Сладкая, сладкая темнота и тишина… Темнота, тишина и неподвижность. Он не смел пошевелиться, боясь потерять контроль над телом. Кости рассыпались, словно камни разрушающегося здания. Веки не хотели открываться и дрожали, словно зашкалившие стрелки приборов. Слабый звук сочился в его уши, и он понял, что этот звук был в нем самом, он мягко жужжал, словно напевал себе колыбельную.

Внезапно он потерял мать. Ее уход заставлял слезы течь по его щекам. Но, когда его избивали, он почему-то не плакал, он лежал на земле в какие-то моменты короткого затемнения у него в глазах, и затем пришел в себя. Он встал и побрел к своему шкафчику в школу. Он мучительно проделал весь этот путь, словно шел по натянутому канату, и один только ложный шаг мог бы пагубно завершить весь этот путь и отправить его в глубины забвения. Он мылся, холодная вода мочила его ладони и лицо, царапины воспалялись везде, куда она проникала. «Я не продавал их шоколад, и за это меня избили, а может и не за это. И я не гомик… не педераст…». Он стоял в стороне от школы и не хотел, чтобы кто-нибудь увидел его болезненное продвижение вдоль по улице к автобусной остановке. Он поднял воротник, будто осужденный где-нибудь в новостях, которого ведут через толпу после суда. Забавно, когда кто-то занимается насилием, а тебе приходится скрываться, словно преступнику. Он был рад тому, что уже не было ни одного школьного автобуса. Но лишь спустя полтора часа появился городской маршрутный автобус. Он был наполнен пожилыми людьми, седоволосыми женщинами с большими чемоданами, и все претворялись, будто бы не видят его, отворачивая от него глаза, словно он был где-то сзади, но у всех морщились носы, когда в них попадал исходящий от него запах рвоты. Кое-как он терпел тряску, когда этот автобус прыгал по ухабам. Он сидел на самом последнем сидении. Солнце низко висело над горизонтом и било прямо ему в глаза.

Надвигались сумерки. Спустя какое-то время он принял теплую ванну. Отмокая в воде, он тихо сидел в темноте, ожидая, что ему станет легче. Он не шевелился. Вялая боль отзывалась в костях, она надвигалась волнами и отступала. На часах пробило шесть. Он был рад, что отец работал в вечернюю смену и должен был вернуться домой только после одиннадцати. Он не хотел, чтобы тот увидел его со свежими побоями на лице и синяками. Войдя в спальню, он заставил себя постелить постель, раздеться, укрыться холодной простыней. И затем он сказал себе: «Я пришел домой больным, наверное, вирус, грипп свалил меня на сутки, и я лежу в постели не раскрываясь».

Зазвонил телефон.

«Ой, нет», — защищался он.

«Надо мне самому».

Звонки продолжались, издеваясь над ним так же, как и Джанза около школы.

«Да будет так, Да будет так…» - как пели Биттлз.

Еще звонки.

И он внезапно понял, что должен ответить. Им не нужен был его ответ в данный момент. Им хотелось думать, что он неспособен ответить, оскорблен и не может подойти к телефону.

Джерри поднялся с постели, удивился своей подвижности, и прошел через салон к телефону. «Продолжай звонить, — сказал он телефону. — Продолжай звонить. Я покажу им».

- Алло, — наполнив голос звуком.

Тишина.

- Я здесь, — сказал он, выстреливая слова. Тишина. Затем непристойный смех и гудки.

- Джерри… о Джерри… Йо-хоо, Джерри…

Квартира, в которой жил Джерри и его отец, занимала третий этаж над улицей, и голоса, зовущие его по имени, доходили слабо, буквально с трудом преодолевая закрытые окна, что наделяло голоса призрачным резонансом, словно кто-то звал его из могилы. Сначала он даже не был уверен в том, что это его имя. Сидя за кухонным столом, он насвистывал, пропустив глоток бульона «Кампбел Чикен Броз», он услышал голоса, и хотя они звучали детской игрой где-то на улице, он сумел выделить: «Эй, Джерри… что творишь, Джерри… выйди, поиграем, Джерри…»

Призрачные голоса выкрикивали дразнилку, которую он слышал, когда еще был маленьким. Соседские дети приходили к задней двери после ужина и звали его на улицу. То было сладкое время, когда он и родители жили вместе. Около их дома был большой задний двор и передняя лужайка. Отец безустанно стриг ее и поливал.

«Эй, Джерри…»

Голоса звали снова, но в них не было того дружелюбия, что когда-то после ужина. Это были ночные голоса, насмешливые, дразнящие и угрожающие. Джерри вошел в салон, чтобы выглянуть из любопытства, но осторожно, так, чтобы не быть замеченным. Улица была пустынна, на ней не было никого и ничего за исключением двух запаркованных машин. Голоса продолжали петь: «Джерри… выйди, поиграем, Джерри…»

Пародия на давно прошедшее детство умоляла почти стоя на коленях.

Выглянув снова, Джерри увидел падающую звезду, дробящую темноту. Но когда послышался удар камня, то ко всему стало ясно, что это не звезда – стук в стену где-то около окна.

«Йо-Хоо, Джерри…»

Он украдкой осмотрел улицу, но парни были хорошо скрыты. И тогда он увидел отблеск света среди деревьев и кустов, посаженных напротив его дома через дорогу. Бледное лицо выделялось в темноте, словно луна сквозь облака на ночном небе. Лицо, скрывавшееся в ночи и блуждающее пятно света. Джерри понял, что это сторож, извлеченный из своей подвальной квартиры этими голосами. Его фонарь рыскал по улице.

- Кто здесь? — выпалил его голос. — Я вызову полицию…

- Бай, бай, Джерри, — позвал голос.

- Увидимся позже, Джерри, — удаляясь в темноте, добавил другой голос.

Телефон прорвался средь ночи. Джерри на ощупь вышел за пределы сна, ориентируясь на звук. Медленно привстав, он взглянул на будильник со светящейся шкалой. Два тридцать.

Мускулы и кости протестовали, отвечая болью, но он оторвал тело от матраца и поймал равновесие. Опираясь на локоть, он оттолкнулся от постели.

Звонки продолжались, нелепо дребезжа в ночной тишине. Нога Джерри коснулась пола, и он бесшумно заскользил на звук.

Но его отец уже был у телефона. Он взглянул на Джерри, и тот сделал шаг в тень, чтобы спрятать от отца лицо.

- Сумасшедшие потеряли свет, — ворчал отец, опираясь рукой на телефон. — Если оставишь его звонить, то звонить будет до утра. Если ответишь, они то будут хамить или кинут трубку, и тогда все сначала.

Недоумение сказанного повисло вопросом на лице отца, его волосы были взъерошены, пурпурные полумесяцы рисовались под его глазами.

- Положи трубку на аппарат, Па.

Отец увидел ее в руке и соглашаясь кивнул.

- Что им нужно, Джерри? И что за черт. Кто они, наконец, такие? — отец положил трубку, которая расплющила его ухо, тогда он повернулся к Джерри. — То же самое, сумасшедший смех и гудки, — он положил трубку на стол. — Утром я доложу телефонной компании, — глядя на сына, он спросил. — Ты в порядке, Джерри?

- Нормально, все нормально, Па.

Отец протер глаза.

- Поспи немножко, Джерри. Футболист должен выспаться, — сказал он, пытаясь не ослепнуть от светильника.

- Правильно, Па.

Понимание отца било ключом в сознании Джерри. Мог ли он рассказать отцу обо всем, что было? Как бы то ни было, он не хотел вовлекать еще и его. Отец положил трубку рядом с аппаратом, и этого было достаточно для поражения. Он не хотел больше рисковать отцом.

Оказавшись, наконец, в постели, Джерри съежился в темноте, он велел своему телу раствориться, расслабиться. Через какое-то время сон охватил его мягкими пальцами, отведя в сторону его боль. Но телефон продолжал звонить во сне всю ночь напролет.