль рассмеялся:

- Карлсон не предъявит счет.

Арчи восхищенно качнул головой.

- Замечательно, — сказал он.

- Эй, Арчи, ну как получился снимок?

- Да, Эмиль, ну как получился снимок?

- Ты знаешь, о чем я.

- Прекрасно, — сказал Арчи, удаляясь теперь как можно быстрей, чтобы не слышать страдания Эмиля Джанзы о том, как же получился снимок. Арчи на самом деле не переваривал таких, как Джанза, даже восхищаясь их проделками. Все они были животными, но иногда их было удобно где-нибудь использовать: и Джанзу, и тот снимок – словно деньги, которые пока еще лежат в банке под залог.

Эмиль Джанза смотрел вслед удаляющейся фигуре Арчи Костелло. В какой-то день, он будет таким же, как и он – холодным, невозмутимым членом «Виджилса». Эмиль со злостью пнул заднее колесо машины. Он был несколько разочарован в том, что Карлсон так и не заметит, как у него слили горючее.

 

8.

В беге Губеру не было равных. Его длинные и тонкие ноги и руки двигались плавно, словно это были лапы гепарда, его тело плыло по воздуху, а подошвы его кроссовок будто бы и не касались земли. Во время бега он забывал о прыщиках на лице, о своей неуклюжести и застенчивости, что парализовывали его, когда какая-нибудь девочка смотрела ему вслед. Даже когда его посещали такого рода навязчивые мысли, и все вокруг становилось сложным и запутанным – на бегу он мог решить математическую задачу или проанализировать ход предыдущей игры в футбол. Иногда, утром, он вставал раньше всех и мчался через утренние улицы и парки. И все выглядело прекрасным, планеты были на своих орбитах, не было никаких трудностей, и весь мир был полон гармонии и идеала.

Когда он бежал, то ему даже нравилась боль: боль бега, боль растягивающихся легких и спазм, что иногда брали его за горло. Он знал, что может вытерпеть ее, и даже насладиться ею. Он никогда не ограничивал себя в физической нагрузке, но определенно знал свой запас прочности, который был выше его физических возможностей. И это придавало ему силу, пока он бежал. Сердце с радостью прокачивало кровь через все его тело. Еще он любил играть в футбол. Он кого-нибудь с удовольствием обгонял и подсекал, например Джерри Рено, забирал мяч и быстро уходил за двадцатиярдовую линию. Он любил все, что было связано с бегом. Соседи часто могли его видеть летящим вниз по Хай-Стрит, когда он, используя момент, разгонялся еще сильнее, и они кричали ему: «Хочешь стать олимпийцем, Губ?» или: «Замахнулся на мировой рекорд?» А он бежал, плыл, парил.

Но сейчас он не бежал, не плыл и не парил. Он был в классной комнате Брата Юджина и дрожал от ужаса. Несколько часов тому назад ему было пятнадцать лет, но в данный момент - шесть с половиной. Он плакал, как потерявшийся ребенок. Слезы искажали изображение, и все помещение класса было словно под водой. Ему было стыдно за себя и отвратительно, но он ничего не мог с этим поделать. Его терроризировал ужас, ужас ходячего ночного кошмара, от которого еще долго невозможно оправиться, когда на тебя надвигается страшный монстр, от которого не уйти, и ты вот-вот в его смертельных объятьях. Его дыхание – исчадье ада, обжигающее твое лицо. И уже проснувшись, ты продолжаешь видеть его около своей постели, и понимаешь, что застрял в этом кошмаре, не зная, как найти дорогу в реальный мир.

Он, конечно же, знал, что он в реальном мире. В его руках были реальные отвертки и плоскогубцы. Его окружали реальные столы и стулья, реальные стенные доски чернели на стене, и реальные плафоны свисали с потолка. Таким же реальным был мир снаружи – тот мир, откуда его выплюнуло где-то в три часа по полудню, когда он тайком пробрался в школу. Тот мир был отрезан, растянут и размазан для одного дня жизни, как багровая пыль по полу этой классной комнаты или слезы по его щекам. Уже стукнуло девять, когда Губер сидел на полу, упершись затылком в пыльную от мела черную доску, злой на свои влажные щеки. Его глаза зависли где-то в пустоте. Ему было велено работать при тусклом свете дежурной лампы. Включать яркий свет было нельзя, так как это вызвало бы подозрение снаружи. Губеру эта работа казалась почти невозможной. Он находился здесь уже шесть часов и успел сделать только лишь два ряда столов и стульев. Винты были неподатливы, большинство из них были крепко затянуты на фабрике и сопротивлялись отвертке и плоскогубцам.

«Я никогда не закончу», — подумал он. — «Я буду здесь всю ночь, и дома сойдут с ума в неведении, где же я, и что со мной, но делать нечего». Он представил себе, как на утро его обнаружат здесь, разваленного в изнеможении. И будет полное разочарование: его в себе, «Виджилса» и школы в нем. Он был голоден, и у него болела голова. Он чувствовал, что было бы здорово, если б он мог только выйти отсюда и быстро побежать, через все улицы, освободившись от этого ужасного задания.

Шум, возникший в коридоре, был чем-то другим. Его можно было описать. Еле различимый шум. Стены разговаривали на их собственном каменном языке, полы скрипели, где-то гудели моторы, почти по-человечески. Достаточно, чтобы напугать его до смерти. Он не знал такого испуга с того времени, когда он был совсем еще маленьким – он проснулся посреди ночи и стал звать мать.

Бум.

Это был другой шум. Он посмотрел с ужасом на дверной проем, не ожидая что-либо в нем увидеть, но он был неспособен сопротивляться искушению, вспоминая свой ночной кошмар.

- Эй, Губер, — послышался шепот.

- Кто это? — прошептал он в ответ. Рельеф выдавал чью-то фигуру. В любом случае он был не один, кто-то был здесь еще.

- Что ты делаешь?

Фигура приближалась к нему на четвереньках, словно животное. После всего, она выглядела намного дружелюбней, чем монстр из кошмара. Она прошла рядом. Руку Губера коснулась чья-то кожа, горячая и с пупырышками, и мурашки разбежались по его спине. Он обнаружил еще одну фигуру, ползущую в проходе, ее колени шаркали по полу. Первая фигура была теперь перед ним.

- Тебе нужна помощь?

Губер сощурился. Парень был в маске.

- Все идет очень медленно, — сказал Губер.

Черная фигура схватила его за грудки, чуть ли не разрывая на нем майку, и подтащила к себе. Запах пиццы пахнул в лицо Губеру изо рта незнакомца в черной маске, похожей на ту, что была в фильме про Зорро.

- Слушай, Губер. Это задание важнее, чем ты можешь себе представить, понятно? Важнее, чем ты, я или вся эта школа. Вот почему мы пришли к тебе с помощью. Чтобы ты смог довести все это дело до конца, — локти парня в маске крепко впились в грудь Губера. — Ты никому ничего не говорил об этом, например, в «Тринити»?

Губер глотнул воздух, а затем кивнул. Его горло было сухим. Он был счастлив оттого, что хоть чуть-чуть снова поверил в себя. Помощь прибыла. Невозможное стало возможным.

Фигура в маске взъерошила волосы на его голове.

- О-кей, брат, надо идти.

Другая фигура, также в маске, подошла к нему и что-то поставила на стол.

- Это бензин. Им нужно мазать винты, которые крепко засели. Пойдет легче, — сказал тот, кто держал его за майку. Он отпустил его майку и вернул в его руку отвертку.

Через три часа Губер закончил порученную ему работу.

 

9.

Мать Джерри умерла весной. В ночь ее смерти все были около нее: его отец, кто-то из близких и сам Джерри. После ее возвращения из больницы они приходили и уходили, сменяя друг друга, и так целую неделю – изнуренные и подавленные печалью. Госпитализация ничего больше ей не дала, и она умирала дома. Она очень любила свой дом, у нее в голове всегда были какие-нибудь идеи: наклеить обои, повесить картину, выточить для стола и стульев в салоне изящные ножки. «Дай мне бог двенадцать таких плотников, как она, я открою маленькую фабрику и сделаю на этом миллионы», — шутил отец. Она была тяжело больна. Джерри видел, как болезнь иссушала ее, как она слабла у всех на глазах, как гримаса ужаса все сильнее искажала ее лицо. Когда для него это становилось невыносимо, он прятался в спальне, стыдясь своих слабостей и избегая отца. Он хотел быть сильнее его, всегда держать себя под контролем, глубоко тая горе и печаль.

После того, как мать, наконец, умерла – внезапно, в половину четвертого по полудню, во сне, беззвучно, Джерри потом стоял у ее гроба в тихом бешенстве. Ему пришлось преодолевать ярость и тот огненный гнев, что жег его изнутри. Болезнь уничтожила ее, и он был зол на свою неспособность что-либо с этим сделать, чтобы защитить ее. Он был зол так глубоко и остро, что это вывело его из скорби. Ему хотелось кричать на весь этот мир, взывая против ее смерти, перевернуть вверх тормашками все дома, расколоть на кусочки весь земной шар, вырывать с корнями все деревья. Он пытался мысленно разбудить ее в темноте, представляя себе, как она лежит в морге. Даже уже не она, а внезапно охладевшая бледная плоть. Все те ужасные дни отец был словно чужим. Он был похож на лунатика или на марионетку, управляемую невидимыми нитями. Джерри чувствовал беспомощность и опустошение – все съежилось у него внутри. Даже на кладбище они с отцом стояли каждый сам по себе. Между ними была громадная дистанция. Несмотря на то, что они были рядом, они стояли не соприкасаясь. И когда процессия закончилась, и все стали расходиться, Джерри вдруг оказался в объятиях отца, его лицо прижалось к отцовской груди, пахнущей сигаретным табаком и мятой, от отца всегда так пахло. На кладбище, обнявшись в молчаливой скорби по невосполнимой потере, они оба плакали. Джерри не знал, где его собственные слезы, а где его отца. Они рыдали безо всякого стеснения и стыда. Впоследствии они шли вместе, держась за руки, к ожидающей их машине. Огненный узел гнева был распутан, и Джерри почувствовал, как все самое худшее осталось где-то позади, но над ним еще долго будет нависать тяжесть безмолвной пустоты, которая, быть может, никогда ничем так и не заполнится.

Впоследствии этой пустотой стала рутина, разделяемая им и его отцом: рутина его школьных дней, похожих один на другой, и рутина бесконечных будней его отца. Они, наверное, навсегда в ней завязли. Отец продал дом, и они переселились в садовый домик, где по углам не таились напоминания об ушедшей матери. Джерри большую часть лета провел в Канаде, на ферме у далекой кузины. Ему пришлось очень много помогать по хозяйству, что способствовало развитию его тела для успешного поступления в «Тринити» и для дальнейших занятий футболом. В этом маленьком канадском поселке родилась его мать. И ему было приятно прогуливаться по узким брусчатым улочкам, где когда-то ребенком гуляла она сама. Когда в конце августа он вернулся в Новую Англию, то их вдвоем с отцом снова засосала скучная и нудная рутина. Работа и школа. И футбол: размеченное поле, ушибы и синяки, чумазые руки и сбитые колени, трава и песок во рту. Джерри казалось, что он принадлежит совсем не себе, а всему тому, от чего он все время так зависит. И иногда он удивлялся, когда принадлежностью всего этого был еще и его отец.

Он подумал об этом в тот момент, когда он пришел из школы, и увидел отца, дремлющего на софе в каморке, служившей ему спальней. Его руки были сложены на груди. Джерри бесшумно двигался по дому, не желая разбудить спящую фигуру. Отец был аптекарем и работал в разные смены в нескольких аптеках в этого города. Он работал также и по ночам, ломая себе сон. В результате, у него выработалась привычка ложиться, чтобы подремать, где только была возможность расслабиться. Желудок Джерри ныл от голода, но он сидел тихо напротив отца и ждал, когда тот проснется. Он сильно устал после тренировки от постоянных побоев, что без конца получало его тело, от разочарования в себе и от потери надежды на то, что его допустят к играм за пределами тренировок, к комбинированию пассов. Он устал от сарказма тренера и от затяжной сентябрьской жары.

Он смотрел на спящего отца. Его лицо расслабилось в дремоте, все линии и формы, огрубевшие с возрастом, растворились и были не так определенны. Он вспомнил, как кто-то говорил о том, что люди, долгое время живущие вместе, со временем начинают походить друг на друга. Он сощурил глаза, присмотрелся, в поиске каких-либо общих черт в их лицах – матери и отца. И тут же мука ее утери возвратилась, как и изжога в его желудке, и он испугался, что от голода упадет в обморок. Через какой-то кошмарный трафарет он попробовал наложить рисунок лица матери на лицо отца, отголосок ее сладкого голоса прозвучал у него в ушах, и он снова мысленно прошел через весь тот ужас видения ее в гробу.

Отец проснулся, словно его включила какая-то невидимая рука. Видение исчезло, и Джерри вскочил на ноги.

- Хай, Джерри. — сказал отец, моргая глазами. Он сел. Его волосы даже не были растрепаны. Короткая стрижка «ежиком» всегда выглядела аккуратно. — Удачный был день, Джерри?

Отцовский голос пришел в норму.

- О-кей, я думаю. Еще одна тренировка. На днях я буду подавать пасс.

- Неплохо.

- Как прошел день, Па?

- Неплохо.

- Ладно.

- Миссис Хантер оставила нам целую кастрюлю. Тунец. Она сказала, что в последнее время он тебе нравится.

Миссис Хантер была экономкой. Она тратила все утро на уборку и приготовление ужина для них обоих. Женщина с каштановыми волосами, она постоянно вводила Джерри в смущение, ероша волосы на его голове, и при этом она еще говорила: «Ребенок, ребенок…» - словно он был третьеклассником или чем-то вроде этого.

- Ты голоден, Джерри? Пять-десять минут, и что-нибудь будет готово. Можно разогреть…

- Неплохо.

Он бросился одним из отцовских «неплохо», хотя тот этого не заметил. Любимое слово его отца – «неплохо».

- Да, Па.

- Да, Джерри?

- Так ли все неплохо сегодня в аптеке?

Отец сделал паузу, стоя в проеме кухонной двери и удивляясь:

- Что ты имеешь в виду, Джерри?

- Я имею в виду то, что я каждый день спрашиваю тебя: «Как дела?», и каждый день ты мне говоришь – «неплохо». У тебя нет прекрасных дней, или отвратительных?

- В аптеке все проходит довольно однообразно, Джерри. Ничего не меняется. К нам поступают рецепты, и мы по ним готовим лекарства - и что об этом? Все делается аккуратно, со всеми предосторожностями, проверяется дважды. Это правда, что говорят о докторах: труднописатели, я как-то тебе рассказывал, — он нахмурился, словно пролистывал страницы памяти, пытаясь найти что-то подходящее, понятное ребенку. — Три года назад был период, когда все увлекались лекарствами, принимая их наугад…

Джерри потрудился над тем, чтобы еще глубже упрятать свое глубокое разочарование. Могло ли что-нибудь из ряда вон выходящее когда-либо произойти с его отцом? Что-нибудь глубоко терзающее душу, например, ворвавшийся в аптеку подросток с игрушечным пистолетом в руках, уложивший всех на пол вниз лицом и требующий денег? Не уже ли, на самом деле жизнь – штука такая вялая и скучная, ничего не предлагающая взамен бесконечной рутине? Он ненавидел мысли о жизни, принадлежащей ему (или, может быть, он сам был ее принадлежностью), о том, как она будет растянута на много лет вперед, с ее маленькими достижениями, приходящими с трудными днями и ночами, даже не маленькими, а мелкими – вшивыми, не впечатляющими, никакими.

Он последовал за отцом на кухню. Кастрюля втиснулась в духовку, словно письмо в почтовый ящик. Внезапно Джерри почувствовал, что он не голоден, и весь аппетит куда-то исчез.

- Салат? — спросил отец. — Например, зеленый салат с майонезом.

Джерри автоматически кивнул.

Что, наконец, было всем тем, что называлось его жизнью? Он окончит школу, найдет себе работу, женится, станет отцом, увидит смерть жены, и тогда жизнь, как иголка с ниткой засквозит через все бесконечные дни и ночи, которые будут для него без солнца и луны, без восходов и закатов – никому не приносящая особого вреда, но при этом серая и безликая. Или какая же пропасть простерлась между ним и его отцом? Как глубоко он был зарыт в себя? Насколько сильно люди должны отличаться друг от друга? Есть ли у каждого отдельно взятого человека свой собственный выбор? И как много, на самом деле, он мог знать об отце?

- Эй, Па.

- Да, Джерри?

- Ничего.

Что он мог спросить с его сумасбродной интонацией? Он сомневался в том, насколько он вообще вправе сравнивать себя с отцом. Джерри вспомнил, как несколько лет тому назад он почти целый день вертелся в соседней аптеке, в которой тогда работал его отец. Аптека была местом, где посетители могли обратиться к аптекарю прямо как к врачу. В тот день в аптеку зашел один человек, сгорбленный и с рябым сморщенным лицом, ему было, наверное, уже много лет. Он обратился к его отцу: «Что я могу купить, мистер аптекарь? Как вы думаете? Смотрите, нажмите сюда, мистер аптекарь, чувствуете ли вы здесь опухоль? Может быть, найдётся лекарство, которое вылечит меня?» Его отец должен был проявить немалое терпение в общении с этим пожилым человеком, слушая его с симпатией, кивая, поглаживая его щеку, словно он ставил диагноз. Ему, наконец, удалось убедить его обратиться к врачу. Но на момент, Джерри увидел в своем отце психолога, действующего мудро и сострадательно. За больными был нужен уход, даже в аптеке. Когда этот пожилой человек ушел, Джерри спросил отца: «Эй, Па, ты ни разу не хотел стать доктором?» Отец быстро огляделся, и, колеблясь, с каким-то удивлением ответил: «Нет, конечно. Нет». Но Джерри что-то уловил в его манере, в тоне его голоса. Он должен был многое взвесить, прежде чем ответить. Когда Джерри попытался вернуться к своему вопросу, отец внезапно оказался очень занят рецептами и их составляющими. Джерри больше никогда не возвращался к этому разговору.

Сейчас его отец крутился на кухне. Он готовил ужин. И ему не требовались никакие разговоры о том, как стоило ли ему быть врачом. У него умерла жена, и остался только сын со всеми его сомнениями в своем отце. Его жизнь, она была такой серой и невзрачной. Зазвенел звонок таймера, и духовка выключилась. В ней была разогретая кастрюля с ужином.

Позже, уже приготовив постель ко сну, Джерри подошел к зеркалу. Он посмотрел на себя глазами того парня, которого однажды повстречал на площади Коммон: «Квадратный мальчик». Примерно так же, как недавно он наложил на изображение матери лицо отца, он смог увидеть его лицо, отражающееся в его собственном будущем. Он отвернулся. Он не хотел выглядеть в зеркале своим отцом. Эта мысль скомкала его, словно он сам был использованным картонным стаканчиком. Ему что-то хотелось делать, кем-нибудь быть. Но что? И кем?

Футбол. Он тратил на него время. Действительно ли футбол был тем, чего он хотел?

Безо всякой на то причины он начал думать о Джордже Бейли.

 

10.

Позже, Арчи должен был признать, что Брат Лайн слишком драматизировал события предстоящей распродажи и, как следствие, поставил на уши как «Виджилс», так и всю школу.

Прежде всего, Лайн созвал срочное собрание. Как и прочие религиозные деятели, он стал говорить о том, что моральный дух в школе – полное дерьмо. Но в разное время это проявляется по разному. Оставаясь на кафедре, он попросил вынести десять больших плакатов со списком в алфавитном порядке всех учащихся школы. Рядом с каждым именем была строка с пустыми квадратиками, в которых, как объяснил Лайн, будет отмечаться количество коробок шоколада, проданное данным учеником.

Все веселились, когда «шестерки» Лайна приклеивали липкой лентой плакаты к стене, сам Лайн в это время стоял где-то в стороне. Плакаты сползали на пол, выдергиваясь из-под клейких полосок. Стены были выложены из бетонных блоков, к которым, конечно же, ничего не клеилось. Веселое улюлюканье, заполняющее воздух, изо всех сил досаждало Брату Лайну, что всем доставляло превеликое удовольствие. Наконец, когда все плакаты были развешаны, то Брат Лайн удовлетворился.

Арчи допускал, что все это могло обернуться еще одним большим представлением, подготовленным Лайном, которое примет масштаб вручения Академической Премии. Он заливал как Ниагара о том, что школьный дух высок, и что это традиционная распродажа шоколада, что она еще ни разу не подводила, и о том, и что директор в больнице, о братстве в «Тринити», о нужде в деньгах, о великолепной доктрине, спасающей финансовое положение в школе и несущей образовательное значение, действующей на все «звездочки». Для Арчи это выглядело как триумф победы, как трофеи на бархатных витринах под музейным стеклом: «Победить или умереть». Последнее значило: угробить все, что делало «Тринити» местом триумфа годами и т.д. Дерьмо, конечно же, но действует эффективно, когда у дела такой мастер как Брат Лайн, и когда он произносит заклинания со словами и жестами.

«Да», — произнес Брат Лайн. — «В этом году квота удвоена, потому что мы делаем большую ставку, даже большую, чем раньше», — его голос звучал, словно орган, наполняющий звуками воздух. — «Каждый ученик «Тринити» сможет продать пятьдесят коробок, и я знаю, что он согласен превзойти свои возможности», — жестикулировал он перед плакатом. – «Я обещаю вам, джентльмены, что по завершении распродажи каждый из вас вырежет цифру «50» на последней коробке. Эта цифра будет обозначать, что в «Тринити» есть люди, которыми она может гордиться…»

Этого было уже слишком. Арчи незаметно давал ему знать, чтобы тот прекращал. Но Лайн все говорил, говорил и говорил так, чтобы все в школе это слышали. Арчи ерзал по стулу, при мыслях об объявленном собрании «Виджилса» - организации, у которой Брат Лайн попросил поддержки в этом мероприятии – в распродаже шоколада, и как он сумел положиться на «Виджилс». Арчи был поражен пульсацией сомнений и скептицизма при мысли о членах его организации. «Христос, Арчи!», — воскликнул Картер. — «Мы никогда не путались с таким дерьмом». Но Арчи как обычно преодолел их, учитывая потребность Лайна во влиянии «Виджилса», как в символе организации, сумевшей набрать силу. И это была лишь вшивая распродажа шоколада. Но теперь, слушая громкие декламации Лайна о том, что школа будто бы поднялась в Крестовый Поход, Арчи был в сомнениях.

Глядя на плакаты и видя свое имя, Арчи представил себе, как могут быть проданы его пятьдесят коробок шоколада. Это не могло уложиться в его голове. Он не коснулся ни одной коробки с его первых дней, когда он еще только начал править «Виджилсом». Обычно находилось несколько добровольцев, с удовольствием продававших квоту Арчи вместе со своей собственной, считая своим долгом не обременять таким делом управляющего «Виджилса». Но в этот год он, очевидно, распределит все обязательства, подняв пятерых парней, и поручив каждому продажу еще десяти коробок из своей квоты. Хорошо ли это было в отношении них, всучить добавку при такой большой квоте?

Комфортно сидя в сторонке в, Арчи с удовлетворением вздохнул, довольный глубиной своего чувства справедливости и обходительности.

 

11.

Словно кто-то подложил бомбу.

Все началось, когда Брайн Келли коснулся стула. Стул развалился.

И тогда пошло-поехало.

Альберт ЛеБланк протер свой стол. Тут же у этого стола подкосились ножки, и он медленно завалился в проход. В последовавшей короткой паузе вопросительным знаком повисло сумасшедшее напряжение, разрядившееся c грохотом разрушения еще двух стульев и столов.

Джон Лау собрался сесть. Он обернулся, услышав за спиной шум, и при этом он слегка коснулся своего стола. Стол разобрался на части раньше, чем изумление смогло появиться в его глазах. Он схватился за стул, после чего вроде как ничего не случилось. Но стол Генри Каунтера за спиной у Джона, напряженно вздрогнул, словно оступившись, и также опрокинулся на пол.

Суть диверсии стала ясна сразу.

«О, боже!» - воскликнул Брат Юджин, входя в класс и видя весь этот бедлам. Столы и стулья были разбросаны по сторонам, словно после таинственного беззвучного взрыва динамита.

Брат Юджин устремился к своему столу, в котором был выдвижной ящик, закрывающийся на замок. Он в нем прятал некоторые свои вещи и бумаги. И только он к нему прикоснулся, как его учительский стол зашатался, словно в подпитии. Он начал поворачивать рукоятку замка, и ему вдруг показалось, что это он пьян, и это у него все качается в глазах. Еще раз пошатнувшись, стол рассыпался на части.

Дети, находящиеся в помещении класса, стояли, удивляясь, и смотрели друг на друга, пока в какой-то момент им не стало ясно, что произошло. Они начали метаться по классу и испытывать на прочность все столы и стулья, с ликованием наблюдая, как вся мебель разваливается на части, и заваливает проходы. Они помогали сопротивляющимся деталям, которые не хотели разбираться сами.

- Уау! — воскликнул вдруг кто-то.

- «Виджилс»! — выкрикнул еще кто-то. — Срочный возврат старого долга!

Развал в комнате №19 занял ровно тридцать семь секунд. Арчи засек время, стоя за дверью. Сладостное удушье схватило его за грудь, когда он видел, как классная комната превращалась в руины. Сладкий момент триумфа скомпенсировал все низменное, сопровождавшее его в последнее время: его жуткое невезение и черный ящик с шарами. Свидетельство адского столпотворения. Он знал, что это была одна из его больших побед, и что это задание было одним из тех снайперских выстрелов, ставшим прекрасной расплатой, и это обязательно станет легендой. Он мог представить себе учащихся «Тринити» обсуждающих в будущем чудо дня, произошедшее в комнате №19. Для них это выглядело ядерным взрывом. Арчи с трудом удерживался от смеха, когда пред ним реально предстало все это разрушение: «Это моя работа!» - и он видел дрожащий подбородок Брата Юджина и выражение нелепого ужаса в его глазах.

Большая классная доска, висящая позади него, внезапно отстала от стены и сползла на пол, как от подземного толчка, тем самым, подведя всю сцену к финальному занавесу, завершившему представление в жанре хаоса.

- Ты! — голос, полный бешенства рявкнул за спиной у Арчи. Арчи обернулся и наткнулся взглядом на Лайна. Тот во все стороны размахивал руками, словно они у него были на шаровых шарнирах. В тот момент Лайн совсем не был бледен. Алые пятна проступили на его щеках, словно гримеры накрасили его для какого-то, наверное, жуткого сценического шоу, потому что ничего забавного в нем на тот момент не предвещалось.

- Ты! — снова сказал Лайн злым шепотом. В лицо Арчи полетели отплевки завтрака, недавно съеденного Лайном. Они пахли яичницей с беконом. — Ты это сделал, — сказал Лайн, вонзая пальцы в плечо Арчи, сжимающиеся в кулак.

Удивленные учащиеся из других классов, сбежавшиеся на крушение и грохот, столпились у двух дверей комнаты №19. Кто-то из них смотрел на груду со страхом, а кто-то удивленно поглядывал на Лайна и Арчи. И уже было неважно, как они вдвоем выглядели. Было достаточно трещины в школьной рутине, диверсии в смертельном распорядке дня.

- Не говорил ли я тебе, что у тебя все должно быть гладко? Без инцидентов? Без неприятностей?

Самое худшее, что было в гневе Лайна – это шепот, змеиное шипение из его рта, несущее в этот мир звуки, которые были смертельней выстрела или взрыва. В то же время рука на плече Арчи сжалась еще сильнее, и Арчи сморщился от боли.

- Я ничего не делал и ничего не обещал, — автоматически сказал Арчи. Он всегда все отрицал, никогда не извинялся, никогда ничего не допускал.

Лайн оттолкнул Арчи в стенку, что была к него за спиной, когда дети начали заполнять коридор, заглядывая в комнату №19, чтобы посмотреть на разрушения, и круша все вокруг по сторонам; что-то обсуждая, жестикулируя и удивленно качая головами – легенда уже родилась.

- Ты не видишь, что я заменяю директора, что под моей ответственностью теперь целая школа? Распродажа шоколада вот-вот начнется, а ты тут выкидываешь свои штучки, — Лайн безо всякого предупреждения влепил ему оплеуху. Арчи взвесил это, когда увидел, как несколько парней уставились на Лайна и на него. Уставились на него! Арчи Костелло унизился до распустившего сопли ублюдка перед каким-то учителишкой. Он разменял сладкий момент триумфа на горькую пилюлю от Лайна и нелепую распродажу шоколада!

Он смотрел на бушующего Лайна, толкнувшего его в плечо посреди шумного коридора, утонувшего в буйном потоке школьников. Арчи массировал плечо, аккуратно нащупывая пятна боли, оставленные пальцами Лайна. Он пробрался через толпу, расталкивая любопытных, собравшихся посмотреть на руины. Он стоял на входе, любуясь красотами бардака комнаты №19. Все было по его сценарию. Он посмотрел на Брата Юджина, стоявшего посреди руин, по его щекам текли слезы.

Вот и замечательно.

Трахнутый Брат Лайн.

 

12.

- Попытайся снова, — промычал тренер хриплым голосом. Опасная точка - его голос всегда начинал хрипеть, когда он терял терпение или кого-нибудь уже взял на мушку.

Джерри собрался. Во рту было сухо, и он пытался сосать слюну. Ребро было ушиблено, и весь левый бок горел. Он гордо шел к своей позиции позади Эдамо, играющего в центре. Другие игроки были почти на прямой, в напряжении и ожидании, в понимании того, что тренер был ими недоволен. Недоволен – это было мягко сказано. Он был в ярости, его воротило от этой игры. Он объявил специальную тренировку, дающую новичкам шанс сыграть против кого-нибудь из опытных игроков, чтобы показать, что все, чему он их учил, они делали паршиво, слабо и до уродства ужасно.

Это было еще не все. Тренер рявкнул номер следующей игры, и в нее включился Картер, большой мясистый защитник из школьной сборной. Он выглядел так, словно он был создан для того, чтобы сжевывать новичков, а затем выплевывать их. Но тренер сказал: «Для Картера у нас будет несколько сюрпризов». В «Тринити» была традиция подкидывать «звезд» футбола в команду, играющую против новичков и строить игру так, чтобы «звезды» не имели преимуществ перед ними. Что было неплохим поощрением для новичков, к тому же чаще всего такой «звездой» был кто-нибудь новенький из сборной «Тринити».

Джерри плелся где-то позади Эдамо. Он не собирался оживлять эту игру. Он знал, что предшествующая игра не получилась, потому что ему просто не хватило выдержки. Он ожидал, что Картер начнет громить защиту, а тот вернулся обратно, перейдя линию защиты и оставив Джерри где-то в стороне. Затем он с такой любовью и нежностью положил Джерри на землю, словно доказав ему свое превосходство мастера, что тот в глубине души просто начал беситься. Картер словно говорил: «Я не убиваю тебя, малыш, хотя это так просто». Это происходило на седьмой игре, и перехватить мяч и увести его было бы неплохим возмездием Картеру за его вежливое хамство.

- Все правильно, ребятки - то, что надо. Получить или потерять, — с легкой иронией прохрипел тренер.

- Даже более чем, — усмехнулся Картер.

Джерри выкрикивал сигналы, надеясь, что его голос звучит уверено. Но он не был уверен в себе и вдобавок не испытывал никаких надежд. Каждая игра для него была новым начинанием, но даже если что-то обязательно было не так, то он чувствовал, что в команде они все были на грани взаимопонимания. В ком он всегда был уверен, так это в таких парнях, как Губер, Эдамо и Крюто. Рано или поздно они сумеют сыграться, и будут играть где-нибудь на чемпионате штата. Конечно же, будут, если тренер не выкинет их из первого состава.

Руки Джерри были разинуты, словно утиный клюв, готовый проглотить мяч. По его сигналу, Эдамо схватил мяч, и Джерри начал быстро обходить его, уклоняясь от соперников то в одну, то в другую сторону. Он поднял руку, чтобы перехватить мяч и приготовиться к пассу. Он видел Картера, не спеша ковыляющего через линию. Он был похож на непонятную монструозную рептилию в шлеме, но внезапно Картер ожил. Его руки и ноги зашевелились, и он в коротком опустошающем прыжке опрокинул Крюто. Они вдвоем, сцепившись, катались по земле. Джерри внезапно почувствовал, что ему ничего не мешает. Он начал легко менять позицию, обманными маневрами огибая всех, пока не заметил Губера, выделяющегося своим ростом и стройной фигурой в конце поля, где тот должен был обойти защитника. Внезапно Губер махнул ему рукой. Джерри сумел оторваться от пальцев, вцепившихся ему в рукав, но начал упускать мяч. Кто-то уцепился ему в бедро, но он изо всех сил ударил по мячу. Пасс был замечателен. Он мог сказать, что это было прекрасно, прямо в цель, даже если он ничего не видел, потому что он был крепко повален на землю самим Картером, поднявшимся на ноги после сцепки с Крюто. В момент удара о землю Джерри громко крякнул от боли. Он был уверен, что Губер перехватил пасс и исчез из поля зрения.

- Хорошо, хорошо… - прозвучал триумфальный хрип тренера.

Джерри изо всех сил встал на ноги. Картер хлопнул его под зад, что означало его одобрение.

Тренер подошел к ним, нахмурившись. Он никогда не улыбался.

- Рено, — сказал тренер, вся охриплость прошла. — Мы только еще и умеем, как ломать защиту, ты – мелкий и сопливый сукин сын.

Он был окружен товарищами по команде. У него сперло дыхание. Вот и Губер прибыл с мячом. Джерри понял, что это был момент абсолютного блаженства и полного счастья.

Игрок, которого тренер обозвал сукиным сыном, обычно в этой школе становился легендой.

Все снова выстроились. Джерри наслаждался музыкой и поэзией, когда в его руки полетел мяч.

Когда он вернулся в школу после тренировки, к двери его шкафчика липкой лентой была приклеена записка. Его вызывали в «Виджилс». Задание.

 

13.

- Эдамо?

- Да.

- Бьювейс?

- Да.

- Крейн?

- Угу, — Крейн был комиком и никогда не лез за словом в карман.

- Керони?

- Да.

На виду у всех Брат Лайн наслаждался собой. Ему нравилось что-нибудь возглавлять, добиваться, чтобы все шло гладко, без сучка и задоринки. Он любил произносить пламенные речи о распродаже шоколада, о школьном духе. Мысли о последнем подавляли Губера. Даже после развала в комнате №19, он жил в режиме слабого, но не проходящего шока. Рано утром он вставал подавленным. Еще не открыв глаза, он знал наперед, что обязательно что-нибудь в его жизни будет не так, и пойдет наперекосяк. И тогда он вспоминал комнату №19. На первый день или даже на второй было какое-то возбуждение. Слухи о том, что разрушение в комнате №19 – результат задания «Виджилса». Хоть и никто не упомянул его имя, он видел себя героем-подпольщиком. Даже выпускники смотрели на него с благоговением и уважением. Парни из старших классов похлопывали его по плечу, если он случайно оказывался среди них – старый добрый знак почтения в «Тринити». Но дни проходили, и неловкость снова сажала его к себе на колени. Ходили слухи. Ими всегда полнилось это место. Они выходили далеко за пределы произошедшего в комнате №19. Распродажа шоколада была отсрочена на неделю, и Брат Лайн на одной из утренних молитв вяло оправдался: директор в больнице, очень много работы с бумагами и т.д., и т.п. Еще ходили слухи о том, что Лайна беспокоит затишье в расследовании дела комнаты №19. После того разгромного утра бедный Брат Юджин куда-то исчез. Одни говорили, что у него было нервное расстройство, другие – что умер кто-то из его близких, и он уехал на похороны. Иначе говоря, все это накапливалось на душе у Губера и по ночам не давало ему спать. Несмотря на всеобщее уважение, пришедшее к нему после той диверсии, он все равно чувствовал какую-то дистанцию между собой и всеми остальными учащимися «Тринити». Все были просто в восторге от его «подвига», но почему-то никто не хотел с ним сближаться. Он не мог разглядеть ту невидимую стену, которая все время напоминала о себе. Как-то утром, он встретил в коридоре Арчи Костелло, и тот оттолкнул его. «Если тебя вызовут по этому вопросу, то ты ничего не знаешь», — сказал Арчи. Губеру не было известно, что на душе у Арчи, что его пугало или волновало после тех событий. Легкая тревога не покидала Губера. Он каждый раз ожидал, что его имя появится на доске бюллетеней, что его вызовут на беседу или даже выгонят из школы. Ему не нужна была лесть одноклассников. Он хотел быть просто Губером – играть в футбол и бегать по утрам. Больше всего он боялся вызова для беседы с Братом Лайном, не зная, как он сможет себя вести, стоя перед ним. Он подтвердит ответ, который увидит во влажных глазах Лайна, или действительно он сможет соврать?

- Гоуберт.

Он понял, что Брат Лайн назвал его имя уже два или три раза.

- Да, — ответил Губер.

Брат Лайн сделал паузу, глядя на него вопросительно. Губер вздрогнул.

- Ты выглядишь так, как будто ты сегодня не с нами, Гоуберт, — сказал Лайн. — По меньшей мере, ты сегодня не в духе.

- Извиняюсь, Брат Лайн.

- Говоря о духе, Гоуберт, ты понимаешь, что эта распродажа шоколада для нашей школы является обычным мероприятием?

- Да, Брат Лайн, — он не был уверен в том, что Лайн не знает что-либо о его непосредственном участии в том разгроме.

- И что самое лучшее, Гоуберт, то, что в этом мероприятии участвуют только учащиеся. Учащиеся продают шоколад. Школа только лишь руководит проектом. Это твоя распродажа, это твой проект.

«Дерьмо собачье», — прошептал кто-то так, чтобы Лайн не слышал.

- Да, Брат Лайн, — с облегчением сказал Губер понимая, что Лайн был настолько занят шоколадом, что ему не было никакого дела до вины или невинности Губера.

- Так ты берешь пятьдесят коробок?

- Да, — сказал Губер с рвением. Пятьдесят коробок – это было много шоколада, но он был рад согласиться и выйти из зоны внимания Лайна.

Рука Лайна двигалась церемониально, когда тот записывал имя Губера.

- Хартнет?

- Да.

- Джонсон?

- Почему бы нет?

Лайн принял маленький намек Джонсона, как издевательство, потому что тот был в изумительном настроении. Губер подумал, почему бы и ему снова не быть в таком же настроении, как и у Джонсона. И он удивился. Почему его так угнетала акция, связанная с комнатой №19? Было ли это разрушением? Главное, что столы и стулья были снова собраны в тот же день. Лайн с целью наказания решил возложить эту работу на выбранных им учеников школы, но это принесло обратный эффект. Каждый винтик, каждая деталь от стула или стола напоминала им о ночной диверсии, и они даже добровольно и с удовольствием согласились участвовать в сборке мебели. Так, где же страшная вина? В том, что Брат Юджин был так расстроен? Очевидно. Когда бы Губер не проходил мимо комнаты №19, он не мог удержаться, чтобы в нее не заглянуть.

Конечно же, класс Брата Юджина уже никогда не примет свой прежний вид. Мебель снаружи потрескалась и поцарапалась, и, казалось, что все снова без предупреждения готово развалиться на мелкие части. Разные учителя, пользующиеся этой комнатой, чувствовали себя в ней неуверенно, в ожидании очередного коллапса. Однажды кто-то из учеников посреди урока уронил на пол книгу, чтобы посмотреть, как учитель начнет трястись в панике.

Погруженный в свои мысли, Губер не заметил, как страшная тишина снова накрыла помещение класса. Но он ощутил ее давление, когда оглянулся и снова увидел лицо Брата Лайна, на которое возвратилась все та же привычная всем бледность, а в блестящих глазах снова заиграли солнечные потруберанцы.

- Рено?

Тишина продолжилась.

Губер повернул голову в сторону Джерри. Он сидел через три стола где-то в стороне. Тот сидел твердо. Локти лежали на столе. Он смотрел в пустоту, расстелившуюся где-то перед ним, словно был в трансе.

- Рено, ты здесь, или нет? — спросил Лайн, пытаясь обратить момент в шутку. Но его работа имела отрицательный результат. Никто даже не улыбнулся.

- Последним был назван Рено.

- Нет, — сказал Джерри.

Губеру показалось, что он ослышался. Джерри сказал это так тихо, лишь шевеля губами, что его ответ показался невнятным даже в этой мертвой тишине.

- Что? — полетело от Лайна.

- Нет.

Сконфузившись, кто-то усмехнулся. Это лишь значило, что затянувшаяся рутина на чем-то переломилась.

- Ты говоришь «нет», Рено? — спросил Брат Лайн уже раздраженным голосом.

- Да.

- Да, что?

Перемена характера смеха в помещении класса. Хихиканье, неизвестно откуда и фырканье – реакция класса на внезапную перемену атмосферы, что бывало очень редко.

- Надо мне немного разъяснить, Рено, — сказал Брат Лайн, и его голос снова взял под контроль ситуацию в классе. — Я назвал твое имя. Твоя реакция может быть любой: «да» или «нет». «Да» подразумевает, что ты, как и каждый другой учащийся этой школы, согласен продать обязательное количество шоколада – в этом ящике пятьдесят коробок. «Нет» - и надо отметить, что распродажа сугубо добровольна, «Тринити» никого из вас не принуждает участвовать против вашего желания, это большая честь «Тринити» - «нет», подразумевает нежелание продавать шоколад, отказ от участия. Теперь, каков же твой ответ? Да или нет?

- Нет.

Губер уставился на Джерри в неверии. Был ли это тот Джерри Рено, который всегда выглядел немного озабоченным, немного неуверенным в себе, даже когда провел замечательный пасс, он всегда выглядел несколько смущенно – нужен ли был ему этот вызов Брату Лайну? Не только ему, но и традиции «Тринити»? Тогда, глядя на Лайна, Губер видел его словно на карточке фирмы «ТехниКолор»: прилив крови к его щекам, мокрые глаза, словно препарат в лабораторной мензуре. Наконец, Брат Лайн наклонил голову, карандаш заплясал в его руке, когда он делал какие-то жуткие пометки напротив имени Джерри.

Тишина, воцарившаяся в классе, была ни на что непохожа. Губер никогда такого раньше не слышал. Оглушающая, мрачная и удушающая.

- Сантусси? — назвал Лайн задавленным голосом, хоть и стремящимся придти в норму.

- Да.

Лайн поднял глаза, улыбаясь Стантусси, сверкая приливом крови к его щекам. Его улыбка напомнила ту, что на безжизненных лицах биржевых игроков.

- Тейсир?

- Да.

- Вильямс?

- Да.

Вильямс был последним. В классе не было никого, чья фамилия начиналась бы на X, Y или Z. «Да» Вильямса зависло в воздухе. Больше никто ни на кого не смотрел.

- Вы можете взять ваш шоколад в гимнастическом зале, джентльмены, — сказал Брат Лайн, его глаза сверкали мокрым блеском. — Те из вас, кто считает себя честным сыном «Тринити». Я сочувствую, тому, кто не с вами, — Ужасная улыбка вернулась на его лицо. — Класс свободен, — сказал Лайн, хотя звонок еще не зазвенел.

 

14.

Посмотрим: он знал, что он мог рассчитывать на свою тетю Эгни и на Майка Терасини, чью лужайку он подстригал каждую неделю в течении прошедшего лета, на Отца О'Тауэла из молельного дома (несмотря на то, что мать могла устроить ему «резню», если бы вдруг узнала, что он зачем-либо обращался к Отцу О'Тауэлу), на мистера и на миссис Томпсон, которые не были католиками, но всегда могли помочь по любому поводу, и, конечно же, на миссис Митчелл – вдову, на её поручения у него уходило каждое субботнее утро, и на холостяка Генри Бабиню с его ужасным запахом изо рта, добивающим любого, кто бы не входил к нему в дом, но, по мнению матери Джона, среди соседей он был добрейшим и деликатнейшим из людей…

Джон Салки брался за все, что попало, например, за распродажи в школе. Год назад он впервые получил выигрыш в школьной лотерее, выиграв сто двадцать пять книг – особый приз, своеобразная Академическая Премия, вручаемая раз в год. Еще ему был вручен кубок треугольной формы, окаймленный ленточками пурпурного и золотого цвета, являющимися символами «Тринити». Его родители просто сияли от гордости. Он не был силен в спорте и доносил на своих одноклассников – может быть, иногда, но, как сказала его мать: «Ты достиг лучшего, и Бог позаботился о твоем покое». Конечно, все и всё знали заранее, потому что Джон никогда ничего не откладывал на поздний срок. Иногда, еще задолго до начала распродажи, он навещал своих постоянных клиентов, чтобы держать их в курсе происходящего, и не находил лучшего, чем просто выйти на улицу и стучаться в каждую дверь, а затем держать в руках деньги, а на следующий день напротив его фамилии в списке, вывешенном в вестибюле, должны были стать новые отметки. После чего у себя в кабинете Брат Лайн улыбался ему. Он с гордостью вспоминал, как год назад он поднимался по ступенькам за наградой, и как сам директор говорил о Большой Услуге, оказанной школе, и как «Джон Салки сполна заслужил Особую Честь». (Слова, которые в точности повторялись эхом в душе у Джона, особенно когда он видел невзрачные ряды оценок «D» и «C» в своем аттестате за каждое полугодие). А сейчас – следующая распродажа. Шоколад. Удвоенная цена по сравнению с прошлым годом. Но Джон был уверен в своих силах и возможностях. Брат Лайн обещал отметить знаком Особой Чести каждого, кто выполнит свою квоту или даже перевыполнит ее. Напротив их фамилий в списке, наклеенном на доску бюллетеней, будут приклеиваться специальные звездочки. Квота – пятьдесят коробок. Это больше, чем раньше, что поднимало Джону настроение. Хотя для многих эта квота казалась невыполнимой. Они вздыхали, стонали, чертыхались. Но Джон был полностью уверен в том, что справится. Джон Салки мог поклясться, что Брат Лайн смотрел именно на него, когда выступал с речами об Особой Чести – словно, ставил его всем в пример.

Так, посмотрим: новый жилой массив на Мейпл-Тайрас. Наверное, в этом году стоило бы побывать и здесь. Девять или десять новых домов. В первом из них, давно и точно известно, жили люди, ставшие его постоянными клиентами: миссис Свенсон – от нее иногда пахло ликером, но она всегда была готова что-нибудь купить, хотя и надолго задерживала его за пустыми разговорами. Размышляя о разных людях, Джон Салки не знал, к кому обратиться первому? Может к старому, доброму и надежному дяде Луи, который всегда что-нибудь мог прилепить на крышу своей машины, например игрушечных обезьян или ведьм, сидящих на метле, и его машина иногда выглядела так, словно была из потустороннего мира. Или же можно было пойти к старику Каполетису, жившему в конце этой улицы, он всегда предлагал чего-нибудь с ним отведать, например, холодную пиццу. Джона просто добивал запах чеснока, но он терпел это, чтобы сослужить школе…

- Эдамо?

- Четыре.

- Бьювейс?

- Одна.

Брат Лайн сделал паузу и посмотрел.

- Бьювейс, Бьювейс. Ты способен на большее. Только одна? Почему? Год назад у тебя был рекорд по количеству проданных коробок.

- Я медленно начинаю, — сказал Бьювейс. Он был неплохим парнем, правда, он не блистал в учебе, но всегда производил приятное впечатление, жил со всеми в мире и не имел врагов. — Проверьте меня через неделю.

- Класс засмеялся, и шутка понравилась Брату. Губер также засмеялся, признав своей улыбкой слабинку в напряжении. Он находил, что в последние дни в его классе смеялись даже над тем, что было совсем не смешно, просто потому, что иногда нужно было немного отвлечься. Все смеялись, пока не подошла очередь фамилий, начинающихся на R. Все знали, что может произойти, когда прозвучит фамилия Рено, но через смех все как бы игнорировали ситуацию.

- Фонтейн?

- Десять!

Где-то в душе у Лайна прогремел взрыв аплодисментов.

- Удивительно, Фонтейн. Чудесное явление духа чести.

Губер с трудом удерживался, чтобы лишний раз не оглянуться на Джерри. Его друг сидел тихо и напряженно, костяшки пальцев его кулаков были белы. Распродажа длилась уже четыре дня. И на этот раз Джерри снова скажет «нет», уставившись в какую-нибудь точку прямо перед собой, неподвижно и отстраненно. На какой-то момент забыв обо всех своих страхах, Губер пытался приблизиться к Джерри, когда за день до того после тренировки они покинули поле. Но Джерри его оттолкнул: «Мне надо побыть одному, Губ. Я знаю, что ты хочешь спросить: почему я сказал «нет»?»

- Перминтьер?

- Шесть.

И тогда снова сгусток напряжения. Джерри был следующим. Губер вслушался в роковую паузу, словно весь класс задержал дыхание.

- Рено?

- Ни одной.

Пауза. Можно подумать, что, используя ситуацию, Брат Лайн будет быстро проскакивать мимо фамилии Джерри. Но каждый день в учительском голосе пела надежда, и каждый день Лайн получал от него негативный ответ.

- Сантусси?

- Три.

Губер выдохнул вместе со всем классом. Вдруг, Губеру захотелось увидеть, что же Брат Лайн записывает напротив фамилии Сантусси. Он смог увидеть лишь дрожащую руку Лайна, который был в ожидании смертного приговора, уготованного каждому из них.

Короткие и жирные ноги Табса Касперса несли его тучное тело через жилой квартал с рекордной для него скоростью. Ему казалось, что он не едет, а летит, потому что одно из колес его велосипеда было кривым, правда Табс уже где-то попытался его выправить – у него не было денег на новое. Факт, что его пришпоривала отчаянная нужда в деньгах, и он был вынужден носиться по городу, как сумасшедший, от одного дома к другому, таская на плече сумку с шоколадом, стуча в двери и нажимая кнопки звонков. Он был вынужден делать это украдкой – так, чтобы отец с матерью не смогли его застать за этим занятьем. Вероятность встретить отца была невелика, потому что тот постоянно был у себя на работе, на пластмассовой фабрике, но не встретиться с матерью было сложнее. Она была просто помешана на машине. Как говорил его отец: «Медведю не сидится дома. Он садится в машину и куда-нибудь едет».

Левое плечо Табса начало болеть от веса взятого им шоколада, и он перевесил свою ношу на другое плечо, используя момент, чтобы, спрыгнув с бордюра и подпружинив телом, легко перекинуть ремень сумки через голову. Он уже продал три коробки и положил в кошелек шесть долларов, но этого, конечно, было недостаточно. Он был в отчаянии. Он не знал, в помощи какого дьявола он нуждался, чтобы до наступления темноты еще что-нибудь продать, но в последних шести домах, где он успел побывать, никто больше не хотел покупать его шоколад. Он сохранял каждый цент из своей выручки и даже вытащил из отцовского кармана грязные заблудшие долларовые монеты, когда тот последним вечером, шатаясь в легком подпитии, пришел домой. Табс ненавидел это занятье – лазать по карманам, тем более у своего отца. Он поклялся вернуть ему деньги как можно быстрее. Вопрос: когда? Табс не знал. Деньги, деньги, деньги. Они становились постоянной потребностью его жизни. Деньги и его любовь Рита. Его выручка только и позволяла сводить ее в кино и потом купить кока-колу. Два-пятьдесят за каждый билет в кино и пятьдесят центов за два стакана колы. А его родители попросту ее ненавидели. Каждый раз ему нужно было тайком улизнуть из дома, чтобы затем с ней встретиться. Он разговаривал с ней по телефону только из дома Оззи Бекера. «Она того же возраста, что и ты», — говорила ему мать, когда было так важно, чтобы сам Табс был хотя бы на полгода ее старше. «Все правильно – она «ищет возраст», — говорила ему мать. Что еще она могла сказать? Внешность Риту не подводила. Она была настолько прекрасна, что у Табса всё внутри тряслось, словно нагрянуло землетрясение. Один, ночью в постели он мог забыть обо всем и думать только о ней. И теперь назавтра был ее День Рожденья. Он собирался купить ей подарок – такой, о каком она мечтала – браслет, который она увидела в окне ювелирного магазина в центре Блекса. Он был ужасен и прекрасен. Он весь сверкал и сиял всеми цветами радуги. А ужасен он был своей ценой на этикетке: $18.95 плюс налог. «Хон», — она никогда не называла его Табсом. — «Вот, чего я хочу больше всего на свете». Боже - $19.52, налог на продажу составлял пятьдесят семь центов. Он знал, что таких денег у него не было.

Она была той сладкой девчонкой, которая любила лишь его одного. Они шли вдвоем по улице, и он постоянно чувствовал, как ее грудь касалась его локтя. Сначала он думал, что это случайно. Он виновато отодвигался, оставляя пустоту между ними, а она снова начинала тереться грудью о его локоть. В тот вечер он купил ей сережки, и уже знал, что это было не случайно. Он ощутил себя рыночным торговцем, и ему вдруг за это стало стыдно. Он был смущен и одновременно безумно счастлив. Он – Табс Касперс, с сорока фунтами лишнего веса, о которых все время напоминал ему отец. Он, и эта прекрасная девичья грудь, касающаяся его, или отнюдь не прекрасная, как считала его мать. Замечательная девочка, похожая на зрелый, налитый соком фрукт. Зауженные джинсы, обтягивающие ее бедра, и те сочные сиськи, прыгающие под ее кофточкой. Ей было только четырнадцать, а ему – пятнадцать. Но их любовь, любовь до полного безумства, и деньги, что все время вставали между ними и все время им мешали. Деньги на автобус до ее дома, потому что она жила на другом конце города, и от этих денег зависели все планы их дальнейших встреч. На ее День Рожденья у них будет что-то вроде пикника. Они встретятся в Монументальном Парке. Она принесет сандвичи, а он подарит ей браслет. Он предвидел ее восторг, и ожидал его, но также где-то в глубине души он знал, что браслет для нее важнее чего-либо еще на свете…

Все, что двигало им теперь – ее дыхание и ее образ. Пытаясь выручить хоть еще немного денег, он отдаленно понимал, что все это скоро придется возвращать школе. Но, черт возьми, волноваться об этом он будет потом. Правильно, теперь еще одна дверь, а затем еще одна. Ему нужны деньги. Рита любит его. Очевидно, завтра она позволит ему влезть к себе под свитер.

Он нажал кнопку звонка у двери дома на Стерн-Авеню, который выглядел богаче, чем соседние, заготовил множество невинных слов и сладкую улыбку на случай, если кто-нибудь вдруг откроет дверь.

Женские волосы были сырыми и взлохмаченными. Маленький ребенок, двух или трех лет от роду, притащился следом за ее юбкой.

- Шоколад? — спросила она, горько смеясь, словно Пол Консейво предложил ей что-нибудь самое абсурдное в мире:

- Не хотите ли вы приобрести у меня шоколад?

Ребенок кричал: «Мами… мами…». Он выглядел замученным и усталым. Его пеленки промокли. Другой ребенок вопил где-то в комнате.

- Это по удачной цене, — сказал Пол. — Школа «Тринити»!

В ноздри Пола ударил запах высохшей детской мочи, и он сморщился.

- Боже, — сказала женщина. – Шоколад…

«Мами… Мами…», — визжал ребенок.

Полу всегда было неловко перед старшими, когда он вторгался в их дома и усадьбы, когда у них на руках плакали дети, или дверь открывал инвалид, который не мог подняться с коляски, а он занимался какой-то там работой, делал домашнее задание. Он подумал о своих пожилых родителях, об их бесполезной жизни: его отец заваливался спать каждый вечер после ужина, а мать выглядела уставшей, все это время вяло перебиваясь из одной комнаты в другую. На кой черт они шевелились под этим солнцем? Он не мог дождаться того момента, когда куда-нибудь сможет удалиться подальше от дома. «Где ты ходишь все это время?», — спрашивала мать, а он с ненавистью думал о том, что он снова вернулся домой. Его родители были мертвы, но об этом не знали, и если бы не было телевизора, то это был бы не дом, а могила, семейный склеп. Он не мог сказать, за что на самом деле он их любил как никогда, и если бы дом оказался в огне посреди ночи, то обязательно бы кинулся их спасать. Он был готов пожертвовать своей собственной жизнью для них обоих. Но, наверное, самому господу было тоскливо наблюдать за их лишенным жизни домом, в котором кто-то жил непонятно зачем. Они были стары даже для постельных сцен, хотя Полу эта мысль показалась отвратительной. Он не мог поверить в то, что отец и мать когда-нибудь действительно…

- Прошу прощения, — сказала женщина, закрывая дверь перед его носом, продолжая качать головой и удивляясь его комевуаяжерской настойчивости.

Пол стоял у двери не зная, что делать дальше. В этот день удаче явно было не до него, он не продал ни единой коробки. Он ненавидел вообще какие-либо распродажи, хотя в них он находил неплохой повод лишний раз удалиться из дому. Но он действительно не мог к ним приложить никакого усердия и участвовал в них только лишь для того, чтобы не выделяться из толпы таких же серых зайчиков, как и он сам.

Стоя у ступенек подъезда многоквартирного дома, Пол подумал о своем выборе: постараться все-таки что-нибудь продать, несмотря на все неудачи этого дня, или плюнуть и уйти домой. Он перешел через улицу и стал нажимать кнопки в подъезде уже другого дома. Он нажал сразу на пять или шесть кнопок, несмотря на то, что здесь все выглядело так, что обязательно должно было пахнуть мочой или даже дерьмом.

Брайан Кочрейн был на должности казначея этой распродажи, конечно же, по «доброй воле». Брат Лайн, значительно обойдя всех находящихся в помещении своего класса влажными глазами, уткнул их в Брайана, отметив его пальцем, он произнес: «Voila» - примерно так же, как и Брат Эмьё, ведущий уроки французского. Брайан не хотел быть казначеем, и он ненавидел это занятье, потому что он жил в страхе перед Братом Лайном, как и перед всем, что от него можно было ожидать. Брайан учился в последнем классе и, в присутствии Лайна, как и любого другого учителя, он чувствовал себя дискомфортно. Брат Лайн был непредсказуем и предсказуем в то же самое время. Здравый смысл Брайана иногда подводил его, потому что он иногда впадал в психологическое отчаяние и терял самоконтроль. А могло произойти все, что угодно: было известно, что Лайн всегда мог неожиданно что-нибудь предпринять. Он любил выкидывать всякие сюрпризы для проверки всех или кого-нибудь отдельно из сидящих в классе, или вдруг внезапно стать замечательным парнем, доверяющим всем и не проверяющим никого на протяжении нескольких недель или даже, проверив кого-нибудь, он мог не поставить оценку в журнал. Или же он мог устроить какую-нибудь коварную проверку (а этим он прославился уже не раз), после которой успеваемость проверяемых по его предмету заметно снижалась. А еще он был тихим человечком с указкой, но таким он был только для новичков, которые его еще не знали. И если он когда-либо мог в кого-нибудь нечаянно воткнуть свою указку, то, как говорил Картер: «… и заплати черту три доллара.» Но не каждый был Джоном Картером, президентом «Виджилса», немеркнущей звездой защиты на футбольном поле, и почетным членом Боксерского Клуба. Теперь Брайану Кочрейну хотелось быть таким же, как и Джон Картер, с мускулами вместо очков, с быстрой боксерской реакцией вместо подсчетов и финансовых сводок.

Говоря о подсчетах, Брайан Кочрейн произвел двойную глобальную проверку всей этой распродажи. Как всегда, были расхождения между количеством шоколада, объявленным проданным, и реально вырученными деньгами. В большинстве своем каждый учащийся мог присвоить себе какую-то сумму и удерживать ее до последней минуты. Обычно, никто на это не обращал никакого внимания – трудно было пойти против человеческой натуры. Многие из них, продавая шоколад, тут же расходовали деньги на больших тусовках и дискотеках. Тогда потом недостающие деньги приходилось где-нибудь отрабатывать. Но на этот раз Брат Лайн вел себя так, будто каждый доллар был важнее жизни или смерти. Факт, что все это загоняло Брайана Кочрейна на стенку.

Должность казначея вынуждала Брайана в конце дня проверять каждую комнату и записывать выручку на тот конкретный момент. Каждый раз проверялось количество проданных коробок и общая сумма, вырученная за них. Затем сидя в кабинете у Брата Лайна он подводил подсчеты, а потом сам Лайн ходил и проверял сводки Брайана. Что-то совпадало, а что-то и нет. И так было каждый день. И каждый день в списках, вывешенных в вестибюле, появлялись новые отметки, поправки, и каждый день результаты распродажи были во главе событий. Брайан никогда еще не видел Лайна таким раздраженным и нервным. Тот все подозревал и всего опасался. С него лился пот, словно внутри него специальный насос безостановочно продолжал качать и качать эту вонючую влагу. Когда он входил в кабинет и снимал свой черный пиджак, а устав школы требовал от него в любое время быть в смокинге, пот пропитывал насквозь рукава его рубашки, и запах в классе стоял такой, словно Брат Лайн сделал не один десяток кругов вокруг поля на стадионе. Он не мог усидеть на месте, все время суетился, по нескольку раз проверяя подсчеты Брайана, жуя карандаш и расхаживая по полу.

Сегодня Брайан был удивлен еще больше. Лайн перелистал все рапорта и прошелся по всем кабинетам, записывая общую распродажу, так далекую от объявленных 4582 коробок. Которая была неверна. Парни продали ровно 3961 коробку, а вернули за 2871. Как и в прошлый год, распродажа определенно шла с задержкой выручки. Он не мог понять, почему Лайн выдал ему ложный рапорт. Может, он думал, что он мог бы подбодрить всех своей крикливой рекламой?

Брайан пожимал плечами, пересчитывая все заново, чтобы убедиться в том, что Брат Лайн обвиняет его не просто так. Ему не хотелось быть врагом Лайна, который по понятной причине без колебаний выбрал его казначеем. Брайан был членом математического кружка, и ему не хотелось дать какой-либо повод Лайну для дополнительной домашней работы или для внезапных и необъяснимых F на экзаменах.

Ещё раз просмотрев суммарный подсчет, Брайан увидел нуль напротив инициалов Джерома Рено. Он усмехнулся: «Новичок, отказавшийся продавать шоколад», — Брайан качнул головой. — «Кому было нужно противостоять системе - черт подбери, Брату Лайну? Наверное, в голове у этого парня что-то не в порядке».

- ЛеБланк?

- Шесть.

- Маллорен?

- Три.

Пауза. Задержка дыхания. Снова быть той же игре: по списку – пленяющее затишье в классе Брата Лайна. Губер ничего не мог с этим сделать. Возрастающее напряжение давило на него, и он начинал чувствовать боль в животе. Губеру было свойственно миролюбие. Стеснение и соперничество угнетали его. Он хотел жить со всеми в мире. Но этим утром и речи не могло быть ни о каком мире в классе у Брата Лайна, когда тот зачитывал список и заносил отметки о том, кто и как справляется с распродажей шоколада. Губер, сидя за своим столом, оставался в напряжении. Мокрые глаза сверкали в утреннем свете. В это время Джерри Рено сидел, как обычно, без эмоций, в полном безразличии, локти были сложены на панели стола.

- Перминтьер?

- Две.

Теперь.

- Рено?

Вдох.

- Ни одной.

Выдох.

Краска проступила на лице Лайна. Его вены словно зажглись алым неоном.

- Сантусси?

- Две.

Губер не мог дождаться звонка.

 

15.

- Эй, Арчи! – позвал его Эмил Джанза.

- Да, Эмил.

- Ты еще не видел фотографию?

- Какую фотографию? — подавляя улыбку, спросил Эмил.

- Ты не знаешь, о какой я фотографии?

- Ой, о какой же ты фотографии? Да, Эмил, я еще не видел ее.

- Полагаю, это не связано с распродажей, Арчи.

- Не связано, Эмил. И, все-таки что же ты хочешь с ней сделать? Сказать правду, Эмил, это не самый лучший кадр, на котором можно увидеть тебя. Я полагаю, на ней ты даже не улыбаешься, хотя на твоем лице все выглядит забавно. Эмил, ты не у-лы-ба-ешь-ся.

На лице Эмила Джанзы все выглядело забавно, что было верно и в данный момент, и, вдобавок ко всему, он не улыбался. Как никто, Арчи мог быть напуган этим.

- Где ты ее держишь, Арчи?

- Это секрет, Эмил, большой секрет.

- Это хорошо.

Арчи подумал, стоило ли вообще рассказать ему правду об этом? Он знал, что Эмил Джанза мог быть злейшим врагом, а с другой стороны фотография также могла бы стать оружием.

- Скажи мне, Эмил, ты как-нибудь сможешь сам отпечатать эту фотографию?

Джанза швырнул сигарету в дерево и затем наблюдал, как окурок отскочил от ствола в сточную канаву. Он вытащил из кармана конверт, открыл его: в нем ничего не было, Джанза расслабил пальцы, конверт выпал, и ветерок потащил его по тротуару. Эмила Джанзу не беспокоила чистота Америки.

- Как же я могу отпечатать фотографию, Арчи?

- Ладно, ты не можешь заплатить за это, Эмил?

- Ты думаешь, что ты отдашь мне ее? Здесь может быть ловушка, Арчи.

- Не исключено, Эмил. Но когда придет время, ты ничего не сможешь сделать.

- Ты не можешь дать мне знать, когда придет время? Окей, Арчи? — Эмил спросил, хихикая. Его дурацкий смех не значил, что Эмилу смешно.

- Ты будешь первым, кто узнает, — сказал Арчи.

Окраска их разговора была светлой и даже доброй, но Арчи знал, что Эмил был готов на самое низменное. Он также знал, что Джанза был из тех, кто практически готов задушить любого во сне, чтобы горячими руками взять все, что ему надо. И это была жуткая ирония без каких-либо фотоснимков. У Арчи было лишь одно преимущество в этой нелепой ситуации – субординация.

Все произошло не так давно. Арчи, избегая братьев, тихо шел по коридору. Пройдя открытый шкафчик, он заметил камеру, висящую на крючке для верхней одежды. Автоматически, Арчи снял камеру с крючка. Он, конечно же, не был вором. Ему лишь хотелось понаблюдать за тем, как ее хозяин, кто бы он ни был, будет метаться по школе в поисках. Зайдя по горячим следам в мужской туалет, Арчи толчком открыл дверь одной из кабинок и столкнулся со стоящим внутри Джанзой: жирные пятна расползались по полу, правая рука яростно работала между ног. Арчи поднял камеру, держа палец на кнопке, и выкрикнул: «Вот тебе!»

- Прекрасно! — сказал Арчи.

Джанза также был шокирован и удивлен быстротой своей реакции. Он быстро пришел в себя. Арчи стоял в двери, готовый сбежать, если Джанза шевельнется.

- Камера в шустрых руках, — крикнул Джанза.

- Если решил кончить в туалете, то, наконец, закрой дверь на защелку, — усмехнулся Арчи.

- Она не работает, — ответил Эмил. — Все защелки поломаны.

- Хорошо, не переживай, Эмил. Этот секрет останется со мной.

Теперь Джанза отвернулся от Арчи и заметил новичка, торопящегося через улицу, очевидно очень взволнованного, потому что тот боялся опоздать в класс на урок. Должен был пройти год или другой, пока где-то в голове не разовьется чувство времени и расстояния, чтобы в последний момент успеть вскочить в закрывающуюся дверь.

- Эй, новенький, — позвал Джанза.

- Парень поднял глаза, в них было паническое оцепенение, когда он увидел Джанзу.

- Боишься опоздать?

Парень глотнул, кивая головой.

- Не бойся, новенький.

Последний звонок. Именно сорок пять секунд, чтобы он успел добежать до классной комнаты.

- У меня нет сигарет, — объявил Эмил, вывернув наружу карманы брюк.

Арчи улыбнулся, зная, что на уме у Джанзы. Джанза вообразил себя кандидатом в «Виджилс» и всегда пытался чем-нибудь впечатлить Арчи.

- Малыш, я хочу тебя попросить сбегать в булочную и купить мне пачку сигарет.

- У меня нет денег, — начал сопротивляться парень. — И я опаздываю на урок.

- Это жизнь, малыш. Все так устроено, что я побеждаю головы, а вы теряете хвосты. Если ты не имеешь денег, то оставь закурить, или займи у кого-нибудь, а затем повстречай меня с сигаретами на завтраке. Другая оценка. Эмил Джанза не откажет, — он бросил свое имя так, чтобы парень узнал, с кем тот имеет дело, и в результате не пенял на то, что не был предупрежден о том, кто же такой Эмил Джанза.

Арчи спешил, но он задержался, притворяясь, что ему интересен конец. Все равно он был очарован Джанзой, его грубостью и массивностью. Мир был создан для двух типов людей – для жертв и тех, кто на них охотится. К категории последних, безусловно, относился Джанза, а также и он – Арчи Костелло. И без сомнений среди первых был тот парень, стоящий внизу, под окнами туалета. Слезы потекли по его щекам, когда тот отвернулся.

- Он достанет деньги, Арчи, — сказал Эмил. — Не считаешь ли ты, что он будет врать сквозь зубы?

- Держу пари, что для тебя не составит труда столкнуть со ступенек пожилую леди или где-нибудь на улице ударить инвалида на костылях.

Джанза ухмыльнулся.

Эта ухмылка охладила Арчи, который подумал, что он так же способен на подобные поступки.

 

16.

- Такая жуткая оценка, Керони.

- Я знаю, знаю.

- И, обычно, ты так хорошо учишься.

- Спасибо, Брат Лайн.

- Как твои другие оценки?

- Замечательно, Брат, замечательно. Я думаю… я полагаю… я претендовал на Высшую Честь в этом полугодии. Но теперь, эта «F»…

- Я знаю, — сказал Лайн, скорбно и с соболезнованием качая головой.

Керони был сконфужен. Никогда раньше в своей жизни он не получал таких оценок, как «F». Факт, что за последние два года он один лишь раз получил «В+», и это было исключением из правил. Он считался лучшим учеником «Тринити», и после очередных экзаменов он, один из немногих, был награжден стипендией этой школы – сто долларов, выплаченных в поддержку его успеваемости, и грамотой, подтверждающей эту стипендию. И вот эта жуткая «F» - рутинная контрольная, превратившаяся в кошмар.

- Эта «F» как никогда удивила меня, — сказал Брат Лайн. — Потому что ты –великолепный ученик, Девид.

Керони посмотрел с внезапным удивлением и надеждой. Брат Лайн без каких-либо затруднений назвал ученика по имени. Он всегда держал дистанцию между собой и учащимися. «Должна быть невидимая линия между учителем и учеником», — как он всегда говорил. — «Которая не должна пересекаться ни с чьей стороны». Но, теперь, слыша, как тот произнес: «Девид», и это прозвучало в такой дружеской манере и с такой тактичностью и пониманием, что у Керони вдруг ожила надежда – но на что? На то, что его «F» была ошибкой?

- Это была трудная контрольная и по многим причинам, — продолжил Лайн. — Один из тех экзаменов, где неверная, тонкая интерпретация фактов незаметно может привести не к успеху, а к поражению. Факт, что было бы точнее назвать ее контрольной на успех и на поражение. И когда я читал твой ответ, Девид, то на момент подумал, что, возможно, ты бы и прошел. C большим почтением можно заметить, что ты был весьма корректен в своих утверждениях. Но с другой стороны… - его голос куда-то вел, он копался в глубине своих мыслей, его что-то тревожило.

Керони ждал. Трубя в клаксон, со двора уже выезжал школьный автобус. Он думал о родителях и о том, что они будут делать, когда узнают об оценке «F». Это было равносильно сходу с рельс поезда. Почти невозможно было справиться с ущербом, наносимым ему оценкой «F» независимо от того, как много «А» он сумел бы еще получить.

- Одно ученики не всегда могут понять, Девид, — Брат Лайн говорил мягко, лаконично, словно в мире не было никого за исключением их двоих, словно он никогда не говорил никому в этом мире того, что в этот момент он сказал Керони. — Одну вещь они не способны воспринять: то, что учителя также люди. Они такие же люди, как и все, — и Брат Лайн улыбнулся так, словно он пошутил. Керони позволил себе легкую улыбку. Он не верил в себя и старался не совершить чего-либо непоправимого. В помещении класса внезапно стало тепло и многолюдно, хотя они были лишь вдвоем. — Да, да, мы все тоже люди. И у нас тоже бывают черные дни. Мы устаем. Наш взгляд притупляется, а реакция затормаживается. Иногда, как дети говорят, мы дуреем, и даже делаем такие ошибки, которые иногда меняют ход дела настолько… особенно когда вопросы не режут и не сушат, когда одно не слишком отличается от другого, когда не все черное и не все белое…

Керони навострил уши – тревога: к чему вел Брат Лайн? Он пристально смотрел на него. Учитель выглядел как всегда – мокрые глаза напоминали вареные луковицы, бледная сырая кожа, и холодный разговор, все под контролем. Он держал в руке кусок белого мела, словно сигарету или, может быть, миниатюрную указку.

- Не думал ли ты о том, что учитель иногда может допускать какие-либо ошибки, Девид, или не слышал об этом раньше? — спросил Брат Лайн, смеясь.

- Словно арбитр, докладывающий о ложном свистке? — спросил Керони, поддерживая маленькую шутку учителя. Но почему шутку? К чему весь этот разговор об ошибках?

- Да, да, — согласился Лайн. — Никаких ошибок. И это понятно. У нас у всех есть обязанности, и мы должны их исполнять. Директор лежит в больнице, и я, как привилегию, беру на себя все его функции и еще, сверх всего, внешкольную работу – распродажу шоколада, например…

Брат Лайн плотно стиснул кусок мела. Керони заметил, как костяшки его пальцев стали белыми, словно мел в его руках. Он ждал, когда учитель продолжит. Но тишина все тянулась. Керони наблюдал за мелом в его руках, которые изо всех сил давили его, перекатывали. Его пальцы были похожи на конечности бледного паука с жертвой в его объятиях.

- Но это простительно, — продолжил Лайн. И что-то было непонятно: его голос, столь холодный и безразличный, не сочетался с нервными руками, изо всех сил тискающими мел, с набухшими венами, словно угрожающими вырваться наружу.

- Простительно? — Керони потерял нить мысли Брата Лайна.

- Распродажа шоколада, — сказал Лайн.

И мел расщепился в его руках.

- Например… - сказал Лайн, кроша кусочки мела и открывая программу финансового учета, так хорошо знакомого каждому в «Тринити», в котором был расписан каждый день распродажи. — Посмотрим: у тебя все замечательно в этой распродаже, Девид. Ты продал одиннадцать коробок. Замечательно. Замечательно. Ты не только хорошо учишься, но и изо всех сил поддерживаешь школьный дух.

Керони от похвалы аж покраснел, он не мог сопротивляться комплементу, даже когда в тот момент все перемешалось у него в голове. Все эти разговоры о контрольных, об усталости учителей, об их ошибках и, теперь, о распродаже шоколада… и эти два куска растерзанного мела, брошенные на столе, напоминающие белые кости – кости покойника.

- Если бы каждый дорожил своей честью так же, как и ты, то эта распродажа имела бы большой успех. Конечно, не у каждого такой дух, как у тебя, Девид…

Керони не знал, куда он клонит. Может быть, этой паузой Брат Лайн поставил точку. Может, весь этот разговор означал, что воз и ныне там – там и останется. Или, может быть, мел в руках Брата Лайна, разломанный надвое и в то же время голос, холодный и легкий – все это было липовой дешевкой?

- Если взять, например, Рено, — продолжил Брат Лайн. — Забавно, правда?

И Керони знал. Он ловил себя на том, что он пристально смотрит в мокрые настороженные глаза учителя, сияющие отблесками окон, и ему все было ясно, что произошло, что явилось поводом для этого разговора после уроков. Головная боль начала давать о себе знать где-то над правым глазом, где-то в глубине плоти – мигрень. Изжога в желудке переходила в тошноту. Был ли каждый учитель таким, как Лайн, подонком или злодеем наподобие некоторых героев книг или кинофильмов? Он всегда поклонялся им, и сам в какой-то момент хотел стать учителем, если когда-нибудь сможет преодолеть застенчивость. Но теперь – это. Боль нарастала, интенсивно пульсируя во лбу.

- Главное, я чувствую в Рено что-то нехорошее, — сказал Брат Лайн. — Надо быть большим негодяем, чтобы так себя вести.

- Я думаю также, — сказал Керони не будучи уверенным в себе, и еще не до конца поняв, что действительно хотел Брат Лайн, которого он видел каждый день в этом классе, когда тот зачитывал имена и наблюдал, как его слова и авторитет ничего не значили, когда Джерри Рено продолжал отказываться от продажи шоколада. Это стало своего рода шуткой среди его одноклассников. Главное, что Керони не симпатизировал Джерри Рено. Он также знал, что никто еще не был согласен с Братом Лайном. Но теперь он понимал, что Брат Лайн был жертвой. «Он должен был все это время лезть на стенку», — подумал Керони.

- Ладно, Девид.

Он испугался своего имени, отразившегося эхом от стен пустого класса. Он подумал о том, как достать аспирин из его шкафчика и забыть про головную боль. Он знал теперь, что его оценка была поводом для этого разговора. Брат Лайн жаждал хоть в ком-нибудь найти поддержку. Для чего же еще он держал его тут?

- Говоря об Джерри Рено… - начал Керони. Защита началась. Продолжением этой фразы он мог увести разговор в сторону, в какую – это зависело от реакции Брата Лайна.

- Да?

Рука снова подняла один из кусочков мела, и «Да?» выпрыгнуло так быстро, что не дало никакого шанса для других сомнений. Керони повис между выбором ответа и головной болью. Вряд ли рассказы Брата Лайна могли бы стереть эту «F», как и то, что тот хотел услышать. С другой стороны «F» могла погубить его. А как о других возможных «F», что Лайн мог поставить ему в будущем?

«Странный Джерри Рено», — Керони услышал внутри себя. И тогда инстинкт повлек его сложить:

- Но я уверен, что вы знаете обо всем, Брат Лайн. «Виджилс». Задание…

- Конечно, конечно, — сказал Лайн, сидя в сторонке, подкинув мел так, что он оказался в руках у Керони.

- Это фокус «Виджилса». Ему предложили десять дней отказываться от продажи шоколада – десять учебных дней, и лишь затем начать. Господи, это «Виджилс», они действительно что-то значат, не так ли? — голова просто казнила его, а в желудке плескалось море рвоты.

- Дети останутся детьми, — сказал Лайн, кивая головой, он уже не говорил - он шептал. И Керони уже не знал: что должен повлечь этот разговор, спасение или гибель? — …зная дух «Тринити», это, конечно же, было очевидно. Бедный Рено. Ты помнишь, Керони, что я как-то сказал: «Это настораживает». Ужасно, силы парня в такой ситуации, против его воли. Но это все временно, не так ли? И почему десять дней?.. Завтра увидим.

Он снова заулыбался, и говорил так, словно эти слова не имели слишком большого значения, но были тем, о чем все-таки нужно было говорить, словно эти слова были ограничительными флажками, которые нельзя было переступать. И тогда Керони понял, зачем Брат Лайн использовал его имя, но в этот момент он снова назвал его по фамилии.

- Ладно, я полагаю, что это пока, на время, — сказал Брат Лайн, его настроение заметно улучшилось. — Я тебя сильно задерживаю, Керони?

- Брат Лайн, — сказал Керони. Он не мог уйти на этой точке. — Вы сказали, что мы можем поговорить о моей оценке…

- О, да, да, правильно, мой мальчик. Эта твоя «F».

Керони слышал удары рока судьбы, но все-таки мысленно вернулся к этому: «Я сказал, что учителя делают ошибки, они устают…»

Брат Лайн снова встал:

- Я думаю – вот что, Керони. В конце полугодия, когда оценки будут закрыты, я проведу специальную контрольную. Возможно, я буду свежее, чем сейчас. Возможно, я смогу увидеть то, что не было видно раньше…

Теперь Керони почувствовал, как нервное напряжение спало, хотя его головная боль осталась, и желудок был расстроен. Плохо, что он как бы позволил Брату Лайну шантажировать себя. Если учитель мог себе позволить такое, то, как еще это можно было назвать?

- С другой стороны, Керони, эта «F» вероятно останется, — сказал Брат Лайн. — Это зависит…

- Я вижу, Брат Лайн. — сказал Керони.

И он видел – что жизнь была гнилой, что на самом деле героев не было, и верить никому нельзя, даже себе.

Он выскочил оттуда как пробка из бутылки с шампанским, пока не обрыгал Брата Лайна и все, что было перед ним на столе.

 

17.

- Эдамо?

- Три.

- Бьювейс?

- Пять.

Губер не выносил зачитывания списка, особенно когда приближались инициалы Джерри Рено. Как кто-либо еще, он, наконец, понял, что Джерри выполнял задание «Виджилса», и что поэтому, день ото дня он отказывался брать для продажи шоколад, и поэтому он не хотел говорить об этом с Губером. Теперь, Джерри мог снова стать таким, как и все. Футбол у него не клеился. «Что за черт, чего тебе не хватает, Рено?» - спрашивал, отплевываясь, тренер за день до того. — «Ты хочешь играть или нет?» И Джерри отвечал: «Я играю с мячом». И всем был ясен двойной смысл этого ответа, выражающий то, что фактически и так все уже знали. Он и Губер лишь раз перекинулись о задании, и, реально, это не явилось разговором. За день до того, после тренировки, Губер прошептал: «Когда конец задания?», и Джерри ответил: «Завтра я беру шоколад».

- Хартнет?

- Одна.

- Могло быть и лучше, Хартнет, — сказал Лайн, и в его голосе не было ни злобы, ни разочарования. За день до того Лайн оживился, и его настроение передалось всему классу. Всякий раз он диктовал атмосферу в классе. Когда Брат Лайн был счастлив – счастливы были все и каждый, но когда он входил в помещение с пониженным тонусом, то тут же это передавалось всему классу.

- Джонсон?

- Пять.

- Хорошо, хорошо.

Килелиа… ЛеБланк… Маллоран… список продолжался, голоса выстреливали, и Лайн заносил результаты распродажи напротив каждого имени. Имена и ответы звучали почти как песня, как мелодия класса, хор, выстроенные голоса. Так Брат Лайн подобрался к фамилии «Перминтьер». И тут же в воздухе повисло напряжение. Перминтьер назвал какую-либо цифру, но это уже не имело никакого значения, потому что следующим был Рено.

- Три.

- Правильно, — ответил Брат Лайн, делая пометку напротив фамилии Перминтьера. Подняв глаза, он назвал:

- Рено.

Пауза, переполненная проклятьем.

- Ни одной.

Губеру показалось, что у него вместо глаз объектив телекамеры, направленный на заполняемый Лайном список. Он обернулся в сторону Джерри и увидел его белое лицо, полуоткрытый рот и руки, свисающие по сторонам. И когда он повернулся обратно и увидел Брата Лайна с лицом, перекошенным от шока, со ртом, принявшим форму овала изумления. Это выглядело так, словно Джерри и Лайн были представителями двух враждующих антимиров.

Наконец Брат Лайн опустил глаза.

- Рено, — снова сказал он, его голос был словно ударом бича.

- Нет. Я не собираюсь продавать шоколад.

Города рушились. Земля раскалывалась на части. Планеты вращались. Звезды падали. И величественная тишина царила в космосе.

 

18.

- Почему ты это сделал?

- Я не знаю.

- Ты сошел с ума?

- Наверное.

- Это же сумасбродство - поступать так.

- Я знаю, знаю.

- Как это «Нет» у тебя вырывается изо рта – как?

- Я не знаю.

Допрос был с пристрастием, разве только одновременно, в одном лице он был и следователем, и подозреваемым, или же хулиганом и копом, а, может быть, заключенным и тюремщиком, безжалостным лучом прожектора и преследуемым в ослепительном пятне яркого света. Все летело кувырком перед его глазами, уставившимися в белый потолок. Он ворочался в постели, одеяло плясало вокруг него, словно мешок, которым его душили.

Он укрылся этим одеялом, и, внезапно, пространство под ним наполнилось ужасом клаустрофобии, бытия похороненного заживо – смерть в награду. Перевернувшись снова, он запутался в одеяле. Подушка слетела с постели, ударившись о пол вялым хлопком, словно маленькое тело, сброшенное с небоскреба. Он думал о матери, когда-то лежащей в гробу. Никто не знал, когда наступила смерть. В тот момент он читал журнальную статью о пересадке сердца. Даже врачи не смогли с точностью установить момент смерти. «Слушай», — сказал он себе. — «Никто не может спрятаться от черных дней жизни, как и в древние времена, когда тела усопших бальзамировались, обрабатывались жидкостью и материей. А теперь в кровь вводят специальные химические составы, чтобы хоть немного удлинить жизнь и отодвинуть смерть. Но она неизбежна, она все равно за каким-нибудь углом будет тебя ждать». Но можно всего лишь предположить, что какая-нибудь маленькая закорючка в мозгу все время будет напоминать о былом – о том, что когда-то было отпечатано в сознании. Его мать напомнит о себе – ему, в какой-нибудь день.

Он в ярости схватился за постель, сбросив одеяло. Его тело было мокрым, окропленным потом. Он сидел на краю кровати и дрожал, когда его ноги касались пола, и холодный поцелуй линолеума вернул его в реальность. Призрак удушья исчез. В потемках он подошел к окну, и отодвинул форточку. Ветер ворвался в комнату. Опавшие октябрьские листья трепыхались на земле, словно обреченные изувеченные птицы.

«Почему ты это сделал?»

«Я не знаю».

Это напоминает побитый рекорд.

«Это потому что Брат Лайн всегда так обращается с людьми. Он обязательно издевается над кем-нибудь, например, над Бейли. Он мучил его и пытался сделать из него дурака перед всем честным народом?»

«Более чем».

«Чем что?»

Он раздвинул занавески и осмотрел спальню, щурясь в полумраке. Потом он заново застелил постель, содрогнувшись от полуночной прохлады, ворвавшейся в комнату. Он вслушался в ночные звуки. Отец храпел в соседней комнате. Машина пролетела по улице. Он любил находиться где-нибудь на мостовой, куда-нибудь идти, неважно куда.

«Я не буду продавать шоколад».

Боже.

Он не собирался что-либо такое предпринимать. Он был бы рад завершить все это жуткое задание и снова вернуться в русло нормальной жизни. Каждое утро он боялся зачитывания списка и неизбежности столкновения с взглядом Брата Лайна, очередного «Нет» и последующей реакции Лайна, который, как и любой другой учитель старался относиться к восстанию Джерри, словно как к чему-то не особо важному, демонстративно претендуя в своих чувствах на безразличие, что выглядело нелепо и фальшиво. Это было забавно и страшно в одно и тоже время: наблюдать за тем, как Лайн зачитывает список и собирается назвать его имя, и, наконец, его имя повисает в воздухе, и вызывающее «Нет» гильотиной срывается на слабую шею надежды… Учитель мог бы что-нибудь предпринять, чтобы все выглядело гладко, и даже было бы незаметно для глаз… Его глаза выдавали его. Лицо всегда было под контролем, но в глазах всегда читалась его уязвимость, дающая Джерри промелькнуть в ад, кипящий в этом учителе. Эти мокрые глаза, белые орбиты и разжиженная синева его зрачков. В них отражалось все, что происходило в классе и, одновременно с тем, то происходило в душе у Брата Лайна. Затем Джерри изучил секрет блеска его глаз. Он стал наблюдательным, он следил за его глазами. Он стал прочитывать любую, даже самую тонкую перемену в его взгляде. И в какой-то момент Джерри просто уставал от всего. Он уставал наблюдать за учителем, уставал противостоять его воле, что было нереально, потому что у Джерри не было выбора. Жестокость истощала его так же, как и это задание. Он осознал это через несколько дней. Оно было мучительным, даже хотя Арчи Костелло настаивал на том, что это только на время, что все поймут это позже. И он, наконец, дождался конца этого невыносимого задания, и энергия затишья в незримой битве должна была повиснуть между ним и Братом Лайном. Он хотел снова приобрести нормальную жизнь. Ему нужен был футбол и даже его домашнее задание, без ежедневной ноши, камнем влекущей его вниз. На него давила изоляция от одноклассников, отрезанных секретом, который он силился носить внутри себя. Он испытывал искушение раз или другой поделиться об этом с Губером. И однажды он почти уже это сделал, когда Губер пытался завязать с ним разговор. Но вместо этого он попросил его не общаться с ним две недели. Он носил это в себе, секрет ото всех и каждого, и с этим жил. Один раз он столкнулся с Братом Лайном в коридоре во второй половине дня, после футбольной тренировки. В его глазах просто горела ненависть. Более чем ненависть: что-то нездоровое – грязь и мрак. И Джерри словно уходил от разговора, от раскрытия души, и он утешал себя: «Когда я возьму шоколад, Брат Лайн поймет, что я всего лишь исполнял задание «Виджилса», и теперь все будет гладко и хорошо».

Тогда зачем он ответил «Нет» этим утром? Он хотел закончить это тяжелое испытание, но это страшное «Нет» выскочило изо рта.

Он лежал в постели без движения, пытаясь уснуть. Слушая отцовский храп, он подумал о том, как его отец всю свою жизнь только то и делал, что спал. Он спал даже, когда вставал и как лунатик ходил по комнате, и при этом еще что-то делал. «А что обо мне? И что это был за парень на площади Коммон, с которым я разговаривал в тот день. Его подбородок покоился на крыше «Фольксвагена». Он выглядел, как какой-нибудь гротескный Джон-Баптист?

«Ты многое упускаешь в этом мире…»

Он повернулся к стенке, освободившись от сомнений и вызывая в сознании образ той девочки, которую он как-то видел в центре города. Сиреневый свитер плотно облегал весь рельеф ее красивого тела. Учебники, взятые в охапку, еще сильней подчеркивали форму ее груди. «Если бы только моя рука могла быть теми книгами», — подумал он с тоской. Теперь его рука шарила между ног, он сконцентрировался на образе этой девочки. Он делал это впервые в жизни, и это было нехорошо, неприлично.

 

19.

На утро состояние Джерри чем-то напоминало жуткое алкогольное похмелье. Его глаза горели огнем, требуя сна. Желудок, чувствительный к малейшему движению, реагировал на любые неровности дороги, по которой ехал автобус. Что напомнило ему дорогу на пляж, что было очень давно, когда он был еще ребенком, и его иногда укачивало в машине так, что отец был вынужден остановить ее на обочине, и в это время Джерри могло стошнить, или же нужно было подождать, пока буря у него в животе не утихнет. Вдобавок к его утренним ужасам была возможная контрольная по географии. Прошлым вечером он ничего не выучил: так обернулось, что он поздно пришел домой и вместо того, чтобы подготовиться, долго переваривал в голове все, что накопилось о распродаже шоколада и о происходящем в классе у Лайна. Теперь он расплачивался за недосыпание и за неготовность к контрольной: он пытался читать пропущенный материал по географии в грохочущем трясущемся автобусе. Утренний свет слепил, отражаясь от белых страниц.

Кто-то дремал на сидении рядом с ним.

- Эй, Рено, держись!

Джерри оглянулся и «зеленые зайчики» запрыгали у него в глазах, когда он оторвал их от страниц учебника, чтобы заглянуть в лицо тому, кто говорил с ним. Откуда-то он был с ним знаком, может быть, он его где-то видел, когда учился в младших классах. Он закуривал сигарету. Как и все курящие, он наверное, злился на табличку «Не курить». Он закачал головой: «Парень, ну ты действительно даешь! Показать зад Лайну, этому выродку! Прекрасно!» - он выпустил дым. В глазах у Джерри защипало.

- Ой! — воскликнул он, чувствуя себя глупо. И удивился: забавно, все это время он думал об этой ситуации, как о личной борьбе с Братом Лайном, словно на планете были лишь они вдвоем. Теперь он понял, что все давно уже вышло за пределы их личного пространства.

- Меня тошнит от продажи этого проклятого шоколада, — сказал этот парень. У него на плечах вместо головы был огромный, полный прыщей чемодан, его лицо напоминало карту рельефа местности, а пальцы были желтыми от никотина. — В «Тринити» я проучился два года и переехал из Верхнего Монумента, когда еще был новичком, и, Христос, я устал от всех этих распродаж, — он попытался выпускать дым колечками, но у него ничего не получалось. Плохо то, что дым летел в лицо Джерри и щипал глаза. — Если не шоколад, то рождественские открытки, если не открытки, то мыло, не мыло, так календари. Но ты знаешь, что?

- Что? — спросил Джерри, отрываясь от своей невыученной географии.

- Мне и в голову не приходило сказать «нет» в отличие от тебя.

- Я получил несколько уроков, — сказал Джерри, на самом деле не зная, что и сказать.

- Парень, знаешь, ты крут, — восхитился «Чемодан прыщей».

Джерри покраснел от удовольствия и от презрения к себе. Кому не приятно, когда им восхищаются? И он почувствовал вину зная, что это были ложные претензии на все восхищения этого парня, и что он, ко всему, никогда не был крут. Его голова болела, и желудок угрожающе дергался. Ему опять предстояла встреча с Братом Лайном и утреннее зачитывание списка. И это было каждое утро.

Около школьного входа его ждал Губер. Он стоял напряженно и встревожено среди всех, ожидающих начало занятий – словно заключенных, не спешащих приступить к работе, до последнего момента не выпускающих изо ртов сигарет. Они это сделают, только когда прозвенит звонок. Губер отвел Джерри в сторону. Тот виновато последовал за ним, понимая, что Губер не являлся веселым счастливчиком, и он знал, когда начнется урок. Что случилось? Он не знал, как выпутаться из собственных забот, чтобы еще заботиться и о Губере.

- Боже, Джерри, для чего ты это делаешь? — спросил Губер, когда они отделились от толпы курящих.

- Делаю что?

Но он знал, что имел в виду Губер.

- Шоколад.

- Я не знаю, Губ, — сказал Джерри. У Губера это не выглядело фальшивым восторгом, как у того парня из автобуса. — Это правда, я не знаю.

- Ты напрашиваешься на неприятности, Джерри. Брат Лайн встревожен.

- Смотри, Губ, — сказал Джерри, желая успокоить его и стереть тревогу у него с лица. — Это не конец света. Четыреста человек в этой школе продают шоколад. Что особенного, если меня среди них не будет?

- Все не так просто, Джерри. Брат Лайн не оставит тебя в покое.

Ожидаемый звонок зазвенел. Окурки полетели в канаву или были расплющены и утоплены в ящике с песком, что около двери. Парни из последних классов еще какое-то время курили. Те, кто сидел у себя в машине, слушая музыку, передаваемую по радио, выключали приемники и закрывали за собой машины.

- Ой, «Миленький» идет, парни, — сказал кто-то скороговоркой. Это была одна из ослиных традиций «Тринити», символизирующих дружбу. Джерри не успел рассмотреть, кто же это был.

- Будь на высоте, Джерри! — шептал Эдамо уголками рта, он лютой ненавистью ненавидел Лайна.

- Видишь, как слова расползаются? — шипел Губер. — Что важнее для тебя - футбол и твои оценки, или же паршивая распродажа шоколада?

Звонок зазвенел снова. Это означало, что через две минуты двери классов будут закрыты на ключ.

К ним приблизился человек по прозвищу Бенсон. Он был неравнодушен к новичкам. Было бы неплохо проигнорировать его, чтобы остаться незамеченными и не вступить с ним в контакт. Но было ясно, что Бенсон направлялся именно к ним. Он был дураком, хотя и знал об отсутствии собственных тормозов, как и о собственном абсолютном равнодушии к любым правилам.

Когда он приблизился к Джерри и Губеру, то начал подражать Джиму Кенни, похлопывая себя ладонями и сутуля плечи: «Эй, парни. Я мог бы… я мог бы походить в ваших ботинках… я мог бы походить в ваших ботинках… в ваших, мальчик с мельницы…» Он играючи стукнул Джерри рукой.

- Да пошел бы ты куда-нибудь со своими ботинками, Бенсон, — крикнул кто-то. И Бенсон начал плясать - теперь он был Сэмми Дейвисом, широко раскинув руки, отбивая ногами чечетку и изгибая тело.

Поднимаясь по ступенькам, Губер сказал:

- Сделай доброе дело, Джерри, начни заниматься шоколадом – сегодня.

- Нет, Губ.

- Почему нет?

- Я всего лишь не могу. Я так решил.

- Хренов «Виджилс», — прошептал Губер.

Джерри ни разу не слышал, чтобы Губер ругался. Он был кротким – из тех, кто всегда падает с первым же ударом кулака, из тех, кто может простить тебе все, что угодно, он был беззаботным, и он всегда бегал по дорожке вокруг поля, пока все остальные нервозно сидели, если тренера случайно позвали к телефону.

- Это не «Виджилс», Губ. Они тут больше не причем. Это я.

Они остановились около шкафчика Джерри.

- Ладно, — сказал Губер. Он уступил, зная, что в данный момент было бесполезно доказывать что-либо еще. Печаль внезапно опустилась на Джерри, наверное, потому, что Губер выглядел очень тревожно, будто какой-нибудь пожилой человек, готовый помочь во всех горестях, что бывают на земле. Его худое лицо было помятым и осунувшимся, глаза призрачны, словно он очнулся от ночного кошмара, который трудно забыть.

Джерри открыл шкафчик. Он когда-то, в первый же день занятий в школе приколол кнопками плакат к задней стенке шкафчика. На плакате было изображено широкое пространство пляжа, на развернутом небе сверкала звезда, она была где-то вдалеке. По пляжу шел человек – маленькая уединенная фигурка во всем этом огромном мире. В углу яркими изумрудными буквами красовались слова: «Сумею ли я разрушить вселенную?» - по Элиоту, написавшему «Потерянную землю», они это проходили по Английской Литературе. Джерри не слишком вдавался в смысл этих слов, но его манила тайна изображенного на нем пространства. Украсить свой шкафчик каким-нибудь плакатом было традицией «Тринити». Джерри выбрал этот.

Он не мог долго думать о пространстве. Зазвенел последний звонок. У Джерри осталось тридцать секунд, чтобы попасть в класс.

- Эдамо.

- Две.

- Бьювейс?

- Три.

Это был тот же список, что зачитывался каждым утром – новая мелодия, новый темп, словно Брат Лайн был дирижером, а класс – словесным оркестром, но с ритмом было что-то не так, словно оркестранты шли за ритмом, а не за дирижером. Как только Брат Лайн называл чье-либо имя, как тут же следовал ответ, до того, как Лайн успевал что-либо отметить в своей тетрадке. Все выглядело спонтанной игрой – импровизацией, развивающейся в классе. Каждый впадал во внезапную конспирацию. Быстрота реакции не позволяла Брату Лайну оторваться от стола, голова была наклонена, карандаш яростно царапал в тетради. Джерри был рад не видеть этих мокрых глаз.

- ЛеБланк?

- Одна.

- Маллорен?

- Две.

Имена и цифры трещали в воздухе, и Джерри нашел в этом нечто любопытное. Каждый продал одну, две, или, может быть, три коробки шоколада. Но не пять и не десять. И голова Брата Лайна оставалась наклоненной, глаза концентрировались где-то в тетрадке. И, наконец:

- Рено.

Действительно, это было так легко крикнуть: «Да», и сказать: «Беру шоколад на продажу, Брат Лайн». Так легко быть таким, как все, не иметь конфронтации и встреч с теми страшными глазами каждое утро. Брат Лайн, наконец, поднял глаза. Темп зачитывания списка был поломан.

- Нет, — сказал Джерри.

Мокрые глаза налились печалью, глубокой и проникновенной, когда они оторвались от разрушений, оставленных кем-то загорающим на пляже, единственно уцелевшем в этом огромном мире, в котором все – чужие.

 

20.

«В этот исторический период человек все больше стал изучать окружающую его среду…»

Внезапно, началось светопреставление. В классе воцарилось безумное движение. Брат Джекус был ошеломлен. Все ученики вскакивали со своих стульев и пускались в какой-то безумный танец. Они подпрыгивали, словно под ритм неслышимой музыки, и это в абсолютной тишине, хотя шум все-таки исходил от шаркающих ног, а затем тот, кто уже сел, выглядел так, словно ничего и не произошло.

Оби кисло наблюдал за учителем. Брат Джекус очевидно смутился. Смутился? Черт, он был на грани паники. Ритуал был введен на эту неделю, и это должно было происходить каждый раз, когда произносилось ключевое слово. И тогда класс мог внезапно извергнуть нечто подобное взмахам руками и топанью ногами, ставя на место бедного Брата. Конечно, Брата Джекуса легко было поставить на место. Он был новым, молодым и чувствительным учителем – сырым мясом для Арчи. И он, очевидно, не знал, как нужно на все это реагировать, но ничего не предпринимал. Он не пытался хоть как-то угомонить толпу, рискуя вообще оставить все без контроля. Что еще могло произойти? «Забавно», — подумал Оби. – «Как и каждый, этот парень, наделенный всей своей учительской мудростью, знает, что это представление запланировано и организовано «Виджилсом». И еще все говорят о таинственной атмосфере и отказываются признавать существование этой организации». Он удивлялся – почему? Оби участвовал почти во всех заданиях «Виджилса» и уже давно потерял им счет. Вдобавок он продолжал поражаться успеху, с которым они все это время проходили, и ко всему он устал от всех этих заданий, устал играть в няньку, приставленную к Арчи, в его указательный палец и еще во что-либо. Он устал быть координатором, исполняющим это задание точно по графику, как на заказ в пользу замечательной репутации Арчи Костелло. Например, такое задание, как комната №19, когда он снизошел до помощи Губеру, занимает особое место – все для того, чтобы Арчи и «Виджилс» могли выглядеть хорошо, пристойно. Даже в этом необычном задании, в котором Брат Джекус, как мог, избегал фраз, содержащих ключевое слово – команду для действия. Оби, как мог, старался спровоцировать Брата сказать что-либо подобное.

Репликой было слово «окружение» или все производное от него. Как сказал Арчи, объявляя задание: «Это слово на сегодняшний день очень актуально, оно имеет отношение к природе, к экологии, к нашим национальным ресурсам. Мы, учащиеся «Тринити» также вовлечены во все, что нас окружает. Вы, парни», — сказал он, выделив четырнадцать учащихся двенадцатого класса «В», в котором учился сам Оби. — «Проведете операцию «окружение». Это будет в классе Истории Америки Брата Джекуса. История сама по себе насыщена окружением во всех смыслах этого слова, не так ли? Теперь, когда бы Брат Джекус не сказал слово «окружение» или «окружающий», или любое другое однокоренное слово, то здесь происходит вот что…»

- А что, если он не воспользуется каким-нибудь из этих слов? — спросил кто-то.

Арчи посмотрел на Оби:

- О, Брат Джекус обязательно будет пользоваться этими словами. Я уверен, что кто-нибудь из вас, может быть - Оби, задаст вопрос, который приведет к этому слову. Так, Оби?

Оби кивнул со всем отвращением. Какого черта Арчи втянул его в это задание, на уровне детской игры? Он был слишком уважаем, чтобы повышать голос – секретарем чертового «Виджилса», чтобы кричать. Иисус, как он ненавидел Арчи, гнусного ублюдка!

Новичок, перешедший из школы «Монумент-Хай», спросил:

- А что произойдет, если Брат Джекус поймет, что мы над ним издеваемся? Если он поймет, что «окружение» - это ключевое слово?

- Тогда он постарается им не воспользоваться, — сказал Арчи. — Что, конечно же, будет проклятьем. Мне тошно, и я устал от всей этой «окружающей» чепухи, и, тем не менее, мы поимеем еще одного учителя в этой проклятой школе, чтобы внести его в наш список.

Оби, со своей стороны, тоже устал от Арчи. Ему надоело подбирать за ним мусор и прислуживаться. Его тошнило от комнаты №19 или от ключевого слова, сказанного Братом Джекусом. Ему нужно было придумывать вопросы так, чтобы ответ хоть как бы привел к «кругу» или «окружению». Иначе время шло, и задание могло быть сорвано. Черный ящик был индикатором того, насколько удача сопутствовала Арчи.

«Они уже могли собраться вокруг…»

«Здесь мы снова…» - подумал Оби с отвращением, когда он стал, как сумасшедший дергаться на подпружиненных ногах, тряся головой и каждую секунду проклиная все на свете. У него все меркло в глазах.

Слова типа «окружение», «окружает» или «окружающий» прозвучали пять или шесть раз из уст Брата Джекуса на протяжении следующих пятнадцати минут. Оби и его одноклассники практически были вымотаны этими танцами. Ноги болели, дыхание сперло, и силы были на исходе.

Тогда Брат Джекус использовал одно из этих слов еще раз, и утомленный батальон учащихся забил изо всех сил ногами, выполняя свою задачу. Оби взглянул на Джекуса. Незаметная улыбка играла на его губах. И до Оби, наконец, дошло, что же произошло. Арчи – ублюдок. Он, должно быть, предупредил Брата Джекуса – анонимно, конечно же, к этому все шло. Учитель был лицом к классу, он продолжал говорить и предпринимал все, чтобы парни в классе прыгали вверх-вниз и размахивали руками почти до полного изнеможения.

Урок закончился, и все покинули помещение класса. Арчи прислонился к стене. На его лице было выражение самодовольного триумфа. Никто не понял, что произошло, кроме Оби. Он метнул такой взгляд в сторону Арчи, что для кого-либо еще мир должен был съежиться в скомканную конфетную обертку, но Арчи только и старался, чтобы сдержать у себя на лице дурацкую улыбку.

Оби затаил обиду, он был оскорблен: «Ты - ублюдок», — подумал он. — «Я – твой должник».

 

21.

Кевин Чартер после школы обошел еще семь домов и не продал ни единой коробки. Мисс Конорс, живущая за химчисткой, попросила подойти его в конце месяца, когда она получит чек из отдела Социальной Помощи. Ему не хватило духа сказать ей, что, скорей всего, будет уже поздно для них обоих. Почти всю дорогу домой его преследовала собака, что напомнило ему старые фильмы про нацистов, использовавших таких страшных псов для преследования заключенных в концентрационных лагерях – тех, кто пытался убежать. Он пришел домой не в лучшем состоянии духа и позвонил своему лучшему другу Денни Арканджело.

- Как тебе удалось это, Денни? — спросил Кевин, пытаясь игнорировать мать, которая стояла рядом около него и пыталась что-то ему сказать. У Кевина было достаточно опыта, чтобы, не расходуя нервы переваривать ее тарабарщину. Она могла сказать что-нибудь совсем не по делу, и слова, не имеющие никакого смысла, просто не попадали ему в уши – хитрый трюк.

- Это было ужасно, — хныкал Денни. Он всегда говорил так, словно у него был заложен нос. — Я продал одну коробку – своей тете.

- Той, которая с диабетом?

Денни заныл. Он обожал большую аудиторию и всегда при ней выкладывал все, что у него на душе, но только не матери Кевина. Она стала что-то говорить. Кевин знал, что ее беспокоило. Она никогда не позволяла ему что-нибудь есть, когда он говорил по телефону, и не могла понять, что он не может не есть, не делая чего-либо еще. Ладно, пусть что-нибудь незначительное, например, смотреть телевизор. «Это же не прилично говорить по телефону с полным ртом», — каждый раз говорила она. Но именно в ту минуту на другом конце линии полный рот еще был и у Денни. Так кто и по отношению к кому, черт возьми, проявлял неприличие? Вот и крути это, как хочешь.

- Я думаю, что этот Рено правильно мыслит, — сказал Кевин, продолжая жевать булку с ореховым маслом. Ему хотелось объяснить матери, что так лучше звучит – почти как у ди-джея на дискотеке.

- Новичок, который усложняет жизнь Брату Лайну?

- Да. Ему стало лень, и он сказал, что не будет продавать эту дрянь.

- Мне кажется, что это очередная штучка «Виджилса», — сказал Денни с напряжением в голосе.

- Так оно и было, — сказал Кевин, косясь на жесты его матери, снова появившейся на кухне. — Но теперь это что-то еще, — он удивился тому, как много он сумел сказать. — Пару дней тому назад он собирался взять шоколад. Задание было выполнено. Но он по сей день продолжает отказываться от продажи.

Кевин мог слышать, как Денни что-то бешено жует, почти как сумасшедший.

- Чем давишься? Звучит аппетитно.

Денни застонал снова:

- Шоколад. Я купил коробку для себя. Как минимум я мог сделать какое-нибудь добро для старой доброй «Тринити».

Неловкое затишье пролегло между ними. Кевин был на очереди, чтобы стать членом Виджилса в следующем году, когда ему стукнет восемнадцать. Конечно, никто из них ни в чем не мог быть уверен, но какой-то намек прозвучал для них обоих. Его лучший друг Денни знал о том, что это возможно, и также о том, насколько обязательно все, что известно о «Виджидсе», нужно было держать в секрете из того, что можно было хоть как-то использовать. Они обычно избегали разговоров об этой организации, хотя Кевин иногда имел внутреннюю информацию о заданиях и материалах, и он вкратце сообщал это Денни – иногда он не мог сдержаться. Еще он всегда боялся, что Денни вдруг кому-нибудь проболтается и что-нибудь обнародует. Их разговор как раз подошел к такой точке.

- И что же теперь? — спросил Денни, не будучи уверенным в том, что он не вляпался со своим опрометчивым любопытством.

- Я не знаю, — честно сказал Кевин. — Может быть, «Виджилс» что-то берет на себя. А, может, они ни черта и не знают. Но скажу тебе одно.

- Что?

- Я устал от всех этих распродаж. Иисус, родители начинают дразнить меня: «Наш сын – торговый агент».

Денни загоготал снова, а у Кевина от природы была хорошо развита мимика.

- Да. Я знаю, о чем ты. Я тоже устал от этого продажного дерьма. У парня, очевидно, возникла правильная идея.

Кевин согласился.

- На двух центах я и застрял, — сказал Денни.

- Разменять мелочь? — начал развлекаться Кевин. Он подумал: «Как же замечательно - за-ме-ча-тель-но! — Это же можно больше ничего не продавать!» Он взглянул на мать. Она снова была около него, и он увидел, как она отвернулась, словно, не глядя на экран, она лишь слушала звук, исходящий от телевизора.

- Знаешь, что? — спросил Хови Андерсен.

- Что? — лениво и сонно ответил вопросом на вопрос Ричи Рондел. Он наблюдал за приближением девочки. Выглядело фантастично. Свитер, огибающий все формы ее тела, джинсы в обтяжку, повторяющие форму ног. Боже!

- Я думаю, что парень с фамилией Рено прав. Я о шоколаде, — сказал Хови. Он также смотрел на эту девочку - на то, как она двигалась вдоль тротуара к магазину «Крейнс-Дрегстор». Но это не рвало цепочку его мыслей. Наблюдать за девочками и пожирать их глазами, или просто уничтожать их взглядом – было тем, что он делал автоматически. — Я больше не буду участвовать в распродаже.

Девочка оторвалась от газеты в металлической раме около магазина. Внезапно до него дошло, что сказал Хови.

- Не будешь? — сказал он, не отрывая глаза от этой девочки. Она снова повернулась спиной, и он продолжил наслаждаться формой ее бедер и колен, обтянутых джинсами. Он взвешивал высказанное Хови, ощущая значение момента истины. Хови Андерсен был не просто еще одним из учащихся «Тринити». Он не был обычным парнем, являясь президентом юниорского клуба. Высокая честь для учащегося и футбольного защитника. На футбольном поле он мог схватить своих объятьях и опрокинуть на землю такого монстра, как Картер, что на протяжении последнего года он уже делал не раз. Его рука могла подняться во время урока, и он имел ответ на самый трудный вопрос. Но та же рука могла также подняться и уложить того, кто крутился вокруг него. Он был интеллектуальным грубияном, вежливым хамом. Кто-то из учителей прозвал его: «Сейчас поговорим». Как и любой из новичков, Рено, отказавшийся продавать шоколад, был ничем, а вот Хови Андерсен все-таки что-то значил.

- Это принципиально, — включился Хови.

Ричи сунул руку в карман и начал бесстыдно в нем шарить, что-то он не мог там найти, наверное, что-то возбужденное красотой форм этой девочки.

- Что принципиально, Хови?

- То, о чем я говорю. Мы ходим в «Тринити» и платим за обучение, не так ли? Правильно. Черт, я даже не католик, как и многие, но все знают, что «Тринити» - лучшая школа для подготовки к колледжу из тех, что можно найти в этом городе. Это награды за высокую успеваемость и за победы в футболе, в боксе. И что происходит? Из нас сделали продавцов. Я выслушиваю все это религиозное дерьмо и даже хожу на молитвы. И вся эта распродажа шоколада превыше всего?.. — он плюнул, и брызги слюны, почти как слезы, поползли капельками по стоящему рядом почтовому ящику. — И вот однажды приходит новичок - «ребенок», и говорит: «Нет». Он говорит: «Я не буду продавать шоколад». Просто. Замечательно. Что-то раньше я никогда не думал, что можно так просто остановить распродажу.

Ричи наблюдал за девочкой – она уплывала.

- Я с тобой, Хови. И так с этого момента: «…не буду продавать шоколад», — девочка почти исчезла из их поля зрения, скрылась от глаз в толпе, наводнившей тротуар. — Хочешь сделать это официально, я полагаю, собрать классное собранье?

- Нет, Ричи, мы не в детском саду. Каждый пусть решает сам за себя. Хочешь продавать – пожалуйста, не хочешь – твое личное дело.

В голосе Хови сиял авторитет, словно тот вещал на весь мир. Ричи слушал с трепетом. Он был рад, что Хови водил руками по воздуху, и, может быть, некоторому влиянию его лидерства, умножившего уважение Ричи к нему. Его глаза вернулись на улицу, в поиске других девочек для наслаждения.

Потная взвесь висела в воздухе – прокисший дух гимнастического зала. И даже, хотя тут никого и не было, то последствия протяженной гимнастической разминки задержались надолго. Вонь мужского пота из подмышек и от ног, гнилой запах старых кроссовок и прелых носков. Что было одной из причин неприязни Арчи к спорту – он ненавидел все, что выделялось человеческим телом, будь то моча, кал или пот. Он ненавидел гимнастов, потому что процесс их вспотевания был слишком быстрым. Он не мог видеть их слизкие и липкие тела, промокшие насквозь от их собственных физиологических выделений. Футболисты ко всему одевались в униформу, а боксеры – только лишь в трусы и перчатки. Взять такого, как Картер: сгусток мышц, и каждая дырочка, каждая пора сочится потом. Если оставить его в трусах и боксерских перчатках, то это бы выглядело отвратительно. Арчи избегал спортсменов. Он был легендой этой школы, о чем многие и не мечтали, но при всем при том он изо всех сил избегал Эдда, преподающего физкультуру. А теперь он был здесь в ожидании Оби. Оби оставил записку на двери его шкафчика: «Встретимся в гимнастическом зале после последнего урока». Оби любил драматизм и также знал, что Арчи терпеть не мог это место, и еще назначил здесь ему встречу. «Ой, Оби, как же ты меня ненавидишь», — подумал Арчи. Хорошо было иметь дело с людьми, которые тебя ненавидят, это держит тебя на кончике ножа. И когда втыкаешь в кого-нибудь из них иголку (что он постоянно проделывал с Оби), то чувствуешь себя с ними на равных и не переживаешь за собственную совесть.

Но в эту минуту в нем копилась досада на Оби. Где его черт носил? Сидя на одном из сидений трибун пустого гимнастического зала, Арчи внезапно обнаружил тут тишину и покой – то, чего в последнее время так ему не хватало. «Виджилс»: все эти задания, постоянное давление, как сверху, так и снизу. В большинстве случаев это были срочные задания, и каждый ждал от Арчи свежих решений. А у Арчи в голове было пусто, никаких идей. Вдобавок, его низкие отметки. В этот период у него определенно не шел Английский, просто потому, что по этому предмету нужно было много читать, а у него на это не было времени – лишних четырех или пяти часов каждый вечер, чтобы добраться до этих паршивых учебников. Иначе говоря, между «Виджилсом» и успеваемостью у него просто не было времени на самого себя и даже на девушек. Он не мог в полной мере уделить внимание своей подруге из женской католической школы «Мисс Джеромс», живущей в квартале отсюда. Единственный день в неделю он мог питаться ее сладостным взглядом, и это было в машине по дороге домой. Говорил только кто-то один из них. Они могли долго ехать в объезд и где-нибудь остановиться, чтобы немного перекусить или просто посидеть за столом. Но все остальные дни вместо этого, каждый день он был здесь, поглощенный заданиями «Виджилса» и уроками, заданными на дом, жонглируя всеми этими делами и, наконец, выслушивая глупые замечания от Оби. «Встретиться со мной в гимнастическом зале…»

Наконец, вошел Оби. Он не просто вошел, а хорошо подготовился прежде, чем войти. Он заглянул в дверь, оценил запахи и хладнокровно по шпионски подкрался на цыпочках – Христа ради.

- Хай, Оби. Я – здесь, — сухо дал о себе знать Арчи.

- Хай, Арчи, — сказал Оби, когда его кожаные пятки зацокали по полу гимнастического зала. В этой школе было правило: входить в гимнастический зал только в кроссовках, но в большинстве случаев каждый игнорировал это правило, за тем исключением, когда кто-то из Братьев мог сюда зайти.

- Что ты хотел, Оби? — спросил Арчи, сразу без подготовки перейдя к делу, сохраняя голос ровным и сухим как Сахара. Факт, что он был удивлен встречей и местом ее проведения. Арчи не хотел углубляться в подробности, и он прямо сказал:

- У меня мало времени – куча дел.

- Это также важно, — сказал Оби. Его худое острое лицо никогда не покидал бесконечный и взволнованный взгляд. Ему неплохо удавалась роль провокатора или подставной утки. Он мог уговорить кого угодно и в чем угодно. Притом он мог войти в чье-либо положение, и на него всегда можно было положиться. Хотя если он поклялся отомстить, то его месть не заставляла никого долго ждать.

- Помнишь того парня с фамилией Рено - «Шоколадное задание»?

- Что с ним?

- Он продолжает отказываться от продажи шоколада.

- Что?

- Что слышал. Его заданием было не продавать шоколад десять учебных дней. Ладно, но эти десять дней прошли, а он продолжает говорить «нет».

- Ну и что?

То, что всегда бесило Оби: у Арчи всегда было каменное лицо, чтобы не происходило. Ему можно было сказать, что в этом помещении заложена бомба, и он, конечно же, скажет: «Ну и что?». Это уже сидело у Оби в печенках, в большей степени потому, что ему все это казалось детством, и Оби ждал удобный случай это выявить.

- Ладно, это разного рода слухи. Прежде всего, многие думают, что дело в «Виджилсе», что Рено продолжает отказываться от продажи шоколада, потому что он продолжает выполнять задание. Тогда, как многим известно, что задание завершено, и все думают, что Рено подстрекает всех к протесту против распродаж. Говорят, что Брат Лайн каждый день выходит из себя…

- Прекрасно, — сказал Арчи, реагируя на последние новости от Оби.

- Каждое утро Лайн зачитывает список, и каждое утро этот парень – новичок, сидит и не собирается продавать этот проклятый шоколад.

- Прекрасно.

- Ты это сказал.

- Продолжай, — сказал Арчи, игнорируя сарказм Оби.

- Ладно, Я понимаю, что вся эта вшивая распродажа идет ко всем чертям. Никому не хочется во главу угла ставить распродажу шоколада, и в некоторых классах это превращается в своего рода фарс.

Оби сидел на трибуне рядом с Арчи. На какое-то время он замолчал.

Оби был зол:

- Энергия тараканов, броуновское движение, как можно дальше от распродажи – все, как сумасшедшие, эти воспитанники Лайна, его «особые парни – те, кто остался верен школьному духу», — он вздохнул. — Иначе как, никому это ненужно.

Арчи был занят мыслями обо всем, что было за пределами гимнастического зала, словно там происходило что-то интересное. Оби следил за его пристальным взглядом – ничего.

- Ладно, что ты думаешь, Арчи?

- Как ты полагаешь – что я думаю?

- Ситуация. Рено. Брат Лайн. Шоколад. Парни, которые хотят остаться в стороне…

- Посмотрим… посмотрим, — сказал Арчи. — Я не знаю, каково еще тут участие «Виджилса», — и зевнул.

Липовый зевок еще сильней разозлил Оби.

- Эй, смотри, Арчи. «Виджилс» в этом участвует, знаешь ли ты это или нет.

- О чем ты говоришь?

- Смотри, ты сказал ему, чтобы этот парень в первый же раз отказался брать шоколад. Это то, с чего все началось. Он собирался приступить к продаже после завершения задания, но не сделал это. Он пошел дальше. Так теперь он положил на «Виджилс». И многие об этом знают. Мы в это вовлечены. Арчи, какого хрена еще от нас можно хотеть?

Оби мог поймать себя на том, что ругается. Он увидел, как что-то мелькнуло в глазах у Арчи, словно глядя в пустое окно, он заметил очертания ангела или дьявола.

- Никто не положил на «Виджилс», Оби…

- Чем занимается Рено?

- …и не участвует во всем этом.

Арчи снова посмотрел на него сонными глазами, его губы были влажными от слюны.

- И что же делать? Вызвать Рено на собрание «Виджилса». Устроить проверку распродажи – всеобщую, факты и подсчеты.

- Правильно, — сказал Оби, записывая что-то в тетради. Как же он ненавидел Арчи, ему нравилось, когда он в чем-либо колебался и не мог принять какое-нибудь решение. Оби решил подлить масла в огонь.

- Иначе, Арчи. Не обещал ли «Виджилс» поддержку Лайну и помощь в распродаже его шоколада?

Оби снова начал ругаться. Арчи повернулся к нему. Он был явно обескуражен, но быстро пришел в себя:

- Мне надо позаботиться о Лайне. А ты только и можешь бегать со своими докладами, Оби.

Боже, как же Оби ненавидел этого сукиного сына. Он схватил свою тетрадь, захлопнул ее и оставил Арчи одного, сидящего в грязной атмосфере гимнастического зала.

 

22.

Брайан Кочрейн не мог поверить своим глазам. Он снова произвел тотальную проверку, просчитав все дважды, чтобы быть уверенным, что он не пьян. Хмурясь и кусая карандаш, он взвешивал результаты расчетов: распродажа, которая должна была идти максимально быстро, на этой неделе резко пошла на убыль.

Что еще мог сказать Брат Лайн, и на что еще было способно сознание Брайана? Брайан ненавидел работу казначея. Она была нудной и нескончаемой, но, что в ней было самое неприятное, так это прямой личный контакт с Братом Лайном. От него веяло холодом. Убивала непредсказуемость его настроения. Он никогда ничем не был доволен. Его претензии и жалобы: «Твои семерки выглядят как девятки, Кочрейн» или: «Ты написал фамилию Салки неправильно - Салки пишется через «а»».

Незадолго до того Брайану повезло. Брат Лайн остановил проверку подсчетов дневного базиса, как будто он уже знал результаты, которые бы его не обрадовали, и определенно хотел их избежать. В тот день результаты были нулевыми. Он велел Брайану подготовить ведомости, и тот ждал Брата Лайна. Когда он вообразил, как Лайн увидит их, то вздрогнул – на самом деле! Брайан как-то читал о том, как в исторические времена убивали гонцов, принесших плохие новости. Ему казалось, что Брат Лайн был как раз из тех, кому обязательно был нужен козел отпущения, а он был первым, кто мог бы попасть под горячую руку Лайна. Брайан сидел и вздыхал, он устал от всего этого, желая находиться где-нибудь снаружи, где прекрасный октябрьский день и неяркое осеннее солнышко. Ему хотелось возвращаться домой на своей машине, которую он очень любил: «Я и моя старая «Чеви»» - отец купил ему машину, когда только начались занятья в школе. Брайан мурлыкал песенку, которую за день до того слышал в машине по радио.

- Ладно, Брайан.

Брат Лайн умел подкрасться. Брайана аж кондрашка хватила, и он забыл, для чего он здесь сидел. Лайн всегда оказывал на него дурное воздействие.

- Да, Брат Лайн.

- Сиди, сиди, — сказал Лайн, и сел на свое место за столом. Как и всегда, он был сильно вспотевшим, снял свою черную куртку. Подмышками его рубашка была влажной, и тошнотворный запах пота ударил в ноздри.

- Подсчет нехорош, — сказал Брайан, отстраняясь, желая поскорее с этим закончить и уйти из школы, из этого проклятого кабинета, от удушливого присутствия Лайна. И вдруг, одновременно со всей этой вонью и грязью он почувствовал сладость триумфа – Лайн был такой мерзкой крысой, для которой одна две плохие новости всегда были кстати, для разнообразия.

- Нехорош?

- Продажа падает. Она хуже, чем год назад или, чем два. А год назад квота была вдвое меньше.

- Знаю, знаю, — сказал Лайн со злостью. Он весь извивался на своем стуле, словно спокойного, неподвижного обращения к Брайану было недостаточно. — Ты уверен в своих расчетах? Ты не точно производишь сложение и вычитание, Кочрейн.

Брайан давил в себе раздражение. Он искушался взять папку с ведомостями и швырнуть ее прямо Лайну в лицо, но он воздержался. Не одному Брайану Кочрейну все это осточертело.

- Я все проверил дважды, — сказал Брайан, сохраняя спокойствие в голосе.

Тишина.

Пол вибрировал под ногами Брайана. Боксерский клуб работал в гимнастическом зале. Там, наверное, была разминка или что-нибудь еще.

- Кочрейн, Прочитай имена тех, кто выполнил или перевыполнил квоту.

Брайан достал список. Это было несложно, потому что Брат Лайн всегда требовал, чтобы результаты записывались, в том числе и в порядке по количеству проданного шоколада.

- Салки – шестьдесят два. Мерония – пятьдесят восемь. ЛеБланк – пятьдесят два…

- Медленнее, медленнее, — сказал Брат Лайн, отвернувшись от Брайана. — Начни снова и медленнее.

Брайан начал все сначала, произнося имена отчетливей, делая паузы перед именами и цифрами.

- Салки… шестьдесят два… Мерония… пятьдесят восемь… ЛеБланк… пятьдесят две… Керони… пятьдесят…

Брат Лайн кивал головой, словно слушал прекрасную симфонию, словно любимые звуки наполняли воздух.

- Фонтейн… пятьдесят… - Брайан сделал паузу. А сейчас только те, кто еще только делает квоту, и не выполнил ее.

- Продолжай. Многие продали более сорока коробок. Читай эти имена… - он смотрел куда-то в сторону, тело свисало со стула.

Брайан пожал плечами и продолжил, монотонно проговаривая имена, отмеряя паузы, занижая голос в конце каждого имени или цифры, что напоминало зачитывание имен «усопших» в тихом кабинете. Когда были названы те, кто продал сорок и более, он продолжил называть тех, кто успел продать тридцать, и Брат Лайн его не остановил.

- …Салливан… тридцать три… Чарлтон… тридцать две… Килли тридцать две… Эмброуз… тридцать одна…

Брайан вдруг кинул взгляд на Брата Лайна и увидел, как его голова кивала, он словно общался с кем-то невидимым или всего лишь только сам с собой. Список перешел уже к тем, кто продал только лишь двадцать коробок шоколада.

Брайан снова поднял глаза и увидел, что Лайн продолжал сидеть и кивать кому-то сидящему в пустоте. Уже зачитывались фамилии продавших меньше двадцати коробок шоколада. Это был длинный список. Было удивительно то, как спокойно на это реагировал Брат Лайн. У Брайана пересохло в горле, и хрипота вернулась в его голос. Ему был нужен стакан воды, чтобы смочить сухость в горле и, заодно, облегчить напряжение шейных мышц.

- …Антонелли… пятнадцать… Ломбард… тринадцать… - он кашлем прочищал горло, ломая ритм и делая остановки. Он глубоко вдохнул: — Картиер… шесть, — он взглянул на Брата Лайна, но тот сидел не шелохнувшись. Его сложенные вместе руки покоились на коленях. – Картиер… он продал только шесть, потому что он не был в школе. Аппендицит. Лежал в больнице…

Брат Лайн водил рукой, словно сказал: «Я понимаю, это неважно, продолжай». И наконец-то Брайан понял, что же было важно. Он увидел последнее имя в списке:

- Рено… нуль.

Пауза. Больше ни одного имени не осталось.

- Рено… нуль, — сказал Брат Лайн шипящим шепотом. — Можешь ли ты это описать, Кочрейн? Парень в «Тринити», который отказывается продавать шоколад? Ты знаешь, что произошло, Кочрейн? Ты знаешь, почему так упала распродажа?

- Я не знаю, Брат Лайн, — ответил Брайан причитая.

- Этот парень стал заразой, Кочрейн. Заразой, болезнью, которую мы можем назвать ленью. Страшная болезнь. Трудноизлечимая.

«О чем он говорит?» - подумал Брайан.

- Прежде чем лечить, надо найти, где скрыта причина. Но в этом случае, Кочрейн, причина известна. Носитель болезни известен.

Брайан понял, к чему все шло. Лайн считал, что Рено был причиной и носителем болезни. Словно читая мысли Брайана, он шептал: «Рено… Рено…» - словно сошедший с ума ученый над чертежом страшной бомбы у себя в подземной лаборатории.

 

23.

- Я завязываю, Джерри.

- Почему, Губ. Я думал, ты любишь футбол. Мы только начали. Вчера ты устроил тренеру целую сенсацию.

Они направлялись к автобусной остановке. Была среда, а значит, в этот день не было тренировки. Джерри глянул на остановку. Там стояла красивая девочка с волосами цвета кленового сиропа. Его глаза застряли на ее лице, взгляды встретились, и она заулыбалась ему. Он видел ее здесь уже не в первый раз. Как-то раз, оказавшись около нее, он сумел прочитать ее имя и фамилию на одном из учебников, которые были у нее в руках - Эллин Баррет. И он тогда подумал, что однажды он наберется смелости и скажет ей: «Хелло, Эллин».

- Бежим, — сказал Губер.

Это был нелепый и неуклюжий спринт. Книги в руках не позволяли бежать легко и раскрепощено. Но процесс бега придал Губеру заряд бодрости.

- Ты на самом деле завязываешь? — спросил Джерри, его голос зазвучал натянуто, ему явно не хватало воздуха.

- Меня скоро не будет в «Тринити», — он был рад тому, что его собственный голос был в норме и не изменился при беге. Они повернули на ближайшем перекрестке.

- Почему? — спросил Джерри, прибавив скорость вниз по Гейт-Стрит.

Их ноги шлепали по тротуару.

«Как ему это объяснить?» - подумал Губер.

Джерри вырвался вперед. Он оглянулся через плечо, лицо Губера зарумянилось от бега.

- Почему, черт побери?

Губер легко догнал его и спокойно плыл рядом.

- Ты не слышал, что случилось с Братом Юджином? — спросил Губер.

- Он уволился, — ответил Джерри, выдавливая из себя слова, словно зубную пасту из тюбика. Благодаря футболу он был в хорошей форме, но он не был бегуном и не знал приемов бега.

- Я слышал, что он ушел по болезни, — сказал Губер.

- Какая разница? — ответил Джерри. Он глубоко втянул сладкий глоток воздуха. — Эх, ноги в порядке, а вот руки меня убивают, — у него было по две книги в каждой руке.

- Продолжаем бежать.

- Не валяй дурака, — пытался подбодрить его Джерри.

Они приблизились к пересечению улиц Грин и Гейт. Губер ослабил темп, видя, что Джерри не успевает.

- Говорят, что Брат Юджин больше не появлялся после событий в комнате №19. Говорят, что он после этого сломлен, не ест и не спит. У него шок.

- Слухи, — задыхался Джерри. — Эй, Губ, мои легкие разрываются. Я разваливаюсь на куски.

- Я знаю, как он себя чувствует. От такого еще как полезешь на стенку, — слова плясали на ветру. Они с Губером еще никогда не говорили о разрушении в комнате №19, хотя Джерри знал о причастии Губера к этому. — Не каждый может противостоять жестокости, а для такого, как Юджин, этого было слишком…

- И что Брат Юджин сделал такого, чтобы ты не играл в футбол? — спросил Джерри, задыхаясь теперь на самом деле. Он действительно вспотел, легкие рвали ему грудь, а руки болели от тяжести книг. Губер притормозил, сбавил темп и, наконец, перешел на шаг. Джерри выплюнул изо рта воздух и плюхнулся прямо на лужайку, что разостлалась перед ними. у него в груди все свистело и рычало.

Губер сел на бордюр, его длинные и тонкие ноги сложились пополам, стопы опустились в водосточный желоб. Он рассматривал пестрые листья, которые кружились вокруг его кроссовок. Он думал, как объяснить Джерри связь между Братом Юджином, комнатой №19 и тем, почему он больше не может играть в футбол. Он знал, что все это было связано между собой, но сложно было подобрать слова.

- Смотри, Джерри. В школе происходит нечто отвратительное… и даже более того… - он искал слова и находил их, но не хотел ими воспользоваться. Они не подходили ласковому, яркому и солнечному октябрьскому деньку. Слова были мрачными, как полночь, и выли, как ледяной ветер.

- «Виджилс»? — спросил Джерри. Он лежал на газоне и смотрел в голубое небо, с бегущими осенними облаками.

- Отчасти, — ответил Губер. Ему хотелось, чтобы они бежали снова. – Зло, — сказал он.

- Что ты говоришь?

Сумасбродство. Джерри думал, что он просто играет словами.

- Ничего, — сказал Губер. — Иначе, я не играю в футбол. Это личное, Джерри, — он глубоко вдохнул. — И следующей весной я не выхожу на поле.

Они сидели тихо.

- Что произошло, Губ? — наконец спросил Джерри, его голос был встревожен и звучал беспокойно.

- Это то, что они с нами делают, — слова пошли легко, может быть, потому что они не смотрели друг на друга, а оба куда-то вперед. — Что они сделали со мной той ночью в классе? Я плакал как ребенок, чего в жизни моей не было с давних времен. И что они сделали с Братом Юджином, развалив его класс, убив его…

- Ай, не бери в голову, Губ.

- А что они делают с тобой – этот шоколад.

- Все это игра, Губ. Думай об этом, как о забаве, как об игре. Им нужно забавляться. С Братом Юджином это было где-то на грани…

- Это более чем забава или игра, Джерри. Это то, что может заставить тебя плакать или отправить учителя подальше, вывести из себя так, что… будет не до шуток.

Они долго сидели: Джерри на газоне, а Губер на бордюре. Джерри знал, что он не успевает увидеть ту девочку - Эллин Баррет, и чувствовал, что Губер в этот момент нуждался в его присутствии. Кто-то из их школы прошел мимо и помахал им рукой. Автобус, проходящий мимо, остановился. Водитель удивился, почему Губер дал ему знать, что они не поедут.

После этого Губер сказал:

- Продавай шоколад, Джерри. Возьмешься?

- Продолжи играть в футбол, — сказал Джерри.

Губер отрицательно качнул головой:

- Я больше на дух не переношу ни «Тринити», ни футбол, ни бег – ничего.

Они продолжали тоскливо сидеть. Наконец, они собрали свои книги, встали, и не спеша пошли к автобусной остановке.

Той девочки там уже не было.

 

24.

- Ты встревожен, — сказал Брат Лайн.

«Ты встревожен» - это не про меня», — хотел ответить Арчи, но промолчал. Он никогда раньше не говорил с Лайном по телефону, и вялый голос на другом конце линии давал ему повод вести себя развязано.

- Какое это имеет значение? — предусмотрительно спросил Арчи, хотя еще не знал, о чем же пойдет речь.

- Шоколад, — сказал Лайн. — Он не продается. Вся распродажа… в опасности, — дыхание разбивало фразы Лайна, делая промежутки между словами, словно он пробежал длинную дистанцию. Был ли он на грани паники, Арчи не знал.

- Это так плохо? — спросил Арчи, снова расслабившись и успокоившись. Он знал, как это плохо.

- И может быть еще хуже. Уже продано больше половины. Начальный толчок уже есть. Но этого недостаточно. Надо продать еще половину, но все фактически остановилось, — Лайн сделал паузу в монологе. — Ты не слишком эффективен, Арчи.

Арчи неряшливо качнул головой, восхищаясь ситуацией. Здесь был Лайн, прижатый спиной к стене, и ему только то и оставалось, как наступать: «Ты оказался не слишком эффективен, Арчи».

- Вы полагаете, что с финансами все так плохо? — насмехался Арчи, будучи готовый к контратаке. Для Лайна это бы прозвучало выстрелом в темноте, но, похоже, это было не так. Вопрос был основан на осведомленности Арчи. В тот день он многое узнал от Брайана Кочрейна.

Кочрейн остановил его в коридоре на втором этаже и затащил его в пустой класс. Арчи последовал туда без особого желания. Ему все время казалось, что Кочрейн, будучи казначеем Лайна, был еще и его осведомителем. Но, оказалось, что это не так.

- Слушай, мне кажется, Лайн в глубоком ужасе. Это более чем помешательство на шоколаде, Арчи.

Фамильярность Кочрейна возмутила Арчи – он воспользовался его именем. Но он промолчал, ему было любопытно, что Кочрейн хочет ему рассказать.

- Я подслушал разговор Лайна с Братом Джекусом. Джекус пытался загнать его в угол. Он упоминал что-то о том, как Лайн оскорбил силу его доверия, и теперь он втянут в финансовые проблемы школы. «Втянут» - слово было точным. Шоколад к тому времени прибыл. Что-то около двадцати тысяч коробок, и Лайн заранее уплатил наличными. Я не услышал всего… Я ушел до того, как они смогли бы меня обнаружить…

- Так что ты думаешь, Кочрейн? — спросил Арчи, хотя он знал, что Лайн нуждался как минимум в двадцати тысячах долларов, которые собирался извлечь из этой распродажи именно с помощью школы.

- Я думаю, что Лайн купил весь этот шоколад за деньги, которые не должны были пойти в ход. Теперь, распродажа идет паршиво, и он завяз где-то посередке. Да и от Брата Джекуса воняет крысами…

- Джекус не промах, — сказал Арчи, вспоминая, как тот действовал, прочитав анонимную записку от Арчи о слове «Окружение» - действуя так, что весь класс выглядел нелепо и смешно, и Оби был среди них. — Хорошая работа, Кочрейн.

Кочрейн засветился от похвалы, взбодрился. У него в руках была какая-то тетрадка.

- Возьми и иногда листай эти записи, Арчи. Это факты и расчеты – все об этой распродаже. И все плохо. Я думаю, что Лайн не сидит на месте…

Но Кочрейн не все знал о Лайне, Арчи это понял теперь, когда его голос дребезжал в трубке. Лайн проигнорировал насмешку Арчи о финансах и продолжал наступать.

- Я думал, что у тебя есть влияние, Арчи. Ты и твои… друзья.

- Это не моя распродажа, Брат Лайн.

- Во многом это твоя распродажа, но ты не хочешь это понять, — сказал Лайн, вздыхая. Его фальшивые эмоции были обычным явлением. — Ты начал свои игры с этим новичком Рено и избежал своего участия. Теперь, все эти игры выходят боком.

Рено. Арчи вспомнил о том парне, отказавшемся от участия в распродаже, о его смешном вызове. Он вспомнил триумф в голосе Оби, когда тот рассказал ему об акции Рено: «Это твоя работа, мальчик Арчи», — как оно, между прочим, и было.

И он поднялся со стула, на котором сидел:

- Минутку… - сказал он Брату Лайну. Он отложил трубку и сходил в кладовку, чтобы взять конспект по истории США, где он записал данные, продиктованные ему Кочрейном. Он вернулся к телефону и взял трубку. — Я несколько раз просчитал и понял, что от последней распродажи парни просто устали. Год назад было много призов и подарков, и каждый должен был продать всего лишь двадцать пять коробок за доллар каждую. А этом году каждому всучили по пятьдесят коробок за два доллара каждую. Почему упала розничная продажа, так это не из-за игр.

Дыхание Брата Лайна наполнило линию, словно он был кем-то из тех телефонных хулиганов, анонимно говорящих по телефону всякие гадости.

- Арчи, — начал угрожать он шепотом, словно то, о чем он говорил, было уж слишком ужасным, чтобы говорить об этом в полный голос. — Меня не волнуют забавы и игры. Меня не волнует Рено, твоя любимая организация или режим экономии. Все, что я знаю, так это то, что шоколад не продан. И я намереваюсь его продать.

- Другие идеи о том, как? — спросил Арчи, снова отбиваясь от атаки Лайна. Забавно, он знал о его ненадежной позиции и еще о том, как опасно его недооценивать. По шкале авторитета он был ниже Брата Лайна. У Арчи были только его ум и мозги парней, которые без него являлись большими нулями.

- Возможно, это ты начал с Рено, — сказал Лайн. — Я думаю, что он мог бы говорить «да» вместо «нет». Я убежден, Арчи, что он стал символом для тех, кто хочет провалить эту распродажу. Симулянты, недовольные – весь этот возмущенный сброд. Рено обязан продавать шоколад, как и ты со своим «Виджилсом» - да, я говорю это вслух. «Виджилс» должен всем своим телом навалиться на распродажу…

- Это уже похоже на приказ, Брат…

- Если ты хочешь назвать это правильно, Арчи, то это Приказ.

- Я не знаю, о чем вы, Брат.

- Сейчас объясню, Арчи. Если распродажа пойдет коту под хвост, то ты и твой «Виджилс» пойдете туда же. Поверь мне…

У Арчи был готов ответ. Он искушался дать знать Брату Лайну, что он знает весь ужас финансовой ситуации, но шансов не дает. Лайн – сволочь, уже повесил трубку, и пульсирующий тон взорвался в ухе у Арчи.

 

25.

Короткий текст выглядел так, словно он был адресован тому, у кого вымогают выкуп – буквы разного размера, вырезанные из газеты или журнала: «всТреЧА вИджилСа В дВа ТриДЦАть» - сумасбродная записка, буквы в каком-то нелепом танце, все это выглядело по-детски и смешно, что наполняло атмосферу чем-то не вполне разумным, едва угрожающим и издевательским – особый почерк «Виджилса» и, конечно же, Арчи Костелло.

Спустя тридцать минут Джерри стоял перед дверью секретной комнаты. Рядом был гимнастический зал, в котором занимались или баскетболисты, или боксеры, и от этого в стенах отдавалось эхо глухих ударов, накатывающихся волнами или возникающих внезапно, словно штормовые порывы, что выглядело музыкальным оформлением какого-то нелепого, гротескного спектакля. Девять из десяти членов «Виджилса», включая Картера, заняли свои места. Картер выглядел усталым, ему давно уже надоели все глупости «Виджилса», к тому же недовольная мина на его лице во весь голос говорила о том, что он пропускает тренировку по боксу. Оби как всегда с превеликим удовольствием ждал, когда же Арчи начнет. Арчи сидел за карточным столом, накрытым пурпурной скатертью с золотыми краями – цвета «Тринити». Точно в центре стола стояла коробка с плитками шоколада.

- Рено, — мягко сказал Арчи.

Инстинктивно, Джерри собрался во внимании, отплатившим ему вздрогнувшими плечами, тряской в желудке и, непосредственно, разочарованием в себе.

- Возьмешь шоколад, Рено?

Джерри, вздыхая, отрицательно тряхнул головой. Он с тоской подумал о парнях на футбольном поле, разминающихся с мячом перед началом тренировки, и о свежем воздухе, наполняющем осенние улицы.

- Хороший шоколад, — сказал Арчи, открывая коробку и доставая оттуда плитку в красивой обертке. Он развернул ее, вдохнул аромат и втолкнул себе в рот. Он жевал медленно, осторожно, чмокая губами, возвеличивая образ удовольствия. Вторая шоколадка последовала за первой, а третья за второй. Его рот до отказа заполнился шоколадной массой, и его горло начало пульсировать, когда он по частям стал проглатывать всё содержимое его рта. – Восхитительно, — давясь, сказал он. — Лишь два доллара за коробку - сделка.

Кто-то засмеялся, вдруг возник короткий кашель, который быстро прекратился, словно кто-то оторвал иглу от вращающейся пластинки.

- Ну, ты как будто не знаешь о подарках, Рено?

Джерри пожал плечами. Но его сердце начало сильно колотиться. Он знал, что это только проба сил, и она продолжалась.

Арчи достал еще одну шоколадку и держал ее около рта.

- Сколько коробок шоколада ты сумел продать, Рено?

- Ни одной.

- Ни одной? — в вежливом голосе Арчи воцарилось безумное удивление. Он поглощал одну за другой плитки шоколада, удивленно качая головой, и, не глядя на Джерри, он вдруг крикнул: — Эй, Портер, как много коробок ты продал?

- Двадцать одну.

- Двадцать одну? — голос Арчи зазвучал теперь трепетно: — Эй, Портер, ты бы мог быть одним из тех ведущих новичков - шустрым, как бобер?

- Да, уважаемый.

- Уважаемый? — с еще большим трепетом. — Ты хочешь сказать мне, что ты - парень не промах, и тебе хватает духа пойти и продать весь шоколад? Прекрасно, Портер. — Голос был полон насмешки, и еще, может быть, злости и коварства. — Кто еще здесь продает шоколад?

Хор цифр заполнил воздух, словно все члены «Виджилса» с воплями шли в последнюю атаку: «…сорок два… тридцать три… двадцать… девятнадцать… сорок пять…»

Арчи замахал руками, и снова воцарилась тишина. Кто-то в гимнастическом зале бросал мяч в стенку и неприлично выражался. Оби удивился, так Арчи вел собрание, и как «Виджилс» быстро его поддержал. Портер не продал и десяти коробок, если не врать. Сам Оби сумел продать только шестнадцать, а кричал сорок пять.

- А ты, Рено - новичок, новый учащийся, который должен почувствовать дух «Тринити», ты не продал ни одной коробки? Ноль? Ничего? — рука Арчи потянулась к следующей плитке шоколада. Ему нравился этот шоколад – не такой вкусный, как «Херши», но также отнюдь неплох.

- Это верно, — сказал Джерри миниатюрным, игрушечным голосом, словно рассматриваемым в телескоп, но с другого конца – не в окуляр, а в объектив.

- Что ты думаешь, если я спрошу – почему?

Джерри взвесил вопрос. Что ему было нужно? Играть в игры? Говорить прямо? Но он не был уверен в том, что это могло быть понято кем-нибудь ещё, особенно в этой комнате, полной посторонних.

- Это личное, — сказал он, наконец, почувствовав себя проигравшим, зная, что он не победит. Все проходило прекрасно. Футбол, школа, девочка, улыбнувшаяся ему пару дней тому назад на автобусной остановке. Он положил на нее глаз и прочитал ее имя, на одном из ее учебников – Эллин Баррет. Она ему улыбнулась, но он тогда постеснялся заговорить с ней, хотя потом он просмотрел в телефонной книге все номера с фамилией Баррет. Пять из них он записал. Вечером он собирался обзвонить их и отыскать ее. Ему казалось, что по телефону познакомиться с ней будет проще. Теперь, ему казалось, что по каким-то причинам он никогда не сможет заговорить с ней, и никогда снова не будет играть в футбол – сумасшедшее, неуловимое и необъяснимое им чувство.

Арчи облизывал пальцы, давая эху ответа Джерри дозвучать в воздухе. Было так тихо, что было слышно урчание у кого-то в желудке.

- Рено, — сказал Арчи уже другим голосом. — Я скажу тебе что-то. Ничего личного здесь в «Виджилсе» быть не может. Никаких секретов, понятно? — сказал он, долизывая свой большой палец. — Хай, Джонсон.

- Правильно, — произнес голос позади Джерри.

- Сколько раз в день ты трахаешься?

- Дважды, — быстро ответил Джонсон.

- Видишь? — спросил Арчи. — У нас нет секретов, Рено. Ничего личного. Это «Виджилс».

- Подойди, — сказал Арчи, уже добрым, дружеским и бодрым голосом. — Ты можешь сказать нам.

Картер раздраженно выдохнул. Он потерял терпение ко всем манипуляциями Арчи и к его мышиной возне. Он сидел здесь и два года наблюдал его глупые игры с теми, кто его младше – то, как размашисто действовал Арчи, словно так, чтобы это было всем на показ. Картер нес ответственность за все задания на своих плечах. Как президент, он держал всех на стрёме, мог надавить на психику. Он был готов помочь Арчи справиться с заданием и не был помешан на шоколаде. Это было чем-то вне контроля «Виджилса», что занимало Брата Лайна, но он не верил ему и держался от него как можно дальше. Теперь он разглядывал парня с фамилией Рено, выглядящего так, словно он вот-вот упадет в обморок от страха, его бледное лицо и широкие, полные ужаса глаза, Арчи развлекался с ним. Боже. Картер ненавидел все это психологическое дерьмо, ему нужен был бокс, где все было ясно и понятно – удары, обманы, круговая защита, изжога в желудке.

- Окей, Рено, время игры проходит. — Сказал Арчи. Мягкость ушла из его голоса, также как и шоколад растаял у него во рту. — Скажи нам – почему ты не продаешь шоколад?

- Потому что не хочу, — сказал Джерри, продолжая стоять на ногах. Что еще он мог тут делать.

- Ты не хочешь? — спросил Арчи, скептически.

Джерри кивнул. Он тянул время.

- Эй, Оби.

- Слушаю, — ответил Оби, возбужденно. Что за черт дернул Арчи в этот момент переключиться на него? Что сейчас ему было нужно?

- Ты хочешь ходить в школу каждый день, Оби?

- О, черт, нет, — откликнулся Оби, зная, что ему было нужно, и удовлетворяя его потребности, но со вкусом обиды и возмущения, чувствуя себя подставной уткой, словно Арчи был чревовещателем, а Оби куклой.

- Но ты ходишь в школу, не так ли?

- Черт, конечно.

Смех поприветствовал ответ, и Оби обошелся улыбкой. Но быстрый взгляд Арчи тут же ее смыл. Арчи был до смерти серьезен. Он мог сказать все, что угодно, но его губы всегда были сжаты и тонки, а глаза сверкали, словно неоновые блики.

- Смотри, — сказал Арчи, повернувшись к Рено. — Каждый в этом мире иногда делает не то, что хочет.

Ужасающая тоска накрыла Джерри. Словно кто-то умер. Он так себя чувствовал на кладбище, в тот день, когда они хоронили мать. И он ничего не мог с этим поделать. — Окей, Рено. — сказал Арчи с финальными нотками в голосе.

Можно было ощутить напряжение в этой комнате. Оби задержал дыхание. Кульминация. Последнее слово Арчи.

- Это твое задание. Завтра зачитывание списка, ты берешь шоколад, и говоришь: «Брат Лайн, я взял шоколад».

Ошеломленный Джерри выпалил:

- Что?

- Что-то не так в том, что ты услышал, Рено? — повернувшись к аудитории, он крикнул. — Эй, Макгрет, ты меня услышал?

- Черт, да.

- Что я сказал?

- Ты сказал, что этот парень начинает продавать шоколад.

Арчи снова переключил свое внимание на Джерри:

- Выкинь дурь из головы, Рено. Ты не подчиняешься «Виджилсу». Что грозит наказанием. Хотя «Виджилс» старается не прибегать к насилию, мы находим необходимым прибегнуть к наказанию. Наказание, это обычно хуже, чем выполнение задания. Но мы даем тебе отсрочку и только просим тебя взять завтра шоколад, и начать его продавать.

Иисус, Оби сидел в неверии. Превеликий Арчи Костелло испугался. Слово «просим» было для него унижением. Может быть, оговорка. Но Арчи словно пытался сторговаться с парнем, произнося вслух: «просим». «Вот я и добрался до тебя, Арчи, ты – ублюдок». Оби никогда еще не знал такой сладкой победы. Сопливый новичок сделал, наконец, Арчи. Не черный ящик, не Брат Лайн, не его собственная чистоплотность, а какой-то мелкий, невзрачный новичок. Потому что Оби был уверен в одном, словно это было законом природы, таким как гравитация – Рено не собирался продавать шоколад, по сему было видно. Он мог это сказать, глядя на него, стоящего в страхе, и, видимо, наложившего в штаны, но приходящего в себя, а в это время Арчи упрашивал его продавать шоколад. Упрашивал(!!!).

- Свободны, — объявил Арчи.

Картера удивил внезапный конец собранья, и он изо всех сил ударил молотком так, что ящик, который служил ему столом, чуть не разломался на части. Ему показалось, что он потерял счет времени и пространству, и упустил решающий момент. Арчи и все возглавляемое им – дерьмо. И что этому парню Рено нужно было сперва въехать по уху, а потом под дыхало, и после этого он как миленький взялся бы за продажу этого проклятого шоколада. Арчи и его глупое «надо обходиться без какого-либо насилия». Тем временем собрание прошло, и Картер почувствовал себя так, словно он целый час потел в перчатках вокруг груши. Он снова ударил молотком.

 

26.

- Привет, — его душа вырвалась из пустоты.

- Привет?

Это была она? Вероятно, но она была последней Баррет из телефонной книги, и ее голос был чистым и привлекательным – голос, который несет в себе свет того блага, увиденного им на автобусной остановке.

- Привет, — продолжил он, его голос не подчинялся ему и противно каркал.

- Это Денни? — спросила она.

Он моментально и невменяемо заревновал ее к Денни – неважно к какому Денни.

- Нет, — крякнул он снова, с какой-то жалостью.

- Кто это? — спросила она, уже с досадой в голосе.

- Это Эллин? Эллин Баррет? — в его произношении это имя прозвучало несколько странно. Он никогда не выговаривал его вслух, хотя уже тысячу раз он успел прошептать его в тишине.

Тишина.

- Смотри, — начал он, и его сердце отчаянно забилось. — Смотри, ты меня не знаешь, но я вижу тебя каждый день…

- Ты кто-то из извращенцев? — спросила она, без какого-либо ужаса, но ее удивление было неподдельным.

- Нет, я – попутчик… по автобусной остановке.

- Как это – попутчик? Как это – по остановке? — скромность в ее голосе растворилась, и в нем появились хулиганские, скорее даже выпендрежные нотки.

Он хотел сказать: «Ты улыбнулась мне вчера… за день до того… на этой неделе». Но он промолчал. Внезапно он счел эту ситуацию тщетной и нелепой. «Попутчик» не стал знакомиться с девчонкой на основании ее улыбки, и теперь по телефону представляется так. Она, наверное, улыбалась сотне парней в день.

- Я извиняюсь за то, что надоедаю тебе.

- Ты уверен в том, что ты не Денни? Ты пытаешься разыграть меня? Смотри, Денни, я уже устала от тебя и от всего этого дерьма…

Джерри повис. Он больше не хотел слышать ее голос. «Дерьмо» прозвучало эхом в его мозгу и разрушило все иллюзии о ней. Что похоже на встречу с любимой девочкой, когда при улыбке выясняется, что у нее гнилые зубы. Но его сердце продолжало биться крепко. «Ты кто-то из извращенцев?» - может быть, это действительно о нем? Здесь скорее не сексуальное извращение, а что-то другое. Может, своего рода извращением можно было назвать отказ от продажи шоколада? Было ли сумасбродством делать это, особенно после последнего предупреждения Арчи Костелло и «Виджилса»? И еще этим утром он стоял как наказанный и боялся вакуума очередного «нет» в классе Брата Лайна. В первое время, это слово привело к всеобщему ликованию, к подъему духа.

Позже «нет» гремело в его ушах, и Джерри ожидал крушения здания школы или еще чего-то такого драматического из того, что могло бы случиться… ничего. Он видел Губера, трясущегося от страха. Но Губер не знал прежде ощущений, когда за его спиной словно рушатся мосты, и еще, у него в глазах мир никогда не переворачивался с ног на голову. Он продолжал свою странную борьбу внутри себя, когда возвращался домой. Иначе, он не набрался бы смелости обзвонить всех этих Баррет, и заговорить с каждой из них, чтобы, в конце концов, потерпеть жалкую неудачу. Но он звонил и говорил членораздельно, ломая рутину бесконечных дней и ночей.

Внезапно проголодавшись, он ворвался на кухню, достал из холодильника мороженое, распечатал его и вывалил на тарелку.

«Меня зовут Джерри Рено, и я не буду продавать шоколад», — крикнул он в пустую квартиру.

Его слова и голос звучали ярко и величественно.

 

27.

В этом задании обязательно должен был участвовать Фрэнки Ролло. Ему уже стукнуло восемнадцать. Он был наглецом и бандитом, и «положил» на все спортивные и общественные мероприятия, проводимые в «Тринити». На уроках он сидел с открытой книжкой и при этом никогда не делал домашнее задание, но всегда мог выкрутиться, потому что он немедля пускал в ход ловкость своего интеллекта, хорошо развитого от природы. Его главный талант был в том, что он умел творчески мыслить. И еще ему всегда везло. Он был очень удобен для Арчи. Тот с удовольствием брал его на задания в обычных обстоятельствах. Но в секретной комнате все так называемые грубые характеристики таяли в девяноста семи случаях из ста. Они не выдерживали противостояния Арчи и «Виджилса». Презрение и самодовольство испарялись, превращаясь в ничто, когда Картер мог стукнуть молотком по столу, или Арчи привести какой-нибудь весомый аргумент. Но все это не касалось Франко Ролло. Он умел хранить хладнокровие и независимость в своих суждениях, и напугать его было непросто.

- Твое имя? — спросил Арчи.

- Да пошел, ты - Арчи, — ответил Ролло. Его лицо искривилось в издевательской улыбке. — Ты знаешь мое имя.

Тишина была устрашающей. Устрашала даже не тишина, а дух, царивший в этой комнате. Арчи держал «морду утюгом», он не был склонен предаваться эмоциям. Никто даже и не осмеливался бросить вызов Арчи или заданию.

- Не мелочись, Ролло, — рычал Картер. — Твое имя должно быть услышано.

Пауза. Арчи тихо выругался. Вмешательство Картера его раздражало, словно напоминание о риске, до которого еще далеко. Обычно Арчи все делал только по-своему и никак иначе.

Ролло пожал плечами:

- Меня зовут Фрэнки Ролло, — представился он в монотонной форме.

- Думаешь, что ты парень ни промах? — спросил Арчи.

Ролло не среагировал, но его самодовольная улыбка явно выражала ответ.

- Парень ни промах, — повторил Арчи, словно добавил специй в слова, но он сделал это выдержанно, играя на время, шевеля извилинами, зная, что, может быть, важно сымпровизировать, превратив этого наглого негодяя в жертву.

- Ты сказал это не мне, — самодовольно выпалил Ролло.

- Мы все тут ни промах, — сказал Арчи. — Факт, что это наша особенность: оборачивать парней, которые ни промах в тех, которые промах.

- Отрежь дерьма, Арчи, — сказал Ролло. — Ты не оригинален.

Снова жуткая тишина, словно ударная волна, оглушила эту комнату, порыв невидимого ветра. Даже Оби, который все предвидел и знал все на день вперед, хлопал глазами в неверии, что такая жертва проигнорирует Превеликого Арчи Костелло.

- Что ты сказал? — спросил Арчи, сдерживая в себе весь мир и его дух, который вот-вот рухнет на Ролло.

- Эй, парни, — сказал Ролло, отвернувшись от Арчи и обращаясь ко всему собранию. — Я не трусливый ребенок, который написает в штаны, потому что большой и страшный «Виджилс» вызывает его на собрание. Черт, вы даже не можете напугать сопливого новичка, чтобы он стал продавать какой-то там вонючий шоколад.

- Смотри, Ролло… - начал Арчи. Но он не сумел закончить свою мысль, так как Картер шаркнул подошвами. Он месяцами ждал такого момента. Его руки чесались по активным действиям в секретной комнате, вместо того, чтобы неделями просиживать дырки в штанах, и наблюдать игры Арчи в кошки и мышки.

- Достаточно с тебя, Ролло, — сказал Картер. Одновременно, его рука поднялась и въехала ему в челюсть, зубы Ролло клацнули, и он отшатнулся назад. На кроткий момент вернулась гробовая тишина, пока Ролло не взвыл от боли. Он закрыл обеими руками лицо, и в это же время последовал удар Картера в живот, под дыхало. Ролло, выпучив глаза, схватился за живот. Он открывал рот, но воздух был уже ему недоступен. Кашляя и плюясь, он упал на четвереньки.

Глухой рев одобрения заполнил помещение. Наконец-то все смогли увидеть собственными глазами психофизическую акцию Картера.

- Убрать его отсюда, — сказал Картер.

Двое членов «Виджилса» подняли Ролло и выволокли его из секретной комнаты. Арчи уныло наблюдал за поспешным устранением Ролло. Его возмутили быстрые действия Картера и одобрение этого собравшимися, что на какое-то время поставило Арчи в неудобное положение, как руководителя, потому что Ролло был только лишь поводом для начала собранья, точкой отсчета, с которой Оби должен был перевести разговор на главную тему. Прежде всего, встреча была собрана для того, чтобы обсудить действия Рено и решить, что можно сделать с этим упрямым новичком, отказывающимся быть в строю.

Картер рявкнул на собравшихся и ударил молотком по столу. В развернувшейся пустоте все могли слышать Ролло, будучи брошенного на гимнастическом полу, где-то снаружи, и звук рвоты, исходящей из него – звук, похожий на спуск воды в унитазе.

- Окей, тишина, — Картер еще не расслабился, он, словно вызывал Ролло на поединок. Затем он повернулся к Арчи: — Садись, — сказал он. Арчи распознал команду в голосе Картера. На какой-то момент, он искушался бросить ему вызов, но, поняв, что «Виджилс» одобрил действия Картера против Ролло, он даже и не стал пробовать силы, ему надо было сохранить хладнокровие и продолжить игру без каких-либо эмоций. Арчи сел.

- И так, мы добрались момента истины, Арчи, — сказал Картер. — И здесь, как я думаю… скажи, что я неправ. У нас проблемы с дисциплиной – распущенность. Это если такие, как Ролло, думают, что они могут крутиться среди нас, и если разного рода информация о нас будет расползаться и попадать, куда не надо, то «Виджилс» развалится, — Картер сделал паузу в объяснении происходящего в «Виджилсе». — И вы видите, что происходит нечто нехорошее. И я скажу вам, кто неправ. Мы.

Его слова звучали на удивление величественно.

- Как это получается, что Мы неправы? — чуть ли не возмутился Оби, его назначили секретарем на длительный срок.

- Прежде всего, потому что мы впутываем наше имя в проклятую шоколадную распродажу. Что такое «Виджилс» - это наше детище или что-то чужеродное? Во-вторых, как Ролло сказал, мы можем позволить сопливому новичку делать из нас дураков, — он повернулся к Арчи. — Правильно, Арчи? — в вопросе прозвучала злоба.

Арчи не сказал ничего. Он внезапно ощутил себя в помещении, заполненном посторонними, и решил пока ничего не предпринимать, когда всё под сомнением, игра в ожидании игры. Наблюдение за тем, что раскрывается. Конечно, было бы смешно не согласиться с Картером. Слово «Виджилс» во всех отношениях было причастно к школе – парень отказался продавать шоколад с целью бросить вызов «Виджилсу». Так зачем же они тут сегодня собрались?

- Оби, покажи нам, что ты нашел этим утром на доске бюллетеней, — сказал Картер.

Оби оживился. Нагнувшись, он вытащил из-под своего стула плакат, сложенный вдвое. Расправил его. Плакат был размером с обычное кухонное окно. Оби держал его в руках так, чтобы все видели. На нем в каракулях плясали кривые буквы:

Трахнутый шоколад

и

трахнутый «Виджилс».

- Я увидел этот плакат в тот момент, когда я опоздал на алгебру, — объяснил Оби. — Он висел на доске бюллетеней в главном коридоре.

- Как ты думаешь, многие его видели? — спросил Картер.

- Нет. Я проскочил мимо доски бюллетеней минутой раньше, направляясь к своему шкафчику за учебниками по математике. Этого плаката еще не было. Невелика вероятность того, что еще кто-то его увидел.

- Думаете, его прикрепил Рено? — спросил кто-то.

- Нет, — фыркнул Картер. — Рено не дошел бы до расклейки плакатов. Он думает что-либо подобное уже с неделю, но чтобы он как-то проявлял это внешне, до такого пока не дошло. Мир велик. Если Рено мог уйти лишь с пренебрежением к нам, то другие бы попытались что-нибудь предпринять, — наконец, он повернулся к Арчи. — Окей, Арчи. Ты мозг команды, и ты также завел нас в этот бардак. Куда пойдем дальше?

- Поднимаешь панику без особой причины, — сказал Арчи тихим и спокойным голосом. Он знал, что он должен был сделать – вернуть обратно свой прежний статус, вымести прочь дух вызова Ролло, и доказать всем, что он, Арчи Костелло, и он продолжает командовать. Он показал всем, что он смог повернуть ход собранья в направлении заботы о Рено и о шоколаде. И он подготовился. Пока Картер произносил речь, а Оби по сторонам размахивал плакатом, ум Арчи был в гонке по кругу, в пробе сил, в проверке комбинаций грядущей игры. Под давлением он всегда работал лучше, по-другому. — Прежде всего, вы не можете взять и избить половину всех учащихся в школе. Вот почему я, как обычно, «положил» на рукоприкладство в заданиях, из-за которого возникли бы проблемы, что было бы не вовремя, и парни действительно стали бы саботировать распродажу, если бы мы начали избивать всех по очереди, — заметив хмурый взгляд Картера, Арчи решил швырнуть ему кость. Картер продолжал вести встречу, и, как президент «Виджилса», он мог быть опасным противником. — Все правильно, Картер, я допускаю, что ты хорошо поработал над Ролло, и он этого заслужил. Но никто его и не вспоминает. Он может лежать в своей блевоте, и никому до этого нет никакого дела, но он – исключение.

- Ролло исключение, — сказал Картер. — Если продолжить о Ролло, то мы не могли бы побеспокоиться о ком-нибудь еще, действующем хитро, или о ком-нибудь, расклеивающем плакаты.

Опережая тупиковую ситуацию, Арчи решил сменить тему:

- Но что с непродаваемым шоколадом, Картер? — сказал Арчи. — Ты сказал нам, что «Виджилс» связан с этой распродажей. Тогда решение простое. Надо проделать эту хренову распродажу максимально быстро. Надо все продать. Если отказ Рено оборачивается в своего рода героический протест, потому что он не продает шоколад, то, черт его побери, тогда все должно выглядеть так, что все продают шоколад и верны духу «Тринити» кроме него.

По аудитории прокатился шумок одобрения, но у Картера возникло сомнение:

- И как же мы заставим каждого начать продавать шоколад, Арчи?

Арчи отнесся снисходительно к шуму и самоуверенному смеху в аудитории, затем прекратив его, прикрыв ладонью свой собственный рот.

- Просто, Картер. Как и все великие схемы и планы, этот – до гениального прост, — все ждали, они как всегда были ошеломлены всеми планами и заданиями выкладываемыми Арчи. — Мы делаем продажу шоколада популярной. Наша задача сделать так, чтобы это выглядело круто. Мы умело работаем словом. Мы организуем. Мы собираем старост классов, совет учащихся, парней имеющих влияние. Лозунги: «Жить или умереть за старую добрую «Тринити»! Все на распродажу!»

- Не каждый захочет продать пятьдесят коробок, Арчи, — выкрикнул Оби, помешав Арчи, с трудом отвоевавшему свое слово, которое Арчи ухватил из рук Оби.

- Они захотят, Оби, — предсказывал Арчи. — Они захотят. Делай свое дело, как говорится, Оби, делай свое дело. Ладно, мы решили сделать распродажу шоколада реальной. И «Виджилс», как всегда, будет на высоте. Школа полюбит нас за это – мы освободим ее от шоколада. Мы выпустим наши собственные лотерейные билеты вместе с Лайном и другими Братьями. Почему ты думаешь, что я ставлю на первое место поддержку Лайна? — голос Арчи был мягким, со старой элегантной вежливостью и с заверением, что многие различали, как символ Арчи, когда тот взлетал под небеса, широко и размашисто. Все были в восторге, когда Картер работал кулаками, вырубая Ролло, но когда Арчи парил в небесах, все чувствовали себя в большей безопасности. Это был Арчи с его даром преподносить сюрприз за сюрпризом.

- А что с Рено? — спросил Картер.

- Не волнуйся о Рено.

- Но я волнуюсь о нем, он меня тревожит, — сказал Картер с сарказмом. — Он – нарыв на нашем теле.

- А Рено должен будет побеспокоиться о себе сам, — сказал Арчи. Картер и другие словно не знали о неординарных способностях Арчи в случайных и непредвиденных ситуациях. — Надо понять это так, Картер. До тех пор пока идет распродажа, Рено будет вместе со всеми, и его сердце будет хотеть, чтобы он продавал шоколад, и школа будет рада, а он – пускай, нет.

- Окей. — сказал Картер, ударив молотком. Удар молотком следовал всегда, когда он был неуверен в себе. Молоток был продолжением кулака. Но, чувствуя, что Арчи мог что-то утаить от него, и где-то перехватить у него победу, Картер сказал: — Смотри, Арчи, если в последствии распродажа не заработает, тогда считай, что ты крепко сам себя поимел, ты понял? Ты будешь все делать сам, и это будет без хренова черного ящика.

Кровь подступила к щекам Арчи, и пульс интенсивно застучал в его висках. Никто еще и никогда ничего подобного ему не говорил. Изо всех сил он старался не показывать собственной растерянности и удержать на лице улыбку, напоминающую наклейку на пивной бутылке. Он за ней, как мог, прятал свое унижение.

- Лучше, чтобы ты был прав, Арчи, — сказал Картер. — Я держусь от всего этого как можно дальше и вообще не имею к этому никакого отношения, а для тебя это будет испытанием, до тех пор, пока весь шоколад не будет продан.

Это предел унижения – испытание. Арчи держал улыбку на лице, пока не почувствовал, как его щеки трещат по швам.

 

28.

Он принял мяч от Гайлмета, обхватив его руками на животе. Он взвешивал все за и против, чтобы удачно проскочить через линию. Он наблюдал за Картером. Ему нужно было низко ударить его так, чтобы тот опрокинулся, что для Джерри было непросто. Картер запросто был тяжелей его фунтов так на пятьдесят. Тренер использовал его, чтобы команда новичков стояла на цыпочках, и он всегда говорил: «Неважно, как велико тело, важно то, что вы с ним делаете». Теперь Джерри ждал удачного момента, чтобы подсечь Картера, вынырнув из-под свалки тел, куда исчезал Гайлмет, передавший ему мяч. Все это напоминало товарный поезд, бесконтрольно катящийся вниз под горку. Джерри хотел вернуть мяч Гайлмету, но уже было поздно, тот исчез из виду. Джерри рванул вперед с низкого старта, нацелившись в колени Картера – в уязвимое место, обозначенное тренером. Их столкновение напоминало дорожную аварию. Джерри всем телом ощутил удар об землю. Руки и ноги перекрутились и перепутались с конечностями Картера. Веселая чехарда, перетекшая в жесткий и, вместе с тем, честный футбольный контакт, может быть, не столь красивый, как проведенный до того пасс или обман противника, но он был полон мужества и гордости.

Крепкий запах прелой травы и сырой земли изо всех сил ударил в ноздри Джерри. Он с осторожностью относился ко всем своим победам, зная о своей задаче: добраться до Картера. Он взглянул на него, на лице у того было заметно удивление, он встряхнул головой. Джерри ухмыльнулся, когда добрался до его ноги. Внезапно кто-то повалил его сзади. Это был сильный удар на уровне его почек. От такого толчка силы покинули Джерри. Его колени сложились, и он снова оказался на земле. И тогда он пытался обернуться, найти того, кто атаковал его, но уже ничего не видел: в глазах все расплылось, и слезы потекли по его щекам. Побитый, он лежал на земле и уже не знал, куда тянет гравитация. Он осмотрелся, когда в глазах что-то прояснилось. Его товарищи по команде собрались в позицию для следующей игры.

- Иди сюда, Рено, — позвал его тренер.

Он стал на колено, чтобы подняться на ноги. Боль в почках уменьшилась, став вялой и неопределённой.

- Иди сюда, иди сюда, — тренер подгонял его, как обычно, с раздражением в голосе.

Джерри аккуратно направился в строй. Во всей этой неразберихе он доверял своей голове и плечам, пытаясь понять происходящее. Он поднял голову и осмотрел поле, словно рассчитывал свои дальнейшие действия. Кто же ударил его в спину? И кто же так ненавидел его и за что? Удар был таким сильным, что от мучительной боли у него помутилось в глазах.

Это был не Картер – Картер был целиком в его поле зрения. Но кто еще? Кто-то другой, наверное, кто-нибудь из его собственной команды.

- Ты в порядке? — спросил его Губер.

Джерри снова нырнул в кучу. Назвали его номер. Это значило, что он сейчас перехватит мяч. Наконец, мяч был в его руках, глаза каждого были на нем, и это значило, что он не был так уязвим от чьих-либо подлых ударов в спину.

- Продолжаем, — сказал он, сочно выговаривая слова, давая всем знать, что он в полном порядке и готов действовать. И вдруг, в какой-то момент, где-то между ребрами он почувствовал боль.

Направляясь за центр, Джерри снова начал рыскать глазами, рассматривая игроков. Кто-то попытался смести его.

«Дай, господь, мне глаза на затылок», — прошептал он. Игра продолжалась. Он бежал и выкрикивал сигналы.

Телефон зазвонил, когда он вставил ключ в замок входной двери. Быстро повернув ключ, он бросил дверь на распашку и швырнул книги на стул в прихожей. Нескончаемые звонки отдавались эхом в пустой квартире.

Наконец он сорвал трубку с висящего на стене аппарата.

- Алло.

Тишина. Никаких гудков. И тогда, сквозь эту мертвую тишину слабый звук, издалека, словно из-под одеяла: кто-то фыркал, удерживаясь от смеха, про себя, шутка по секрету.

- Алло, — снова сказал Джерри.

Смех стал громче. Телефонные хулиганы? Разыгрывают девочек? Снова тот же задавленный смех, но определеннее и громче, все равно кто-то прячется с недобрым умыслом – смех, который говорит тебе: «Я тебя знаю, а ты меня – нет».

- Кто это? — спросил Джерри.

И тогда прерывистые гудки начали громко пердеть ему в ухо.

В одиннадцать часов ночи телефон зазвонил снова. Джерри подумал, что это отец – он работал в аптеке в вечернюю смену.

Он поднял трубку и снова сказал: «Алло…»

Безответно. Ни звука.

Он хотел положить трубку, но что-то заставило его задержать ее у уха в ожидании.

Опять все тот же идиотский смех.

То же самое, что и в три часа по полудню. Только уже была ночь, темнота. Квартира была обложена тенями от света настольной лампы и выглядела угрожающе. Найдя это, Джерри сказал себе: «Ночью здесь всегда жутко».

- Эй, кто это? — спросил он, его голос вернулся в норму. Смех продолжался, хотя в тишине он звучал издевательски и со злобой.

- У тебя все дома? Хочешь конфетку, сопляк? — спросил Джерри провоцируя и зля невидимку на другом конце линии.

Смех перешел в издевательское улюлюканье. Затем короткие гудки ворвались в его ухо.

Ему что-то понадобилось взять из шкафчика.

Школа была знаменита своими «жуликами» - не то чтобы ворами, но охотниками за всем, что плохо лежит. И вешать замок не было ни малейшего смысла, на следующий же день он будет взломан. Секретность в «Тринити» не значила ничего. Большинство учащихся плевать хотели друг на друга. О взаимоуважении не было и речи. Кто-нибудь обязательно интересовался незакрытыми шкафчиками. Из них круглый год исчезали книги, деньги, сандвичи, обувь, одежда и что-нибудь еще.

Утром, после той первой ночи с телефонными звонками, Джерри открыл свой шкафчик и схватился за голову, он не верил своим глазам. Его плакат был измазан с чернилами или краской синего цвета. Надпись была уничтожена. «Сумею ли я разрушить вселенную?» была теперь гротескным беспорядком несвязного письма – безрассудный акт детского вандализма, больше напугавший Джерри, чем разозливший его. У кого-то совсем съехала крыша. Опустив вниз глаза, он заметил, что его новые кроссовки были изрезаны, материя стелилась лоскутками по полу шкафчика. Они напоминали теперь шкуры каких-то ископаемых животных. Зря он оставил их тут на ночь.

Измазать плакат это было одно – так, пакость, злая шутка, работа для животных, их всегда хватает в каждой школе, даже в «Тринити». Но вот с кроссовками это уже было серьезно. Акт был умышленным. Кто-то послал ему письмо.

Телефонные звонки.

Атака на футбольном поле.

Теперь кроссовки.

Он быстро захлопнул шкафчик, чтобы больше никто этого не увидел. Почему-то он почувствовал себя в чем-то опозоренным.

Ему снился огонь. Пламя съедало какие-то стены, и выла пожарная сирена. Когда сон растаял, то сирена оказалась телефонным звонком. Джерри встал с постели. В прихожей отец повесил трубку на аппарат. «Что-то интересное», — подумал Джерри. На дедовских часах стрелки показывали два.

Джерри не сразу отошел ото сна. Он окончательно проснулся, только когда холодный пол защекотал его пятки.

- Кто это был? — спросил он. Хотя ответ на вопрос ему, конечно же, был не нужен.

- Никто, — ответил отец. На его лице было отвращение. — Такой же звонок в такое же время был и вчера. Но ты не проснулся. Какой-то дурак на другом конце линии, он хохотал так, как будто это самая смешная шутка в мире, — он подошел и потрепал волосы на голове у сына. — Иди в постель, Джерри. Всяким дуракам не спится. Прошло пару часов, пока Джерри сумел погрузиться в какой-то необозримый сон.

- Рено, — вызвал его Брат Эндрю.

Джерри поднял глаза. Он был поглощен новым проектом. Ему нужно было зарисовать здание с угла, прорабатывая перспективу, исходя из новой темы урока, что было обычным упражнением, но он любил красивые линии, правильные формы, свет и тень, аккуратно выполненный рисунок.

- Да, Брат?

- Твоя акварель. Альбомное задание.

- Да? — удивился Джерри. Акварель, бывшая главной темой в это время, заняла целую неделю, просто потому что Джерри не блистал в свободном искусстве. Ему проще было обращаться с формами и геометрическими фигурами, где все было определенно и ясно. Но акварель влияла на пять процентов его оценок в полугодии.

- Сегодня последний день, когда еще можно сдать работу акварелью, — сказал Брат. — Твою я не нашел.

- Я вчера положил ее на стол, — сказал Джерри.

- Вчера? — спросил Брат Эндрю с таким удивлением, словно он никогда раньше не слышал слово «вчера». Он был привередливым, точным и педантичным человеком. Обычно он преподавал математику, но изобразительное искусство ему тоже было не чуждо.

- Так, сир, — подтвердил Джерри.

Брови поднялись, Брат рассматривал листы, сложенные на столе.

Джерри смотрел тихо и отстранённо. Он знал, что Брат Эндрю не может найти его рисунок. Ему хотелось повернуться и вглядеться в лица сидящих в классе, найти того, кто мог бы тайно торжествовать в удавшейся пакости. «Эй, ты становишься параноиком», — сказал он себе. Кто-то пронырнул в класс и убрал его рисунок из общей стопки. Кто-то тихо наблюдал за ним и знал, что он вчера сдал свою работу.

Брат Эндрю поднял глаза:

- Пользуясь клише, Рено, мы стоим перед дилеммой. Твоя работа не здесь. Можно еще подумать, что я ее потерял, а я ведь не имею привычку терять работы учеников… - учитель сделал паузу подчеркивая неправдоподобность ситуации. Он ждал смех в аудитории, и, что было невероятно, смех не последовал. — …или твоя память ошибочна.

- Я сдал работу, Брат, — сказал Джерри твердо, без паники.

Учитель смотрел прямо в глаза Джерри. Джерри смотрел с честным сомнением в глазах.

- Ладно, Рено, возможно я имею привычку терять работы, после всего, — сказал он, и Джерри почувствовал дружелюбие со стороны Брата Эндрю. — Иначе говоря, мне стоило бы проверить дополнительно. Возможно, я оставил твою работу у себя на стуле.

Почему-то именно это замечание спровоцировало смех, и даже сам учитель поддержал его. Был последний урок, все устали и с нетерпением ждали звонка. Всем уже было не до его рисунка. Джерри хотел оглянуться и увидеть, чьи же глаза победно сверкают, кто добился своей цели.

- Конечно, Рено, посмотрим, и если я не найду твою акварель, то я не смогу закрыть тебе полугодие по изобразительному искусству.

Джерри открыл шкафчик.

Там был все тот же беспорядок. Он не стал срывать плакат и трогать кроссовки. Он решил оставить все, как есть, как напоминание, как символ. Символ чего? Он до конца не осознавал. Глядя с тоской на плакат, он вспомнил замазанные синим слова: «Сумею ли я разрушить вселенную?»

Обычный коридорный ад гудел вокруг него, хлопали дверки шкафчиков, возбужденные крики и свисты висели в затхлом воздухе, по бетонному полу топали ноги, все спешили на футбол, на бокс, в клуб собеседников.

«Сумею ли я разрушить вселенную?»

«Да, конечно – сумею».

Джерри внезапно понял значение этого плаката – человек, одиноко стоящий на пляже, бесстрашно бросал вызов всему миру и взвешивал момент, когда же он будет им услышан.

 

29.

Замечательно.

Брайан Кочрейн снова произвел подсчеты, играясь с ними, словно он был фокусником, а они очаровательными аплодисментами восторга. Он не мог дождаться момента, когда он сможет показать результаты Брату Лайну.

За последние несколько дней интенсивность продажи возросла в несколько раз, с колебаниями, чередующимися в течение каждого получаса. Колебаниями – это было мягко сказано. Брайану казалось, что он немного выпил спиртного. Подсчеты, словно ликер, вызывали легкость в теле и в мыслях, и кружили голову.

Что произошло, он не осознавал. Ведь не было никакого серьезного повода для таких внезапных перемен, удивительного подъема, неожиданного всплеска темпа распродажи. Но перемены наблюдались не только в подсчетах у него на столе, но еще и по всей школе. Брайан наблюдал лихорадочную активность, и то, как шоколад внезапно стал модой, прихотью, словно лет девять-десять тому назад хула-хуп, когда тот был лучшим подарком на День Рожденья или Рождество. Слухи доносили, что «Виджилс» «усыновил» распродажу и объявил ее особым Крестовым Походом. И это было возможно, хотя Брайан не стремился проверить все эти слухи, он заносил это на счет «Виджилса». Иногда он мог видеть, как небольшие группы парней останавливают всех по очереди в коридоре и проверяют, кто и сколько продал, упрекая тех, кто не слишком активен в своём участии в распродаже. Как-то утром он видел, как те же парни из «Виджилса» загружали шоколад в машины и уезжали. Брайан слышал, что затем они бывали в разных частях города, заезжали в жилые сектора, звонили в двери, собирались во дворах, устраивая тотальную распродажу, словно представляли собой всю энциклопедию агентов по коммерческой продаже, зазывая через мегафон и развешивая плакаты. Брайан слышал, что кто-то добился разрешения устроить распродажу на одной из местных фабрик – четверо крутились на ней целый день и за пару часов продали триста с лишнем коробок. Лихорадочные события не давали Брайану расслабиться. Со свежими записями в руках он должен был скакать вверх-вниз около больших картонных щитов, постоянно изменяя регистрируемые результаты. Вестибюль стал точкой отсчета всей школы. «Эй, смотри», — кричал кто-то в последний момент. – «Джимми Даймерс продал еще пятьдесят коробок…»

Что бросало в дрожь – так это то, как кредит распределялся между всеми учащимися. Брайан не вдавался в подробности, насколько это было честно, но и не осуждал такого рода методы, Брат Лайн был заинтересован в результатах, и, вместе с ним, Брайан. Но что-то его смущало. Его глаза застопорились на цифрах. Вдруг в этот момент в кабинет вошел Картер с пригоршней денег. Брайан общался с Картером с предельной осторожностью – тот был главой «Виджилса».

- Ладно, малыш, — сказал Картер, подбрасывая на стол деньги - монеты и купюры. — Здесь выручка. Продано семьдесят пять коробок, и это сто пятьдесят долларов. Посчитай.

- Ладно, — Брайан производил вычисления под бдительным взглядом Картера. Его пальцы дрожали, и он боялся где-нибудь ошибиться. Должно было выйти ровно сто пятьдесят.

- Точно, — доложил Брайан.

И теперь грязная часть дела.

- Надо мне посмотреть этот список, — сказал Картер.

Брайан передал ему список имен. Напротив каждого имени фиксировалось количество проданных коробок и выручка. Все соответствовало главному списку на большой доске в вестибюле. Картер несколько минут изучал список, а затем велел Брайану принимать выручку прямо из рук учащихся. Брайан только взял карандаш, как Картер уже диктовал: «Хуарт, тридцать… ДеЛило, девять… Лемуайн… шестнадцать…» - и так все семьдесят пять коробок и восемь имен.

- Эти парни хорошо поработали, продавая шоколад, — сказал Картер со своей слабоумной улыбкой. — Я хочу быть уверен в том, что они справляются.

- Правильно, — сказал Брайан, без какого-либо волнения. Он, конечно же, знал, что никто из членов «Виджилса» не мог возразить против продажи квоты Картера. Но ему до этого не было никакого дела.

- Как много парней на сегодняшний день выполнило квоту в пятьдесят коробок? — спросил Картер.

Брайан составил подсчет:

- Шесть, считая Хуарта и ЛеБланка. И в прошлые распродажи они всегда были на высоте, — Брайан действительно не врал.

- Знаешь что, Кочрейн? Ты - блестящий парень. Ты крут. Ты быстро схватываешь.

Быстро? Черт, с этой распродажей всю неделю происходило неизвестно что, и целых два дня Брайан не мог понять, что же на самом деле происходит. Теперь он искушался задать Картеру вопрос, не обернулась ли компания в проект «Виджилса», не одно ли это из заданий Арчи Костелло? Но решил пока придержать свое любопытство.

До полудня он закончил с очередными подсчетами, из которых следовало, что проданы четыреста семьдесят пять коробок. Это было круто. В руках хрустели наличные. Все группы вернулись в школу на машинах, сигналя гудками, у всех приподнятое настроение, и все горды своими успехами.

Когда пришел Брат Лайн, они вдвоем проверили результаты всей распродажи, и обнаружили, что уже были проданы пять тысяч десять коробок шоколада. Выручка вернулась только за пять тысяч коробок, или за четыре тысячи девятьсот девяносто, если быть точным, как отметил Брат Лайн с его суетной мелочностью. Но в этот день Лайн не делал проблем. Он тоже выглядел ветрено. Его мокрые глаза сверкали. Он был «на коне» от успешной распродажи.

И главное – он назвал Брайан по имени.

Когда Брайан вошел в зал заседаний зарегистрировать последние подсчеты, то все собравшиеся поприветствовали его аплодисментами. Никто ранее еще не аплодировал Брайану Кочрейну, и он почувствовал себя чуть ли не футбольным героем.

 

30.

Список теперь не имел никакого значения, потому что большинство учащихся приносили выручку прямо Брайану Кочрейну в кабинет. Но Брат Лайн упорно продолжал настаивать на ведении этого списка. Губер заметил, что у Лайна в речи проступал смех, он был доволен тем, как пошли дела. Он зачитывал последние результаты распродажи, которые ему докладывал Брайан Кочрейн, и уточнял детали, останавливаясь на именах и цифрах, сильно драматизируя происходящее в поиске подходящего решения и иногда гоняя таких парней, как Девид Керони, за то, что они приносят выручку прямо Кочрейну, тогда как Лайну была нужна статистика.

- Надо посмотреть, Хартнет, — сказал Лайн, качая головой, в его мокрых глазах было удивление и удовлетворение. — Как мне доложили, ты вчера продал пятьдесят коробок, выручка, которую ты вернул, только лишь за сорок три, но это замечательно, — и он украдкой взглянул на Джерри.

Это выглядело очень смешно, потому что Хартнет не продал ни одной коробки шоколада вообще. Вся его квота была продана ребятками из «Виджилса» - теми, которые каждый день выезжали группами. Школа помешалась на шоколаде. Но это не касалось Губера. В солидарность с Джерри, он решил прекратить продажу шоколада, и количество проданных им коробок не менялось уже неделю. Двадцать семь коробок шоколада. Та малость, что он мог сделать.

- Меллан, — Лайн продолжал зачитывать список.

- Семь.

- Сейчас посмотрим, Меллан. Ты сумел продать… сорок семь коробок. Поздравляю, Меллан. Я уверен, что ты продашь три оставшиеся коробки.

Губер извивался на стуле. Следующим должен быть Перминтьер. И затем Джерри. Он посмотрел на Джерри, тот сидел ровно и спокойно, как будто его имя уже было зачитано.

- Перминтьер.

- Семь.

- Перминтьер, Перминтьер, — Лайн дивился. — Ты все продал, да, Джордж, пятьдесят! У тебя есть квота, Перминтьер. Хороший мальчик, хороший мальчик! На здоровье, джентльмены.

Губер елозил по стулу. Ему давно уже все осточертело.

Пауза. И тогда голос Лайна запел:

- Рено, — что было верной характеристикой – он запел. Его голос был лирическим и, вместе с тем, ликующим. Губер понял, что Лайна уже не заботило, продавал Джерри шоколад или нет.

- Нет, — ответил Джерри своим чистым и убедительным голосом, в нем звенел триумф. – Ни одной.

Возможно, они оба чувствовали победу друг над другом, а возможно это была лишь проба сил. Распродажа сдвинулась с мертвой точки, и, в конечном счете, все могло быть забыто, и нужно было заботиться о новых проблемах этой школы.

- Брат Лайн.

Все глаза переключились на Гарольда Дарси, он что-то спрашивал.

- Да, Гарольд?

- Я могу спросить?

Нахмуренные брови Лайна выдавали досаду. Он так не любил, когда его перебивали, особенно в такие моменты.

- Да, Да, Дарси?

- А Вы не спросите Рено, почему он не продает шоколад, как и все?

Звуки автомобильных клаксонов врывались на школьный двор. Лицо Брата Лайна было настороженным.

- Почему ты хочешь это знать? — спросил он.

- Я считаю, что имею право это знать, и это право каждого, — он огляделся вокруг в поиске поддержки, и кто-то крикнул: «Правильно», и Дарси сказал:

- Каждый продает свою квоту, но почему не Рено?

- У тебя есть ответ, Рено? — спросил учитель, его влажные глаза заблестели.

Джерри сделал паузу, лицо налилось:

- Мы живем в свободной стране, — сказал он, слова звучали ровно, спокойно, без каких-либо позывов смеха. Кто-то в классе хихикнул. Брат Лайн выглядел миролюбиво, а Губера чуть не стошнило.

- Мне жаль, будь чуточку оригинальней, Рено, — сказал Брат Лайн, как всегда, играя со своей аудиторией.

Губер мог увидеть, как окрасились щеки Джерри. И ему было ясно, на чьей стороне класс, и как изменилось настроение Брата Лайна и, следовательно, атмосфера в этом помещении. До этого зачитывания списка класс был нейтрален, безразличен к позиции Джерри, используя позицию «жизнь такая, какая она есть». Но сегодня воздух словно наполнился обидой и негодованием, и даже не негодованием – враждебностью. Взять Гарольда Дарси. Он был обычным парнем, погруженным в свои дела. В нем не было ничего от крестоносца или фанатика. Но внезапно он вдруг кинул вызов Джерри Рено.

- Разве вы не говорили о свободном участии в распродаже, Брат Лайн? — спросил Джерри.

- Да, — сказал Лайн, держа хорошую мину при плохой игре. Он пытался изменить Джерри в его собственных словах.

- Тогда мне не кажется, что я должен продавать шоколад.

Пульсация негодования прокатилась по классу.

- Ты думаешь, что ты лучше нас? — выпалил Дарси.

- Нет.

- Тогда кто ты, как ты думаешь? — спросил Филл Бьювейс.

- Я – Джерри Рено, и не занимаюсь продажей шоколада.

«Проклятье, — подумал Губер. — Зачем ему это нужно?»

Зазвенел звонок. Какой-то момент все тихо сидели в ожидании, когда Брат Лайн скажет: «Урок окончен», или просто: «Свободны», и что-то зловещее было в этом ожидании. И когда в этот момент ничего не произошло, то все начали выталкивать из-под себя стулья, поднимаясь из-за столов и шаркая, как обычно, ногами. Никто не смотрел на Джерри. Губер уже был у двери. Джерри быстро шел на следующий урок. Толпа его одноклассников и Гарольд Дарси среди них, стояли угрюмо, наблюдая за продвижением Джерри по коридору.

Позже, днем Губеру стало любопытно, что же происходит в зале заседаний. Его привлекли аплодисменты и крики. Он стоял в позади зала, наблюдая за тем, как Брайан Кочрейн регистрировал последнюю выручку. Здесь были еще более полусотни парней, что выглядело необычно для этого времени дня. Все время Кочрейн фиксировал новые цифры. Сидящие в зале что-то быстро записывали у себя в тетрадках. Перед всеми на виду большим синяком светился Картер, и было ясно, что он вообще не продал ни единой шоколадки – другие давно уже сделали всю его грязную работу.

Брайан Кочрейн что-то разъяснил из написанного на листе бумаги в его руке, а затем подошел к одной из трех досок. Напротив инициалов «Роланд Гоуберт» он написал число пятьдесят.

На какой-то момент Губер не мог понять, что Роланд Гоуберт – это он сам, он и дальше продолжал стоять в каком-то оцепенении, в неверии собственным глазам и ушам, и затем:

- Эй, это же я!

- Губер продал свои пятьдесят коробок, — выкрикнул кто-то.

Стулья заскрипели, аплодисменты эхом прокатились между стенами и потолком, и свист ударил по уху.

Губер запротестовал. Он продал только лишь двадцать семь коробок – проклятье. Он прекратил продажу в поддержку Джерри Рено, хотя никто об этом и не знал, даже сам Джерри. И теперь целая акция провалилась, и он понял, что оказался в тени, словно сморщился до невидимости. Он не хотел никому причинять вред и сам достаточно натерпелся, словно побывал в аду. И еще он знал, что его дни в «Тринити» сочтены, если он войдет в это помещение с ликующими мальчиками и попросит их стереть «50» напротив своего имени.

В конце коридора, дыхание Губера участилось. Но он больше ничего не чувствовал. Он заставлял себя не чувствовать ничего, и он не чувствовал запах гнилья и предательства, мелочности и трусливости. И если он всего этого не чувствовал, то тогда почему же он все время плакал, пряча лицо у себя в шкафчике?

 

31.

- Куда спешишь, малыш?

Хамский голос – голос всего самого жуткого в мире, такой же, как и у Гарви Кренча, ожидающего Джерри снаружи, когда тот учился в третьем классе. Он поджидал своих жертв на улице Святого Джонса. Или голос Эдди Гермена из летнего лагеря. У него была улыбка палача, когда мимо проходил кто-либо помладше его. В то лето он кого-нибудь подкарауливал около цирка и отбирал билеты. Тот голос, который звучал теперь, был голосом всего самого хулиганского и бандитского в мире - насмешливым и подстрекающим, обхаживающим и сопровождающимся пугающим взглядом: «Куда спешишь, малыш?» - голос врага.

Джерри посмотрел на него. Парень стоял перед ним в вызывающей позе. Ноги были расставлены твердо на земле где-то на ширине плеч, руки на бедрах, словно у него по бокам свисали две кобуры с пистолетами, и он готов быстро их извлечь, или словно он был специалистом по каратэ, и его руки были готовы рубить изо всех сил. Джерри не был знаком с этим видом восточной борьбы, за исключением бурных снов, когда он мог беспардонно крушить своих врагов.

- Я у тебя спрашиваю, — сказал парень.

Теперь Джерри его узнал. Нехорошего парня звали Джанза – наживка для новичков, и еще кто-то стоял в стороне.

- Я знаю, что ты спрашиваешь, — сказал Джерри, вздыхая. Он знал, что за этим должно было последовать.

- Что, спрашиваю?

И началось: насмешка – начало старой игры в кошки-мышки.

- Да, ты что-то спросил, — Джерри тянул время, хотя знал, что это бесполезно. Не имело значения, что он сказал, или как он сказал. Джанза выглядел вызывающе, и это было ясно.

- И что?

- Ты хочешь знать, куда я спешу.

Джанза улыбнулся, имея свою первую удачу и получив свою маленькую победу. Неприветливая, надменная улыбка, исказившая его лицо, осведомленная улыбка, словно он знал все секреты Джерри и все его слабые места.

- Знаешь что? — спросил Джанза.

Джерри продолжал ждать.

- Ты выглядишь, как нехороший парень, — сказал Джанза.

Почему все нехорошие парни всегда обвиняют в этом других?

- И что тебя навело на такую мысль? — спросил Джерри, пытаясь продержаться еще чуть-чуть в надежде, что найдется какой-нибудь выход. Он вспомнил, как мистер Фанеоф пришел на выручку, когда Гарви Кранч потрошил его около старого мужского туалета. Но рядом никого не было. Тренировка по футболу была пропущена. Он не сумел провести пасс, и тренер, наконец, прогнал его: «Это не твой день, Рено, пойди, прими душ». Отвернувшись от тренера, Джерри увидел, как все игроки его команды прятали свои ухмылки, и он понял, что произошло. Они целенаправленно рубили все его пассы, отказываясь блокироваться. Теперь, когда Губер вышел из игры, то он почувствовал, что остался один. «Излишняя паранойя», — упрекал он себя. Он с трудом волочил ноги вдоль магистрали, что вела от футбольного поля в гимнастический зал. И, конечно же, встретился с Джанзой, который вместо того, чтобы пойти на тренировку, ожидал его.

- Почему я думаю, что ты нехороший парень? — снова спросил Джанза. — Потому что ты нехорошо себя ведешь, малыш. Уходишь от откровенного разговора. Но ты меня не надуешь. Ты живешь, как гомик. — Джанза улыбнулся, зная, что это всего лишь улыбка для «междусобойчика», мельком, вскользь.

- Что ты имеешь в виду - как гомик?

Джанза улыбнулся, захихикал и коснулся щеки Джерри рукой – мягкое, короткое касание, словно они были старыми, закадычными друзьями, и у них был приятельский разговор ласковым октябрьским днем. Листья кружились вокруг них, словно гигантские конфетти, словно роза ветров. Джерри считал, что он знал замыслы светлых веяний Джанзы. Джанза жаждал действий, контакта, насилия, и нетерпимость сквозила из всех его щелей, но он не хотел начинать первым, ему нужно было спровоцировать Джерри, чтобы начал он, ведь словесное запугивание применением силы не считалось для того, чтобы «он это начал». Они присматривались друг к другу, приценивались. Достаточно странное ощущение было у Джерри. Ему казалось, что он действительно мог одолеть Джанзу в борьбе. Оскорбление собрало в нем все оставшиеся ресурсы, что обещало ему силу и стойкость. Но он не хотел борьбы, и он не хотел вернуться к азбуке школьного насилия, хранящей всю терапию школьного двора и всю ее неизбежность, доказанную самому себе разбитым в кровь носом, синяками под глазами и сломанными зубами. Главное, что он не хотел борьбы лишь из-за того, что он отказался продавать шоколад. Ему был нужен его собственный выбор, просто нужно было поступить по-своему.

- Что я имею в виду, говоря: «как гомик», — сказал Джанза, его рука дернулась снова, коснувшись щеки Джерри, но затягивая время на доли секунды в обморочной ласке. — Ты ведешь себя скрытно.

- Скрытно от чего, от кого?

- От всех и каждого. Даже от себя. Скрыт в своих глубоких темных секретах.

- В каких еще секретах? — смутился он теперь.

- Потому что ты весь глубоко в себе. Ты – гомик, только никому этого не раскрываешь, прячешь это.

Рвота защекотала у Джерри в горле, он мог едва сдержать тошнотный гейзер.

- Эй, ты краснеешь, — сказал Джанза. — Ты сказочно краснеешь, как педераст…

- Слушай… - начал Джерри, но, действительно, не зная, как и где начать. Худшее в мире, когда тебя называют педерастом.

- Это ты слушай, — сказал Джанза, теперь уже с холодком, зная, что он удачно задел за живое. — Ты развращаешь «Тринити». Ты не хочешь продавать шоколад, как все, и теперь стало ясно, что ты еще и гомик, — он встряхнул головой в насмешке, преувеличивая свой восторг. — Ты действительно что-то прячешь. Знаешь что? В «Тринити» знают, как выявлять гомиков, но ты был достаточно хитер, чтобы тебя раскусить, не так ли? Должно быть, ты пенишься от удовольствия. Ой, какой кайф, тереться среди четырехсот созревающих юных тел – ой сколько мальчиков…

- Я не гомик. — крикнул Джерри.

- Поцелуй меня, — сказал Джанза, с гротеском надувая губы.

- Ты сукин сын, — сказал Джерри.

Слова повисли в воздухе, а затем – пауза, словно затишье перед грядущим сражением. И Джанза улыбнулся. Лучистая улыбка триумфа. Это то, чего он так добивался. Это и был повод для столкновения – оскорбление.

- Как ты меня назвал?

- Сукин сын, — сказал Джерри, вымеряя слова, проговаривая их отчетливо и энергично. Теперь он был готов к борьбе.

Джанза откинул назад голову и засмеялся. Смех удивил Джерри, он ожидал внезапного возмездия. Джанза стоял крайне расслаблено. Руки были на лице. Он забавлялся.

И тогда Джерри увидел их – троих или четверых, появившихся из зарослей кустарника. Они бежали, низко пригнувшись к земле, почти пресмыкаясь, казались маленькими, как пигмеи, и двигались так быстро, что он даже не смог их как следует разглядеть. Он видел только смазанные улыбки – злые улыбки. И еще пятеро или шестеро возникли из-за сваленных в кучу спиленных деревьев. Джерри пытался закрыть от ударов лицо, но когда он начинал отбиваться руками, то тут же следовали удары по лицу. Его пытались повалить на землю, как лилипуты Гулливера в одном из старых фильмов. Они плотно столпились вокруг него и били, куда только можно. Чьи-то ногти рвали его щеку, и палец угодил прямо в глаз. Его хотели ослепить, а может еще и убить. Он уже был на земле. Его били ногами. Боль пронзила его крестец, кто-то крепко пнул его в спину. Удары ногами сыпались без остановки. Он пытался увернуться или свернуться калачиком, закрывая лицо, но кто-то вдруг яростно поднял руку: «Стоп-стоп!», и еще пинок – в пах, и рвота не заставила себя ждать, сама не по его воле вырвалась наружу. Ему позволили встать, или даже попросту отскочили от него, чтобы не испачкаться в блевоте, и кто-то с отвращением крикнул: «Иисус!». Его оставили в покое. Он мог слышать их дыхание и топот удаляющихся ног, хотя кто-то снова собрался пнуть его в спину. Он не чувствовал тела. Боль была лишь вокруг его глаз.

 

32.

Сладкая, сладкая темнота и тишина… Темнота, тишина и неподвижность. Он не смел пошевелиться, боясь потерять контроль над телом. Кости рассыпались, словно камни разрушающегося здания. Веки не хотели открываться и дрожали, словно зашкалившие стрелки приборов. Слабый звук сочился в его уши, и он понял, что этот звук был в нем самом, он мягко жужжал, словно напевал себе колыбельную.

Внезапно он потерял мать. Ее уход заставлял слезы течь по его щекам. Но, когда его избивали, он почему-то не плакал, он лежал на земле в какие-то моменты короткого затемнения у него в глазах, и затем пришел в себя. Он встал и побрел к своему шкафчику в школу. Он мучительно проделал весь этот путь, словно шел по натянутому канату, и один только ложный шаг мог бы пагубно завершить весь этот путь и отправить его в глубины забвения. Он мылся, холодная вода мочила его ладони и лицо, царапины воспалялись везде, куда она проникала. «Я не продавал их шоколад, и за это меня избили, а может и не за это. И я не гомик… не педераст…». Он стоял в стороне от школы и не хотел, чтобы кто-нибудь увидел его болезненное продвижение вдоль по улице к автобусной остановке. Он поднял воротник, будто осужденный где-нибудь в новостях, которого ведут через толпу после суда. Забавно, когда кто-то занимается насилием, а тебе приходится скрываться, словно преступнику. Он был рад тому, что уже не было ни одного школьного автобуса. Но лишь спустя полтора часа появился городской маршрутный автобус. Он был наполнен пожилыми людьми, седоволосыми женщинами с большими чемоданами, и все претворялись, будто бы не видят его, отворачивая от него глаза, словно он был где-то сзади, но у всех морщились носы, когда в них попадал исходящий от него запах рвоты. Кое-как он терпел тряску, когда этот автобус прыгал по ухабам. Он сидел на самом последнем сидении. Солнце низко висело над горизонтом и било прямо ему в глаза.

Надвигались сумерки. Спустя какое-то время он принял теплую ванну. Отмокая в воде, он тихо сидел в темноте, ожидая, что ему станет легче. Он не шевелился. Вялая боль отзывалась в костях, она надвигалась волнами и отступала. На часах пробило шесть. Он был рад, что отец работал в вечернюю смену и должен был вернуться домой только после одиннадцати. Он не хотел, чтобы тот увидел его со свежими побоями на лице и синяками. Войдя в спальню, он заставил себя постелить постель, раздеться, укрыться холодной простыней. И затем он сказал себе: «Я пришел домой больным, наверное, вирус, грипп свалил меня на сутки, и я лежу в постели не раскрываясь».

Зазвонил телефон.

«Ой, нет», — защищался он.

«Надо мне самому».

Звонки продолжались, издеваясь над ним так же, как и Джанза около школы.

«Да будет так, Да будет так…» - как пели Биттлз.

Еще звонки.

И он внезапно понял, что должен ответить. Им не нужен был его ответ в данный момент. Им хотелось думать, что он неспособен ответить, оскорблен и не может подойти к телефону.

Джерри поднялся с постели, удивился своей подвижности, и прошел через салон к телефону. «Продолжай звонить, — сказал он телефону. — Продолжай звонить. Я покажу им».

- Алло, — наполнив голос звуком.

Тишина.

- Я здесь, — сказал он, выстреливая слова. Тишина. Затем непристойный смех и гудки.

- Джерри… о Джерри… Йо-хоо, Джерри…

Квартира, в которой жил Джерри и его отец, занимала третий этаж над улицей, и голоса, зовущие его по имени, доходили слабо, буквально с трудом преодолевая закрытые окна, что наделяло голоса призрачным резонансом, словно кто-то звал его из могилы. Сначала он даже не был уверен в том, что это его имя. Сидя за кухонным столом, он насвистывал, пропустив глоток бульона «Кампбел Чикен Броз», он услышал голоса, и хотя они звучали детской игрой где-то на улице, он сумел выделить: «Эй, Джерри… что творишь, Джерри… выйди, поиграем, Джерри…»

Призрачные голоса выкрикивали дразнилку, которую он слышал, когда еще был маленьким. Соседские дети приходили к задней двери после ужина и звали его на улицу. То было сладкое время, когда он и родители жили вместе. Около их дома был большой задний двор и передняя лужайка. Отец безустанно стриг ее и поливал.

«Эй, Джерри…»

Голоса звали снова, но в них не было того дружелюбия, что когда-то после ужина. Это были ночные голоса, насмешливые, дразнящие и угрожающие. Джерри вошел в салон, чтобы выглянуть из любопытства, но осторожно, так, чтобы не быть замеченным. Улица была пустынна, на ней не было никого и ничего за исключением двух запаркованных машин. Голоса продолжали петь: «Джерри… выйди, поиграем, Джерри…»

Пародия на давно прошедшее детство умоляла почти стоя на коленях.

Выглянув снова, Джерри увидел падающую звезду, дробящую темноту. Но когда послышался удар камня, то ко всему стало ясно, что это не звезда – стук в стену где-то около окна.

«Йо-Хоо, Джерри…»

Он украдкой осмотрел улицу, но парни были хорошо скрыты. И тогда он увидел отблеск света среди деревьев и кустов, посаженных напротив его дома через дорогу. Бледное лицо выделялось в темноте, словно луна сквозь облака на ночном небе. Лицо, скрывавшееся в ночи и блуждающее пятно света. Джерри понял, что это сторож, извлеченный из своей подвальной квартиры этими голосами. Его фонарь рыскал по улице.

- Кто здесь? — выпалил его голос. — Я вызову полицию…

- Бай, бай, Джерри, — позвал голос.

- Увидимся позже, Джерри, — удаляясь в темноте, добавил другой голос.

Телефон прорвался средь ночи. Джерри на ощупь вышел за пределы сна, ориентируясь на звук. Медленно привстав, он взглянул на будильник со светящейся шкалой. Два тридцать.

Мускулы и кости протестовали, отвечая болью, но он оторвал тело от матраца и поймал равновесие. Опираясь на локоть, он оттолкнулся от постели.

Звонки продолжались, нелепо дребезжа в ночной тишине. Нога Джерри коснулась пола, и он бесшумно заскользил на звук.

Но его отец уже был у телефона. Он взглянул на Джерри, и тот сделал шаг в тень, чтобы спрятать от отца лицо.

- Сумасшедшие потеряли свет, — ворчал отец, опираясь рукой на телефон. — Если оставишь его звонить, то звонить будет до утра. Если ответишь, они то будут хамить или кинут трубку, и тогда все сначала.

Недоумение сказанного повисло вопросом на лице отца, его волосы были взъерошены, пурпурные полумесяцы рисовались под его глазами.

- Положи трубку на аппарат, Па.

Отец увидел ее в руке и соглашаясь кивнул.

- Что им нужно, Джерри? И что за черт. Кто они, наконец, такие? — отец положил трубку, которая расплющила его ухо, тогда он повернулся к Джерри. — То же самое, сумасшедший смех и гудки, — он положил трубку на стол. — Утром я доложу телефонной компании, — глядя на сына, он спросил. — Ты в порядке, Джерри?

- Нормально, все нормально, Па.

Отец протер глаза.

- Поспи немножко, Джерри. Футболист должен выспаться, — сказал он, пытаясь не ослепнуть от светильника.

- Правильно, Па.

Понимание отца било ключом в сознании Джерри. Мог ли он рассказать отцу обо всем, что было? Как бы то ни было, он не хотел вовлекать еще и его. Отец положил трубку рядом с аппаратом, и этого было достаточно для поражения. Он не хотел больше рисковать отцом.

Оказавшись, наконец, в постели, Джерри съежился в темноте, он велел своему телу раствориться, расслабиться. Через какое-то время сон охватил его мягкими пальцами, отведя в сторону его боль. Но телефон продолжал звонить во сне всю ночь напролет.

 

33.

- Джанза, ты не можешь действовать правильно, по-человечески?

- Про какой ты ад, Арчи? Какое-то время у нас с ним была беседа, и он уже был бы готов продать хоть миллион коробок шоколада.

- Я думал, что те парни… Я не просил тебя поднимать этот шурум-бурум.

- Это был штрих гения, Арчи. Что я думал, то и произошло. Надо было, чтобы та кучка парней немножко его поколотила. Психическое воздействие. Разве не об этом ты всегда говоришь?

- Откуда ты их взял? Мне не нужны посторонние.

- Несколько животных из моего района, они поклялись собственными бабушками для дела.

- Ты обозвал его гомиком?

- Ты был прав, Арчи, сработало. Действительно тормознуло его. Эй, Арчи, ну он же не гомик, правда?

- Конечно, нет, но это был повод раскрутить парня. Если тебе нужно забраться к нему под шкуру, то нужно обвинить его в чем-нибудь таком, что действительно не про него. Иначе только скажешь ему то, что он и так о себе знает.

Тишина на другом конце телефонной линии лишь подтвердила глубокую оценку гения Арчи.

- Что дальше, Арчи?

- Надо взвесить, Эмил. Думаю, что ты мне еще пригодишься, а пока мы займемся чем-нибудь другим.

- А я, вот, только начал себе нравиться.

- У тебя еще будут шансы, Эмил.

- Эй, Арчи.

- Да, Эмил?

- Ну и как же снимок?

- Кажется, я когда-то сказал тебе, что этого снимка нет, Эмил. Что в тот день в аппарате пленки не было…

Ух, этот Арчи – полон сюрпризов. Но был ли он обманщиком? Или всегда говорил правду?

- Не знаю, Арчи.

- Эмил, положись на меня, и все. Я не подведу. Нам нужны такие, как ты.

Эмил надулся от гордости. Говорить с Арчи о «Виджилсе»? И была ли вообще фотография? Что бы могло быть дальше?

- Ты можешь полагаться на меня, Арчи.

- Я это знаю, Эмил.

Но когда трубка уже висела, Эмил подумал: «Вот ублюдок».

 

34.

Внезапно он стал невидимым. Его тело исчезло, потеряло очертания, словно в воду кануло – по дороге в школу, сидя автобусе, он сделал такое открытие. Глаза окружающих избегали его, смотрели куда-нибудь, но только не на него. Все расступались, давая ему широкий проход, игнорировали, словно он вообще не существовал. И он понял, что его действительно не было, или все сговорились, объявив ему бойкот, или будто он был заражен страшной болезнью, и все боялись от него заразиться. Так или иначе, для всех он перестал быть вообще, исключился из их присутствия. Всю дорогу в школу он сидел один. Его побитая и исцарапанная щека расплющилась о холодное, запотевшее стекло.

Утренняя прохлада подгоняла его к школьному входу. На входе он заметил Тони Сантусси. Исключительно из вежливости, Джерри кивнул ему. Тони был человеком-зеркалом, на своем лице отражающим все, что могло повстречаться на его пути: улыбку – улыбкой, хмурость – хмуростью. Но теперь он уставился на Джерри. Не то, чтобы уставился. Главное, что он смотрел не на Джерри, а сквозь него, словно тот был окном или дверным проемом. И тогда Тони Сантусси исчез, растворился в наводнившей школу толпе.

Он шел по коридору, и коридор разделился надвое, словно Азия и Африка, отрезанные друг от друга Красным морем. Никто не попадался у него на пути. Все расступались, давая ему дорогу, словно реагируя на какой-то условный сигнал. Джерри показалось, что он может пройти сквозь стену и ничего не почувствовать.

Он открыл дверку своего шкафчика и обнаружил, что кто-то в нем навел порядок. Измалеванный плакат был содран, и стена оказалась чистой. Кроссовок уже не было. В шкафчике царила атмосфера отсутствия, словно он был освобожден для нового владельца. Он подумал, что, может быть, иногда ему стоит заглядывать в зеркало, чтобы лишний раз убедиться в том, что он действительно не существует. Но он продолжал существовать. Все правильно, его щеки продолжали ныть от боли, бока горели. Он уставился в шкафчик, словно в гроб, поставленный вертикально, и ему показалось, что кто-то пытается стереть его, удалить все следы его существования, присутствия в школе. Или, может быть, он постепенно становился параноиком?

На уроках учителя также смотрели на него украдкой, мельком. Их глаза проскальзывали над ним и устанавливались на чем-нибудь другом, и Джерри пытался уловить, на чем. Он как-то поднял руку, имея большое желание ответить на поставленный вопрос, но учитель проигнорировал его. И вообще, непредсказуемость учителей была непостижима. Они чувствовали и всегда могли вызвать его тогда, когда он не подготовился и не мог бы правильно ответить, но напрочь не замечали его, если он прекрасно подготовил материал – то, что и произошло в этот день.

Кто-то принес ему пакетики со льдом, и он приложил их к лицу. Целый день Джерри ходил, обложившись льдом. Затем его невидимость начала доставлять ему удовольствие. Он расслабился. Как и кому-либо еще, ему надоело нуждаться в защите или бояться чьих-либо атак. Он устал от страха.

Перед началом уроков Джерри попытался найти Губера, но попытка оказалась безуспешной. Он нуждался в его поддержке. Без Губера он оставался один в нетерпимом мире этой школы. Губера в школе не было, и Джерри счел, что это только к лучшему. Ему ни на кого не хотелось навлекать свои беды. Хватало того, что навязчивые телефонные звонки вовлекли его отца. Ему показалось, что всю прошлую ночь отец простоял около телефона, каждый раз вешая трубку. И, после всего, он подумал, не взяться ли ему за продажу шоколада. Ему не были нужны разрушения в мире отца, и ему хотелось самому снова все расставить по старым местам.

На большой перемене, Джерри, расслабившись, шел по коридору в кафетерий, качаясь в толпе, наслаждаясь тем, что его не узнать. Недалеко от ступенек, он почувствовал, что его толкнули, и он полетел вперед, теряя равновесие. Он начал падать, опасно теряя ступеньки под ногами. Кто-то рядом держался за перила. Он ухватился за него, придавив еще кого-то к стене. Поток толпящихся смел на пол его и всех, кто был у перил. Джерри увидел, как кто-то с отвращением посмотрел на него, а еще кто-то, свиснув, ткнул в него пальцем.

И он понял, что все-таки он не невидимка.

Брат Лайн вошел в кабинет в тот момент, когда Брайан Кочрейн закончил общий подсчет выручки. Это все. Последний подсчет всей этой распродажи. Он посмотрел на учителя и не смог удержаться от улыбки.

- Брат Лайн, это все, — Брайан предвкушал триумф в голосе у Лайна.

Учитель мельком взглянул. Его лицо походило на неисправный кассовый аппарат:

- Все?

- Распродажа… - Брайан схватил со стола лист, исписанный цифрами. — …закончена, завершена.

Брайан имел в руках готовую информацию. Лайн глубоко вздохнул и опустился на стул. На мгновение, на его лице вдруг все расслабилось, словно огромная ноша была снята с его плеч. Но затем, через очень короткое время он посмотрел на Брайана с какой-то ядовитой остротой в глазах.

- Ты уверен? — спросил он.

- Положительно. И слушайте, Брат Лайн. Деньги, это удивительно - девяносто девять процентов выручки.

Лайн встал.

- Надо проверить подсчеты, — сказал он.

Гнев поразил все внутренности Брайана. Не мог Лайн хоть на минуту расслабиться, сказать: «Хорошая работа», и хотя бы одним словом поблагодарить Брайана? А он сразу: «Надо проверить подсчеты». И тухлое дыхание из его рта. Не мог он съесть что-нибудь еще кроме бекона, чтобы хоть немного чем-нибудь освежить во рту. Затхлый запах наполнил воздух, когда он встал рядом с Брайаном, глядя в бумаги на столе.

- Только одно, — сказал Брайан, колеблясь перед тем, как начать говорить.

Лайн старался поймать каждого на его сомнениях.

- Что-то важное? — спросил он в большей степени с негодованием, чем с удивлением, словно он опережал погрешности со стороны Брайана.

- Это новичок, Брат Лайн.

- Рено? Что с ним?

- Ничего, он не стал продавать шоколад. И это судьба, действительно судьба.

- Что же это за такая судьба, Кочрейн? Очевидно неудача парня. Он попытался своими мелкими безрезультатными действиями сорвать распродажу, и сплотить вокруг себя оппозицию, а школа сплотилась против него.

- Но все-таки это судьба. По подсчетам нашей распродажи мы продали ровно девятнадцать тысяч девятьсот пятьдесят коробок. Один к одному. И практически это невозможно. Я думаю, что всегда какое-то количество коробок потеряно, украдено или просто повреждено. И невозможно учесть каждую отдельную коробку. Но в этот раз все сошлось, ровно пятьдесят коробок упущено – квота Рено.

- Если Рено не продавал их, тогда, очевидно, они не проданы, и тогда почему же не хватает пятидесяти коробок? — спросил Лайн, его слова были медленны и певучи. Он разговаривал Брайаном так, словно ему было только пять или шесть лет отроду.

Брайан понял, что Брата Лайна не интересовала правда, а лишь результаты распродажи. Он знал, что остальные девятнадцать тысяч девятьсот пятьдесят коробок были проданы, и он не был никому и ничего должен. Шли слухи, что он пошел на повышение, и скоро станет директором, что обрадовало Брайана. В следующем году его не будет здесь, особенно если Лайн станет директором на все оставшееся время.

- Ты видишь, что важно, Кочрейн? — спросил Лайн, готовя голос, словно для озвучивания аудитории. — Школьный дух. Мы опровергли закон природы о том, как одно гнилое яблоко не портит всего урожая. Портит, если не положиться на благородство, на дух братства…

Брайан вздохнул, глядя на свои пальцы, отвернувшись от Лайна, не предавая смысла и значения словам, попадающим ему в уши. Он подумал о Рено, о странном упрямом парне. Был ли прав Лайн, после всего? Что, для школы не было ничего важнее какого-то там Рено? У школы и у Лайна не было других проблем? Он думал о Рено, который в одиночку противостоял школе, «Виджилсу» и всем.

«Ой, да пошло все к черту», — подумал Брайан, когда в жужжащем голосе Лайна сквозило ханжество. Продажа завершилась, и его миссия казначея тоже. В конце концов, он больше не имел никакого отношения ни к Лайну, ни даже к Рено. Слава Богу, хоть за эту маленькую любезность.

- Ты отложил пятьдесят коробок в сторону, Оби?

- Да, Арчи.

- Замечательно.

- И к чему все это, Арчи?

- У нас будет собрание, завтра вечером. Особое собрание – на тему распродажи шоколада. На стадионе.

- Почему на стадионе?

- Потому что это собрание будет именно для тел, Оби. Братья не участвуют, но будут все учащиеся «Тринити».

- Каждый?

- Каждый.

- И Рено?

- Он обязательно будет, Оби.

- Ничего себе, Арчи, ты знаешь, что…?

- Я это знаю, Оби.

- Извини за вопрос…

- Спрашивай.

- Что ты хочешь от Рено?

- Дать ему шанс. Шанс избавиться от его шоколада, старый приятель.

- Арчи, я тебе не старый приятель.

- Я знаю.

- И как же Рено будет избавляться от своего шоколада?

- Он будет его разыгрывать.

- Лотерея?

- Лотерея, Оби.

 

35.

Лотерея была объявлена. Но что это была за лотерея? Такой еще не было ни в истории «Тринити», ни в истории других школ.

Арчи, создатель события, наблюдал за происходящим: стадион наполняется, парни выстраиваются, проходят сзади и спереди, билеты продаются, свет рассеивается в прохладном вечернем воздухе.

Он стоял рядом с импровизированной сценой, сооруженной Картером и ребятками из «Виджилса» этим днем под руководством Арчи. Ею стал старый боксерский ринг, воскрешенный из деталей трибун и восстановленный полностью, за исключением отсутствующих канатов. Платформа была установлена по направлению к пятидесятиярдовой линии, закрытой стендами так, что каждый сидящий на трибунах увидел бы все и не смог бы пропустить ни одной акции. Это был Арчи. Цены ему не было.

Атлетическое поле было, по крайней мере, в четверти мили от школы и общежития, в котором жили Братья. Но у Арчи не было выбора. Ему бы отказали в проведении столь глобального спортивного мероприятия только для учащихся и без учителей. Ему пришлось отправить к Братьям смазливого Керони, с лицом младенца, чтобы добиться необходимого разрешения. Керони выглядел мальчиком из церковного хора, которому действительно никто и ни в чем не отказал. И теперь момент настал, трибуны заполнялись, воздух был чистым и прозрачным, и Рено и Джанза были уже на ринге и неловко смотрели друг на друга.

Арчи всегда вытаскивал шары по такому случаю: его введение и исполнение. За мгновение черный ящик с шарами мог бы непредсказуемо изменить ход всех грядущих событий. И все это требовало немного воображения Арчи и двух телефонных звонков за день до того. Первый звонок нужно было сделать Рено, а второй – Джанзе. Второй из них не составил труда, будучи обычным рутинным звонком. Арчи знал, что организовать действия Джанзы было так же просто, как и слепить фигурку из пластилина. Но звонок Рено за вечер до представления потребовал от Арчи аккуратных действий, изобретательности и мудрой режиссуры. «Тоже мне, Шекспир», — сдавленно рассмеялся Арчи.

Арчи считал гудки: «Ой, уже пятый». И он уже не осуждал парня, не стремящегося взять трубку. Но ожидание оправдалось, и Рено, наконец, был на линии, тихое «Алло», спокойный голос и что-то в нем еще. Арчи распознал кроющееся в его голосе: мертвое спокойствие и решительность. Замечательно. Парень был готов. Арчи воспарил с триумфом. Рено хотел выйти и бороться, ему нужно было действовать.

- Хочешь прямо, Рено? — подгонял Арчи. — Ответный удар? Возмездие? Показать всем то, что ты думаешь об этом проклятом шоколаде?

- Как я могу это сделать? — голос был насторожённым, но заинтересованным, определенно заинтересованным.

- Просто, очень просто, если, конечно же, не трусишь, — Арчи колол иголкой прямо в мясо.

Рено молчал.

- Его зовут Джанза, действительно гнилой парень – не подарок, ко всему. Он немного умнее животного. И с помощью большого количества парней ты сможешь вернуться в строй. Как я вижу, для тебя это важно. Собираемся на атлетическом поле. Боксерские перчатки. Все под контролем. Это и есть путь к тому, чтобы оказаться вместе со всеми, Рено.

- С тобой, Арчи?

- Со мной? — голос невинный и сладкий. — Черт, почему со мной? Я занимаюсь своей работой. Я дал тебе задание – не продавать шоколад, а затем другое – продавать. А ты отдыхал, парень. Я тебя не бил. Я не верю в насилие. Но ты обжегся…

Тишина на другом конце линии. Арчи нажимал: мягкость в голосе, лесть, выведение на чистую воду.

- Смотри, я даю тебе шанс, потому что я верю в честную игру. Это шанс закончить и затем все начать сначала. Христос, это лучше, чем вшивая шоколадная распродажа. Ты и Джанза, вдвоем на ринге, друг против друга, честно и прямо. И это финиш, конец, все сделано. Я это гарантирую. Арчи гарантирует.

И парень увлекся. Трубка была затиснута между плечом и ухом. Голос с другого конца линии звенел в ухе. Разговор зашел далеко. Арчи имел терпение. Терпение всегда окупалось. Окупалось сполна. И он, конечно же, победил.

Теперь то, что и следовало под его бдительным руководством: наводняющиеся трибуны, безумство приходящих и уходящих, покупающих лотерейные билеты, карябающих на них свои имена и следующие действия на ринге. Арчи тихо ликовал. Он успешно сумел уговорить Рено, Лайна, «Виджилс» и целую проклятую школу: «Я могу уговорить кого угодно».

«Вообрази себя прожектором», — сказал себе Оби. — «Прожектором, луч которого гуляет ярким пятном по полю, задерживаясь то в одной, то в другой точке, высвечивая все, что попадается на пути, все, что важно высветить. И ты застреваешь на важных объектах, например: на Арчи – на ублюдке… на умном и ловком ублюдке, начинающем все заново. Посмотреть на него, стоящего рядом с боксерским рингом, на то, как он, король всего на свете, обозревает все, что вокруг. И это он. Он добрался до Рено – бледного и стоящего в напряжении, словно приговоренного к расстрелу, ждущего команды «Огонь», и до Джанзы – до животного, животного на привязи, которое обязательно прыгнет, если его отвязать, он прыгнет на первого же попавшегося».

Оби – прожектор. Он собрался на Рено: «Бедный, бессловесный и обреченный парень. Он не может победить, он это знает, знает не от Арчи. И никто не победит Арчи – Арчи, идущего к нанесению удара, удара возмездия. Если вспомнить большую сцену, что произошла на последней встрече «Виджилса», где он стоял униженный. Но теперь он был снова на вершине. Весь шоколад продан, в один заход, и вся школа снова охапкой в его руке. Все кроткие и смирные. Им все равно не одолеть Арчи. Не слишком оригинально, как иногда он сам может сказать».

«Не двигайся. Не напрягайся. Только жди. Жди в сторонке, жди и смотри».

Джерри перенес вес тела с одной онемевшей ноги на другую.

«Как нога может онеметь, если ты стоишь?»

«Я не знаю. Наверное, это сон?»

«Нервы, может быть. Напряжение…»

Иначе, это было похоже на то, как маленькие дротики пронзили его ногу, и он воздерживался от какого-либо движения. Он не смел пошевелиться, боясь упасть при любом неверном шаге.

Теперь он понял, что придти сюда было ошибкой, что Арчи его выманил, перехитрил. Какой-то момент, пока тихий голос Арчи обещал соблазнительно-сладкий реванш, полагая, что борьба – это путь покончить со всеми бедами, Джерри действительно поверил, что это возможно – победить на ринге Джанзу, школу и даже самого Арчи. Он думал об отце и о страшном поражении, когда тот стоял у телефона прошлым вечером, и, наконец, положил трубку на стол. «Я не уступлю», — зарекался Джерри, слушая провокационный голос Арчи. Он также жаждал возможности встретиться с Джанзой, обозвавшим его гомиком.

И так, он согласился встретиться с Джанзой на ринге, и Арчи почти склонил его к вероломству. Проделать это с Джанзой было намного проще. Он позволил им заранее быть около платформы, затянуть талии, пока, содрогаясь от вечерней прохлады, он сам ходил за боксерскими перчатками. И затем Арчи, с триумфом и злобой в глазах, объяснил правила. Те еще правила!

Джерри был готов отказаться, когда Джанза открыл рот: «Окей. Я сделаю из него отбивную».

И Джерри увидел, что, к его ужасу, Арчи рассчитывал на реакцию Джанзы и на парней, заполняющих трибуны. Он знал, что Джерри уже не может отстраниться, и зашел слишком далеко. Арчи даровал ему одну свою кисло-сладкую улыбку: «Что скажешь, Рено? Ты принимаешь правила?»

Что он мог сказать? После телефонных звонков и избиения? После осквернения его шкафчика? Тихая обработка. Толчок в пропасть. Что они сделали с Губером, с Братом Юджином. И что такие, как Арчи и Джанза сделали со школой. И что они еще натворят, какой вред причинят окружающему миру, когда они покинут «Тринити».

Джерри собрался в решительности. Наконец, это был его шанс, ответный удар. Вся злая несправедливость Арчи крылась в сути лотерейных билетов.

- Ладно, — сказал Джерри.

Теперь стоя здесь, холодным вечером, насквозь пробирающим его тело, с одной затекшей ногой и с тошнотой, скрываемой в желудке, Джерри подумал, в подходящий ли момент он сказал: «Ладно».

Лотерейные билеты продавались, словно порнографические картинки.

Брайан Кочрейн был удивлен. Но его больше удивили интересы Арчи Костелло. Сперва шоколадная распродажа, а затем эта чокнутая лотерея. Никогда еще ничего подобного не бывало ни в «Тринити», ни где-либо еще. И он мог допустить, что сам иногда грешил самодовольством, несмотря на то, что он был готов защищаться, когда в этот день Арчи подошел к нему, чтобы объяснить суть проводимой лотереи. «С шоколадом ты превзошел себя», — сказал ему Арчи. Комплемент расплавил оппозицию Брайана, который боялся жестокости Арчи и «Виджилса». Выживание личности – то, во что Брайан верил и чему преклонялся.

Он снова сильно усомнился в объяснениях Арчи того, как борьба и лотерея будут работать.

- Как ты сумел добраться до Джанзы и до Рено, чтобы сделать это? — вот, что Брайан хотел узнать.

- Легко, — убедил его Арчи. — Рено будет мстить, а Джанза – он лишь руководствуется животными инстинктами. И они оба уже не уйдут на глазах у всей школы, — и голос Арчи снова похолодел, а Брайан содрогнулся внутри себя. — Ты занимаешься только своим делом, Кочрейн, продаешь билеты, а детали оставь мне.

Через несколько минут Брайан собрал всех, кто уже продал билеты. И Арчи был прав, потому что трибуны заполнялись, Рено и Джанза были на платформе, билеты проданы, и всё это уже было не на следующий день.

Эмилу Джанзе надоело обращение с ним, как одним из негодяев. Арчи относился к нему именно так, и он это чувствовал. «Эй, животное», — мог сказать Арчи. Эмил животным не был. Он чувствовал себя так же, как и все остальные. Как сказал один парень где-то у Шекспира (они когда-то проходили это по Английскому): «Зарежь меня, не изойду ль я кровью?» Все правильно, ему хотелось кого-нибудь немного разыграть или к кому-нибудь залезть под кожу. Разве это не было свойственно человеческой натуре? Он все время защищался: «Доберись до них раньше, чем они до тебя. Следи, о чем они думают – и бойся». А что Арчи с его гнилой фотографией, которую он (Джанза) не видел. Арчи убеждал его в том, что фотографии не было вообще. «Ну откуда могла бы быть фотография, Эмил. Вспомни, как в тот день в туалете было темно. И вспышки не было, как и не было никакой пленки в фотоаппарате. И если бы была, я все равно не успел бы навестись на резкость». Недоказуемость истины добивала Эмила, и от этого сумасшествия он был как в аду. Но в тот момент Арчи заметил, что Эмил ставил на уши таких парней, как, например, Рено. «Черт, Эмил, твои враги - такие, как Рено, а не такие, как я. Они квадратны, Эмил, они те, кто представляют для нас опасность, пыхтят от натуги, и живут по правилам». И тогда Арчи предоставил ему возможность выпустить пар: «Что было, то было. Все говорят о том, как Рено был избит, о том, как ты нуждался в помощи других и не смог бы этого сделать сам…»

Эмил смотрел через арену на Рено. Он стремился в бой, чтобы показать себя перед всей школой. «Черт со всем этим психологическим дерьмом, с которым Арчи всех нас перемешал – сказать Рено, что он гомик?» - и он будет работать кулаками, а не ртом.

Ему не терпелось начать, смять Рено у всех на глазах, и неважно, что было написано в лотерейных билетах.

Но в закоулках его сознания затаились сомнения: была ли, вообще, у Арчи фотография той сцены в туалете?

 

36.

Лотерейные билеты.

Это ужасно!

Арчи не мог рассмотреть того, что в них было написано, и он остановил одного из парней, завербованных Брайаном Кочрейном для продажи билетов.

- Надо взглянуть, — сказал Арчи, дав знак ему рукой.

Парень быстро уступил, и его покорность пришлась Арчи по душе: «Я – Арчи, и я люблю командовать».

Шум возбужденной публики на трибунах. Арчи внимательно изучил клочок бумаги, на нем были накарябаны слова:

Джанза.

Удар по торсу справа.

Джимми Демерс.

Все было просто, сногсшибательно – замечательная лотерея. Без сомнений то, чем Арчи Костелло был всегда знаменит. Все знали, что Арчи мог сделать – превзойти себя. В один штрих Арчи вовлек Рено в шоу, сделал его частью шоколадной распродажи, и также оставил его на милость школы, учащихся. Борцы на ринге не могли проявлять свою волю, они лишь исполняли волю сидящих на трибунах. Каждый, заплативший за билет (и кто бы мог отказаться?), имел шанс поучаствовать в этой борьбе, наблюдая за двоими дерущимися, и в то же время быть от них на безопасном расстоянии, не рискуя получить удар в челюсть или под дыхало. Рискованной частью была сама вероятность прибытия сюда Рено этим вечером. Поднявшись на платформу, Арчи это знал, он уже не смог бы отказаться от борьбы, даже если и слышал о билетах. И это сработало. Прекрасно.

Подошел Картер: «Билеты действительно проданы, Арчи», — сказал он, оценив концепцию борьбы. Он любил бокс. Выбрав два билета, он долго думал, что предложить для начала предстоящей борьбы. Он, наконец, решил, что в самый раз будет верхний удар по челюсти справа. В последний момент, он почти одобрил удар Рено, чтобы дать парню удачный шанс. Но Оби стоял рядом – Оби, который совал свой нос во все дела. Теперь Картер прочел имя Джанзы. Джанза – зверь, который всегда готов прыгнуть по команде Арчи.

- Смотрите, какой хороший вечер, — самодовольно сказал Арчи, выставляясь напоказ – то, что Картер так ненавидел. — Ты видишь, Картер, говорил я тебе, что ты паниковал без особой причины.

- Я не знаю, как у тебя все это получается, Арчи, — развел руками Картер.

- Просто, Картер, просто, — Арчи в этот момент просто упивался восхищениями Картера, который унижал его на том собрании «Виджилса». В какой-то момент он даже сможет вести себя с Картером на равных, но в данный момент Картер был необходим всего лишь как символ грубости и устрашения. — Видишь ли, Картер, в каждом человеке есть две составляющие – жадность и жестокость. Так вот, у нас здесь полный набор. Жадность – парень играет, имея для победы один шанс против ста, плюс пятьдесят коробок шоколада. Жестокость – наблюдать двоих избивающих друг друга, и, может быть, наносящих друг другу серьезные увечья, и при этом находиться всего лишь на трибунах. И почему это работает, Картер, потому что все мы ублюдки.

Картера чуть не стошнило от услышанного. Арчи оттолкнул его всем, чем только можно, но больше всего тем, как он перемешивал всех с грязью, осквернял и развращал, словно в мире и не было ничего хорошего и доброго. И еще Картер допустил, что он сам, видя исход борьбы наперед, не купил ни одного билета. Делало ли это его таким, как все – жадным и жестоким, как говорил Арчи? Вопрос удивил его. Черт, Он всегда был о себе хорошего мнения, и даже пользовался позицией президента «Виджилса», чтобы контролировать Арчи и не допускать того, чтобы тот заходил за грань допустимого в заданиях. Но делало ли это его в достаточной мере порядочным? Этот вопрос беспокоил Картера. И он ненавидел Арчи. Он все время чувствовал вину. Христос, Мир не мог быть таким плохим, каким представлял его всем Арчи, но, он слышал возгласы парней на трибунах, нетерпение в ожидании борьбы – скорей, увидеть ее результат… и Картер чуть ли не согласился с Арчи.

Арчи видел, как Картер отошел в сторону, он выглядел тревожно, и даже неуверенно, хоть и величественно и, может быть, с оттенком зависти к нему – к Арчи. И кто бы не позавидовал Арчи, которому подвластны все вершины.

Кочрейн доложил: «Все продано, Арчи».

Арчи кивнул, представив себе список незаметных героев.

Момент настал.

Арчи поднял голову в направлении трибун, и это выглядело своего рода сигналом. Пульсация прокатилась через толпу, ускоряясь в темпе, развертываясь в неопределенном направлении. Все глаза были направлены на платформу, где Рено и Джанза стояли в углах по диагонали. Перед платформой стояла пирамида из шоколада – последние пятьдесят коробок. Стадионные прожектора светили ярко.

Картер, с молотком в руке, подошел к центру платформы. Ударить было не по чему, и он просто размахивал им в воздухе.

Публика отреагировала аплодисментами, криками нетерпения и свистом. «Начинаем!» - крикнул кто-то.

Картер, жестикулируя, потребовал тишину.

И тишина почти наступила.

Арчи вышел к переднему краю платформы и демонстративно втянул воздух, словно попробовал на вкус сладость предстоящего события. Но он тут же выдохнул, с удивлением увидев Оби, идущего к платформе с черным ящиком в руках.

Оби злобно улыбнулся, когда Арчи стоял в изумлении широко раскрыв рот. Он еще ни разу не видел Арчи таким удивленным. А Оби в момент своего триумфа был на высоте. Он кивнул Картеру, находящемуся недалеко от Арчи на платформе.

Картер засомневался в необходимости использования черного ящика, отметив, что это не встреча «Виджилса», и непонятно, зачем нужно Арчи вытаскивать шары.

У Оби был готов ответ, тот ответ, который Арчи мог бы непосредственно дать себе сам: «Потому что четыреста парней жаждут крови, и их не волнует, чьей крови будет больше. И еще, все в школе знают о черном ящике, так, как же можно его проигнорировать?»

Картер отметил, что ничего не гарантирует того, что Арчи вытащит черный шар, что заставило бы стать на позицию одного из бойцов. Но в ящике кроме одного черного шара были еще и пять белых. Удача Арчи на протяжении всей его карьеры управляющего держалась лишь на том, что он никогда не извлекал черный шар.

- Закон средних чисел, — сказал Оби Картеру. — Он должен вытащить два шара: один для Рено, другой для Джанзы.

Картер пристально посмотрел на Оби.

- Мы не могли… - его голос путался в оценке вопроса. — Мы никак не можем это исправить. Откуда мне взять шесть черных шаров, ты мне скажи? Так или иначе, Арчи умен настолько, что надуть его невозможно. И никаким чертом мы его не напугаем. Но кто знает, может, удача оставит его?

Все шло по плану, пока перед платформой не возник Оби с черным ящиком в руках именно в тот момент, когда публично должны были быть объяснены правила и начата борьба. И именно в тот момент он поднялся на платформу и вышел на ее центр, когда Картер отошел о чем-то обмолвиться с Арчи.

- Парни, вы что, того? — возмутился Арчи, избегая объятий Картера. — Я могу решить это сам, Картер, или снова останусь в стороне.

Неистовство Арчи застряло в его грудной клетке твердым холодным шаром, но он хладнокровно продолжал игру, и как всегда не нашел ничего неверного в своих действиях: «Я – Арчи».

Ошеломляющий вид черного ящика установил еще более глубокую тишину, чем до того. Только члены «Виджилса» и их жертвы видели его раньше. В ослепительном стадионном свете, ящик выглядел изношенным и побитым, маленьким деревянным контейнером, не имеющим никакой ценности. И еще об этом по всей школе ходили легенды? Для потенциальных жертв черный ящик был возможностью избавления, защитой, средством, которое можно использовать против встреч «Виджилса». А были и такие, кто сомневался в его существовании: «Арчи Костелло никогда бы не позволил ничего подобного». Но тут снова был черный ящик. Открыто, перед всем честным народом. И Арчи Костелло, глядя на это, полез рукой за шаром.

Церемония заняла всего лишь минуту или где-то около того, потому что Арчи не терпелось начать и как можно быстрее, до того, как кто-нибудь успеет разобраться в том, что же происходит. Чем меньше драмы, тем лучше. Главное, не дать Оби или Картеру включиться в ход развития событий, чтобы никто не помешал, и чтобы не успеть нарваться на какие-нибудь возражения. И Арчи быстро запустил руку в ящик и извлек оттуда шар. Белый. Челюсть Оби отвисла от удивления. Все происходило так быстро. Он хотел, чтобы Арчи не спешил, а публика успела понять, что же происходит. Он хотел растянуть церемонию, чтобы по возможности не допустить излишне драматического развития событий.

Рука Арчи снова залезла в ящик, и Оби уже и не мог предотвратить акцию. Арчи, затаив дыхание, вытащил руку.

Шар был спрятан в его кулаке, сжатом так крепко, что пальцы аж побелели. Он держал кулак перед публикой. Шар должен был быть белым. Арчи был не далек от того, чтобы в последний момент все отменилось. Он позволил улыбке поиграть на его губах, чтобы еще сильнее притянуть к себе доверие.

Он открыл ладонь и взял в руку шар – так, чтобы все увидели.

Белый.

 

37.

Губер пришел в последний момент и через всю суматоху поднялся на самый верх трибун. Он не собирался приходить. Ему осточертела школа с ее жестокостью, и ему не хотелось быть свидетелем очередных унижений Джерри Рено. Школа также и ему постоянно напоминала о его собственных предательствах и неполноценности. Целых три дня он пробыл дома, лежа в постели. Болел. Он не был уверен в том, что он действительно был чем-то болен, или же его точила изнутри совесть, заражая тело, делая его вялым и слабым. Иначе говоря, постель стала его собственным миром, маленьким закрытым местом без людей, без «Виджилса», без Брата Лайна, миром без распродажи шоколада, без комнаты разрушений и без людей, кого эти разрушения коснулись. Но кто-то позвонил ему, сообщив о борьбе между Джерри и Джанзой, и о лотерейных билетах, контролирующих борьбу. Губер взвыл протестуя. Постель стала невыносимой. Он ерзал и ворочался целый день, он рыскал по постели, словно зверь в поиске сна и забвения. Он не хотел идти на стадион. Джерри не мог победить в этой борьбе. Но и в постели Губер также не мог больше оставаться. Наконец, в отчаянии он встал и поспешно оделся, игнорируя протесты родителей. Он приехал на городском автобусе и прошел половину мили пешком от автобусной остановки на стадион. Теперь его знобило, он ежился, сидя на скамейке, глядя на платформу и слушая, как Картер объясняет правила сумасшедшей борьбы. Ему стало жутко.

«…и тот, чей удар, записанный им в лотерейном билете, окажется последним, приведшим к нокауту или сдаче соперника, получает приз…»

Но толпа с нетерпением ждала начала борьбы. Губер осмотрелся вокруг. Сидящие на трибунах были ему знакомы, многие из них были его одноклассниками, но внезапно они стали совсем чужими. Они лихорадочно пялились глазами на платформу. Кто-то из них кричал: «Убей его! Убей его!» - Губера аж перекосило.

Картер вышел на центр платформы, где стоял Оби и держал в руках картонный ящик. Картер запустил внутрь руку и достал оттуда несколько клочков бумаги: «Джон Тесир», — прочитал он. – «И мы читаем имя: Рено…» Шорох разочарования среди публики на трибунах, разрозненные неодобрения. «…Прямой удар Рено Джанзе в челюсть».

Притихло. Момент истины. Рено и Джанза друг против друга, руки подняты. Они стоят в традиционных боксерских позах, кулаки в перчатках собраны, оба в готовности – этакая душераздирающая пародия на профессиональный бокс. Теперь, Джанза следовал правилам. Он понизил руки, готовясь принять удар Джерри без сопротивления.

Джерри ссутулил плечи, готовя кулак. Он ждал этот момент, даже когда звонкий голос Арчи, насмехался над ним по телефону. Но теперь он колебался. Мог ли он теперь хладнокровно кого-либо ударить, даже животное, такое как Джанза?

«Я не боксер», — тихо запротестовал он, и ему тут же заперечила мысль о том, как Джанза позволил парням его избить.

Толпа беспокоилась, кто-то кричал: «Действуй, действуй!» И крик был подхвачен другими.

- Что случилось, гомик? — усмехнулся Джанза. — Боишься встретить ударом своей маленькой ручки здоровенного Джанзу?

Джерри послал первый же свой кулак ему в челюсть, и его тут же откинуло назад. Удар почти не достиг цели. Джанза ухмыльнулся.

Свист наполнил воздух. «Исправляй!» - еще кто-то крикнул с трибун.

Картер поторопил жестом Оби, чтобы тот спешно вынес ящик. Он поддержал нетерпеливость толпы. Они заплатили деньги, и им нужны были действия. Он надеялся, что на этот раз будет удар Джанзы. И его надежда оправдалась. Парня звали Мерфи Хеллер. Он заказал прямой удар Джанзы сверху в торс Рено. Картер пропел команду.

Джерри собрал все свои мышцы, он представил себя деревом.

Джанза был готов. Его оскорбили крики «Исправляй!» только лишь потому, что Рено был жалким трусом. «Я не трус, я покажу им». Ему нужно было доказать, что он гениальный соперник. Если Рено не был бойцом, то тогда Джанза, наконец, им был.

Он ударил Джерри изо всех сил, которые у него нашлись. Это был удар, изошедший от ноги через бедро и все тело, удар, прошедший волной через все его мышцы, через руку и взорвавшийся в кулаке.

Джерри отшатнулся от этого удара. Такая дикость и злоба застала его врасплох. В этот момент целая планета содрогнулась под его ногами, стадион качнулся, свет затанцевал в его глазах. Боль в шее была мучительной – его голова отогнулась под ударом кулака Джанзы. Шатаясь из стороны в сторону, он боролся за то, чтобы хоть кое-как устоять на ногах и не упасть. Челюсть горела. Во рту появился кислый привкус, наверное, привкус крови. Но он крепко сжал губы, встряхнул головой, быстро очистив все в глазах, и снова вернулся в реальный мир.

Еще до того, как он снова смог собраться, голос Картера крикнул: «Джанза – прямой удар в живот». И Джанза врезал без предупреждения, короткий и острый удар пришелся не в живот, а в грудь. Дыхание оставило Джерри так же, как и на футбольной тренировке, но тут же вернулось. Удар оказался не слишком сильным. Джерри снова собрался, в ожидании следующих указаний. Отдаленно он слышал, как толпа приветствовала обоих свистами и криками, но он сконцентрировался на Джанзе, стоящем перед ним с идиотской улыбкой через всю его физиономию.

Следующий билет дал Джерри шанс ударить Джанзу. Кто-то по имени Артур Робилард (Джерри никогда не слышал это имя) записал в билете прямой удар левой. Что нужно было сделать, у Джерри была только смутная идея, но он ждал, когда же он ударит Джанзу снова, и он дал рукам волю. Перчатка влепила Джанзе по его круглому лицу, и Джанза отшатнулся назад. Результат удивил Джерри. Он еще никогда и никого раньше так не бил, в ярости, продуманно, и был удовлетворен броском всей своей энергии в цель, выпустив всю ее на волю, влупив, словно хлыстом. Этот удар был возмездием, наконец, не только Джанзе, но и всему, что ему противостояло.

Джанза захлопал глазами от удивления. Он не ожидал такого удара от Джерри. Его непосредственная реакция была бы контрударом, но он пока держал себя в руках.

И голос Картера: «Джанза. Верхний удар левой».

Снова резкая, рвущая шею боль, когда Джанза, без паузы или подготовки, ударил. Джерри немного отступил. Почему его колени дали слабинку, если удар был по челюсти?

Парни орали с трибун, призывая к еще более значительным действиям. Шум охладил Джерри. «Действуй, действуй!» - неслось с трибун.

И Картер сделал ошибку. Он взял картонный ящик с бумагами, который Оби передал ему, и стал читать все инструкции безостановочно: «Джанза, низкий удар в живот». Слова быстро вылетали у него изо рта, и Картер понял ошибку, никто из купивших лотерейные билеты и заполнивших их не был предупрежден, от того чтобы не записывать какой-нибудь недопустимый удар.

При этих словах Джанза прицелился Джерри в область таза. Джерри заметил это и приготовился к такому удару. Он закрылся перчатками и смотрел на Картера, наконец, понявшего, что что-то не так. Первые удары Джанзы пришлись в нижнюю часть живота, но Джерри отклонил большую часть сильных ударов.

Толпа не поняла, что произошло. Большинство не слышало недопустимых инструкций. Они только видели, как Джерри пытался защищаться, а это было против правил. «Убей его, Джанза!» - кричал голос из толпы.

Джанза также удивился, но лишь на какой-то момент. Черт, он следовал инструкциям, и где был Рено – трус и слабак, ломающий правила. Черт с этими правилами. Джанза дал волю своим кулакам летать в порыве жестокости, почти беспрепятственно избивая Рено, по голове, по щекам, в живот. Картер отошел к заднему краю платформы. Оби исчез из поля зрения, почувствовав неладное. Где, черт побери, был Арчи? Картер не мог отыскать его глазами.

Джерри неплохо сумел выстроить защиту против кулаков Джанзы. Все происходило быстро и инстинктивно. Наконец, Джерри закрыл голову и лицо перчатками, давая ударам сыпаться на него, но он выжидал. Толпа на трибунах окончательно стала сходить с ума, свистя, крича, подгоняя Джанзу.

И еще одна атака Джанзы, то чего Джерри и хотел. Присев, он впитывал серию ударов и ждал. С челюстью было что-то неладное, боль стала ощутимой, но он не думал об этом, если он мог снова ударить Джанзу, обновить тот предыдущий прекрасный удар. Удары прокатились по всему его телу, а публика, войдя в раж, загалдела еще сильней, словно кто-то вывернул до отказа ручку громкости некоего монструозного стерео.

Эмил устал. Ему уже надоело. Он опустил руки, остановив атаку и приходя в себя. И в этот момент Джерри обнаружил, что Джанза открыт. Через боль и тошноту, он видел незащищенные грудь и живот Джанзы. И ему нельзя было упустить этот прекрасный момент, и мощный всплеск всех его сил и решительности не заставил себя долго ждать, обрушившись на незащищенного Джанзу, теряющего равновесие. Джанза отшатнулся назад, удивление и боль выступили на его лице.

Триумфально. Джанза вяло путался, шатался на ослабших в коленях ногах. Джерри повернулся к толпе. Что он там хотел найти – аплодисменты? Трибуны ревели и свистели. Свистели ему. Тряся головой, пытаясь собраться, сощурив глаза, он увидел в толпе Арчи. Его снова стало тошнить. Тошнить оттого, что он понял, кем он стал – еще одним животным, еще одним зверем, еще одной фигурой в мире насилия, может быть, не разрушающей вселенную, но наносящей ей вред. Он позволил Арчи сделать это с ним.

А эта толпа на трибунах, ей нужны были впечатления? Что он хотел себе доказать? Они хотели стереть его, убить – ради какого еще там Христа?

Кулак Джанзы крепко впился ему в висок, выведя его из равновесия. Следующий кулак утонул у Джерри в животе. Он схватился за живот, защищая его, и в его лицо впечатались еще два сногсшибательных удара: его левый глаз был смят, зрачок разбит. Тело скрутило от боли.

Губер в шоке считал удары Джанзы отправляемые его беззащитному противнику. Пятнадцать, шестнадцать. Он топнул ногой: Хватит, хватит. Но его никто не слышал. Его голос терялся в громе ревущих голосов, голосов призывающих убить… «Убей его! Убей его!» Губер беспомощно смотрел, как Джерри вяло топтался на арене, окровавленный, с открытым ртом, цепляющимся за воздух, с не сфокусированными глазами. Его опухшее тело какое-то время шаталось на ногах, словно оно принадлежало какому-то до смерти удивленному животному, и затем рухнуло на пол, словно отрезанный кусок мяса от подвешенной за крюк туши.

И свет погас.

Оби никогда не забудет это лицо.

За момент до выключения света, он в отвращении отвернулся от платформы. Ему стало не по себе от увиденной сцены: Рено, до полусмерти избитый Джанзой. Его всегда тошнило при виде крови.

Поднимаясь на трибуну, он мельком взглянул на маленький холм, видневшийся в стороне от поля, который на самом деле выглядел огромной скалой, нелепо вклеенной в пейзаж, частично покрытой мхом и непристойными каракулями, стираемыми почти каждый день.

Какое-то шевеление зацепило глаз Оби, и он вдруг увидел лицо Брата Лайна, стоявшего на вершине холма, в черном пальто, покрывающим его плечи. В отблесках стадионного света его лицо напоминало блестящую монету. «Ублюдок, — подумал Оби. — Он находился здесь все время и все видел, держу пари».

Лицо исчезло сразу, как погасли прожектора.

Глубокая темнота наступила внезапно, словно чернила из опрокинувшейся гигантской чернильницы залили все трибуны, платформу, поле, и весь мир внезапно смело, словно тряпкой со стола.

Проклятье, подумал Арчи, обо что-то споткнувшись по дороге от трибун к маленькому служебному зданию, где находились рубильники и предохранители. Он упал и попытался встать. Кто-то подал ему руку. Исходящий от трибун шум был устрашающим, все свистели и кричали, вскочив со своих мест. Маленькие огоньки вспыхивали темноте, и затем красные сигаретные точки плыли во мраке.

«Идиоты, — подумал Арчи. — Все они идиоты». Только ему одному хватило ума пойти и проверить, что случилось с электричеством.

Переступая через упавшие тела и шаря руками в темноте, Арчи продвигался к маленькому домику из темного кирпича. Когда он добрался до двери, свет включился снова и затем опять погас. Дюжина вспышек, он толкнул открытую дверь и столкнулся с Братом Джекусом, чья рука была на главном рубильнике.

«Добро пожаловать, Арчи. Вижу, что ты здесь повелеваешь, не так ли?» - его голос был холоден, но презрение угадывалось в нем безошибочно.

 

38.

- Джерри.

Влажная темнота. Забавно, темнота не может быть влажной, но почему-то она была влажной, как кровь.

- Джерри.

Но кровь не должна быть черной. Она может быть только красной. Но его окружила чернота.

- Иди сюда, Джерри.

Идти куда? Он был здесь, в темноте – сырой, теплой и влажной.

- Эй, Джерри.

Голоса звали его откуда-то из-за окна. Ему хотелось выглянуть в окно, чтобы увидеть, что за голоса его зовут?

- Джерри…

Теперь в этом голосе зазвучали печальные нотки. Даже не печальные – пугающие. Что-то пугающее в голосе.

Внезапно боль подтвердила его существование, сфокусировавшись на нем. Здесь и сейчас. Боже, это боль.

- Держись, Джерри, держись, — сказал Губер, качая рукой перед лицом Джерри. Платформа снова залилась бриллиантовым светом, словно операционный стол, но стадион уже был почти пуст. Задержались лишь несколько любопытных. Губер с горечью наблюдал за уходящими, преследуемыми Братом Джекусом и еще двоими из преподавательского состава. Парни спешно освобождали стадион, словно покидали место преступления, нелепо подчиняясь жестам Братьев. Губер в темноте пробивался к рингу и, наконец, когда зажегся свет, он нашел Джерри. «Лучше позаботься о враче», — крикнул он парню по имени Оби, заместителю Арчи.

Оби кивнул, его лицо было бледным и похожим на ореол в льющемся божественном свете.

- Держись, — снова сказал Губер, нагнувшись над Джерри еще ниже. Джерри начал чувствовать, что у него где-то переломаны кости. — Все будет хорошо.

Джерри среагировал на голос, желая ответить. Он имел ответ. Но он смотрел вверх, словно только так он мог вытащить себя на свет божий из объятий боли. Но это было чем-то большим, чем боль, разложившая его. Эта боль стала природой его существования, но его тяготило что-то еще, какая-то непосильная ноша. Что же? Познание, познание того, что он для себя открыл. Забавно, но его ум внезапно очистился, оказался в стороне от тела, поплыл над ним, над болью.

- Все будет хорошо, Джерри.

Не будет. По голосу он узнал Губера, и было бы важно разделить с ним свое открытие. Он хотел сказать Губеру, чтобы тот играл в мяч, в футбол, бегал, продавал шоколад, продавал все, что они захотят, и делал все, что им нужно. Он пытался выговорить слова, но с его ртом было что-то не так – с зубами, с лицом. Но, так или иначе, он уже многое должен был сказать Губеру из того, что тот должен был знать: «Тебе говорят: «Делай свое дело», но не знают какое, и возражают, когда все происходит не так, как им надо. Смешно, Губер, и фальшиво. Не надо тревожить вселенную. И неважно, что было написано на том плакате».

Его глаза вяло моргали и искоса смотрели в лицо Губеру. Он видел его, как на смятой кинопленке. Но оно было полно участия и заботы.

«Не бери в голову, Губер, больше не будет ран. Видишь? Я плыву, плыву над болью. Только не забудь, что я тебе сказал. Это важно. Иначе они тебя убьют…»

- Почему ты так с ним поступил, Арчи?

- Я не знаю, о чем вы.

Арчи отвернулся от Брата Джекуса и смотрел на то, как «скорая» осторожно выезжает со стадионного поля, вращение красных огней отбрасывало яркие зайчики во все стороны, освещая все, что было вокруг. Врач, осмотревший Рено, сказал, что у него перелом челюсти и, может быть, еще есть и внутренние повреждения. Нужно сделать рентген. «Что за черт», — думал Арчи. — «Сколько же риску на боксерском ринге?»

Джекус встряхнул Арчи за плечо:

- Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, — сказал он. — Если бы кое-кто не пришел в общежитие и не рассказал мне, что здесь происходит, то кто знает, как далеко это могло бы зайти? Что случилось с Рено? Он достаточно пострадал. Насилие висело в воздухе. Ты из-за этого можешь иметь большие неприятности.

Арчи не выбирал ответ. Брат Джекус очевидно видел себя героем, выключившим свет и остановившим бойню. Что так беспокоило Арчи, так это то, что Джекус просто испортил вечер. И вообще он прибыл слишком поздно. Рено уже был почти бит. Слишком быстро, быстрее не бывает. Оставить все этому глупому Картеру, чтобы тот объявил удар ниже пояса.

- Что ты о себе думаешь, Костелло? — упорствовал Брат Джекус.

Арчи вздохнул. Ему действительно было скучно.

- Смотрите, Брат, школе была нужна распродажа шоколада. И мы ее устроили. Все было бесплатно. Борьба – она была по правилам, честно и прямо.

Внезапно рядом с ними оказался Лайн. Он положил руку на плече Джекуса.

- Я вижу, ты все держишь под контролем, Брат Джекус, — сказал он, вздохнув.

Джекус повернул холодное лицо к рядом стоящему учителю:

- Я думаю, что мы просто предотвратили несчастье, — сказал он. Это было упреком в его голосе, но вежливым и мягким. Он безо всякой вражды разоблачил Арчи. И Арчи понял, что Лайн остался во главе, на позиции силы.

- Рено будет вести себя лучше, я уверяю вас, джентльмены, — сказал Лайн. – Парни – это парни, Джекус. У них есть чувство высокого духа. Ой, иногда их заносит куда-нибудь не туда, но как хорошо наблюдать всю их энергию, рвение и энтузиазм, — он повернулся к Арчи, стал говорить строже, но не так сердито, как обычно. — Этим вечером ты действительно поступил не слишком рассудительно, Арчи. Но я понимаю, что ты это сделал для школы, для «Тринити».

Брат Джекус шествовал в стороне. Арчи и Лайн поглядывали на него. Арчи где-то внутри себя улыбался, но не показывал своих чувств. Лайн был на его стороне. Прекрасно – Лайн, «Виджилс» и Арчи. Вот и наступил этот знаменательный день.

Сирена скорой помощи завыла в ночи.

 

39.

- В какой-то день, Арчи, — сказал Оби, с предостережением в голосе. — В какой-то день…

- Отвяжись, Оби. На сегодня хватит проповедей. Брат Джекус уже прочел мне одну почти до конца, — фыркнул Арчи. — Но в это время подошел Брат Лайн. Замечательный человек, этот Лайн.

Они сидели на трибунах, наблюдая за тем, как несколько парней отчищали то место, на котором ранее, лишь пару часов до того, Арчи инструктировал Рено. Становилось все холодней, и Оби почувствовал легкий озноб. Он глянул на футбольные ворота. Они ему что-то напоминали. Он не мог припомнить, что.

- Лайн – ублюдок, — сказал Оби. — Я видел его здесь, на холме. Он наблюдал за борьбой, и она ему понравилась.

- Я знаю, — ответил Арчи. — Я предупредил его. Анонимно по телефону. Я счел, что это должно было ему понравиться. И я также подумал, что если он будет присутствовать здесь хотя бы часть нашей акции, то сможет стать неплохой защитой для нас, если что-то произойдет не то, что надо.

- В какой-то день, Арчи, тебе все возвернется, — сказал Оби, но слова вышли автоматически. Арчи был всегда на шаг впереди.

- Смотри, Оби, я собираюсь узнать, что ты делал этим вечером – ты, Картер и черный ящик. Что за черт, это был драматический момент. И я понимаю, что ты чувствуешь. Я, конечно, понимаю тебя и таких как Картер, и мне понятно ваше отношение к важности акта извлечения шаров, — он старался быть затейливым и саркастичным, что вносило заметную фальшь в его слова.

- Может быть, черный ящик еще немного поработает, Арчи, — сказал Оби. — Или, может быть, будет еще кто-нибудь такой же, как Рено.

Арчи не находил ответ. Он был не способен выдать нужный ответ. Он лишь пыхтел и зевал.

- Эй, Оби. Что случилось с шоколадом.

- В неразберихе парни расхватали коробки. Денег это не касается. У Брайана Кочрейна они есть. На следующей неделе у нас должны пройти несколько собраний.

Арчи просто сидел и слушал. Ему это было неинтересно. Ему хотелось есть.

- Ты уверен, Оби, что совсем не осталось шоколада, никакого?

- Я уверен, Арчи.

- У тебя есть «Херши» или что-нибудь еще?

- Нет.

Свет погас. Арчи и Оби вдвоем еще какое-то время сидели, ничего не видя вокруг, а потом в потемках встали и пошли, куда-нибудь подальше от этого проклятого богом места.