Внезапно он стал невидимым. Его тело исчезло, потеряло очертания, словно в воду кануло – по дороге в школу, сидя автобусе, он сделал такое открытие. Глаза окружающих избегали его, смотрели куда-нибудь, но только не на него. Все расступались, давая ему широкий проход, игнорировали, словно он вообще не существовал. И он понял, что его действительно не было, или все сговорились, объявив ему бойкот, или будто он был заражен страшной болезнью, и все боялись от него заразиться. Так или иначе, для всех он перестал быть вообще, исключился из их присутствия. Всю дорогу в школу он сидел один. Его побитая и исцарапанная щека расплющилась о холодное, запотевшее стекло.

Утренняя прохлада подгоняла его к школьному входу. На входе он заметил Тони Сантусси. Исключительно из вежливости, Джерри кивнул ему. Тони был человеком-зеркалом, на своем лице отражающим все, что могло повстречаться на его пути: улыбку – улыбкой, хмурость – хмуростью. Но теперь он уставился на Джерри. Не то, чтобы уставился. Главное, что он смотрел не на Джерри, а сквозь него, словно тот был окном или дверным проемом. И тогда Тони Сантусси исчез, растворился в наводнившей школу толпе.

Он шел по коридору, и коридор разделился надвое, словно Азия и Африка, отрезанные друг от друга Красным морем. Никто не попадался у него на пути. Все расступались, давая ему дорогу, словно реагируя на какой-то условный сигнал. Джерри показалось, что он может пройти сквозь стену и ничего не почувствовать.

Он открыл дверку своего шкафчика и обнаружил, что кто-то в нем навел порядок. Измалеванный плакат был содран, и стена оказалась чистой. Кроссовок уже не было. В шкафчике царила атмосфера отсутствия, словно он был освобожден для нового владельца. Он подумал, что, может быть, иногда ему стоит заглядывать в зеркало, чтобы лишний раз убедиться в том, что он действительно не существует. Но он продолжал существовать. Все правильно, его щеки продолжали ныть от боли, бока горели. Он уставился в шкафчик, словно в гроб, поставленный вертикально, и ему показалось, что кто-то пытается стереть его, удалить все следы его существования, присутствия в школе. Или, может быть, он постепенно становился параноиком?

На уроках учителя также смотрели на него украдкой, мельком. Их глаза проскальзывали над ним и устанавливались на чем-нибудь другом, и Джерри пытался уловить, на чем. Он как-то поднял руку, имея большое желание ответить на поставленный вопрос, но учитель проигнорировал его. И вообще, непредсказуемость учителей была непостижима. Они чувствовали и всегда могли вызвать его тогда, когда он не подготовился и не мог бы правильно ответить, но напрочь не замечали его, если он прекрасно подготовил материал – то, что и произошло в этот день.

Кто-то принес ему пакетики со льдом, и он приложил их к лицу. Целый день Джерри ходил, обложившись льдом. Затем его невидимость начала доставлять ему удовольствие. Он расслабился. Как и кому-либо еще, ему надоело нуждаться в защите или бояться чьих-либо атак. Он устал от страха.

Перед началом уроков Джерри попытался найти Губера, но попытка оказалась безуспешной. Он нуждался в его поддержке. Без Губера он оставался один в нетерпимом мире этой школы. Губера в школе не было, и Джерри счел, что это только к лучшему. Ему ни на кого не хотелось навлекать свои беды. Хватало того, что навязчивые телефонные звонки вовлекли его отца. Ему показалось, что всю прошлую ночь отец простоял около телефона, каждый раз вешая трубку. И, после всего, он подумал, не взяться ли ему за продажу шоколада. Ему не были нужны разрушения в мире отца, и ему хотелось самому снова все расставить по старым местам.

На большой перемене, Джерри, расслабившись, шел по коридору в кафетерий, качаясь в толпе, наслаждаясь тем, что его не узнать. Недалеко от ступенек, он почувствовал, что его толкнули, и он полетел вперед, теряя равновесие. Он начал падать, опасно теряя ступеньки под ногами. Кто-то рядом держался за перила. Он ухватился за него, придавив еще кого-то к стене. Поток толпящихся смел на пол его и всех, кто был у перил. Джерри увидел, как кто-то с отвращением посмотрел на него, а еще кто-то, свиснув, ткнул в него пальцем.

И он понял, что все-таки он не невидимка.

Брат Лайн вошел в кабинет в тот момент, когда Брайан Кочрейн закончил общий подсчет выручки. Это все. Последний подсчет всей этой распродажи. Он посмотрел на учителя и не смог удержаться от улыбки.

- Брат Лайн, это все, — Брайан предвкушал триумф в голосе у Лайна.

Учитель мельком взглянул. Его лицо походило на неисправный кассовый аппарат:

- Все?

- Распродажа… - Брайан схватил со стола лист, исписанный цифрами. — …закончена, завершена.

Брайан имел в руках готовую информацию. Лайн глубоко вздохнул и опустился на стул. На мгновение, на его лице вдруг все расслабилось, словно огромная ноша была снята с его плеч. Но затем, через очень короткое время он посмотрел на Брайана с какой-то ядовитой остротой в глазах.

- Ты уверен? — спросил он.

- Положительно. И слушайте, Брат Лайн. Деньги, это удивительно - девяносто девять процентов выручки.

Лайн встал.

- Надо проверить подсчеты, — сказал он.

Гнев поразил все внутренности Брайана. Не мог Лайн хоть на минуту расслабиться, сказать: «Хорошая работа», и хотя бы одним словом поблагодарить Брайана? А он сразу: «Надо проверить подсчеты». И тухлое дыхание из его рта. Не мог он съесть что-нибудь еще кроме бекона, чтобы хоть немного чем-нибудь освежить во рту. Затхлый запах наполнил воздух, когда он встал рядом с Брайаном, глядя в бумаги на столе.

- Только одно, — сказал Брайан, колеблясь перед тем, как начать говорить.

Лайн старался поймать каждого на его сомнениях.

- Что-то важное? — спросил он в большей степени с негодованием, чем с удивлением, словно он опережал погрешности со стороны Брайана.

- Это новичок, Брат Лайн.

- Рено? Что с ним?

- Ничего, он не стал продавать шоколад. И это судьба, действительно судьба.

- Что же это за такая судьба, Кочрейн? Очевидно неудача парня. Он попытался своими мелкими безрезультатными действиями сорвать распродажу, и сплотить вокруг себя оппозицию, а школа сплотилась против него.

- Но все-таки это судьба. По подсчетам нашей распродажи мы продали ровно девятнадцать тысяч девятьсот пятьдесят коробок. Один к одному. И практически это невозможно. Я думаю, что всегда какое-то количество коробок потеряно, украдено или просто повреждено. И невозможно учесть каждую отдельную коробку. Но в этот раз все сошлось, ровно пятьдесят коробок упущено – квота Рено.

- Если Рено не продавал их, тогда, очевидно, они не проданы, и тогда почему же не хватает пятидесяти коробок? — спросил Лайн, его слова были медленны и певучи. Он разговаривал Брайаном так, словно ему было только пять или шесть лет отроду.

Брайан понял, что Брата Лайна не интересовала правда, а лишь результаты распродажи. Он знал, что остальные девятнадцать тысяч девятьсот пятьдесят коробок были проданы, и он не был никому и ничего должен. Шли слухи, что он пошел на повышение, и скоро станет директором, что обрадовало Брайана. В следующем году его не будет здесь, особенно если Лайн станет директором на все оставшееся время.

- Ты видишь, что важно, Кочрейн? — спросил Лайн, готовя голос, словно для озвучивания аудитории. — Школьный дух. Мы опровергли закон природы о том, как одно гнилое яблоко не портит всего урожая. Портит, если не положиться на благородство, на дух братства…

Брайан вздохнул, глядя на свои пальцы, отвернувшись от Лайна, не предавая смысла и значения словам, попадающим ему в уши. Он подумал о Рено, о странном упрямом парне. Был ли прав Лайн, после всего? Что, для школы не было ничего важнее какого-то там Рено? У школы и у Лайна не было других проблем? Он думал о Рено, который в одиночку противостоял школе, «Виджилсу» и всем.

«Ой, да пошло все к черту», — подумал Брайан, когда в жужжащем голосе Лайна сквозило ханжество. Продажа завершилась, и его миссия казначея тоже. В конце концов, он больше не имел никакого отношения ни к Лайну, ни даже к Рено. Слава Богу, хоть за эту маленькую любезность.

- Ты отложил пятьдесят коробок в сторону, Оби?

- Да, Арчи.

- Замечательно.

- И к чему все это, Арчи?

- У нас будет собрание, завтра вечером. Особое собрание – на тему распродажи шоколада. На стадионе.

- Почему на стадионе?

- Потому что это собрание будет именно для тел, Оби. Братья не участвуют, но будут все учащиеся «Тринити».

- Каждый?

- Каждый.

- И Рено?

- Он обязательно будет, Оби.

- Ничего себе, Арчи, ты знаешь, что…?

- Я это знаю, Оби.

- Извини за вопрос…

- Спрашивай.

- Что ты хочешь от Рено?

- Дать ему шанс. Шанс избавиться от его шоколада, старый приятель.

- Арчи, я тебе не старый приятель.

- Я знаю.

- И как же Рено будет избавляться от своего шоколада?

- Он будет его разыгрывать.

- Лотерея?

- Лотерея, Оби.