Могу о нем сказать лишь одно: он не мог остановиться. Нет, он не бился головой о стену и не искал отговорок или оправданий, он даже не дождался мартини. Как только принесли то, что он заказал, я от него услышал: «Вчера вечером я спросил у Эллин, что она думает о разводе».

До меня доходили слухи о романе Уолта с какой-то девушкой, во что не сильно верил, хотя сплетни об этом не прекращались. Уолт Крейн и другая женщина… смешно. Может быть, где-нибудь за коктейлем, но вряд ли это смогло бы дойти до какого-нибудь тайного свидания — не более чем шуточный флирт. Я что-то отдаленное слышал о сногсшибательной девушке — о модели, с которой он иногда мог встретиться к себя в рекламном агентстве. Но это не могло показаться большим, чем просто слухи, потому что такого не бывает с людьми, такими как Уолт или я. Мы давно уже не были детьми и сами имели детей, почти уже взрослых. Оба любили подремать после ужина, и на животе у каждого из нас уже завязывался жирок. Мы становились сентиментальными, обоих иногда начинала мучить ностальгия и воспоминания, когда кто-нибудь из нас изрекал что-то вроде как: «припоминаю, как был еще мальчишкой…», а в это время дети поднимали глаза к небу и в тонком отвращении давали знать, что им это давно уже надоело. Мы с Уолтом были старыми друзьями, просидевшими за одной партой в школе и прошедшими вместе войну, к тому же, ни кто из нас ни разу не разводился. До сих пор.

— Что произошло, Уолт? — спросил я, задержав дыхание. — Как-то слышал, что вы с Эллин думали о покупке новой машины, Сандра переболела корью, у Томми съехала успеваемость, Дебби, оправившись от скарлатины, начинала совершать прогулки на свежем воздухе, и вдруг теперь вы разводитесь?

На его лице проявилась гримаса, будто от внезапно наступившей боли, и он с благодарностью встретил взглядом официанта, вернувшегося с нашей выпивкой. Я смотрел, как он понемногу отпивает из рюмки, и мне показалось, что было бы неплохо обрисовать картину его домашней идиллии, упомянув его детей и Эллин, любящую и нежную жену, прекрасную во всем, пусть даже при том, что у нее быстро менялось настроение, и она иногда раздражалась или заточалась в тюрьму мигрени.

Он опустил на стол стакан и, сдаваясь, поднял руки ладонями вверх.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Джерри, я — злодей мира. Замечательно, и я это допускаю, но не так все просто.

Вот, черт. Я решил, что буду судьей или адвокатом? И подумал об ней: «Бедная Эллин». Что теперь будут говорить? Я не стал спешить со следующим вопросом, чтобы найти хоть какую-нибудь зацепку.

— И как эту новость приняла Эллин? — спросил я, осознавая, что ему вообще не хотелось говорить о ней. И мне стало ясно, что зацепка найдена.

Он нахмурился, качая головой и избегая моих глаз.

— Тяжело, Джерри, она это приняла тяжело. Она даже ни о чем не подозревала. О, она знала, что в последнее время я стал себя вести по-другому, но думала, что я устаю на работе, слишком много трудясь, готовя новые презентации… — его слова выскакивали суматошно и беспорядочно, падая одно на другое, и меня удивила подлинная боль, заточающаяся в них. — Как бы то ни было, думаю, что она до сих пор не в себе. Она плакала, и мое сердце чуть ли не взрывалось от ее слез, но что мне было делать, Джерри. Я должен был об этом ей рассказать. Я должен был разбить…

— Она модель? — спросил я.

— Ты о ней слышал?

— Слухи. Что-то неопределенное. Я думал, что это только разговоры.

— Ты полагал, что этого не может быть, правильно? — сухо спросил он. — Мерзкий и старый Уолтер Крейн, предатель, капитан команды офиса фирмы по боулингу, бывший секретарь «Ротари-Клуба». Но это случается, Джерри, с людьми, с такими как я… с такими как я и ты. Мы не ищем этого. Оно происходит само по себе, не по нашей воле. Или все-таки ищем — вероятно, каждый из нас, но не можем сами себе в этом признаться…

Его обвинение не было столь острым, чтобы моя совесть начала мучиться. Сидя напротив его, я чувствовал себя в безопасности, думая о премии, которая ожидалась через месяц, гадая, сломают ли последние мои распродажи цифры прошедшего октября. И вдруг вспомнил вечеринку по случаю дня рождения Кэйти, моей дочери-подростка, живущей в мире или яркого, разливающегося смеха, или слез отчаяния. И разве Гариет не просила меня, чтобы в тот день я купил и принес домой два галлона (два галлона!) мороженого?

— О, Джерри, — его пальцы сложились лодочкой, а голос наполнился глубиной, будто он был в церкви. — Она потрясающа, замечательна. Ее зовут Дженифер Вест, и настолько красива, что становится больно, — он начал качать головой, а его глаза ушли куда-то вдаль, будто он был поэтом, пытающимся найти то слово, которое опишет все.

— И как это произошло? — устало спросил я. На самом деле мне не хотелось слышать обо всех деталях их встречи: кто их познакомил, о чем в первый раз говорили, что было у них в рюмках, как нежно смотрели друг другу в глаза, как обнялись и поцеловались. Ему не надо было ничего рассказывать, потому что об этом уже было рассказано и написано миллионы раз, и вряд ли тут было бы что-нибудь новое, захватывающее, значащее для кого-нибудь еще, кроме как для них двоих, открытое друг в друге. И мне не захотелось, чтобы Уолт вдавался во все эти подробности, потому что я слишком привык к другой его роли — к роли отца, изящно извлекающего занозу из пальца маленького Томми во время той нашей поездки на рыбалку в Мэн, или беспощадно обливающего водой загорающую на пляже Дебби, чтобы отвлечь ее от переживаний, связанных с переездом в новый дом. День спустя уже в новом доме, когда дети мирно спали, мы с ним, а также с Эллин и Гариет не спеша пили пиво, вкушая момент полного удовлетворения жизнью, настолько радостной и доброй…

Я слишком часто видел его в роли мужа или отца, что просто отказывался слышать от него слова о любви, не имеющие ни малейшего отношения к той занозе или воде, которой он обрызгивал дочь.

— Сначала все это показалось мне смешным, Джерри. Та ли это девушка, которая может заботиться обо мне или даже что-нибудь увидеть во мне, как в человеке. Дело в том, что я далеко не молодой, женатый мужчина, у меня давно уже все устроилось и стало на свои места. А тут она — молодая и красивая, возможно, тысячи парней караулят ее, чтобы покувыркаться в постели… — снова он начал раскачивать рукой, удивляясь всему, о чем говорит. — Как бы то ни было, все произошло случайно: когда она пришла ко мне в офис, на ее туфле оторвался каблук, я появился из-за угла, и…

— Как в кино, — сказал я.

Его губы искривились, и я мог бы поклясться, что на его лице возник отпечаток неописуемой печали, совсем не имеющей отношения к моей, чтобы это смогло показаться смешным. Так или иначе, он вдруг стал выглядеть уязвимым.

— Продолжай, — сказал я, смягчив голос. — Что было дальше?

— Много ли можно об этом рассказать, Джерри, — печаль исчезла с его лица так же быстро, как и появилась. — Потому что многое просто не объяснить словами. Ты думаешь, что я очередной раз впадаю в детство? Я знаю, что ты думаешь — то же, что и я: была ли обувь на другой ноге? Еще ты думаешь, что я сошел с ума, пуская под откос всю свою жизнь, и ради какой-то девчонки, которая…

И я понял, что моя роль его оппонента была смешной, что от этого никому из нас не будет ни малейшей пользы.

— Возвращаясь к Эллин, — продолжил я. — Она позволила тебе уйти?

— Думаю, что, в конце концов, она меня отпустит. Вчера вечером она была настолько расстроена, что вряд ли сможет это уладить. Но она знает, что я не просто бросаюсь словами. Я упаковал всю свою одежду…

— И где ты сейчас живешь?

— В том же доме, где и Дженифер, — ответил он и поднял руку, будто останавливает движение. — Но не вместе с ней, не в ее квартире, этажом выше, прямо над ней, — на его лице был взгляд благородства.

— Вы с Эллин уже что-нибудь оформили? — спросил я. — Я имею в виду деньги, мебель — все такое. Делить имущество, Уолт, никогда нелегко.

Он заказал еще два мартини, и официант тут же среагировал. Раньше он, также как и я, не был способен привлечь внимание официанта, стоящего в очереди других своих коллег, которая не двигалась, будто он, как и я, был невидимкой. Теперь, наблюдая момент его успеха в вызове официанта, мне стало интересно: не приобрел ли он со своей новой девушкой ауру успеха и уверенность в себе?

Когда официант подошел, мы притихли. На наш стол стали еще две рюмки мартини. Затем, когда официант был уже около соседнего стола, Уолт придвинулся к столу и взял в руку рюмку. Суставы на его пальцах побелели.

— Джерри, Джерри, — произнес он, в его голосе боль стала еще сильней. — Ты думаешь, что через это я еще не прошел? Ты говоришь о финансах, деньги… это лишь малая часть всего мизера. Дженифер зарабатывает достаточно много, чтобы, не напрягаясь в полной мере, я мог заботиться и об Эллин, и о детях. На этот счет им не о чем беспокоиться. Проблема в другом… — он сделал еще один глоток мартини, глядя куда-то мне за спину. — Вчера вечером я на прощание поцеловал детей. Они и знать не могли, что прощальным этот поцелуй был на самом деле. Эллин была у себя в спальне, она тихо плакала, стараясь не создавать сцену. Старая добрая Эллин. Я поднялся наверх и посмотрел на девочек. Они выглядели настолько невинно, будто у них не было никакой защиты от окружающего их мира. Я целовал их, когда они спали, и никогда не любил их так сильно, как в тот момент. А затем почувствовал, как печаль берет верх надо мной, потому что знал, что ломаю их жизнь. Вплоть до того момента я лишь был озабочен любовными играми с Дженифер, и все это было диким и прекрасным, назло тому, что осознавал всю подлость своих прелюбодеяний за спиной у Эллин. Но все это становилось ужасающим, напоминающим распитие шампанского, от которого пьянеешь, но на утро похмелье не приходит никогда. А в спальне девочек, хотя и осознавал сказанное Эллин, я предавал себя, сжигал за собой мосты… — его голос начинал дрожать. — И как бы то не было, — продолжил он. — Это был момент истины, когда в спальне девочек я целовал их в щеку и касался ушибов Сандры — за день до того она упала с велосипеда и поранила подбородок. На тот момент мне стало ясно, что я уже не вернусь никогда.

— А тебе бы хотелось вернуться? — осторожно спросил я, ощутив момент его агонии в спальне. — Полагаю, что в какой-то момент тебе захотелось, чтобы этого не произошло, чтобы она не попалась на твоем пути.

И вдруг он ненадолго притих, и когда заговорил снова, то его голос почти перешел на шепот.

— Далеко от этого уже было не уйти, Джерри. Да и не смог. Я уже сказал Эллин, и изначально знал, что это ранит ее, и, что мы оба уже будем достаточно изранены, если это можно так назвать. Джерри, тебе легко сидеть тут и осуждать меня, думая, что я другой, что все чувствую не так, как другие, и поэтому ушел от жены и детей прошлой ночью. Но это не так и не все. Я не превратился в кого-то другого так вдруг. Я — все еще тот же Уолт Крейн, и все еще люблю своих детей, — он оттолкнул рюмку. — Смотри, когда вчера вечером я зашел в комнату Томми, то меня аж скрутило. Мне уже было не по себе, когда был в спальне у девочек, но Томми… ты не знаешь, сколько раз я в нем видел самого себя. И, когда я поцеловал его на прощание, то ощутил страшную боль, осознавая, как изменится его мир, когда он проснется.

— Но ты ушел, Уолт. Все это не остановило тебя, — продолжал я, пытаясь понять, какая должна быть любовь, чтобы пойти на такой шаг, оставить детей, не ожидающих подобного.

— Да, я ушел, но Дженифер того стоит. Это похоже на… — он не мог подобрать слово. — Похоже на рождение заново.

Я подумал, что он начнет читать стихи.

— Это случилось, Джерри. Я хотел рассказать тебе об этом прежде, чем ты услышишь это от кого-нибудь еще.

— Хорошо, Уолт, я ценю это. Мы вместе прошли через многое — через все хорошее и плохое.

— И мне хочется, чтобы ты увидел ее.

— Хорошо, Уолт, замечательно, — автоматически ответил я и уже приготовился расплатиться, понимая, что наша беседа подошла к концу, и что жизнь, текущая по прежнему руслу — тоже.

— Она намеревается встретиться с нами и должна быть здесь с минуты на минуту.

Я не сразу придал значение его словам, потому что подумал о той спальне, в которой Уолт поцеловал на прощание своих дочерей, в то время когда они спали, и о его мыслях об их все еще ярком и безопасном мире. Я подумал о своих собственных детях, о Кейти, о Джое и о маленькой Кэрол, о том, как сильно их люблю. Но я знал, что люблю их не больше, чем Уолт своих детей. И сквозь печаль, сопровождающую мои мысли, я, наконец, осознал сказанное им.

— Она придет сюда, чтобы с нами встретиться? — спросил я.

— Я хочу, чтобы ты ее узнал, Джерри, чтобы ты понял, насколько она хороша, — объяснил Уолт. — Знаю, что все думают о таких как Дженифер. Ее могут назвать «потусторонней», разрушительницей дома — все эти клише. Но когда ты увидишь ее в лицо, то поймешь, что я имею в виду…

Он смотрел через мое плечо на дверь, и в его глазах я увидел блеск. Он внезапно помолодел, будто над его морщинами взошло солнце, также как и он сам привстал со своего стула: я уже знал, что Дженифер Вест вошла в помещение, начав притягивать его будто магнит.

Она была красива до мучительной боли в сердце. Брюнетка, с фиолетовыми глазами, со светлой кожей. Она была молода — настолько молода, что начинало сосать под ложечкой. Уолт, казалось, начал упиваться ее очарованием, когда она еще не приблизилась к нашему столу. Он, похоже, забыл обо мне, о грохоте музыки в баре — обо всем. Он видел лишь ее. Мои собственные глаза уже также было не оторвать от нее. Старый Уолт полюбил такую девушку.

Он медленно и осторожно встал из-за стола и обошел его, чтобы выдвинуть для нее стул.

— Мой лучший друг, — произнес он, кивая в мою сторону, и, качнув головой в ее сторону, он сказал: — Моя лучшая девушка.

Если бы она не была столь красива, а он не выглядел таким счастливым, то, как он мне ее представил, могло бы показаться смешным и нелепым. Дженифер Вест подтвердила его слова сияющей улыбкой, обнажившей совершеннейшие зубы и показав ямочки, вдруг возникшие на щеках. То, что я нашел в ее улыбке, показалось мне необычным: она могла смотреть на одного человека так, будто никого в мире больше не быт. Какое-то мгновение она смотрела на меня именно так, а затем отвернулась, и у меня возникло ощущение потери, потому что я уже знал, что на всех остальных она смотрела так же лишь короткое мгновение, в то время как от Уолта она не отрывала своего пристального взгляда. Но прежде, чем отвернуться, она сказала:

— Приятно с вами познакомиться, мистер…

— Пожалуйста, зовите меня Джерри.

— Джерри, потому что Уолт так много говорит о вас, что я чувствую, мы уже давно знакомы.

«Куда мне деться?» — спросил я себя. — «Остаться или уйти?» Мне не хотелось предавать Эллин и прошлую жизнь, которую все из нас: Уолт и Эллин, Гариет и я, и все наши дети разделяли, и, сидя тут, потворствовать Уолту, претворяясь, что прибытие этой девушки Дженифер Вест было для меня самым долгожданным событием. Но я всегда малодушничал, когда надо было быть способным на маленький жест, предавая себя тысячами способов: смеясь над грязными шутками, которые на самом деле были не смешны, продолжая молчать, когда кто-нибудь совершает над другим какую-нибудь мерзость, а тот просто старается куда-нибудь исчезнуть, чтобы избежать конфуза в позорной ситуации. И я решил, что будет лучше, если буду вежливо улыбаться и какое-то время делать вид, что все идет как по маслу, пока не появится возможность удалиться спустя продолжительный промежуток времени.

И Дженифер Вест тут же меня разоружила, сказав:

— Мне жаль, что вам из-за меня так неудобно, Джерри, но, пожалуйста, не

вините меня ни в чем. Уолт настаивал на этой встрече, хотя я ему с самого начала говорила, что вы будете правы, если даже не одобрите наши недавние с ним отношения.

Вероятно, ей было где-то двадцать, но она говорила и вела себя достойно независимо от ее лет. Ее уравновешенное поведение, очевидно, было следствием того, что ее учили быть моделью, хотя, я чувствовал, что с ее королевскими манерами она была рождена. Я уже понимал, почему Уолт не называл ее просто «Дженни» или «Джен», а всегда упоминал ее как «Дженифер». Когда ей было семь лет отроду, и ее сверстники-мальчишки дрались из-за нее на школьных переменах, то, вероятно, уже тогда ее все звали Дженифер, и, вероятно, уже тогда тепло и близость не оставляли ее глаз.

Я вдруг осознал, на что она намекала, говоря о недавнем знакомстве с Уолтом.

— Смотри, Дженифер, я — не судья и не арбитр, — сказал я, зная, как потом буду сам себя презирать, если, сидя здесь и сейчас, промолчу, не показав, как на самом деле к этому отношусь. — Уолт — давно уже не мальчик.

Она подняла руку и сжала ладонь в кулак. Это был незаметный знак даже не вызова, а власти. И я почувствовал себя отстраненным, будто сидящим за другим столом.

Официант чуть ли не парил, ожидая ее заказа.

— Мартини всем, — скомандовал Уолт.

— Он меня развращает, — сказала она. — Я не столь проворна как он.

Говоря о развращении, мне бы следовало сказать: «Не отвечай ему тем же». Но вместо этого спросил:

— Ты работаешь моделью? — и начал пристально вслушиваться в ее ответ, означающий еле заметный, но восхитительный намек шепотом на ухо. Ее глаза каким-то невероятным образом, изменили цвет, вдруг став вместо фиолетовых серыми, а затем снова вернулись к прежней окраске. Третье мартини всегда смягчает грани всего, что было ранее, казавшееся на вкус сухим и острым. Музыкальный автомат или что у них там играло, зазвучал мягче, где-то на заднем плане — какая-то старая песня (я затруднялся вспомнить — какая), но она напоминала мне танцы после футбольного матча между школами. Пока мы сидели за столом, я незаметно изучал ее глазами, заодно наблюдая за Уолтом. Он все также стригся ежиком, но когда он склонил голову, то сквозь волосы уже проступала розовая лысина. Его лицо было испещрено неглубокими морщинами — этакая эрозия лет. Кожа на лице Дженифер была без единого пятнышка, ее черные как смоль волосы были густыми и блестящими, а глаза искрились. Они вдвоем с Уолтом, казалось, совсем не подходили друг другу — один был молодым, а другой — старым. Но, очевидно, для Уолта возраст не имел значения. Он возбужденно сидел рядом с ней, будто маленький мальчик, гордый своей близостью к ней, и впитывал каждое ее слово, поддерживая своей реакцией каждый нюанс ее тона или жеста. Время от времени он посматривал на меня с гордой миной на лице, как будто спрашивая: «Ну что ты о ней думаешь, Джерри? Разве она того не стоит?» И я послал ему в ответ маленькую, незаметную улыбку, в которой скрывалось то, что я на самом деле уже начал думать: она была одной из самых чудесных девушек, виденных мною — настолько красивой, что у меня аж заболело в груди.

— Об Уолте я хочу знать абсолютно все, — сказала она. — Расскажите о нем, Джерри — все, что он любит и что ненавидит, чтобы знать, как можно сделать его счастливым.

— Ладно, теперь можно попробовать, — сказал я, впадая в игру, принесенную волной третьей рюмки мартини и теплых чувств к Уолту, к моему старому приятелю. — На самом деле он — не любитель мартини, а предпочитает пиво. Не надо спрашивать о его военных заслугах, потому что он будет пытаться выглядеть скромным, но, в конце концов, расскажет вам, как потерял свою медаль за боевые заслуги в Неаполе, проводя в баре бурные выходные. Он будет рассказывать, что терпеть не может телевизор, но каждый раз просиживает у него до двух часов ночи, смотря «Позднее, позднее представление».

Мои слова звучали еще добрее чем, они на самом деле были, и это увлекло Дженифер, потому что она любила Уолта, а Уолт делал вид, что смущается, но казалось, что он всем этим наслаждался.

— И еще, — продолжил я, сделав еще один глоток мартини и смакуя его вкус, — Ему нравится Хемингуэй и Стейнбек, написавший «Задыхающийся в гневе». Он слушает Брубека и Эллингтона, к тому же он очень бережет редкую запись песни Банни Беригана «Я не могу начать»

Угрюмые морщины выступили на ее лбу.

— Минуту, — сказала она. — Вы меня опережаете. Банни… Бериган? — ее морщины стали глубже, а нос также сморщился от напряжения. — Банни Бериган… — размышляла она, повернувшись к Уолту. — Кажется, он музыкант… или кто-то еще?

— Правильно, — подтвердил он. — Он играл на большой трубе, и это была песня, которую упомянул Джерри: «Я не могу начать», которая когда-то в те дни разбивала наши сердца, — на какой-то момент он закатил глаза, будто услышал ту мучительную ноту, недостижимо высокую даже теперь. И эхо этого звука отразилось печалью на его лице.

— Ладно, — произнесла она оживленно и деловито. — Добавлю Банни Беригана в список того, что необходимо знать.

Уолт смотрел на меня гордыми глазами.

— Она — хорошая ученица, — сказал он, но печаль не оставляла его лица. Мне стало интересно: он на самом деле услышал ту печальную песню, которую несчастный Банни Бериган играл столь давние времена, или для его печали была другая причина?

— Дженифер, — я почувствовал, как волнение начинает проникать в мой голос. — Вы не слышали о «Ночном берегу»?

Она закачала головой.

— «С наступлением зимы?», с Бургесом Мередитом в роли Майо.

Она послала мне безучастный взгляд.

— Песня называлась «Розалия»?

Реакции не последовало.

— Бэби-Фейс Нельсон, «Беседы у камина», «Горючее по разнарядке», «Сидячая забастовка», «Документальные выпуски Пита Смита», «Это для Гриппера»?

Она посмотрела на меня, будто я лишился чувств, начав нести бред на каком-то странном, неизвестном языке, и она, положив ладонь на руку Уолта, потребовала его вмешательства, чтобы он помог ей. Но на этот раз он смотрел не на нее. Он разглядывал меня. Его лицо было голым и незащищенным, лицом одинокого человека. Это было одиночество, которое я по ошибке ранее принимал за боль еще в начале нашей беседы.

— Вы никогда не чувствовали дремоту после ужина? — спросил ее я.

Она улыбнулась. Это был терпеливый ответ. Наверное, она решила, что мартини взял надо мной верх.

— Мне надо выйти, чтобы привести себя в порядок, милый, — сказала она Уолту, а затем, повернувшись ко мне и рассмеявшись, она мягко сказала: — Джерри, так было приятно с вами познакомиться. Вы должны рассказать мне обо всех… как вы это называли? — «Документальные выпуски Пита Смита»… — так, когда-нибудь.

Уолт облокотился на спинку стула и неохотно поднялся.

— Да, думаю, мы скоро соберемся где-нибудь у меня, — поспешно сказал он. — Я тебе позвоню, Джерри.

Казалось, что ему уже все осточертело. Он пытался загладить зашедший в тупик разговор скорым прощанием, и изо всех сил подзывал официанта, чтобы поскорее расплатиться. Он возился с бумажником, торопливо влезал в куртку и поторапливал Дженифер, чтобы поскорее выйти наружу. Кому бы не хотелось выйти из бара с таким чудом красоты, как Дженифер Вест? Он мельтешил следом за Дженифер, а в это время я зажег следующую сигарету и подумал: «Что будешь делать, Уолт, когда Дженифер станет старше и отцветет, бросишь ее как Эллин и полюбишь следующую?»

Я выходил через вращающиеся двери в яркий, залитый горячим солнцем, день. Это напомнило мне последнюю субботу, когда после утреннего сеанса в «Глобусе», я оказался на пороге реального мира, яркого и наносящего удар за ударом по моим воспаленным глазам. Это было после черно-белого фильма с Тимом Маккоем или Хутом Гибсоном в главной роли.

«Эй, Дженифер, ты когда-нибудь слышала о Хуте Гибсоне?»

Внезапно осознав, что не успеваю к себе в офис, я остановил проходящее мимо такси. Когда желтая машина подъехала к кафе, то между нею и мной ловко предстала девушка. На ней был берет сумасбродной полосато-карамельной окраски, из-под которого волнами развевались белокурые пряди волос. Она взглянула на меня, кокетливо подняв свое очаровательное личико, и открыла дверь такси.

Такси ее увезло, а я остался стоять на тротуаре, думая об Уолте и Дженифер, не слышавшей ничего о «Беседах у камина» или «Сидячей забастовке», какой бы красивой при этом она не была. Я смотрел вслед удаляющейся желтой в черную «шашечку» машине, уносящей от меня красивую девушку в сумасбродном берете. И пусть некоторым из нас везет! Везет, потому что нам достаются соблазны, а не возможности, потому что мы всегда пропускаем такси, лифт или поезд, которые могли бы изменить нашу жизнь и в конечном итоге привести нас в ад, который всегда ждет тех, кто действует не по правилам — таких, как Уолт. И мне стало интересно: если я почувствовал себя настолько счастливым, упустив возможность попасть в ад, то почему так мне хотелось плакать, стоя на тротуаре в окружении людей в разгар дня в половину третьего по полудню?