* * *

В лесу хрипло орала кукушка, в то же время внимательно прислушиваясь, не загадает ли кто, сколько осталось жить, чтоб враз замолчать. Но рядом только безмозглый дятел сосредоточенно долбил в задницу червячка, пытаясь ухватить и вытащить его из-под коры. Тот не сдавался, матерно орал и, являясь среди своих чемпионом по карате, исхитрился третьей и пятой лапками выцарапать дятлу глаз.

– Глистяра пакостный! – воскликнула изувеченная птица, до колик рассмешив кукушку.

«Хорошо-то как!» – подумал замаскировавшийся среди елок с отрубленными верхушками, которые он продал на Новый год, бывший десантник, а теперь егерь этого прекрасного леса, двадцатипятилетний Мишаня Бурундуков.

Полностью солидарен с ним был притаившийся за трухлявым пнем местный леший, двухсотлетний крепкий старикашка с мохнатым лицом, красной ягодой вместо носа и лысиной во всю лешачью башку, уже полгода злившийся на Мишаню за попорченные деревья. Но в душе он Мишаню уважал, так как видел, что он единственный из всей деревни любит лес и защищает его обитателей.

«Ну а елки, конечно, жаль, – рассуждал лешак, – ну, дык он и новых посадил у реки… глядишь, и взойдет молодняк».

Егерь вдруг удивленно выпучил глаза, подняв зрачками мохнатые брови. Прямо над ним, из дупла, торчала мертвая голова без ушей.

«Яти ее в маковку! – пришел в себя десантник. – Так вот какие нынче орешки профурные белки заготавливают… То-то у меня с утра в носу свербило… Точная примета… К отрубленной тыкве», – кхекнув, костяшками пальцев с размаху врезал по дереву, но заинтересовавший его предмет из дупла не выпал.

Услышав посторонний звук, любопытная кукушка прилетела поглазеть на происходящее.

«Мамоньки! Откукукался один… – всплеснула крыльями. – Можа, и второй про жисть загадает?» – с надеждой уставилась на егеря. Тот, убрав в глазницы зенки, сосредоточенно шевелил бровями, обмозговывая ситуевину. «Эта-а! Щас гранатами забросаю», – запустил еловой шишкой в мишень и с третьего раза сбил удивившую его башку. Растопырил руки, чтоб поймать голову, но голова, будто издеваясь над ним, зацепилась зубами за ветку, и Мишане долго пришлось прыгать, тыкая прикладом ружья в находку, пока та наконец не упала в траву. От злости, он пнул ее ногой и потом долго искал злополучную башку в терновых кустах.

Кукушка вновь перелетела поближе к событиям, но теперь злорадствовала на прицепившегося к стволу одной лапкой дятла, другой тот прикладывал к глазу листик.

«Так тебе и надо, раздолбай. Не будешь теперь своим дурацким стуком мое пение перебивать».

В это время Мишаня, отыскав «белкин орех», поставил его перед собой и часа три размышлял, кого эта морда с фиолетовым носом и синим вывалившимся языком напоминает. К неописуемому его горю, напоминала она скотника Митяя, задолжавшего Мишане червонец.

«Во гад!» – в сердцах швырнул рыло, приплющив к стволу невезучего дятла.

«Сегодня не мой день», – стекая по коре на травку, подумал пернатый страдалец.

В этот момент Мишаня увидел, как из дырки сбоку головы, которая раньше прикрывалась мясистым, с ладонь, ухом, вылетела записка, тут же подхваченная налетевшим ветром. До вечера егерь гонялся за ней, с десяток раз треснувшись лбом о деревья, изодравшись о кустарник, но все-таки, в самый последний момент, провалившись по пояс в трясину болота, ухватил бумаженцию за угол.

«Ничто не скроется от русского десанта», – торжествовал он, выбираясь на сушу, но прочесть написанное так и не сумел.

Стемнело…

«Ух! Славно я поработал, – утер пот со лба старикашка леший, – здорово Мишаню погонял, глаза от дороги отводя, будет знать, как дерева корнать», – филином заухал он, забираясь под пенек в свою хатку. «Но таперя зато обиды на него не держу, – засыпая, подумал лесной дед. – Потом своим искупил ошибку». Отрубленная башка его совершенно не волновала.

«Как за делами-то время быстро летит», – чиркал очередной спичкой Мишаня, намереваясь разжечь костер, но спички намокли, пока бороздил болото. В придачу пошел дождь. «Правильно бывалые старики говорят: «Отрезанная башка к дождю, а задница – к ведру!»»

Лишь поздней ночью, добравшись до сторожки, он прочел написанное: «Козел! Фиг найдешь свою гармонь». И подпись: «Митяй».

«О ком это жмурик трет?» – наморщил то, что осталось от мозгов, об которые, не жалея, колол в армии кирпичи и бутылки. И тут же его осенило! «Да ведь это же у нашего священника инструмент сперли, нехристи… Батюшка целую неделю по этому случаю пьет и не проводит служб.

А на фига попу гармонь? – задумался егерь. – Нет! Что-то здесь не так», – схватился за сердце, вспомнив о червончике, который никогда уже не получит с дохлого Митяя.

«Скотина-а!» – была последняя мысль перед сонной одурью.

Спал Мишаня беспокойно и чутко, снилась отрубленная башка без ушей, дразнившая его длинным синим языком, плевавшаяся, корчившая рожи и напоминавшая о долге, который он теперь хрен увидит. Мишаня дергался и стонал. Под утро и вовсе приснился ротный прапорщик, поборник двух нарядов вне очереди и радетель загаженного ротного гальюна.

Вскрикнув, Мишаня проснулся. Сердце стучало дятлом, кровь пульсировала и булькала в венах, словно огненная вода в змеевике самогонного аппарата. «Привидится же такое! – вспомнил о прапоре. – Уже пять лет, как отслужил, а все снится Карп Барабас».

Вытерев тыльной стороной ладони пот со лба, встал напиться воды, но алюминиевая солдатская кружка, которую спер на память в армейской столовке, грустно брякнула о пустое днище ведра. «Вот так всегда, – сморщил лоб егерь, – то воды слишком много, то ее совсем нет», – упав на пол, сорок раз отжался, затем громко, словно из пушки, сотряс воздух и с криком «Газы-ы!» – схватил ведро и выскочил во двор.

У позеленевшего сруба колодца, в лучах восходящего солнца увидел красивую зеленую птицу, прижимавшуюся к поросшему мхом бревну. Если бы не красное оперение на головке, несчастного представителя отряда пернатых можно было бы не заметить на фоне прозеленевшего колодца.

«Главное мимикрия», – с надеждой думал дятел, надеясь на то же.

Прилетел он в этот лес из профессорского сада, где от самого профессора и его гостей наслушался во множестве умных речей, задумчиво постукивая при этом по стволу дерева и размышляя о смысле жизни и своем прозвании. «С моими-то мозгами, да дятлом быть?» – вздыхал он иногда.

«От десанта никто не скроется, – уцепил птицу егерь. –Эге! Да у бедолаги и глаза нет», – пожалел пернатого стукача.

«Нас предали-и!» – запаниковал дятел и попытался клюнуть человека в палец, но, получив щелбан, философски опустил клюв.

«А возьму-ка я его домой! – забыв про воду, прикинул десантник. – Выдрессирую и Дуньке подарю… за палку… То-то хорошо будет, палка дубовая, крепкая, на нее лопату насажу… А Дуньке она ни к чему, зря только в сарае валяется». Еще раз любовно щелкнув по красному кумполу птичку, понес находку в дом.

«Блин! Хорошо, у меня башка закаленная», – порадовался за свою черепушку дятел.

Свистнув рыжего спаниеля Бобика, который лежал под скамейкой у сторожки и внимательно, сквозь прищуренные веки, наблюдал за телодвижениями шефа и дятла, Мишаня двинулся короткими перебежками к зеленому, поросшему травой берегу неширокой речушки Глюкалки. Но, глянув там на рассохшуюся лодку и сломанное весло, валявшееся рядом, плюнул в сердцах, вспомнив деревенского браконьера Филимона, о которого напрочь изломал гребной инструмент. И, ленясь идти в сарай за запасным, не спеша побрел вдоль берега к мосту, с тоской поглядывая на такой близкий, но недоступный родимый дом на противоположной стороне, где маманя наверняка уже напекла блинов и с нетерпением поджидала своего сынулю.

Еще больше расстроился толстенький Бобик.

«Это ж надо! Шеф совсем оборзел… Одно дело в лодке сидеть, – подняв лапу, деловито пометил кустик, – другое дело – на своих четырех топать… Эх, жисть наша собачья», – сокрушаясь всем нутром, лениво трусил за хозяином по узкой, хорошо утоптанной тропинке.

Через полкилометра, неподалеку от моста, Мишаня услышал настороживший его звук. «Ага! Гармонь! – стал углубляться в лес. – Точно. Сегодня же воскресенье, вот мужики и оттягиваются», – вышел на уютную поляну с работающими самогонными аппаратами по краям и кучкой обросших мужиков в центре, один из которых, задрав тельник, показывал две синие перекрестные полосы на спине и жаловался собутыльникам:

Хоша Мишаня и считает меня браконьером, но братцы, так же нельзя. По живому человеку, со всей дури, веслом приложил, чтоб значитца, живность не стрелял. В Красной книжке, говорит, записаны. Видал я у нашего бывшего секретаря парткома колхоза «Возбуждение» ту красную книжку, кроме него самого, никто там не записан. А сам вон, верхушки с елок на Новый год продал, так это ничего-о?

– Ты, Филимон, гордись, флаг Военно-морского флота на спине носишь… Будто вовсе не браконьер ты, а морской волк, – отреагировал на жалобу товарища дядька Кузьма.

– В морях волки не водятся! – опроверг его Филимон.

«Жалко, парикмахерская у нас закрылась… как лешие стали», – разглядывал односельчан Мишаня.

Рядом, невидимый для алкашей, тусовался красноносый леший, по очереди прикладываясь к струйкам из самогонных аппаратов.

«У дядьки Кузьмы первач наипрекраснейший», – развалился на пеньке, подставив солнышку старческий волосатый бок, и задремал, наслаждаясь спаянной мужской компанией, теплым днем и прекрасным лесным воздухом.

Мужики, пошмыгав такими же, как у лешего, красными носами, осоловело уставились на пришедшего. Местный тракторист, а сейчас – с закрытием колхоза «Возбуждение» – главный гармонист – дядька Кузьма, кхекнув, опрокинул в себя стаканчик первача, блаженно рыгнул, утер рот ладонью, занюхал лежавшей на коленях гармонью и, набрав воздух в тщедушную грудь, сбацал: «А у нашего Мишани здоровенный нос с ушами. Миша кашу лопает, а нос ушами хлопает. Миша к Дуньке зашустрил, а нос уши навострил…», под смех товарищей довольно погладил музыкальный инструмент и почесал бордовый нюхальник.

«Дать бы тебе щелбана по лысому кумполу, да еще один жмурик прибавится… К тому же сосед все-таки», – поднял руку в приветствии егерь, сделав вид, что не обратил внимания на гнусные частушки.

– А ну-ка, дядька Кузьма, покажь гармонь, – замер на некоторое время, подождав, пока Бобик, мстя за поруганную честь хозяина, исподтишка пустил струйку на спину солиста.

– А на кой тебе моя гармонь? – спрятал инструмент за спину, больно пихнув им спаниеля.

– А на той! – разглядывал он тщедушного, небритого мужичка. – Скотника Митяя кто-то садистски замочил… А я у него записку про гармонь нашел, – наблюдал сверху, как доблестный Бобик пытался прокусить меха ударившего его инструмента. – Так что неизвестно, чей еще фиг ушами хлопает и ногами топает, – протянул ручищу, кулак которой был с голову гармониста, и уцепил инструмент.

– Как замочили? – загалдели собутыльники, оживленно разливая продукт по стаканам. – А мы головы ломали, за что б нам выпить? – галдели они.

«Эхе-хех, людя-а», – спрыгнул с пенька леший и тоже приложился к струйке первача.

– Вот и ему сломали, – отдал гармонь щетинистому Кузьме, – отбили, вернее, – глядел, как у мужиков от любопытства разгорелись глаза.

– Мишань, а че в маляве-то было? – поинтересовался не старый еще, но весь морщинистый, с серой кожей, пастух Евсей, протягивая егерю стакан. – Да ты присаживайся, присаживайся, – подвинулся на сброшенной с плеч фуфайке, – вот, семечку на, зажуй… – щедро предложил он.

Отломив половинку семечки, Мишаня по-десантному выплеснул в себя мутную жидкость.

«Ну и обжора, – мысленно осудил его пастух. – Нам бы до обеда жрачки хватило».

Усевшись, Мишаня развернул записку и оглядел умирающих от любопытства алкоголиков, особенно гармониста. Казалось, чтоб скорее узнать написанное, он отдал бы самое дорогое, что у него есть, – полный стакан.

– Козел! – глянув в бумажку, произнес егерь.

Все задумчиво глазели друг на друга. Дождавшись, когда стали глазеть на него, дочитал:

– Фиг найдешь свою гармонь…

– Как? Как? – поперхнулся дядька Кузьма, почесав щетину.

– А вот так! – со значением произнес он и убрал в карман записку, заметив при этом, что на ближайшую ветку усаживается кукушка и плотоядно смотрит на компанию.

«Фиг… найдешь… свою… гармонь…» – задумались мужики.

– Фиг, это, видать, кликуха… погоняло по научному, –предположил Евсей, оглядывая задумчивых мужиков.

– Не-е-е! – замотал башкой дядька Кузьма. – Кликуха – Козел! А «фиг» – это вывод! – поднял кверху грязный указательный палец.

Все уважительно глядели на собутыльника.

– Прох-х-фессор! – похлопал его по плечу Евсей и, встав, громко щелкнул кнутом.

От звука, напоминающего разорвавшийся снаряд, у кукушки произошло головокружение, и, произнеся почему-то «кря-кря», она впала в глубокую кому.

Успокоившись и сбросив стресс, пастух уселся на фуфайку и как ни в чем не бывало дернул следующую по порядку порцию. Чтоб не выбиться из графика, все единодушно поддержали своего другана.

– Но нашел я только башку. Остального организма в наличии не имеется, – подвел черту под сообщением Мишаня.

Замершие на секунду мужики стали шумно наполнять стаканы.

– Может, он где рядом, – пощелоктил носом Кузьма, – дух чтой-то пошел спе-фе-цический… – победно глянул на Мишаню.

Выпив еще по стакану, доели оставшиеся полсемечки.

– Парни! А давайте всего остального Митяя поищем?! Все-таки мы с ним почти эти были… – с надеждой глянул на Кузьму Мишаня.

Тот в задумчивости сморщил лоб.

Окружающие, затаив дыхание, ждали, что скажет грамотей.

– … Кал-леки!.. – с облегчением прохрипел Кузьма.

– … Коллеги!.. – неизвестно откуда вспомнил слово Мишаня.

Потрясенные слушатели выпили за бесплатное начальное образование.

– Ну-у, вы тут пейтя, а я, как человек интеллихентный, без закуси не могу… – поднялся несколько посрамленный дядька Кузьма. – Пойду лучше останки друга искать, – но с первым шагом тут же попал в продукт собачьего физиологического процесса и, поскользнувшись на нем, крепко припечатался лбом о дерево, чем развеселил компанию и знатно обнадежил пришедшую в себя кукушку.

Весело смеясь и переговариваясь, народ разбрелся по лесу, разыскивая безголовый труп безвременно ушедшего в трезвую жизнь собутыльника. Мишаня оказался в паре с дядькой Кузьмой. За ними плелся грустный Бобик, думавший о том, что есть специальные собаки. «Вот пусть они приходят с милиционерами и ищут… А наше дело – сон, еда, охота да сучки… На кой шут нам эти тухлые покойники?.. Мы их сами свежих настрелять могем…»

Бродили до обеда. И когда, уже потеряв надежду, доморощенные эмчеэсовцы возвращались назад, к родным самогонным аппаратам, возле которых дежурил пьяненький леший, вдруг унюхали знакомый запах носков Митяя.

– Стоп! – чихнув, поднял вверх руку дядька Кузьма. – Бьюсь об заклад, что в радиусе ста метров мы найдем искомое тело, – грамотно выразил мысль.

«Надо было вместе с кружкой и противогаз тиснуть», – пожалел о своей честности и недальновидности бывший десантник и мужественно направился в сторону вони.

Не пройдя и полсотни метров, упал в обморок пастух Евсей. Еще через двадцать метров оставшиеся в живых увидели торчавшие из-под елки ноги в рваных носках.

– Во-о садюга-а! Чтоб к телу не подпустить, ботинки с него снял, – нелицеприятно высказался об убийце дядька Кузьма.

Рядом с ним, не выдержав, упал еще один собутыльник.

Лишь Мишаня держался из последних сил, бормоча что-то про непобедимый десант, который не вырубишь даже носками Митяя.

«Не такое видали… иприт с зарином на спор нюхали – и то ничего».

Рядом зашатался дядька Кузьма.

– Не бросай меня тут, – взмолился он.

«Пора отступать!» – решил егерь, по очереди вынося из-под действия носочного отравляющего газа боевых товарищей. У самогонных аппаратов все пришли в себя.

– Да-а-а-а! – было общее мнение.

 

* * *

В бывшем сельсовете, поругавшись с похмельным сторожем, Мишаня долго крутил рукоять фронтового телефона, но на коммутаторе трубку никто не брал.

«Во дают! А если, к примеру, шпиена задержу? И не сообщишь районным властям. Придется на поклон к бывшему преду идти», – со вздохом решил он. «Так к мамане и не попаду», – добрался до председательских ворот и взялся за длинную кованую рукоять, торчавшую из кирпичной стены рядом с калиткой. Согласно прибитой табличке: «Качать – откроют…» раз пятнадцать качнул туда-сюда ручку.

«Тяжело идет, зараза. Колокол, что ли, от нее в дом проведен?» – услышал шаги, и солидная металлическая дверь открылась.

Перед ним стоял средних лет справный мужчина с приличным животом и щеками, зато чисто выбритый, коротко стриженный и с кислой улыбкой на лице. В каталоге председательских улыбок она носила «номер три» (встреча нижестоящего работника).

– Здравствуйте, Игнат Семеныч, – неожиданно спекся егерь, представ пред строгими начальническими очами, – тут мы ноги нашли…

– Тaк неси на холодец, – враз подобрел бывший председатель, – видать, когда ехал, из багажника выпали…

– Да не-е, то не ваши, – мялся егерь, наблюдая, как взор сельского начальства вновь становится суровым. – То скотника Митяя…

– А я говорю – мои мотолыги… – разозлился Игнат Семенович.

– Товарищ Кошмаров, – уже официально обратился к нему егерь, вспомнив, что он десантник, а не пацан, как раньше. – Ноги принадлежат убитому Митяю… И мне срочно нужно вызвать милицию.

– Игнаша-а! Еще ведро воды нада-а, – вдруг заорала из распахнутого окна добротного двухэтажного кирпичного дома председательская супруга Нина Матвеевна, выставив на люди необъятные щеки и еще более необъятные груди. Нахмурившись, председатель захлопнул дверь.

«Ах ты, кабан выложенный», – рассвирепел Мишаня и что есть мочи задергал рукоять.

Минуты через три калитка вновь распахнулась.

– В сельсовет иди звони! – рявкнул «пред» и вновь захлопнул дверь.

На этот раз Мишаня в бешенстве орудовал ручкой минут пять.

Наконец дверь снова раскрылась, и отчего-то довольный «пред» пустил его внутрь. Супружница в окне уже не маячила, зато на Мишаню, оскалив клыки, бросился здоровенный волкодав. Трех звеньев не хватило зверюге, чтоб попробовать, каковы на вкус егеря. Бобик, напрудив под калиткой лужу, явил ноги.

– Да он не куса-а-ется-а, – успокоил Мишаню председатель. – Почти!.. – провел его в дом.

«Вон сараи какие понастроил… – завидовал егерь. – А домина?.. То-то колхоз разорился…» – взял он телефонную трубку и набрал «02».

– Я тут голову нашел… – начал доклад.

«Пред» с супругой, разинув рты, слушали Мишаню. После разговора Нина Матвеевна затащила егеря на кухню, налила чаю и стала выведывать все конкретно и подробно.

С завистью глядя на белую газовую плиту с красным баллоном, кухонный гарнитур «под мрамор» и водопроводный кран без ручек, под которым стоял огромный цинковый бак, Мишаня выложил практически все, что знал, попутно раздумывая, где же надо нажать, чтоб пошла вода, которая ни с того ни с сего неожиданно потекла в емкость.

– Игнаша! – крикнула в комнату Нина Матвеевна. – Открой минут через пять. Там опять кто-то пришел, – вновь вся обратилась в слух.

– Вот гад, – осенило разом Мишаню. – Ну, устроился, бюрократина!

 

* * *

Доложив внутренним органам и мадам Кошмаровой о происшествии, Мишаня вышел на свежий воздух и залюбовался малой своей родиной, селом Шалопутовкой, раскинувшей небольшие свои домишки на правом берегу спокойной летом, но дерзкой весной речки Глюкалки.

Он глядел на речку, простирающийся за ней лес – его лес – и дышал полной грудью воздухом детства и юности. Подлый ветерок, будто почуяв, что кто-то глубоко дышит, изменил направление и принес запахи фермы и силосных ям. Животных на ферме почти не осталось, но память о многих поколениях парнокопытных благоухала вокруг фермы и в ней самой, наводя на мысли, что когда-то колхоз «Возбуждение» держался на плаву.

Но этот, привычный с детства аромат был ничто в сравнении с вонищей от митяевских носков, и Мишаня даже не обратил внимания на колхозный духман. Еще раз окинув взглядом пыльную улицу им. Ивана Сусанина и небольшую площадь со зданием сельсовета, пустого сельпо, Дома колхозника, вернее, сарая, вздохнул отчего-то и пошел домой, разглядывая по другую сторону дороги клуб, дом священника отца Епифана, неделю страдавшего из-за похищенной гармони, и небольшую церковь на краю деревни.

Так, крутя головой по сторонам, он незаметно и добрался до отчего дома, где его встретили веселый уже спаниель и стоявшая на крыльце маманя, крепкая пятидесятилетняя тетка в цветастом фартуке поверх легкого стираного платья в блеклых васильках, с уложенной на голове начинающей седеть косой.

– Ну, сынок! Ну хде ты все ходишь? – напевно ворковала она, любуясь могучим парнем, его литыми плечами, пшеничным чубом, курносым носом и яркими, в отличие от платья, васильковыми глазами под «брежневскими» бровищами. – Все утро на твою сторожку гляжу, а ты не идешь и не идешь, – продолжала она, попутно вешая на гвоздь алюминиевый таз, смахивая какую-то веточку с перил крыльца и протирая фартуком дверную ручку. – Шо случилось-то? – распевно произнесла, распахивая дверь, за которой, закрывая проход, висела рыболовная сеть с частой ячеей от мух и комаров. К полу ее прижимали два свинцовых грузила, отлитые в форме ложек.

– Душно как дома-то, – по-детски капризным голосом произнес Мишаня. С кем еще можно расслабиться, как не с матерью.

– Только што дверь прикрыла, – стала оправдываться Василиса Трофимовна, – а то с улицы уже жар идет, – глядела, как сын жадно пьет третью кружку воды. – Квас вон стоит, шо ты водищу-то хлыщешь? – засуетилась, выставляя на стол салат из огурцов, сметану, блины и ржаной хлеб.

Все это отменно благоухало и радовало глаз.

– А рюмочку? – на всякий случай спросил Мишаня, начиная с салата.

– И так уже с утра попахивает, – отреагировала мать. – То-то за тебя Дунька замуж не идет… – увидев, что дитятко жевать стало медленнее, переменила тему. – И што же такое из ряда вон выходящее случилось, коли ты к блинам опоздал? Хотела добавить: «Алкашей каких-нибудь встретил?» – но сдержалась, внимательно, с любовью наблюдая, как споро исчезают блины.

– М-м-м-м… – с набитым ртом произнес Мишаня.

– Батюшки! – всплеснула руками мать. – Вновь «МММ» открыли?

– Да какой «МММ?» – проглотил блин Мишаня. – Башку человеческую вчера нашел… Митяю раньше принадлежала, –заглотил очередной блин.

Маму стало просто распирать от любопытства.

Но сын, вспомнив пролетевшую мимо рта рюмку, увлеченно занимался блинами, попутно разглядывая скромную обстановку родного дома.

С площади из репродуктора на столбе по всей деревне разносились «Новости». После «Новостей» грянул музыкальный гром, и в тысячный раз многострадальное население прослушало долинскую «Погоду в доме», затем узнали от Хазанова, что в деревне Гадюкино идут дожди. Покрутили пальцем у виска, так как точно знали, что соседи в Гадюкино которую неделю мучаются от засухи.

Василиса Трофимовна, видя, что сын наелся и собирается выйти покурить, насела на него с просьбой рассказать о случившемся. Сидя на пеньке, покуривая «Приму» и временами сплевывая под ноги, Мишаня автоматически уже пересказывал необычайное уголовное происшествие, а сам искоса поглядывал на соседний дом Рогожиных, где и жила его любовь Дунька – статная, полнотелая, с русой косой, за которую дергал он в школе, девушка двадцати пяти лет.

Но она, как нарочно, не появлялась, зато в облаке пыли нарисовался на дороге серый уазик.

«Менты несутся», – поднявшись с пенька, пронаблюдал, как УАЗ, лихо крутанувшись на деревенской площади и обдав пылью постройки, остановился у кошмаровского дома и толпа мусоров во главе со служебной собакой ринулась к калитке, принявшись остервенело дергать водоносную ручку. «Сейчас потоп у «преда» произведут», – иронично хмыкнул он.

– А ты точно – свидетель? – вдруг всполошилась Василиса Трофимовна, обтирая руки о фартук.

Уазик, рванув с места, ринулся к их дому.

В ту минуту, когда милиционеры с собакой выпрыгнули из машины, на соседском крыльце, потягиваясь статным, полным телом, появилась Дунька в ситцевом халате без рукавов и пуговиц. Василиса Трофимовна с ужасом заметила, как побледнел сын, уставившись широко раскрытыми глазами на девичьи прелести. «Нет, он не свидетель… он подозреваемый…» – беспомощно подумала она, прислонившись к надежной стене дома.

Мишаня перевел взгляд на ментов, и у него отвисла челюсть, ослабли ноги, встал дыбом чуб и задергалось правое веко, так как следом за кинологом с собакой бежал его ротный прапорщик, дубиноголовый Карп Барабас.

«Бывает же сон в руку», – ошалел десантник, готовясь упасть и сорок раз отжаться. Деловая овчарка тут же вцепилась ему в штанину. Кинолог завопил:

– Фу-у, сука!

Мать начала лупить собаку фартуком.

Барабас заорал:

– Ефрейтор Бурундуков… Шо-о я вижу-у… Во-о бисов сын…

– Мишаня, встав по стойке смирно, прогудел в ответ:

– Здравия желаю, товарищ прапорщик!

Приехавший с ними следователь прокуратуры, стараясь всех перекричать и показать, кто здесь верховодит, во всю глотку завывал:

– Тихо-о-о! Ма-а-ать вашу-у!

– Есть тихо-о! – отдав ему честь, вскинулся прапорщик, на плечах которого были уже погоны младшего лейтенанта, а на теле – милицейская форма.

Овчарка остервенело грызла фартук, мотая башкой из стороны в сторону.

«Вот! Допрыгался егерь!» – со всех окон выглядывали жители славной деревни Шалопутовки.

«Так-то веслами людей охаживать», – злорадно думал главный деревенский браконьер Филимон, почесывая широкую спину с перекрещенными синими полосами, напоминавшую Военно-морской флаг России.

«Какая женщина-а-а!!!» – думал Бобик, наблюдая из конуры за овчаркой. Сердце его было размагничено любовью. Даже сладкая кость потеряла свой вкус.

 

* * *

Через полчаса шум, наконец, стих, и, захватив Мишаню, боевой милицейский отряд разместился в машине. Как нарочно, та не хотела заводиться.

– Не позорь! Не позорь органы! – рычал на бедного, потного шофера младший лейтенант Барабас.

Еще минут через тридцать, за которые спаниель три раза успел пометить колеса экипажа, где сидела его любимая, пыхнув черным дымом, драндулет завелся и бодро зарысил по дороге, производя сзади себя дымовую завесу из пыли.

– Вишь, как маскируемся, – одобрил обстановку Барабас, – враг ни за что не заметит… Я теперь ваш участковый, – похвалился он.

«Карьерист! – размышлял Мишаня. – В сорок лет уже младший летеха…»

– Да-а, а свидетели у тебя е-е-е? – поинтересовался участковый.

– А вон они, – указал Мишаня на несколько мужских фигур, тряпками перекинутых через перила моста.

– На воду, что ли, любуются, штык-нож им в гузку.

– Да не-е, просто культурно отдыхают, стакан им в глотку, – ответил Мишаня и стал выбираться из машины.

Овчарка, выпучив собачьи свои буркулы и высунув язык, тащила кинолога, чтоб успеть задержать свидетелей. «Во какая буйная», – с сожалением оглядел рваную штанину Мишаня. Доблестный милицейский пес с упоением будил первого свидетеля, остальные, прочухавшись, попрыгали в речку. Барабас помог кинологу оттащить от мужичка, ошеломленного внезапным натиском, довольную собаку с куском штанины в зубах. В этот момент, запыхавшись, к мосту примчался Бобик.

«Какая-а-а женщина-а! – мечтательно заскулил он, тяжело дыша. – Огонь бабец».

– Товарищ младший лейтенант, а у вас лопата есть? – обратился по-уставному Мишаня.

– А на кой ляд нам сдался шанцовый инструмент? – опешил Барабас. – Я участковый, а не землекоп.

Следователь прокуратуры увлеченно запихивал в полиэтиленовый пакет кусок штанины, отнятый кинологом у подопечной:

– Вдруг в улики сгодится.

Оперативная группа, прихватив полупьяного дядьку Кузьму, в полном составе двинулась в лес.

– Бобик нас и проводит к месту преступления, – проявил воинскую смекалку Мишаня, – а то я уже чего-то закрутился.

На самогонной поляне аппаратов, разумеется, уже не было, но запах еще оставался. Трава вокруг была примята и истоптана.

– О-о-о-о! Вот оно, место преступления, – упал на колени следователь и, вытащив из кармана лупу, увлеченно стал собирать в пакет улики, придерживая временами спадающие с носа очки.

Прочухавшийся дядька Кузьма с интересом наблюдал за следаком, тощая задница которого то исчезала за кустами, то появлялась вновь. Последователь Шерлока Холмса и Ната Пинкертона целеустремленно очищал поляну от окурков, пуговиц, горелых спичек и других интересных на его взгляд предметов, способных стать уликами на суде.

– Дока! – похвалил начальство Барабас. – Ни одна мелочь от него не скроется.

– Глядите! Следы волочения, – радостно заверещал прокурорский работник. – А вот еще! Убийцы хотят нас запутать… – делал он вывод за выводом. – В одну сторону поволокут, принесут на место… потом в другую потащат… Ну-ка, пусти по следу собачку, – велел кинологу.

Овчарка, радостно поскуливая, помчалась назад к реке и вцепилась в вылезавшего из воды пастуха.

– Гм! – задумался следователь. – Наручники на него.

На ничего не понимающего Евсея Барабас нацепил браслеты.

– Метод индукции и дедукции, – похвалил себя следователь. – А теперь пошли к трупаку, будем производить следственный эксперимент.

– Да Евсей не виноват, – вступился за односельчанина Мишаня, – он здесь позже появился, по другому вопросу…

Но окрыленный успехом следователь не слушал его. «У матросов нет вопросов», – пела его душа.

Бобик, рисуясь перед мохнатой дамой, повел опергруппу в чащу леса. Кукушка была уже тут как тут.

Постепенно дышать становилось все тяжелее и тяжелее. С каждым метром группа двигалась все медленнее и медленнее. Пары спертого, ядовитого воздуха окутывали людей.

– Привал! – распорядился следователь, бросив на траву драгоценные пакеты с бычками, которые не доверил нести никому.

– Вон объект, – Мишаня указал на выглядывающие из-под елки ноги в рваных носках.

Овчарка упала в обморок.

«Женщина есть женщина!» – любовно лизнул ее в нос Бобик. Задыхающийся прокурор-криминалист-следователь схватился за грудь и нащупал фотоаппарат.

– Эврика-а! – заорал он, вспомнив, что забыл сфотографировать место преступления. – Я пойду на съемки.

Все оживились. Даже овчарка пришла в себя и томно забила хвостом о траву. Каждый предлагал следователю свою помощь. Забыв про пакеты с уликами, группа шумно, словно на пикнике, двинулась назад к поляне. Барабас даже затянул песню про «гарну дивчину», но умолк под строгим, сквозь очки, прокурорским оком.

На предполагаемом месте преступления развернулась фотосъемка. Каждый норовил попасть в кадр. Барабас снялся в обнимку с Мишаней, кинолог – с собакой. Потом следак, поправив очки, попросил снять наручники с задержанного, заломал ему руку, и Барабас заснял скривленную физиономию пастуха Евсея и героический лик прокурорского работника. Затем следак запечатлелся в гордой позе, с ногой на груди поверженного врага. Разохотившись, протянул Евсею лопату и велел замахиваться, а сам ногой возжелал ударить предполагаемого злоумышленника в грудь, но сумел только по коленке. Отщелкав еще несколько героических кадров, на которых сбивали Евсея с дерева, травили собакой, охреначивали по горбу лопатой, решили двигаться, наконец, к вонючим носкам.

Первым отказался идти кинолог, сославшись на собаку, которая может потерять нюх. Вторым упал под дерево Евсей, прошептав:

– Можете еще со мной фотографироваться, но дальше я не пойду, хоть снимайте на портрет…

Ужасно завидуя оставшемуся у машины водиле, три богатыря – Барабас, Мишаня и следователь – тащились дальше.

– Мои улики!.. – когда дошли до рваных пакетов, запричитал работник надзора. – Кто осмелился их порвать и все высыпать? – подозрительно оглядел торчащие из-под елки ноги.

Довольная кукушка, квакнув, взлетела на толстый сук.

– У-у-у, Джек-потрошитель, – обозвал следак пернатую нарушительницу закона.

Та захлебнулась от комплимента.

«Только не Джек, а Джессика».

Сложив улики в новые пакеты, ползком, зажимая носы, двинулись к ногам в рваных носках. Голова кружилась. Следователь вспомнил, как он ходил в детсадик и как-то, вставая с горшка, опрокинул его. Барабасу мерещился ротный нужник.

– Сто нарядов вне очереди!.. – шептал он, продвигаясь все ближе к цели.

«Я же десантник! – внушал себе Мишаня Бурундуков. – А русский десантник замочит врага даже в сортире…» – добрался до синих ног, на последнем издыхании сдернул носки и, отрезав небольшой кусок следаку для улики, бросил их в выкопанную прапорщиком-младшим лейтенантом неглубокую ямку.

Сразу стало комфортно и сухо…

Легкий, ненавязчивый запашок веял от недельного трупа… Все блаженно дышали свежим воздухом, и жизнь казалась прекрасной и бесконечной.

– Явное самоубийство, – сделал вывод следователь, разглядывая безголовый труп.

– Это как пить дать! – подтвердил Барабас.

Лишь один Мишаня засомневался:

– А как же голова от него за километр оказалась?..

– Закатилась! – был ответ прокурорского работника. – Кстати. Где она сейчас?

– У меня в сторожке под лавкой лежит… И записка еще…

– Дайте-ка сюда предсмертную ксиву, – протянул руку следователь и глубокомысленно прочел:

«Козел! Фиг найдешь свою гармонь».

– Все ясно, – спрятал записку в карман. – Взяв гармонь, он пошел в Гадюкино на свадьбу, вспомнил, что забыл побриться, решил сделать это в пути и случайно…

– … Отрезал себе голову, – хлопнув в ладоши, закончил версию Барабас. – Все сходится.

– Точно! – поддержал их Мишаня. – Когда дошел до этого места, вспомнил, что идет без головы, и упал под елку…

– Издеваешься?! – строго глянул на него следователь. – Как же он вспомнил, если на нем головы с мозгами не было?

– Мозги и голова – это разные вещи, порой даже несовместимые… – стал философствовать Мишаня. – Вот, к примеру, товарищ Барабас…

Но, увидев огромный кулак, решил еще поработать над версией.

– О-о-о! Смотрите-ка. Лошадиные следы, – упал на колени следователь и стал фотографировать след. – Явные подковы отпечатаны.

– Только лошадь почему-то ходила на двух ногах… – отметил следопыт Мишаня – кое-чему он успел поднатаскаться в лесу.

– А цирк в Шалопутовку на гастроли не приезжал? – полюбопытствовал следователь.

– А может, он грыбами отравился? – с надеждой произнес Барабас.

– Или несчастный случай… – поддержал прапора-лейтенанта Мишаня. – Резал хлеб, рука сорвалась… и…

– Или болезнь какая?.. – нудил Барабас. – Отрезная малярия, там…

– А может, инсценировка убийства?.. – вел свою линию егерь.

– Сейчас пойдем к тебе в сторожку, исследуем голову и сделаем вывод, – принял решение следак. – А ты, Барабас, освободи подозреваемого, и вместе с ним тащите останки к уазику.

– Не-е, товарищ следователь, так не пойдет, – стал пререкаться прапорщик-лейтенант, усвоивший для себя: «Там, где начинается авиация, кончается дисциплина, а где появляется милиция, происходит бардак». – Ща Евсея освобожу и пошлю его за шофером, а сам – с вами. Ибо моим начальством велено: от вас ни на шаг.

Подняв ветки, глянули на покойника.

Одной рукой Митяй сжимал пустой стакан, а другую –держал в форме кукиша.

«Это, видать, по поводу одолженной десятки», –взгрустнул Мишаня. В сторожке у егеря опять фотографировались с головой, потом вышли на улицу, так как откуда-то с потолка упал без сознания дятел и напугал следака. Там, на фоне головы, запечатлел себя прокурорский чин. Следом, положив на макушку кулак, – бывший прапор, потом, делая вид, что дает щелбан, – Мишаня.

«Это тебе за кукиш», – хмыкнул он.

– Ну что ж, неплохо, – похвалил следственные действия ретивый криминалист, – но есть и другие дела, – закончил писать протокол.

 

* * *

По тропинке вдоль берега честная компания направилась к мосту. Первым шел егерь, следом лейтенантский прапорщик нес кулечки и пакеты с уликами, а в рюкзаке за плечами – голову. Замыкал шествие довольный следак, яростно сбивавший прутиком головки одуванчиков и попутно грезивший о допросах под пыткой.

Перейдя мостик, следак задумался и, чуток покумекав, решил наведаться к местному батюшке, у которого погруженный в УАЗ жмурик слямзил гармонь, а Барабасу велел добывать улики, то есть собрать окурки у всех присутствовавших на поляне.

– Да вложи каждый в бумажку с фамилией и в целлофановый пакетик, – поучал лейтенантского прапорщика, – а гражданин Бурундуков покажет, где подозреваемые проживают… и пусть тоже курякнет… так, для порядку, – распорядился он, выходя у дома священника. – Кинолог со мной. Может, след какой возьмем.

На стук в калитку никто не открывал.

– Иди первый, – велел кинологу следователь.

Радостная овчарка потащила хозяина к дому, из-за угла которого, покачиваясь, появился священник в черной рясе, с громадным крестом в одной руке и литровой бутылкой – в другой. Он горестно чего-то бормотал, не обращая внимания на окружающих. А зря!

Со сладострастным видом собака вцепилась в край его одежды, но тут же, услышав от батюшки: «Изыди, сатана!», ощутила мощный удар крестом по затылку и брякнулась на спину. Пытавшийся вступиться за животное кинолог под бормотанье: «Прости, Осподи, чадо свое» – был бит бутылкой. Затем батюшка, не забыв сказать: «Ах, грехи наши тяжкие…», набрал во вместительный рот пол-литра «святой воды» и, тряся щеками, с огромным напором выдул оную на прокурорского работника. – Да расточатся врази его, – уже миролюбиво сообщил оппонентам, наблюдая, как тощий мужичонка ищет на земле свои очки. – По какому поводу, дети мои, посетили вы сей гостеприимный кров? – задал гостям вопрос, случайно наступая ногой пятидесятого размера на очки, жалобно хрустнувшие под богатырской ступней.

– Ай! – тоненько взвизгнул следователь, поднимая искореженные окуляры.

– Да прозрею-ут незрячие, да услыша-ат глухие, – пророкотал батюшка, направляясь в дом.

– Мы по поводу вашей гармони, – щенком заюлил у его ног следователь.

– Гар-р-рмони? – пророкотал, сграбастав его, святой отец и приподнял несчастного над землей.

– В некотором роде да, – пролепетал, смирно свисая, прокурорский работник.

Овчарка закрыла лапой глаза, чтоб не видеть такого позора, но в бой вступать не спешила.

– Гармони-и-и… – горестно покачал кудлатой головой священник, зашвырнув следователя на грядку с огурцами и отряхивая ладони. – Нету больше гармони, царствие ей небесное, – протопал он по крыльцу и захлопнул за собой дверь, стучать в которую следователь не осмелился.

– Ладно! – решил он. – Пошли искать Барабаса, – подслеповато оглядел строения и направился к дому, где стоял УАЗ.

– Следственный эксперимент произвожу! – громогласно доложил лейтенантский прапор, указывая на синего от никотина мужика с выпученными глазами.

– Что ж вы, ироды, делаете? – причитала супруга подозреваемого. – Ведь он у меня некурящий…

С закатом солнца опергруппа в полном составе покинула пределы Шалопутовки, увозя с собой многочисленные кулечки с уликами и дохлого жмурика. Деревня с облегчением вздохнула и принялась гадать что и как.

Вечером Дунька, которая являлась официальной дояркой бывшего колхоза «Возбуждение», пришла на ферму и пересчитала поголовье – быка Мишку, двух буренок – Зиту и Гиту, а также бородатого козла Яшку. Дала им корм, так как пастух запил, а затем подоила коров.

– Эх, жи-и-стя-а! – когда она ушла, вздохнул Мишка. – Стой тут весь день по колено в дерьме… и погулять не выведут.

– Зато нас ни за какие места не дергают, – проблеял козел. Коровы хихикнули и о чем-то пошептались.

– Слышь, козел?! – ревнул бык.

– За козла ответишь, – тихонько проблеял козел.

– … Намедни по репродуктору Жирика слушал… Обещал каждой телке по быку… каждому быку по стогу сена… Нам бы его в председатели.

Коровы мечтательно закатили глаза.

– А насчет муфлонов ничего не говорил? – заинтересовался Яшка.

– Всем козлам обещал дать по рогам… му, му, му, му… – захлебнулся смехом бык.

 

* * *

В Нью-Йорке в этот день было относительно тихо. Убивали значительно меньше – кому охота напрягаться в такую духоту. Гангстеры ждали вечера, чтоб вершить свои темные дела в сумеречной свежести огромного мегаполиса.

А пока американские бандюки играли в бильярд в прохладе подвального помещения бара «Койот», владелец которого, дон Чезаре, являлся одновременно и главой преступного синдиката «Опиумный кругляшок», щупальца коего распространялись на добрую половину Нью-Йорка и почти на всю территорию восточного побережья США.

В самый полдень, когда солнце превратило Манхэттен в раскаленную доменную печь, в бар вошли два чернокожих агента ФБР из отдела по борьбе с наркотиками. Плюхнувшись на свободные табуреты у стойки бара, они лениво обозрели десяток гангстеров, тусовавшихся вокруг бильярдного стола и глотавших кто баночное пиво, а кто и виски из высоких стеклянных стаканов, крутобедрую стриптизершу, медленно обхаживавшую шест и тоскливо поднимавшую то одну, то другую ногу, и, наконец, уставились на усатого бармена в белом смокинге, крутящего в руках банку.

– Виски и пива, – заказал один из вошедших – высокий, широкоплечий негр в бейсболке козырьком назад, джинсах и белой майке, поверх которой была расстегнутая серая куртка с надписью на спине «ФБР».

Его приятель – громадный детина с абсолютно лысой головой, блестевшей, словно биллиардный шар, только черного цвета, насмешливо глянув на бармена и подергав золотое колечко в ухе, добавил:

– И ветчины с яичницей… Мы же пришли не только выпить, но и пообедать, не правда ли, Джек?

Тот, кого он назвал Джеком, пристально вглядывался в здоровенного головореза с голым, в татуировках, торсом и с кием в руке.

– Э-э-й, приятель, не ты ли назвал меня вчера черножопым нигером?

– Вчера?.. – несколько раз перебросил кий с руки на руку татуированный верзила. – Ты и сегодня не побелел… все такой же нигер, – осклабился под одобрительный гогот товарищей.

– Билл, по-моему, они нарываются? – оторвал друга от тарелки с обедом и спрыгнул с табурета фэбээровец.

– Да что ты, Джеки, они спокойные, веселые ребята и просто пошутили, – попробовал исправить ситуацию его приятель, вновь подергав себя за кольцо и приложившись к стакану с виски.

– Ну конечно, мы пошутили, что у тебя черная задница, которую сейчас придется надрать, – взмахнул кием верзила, метя в голову Джеку.

Но тот ловко увернулся и в два прыжка что есть силы ударил противника ногой в живот. Девица у шеста радостно заверещала и, имитируя испуг, смылась за дверь, ведущую в коридор, чтоб там покурить.

– У-у-у-уй! – выронил кий от боли татуированный бугаина и рухнул на колени.

«Факи господни!» – подумал Билл, подходя враскачку к двум ублюдкам кровожадного вида. Крепко схватив их за затылки, мощно соприкоснул лбами.

Над прокуренным залом долго еще витало эхо боксерского гонга, а умиротворенные деятели наркобизнеса миролюбиво вытянулись на полу. Агент Джек в это время нокаутировал еще одного противника и ловко запрыгнул на покрытый зеленым сукном стол. Татуированный пришел в себя и, схватив кий, махнул им, метя по ногам агента Джека, но тот ловко подпрыгнул, и кий просвистел мимо. Татуированный в ярости еще раз махнул кием, но ловкий негр снова увернулся в прыжке. Кий стал летать туда и обратно, а Джек, словно забавляясь, подпрыгивал, кувыркался, падал на руки, приводя в восторг окруживших стол гангстеров, весело заключавших пари, кто быстрее устанет. Пари не выиграл никто, так как Джек крепкими своими зубами перекусил кий и, видя обалдевшие бандитские рожи, уже на бис перекусил кий еще в двух местах. Татуированный еле-еле сумел спасти свои пальцы. Напарник ловкого негра встретил противника под стать себе – двухметровую громадину, обросшую широкой бородой и черным, густым, напоминающим конский, волосом. Толстопузый бандит, обхватив Билла мощными ручищами, пыхтя и сопя, пытался повалить его на пол. Немного подумав, Билл врезал ему головой в нос. Зарычав, курчавый, в свою очередь, лягнул агента по ноге и попытался провести бросок. Гангстеры, забыв про Джека, кинулись болеть за своего.

– Джонни, мальчик, – орали они, – сделай этого голубого.

– Билли, Билли, помни, что я поставил на тебя десять долларов, – надрывался в крике Джек.

В эту секунду хозяин бара, дон Чезаре, выпихнул стриптизершу из двери, и она, подбежав к шесту, запрыгнула на него, перевернулась вниз головой и, изображая летучую мышь, тоже стала наблюдать за битвой гигантов, попутно демонстрируя желающим свои прелести.

Дон Чезаре, скрестив на груди холеные руки и выставив вперед правую ногу, властительным взглядом Наполеона, высокомерно обозревал происходящее.

Бойцы тесно прижались друг к другу.

– У тебя борода пыльная, – шепнул противнику Билл, громко чихая.

– Джонни, Джонни, – орали болельщики, – ты что, возбудился на этого нигера? Гаси его-о! Рви на части-и!

– Рвакля еще не выросла, – поднатужившись, провел прием негр и оказался верхом на бородатом.

«Ну семейка подобралась… Ни на кого положиться нельзя. Бросить, что ли, все и в депутаты с горя податься?» – загрустил дон Чезаре, уловив краем уха трель телефонного звонка.

Мигнул бармену и тот, слащаво улыбаясь, подал трубку шефу.

– Дон Чезаре на проводе! Нет! Не повесили пока… Руки коротки. Да Чезаре это, а не Мандини. Мандини сейчас банк грабит в Чикаго, – загоготал он. – Кого? Я вам что, швейцар, что ли, к телефону подзывать? – протянул трубку бармену.

Тот, прижав ее к уху, закивал головой и произнес:

– Да-а, сэр. Минуточку. Здесь какого-то агента Джека спрашивают, – покрутил головой по сторонам.

– Это меня, – взял трубку ловкий негр. – Да, сэр. Слушаюсь, сэр. Сейчас будем, сэр… Босс вызывает! – сообщил Биллу, который, кряхтя, поднялся с пузатого противника. – Ах, да! – подлетел к татуированному бильярдисту Джек. – С тебя десять долларов.

– Друзья мои, что вы так рано уходите… не случилось ли чего? – язвительным голосом пропел дон Чезаре. – Может, вам кто досаждает или преследует? – провожал он их к выходу. – Меня тоже с ранней юности преследуют… Товарищи, не потеряли ли вы револьверы? – крикнул им вслед и помахал холеной ручкой, сбив невидимую пылинку с прекрасно сшитого костюма.

«Мексиканский койот тебе товарищ! – мысленно ругнулся Джек. – Знаю твою родословную… Смолоду еще, состоя в компартии Италии, членские взносы не платил… и налоги тоже… Вот тебя и преследовали…

Особо гордится тем, – вспомнил строки досье, – «что его дед, будучи в России, тащил на субботнике бревно вместе с Лениным… ” Куда они его тащили, зачем? Кто такой этот Ленин? Что такое «субботник ”? И что подразумевалось под бревном?.. – размышлял Билл, пока вороной «форд», сигналя на поворотах, мчал их на секретную квартиру ФБР.

– Босс чем-то озабочен, – ловко крутил руль агент Джек.

– Скорее всего тем, какую выбрать подругу… Толстую или худую? – легкомысленно отмахнулся напарник. – Ты лучше пять долларов гони.

Агент Джек сделал вид, что не услышал приятеля.

 

* * *

Дон Чезаре, сидя в небольшой, уставленной аппаратурой комнате, слушал разговор фэбээровцев. «Ловко волосатый толстяк облапошил нигера и навесил ему на штанину жучок… Сейчас узнаю, чего это начальник отдела по борьбе с наркотой их вызывает… Сколько денег ему плачу, а он что-то темнит, скотина… Явно двойную игру ведет», – вслушивался в пустой треп фэбээровцев.

Джек, как и положено агентам ФБР, ловко сбил водяную колонку, тормозя у роскошной виллы за металлической оградой, заросшей зеленым вьюном. Пройдя пуленепробиваемые металлические ворота, которые открыл знакомый охранник, чернокожие приятели очутились у большого бассейна, в голубой воде которого плавали несколько стройных девиц.

– Вон и босс, – указал пальцем на шестидесятилетнего мужчину с крашеными волосами Билл.

Раскачиваясь в кресле-качалке, тот наблюдал за плавающими в бассейне красотками, лениво покуривая при этом толстую гаванскую сигару. Заметив агентов, помахал им рукой и упруго поднялся с кресла.

– Пройдемте на конспиративную квартиру, господа, – указал на виллу, – а то здесь шумно и нам не дадут поговорить. Располагайтесь, – указал на широкий кожаный диван, стоявший у стены просторной комнаты, приятно охлажденной кондиционером. – Если коротко, то дело состоит в следующем… – потряс он газетой. – Некто Беня Епштейн, перед отъездом из России в Израиль, тиснул статейку в газету «Московская утка» о том, что, будучи в советское время на уборочной в деревне Шалопутовке Чекушкинского района, спрятал между планками гармони формулу получения из силоса высококачественного наркотика…

В комнате повисла тревожная тишина.

У дона Чезаре уши стали краснее партбилета итальянской компартии. «Если выгорит, – подумал он, – нагребу деньжищ и буду баллотироваться в сенаторы».

«Если выгорит, – подумал начальник отдела по борьбе с наркобизнесом, – я столько «гринов» вычищу из дона Чезаре за формулу, что запросто смогу баллотироваться в сенаторы».

– Обнаружить инструмент реально, – взорвал тишину начальник отдела.

У дона Чезаре затряслись руки, и он оборвал очень важный проводок. В заставленном приборами и подслушивающими устройствами помещении наступила просто-таки зловещая тишина. Дон Чезаре попытался себя удушить, обхватив горло холеными руками, но вовремя одумался.

– Джонни-и, мать твою, как говорят русские коммунисты… Быстро, быстро, быстро, – колотил он в толстое брюхо двухметрового гиганта.

– Если кого пристрелить, это мы мигом, – пророкотал гамадрил.

– Нет, нет, нет… – успокоился дон Чезаре. – Еще рано. А сейчас бери лимузин, бери помощника и мчись к самой секретной квартире начальника отдела по борьбе с наркотой… Когда из нее выйдут двое нигеров, не спускай с них глаз…Чувствую, что тебя ожидает дальняя дорога…

– В Чикаго?! – обрадовался буйвол.

– В Ша-ло-пу-тов-ку! – с трудом выговорил трудное слово главарь преступного синдиката.

Совещание на тайной квартире подходило к концу.

– Повторяю еще раз, агенты Билл и Джек… обнаружить инструмент реально, так как Беня Епштейн пометил две верхние планки гармони знаками «икс» и «игрек». А под тайным знаком на нижней планке и хранится секретная формула, – в волнении вскочил с кресла начальник отдела, на миг потеряв над собой контроль.

В следующую минуту он опять сидел в кресле.

– Наша аналитическая служба выяснила, что этот самый Епштейн родом из областного города Тарасова, что на Волге, – это река у русских. А вот в этой-то области и находится Чекушкинский район, в котором имеется деревушка Шалопутовка, – победно закончил он. – Вот туда сегодня ночью вы и будете сброшены на парашютах…

– Сэ-э-эр?! – выпучил зенки агент Джек. – Но я никогда не прыгал с парашютом… И это дело ЦРУ.

– Господа! – построжал босс. – Все уже обговорено в верхних инстанциях, – поднял он палец, указав на потолок. – Сам директор ФБР дал добро…

– Сэ-э-р, но ведь мы же черные, а в России все белые, нас же сразу вычислят…

– Ну-у, во-первых, деревенские жители, говорят информаторы, загорают до такой степени, что на их фоне белыми будете вы…

– А что «во-вторых», босс? – печально поинтересовался Билл.

– Во-вторых, ты, агент Билл, знаешь, как написано в досье, десяток русских слов… А агент Джек и того больше – целых пятнадцать…

– Но со словарем! – воскликнул Джек.

– Словарь я уже приобрел, – порадовал подчиненных начальник отдела. – А также снаряжение, оружие и деньги… Все это вас ждет в самолете… Ну а если выполните задание… – многозначительно закончил он, – счет в банке прилично пополнится, – пожал им руки, провожая до двери.

Не успели агенты сесть в машину, как заметили длинный «кадиллак», припаркованный под струей из сбитой колонки. Рядом с задней дверцей, опершись на нее всей тушей, блаженствовал от попадавших на него брызг волосатый Джонни. Другой старый знакомый – татуированный головорез – прислонился бедром к сверкающему на солнце переднему крылу. На этот раз на нем была светлая рубаха навыпуск типа: «Мама, я хочу на Багамы».

Показав им средний палец, Джек нажал на стартер своего «форда». Засуетившись, громилы сели в машину и рванули за агентами.

– Черт знает что происходит! – визжа тормозами на поворотах, вполголоса вещал Джек. – Мы за ними должны гоняться…

– У нас демократическая страна! – пессимистически произнес Билл. – Если хочешь, давай остановимся, и ты заработаешь еще десять долларов, – предложил он.

– Если бы не задание, десятка, конечно, не помешала бы…

Агенты долго кружили по городу и, как им показалось, оторвались от хвоста.

– Теперь на военный аэродром, – крутанул руль Джек.

– Дон Чезаре! Дон Чезаре! – орал в мобильник обросший орангутанг.

– Мы их выследили… Они припарковались у военного аэродрома…

«Все сходится», – подумал дон Чезаре, еще раз перечитывая статью Епштейна в молниеносно раздобытой «Московской утке». Он прилично владел русским языком. «Ребятам предстоит лететь в Москву, оттуда в Тарасов… Там уже рукой подать до Шалопутовки… Через пару деньков, чтобы забрать у них формулу, подлечу и я», – с довольным видом, скомкав, облобызал газету.

 

* * *

Самолет над Россией без конца попадал в воздушные ямы, и агенты ФБР, кляня своего босса и русские дороги, с трудом сдерживали тошноту, плохо слушая инструктора, читавшего им, дабы не тратить понапрасну времени, лекции о России и ее странных жителях.

– Господа! – внушал он агентам. – Главное, с кем бы и о чем бы ни говорили, вставляйте в речь слово «мать». Русские – сентиментальные люди и всегда думают о матушке. «Дрань господня» у русских не проходит, а «филфаки» какие-то свои есть. Круче сказать: «В бога, в душу мать… – и можно добавить: – Ети». Как сие расшифровывать, я не знаю, но при этом следует выставить вперед два пальца – указательный и мизинец… Прошу вас, господа, не перепутать со средним пальцем руки…

– У-а-а-а! – сморщившись, наполнил пакет толстый Билл.

– Спокойно, джентльмены, не волнуйтесь, – не обращая внимания на мучения подопечных, продолжил инструктор. – По одежке и лицу – вы чистые колхозники. Главное, в жару не снимать майки, под ними русские мужики немного белее. А так, прикид у вас клевый: кепки, фуфайки в заплатах, кальсоны, трико с дутыми коленками и войлочные ботинки «прощай молодость» – это в России их так называют.

«А еще под фуфайками наши фирменные куртки с надписью «ФБР»», – борясь с тошнотой, подумал Джек.

– Господа! – увидел сэнсэй замигавшую лампочку над кабиной пилота. – Время пришло… Первым прыгает Билл, потом я выбрасываю контейнер, а следом – Джека… Прощайте, господа!..

Толстый Билл, с воплем ужаса покинув самолет, долго вертелся в воздухе, обрыгав бывшую свиноферму и поле с подсолнечником. Когда парашют раскрылся, он по привычке продолжал орать, перебудив всех местных жителей. Еще сильнее завопил, когда заметил, что его сносит на какую-то длинную приземистую постройку, крытую шифером.

– Что это над нами воет? – поинтересовалась одна корова у другой.

– Наверное, волки летают… – жеманно вздохнула соседка, кося круглым глазом на быка.

«Бабы – дуры!» – не успел подумать бык Мишка, как над головой что-то ужасно загрохотало, затрещал лопающийся шифер, что-то дико завыло, затем посыпались опилки с чердака… коровы утробно замычали, козел заблеял, а на быка сверху навалился кто-то черный, с огромными белыми зубами, с мешком за плечами и к тому же беспрестанно орущий: «Ети мать!. Ети мать!..»

У бедного быка выпучились глаза и завязался колечком хвост. Чудовище, посидев на нем, вдруг вскочило и, больно оттолкнувшись от хребтины с дыбом стоящим ворсом, полезло по веревкам наверх, бормоча тихонько на этот раз: «Ети мать… Ети мать…», – и исчезло в проделанной дыре.

– Брат-т-т-ишка-а! Что это б-б-ыло? – заикаясь, спросил у козла Мишка, заметив, что буренки лежат в обмороке.

«Как зашугается, так – братишка! А как понты бросать, так – козел!» Яшка ничего не ответил быку, сделав задумчивый и героический вид типа: «пастух Евсей – победитель похмелья».

Выбравшись из коровника на крышу, Билл подергал стропы, но купол парашюта запутался в ветвях нависшей над фермой ветлы и никак не желал соскальзывать.

К тому же в слабом проблеске наступающего рассвета он заметил приземлившегося у крайних домов напарника, смотавшего уже парашют и тащившего тяжелый контейнер в сторону фермы.

«Пойду помогу сначала Джеку, – глянув на стоявшие за коровником длинные здания с выбитыми стеклами, подумал Билл, – а потом прибегу за парашютом. Куда он денется?..»

Пыхтя и чертыхаясь, друзья понесли контейнер в самое последнее здание с застекленными кое-где окнами.

 

* * *

Проспавшийся пастух Евсей шел по деревне, настукивая в звонкий детский барабан, и зевал во весь рот. Хозяйки, тоже зевая, выводили со двора коров. Надолго задержавшись у дома Кошмарова, он расписался в ведомости по приему дюжины председательских буренок и не спеша погнал стадо в сторону колхозного коровника, время от времени щелкая для острастки кнутом. Верный его пес, худющий как смерть Шарик, в меру своих собачьих сил помогал хозяину.

«Бляха-муха! – замер пораженный пастух, заметив над коровником цветастый материал. – Кто это с утра пораньше флаг над крышей поднял?» – грозно щелкнув кнутом, ускорил он шаг.

– Шевели-и-сь, родимыя-а-а, – заорал надтреснутым с похмелья голосом, обращаясь к рогатым дамам.

У коровника его догнала невыспавшаяся Дунька.

– У кого это такие красивые простыни, дядя Евсей?

– А вот ща сымем и узнаем.

И пока доярка опрастывала от молока двух колхозных буренок, Евсей похмельной обезьяной лазил по дереву, отцепляя от ветлы шелковую материю. Шарик, страшась за хозяина, в ужасе закрывал глаза, но счастливый пастух благополучно снял парашют и аккуратно складным ножом обрезал стропы.

– Так что, Дунька, ты того… не болтай про находку, – поделился с ней шелком. – Платье сошьешь… и веревок вот еще возьми… белье вешать.

– А чей же это? – пряча под фуфайку материал, размышляла она. – Неужто, Америка шпиена забросила?.. – ужаснулась девушка.

– Да какой, на хрен, шпиен?.. – загоготал Евсей, обильно сморкаясь из левой ноздри, зажав при этом большим пальцем правую. – ДОСААФ парашют потерял… бардак ведь кругом… – щелкнул он кнутом, направляя коров на пастбище.

Последним, на трясущихся ногах, понуро брел бык. Рядом с ним браво семенил бородатый козел.

– Джек! Мы расшифрованы, русские нашли мой парашют, – схватился за сердце Билл. – Я смотрел их фильм про Отечественную войну… Сейчас пастух побежит в деревню, и на нас будет облава.

– Успокойся, друг, – остудил его Джек, – я глядел фильм про перестройку… Сейчас этот пастух побежит к какому-нибудь перекупщику и загонит матерьяльчик, сообщив, что парашют достался в наследство от бабушки, которая воевала в 1812 году с французами. Пойдем-ка лучше вон к тем дальним столбам и раскинем там спутниковую антенну… Надо же просигналить боссу, что мы на месте.

Джек как в воду глядел.

Передав кнут и указания наблюдать за стадом Шарику, Евсей погнал на своих двоих в Гадюкино – менять у злостной самогонщицы баб Тони ткань на продукт.

Когда, перед обедом, прилично отхлебнув из бутылки и гремя еще четырьмя в авоське, Евсей брел обратно, то вдруг заметил в траве за кустами что-то странное…

«Е-е-е-корнобабай! Крышка от цистерны, – радовался он, подходя к спутниковой антенне и со всех сторон разглядывая ее. – Ну-у везуха прет, – заметил ведущий к столбу от тарелки кабель и тут же отхватил его, раскрыв складной свой ножичек. – Сколько кнутов наделаю, – скручивал на согнутый локоть и ладонь провод, – а в крышке – алюминия на несколько сотен… В город смотаюсь и сдам… То-то налопаюсь… держись, Шалопутовка, – бережно подняв с земли авоську, споро покатил тарелку к коровнику. – Заныкаю до завтра под сухой навоз, – по пути размышлял он, – и рядом литр самогона… на сегодня и двух бутылок хватит, – любовно погладил авоську. – А завтра слиняю с работы, дядьку Кузьму попрошу скотину попасти, а сам на автобусе в Тарасов…» – строил он громадье планов.

– Ети-и-и ма-а-ть! Ну, дрань господня! – в бессильной злобе шептал Билл, сжимая в руке «Магнум» сорок пятого калибра и наблюдая за пастухом из неглубокого овражка.

– Стрелять нельзя, – успокаивал друга Джек, – а то хватятся вечером, искать начнут, на нас и наткнутся. К тому же мы не бандиты… Чего-нибудь придумаем, – впечатал кулак в землю, чтоб успокоить нервы болевым ощущением.

– А может, это вовсе и не пастух?.. – предположил Билл. – И почему босс не захотел прислать нас сюда официально?.. Ведь Россия наш друг!

– В Штатах в такой ситуации ты что бы предпринял? – задал вопрос Джек.

– Ну-у что-что? Пошел бы в магазин и купил новую антенну…

– Во-от! Вот он выход, – вскочил на ноги агент Джек. – Бегает же отсюда в город автобус?! Остается найти автостанцию, а прежде взять на базе деньги и оставить оружие.

– Ну так пошли на базу, – гордый собой, воскликнул Билл, подтянув повыше трико.

На базе, вдыхая застоявшийся запах помета, агенты, морща носы, пообедали консервированной курятиной, на десерт выкурили по сигарете «Прима», которые на Брайтоне достали специально для них, откашлялись, вытерли слезы и поплелись в деревню. Джек нес под мышкой словарь, а Билл положил во внутренний карман куртки с аббревиатурой «ФБР» на спине пачку стодолларовых купюр и пачку сторублевок. Фуфайки решили не надевать: солнце стояло над головой и пекло немилосердно. Озираясь по сторонам, агенты вошли в поселок. Жителей не наблюдалось.

– Может, нас ищут в полях или в лесу? – волновался Билл.

– Да кому мы нужны! – стал читать название улицы на прибитой к углу Дунькиного дома дощечке Джек. – Ул. им. Ив. Су-са-ни-на, – по слогам прочел он.

В этот момент на крыльцо вышла первая шалопутовская мисс Дунька Рогожина.

Потянувшись, она охнула, увидев рядом с домом двух черных мужиков в топорщившихся на коленях трико и в тельняшках под распахнутыми куртками.

– Мэм! – радостно мэмкнул агент Джек. – Ай эм тоурист! Жить тундра, – сообщил ей. – Имею попасть в Тарасов, – жизнерадостно глядел на круглое, в веснушках, лицо и полную фигуру со сдобными выпуклостями грудей.

Парализованная от вида черных мужиков, Дунька замерла на месте. Парализованный от женской красоты, Билл молча наслаждался видом русской красавицы.

– Ай лав ю-у, – прошептали толстые билловские губы.

– Немая, наверное, – дернул приятеля за рукав Джек. – Пойдем, еще у кого спросим, – двинулись они вдоль по улице, прошли дом бывшего председателя, миновали еще несколько домишек и вышли на небольшую площадь с трибуной у ржавой ограды.

Приятель его шагал словно зомби, ни на что не обращая внимания. Душа его была полна счастьем от увиденного недавно русского чуда. И вдруг произошло еще одно чудо – обильно пыля, на площадь вынырнул маленький облупленный автобусик. Тут же из тени ближайшего дома показалось несколько сельских жителей, в основном – женщины с корзинами в руках. Что-то лопоча и со страхом поглядывая на посторонних, они бойко полезли в автобус.

– Тарасов… Тарасов… у-у-у, – показал рукой вдоль дороги Джек. – Туристо-тундра!

– Так вот ты какой, северный чукча-а… – пробормотала жена главного шалопутовского браконьера Филимона. – Залазьте, залазьте в машину.

Первым вскарабкался Джек. Следом в дверях драндулета появилась мечтательная черная физиономия.

– Быдто в гуталине весь, – исподтишка перекрестилась супружница некурящего мужика – средних лет женщина в белом платочке на голове.

Чихнув от пыли, автобус, гремя и скрипя всеми железными суставами, лихо тронул с места и, оставляя за собой шлейф пыли, погнал в сторону города. Женщины с любопытством глядели на «туристов».

– Почем у вас в тундре огурцы? – ради знакомства задала вопрос жена некурящего.

Джек, блеснув зубами, принялся листать страницы словаря. Билл глядел в окно и чему-то улыбался. Сдачи от водилы они, конечно, не получили.

«Чукчи – они и есть чукчи!» – радостно подумал шофер, с блаженством закуривая «Приму».

– Обратно в пять вечера, – вспомнив, заорал он в окошко.

«Может, еще одним стольником разживусь», – мечтательно выпустил в воздух ядовитое облачко никотина, с удивлением увидев, как рядом упала убитая лошадь.

На этот раз народа вокруг было полно, но люди почему-то обходили Билла и Джека стороной и в общение не вступали.

Пройдя еще немного по широкой улице с домами старой постройки по сторонам, агенты увидели, как распахнулась дверь, над которой висел на цепях макет здоровенного черного сапога, и тупоносый ботинок двумя точными ударами под зад выкинул парочку небритых личностей, одетых так же, как и агенты – в трико с пузырями на коленях, войлочные башмаки и тельняшки. Только вместо курток на небритых личностях было надето по старому пиджаку без пуговиц, затем по грязному плащу нараспашку, поверх плащей – по осеннему пальто в пятнах и дырах, а покрывало все это тряпье в нескольких местах прожженное зимнее пальто с каракулевым воротником. Такие «аксессуары», как пуговицы на всех видах одежды отсутствовали напрочь, зато форма изобиловала пятнами, фирменными дырами и специфическим запахом.

Однако у «сладкой парочки» имелись и индивидуальные расхождения… Так, один был в солдатской шапке с опущенными ушами, а другой – в тюбетейке.

– Билл, а вдруг это тоже наши агенты, только заброшенные в город? – зашептал приятелю Джек и почти дружелюбно произнес, приблизившись к потиравшим задницы «камрадам».

– Джентльмены, ай эм оф Америка. ФБР.

Перестав чесать гузки, «джентльмены» о чем-то задумались, разглядывая негров.

– Ес, ес, ес, – закивал черной башкой Джек.

– Слышь Хоттабыч, а эти еще грязнее нас, – выдал мысль индивид в шапке. – И тоже жрать хотят…

Второй в это время что-то заметил в урне, нагнулся и радостно вытащил оттуда половинку пирожка, ловким щелчком сбив с него оплеванный бычок, споро отправил находку в рот с черными зубами.

– Хоттабыч, ну и жмот же ты, – расстроился его друг, на минуту забыв о коллегах, – все готов один сожрать… Помнишь, намедни я с тобой куском зеленого сыра поделился?

Джек, не понимая, слушал их разговор, стараясь вдыхать воздух мелкими порциями.

– Давно бомжуете, мужики? – проглотив пирожок, начал светский разговор Хоттабыч.

– Мы есть туристы-ы. У-у-у-у, – загудел зачем-то Джек, разобравшись, что джентльмены имеют к Америке такое же отношение, как он к Тунгусскому метеориту.

– Выражайся яснее, – обиделась Шапка-Ушанка, – а не как губами по сковороде.

– Ноу сковорода!.. Нам нужен тарелька… – обрадовался Джек, надеясь, что они могут помочь. – Тарелька… – стал крутить над головой рукой и показывать вверх пальцем.

«Куда он указкой тычет?» – утерев нос последовательно всеми рукавами, огляделся Хоттабыч и, внутренне гордясь собой, прочел вывеску «БАНЯ».

– Да гадил я в таз, из которого ты в бане моешься, – сдвинув тюбетейку набекрень, цыкнул он сквозь гнилые зубы. – Чего клешнями размахался, как вертолет на балконе? Ты знаешь, что находишься на суверенной территории старика Хоттабыча, а-а-а? – глаза его алчно блеснули, и он кинулся к окурку, который отщелкнул бородатый мужчина в костюме и галстуке.

– Дру-у-у-г, оста-а-вь докури-и-ть? – пропела Шапка.

Но ответом была не тишина, а встречный вопрос, произнесенный язвительным голосом:

– А нос не заболить?..

– Ох, Хоттабыч, ты такой вредный, что в тебе даже глисты не живут, – расстроился верный помойный друг.

– … А раз хотите работать на моей территории, – стал тоже крутить рукой над головой Хоттабыч, – то гоните нам с корешом шифрованные клифты, – плотоядно указал на куртки.

– Билл, они хотят нам помочь с тарелкой в обмен на куртки, – похлопал приятеля по плечу Джек. – Да где ты витаешь? – покрутил ладонью перед его лицом.

Не споря, Билл стянул с себя куртку и протянул Тюбетейке.

– Да постой, – выхватил из кармана деньги Джек и отдал свою куртку Шапке.

Бомжи, не разглядев, что за сверток вытащили из кармана, тут же, волшебным образом, испарились.

Прождав «джентльменов» около часа, агенты поняли, что их, мягко говоря, надурили, и отправились искать магазин сами, ни с кем больше не вступая в контакт.

 

* * *

Примерно в то же время, когда агенты общались с бомжами, до Тарасова добрались их главные конкуренты из «Опиумного кругляшка» Джонни и Джинн.

Прилетев из Москвы в тарасовский аэропорт, они на трамвае доехали до Соломенного рынка и, увидев надпись: «Ресторан», решили перед дальнейшей дорогой немного промочить пересохшие глотки. Усевшись на высокие табуреты перед стойкой бара, заказали виски и с блаженством потягивали крепкий теплый напиток, так как льда у бармена не оказалось, и он пообещал наколоть ко второй порции.

– Почти как у нас в Америке, – расслабился татуированный Джинн, разглядывая с десяток бандитского вида молодых людей, увлеченно следивших за игрой в бильярд и потягивавших кто пиво из банок, а кто и водочку.

– Ну ты, мазила тарасовская, – весело орали зрители курносому крепышу с огромной, как у бегемота, лысой башкой и с татуировками на голом торсе.

– Делай его-о, Коля-а-н, делай, – другая часть поддерживала короткостриженого широкоплечего парня со шрамом на щеке.

Короткостриженый удачно закатил шар в лузу и под гогот зрителей произнес:

– Немного тебе осталось, мистер Вовчик… чуешь уже конец, коли побледнел, как спирохета…

– Ты пальцы-то не топырь рогами, – возмутился бегемотоголовый, – а то я их тебе с плечей посшибаю… – пошел вокруг стола. – Ну че встали, как грибы возле параши, – расшугал зрителей, попутно пнув маленького, словно карлик, мафиозника. – Шварценеггер еще под ногами путается.

Колян промахнулся, и шар, громко щелкнув, отскочил от борта стола.

– Не считается, меня подтолкнули! – заорал он, покраснев шрамом.

– Не гони дерьмо по кишечнику, – сощурившись, стал примериваться к шару Вовчик.

– Кто-о гонит? Ты отвечаешь за базар?

Бегемотоголовый зловеще разогнулся.

В это время бармен наковырял в морозилке, сдвинув в сторону кусок мяса, красного от крови льда и покрошил клиентам в стаканы, наполнив затем их виски.

Поглядев напиток на свет, Джинн осторожно отхлебнул и пульверизатором выдул его на татуированного русского бильярдиста.

От подобной наглости тот даже оцепенел.

– Ай эм сорри… – защелкал пальцами Джинн, подбирая слова. – Я есть извиняйт…

– Да ты еще издеваешься?! – заревел медведем бегемотоголовый и кинулся на обидчика.

Последнее, что увидел в этом ресторане Джинн, – синие церковные купола, лучи восходящего синего солнца и надпись: «Не забуду мать родную». Перевод он узнал много позже.

Карлик Шварценеггер присел за спиной громадины Джонни, который тоже встал с табуретки и тут же от удара кувыркнулся через Арнольда на пол. Русские чрезвычайно умело обработали гостей ногами и, устав, бросили тела во внутренний дворик, на пустые коробки и ящики. Сумки с вещами, принадлежащие путешественникам, выбрасывать не стали, а оставили себе в качестве контрибуции.

– Мамитта мия! – вспомнив свои итальянские корни, разбитыми губами прошептал татуированный Джинн.

– Какие хулиганы эти русские, – держась за бока, поднялся с земли поверженный гигант Джонни.

Открыв калитку, они выбрались на улицу и увидели через дорогу стоявшие в ряд автобусы. За сумками идти не решились, деньги и документы были в пиджаках, а пиджаки – на них, поэтому побрели к автобусам. Но, как им с трудом удалось выяснить, автобусы ходили только в черте города, а чтоб добраться до междугородних, следовало ехать на автовокзал. И вдруг им вроде бы подфартило…

Мужики, вам в Шалопутовку надоть? – подкатил к ним небритый, пахнувший потом «пипл», едва достававший Джонни до пупка. – А я как раз там живу и работаю… сельсовет сторожу…

– О-о-о! Служба безопасности… Секьюрити… – поняли его импортные гангстеры. – Вери велл! – согласились они ехать.

Довольный мужичишка отвел клиентов к своей тачке. Увидев обшарпанный лимузин размером с утюг, гангстеры призадумались. Особенно «коротышка» Джонни.

– Ну и «роллс-ройс», – с сомнением смотрел на авто.

Мужичок стоял рядом и наблюдал за иностранцами.

– «Запорожец»! Последняя модель, – похвалил мыльницу на колесах. – Ну что, граждане? Хотите – поехали. Не хотите – оставайтесь…

Джонни тяжело вздохнул и с помощью Джинна и водителя, усердно толкавших его под зад, втиснулся на заднее сиденье, расположившись там буквой «зю». Его приятель, согнувшись в три погибели, расположился рядом с шустрым водилой.

 

* * *

Их соотечественники в это время нашли нужный магазин и с облегчением прошли в дверь. В магазине людей почти не было, зато было прохладно от работающего кондиционера.

– Вон! Вон она! – указал пальцем на антенну Джек и, не сдерживая эмоций, радостно запрыгал.

Билл вышел постепенно из ступора и, дернув локтем вниз, громко заорал:

– Ие-э-с!

Два местных секьюрити – не хилые ребятишки, переглянулись с двумя симпатичными девчонками-продавщицами. Те с ужасом наблюдали за здоровенными орущими и прыгающими бомжами.

– Светка-а! – зашептала одна продавщица другой. – Да это же психи с Алтынки… Из дурки слиняли… Вчера в газете читала. Мальчики, вы их отвлеките, сколько сможете, а я в психушник звоню… Точно вам говорю – их клиенты, – схватилась за телефон.

– Вам чего надо? – с некоторой опаской подошли к покупателям охранники, красуясь форменными брюками и тужурками.

– Тарелька, тарелька… У-у-у-у… Спутник… – как можно обстоятельнее объяснил Джек и, торопясь, резко выбросил вперед лапищу с деньгами.

– Точно психи! – увернувшись и заламывая ничего не понимающему агенту руку, с напрягом заорал другу парень. – Думают, что они инопланетяне…

Широко улыбающийся Билл, привыкнув, что в их магазинах продавцы и покупатели взаимно вежливы, тут же получил промеж ног от второго секьюрити.

– Светка! Скорее звони. А то как бы они нас не покусали-и, – молотя кулаками Билла, орал охранник.

Грамотно проведя прием и выбив из рук «инопланетянина» какой-то сверток, второй секьюрити ловко двинул Джеку сначала под дых, а потом профессионально подбил глаз.

И таким же способом, как недавно бомжей, их вежливо выставили из магазина, к которому, сверкая «мигалкой», неслась уже санитарная машина.

– Вот! Вот лунатики, – указал на агентов один из секьюрити, и звероватого вида огромные мужики в белых халатах и с носилками кинулись на агентов.

Те, растерявшись, бросились бежать вдоль улицы, распугивая прохожих и миролюбиво гревшихся на солнышке бездомных собак. Санитары, забравшись в машину, принялись их азартно преследовать. Агенты бросились в подворотню, бежали какими-то дворами, перелезали через заборы и, собрав приличный эскорт из визгливых шавок, почему-то вновь оказались перед дверями того же магазина.

– Помогите-е кто-нибудь! – заорал не ожидавший увидеть их секьюрити, выглянувший зачем-то на улицу. – Мсти-и-ть пришли-и, – закрыл на задвижку входную дверь.

С другой стороны улицы, подвывая сиреной, показалось авто с азартными санитарами.

– Вон! Вон они! Эй, психи, стой!..

– Бежим в ту сторону, – потащил Джек приятеля за рукав тельняшки.

На этот раз, используя профессиональные навыки, им удалось оторваться от погони. Усталые и загнанные, они сидели на скамейке во дворе какого-то двухэтажного дома и медленно приходили в себя.

– Билл, тебе не кажется, что Тарасов опаснее Нью-Йорка? – тяжело дыша, поинтересовался Джек.

– Да Нью-Йорк в сравнении с этим городом тихое сонное болото, – ответил Билл, с опаской разглядывая приближающегося к ним со стороны открытого деревянного сарая так же, как они, одетого мужчину.

Абориген, миролюбиво покуривая вонючую «Приму», разглядывал агентов.

– Откеда такие будете, пацаны? – дыхнув похмельной волной, поинтересовался он.

– Мы из тундра! – заученно отрапортовал Джек. – Ищем спутниковую тарелку, – почти без акцента произнес он.

– А-а-а, чукчи! – чему-то обрадовался мужик. – У меня как раз имеется спутниковая тарелка, – заверил агентов, – но она очень дорогая, – с сомнением разглядывал северных гостей, – сто баксов, – швырнул под ноги бычок.

– Баксов у нас уже нет, – разобрался в цене Джек, потрогав пальцами подбитый глаз, – а рубли не подойдут? – достал из кармана трико оставшуюся пачку денег.

– Ух ты! – потрясенно прокомментировал увиденное коммивояжер. – Сто баксов – только провод… а вся антенна, – зашевелил он губами, – десять тысяч деревянных, – указал на пачку.

– О-о! У нас как раз столько и есть, – обрадовался Джек, – но сначала тарелку, – спрятал за спину деньги от алчной лапищи русского дилера.

– Вы мне не верите?! – ударив себя в грудь, обиделся продавец. – Да щас принесу… Ждите здесь, – и исчез в сарае, откуда тут же послышался грохот, поминание мамы и другие непонятные слова.

Потом агенты услышали звук дрели, опять грохот, воспоминания о маминой душе, и, наконец, появился облепленный паутиной, но довольный коммивояжер. В руках он держал огромного диаметра тарелку со штырем посредине и с проводом, привязанным к двум просверленным отверстиям на эллипсной рукояти по центру круглой антенны.

– Придуро-о-ок! – услышали они женский визгливый голос из окна второго этажа. – Ты куды, козья морда, крышку от моего бака потащил? В чем я, раскудрит твою лысину, белье кипятить стану-у-у?..

– Бабы дуры!!! – уверенно произнес коммивояжер. – Вот вам спутниковая тарелка, а мне гоните денежки…

Агенты с сомнением разглядывали тарелку с мелом нарисованным спутником и надписью: «Антенна, блин».

– Старая модель, но действует, как зверь… – принялся рекламировать аппаратуру коммивояжер.

– Гоните мою крышку! – выбежала из подъезда толстая, с синяком под глазом тетка.

– Отстегивайте копейку и бегом валите, – насильно всучил им аппарат мужичок, – ей с Америкой говорить захотелось…

Схватив тарелку и отдав деньги, агенты помчались к воротам.

– Эх и набегались мы сегодня, – остановились они отдышаться среди похожих одна на другую панельных пятиэтажек.

– Джек, а ты точно знаешь, что эта штука будет работать? – сильно засомневался Билл.

– Ну-у, модель хоть и старая, – обтер испачканные в спутниковом мелу пальцы Джек, – но у русских работает… А вот где автовокзал, и на что мы поедем обратно? – похлопал себя по пустым карманам трико. – Да и есть хочется, – глянул на дешевенькие часы «Победа», которые босс лично нацепил им на руки вместо «Роллексов».

– Через полтора часа отходит наш катафалк, – в раздумье сели они на бордюр, положив перед собой спутниковую тарелку.

Жалостно оглядев их, проходившая мимо старушка бросила на дно антенны несколько металлических рублей. Ничего не понимая, агенты поглядели ей вслед. Затем другая женщина, порывшись в кошельке, тоже кинула в крышку несколько монет. Через полчаса дно тарелки было усеяно мелочью. А какой-то мордастый парень, остановив рядом с ними «мерседес», протянул им приличную пачку десяток.

– Помяните моего кореша, мужики, – смахнув слезу, умчался прочь. Другой автомобилист на простых «жигулях» отвез их на автовокзал, взяв из пачки пять бумажек.

– Все-таки русские – странный народ! – стоя в «пирожковой», которую клиенты называли «рыгаловкой», и уплетая беляши с чаем, рассуждали агенты. – То все отнимут, то вдруг деньгами поделятся…

Ровно в пять часов чумазый водила помчал их в Шалопутовку. Вылезая через час из пыльного автобуса, агенты увидели, как из маленькой облезлой машины двое мужиков вытаскивали третьего, который, даже вытолкнутый в свободное пространство, так и не сумел распрямиться, оставшись стоять на четвереньках.

Они не знали, что целых три часа испытуемый мучился в «запорожце», пока водитель, чтоб хапнуть пожирнее бабок, два раза провез его через Гадюкино и три раза через Чекушкинск, доставив, наконец, полумертвого, в Шалопутовку.

Снизу вверх, стоя на четырех мослах, глядел полуметровый Джонни на автобус «Тарасов – Шалопутовка» и мрачно скрежетал зубами, а по щеке его катилась скупая мужская слеза.

– Што шлучилощь, шинок? – подковыляла к нему тоже скрюченная в дугу, примерно его нового роста бабулька с батожком, с рюкзачком на горбу и в цветастом платочке.

– Тоурист! – указал пальцем на друга Джинн.

– Ту-у-ришт! Ш горы видать рашшибщи? – пожалела скомканного быка старушка. – Далёко в поход оне таперя не ходок! – сделала бабка правильный вывод. – А вот моя ижба нашупротив штоит… Милошти прошу оттохнуть, – поклонилась она гостям.

Агенты, дабы не терять драгоценное время, взяв на базе страховочный пояс и когти для лазанья по столбам, которые случайно нашли под столом, направились подключать спутниковую тарелку.

Пора было выходить на связь.

– Давай, Билл, надевай когти и лезь на столб, все равно в передатчике ничего не волокешь, – поделил обязанности Джек.

Тяжело вздохнув и перекрестившись, Билл полез на свою голгофу, таща в зубах провод. Его приятель в это время, определив по компасу части света, устанавливал тарелку штырем в сторону Америки.

Агенты потом долго ничего не помнили, но проезжавший на скрипучем велосипеде из Гадюкино дядька Кузьма рассказывал вечером односельчанам, что с интересом наблюдал, как двух электриков, видать, из Чекушкинска – не нашенских, охрененно екнуло током.

– Стали черные, как головешки, – делился впечатлениями под бутылочку огненного продукта от баб Тони деревенский гармонист. – Один со столба навернулся, а другого аж затрясло всего… как уголек стал, дрожит весь, за крышку от бака держится и во-о-пи-и-т… даже русский язык забыл… Зачем они ее к липездричеству подсоединяли, до сих пор не пойму… Можа, опыты какие ставили?.. Кстати, мужики! А ну-ка угадайте: «Летит, а не птица, когтями машет и матерится?..»

Никто, конечно, не допетрил, что это электромонтер.

 

* * *

Да-а-а! – чесал в затылке Евсей. – Мишка сегодня не ходок… Вряд ли сумеет телку покрыть… А ведь Нинка Кошмарова команду дала… и червонец, – погладил себя по карману. – Ну уж как-нибудь уговорю бугая…»

У быка не маячило, и даже наоборот…

Зато проняло козла! Нанюхавшись от шефа самогонных испарений, он предпринял отчаянную попытку забраться на телку, но только ушиб себе хребет, низвергнувшись с нее наземь. Да впридачу получил ощутимый пинок от пастуха. Хотя Евсей и отогнал распутника, чтоб не вывелась порода под названием «Шалопутовские кошмары», но ставил его Мишке в пример.

Две колхозные коровы, которых Евсей звал Зита и Гита, жутко ревновали своего суженого и бурно радовались его неудачам и промахам.

– Пусть из Чекушкинска осеменителя выписывает, – мотая хвостами, чесали они языки, – а то к нашему мужику пристает, шалава, – костерили председателеву телку. – А Яшка-то – во козел! Кобель рогатый…

К их радости, у Мишки так ничего и не получилось.

Раздосадованный Евсей погнал стадо в деревню, горланя во всю глотку и подстукивая себе на барабане:

– С фермы вышел бригадир и поведал на-а ве-е-сь ми-и-р: «Нету-у больше-е молока-а – член сломалси-и у быка-а!»

Э-э-э-х! Ми-и-ша-а…

Мишаня весь этот знойный день обучал найденного дятла азбуке Морзе.

– Молодец, птичка, – хвалил одноглазого стукача, отбивая медленные и частые удары пальцем по столу.

Дятел дублировал их на струганой доске.

За уроком наблюдали невидимые Мишане жители другого измерения, поселившиеся в его лесной сторожке.

Перво-наперво, домовой Ерофей, столетний пузатенький дедок в ситцевой рубахе, трико и тапках. Прежний его дом со старыми хозяевами сгорел, вот он и поселился у Мишани, не имевшего на то время собственного домового. А без домового, как известно, что за жизнь?..

Так как Ерохе было скучно, то где-то в лесу он нашел бабу Кумоху, славную тем, что десятого марта, на день Тарасия, мучила засонь лихорадкой. Каждому известно, что на Тарасия нельзя спать днем, и совсем кранты – всхрапнуть под закат солнца. Но, к сожалению, десятое марта – один раз в году…

Эту тему, попивая чаек, и обсуждали домовой с Кумохой.

– Эх, Кумука Мумуковна, не скоро ты дождесси дня святого Тарасия…

– Сколько тебе говорить, Ероха, не Кумука Мумуковна, а Кумоха Мумоховна. Кажись, и молодой ишшо, склероза не должно быть. Бери с дятлика пример. Вишь, как птичка все на лету схватывает… Даром что дятел, а памятливый, – ворчала она, наслаждаясь чаем с сушками. – А то припер Мишаня эту башку намедни, – макала она сушку в чай, – до сих пор тошно вспоминать… Ну-у, уснет он на Тарасия… – мстительно пригрозила егерю.

– Тарас – опрокинь на матрас, – обнял за плечико даму Ерофей. – Кумука Мумуковна, а-а выходь за меня замуж… – развеселил он тетку.

– За тебя-а, склеротика?! Да ты через день забудешь, что жанатый, и в деревню блудить улетишь…

– Ну будя врать-то… Ты кого, прынца, что ли, подземного ждешь?.. Гнома какого-нибудь зачуханного? Тьфу! – осерчал на подругу Ерофей и стал наблюдать за учебой дятла, сам иногда постукивая по лбу.

Пообедав и вздремнув, благо на дворе стояло лето, а не март, Мишаня решил поглядеть видак, который приобрел на срубленные верхушки елок, и достал с полки кассету, купленную на Соломенном рынке Тарасова во время командировки в областной центр. «Гарри Поттер и тайная комната», – прочел он название ленты.

– Рассаживаемся согласно купленным билетам, – оживился Ерошка, приудобливаясь на шкафу перед экраном телевизора.

Рядом, позевывая, примостилась Кумоха, закрыв подолом черного платья острые свои коленки.

– В телевизор гляди, Ероха, – посоветовала возбудившемуся домовому.

После фильма на Кумоху нашла лихоманка. Она тряслась от неожиданно обрушившейся на нее любви к эльфу Добби.

Зелененький ты мой… – шептали синие губы Кумохи Мумоховны. – Любовь ты моя единственная… Прынц ты мой заморский, – вспоминала стройную фигуру, большие глаза и прекрасно очерченные уши… – Добби-и! – забывшись, вскрикнула она, ломая в тоске пальцы с нестрижеными ногтями и дергая полсотни лет нечесанные лохмы волос. – Мальчик ты мой единственный… – привела в шок домового.

– Кума! Ты че? Втюрилась, в натуре? – перейдя на молодежный сленг, поинтересовался у подруги.

Ее черные сияющие глаза были ответом.

– Мумуковна! Не впадай в кому. Ведь он зеленый! С огромными ушами, глазами навыкате и к тому же – кожа да кости…

– Он сла-а-вный! Он ду-у-шка-а! Он огу-у-рчик! – мечтательно жмурилась влюбленная и вдруг ринулась в сени –поглядеть в ведро с водой на свое отражение.

«Ежели постригусь, покрашусь и сделаю «химию», стану клевой девахой», – думала она.

 

* * *

Два офицера ФСБ, в черных костюмах и белых рубашках, сидели в желтой «Волге» двадцать четвертой модели с шашечками на дверцах и, включив подслушивающее устройство, прослушивали номер, в котором находился подведомственный им шпион.

На Москву опустились сумерки, а вместе с ними прохлада и ночная жизнь.

Неподалеку от гостиницы, рядом с небольшим кафе, дымил мангал с шашлыками, и за пластиковыми столиками под цветастым тентом сидели мордовороты, вливающие в себя пиво и водку. Рядом стояли их припаркованные тачки: БМВ, «мерседес» и «джип».

– Алло, алло, шеф, плачу пять счетчиков, на поезд опаздываю, – хлопнул по плечу старшего лейтенанта Железнова запыхавшийся гражданин с чемоданом в руке.

Егор Железнов – молодой, белозубый и сероглазый парень с квадратным подбородком – глянул на командира.

– Помоги ему приехать, – распорядился капитан Иван Крутой – точная копия своего подчиненного и друга.

Резко распахнув дверцу, старлей угодил ее ребром в пах спешащему гражданину, глаза которого тут же затуманились далекими воспоминаниями детства. Выронив чемодан, неудачливый путешественник обхватил пострадавшую часть тела. Выйдя из машины, старлей кувыркнулся на асфальте, расшугав прохожих, затем встал в стойку, немного подумав, сделал обратное сальто и с криком: «Я-а-а-а» – врезал бедняге ногой в челюсть. Несостоявшийся транзитный пассажир стал пятым в куче лежавших у автомобиля жертв.

Убрав чемодан в багажник «Волги», чтоб люди не спотыкались, Железнов сел на свое место.

– Что-то смена сегодня опаздывает, – произнес он, глянув на капитана.

– Да загорать, наверное, уехали или девочек кадрят, – лениво процедил сквозь зубы Крутой.

В ту же секунду на противоположной стороне автострады, завизжав тормозами, резко остановилась бежевая «десятка», и выскочивший из нее, одетый в черный костюм с маской на лице водитель поднял к плечу гранатомет, поводил им из стороны в сторону и жахнул по «мерсу». Веселый шашлычник тут же присел за мангалом, а мордовороты, повыхватывав шпалеры, подбежали к кромке тротуара и стали палить в «десятку», из которой выпрыгнули два автоматчика, и, маскируясь проезжавшими машинами, открыли беглый огонь по мордоворотам.

– Вот и цирк начался, – улыбнулся, сверкнув зубами, капитан. – Сейчас они их накормят шашлыками, – с удовольствием глядел, как подпрыгивает, приседает, танцует лезгинку и кувыркается, пытаясь достать из-за шиворота уголек, веселый шашлычник.

Отвлекшиеся от стрельбы мордовороты стали хлопать ему в ладоши, призывая и дальше исполнять так понравившийся им народный кавказский танец. Громкий звонок отвлек капитана от забавного зрелища. Достав из кармана телефон, он бодро произнес: «Алло!»

– Сам ты «алло»! – услышал в ответ. – Как там шпион? – поинтересовался собеседник.

– Какой шпион? – на секунду опешил Крутой. – Ах, шпи-и-о-о-н… Нормально. Сидит дома и смотрит телевизор…

– Так он же слепой, – в свою очередь удивился звонивший.

– А-а-а. Хотел сказать – радио слушает. «Голос Америки», – отстраненно разглядывал вышедшего из дверей гостиницы человека в круглых черных очках и с палочкой, который опасливо покрутил головой и уселся в подъехавший автомобиль.

– Смена прибыла? – поинтересовался голос.

– Ждем! – ответил Крутой, отмахиваясь от дергавшего его за рукав и указывающего пальцем на отъезжавшую машину со слепым Железнова. – Отстань, Железяка, не видишь с дежурным офицером генерала Потапова базарю, – закрыв трубку ладонью, недовольно глянул на напарника капитан. – Нет, нет, слушаю, никуда не ушел, – ответил собеседнику.

– Вас ждет новое задание, – вещал дежурный офицер. – Сейчас поедете на конспиративную квартиру номер двести семнадцать, там будете ждать шефа, он сам вам все объяснит… Только приберитесь до его прихода… Убедительно прошу… А то у меня на этой хате вчера происходила встреча с секретным сотрудником…

– Сделаем! – пообещал капитан.

– Да смотрите, – закричала трубка, – пока на квартире находитесь, чтоб хулиганы опять колеса не увели и аппаратуру на запчасти не разобрали.

– Будем следить, – буркнул в умолкнувшую трубку сотового телефона покрасневший капитан и замахнулся на старлея.

– За что-о? – вскрикнул тот, закрываясь рукой.

– Сам знаешь, – подпрыгнул на сиденье от толчка в бампер.

– Это-о я-а, мужики-и, – завопил из кабины таранившего их ЗИЛа пьяный водила, – на смену прибыл, – орал он, – с напарником за шпиком приглядывать станем, – указал на абсолютно невменяемого от водки дружбана, мутными глазами смотревшего на окружающий мир.

– Да-а я его, гада, ща-а, – вспомнил он, по-видимому, о шпионе и тут же богатырски захрапел, свалившись затылком на измызганную спинку сиденья, вонявшую пылью, нагретым дерматином, прогорклым потом, вперемешку с ароматом кошачьих какашек, мокрой псины и тройного одеколона.

– Дава-а-й, братаны-ы! – высунувшись в окошко, махал водила отъезжавшей «Волге».

– Приглядывать они прибыли… за шпиком… – ведя такси, бурчал капитан. – Сейчас пивка добавит и ко всем проходящим девкам приставать начнет, бахвалясь, что работает в ФСБ и получил задание наблюдать за иностранным разведчиком. Я уж про напарника не говорю…

– Во зато потом удивятся, когда в номере никого не найдут, – хохотнул Железнов.

Согласно инструкции тачку оставили в соседнем дворе, но, вспомнив о колесах, припарковались под окнами конспиративной квартиры, которая находилась на пятом этаже панельного девятиэтажного дома.

– Шеф, шеф, подбрось до метро, – подлетел к ним благоухающий духами субъект с цветами в руках, – на свидание опаздываю, – добавил он.

– Ща подброшу пинком под зад, – лениво ответил капитан, проверяя, закрыты ли дверцы.

– И на свидание недели на три опоздаешь, пока из больницы выпишут, – миролюбиво произнес Железнов, постучав ногой по покрышке.

Все уразумев, жених в секунду испарился, оставив после себя насыщенный цветами и дорогим одеколоном воздух.

– Подозрительный какой-то… – поднимаясь на нужный этаж, произнес капитан и нашарил в кармане отмычку.

Пока он открывал ею дверь, Железнов заслонил ладонью соседский глазок.

– Вы что это делаете, штрейкбрехеры недотепанные?! – в ту же секунду, яростно распахнув дверь, завизжала седая старушка. – Вы что мне глаза затыкаете-е? – брызгала она слюной.

Спасовавшие фээсбэшники моментально скрылись за железной дверью секретной хаты.

– Против нее мы бессильны, – вздохнул капитан.

– Еще какими-то «брехерами» обозвала, – обидчиво шмыгнул носом старлей.

«Что за херы с добавкой «бре»?» – на секунду задумался капитан, обозревая из прихожки загаженную комнату и висевший на люстре дамский лифчик.

– Размер маленький, – сделал он вывод, – не в моем вкусе.

– И волосом черна, – поднял с дивана длинную прядь Железнов. – Садомазохист наш дежурный офицер, – достал из-под дивана рваные женские трусики, располосованную юбку и рубашку без пуговиц.

– А окурков-то накидали, – войдя в комнату, снял пиджак и засучил рукава капитан. – Да и водчонки выдули немало, – показал Железнову полное ведро с пустыми бутылками, – бычки высыпать некуда… За машиной следишь?! – рявкнул на старлея, наблюдая, как тот, выбежав на балкон, судорожно достает из заплечной кобуры Макаров. – Кого это ты? – бросив ведро, заинтересованно выглянул в окно и тоже достал пистолет. – А ну отойдь от машины! – заорал и выстрелил в пытающегося открыть дверцу налетчика.

Старлей в это время отогнал выстрелами другого грабителя.

– Мама родная-а, а вон и Потапыча черт несет, – судорожно принялись прибирать квартиру. – Грязную посуду из раковины в шкаф клади, – командовал капитан, – некогда уже мыть.

Дверь генералу открыл сам и, вытянувшись по стойке смирно, попытался доложить, сколько и кого находится в помещении.

– Вольно, вольно сынок, – отмахнулся от него генерал. – К тому же к пустой голове руку не прикладывают.

– Это от растерянности и для уважения, – стал оправдываться капитан, глядя, как генерал крадучись подобрался к окну и, немного отдернув тяжелую портьеру, обозрел окрестности.

В это время приехавший вместе с ним стройный офицер в штатском, краснея лицом, брякнул на пол тяжелый сверток.

– Тебя никто не видел? – строго осведомился у него генерал.

«А хрен его знает, – подумал молодой офицер, – из-за этого чертового свертка я только под ноги смотрел, чтоб не навернуться…»

– Никак нет! – громко отрапортовал он.

– Нельзя ли потише орать?! – сделал им замечание женский голос с шестого этажа. – По телефону мешаете говорить…

– А ты, кикимора, со своим телефоном всех уже достала… – заорал сосед через стенку.

– Если не замолчите, я начну играть на пианино, – остудил всех голос с балкона.

– Тс-с-с, – поднес палец к губам генерал и кивнул седой головой на сверток. – Это оружие: гранатомет, огнемет, пулемет, автомат, карабин, ящик с гранатами и патронами… сгодится для задания… Вы свободны, товарищ лейтенант, – шепотом произнес он и указал офицеру в штатском на дверь. – А вы, товарищи, садитесь на диван и внимательно слушайте, – на полную громкость включил телевизор. – Звуковая завеса не помешает, – усевшись перед ними на стул, тихим голосом стал объяснять диспозицию и дислокацию.

Не обращая внимания на доносившиеся со всех сторон угрозы и ругательства, он поведал своим операм, что ночью над деревней Шалопутовкой Тарасовской области войсками ПВО был запеленгован вражеский самолет без опознавательных знаков.

– Печенкой чую, что это самолет-шпион, – разволновав-шись от вероятного присутствия на родной земле вражеских диверсантов, громко произнес генерал.

– На сковороде твоей печенке место! – завопила женщина с шестого этажа.

– А ты, грымза, хужей аппендицита! – под аккомпанемент расстроенного пианино завопил сосед через стенку.

Снизу кто-то стал долбить в потолок, который одновременно служил полом конспиративной квартиры, и орать:

– Крокодилы голубые!.. В самый геморрой достали-и…

– Ничего не слышно, – посетовал генерал. Порывшись в объемистом свертке, достал оттуда шумовую гранату и, перегнувшись через перила балкона, с сатанинской улыбкой швырнул ее в окно местного чувырлы с четвертого этажа, тут же заткнув пальцами уши.

После оглушительного взрыва наступило долгожданное затишье.

Постучав ногой в пол, генерал поинтересовался:

– Глюки ловишь, цветовод геморройный?..

В ответ тишина.

– А то рычишь, как заяц из колодца! – сел на свой стул и, довольный наведенным порядком, продолжил планерку: – Ваша задача – А-а, – поднял вверх палец, чтоб сфокусировать внимание агентов, – выследить лазутчиков, – почесал пальцем в ухе. – Бэ-э – узнать их планы. Вэ-э – обезвредить и сдать органам… Вот вам билеты на поезд «Москва – Тарасов», а вот электронный помощник, стилизованный под Буратино, – бережно достал из свертка и распаковал еще один сверток, только меньших размеров, вытащив оттуда полуметровую деревянную куклу в колпаке и с длинным носом.

«О-о-о, театр Образцова», – с иронией подумал капитан.

– Нужная вещь! – на всякий случай похвалил игрушку.

– Чудо науки! – поддержал его старлей.

– Приказываю!.. Пивные бутылки носом этого «чуда» не открывать и беречь как зеницу ока… После выполнения задания положите на мой стол полный отчет по применению электронной техники при поимке шпионов, – нажал какую-то кнопку и поставил Буратино на пол.

Пошевелив руками, ногами и головой, тот глянул на людей и поздоровался:

– Добрый день, господа, – вежливо при этом склонив голову.

Генерал глядел на куклу с любовью, словно на собственного внука.

– Десять лет конструкторы разрабатывали этот единственный экземпляр. Ввели в программу вежливость и культуру… Будет вам у кого поучиться приличиям и этике, – погладил по затылку игрушечного разведчика. – В нем есть микромагнитофон. Подкравшись, он запишет тайные речи врага. Носов у него несколько штук, они, как выкидные лезвия у ножа. Может ими защищаться. Знает английский, немецкий, французский и еще с десяток языков. Словом, незаменим в нашем деле… Оставляю его вам, – достал из кармана платок и громко высморкался, вытерев потом слезы. – А-а, кстати, дабы чего не забыли, вот вам письменная распечатка задания, – протянул им запечатанный конверт, – и инструкция по эксплуатации электронного агента по кличке «Буратино». Ну-у, ни пуха вам… главное… возвращайтесь живыми, – всхлипнув, вышел из комнаты.

– Ф-у-у-х! Слава Богу! – щелкнул по затылку деревянного агента капитан. – Инструктаж закончен.

– Пожалуйста. Ведите себя прилично… Не распускайте руки… – сделал ему выговор Буратино.

– Ишь ты, – опешил Железнов, – натуральный робот.

– И эрудированный, зараза, – снова попытался отвесить затрещину деревянному сотруднику Иван Крутой.

Пробормотав что-то по-английски, обидевшийся Буратино забился в угол.

– Давай его в магазин за водярой пошлем? Время-то до поезда еще есть, – загорелся испытать электронного помощника Железнов.

– Не-е. Еще сопрет кто. По дороге возьмем.

Расслабленно сели на диван, наблюдая за полуголой девицей на экране телевизора.

Через час, схватив за концы сверток с оружием, на который посадили чудо электронной техники, матерясь, потопали вниз, так как лифт кто-то успел сломать.

Буратино, слыша их нецензурные выражения, краснел лаком и делал замечания:

– Господа, господа, нельзя же так… Вас могут услышать дети…

– Воспитание, как у институтской девицы, – ругнул электронную деревяшку Железнов.

Подойдя к «Волге», Крутой разразился громким потоком брани по поводу злостных ворюг, сперших таки обзорное зеркальце.

– Господа, нецензурная брань не красит человека, – нравоучительным тоном стал воспитывать фээсбэшников Буратино. – Следует говорить – позаимствовали, – словил еще одного леща по умной деревянной голове.

На вокзале оставили машину в условленном месте и, вытащив из багажника экспроприированные чемоданы, стали оглядываться, отыскивая носильщика.

– Господа коллеги, вон идет тот, кого вы ищите, – указал Буратино на пожилого пьяненького носильщика, который мог передвигаться только держась за гремящую железную тележку.

– Без тебя, Пиноккио, видим, – ухватил за шкирку носильщика Железнов.

– Папаша, родине понадобились твои услуги, – развернул тележку в сторону «Волги».

– Я еду в парк, – икнув, сумел произнести водитель – и отрубился, перекинувшись через борт своего авто.

Быстро покидав сверток с оружием, чемоданы и Буратино в тележку, фээсбэшники споро покатили ее к стоявшему на первой платформе составу. Перед своим вагоном так же быстро все разгрузили и потащили в купе. Вежливенький Буратинка на прощание потрепал по щеке носильщика и извинился за своих друзей. Опешивший старичок, выпучив глаза, долго всматривался в темное небо, отыскивая следы инопланетян, и тут же дал зарок завязать с «бухаловом».

Предъявив кондуктору билеты, Иван Крутой велел в купе никого не подсаживать и всю ночь, до Тарасова, их не беспокоить. Железнов в это время, шуганув Буратино на верхнюю полку, раскладывал на инструкции по эксплуатации электронного агента выпивон и закусь.

– Глянем, что в этом чемоданчике, – напевал он, – о-о-о, курочка, пивко – прелестно… прелестно… – открывал следующий чемодан.

Буратино на всякий случай в разговор не встревал.

 

* * *

Не успел поезд тронуться, как бравые фээсбэшники решили смочить горло чем бог послал… и смачивали его очень обильно. Как и положено, через пару-тройку часов разругались. Потом помирились, хлопая друг друга по плечам и целуясь. Потом заметили Буратино.

– Иди с нами выпей, – предложил хлебосольный Крутой.

– Простите, пожалуйста, – как можно вежливее ответил Буратино, – но я, видите ли, совершенно не пью…

– «Му-му» не надо смешить, – привел свои аргументы капитан.

– Извините! Но никакую «Му-му» я не знаю, – резонно заметил он Крутому.

– Гр-р-р! – зарычал капитан. – Пиноккио совсем обнаглел… Пить с нами не хочет… «Му-му» смешить тоже не хочет… Ща-а я его-о… сделаю…

«Ну-у, до Буратинов допился…» – подумал Железнов.

– Извращенец! – тоненько заверещал Буратино, – с ужасом наблюдая, как к нему тянется грязная волосатая рука.

– Не тронь братана-а! – взревел Железнов, пытаясь вырвать из похотливых лап чудо науки.

– Ты-ы против командира прешь, гад?! – вызверился капитан и деревянным буратиньим затылком шваркнул по железному лбу старшего лейтенанта.

В деревянной голове что-то щелкнуло, заскрежетало, компьютерная система задымилась, руки-ноги задергались, и вдруг вежливый до приторности Буратино заорал трубным басом:

– Ну ты, падла, блин, ментовская… козел мусорный, забыл, как в глазах бычки шипят? – и деревянные пальцы стали выкручивать капитанский нос.

– Да я же пошутил… А-а-а! – вопил Крутой. – Оторви его от меня-а, – просил Железнова.

Но, когда старлей попытался это сделать, компьютерный изверг врезал ему в глаз деревянной ногой, затем спрыгнул на пол и острым носом вознамерился проткнуть тому самое ценное в организме, ужасно при этом матерясь.

Затем, немного успокоившись, стал плеваться и просить выпить. Накатив стакашку, упал на полку и захрапел.

Враз протрезвевшие фээсбэшники уселись напротив и умиленно разглядывали ставшего своим деревянного чекиста.

– Вот это другое дело! – потирая нос, похвалил Буратино Иван Крутой.

– Сможет за себя постоять! – подвел итог Железнов.

Пропьянствовав всю ночь, они даже не заметили, что в двух соседних купе шесть молодых, крепких латиносов нюхали кокаин, затем пили текилу, разложив закусь на газете “ Московская утка», заигрывали с проводником, потом поругались, чуть не перестреляли друг друга, достав из чемоданов автоматы «Алкон», а угомонились лишь к самому утру.

Перед рассветом уснувшие фээсбэшники были разбужены похмельным электронным чудом, которое вновь материлось, просило выпить, плевалось и норовило ткнуть носом в пах. Кое-как утихомирив коллегу, стали собирать и укладывать вещи, с опаской наблюдая за деревянным бандюгой – как бы чего не проколол.

– Нехорошо так себя вести и некультурно… Ведь ты же наш друг, – урезонивали вышедшее из строя чудо техники.

– Да таких друзей… за фиг и в музей, – услышали ответ. – Гусь свинье не товарищ, – подытожило чудовище, больно пнув по щиколотке капитана.

– Хау ду ю ду? – обратился к деревянному монстру Железнов, наморщив лоб и собрав в уме все знания английского.

– Ща-а самому как задую-у! – пригрозил деревянный изверг.

– Все языки забыл начисто! – вздохнул старший лейтенант. – Как бы звездочек не лишиться, – вспомнил про генерала.

До самой станции фээсбэшники уговаривали Буратино залезть в освободившийся чемодан и вести себя тихо.

– Ведь ты же разведчик, – внушал ему капитан.

Неожиданно деревянный монстр согласился с ним и спокойно залез в баул. Ну и конечно, когда до встречающих их товарищей в черных костюмах, темных очках и шляпах осталось полсотни шагов, из баула высунулась деревянная ручонка и игриво шлепнула по пухлой попке шикарную блондинку, которую оба друга мысленно практически раздели…

Блондинка, повернув рассерженное лицо к старшему лейтенанту и увидев его горящие похотью моргалки, с маху врезала по физиономии, попутно обругав и капитана. Авторитет их в глазах местных товарищей упал безвозвратно. «Во-о, сволочь деревянная», – одновременно подумали они, но вслух высказываться не решились, во избежание новых инцидентов.

«Теперь затаился, как орех в скорлупе… что нам еще от него ожидать?» – вздыхали московские оперы.

Следом за чекистами, гомоня и хохоча, тащилась компания латиносов.

– Граждане! Ваши документы, – строжая глазами, встал перед ними сержант милиции.

– Пристрелить, что ли, мучачеса? – по-испански посовещались они, но, подумав, решили кончить дело миром.

– Мы колумбийские студенты… Из университета дружбы народов, им. Патриса Лумумбы, – ответили сержанту. – Очень хотим дружиться… Особенно дачами и огородами.

Местные чекисты решили отправить своих товарищей в Шалопутовку на маршрутном автобусе и отвезли их на автовокзал. Следом прибыла шумная компания южноамериканских друзей. Громко матерясь почти без акцента и чего-то гомоня по-своему, они заняли первые места. Похмелявшиеся в привокзальной кафешке чекисты чуть не опоздали и разместились в хвосте междугороднего транспорта. Дыхнув в сторону пассажиров ядовитым дымом от «Примы», чтоб поменьше орали, водила лихо тронулся в путь.

Откашлявшись, латиносы стали выискивать, к кому бы придраться. «Шоферюга везет, при деле значится… а вот этих бакланьих кабальеро в костюмчиках мы пощекотим, чтоб путь быстрее прошел», – решили они.

– Э-эй, рюсы, вы одели трюсы, – под гомерический, местами переходящий во всхлипы, попискивание и хрипы, смех колумбийских товарищей поинтересовался староста студенческой бригады южноамериканских киллеров, смуглый невысокий латинос в цветастой рубахе и зеленых шортах.

– Ну-у, Педро! Скажет так скажет, – веселились колумбийцы.

Чекисты, чтоб их не вычислили раньше времени, делали вид, что не слышат выпадов.

Но из баула выбрался Буратино…

– О-о-о. Заводной игрушкя-а, – обрадовались студенты.

Педро тут же достал огромное мачете и – со словами «А мне как раз в зубах ковыряться нечем» – хотел отхватить у деревяшки нос.

Чекисты потянулись за пистолетами.

– Ну ты, занюханный папа Карло, – рявкнул Буратино. – Я с тобой на одной грядке наркоту не собирал, – выстрелил острым своим румпелем.

Но, будучи с похмелуги, промахнулся и попал в кудрявого товарища бригадира киллеров. Тот завопил диким голосом, схватившись за ногу.

– Че-е верещишь, сучий кактус? – новым уже носом чувствительно ткнул ошарашенного Педро. – Ну ты че торчишь, как Лушкин гладиолус? Се-е-л быстро-о, чушка кудлатая, – медведем взревел Буратино на низких частотах.

Перепуганный латинос, убрав нож, мигом очутился на своем месте. Его притихшие собратья любовались в окошки российским ландшафтом.

– Заткнулись, мучачесы трюханные, – запрыгнул умиротворенный Буратино на пыльное сиденье и до самой деревни ехал молча.

На выходе, уколов Педро в ягодицу, рыкнул:

– Шевелись! Ерша тебе в задницу!

– Чего? – не понял латинос.

– Банан тебе в одно место, говорю, – еще раз ткнул его Буратино.

Колумбийский гангстер бабочкой выпорхнул из автобуса.

В Шалопутовке, оглядевшись, Буратино скомандовал чекистам:

– За мной! – и повел их через мост в сторону леса.

Колумбийцы, решив, что команда относится и к ним, поплелись вслед за чекистами.

– Чего они прутся за нами? – стал нервничать Железнов, подходя к полянке самогонщиков.

Очутившись в лесу и без свидетелей, колумбийские студенты пришли в себя.

– Меделинский картель не прощает унижений, – студенческий староста, распаковав чемодан, вытащил оттуда аргентинский автомат «Алкон» и ловким движением выдвинул приклад. – А от этой деревяшки я прикурю сигару-у, – зарычал, подражая Буратино, и поставил предохранитель на непрерывную стрельбу.

– Во-о, гады! – убрав в подмышечную кобуру пистолет, Железнов выудил из сумки «калаша». – Ну-у, мать вашу, сейчас я вам покажу «трю-у-сы», – спрятался он за дерево.

И вовремя!

Ветки над головой посыпались от выпущенных пуль. Иван Крутой отстреливался короткими очередями. Не ожидавшие отпора колумбийцы подняли на палке белые трусы раненного Буратинкой кудрявого кореша.

– Рю-у-у-с! Мы-ы пощюти-и-л, – стали орать они. – Миру-мир! Да здравствует дрю-у-чба народов, – поднялись с земли, показывая пустые руки.

Швырнув на всякий случай в сторону горячих южных парней гранату, чекисты быстрым шагом стали удаляться по узкой тропе вдоль реки.

– Чуют мыши, чей конец толще! – сделал вывод Буратино.

– Да-а, как подумаешь, что в России творится, так крыша едет… – подошли они к сторожке лесника.

Услышав стрельбу, Мишаня с ружьем вышел на крыльцо.

– Охота запрещена! – строго объяснил заезжим городским в черных костюмах.

– Да мы и не охотились, это на нас, – ответил Иван Крутой. – Город надоел, мечтаем пожить в палатке и порыбачить… Ты не против, шеф? – улыбнулся он егерю.

– Вот еще чертей не хватало, – выглянул из трубы домовой Ерошка. – Того и гляди сопрут что-нибудь в хозяйстве. Правда, Мумоха Кумоховна?..

– Тьфу, нечисть! – плюнула та, прихорашиваясь над ведром с водой.

Миновав сторожку, чекисты потопали дальше и остановились напротив фермы.

– Здесь будет город заложен!.. – с пафосом воскликнул Железнов, картинно отведя в сторону руку.

– Кому же ты целый город заложишь? – поинтересовался Крутой. – Обычно нашей конторе всех закладывают…

– Он имеет ввиду ломбард, – высказал свою точку зрения Буратино.

– Я имею ввиду на этом месте палатку ставить, неучи, – раскритиковал коллег градостроитель.

 

* * *

Латиносы разбили две палатки неподалеку от места боя, у поляны имени шалопутовских самогонщиков.

– Придется вести себя осторожнее, – погладил пробитую буратинским носом ягодицу Педро. – Одни вооруженные бандиты кругом… Поэтому начнем с разведки, – послал в деревню одного из своих.

Вернувшись, тот рассказал, что мак нигде не растет, мини-супермаркет закрыт, народу с гармонями не видать.

– Правда в одном огороде засек странную парочку… Здоровенный лохматый, как это у русских… дурак стоит на четвереньках и что-то ищет в траве… А другой, эта… дурылда… все тело в наколках, глаз подбит, лопатой копает…

– Ну-у-у, – стал анализировать ситуацию старший.

Все, затаив дыхание, ожидали высочайшее мнение.

– Гомики они! – сделал вывод студенческий главарь.

За время учебы в институте студенты успешно усвоили лишь русский мат, более всего сближающий народы…

– Ну што, шинок, легшает? – подойдя к Джонни, ласково потрепала бедолагу по густым черным волосам скрюченная бабушка с бадиком в руке и с рюкзачком на спине. – На шолнышке-то шпинка прогреетща, к тому же я тебе мажью ее помажала… В щельпо иду. Вам купить чего?

– О-о, ес, ес, – закивал головой Джинн и пошел за деньгами.

– Ешть хочешь… Понятное дело, – поправила цветастый платочек старушка, глядя, как ловко бывший гигант Джонни обирает с картошки колорадского жука.

Сельпо, переименованное в «шоп», приватизировал Кошмаров. С утра ему привезли товар, которым собиралась торговать необъятная его супружница. Когда скрюченная бабулька подошла к деревенскому «шопу», там уже толпился женский контингент Шалопутовки.

Заняв очередь за женой дядьки Кузьмы Клавдией и сняв со спины рюкзачок, бабка поинтересовалась:

– Бабы, почаму нашу щельпу шопой обозвали?..

Повисло молчание.

– А глянь на продавщицу… – тихо, чтоб не услышала Нина Матвеевна, произнесла Клавдия, растянув в улыбке полные губы и поправив на голове платок. – Проходи бабушка вперед, ноги-то, поди, устали?

– Да-а. Пока до шопы доберешщи… – захромала та к прилавку. – Нинка, – обратилась к продавщице, – мне колбашки, ширку, хлеба, водки и эти, как их, прокладки ш крылышками…

Нина Матвеевна хотела сделать замечание, что она никакая там не Нинка, а самая настоящая Нинель, но, услышав заказ, на минуту опешила.

Стоявшие вокруг деревенские бабы тоже открыли рты.

– У вас что же, месячные опять начались? – наконец выговорила продавщица.

– Типун тебе на яжик… даже годовых нет… а прокладки деду в валенки зашуну… штоб, значитша, пот впитывали… Шама жнаешь, он ведь у меня тоже, как его… бижнешмен… Щемечками торгует у церквы… А водовку гоштям… – обстоятельно и не торопясь разъяснила окружающим ситуацию.

– А ведь и взаправду… от прокладок ногам будет сухо и комфортно, – поддержала ее Клавдия, – надо тоже своему купить.

– Водки нет! Только джин-тоник, – брякнула на прилавок пластиковую полуторалитровую бутылку Нина Матвеевна.

– Тады три, – вновь удивила всех бабка и, заховав в рюкзачок товар, бодро почапала к перекособоченному дому местной целительницы и ворожеи, чтоб взять у нее снадобье для болящего гостя.

– Ну ты че, мать, запгопала? – встретил старуху дед Пашка. – Водягы-то пгитащила? – топырил губы в радостном ожидании.

Окружавшие лысину восемнадцать седых волос возбужденно приподнялись, наблюдая за рюкзачком.

– Нету водки! – отрезала бабка.

Все восемнадцать горестно рухнули на плешь.

– Зато какого-то джина ш Толиком купила, – достала она вместительную емкость.

– Вот це добге, – вновь воодушевился старичок. – Гобяты, – позвал он гостей, выскочив на крыльцо, – в избу идите, – но, заметив, что его четвероногий друг передвигается неважно, потащил свертки на улицу.

– Имя твое, Джонни, – разливал по стаканам напиток, – негусское какое-то. Будешь пгозываться Догофей… А ты, Джинн, – поднял он бутылку, – станешь, значится, Толиком.

«Мамма-мия, ну какая мне разница?» – подумал татуированный, поглощая слабоалкогольную жидкость и закусывая колбасой.

– Что это? – удивленно вытаращил глаза на группу трясущихся мужиков, бредущих на дергающихся ногах в сторону леса. – Болезнь Паркинсона… Эпидемия… – заволновался он.

Заинтересовавшийся Джонни, он же Дорофей, кряхтя, взобрался на широкий пенек и поднял лохматую башку над трухлявым забором.

– Га-а-в! – обессиленно поддразнил кудлатого зверюгу проходивший мимо дядька Кузьма.

Все туловище его тряслось и вибрировало, словно у давешних «электриков».

– Ва-а-у, гармо-о-нь… – засипел приятелю Джонни, пытаясь что-то схватить за забором, но, не удержавшись, рухнул с пенька.

Джинн, он же Толик, уже увидел инструмент за спиной дергунчика.

– Жалаете гагмонь послухатъ? – притопнул валенком взбодрившийся дедок. – Мы, Могозовы, отгодясь на гагмонях иггали, – через минуту вылетел из дома с инструментом на груди и растянул меха, с удивлением наблюдая, как к нему на четвереньках бодро засеменил Дорофей и сделал стойку, разглядывая гармонь.

С другой стороны впился взглядом в инструмент Джинн-Толик.

– Поиггать хотите? – немного струхнул дед. – Пожалте, – протянул им гармонь.

Но гости, повертев инструмент, разочарованно вернули его хозяину.

 

* * *

Между тем трясущиеся мужики, на полусогнутых, добрались до поляны имени бравых самогонщиков и, прежде чем заняться важным делом, похмелились брагой, которая бродила в укрытых ветками молочных бидонах, умыкнутых с фермы.

– А-а-а-а! – выдохнул воздух дядька Кузьма, и слабая улыбка забрезжила на его хмуром небритом лице. – Что у трезвого на уме, то у пьяного уже внутри, – выдал он реплику и блаженно икнул, глядя на товарищей, руки у которых постепенно переставали дрожать, а взгляд делался осмысленным. – Мужики, быстро налаживайте аппараты, – велел он им, – а то мне Евсея подменить надоть… Зачем-то в город собрался…

Через час умиротворенный дядька Кузьма, сидя в кругу сопитух, выдал вторую реплику:

– Ежели похмелье не лечить, оно проходит за день! А ежели лечить… Оно вообще не проходит! – заржал он, но вдруг резко оборвал смех, увидев выглядывающие из-за деревьев незнакомые смуглые рожи.

«Неужто менты? – пронеслась в голове шальная мысль. – Да не-е, не похожи», – прищурившись, разглядывал шестерых невысоких парней в цветастых рубахах и шортах.

«Инкубаторские, што ль?!» – поразился некурящий мужик, поперхнувшись самогонкой.

Заметив у одного из местных гармонь, Педро хотел его пристрелить и исследовать инструмент, но передумал – вдруг не тот, а эти небритые могут дать нужную информацию.

– Мы студенты института Педриса… тьфу, Патриса Лумумбы, – растянув рот в улыбке, напоминающей оскал акулы, произнес он, подбираясь к дядьке Кузьме.

«А вдруг это людоеды? – вновь затрясся Кузьма. – Или изверги, что Митяя замочили? – побледнел он, наблюдая, как все шестеро подбирались к нему. – И чего я сюды поперси-и… надоть было сразу идти Евсея менять», – заорав, выхватил из костра горящую ветку и сунул в кровожадную морду атамана.

Педро заорал еше громче, остро пожалев о своем человеколюбии.

– Руки-и вверх, суки! – раздался из-за деревьев мощный рев.

Некурящий тут же выполнил команду, вылив себе на башку стакан самогона.

– Да не вам, а туристам говорю, – с облегчением услыхали Мишанин бас шалопутовские мужики.

Дядька Кузьма чуть не прослезился от облегчения. Никогда еще так не радовался он своему деревенскому соседу.

Лишившись усов, ресниц, бровей и половины волос на голове, Педро поднял лапы, размышляя, вернется ли он живым на далекую свою родину… А если и вернется, будет ли способен иметь детей. Стрелять и запугивать привык он сам… Но, чтоб его?..

– Кто такие? – быком ревел Мишаня. – Документы есть? – вспомнил любимый барабасовский вопрос.

Студенческий староста хотел запеть про Патриса Лумумбу, но обожженные губы не слушались его.

– Ну-у, вы тут веселитесь, а мне надоть Евсея менять, – откланялся дядька Кузьма и припустил к мосту, около которого на него напал здоровенный головорез с наколками под расстегнутой рубахой.

– Вр-р-агу не сдае-е-тся наш го-о-рдый «Ва-р-р-яг», поща-а-ды никто-о не жа-а-а-лает, – активно отбивался от бандюги ногами похмелившийся дядька Кузьма, руками прижимая к себе родимую гармонь, которую стремился вырвать татуированный жиган.

«Я те покажу Кузькину мать», – ловко врезал супостату гармонист и бросился бежать.

Чекисты, проведя рекогносцировку местности на своем берегу, разглядывали в бинокль противоположный берег и брошенные постройки ферм. На лугу паслось небольшое стадо, а на пригорке наблюдался пастух, прикладывающийся к бутылке с жидкостью.

«Обед уж близится, а Кузечки все нет, – начинал нервничать Евсей. – Кругом хочет поспеть… и там вмазать, и тут бутылку заработать, – вспомнил о последней припрятанной поллитре и алюминиевой тарелке. – Ничо-о, довезу как-нибудь до приемного пункта цветных металлов. Эх и нажру-у-сь, в стельку…» – мечтал он, когда вдруг почувствовал чью-то ладонь, зажавшую ему рот, и увидел над собой черную рожу с лысой блестящей головой, толстые губы и мясистые уши, в одном из которых блестело золотое колечко.

– О’кей! – сказала черная рожа, но ошиблась. Никаких «океев» и рядом не стояло, ибо Евсей автоматически продел в кольцо палец и потянул.

Черный рот над ним разверзся и огласил округу душераздирающим воем. Его приятель, склонившись над пастухом, двумя руками удерживал гадскую руку, но силы Евсея с перепугу удесятерились, и он целеустремленно тянул на себя колечко, попутно размышляя, сколько поллитр отвалит за него самогонщица баб Тоня.

По инерции зажимая рот жертве одной рукой и придерживая вытянувшееся до размеров слоновьего ухо – другой, Билл перешел уже на трубный рев слона, призывающего самку.

– Что это они с колхозником делают, сволочи, коли он орет так? – задал Железнову вопрос Иван Крутой, на минуту оторвавшись от бинокля. – Блин буду, это и есть наши диверсанты.

– Ишь как мучают человека, нелюди, – пожалел пастуха Железнов. – Шпионы, они и есть шпионы… Может, поможем страдальцу? – предложил шефу.

– Не-е! Следить будем. А вдруг у них сообщник есть? – опять навел бинокль на группу людей Иван Крутой, внимательно наблюдая, как двое негров куда-то потащили брыкавшегося и извивающегося пастуха.

«Кажись, надо впрячься!» – собрался с духом Шарик и ухватил за ногу негра, вопль которого музыкально слился с воем первого. Негр мотал ногой, пытаясь стряхнуть озверевшую псину, но Шарик мужественно терпел рывки и удары о землю, страдая за хозяина. Уцепить его рукой за хвост и отшвырнуть Джек не мог, так как тогда бы его приятель лишился уха.

В придачу ко всему Джек почувствовал мощный удар в зад. «Это что еще за дела?» – подумал он, повернув голову, и с ужасом заметил набычившегося козла, готовящегося ко второму штурму его черной задницы.

И лишь здоровенный бык тупо жевал жвачку, удивляясь, чего это все орут и дерутся… Травы, что ли, вокруг мало?

Запулив наконец ногой собачонку чуть не до деревни и откусив злостному козляре полрога, Джек с Биллом потащили заложника на базу, уже больше по привычке подвывая в унисон на два голоса. Прибыв на место, что они только не делали, дабы вытащить скрюченный палец из кольца и освободить ухо. Агент Билл на этот раз двумя лапищами уцепил жилистую руку Евсея и не давал тому слямзить кольцо вместе с ухом. Агент Джек выкручивал палец, кусал его, но все было тщетно. Пастух держался, как белорусский партизан в гестапо.

Дабы совместить два дела, Джек попутно задавал наводящие вопросы о месте нахождения спутниковой тарелки, но Евсей молчал, как рыба об лед.

«Ну да-а! Скажи вам, где тарелка, так вы и бутылку стырите…» – стойко терпел он муки, потому что палец у него был атрофирован еще в детстве и ничего не чувствовал.

Добравшийся наконец до пастбища дядька Кузьма одышливо окликнул Евсея. Никто не отвечал.

Подозрительно оглядел стадо и близрастущие кусты – Евсея не было, лишь валялся его кнут, а чуть в стороне – пустая бутылка.

«Та-а-к…» – сел на бугорке дядька Кузьма и напружинил бледно-серое вещество под черепом с двумя только что полученными шишками. «Так, так, так, так… Евсейки, подлеца и уклониста, нет… Значитца-а, выпивки у меня тоже», – сморщил лоб и задумчиво высморкался в траву, нюхнув прелестный аромат из бутылки. «У стервеца два пути, – развалившись на травке, стал размышлять дядька Кузьма, – или слинял к баб Тоне в Гадюкино, что совсем неплохо, потому как через часок-другой явится… и не с пустыми руками, – наслаждался видом облака, похожего на шалопутовское сельпо, – а с литром самогона…»

Облако на глазах видоизменилось, превратившись в здоровенную бутылку. У дядьки Кузьмы от восторга даже сердце защемило.

«Или, что хужей, в город подался… это его и до вечера не дождесси», – глянув на небо, перекрестился, ибо облако свисало оттуда двумя огромными сиськами продавщицы Нинки.

Верный Шарик по запаху, который и за неделю не выветришь, нашел местопребывание своего хозяина – босса по-научному – и принялся размышлять на тему ЧС…

«Кусаться че-то не хочется», – вспомнил он свой полет. Впитавший за совместную жизнь с боссом хозяйские привычки, решил спереть у захватчиков чего-нибудь очень им нужное. Прокравшись в уголок с вещами, аж присвистнул, обоняя запах жрачки, которую тут же стал перетаскивать и закапывать в тайное место под высохшими коровьими лепехами.

 

* * *

Агент Буратино захвата пастуха Евсея не видел, так как отсутствовал в это время на наблюдательном пункте.

Вприпрыжку, словно семилетний ребенок, он гулял по лесу, пока не наткнулся на сторожку лесника. За забором кто-то негромко напевал:

– Почему я не болею, почему я здоровее всех ребя-а-т из нашего двора-а… – и уже во всю мочь: – Потому что утром рано заниматься мне гимнастикой не ле-е-нь, бляха муха… потому что водою из-под крана-а обливаюсь я каждый де-е-нь, – вылил на себя ведро холодной колодезной воды только что пришедший с разборки Мишаня и завопил: – Бли-и-и-н!

Буратино наблюдал за ним, сунув нос в широкую щель между трухлявых досок. Над его головой, укладывая клювом перья, музицировала кукушка:

– Я-а – ворона, я-а – ворона… ля… ля… ля…

Перепрыгнув через забор, Буратино ловко забрался на крышу и, спрятав колпачок под рубашку, а длинный нос в карман, мужественно полез в трубу. «Западло разведчику входить в дом через дверь», – думал он, пробираясь по дымоходу и включив систему инфракрасного свечения, – кое-что из заложенной в него программы он еще помнил.

Осторожно выглянув из-за приоткрытой чугунной дверцы, услышал старческий дребезжащий голосок: «Поча-а-му я не болею… поча-а-му я здоровее…» – и увидел небольшого, как сам, пузатенького дедана без рубахи, но в трико и тапках, умывавшегося из кружки.

– … Потому чта-а водою из-под крана, обливаюсь я кажны-ы-й де-е-нь, – дедок выплеснул на себя воду и завопил: – Та-та-та-а… о-о, е-е, бичел-ла-а.

«Консерватория какая-то, а не изба», – подумал деревянный чекист, и ему на минуту заложило уши от чьего-то вопля:

– А-а-а-а! – тряслась в лихорадке лохматая тетка в черном платье, указывая на него пальцем с длинным нестриженым ногтем.

Буратино немного сам перепугался, когда тетка, подпрыгнув, шваркнулась о потолок, потом об пол, потом сбила прибежавшего дедана и юркнула под кровать, передав свою вибрацию и ей.

– Т-ты кто? – задал вопрос домовой, трясущимися руками напяливая на себя рубаху.

«Ху-у а-а ю?» – вспомнил английскую фразу Буратино, выключая инфракрасное свечение и обтирая с себя сажу оброненным старикашкой полотенцем.

– Выполню задание, скажу, – был его лаконичный ответ.

Топая армейскими башмаками, в дом ввалился взбодрившийся Мишаня, и храбрый разведчик, чтоб его не вычислили – он-то ведь был материальный в отличие от своих оппонентов, – зашмыгнул к тетке под кровать. «Насилу-у-ю-у-т!» – хотела завизжать Кумоха Мумоховна, но вся ослабла и молча ждала надругательства, почувствовав на высохшей своей груди деревянную ладошку. К тайному ее сожалению, незваный гость оказался не только хуже татарина, но даже хужей волосатого извращенца-лешего, подглядывающего по ночам за русалками, выходящими из речки Глюкалки…

«Приплыли две шалавы из Волги, – в сердцах плюнула Кумоха. – Совсем во мне женш-ш-ину не видит, словно деревянный, – наконец успокоилась она, наблюдая, как Буратино привинтил нос и надел на блестящую, покрытую лаком голову колпачок. – Фу-у, лихоманка тебя побери, на человека стал похож, – совсем пришла в себя Кумоха, – а то лезет из печи какой-то череп покемона, да еще и с красными глазищами… тут любая женш-ш-ина обомрет…» – вспомнив недавно пережитое, зябко передернула плечами.

Егерь Кумохиных воплей не слышал, потому что был человеком и не мог контактировать, хотя и с близким, но другим измерением. Походив по комнате, он включил телевизор и удобно расположился перед ним в продавленном кресле.

На экране Петр Карлович Слонидзе освещал страшилки из общественной и политической жизни страны.

Присутствующие узнали, что в Москве убили бывшего авторитета, а ныне директора банка Козлова, проходящего в органах под кликухами: «Козел», «Козлище», «Козел вонючий», «Козерогман», а последнее погоняло было «Муфлон». Мужское население сторожки с интересом отложило в памяти сравнительный прейскурант «жриц любви» в Москве, Петербурге и областном Тарасове. Далее потусторонняя общественность узнала курс доллара по отношению к рублю. Какие такие из себя доллары, никто точно не знал. Лишь Буратино видел их на картинке.

«А чего тут удивляться, – слушая диктора, думал Мишаня, – ежели у нас, в маленькой деревне, почитай каждый день пальба, то что про Москву говорить… Вот если бы сегодня на поляне не появился вовремя, глядишь, эти туристы кого-нибудь и прихлопнули… Дядьку Кузьму, скорее всего… И чего их, собак, понаехало? Будто медом наша Шалопутовка намазана… Чего-то все вынюхивают… высматривают», – зевнул он и задремал под монотонный рассказ об убийстве еще одного крутого представителя московского общества.

За его спиной, на старом шифоньере, свесив ножки, в ряд сидели Ерошка, Кумоха и Буратино. Они уже познакомились и тихонько обсуждали услышанное.

– Слышь, Бурик, ежели тебя Мишаня обнаружит, ты поленом прикидывайся, – давал советы домовой.

– Па-а-ле-е-ном? Да вы въезжаете, кто я такой? – покрутил головой по обе стороны, так как находился в центре зрительского ряда. – Да я, может, родственник самому Слонидзе, – указал пальцем на телевизор, – и не потому, что у нас папы – Карлы; а потому, что головы – деревянные… И нечего тут хихикать, – строго глянул на Кумоху.

«Ты родственник этому шифоньеру», – подумал Ерошка, но вслух сказать не решился.

– Кумыка Мумыковна, а посторонних в деревне нет? – вспомнив, что он тут по заданию генерала Потапова, закинул удочку Буратино.

«И этот туды жа, – закатила глаза Кумоха, – фамилью правильно выговорить не могет… да чо с него взять, коли он родственник Слонидзе».

– Ха-а! – дернулась она. – Уже местных реже встренешь… – глянула на Буратино, томно вздохнув: «Был бы это симпатяга Добби…»

Потом, когда Мишаня проснулся, все трое с интересом наблюдали, как он дрессировал дятла, который, по простоте душевной, чуть было не вложил чекиста, усевшись на его нос и долбанув клювом в лобешник.

– Ну ты, дятел парагвайский, пшел к лешему, – зашептал Буратино и больно ткнул в яркое брюшко деревянным пальцем.

Причинив неожиданность Ерохе, пернатый радист брякнулся на пол, схватившись лапками за животик. Озадаченный Мишаня подскочил к птичке и поднял ее, глянув на шифоньер. Но ничего там не увидел.

Попрощавшись с новыми друзьями и выйдя – как и положено культурному гостю – через окно, Буратино продолжил прогулку, наткнувшись вскоре на теплую международную компанию.

«Ничто так не сближает нации, как хороший выпивон! – подумал он, внимательно вглядываясь в лица, вернее, рожи присутствующих. – Этого я где-то встречал, – разглядывал обгорелого Педро. – Ну точно, склеротик я деревянный… Педро и К° градусов… – хлебнул накапавшей в банку самогонки. – Да тут не К° градусов, а все шестьдесят, – занюхал цветочком и приметил маленького волосатого мужичка, раскинувшего ручки-ножки на травке. – О-о! По словам Ерошки, это и есть его дружбан – Леха… Балдеет, как муха на… варенье…» – тихонько подкрался и, ткнув кончиком носа лешего в плечо, вкрадчиво произнес голосом домового Ерохи:

– 3-з-д-о-р-р-ова, Л-л-е-е-ха!

Тот открыл похмельные глазки, икнул, всхлипнул и провалился сквозь землю.

«Прыткий, как луковица», – сделал вывод Буратино, прислушиваясь к пьяному базару.

– Братаны-ы! Если надо кого замочить, только шепните, – вопил, обнимая некурящего мужика, один из латиносов и отчего-то горько плакал.

«Ликвидировать следует многих», – скрипел зубами опаленный Педро, проглатывая стакан самогона.

 

* * *

Гоблин Покемон, сопровождавший водилу «газели», доставившего в Гадюкино, а следом в Шалопутовку товар, обратил там внимание на двух копавшихся на огороде придурков, которых недавно в кайф отметелили в кабаке.

«Е-к-л-м-н, – подумал гоблин. – Эта… че они, в натуре, с понтом в навозе ковыряются?.. Может, мы им совсем мозги размяли?» – хмыкнул он и, пока мясистая Нинель принимала товар, с безразличным видом поинтересовался:

– Эта? Блин! Е-к-л-м-н. А че это два козла в вашей задрипанной Шалопутовке делают?

– Два-а? – визгливо вскинулась Нина Матвеевна. – Во всей Шалопутовке лишь два нормальных человека, – имела в виду себя с мужем, – а остальные все козлы. Кроме того четвероногого с другом, с Чукотки два негра прикатили, чтоб на автобусе покататься… А бабы и других чукчей видели… Прям, не Шалопутовка, а Пальма-де-Майорка…

– Че-е? – опешил Покемон.

– Ну, Сочи, говорю, а не деревня стала… Одни туристы…

– А-а-а… Е-к-л-м-н…

– У-ф-х-ц-ч-ш-щ, – докончила Нинель.

Потискав на прощание торгашескую грудь и получив по лапам, Покемон тут же направился восвояси и доложил бригадиру Коляну, что Шалопутовка под завязку набита посторонними лохами. Колян сморщил лоб и замер.

– Чего торчишь, как геморрой на бахче? – уселся рядом бегемотоголовый Вовчик.

– Когда-нибудь я тебя урою, – пообещал Колян и стал по мобильнику звонить на дачу патронессе.

Трубку снял ее секретарь, Колян полчаса объяснял очковому ужу, что надо срочно забить стрелку, ну-у, встретиться с госпожой.

– Позвони через час, – ответил очкастый.

Колян два раза нокаутировал стенку и успокоился лишь тогда, когда принял на грудь добрую порцию кристалловской водки.

«Да видел я кое-где троюродную сестру двоюродной твоей тетки», – злобно подумал он, даже в мыслях опасаясь «видеть» более близкую родню секретаря своей патронессы.

Ранним вечером, когда солнце еще красовалось на небе, ему разрешили приехать, но не занимать времени более десяти минут. Засунув в рот две упаковки жвачки, Колян прыгнул в БМВ и помчался на окраину Тарасова, где в зелени и цветах утопала четырехэтажная дачка патронессы. Обливаясь потом от страха, Колян шел по аллее парка и внушал себе, что беседовать с главой тарасовской преступности следует на понятном русском языке, который он изучал все пять лет пребывания в двух классах начальной школы.

«Ведь у меня диплом юридической академии, хореографического училища, иняза университета и института механизации сельского хозяйства, из чего следует, что я образованный кореш, к тому же защитил кандидатскую диссертацию на тему… э-э-э… название которой не могу запомнить вот уже три года», – подковылял на подкашивающихся ногах к прекрасной женщине, девушке, которая никогда не была комсомолкой, зато с детства занималась теннисом.

У ее стройных ног грациозно стояла борзая сука с блестящей шелковистой шерстью, настороженно принюхивающаяся к гостю. За спиной маячили трое телохранителей, и еще двое, вооруженные автоматами, ходили по периметру забора.

«Наверное, из слухового чердачного окошка в мой лобешник метит снайпер, который не преминет пальнуть по ее первому сигналу», – подумал Колян и подобострастно опустился на предложенный ему мягкий стул, стоявший под сенью разлапистого дерева. Напротив уселась госпожа и забросила ногу на ногу, продемонстрировав гостю великолепные бедра под короткой юбкой. Но Колян даже в мыслях не смел на них глянуть.

– Ну что там у вас произошло? – чуть капризным, звонким голоском спросила патронесса и, взяв со стоящего рядом столика яблоко, надкусила его. Собака, зевнув, вальяжно развалилась у ее ног.

– Пока ничего не случилось, моя госпожа, – охрипшим голосом, с трудом подбирая подходящие слова, издалека начал Колян, заметив краем глаза, что один из телаков показал ему семь пальцев – столько минут осталось для аудиенции.

– Мой гоблин, Покемон, встретил в Шалопутовке старых знакомцев, – зачастил Колян и стал рассказывать о своих подозрениях.

«Так, так, так… – почти не слушала его тарасовская «крестная мама», со вкусом поедая яблоко. – Сегодня я уже получила от доверенного лица из ФСБ наколку, что в Шалопутовку направились московские оперы, вроде бы ловить шпионов… А шпионы, как известно, без цели не забрасываются. Цели же теперь, в основном, экономические…»

– Я все поняла! – прервала она Коляна. – Бери трех человек, точнее, этих… гоблинов… и отправляйся в деревню. Все как следует разузнай, а через пару деньков, – выбросила она огрызок, – я подъеду туда, чтоб отдохнуть на природе, и заодно выслушаю конкретный твой доклад, а не предположения, как сейчас, – легко поднялась и, не попрощавшись, пошла в сторону бассейна.

– Всё-всё-всё, – подтолкнул Коляна к выходу один из телаков, – выполняй команду.

Взяв с собой Вовчика, Покемона и карлика Арнольда, на БМВ покатили в Шалопутовку.

Багажник, на всякий случай, ломился от боеприпасов и водки, так как Покемон доложил, что в сельпо из алкогольных напитков завезли лишь джин-тоник.

 

* * *

Районный участковый Карп Барабас, изнывавший от тоски в чекушкинском пункте по охране общественного порядка, увидел в окошко, как из кузова остановившегося грузовика, развевая полами многочисленных одежек, воровато выпрыгнули двое лиц без определенного места жительства. «Штык-нож им в гузку!» – хищным огнем загорелись глаза младшего лейтенанта, когда на спинах бомжей прочел аббревиатуру «ФБР». «На ловца и зверь бежит… Не видать мне лейтенантской звездочки как своих ушей, коли не эти мазурики замочили Митяя», – выхватив из сейфа табельный пистолет, пошел на задержание подозреваемых. Тихонько подкрался сзади и, когда один из преступников, в тюбетейке на голове, нагнулся, чтобы, по мнению участкового, выхватить из носка нож, он ловко долбанул его десантным ботинком в зад.

Хоттабыч, почти уже поднявший бычок, вдруг почувствовал, что земля уходит из-под ног и быстро мелькает перед глазами. Летя на бреющем, он увидел пустую бутылку, но не успел схватить ее, так как скорость была велика, и остановил полет лишь деревянный забор.

«Может, я постепенно становлюсь волшебником?» – размышлял он, разглядывая картофельную ботву.

Одним ударом уложив бандита в шапке-ушанке, Барабас подошел к торчавшим из-под забора ногам без носков и вытащил наружу все тело, с тюбетейкой на верхней его точке.

Рядом затормозил уазик, и выпрыгнувший из него следователь районной прокуратуры, предварительно убрав в карман очки, размахнулся ногой и попытался треснуть лежавшего мужика в шапке, но промахнулся. С третьего раза все же попал, почувствовав, как в щиколотке у него что-то хрустнуло.

– Так ты еще сопротивляться?! – заорал он и захромал к машине, на ходу надевая очки.

Через минуту появился с фотоаппаратом и автоматом «Калашникова». Барабас в это время бросил второго задержанного рядом с первым и удивленно следил за действиями прокурорского работника.

– Ну-ка, сфотографируй меня, – протянул тот фотоаппарат участковому и навел автомат на преступников.

Фотографировать же Барабаса следователь категорически отказался.

– Грузи-ка их в машину, и повезем ко мне в прокуратуру, – распорядился он.

Очухались бедолаги на лавке в обезьяннике. Глядя через ржавые прутья на здоровенного мента, Хоттабыч захныкал:

– Попить бы, гражданин начальник.

– В морге тебя напоят, – ловко ответил Барабас и внутренне восхитился своему остроумию. – Вставай, раз очухался, и пошли на допрос, – открыл он зарешеченную дверь.

Следователь решил, разрабатывая первого подозревае-мого, напустить на себя личину злобного прокурорского работника. Поэтому с порога, не снимая на этот раз очков, заехал тому в грудь, рассуждая, что в челюсть, конечно, дать эффектнее, но можно промахнуться, и тогда весь имидж грозного следака рассыплется в прах.

Бомжара подумал, что очкарик дотронулся до него, чтобы обыскать, и самолично раздвинул полы всех своих одежек.

«Заразишься еще, или паразитов подхватишь, – поморщился прокурорский работник и сел за стол, вытирая руки платком. – Ну и вонища от него. Не такая, конечно, как от Митяевых носков, но гражданин тоже благоухает прилично, – высморкался в платок. – Зря! Лучше чуять буду», – осудил себя следователь и подбросил Барабасу пищу для ума:

– А вы, младший лейтенант, подумайте пока над версией: «Семь одежек и все без застежек, кто раздевает, тот слезы проливает…» Как догадаетесь, скажете мне.

Закуривайте, гражданин убийца, – вытащил из сейфа и бросил на стол пачку «Примы» тарасовской фабрики табачных изделий.

Бомж радостно схватил сигарету, попутно сперев еще две, и, пока прикуривал, заныкал их под тюбетейку.

– Дышите в окно, – распорядился следователь, приго-тавливая пинцет, лупу и целлофановый пакетик.

«Эх-ма! – взгрустнул он. – Среди деревенских ку-рильщиков душегубов нет… Экспертиза показала, что около трупа курил кто-то другой… А может, курил сам труп? – стал размышлять следователь. – Да нет, ведь он был без головы, – опроверг себя. – Конечно, запутанная история… но тем интереснее будет распутать клубок преступления и изобличить убийцу».

– Докурил? – взял он бычок пинцетом и стал разглядывать его в лупу. – Кури следующую, – кивнул подозреваемому.

Тот радостно уцепил из пачки сигарету, по привычке сперев еще две.

«Никаких подозрительных следов, – аккуратно положил окурок в пакетик прокурорский работник. – Надо побольше следственных улик отобрать у подозреваемого, а то половину в криминалистической лаборатории потеряют, половину сами докурят», – заставил бомжару закурить третью… четвертую… пятую… десятую…

– Как зовут?

– Хот-та-а-абыч, – плавающим голосом ответил под-следственный.

– Имя как, спрашиваю?

– Хот-та-а-абыч, – скосил глаза к носу и стал ловить глюки бомж.

– Барабас! – взвизгнул следователь. – Этого уведи и давай другого…

– Закуривай! – велел тому.

Дурачок поначалу обрадовался…

– Колись! Ты американский шпион? – после выкуренной пачки спросил у подследственного.

– Да-а-а-а!

– Митяя тоже ты замочил?

– Да-а-а-а! – согласно закивал головой Шапка-Ушанка.

– В глаза гляди! – как в кино, попытался рыкнуть следователь. – В глаза, говорю! – навел настольную лампу и пугливо пискнул, потому что мокрушник глядел на него белками глаз, а голова двигалась из стороны в сторону, как у кобры. – Барабас! – заверещал прокурорский работник. – Увести его, – велел вбежавшему участковому.

Тот, подняв с табурета потенциального мокрушника, потряс, чтоб привести в чувство, глянул в лицо и со словами: «Куда буркулы дел?» съездил кулаком по маковке. Опять глянул – зрачки были на месте. Удовлетворенно потер руки и потащил приходящего в себя ханыгу в камеру.

 

* * *

Вечером в Шалопутовку примчался БМВ с тремя бандитскими рожами и одной рожицей.

Не мудрствуя лукаво на постой решили определиться к самому Кошмарову. Когда накачали бывшему «преду» несколько бочек воды, он, чертыхаясь в душе и переживая за молодую жену, пустил их в дом, нацепив улыбку «номер два» (встреча вонючих козлов).

Не успев расположиться, гангстеры принялись глушить водку, а Кошмаров решил позвонить бывшему секретарю парткома по внутреннему телефону, который связывал несколько домов и учреждений.

Подняв трубку, Пшенин услышал вроде бы и знакомый, но странный, словно из трехлитровой банки, голос:

– Отда-а-й золото-о па-а-ртии-и!.. – и тут же в трубке раздались гудки.

«Что такое? В чем дело? – запаниковал он и спрятал золотые часы с дарственной надписью: «От тарасовского обкома КПСС» под половицу.

Не успела улечься гоблиновская пыль, как из ее недр вынырнули покачивающиеся, стройные ряды шалопутовских алкашей, обсуждавших новых своих товарищей.

«Слабаки! – было общее мнение. – Попадали… всю компанию развалили».

Слушавший дедовы частушки Джинн, заметив через щели забора небритую, благоухающую чем-то тошнотным веселую кавалькаду, с удивлением отметил, что никто больше не трясся и не дергался.

– Они победили болезнь Паркинсона!.. – потрясенно произнес он, обращаясь к четвероногому приятелю.

Тот ловко запрыгнул на пенек и выглянул из-за забора.

– Ва-а-у-у! – поразился Джонни.

– К завтрему опять захворают, ети их в колено мать, – поняв, о чем речь, высказал свою точку зрения дед Пашка, с чувством распахнув меха гармони.

Никто из них не обратил внимания на стоявшую за стволом дерева высокую, запахнутую в брезентовую плащ-палатку фигуру с длинным пучком темных волос, свисающих с макушки за ухо.

Маленькие черные глазки злобно глядели из-под нависших надбровных дуг на музицирующего деда Пашку.

«Если бы не те двое!..» – зловеще подумала фигура, удаляясь от дедовой избы. Открыв дверь побеленной украинской хаты с соломенной крышей, неизвестный юркнул в темноту сеней, задев широкими полами плаща таз, который загремел, упав на пол.

«У-у-х! Как мне жутко! – подумал человек в плаще, раскрыв еще одну дверь и проходя в комнату. – Как же я ненавижу этих гармонистов… Как ненавижу… – достал бутыль с горилкой и сало. – Играют и играют, игра-а-ют и игра-а-ют», – схватив нож, развалил надвое наглющего таракана. Блаженно вздохнул и пошинковал его на мелкие дольки. «Как это приятно», – смахнул ладонью изрубленную жертву на пол и этим же ножом отрезал себе ломоть сала, плеснув затем в стакан горилки. «Ну-у! Пусть у москалей чешется!» – залпом осушил стакан, замер, через минуту ожил и проглотил половину ломтя, вытерев жирные пальцы о пучок волос на бритой башке, пожалев пачкать месяц назад стиранный рушничок. Откинувшись спиной на стену с клочками обоев, продекламировал:

– Бедному-у зайчику… тр-р-амвайчиком перерезало но-о-ж-ж-ки… Нет! Не смо-о-жет скакать по дорожке-е, – забалдел человек в плаще, с интересом наблюдая, как в углу над головой забилась в паутине муха.

«Давай, давай, где ты, душегу-у-б? – мысленно стал звать паука. – А вот и он!» – сердце радостно застучало.

– Муха криком кричит, надрывается, а злодей стоит, ухмыляется-а, – поднялся и чиркнул спичкой, спалив и злодея, и жертву.

«Я – круче!» – вновь уселся на лавку и выпил еще стакан горилки, забубнив под нос:

– А лисички взяли спички, к морю синему пошли, море синее зажгли, – задремал он, подумав, что эти лисички, ясное дело, москалихи, сестры Ивановы. И зажгли они ридно украинско сине море, потому что Крым не их, и, чтоб, значит, ни себе и ни людям… – уснул человек в плаще, и ему приснился круглый стол, за которым сидели люди и яростно спорили…

– Я – против! – высказался Явлинский, но его никто не слушал.

Слово взял представитель РНЕ и сказал:

– Ясно как белый день, что фамилия этих сестер вовсе не Ивановы, а госпожи Лисицман! Эти евреи все разграбили, так еще и море решили сжечь… Бей жидов, спасай Россию!..

– А я против! – попытался встрять Явлинский, но его перебил полковник НКВД в зеленой гимнастерке под горло, с перекрещенными на груди кожаными ремнями:

– Вз-з-д-ор-р! После работы с лисицами они сделали заявление, что являются выдрами и работают на американскую, английскую и немецкую разведки… Вот по заданию своих шефов они и зажгли наше родное, советское, синее море… Смерть шпионам!

– А я против!.. – хотел взять слово Явлинский, но его опередил Михаил Сергеевич Горбачев.

– Даду-даду-даду интервью… и скажу вам о лисичках. Это наши застрельщики… Зажгли прожектор перестройки, и воссияло синее море, до самого Индийского океана, и Америка дала нам десять миллиардов долларов кредита…

– А я против!..

– Какой к черту кредит! – возмутился Жириновский. – Эти лисички – не лисички, а соколы Жириновского… Они помочили свои лапы, то есть крылья… то есть хвосты, в синем море, а теперь помочатся в Индийском океане. Плевать они на всех хотели!

– А я против!..

– Море они не сжигали, – перебил Явлинского Чубайс, – а хотели приватизировать, но коммуняки не дали им это сделать и сами подожгли синее море, свалив все на демократов… Но я отключу рубильник и погашу не только море, но и все города и села… Вообще ничего светить не будет… даже прожектор перестройки… Потому что за все надо платить… С вас десять миллиардов, Михаил Сергеевич. Утром деньги – вечером стулья!..

– Я против! – получил наконец слово Явлинский, но забыл, чего хотел сказать. – Ах, да! Лисички выполняли программу «Сто дней», но не уложились в сроки… на десятый год море и загорелось… Господа! Покупайте яблоки!..

«Ух! – и приснится же кошмар», – подскочил с лавки человек в плаще.

– Я проти-и-в, я проти-и-в, – передразнил кое-кого. – Во всем виноваты гармонисты! – не раздеваясь, плюхнулся на мятую постель и тут же захрапел, на этот раз без сновидений.

 

* * *

Жена дядьки Кузьмы, тетка Клавдия, весь день прождала своего суженого, но он все не приходил.

Давно уже притопали из лесу его собутыльники, а благоверного все не наблюдалось, и вдруг, выйдя на улицу, она увидела, что супруг – с гармонью за одним плечом, с барабаном за другим – хлопает кнутом и гонит стадо.

«Допилси-и! До белой горячки… За коровами уже гоняется», – шмыгнула в дом и кинулась к альбому с фотографиями. «Ну и рожа у него на всех снимках, – подумала она. – Только маньяков пугать!.. А вот, вроде бы, и ничего, – рассматривала карточку мужа в семилетнем возрасте за школьной партой. – Пока перемена не началась, трезвый еще», – положила фотку за пазуху и направилась к ворожее, чтоб та отвела мужа от водки.

«Городские мужики рядом с винным магазином пройти не могут – враз блюют», – вспомнила она слова местной кол-дуньи. Правда, наглядного примера не было, потому как из деревенских никто лечиться не желал.

«Какая это болезнь? – рассуждали они. – Сами пойдем по-утряне и вылечимся… Зато смысл жизни останется при нас!»

«Я те покажу «смысл жизни!»» – злорадствовала тетка Клавдия, быстрым шагом топая по пыльной улице. «Завтра захочешь, зараза, выпить, а она у тебя колом поперек горла встанет! – довольно хихикнула женщина, постучав в дверь перекошенной избы. – Сразу видно, что не аферистка, раз деньгами не берет», – все же со страхом переступила порог.

Ворожея, не старая еще, крепкая баба во всем черном, остро глянула на гостью.

– Проходи, проходи, красавица… Мужа хочешь от пьянства избавить? Вижу! Все вижу. Это я могу, – уселась за стол, указав пришедшей на соседний стул, и зажгла две свечи.

У тетки Клавдии по телу, громко топая, пробежала огромная мурашка. «Свят, свят, свят!» – подумала она, протягивая целительнице фотографию мужа.

– 0-о-й! – вздрогнула ворожея. – Тяжелый случай, – стала делать пассы над снимком.

Пока тетка Клавдия внимательно глядела на фотографию, ей померещилось, что мальчишка показал колдунье фигу. «С нами крестная сила», – исподтишка перекрестилась она, вновь ощутив мурашку.

– Чего принесла-то, яички? – отвлеклась от кодирования ворожея. – Клади вон на стол и иди… Утро вечера мудренее, а я тут… поколдую одна, потому как случай очень тяжелый. Семь лет он не пил, не курил и не спал с женщинами… Тетка Клавдия поразилась.

– … А потом пошел в школу… И ты иди! – еще раз произнесла целительница.

Тетка Клавдия радостно вскочила, почувствовав, как мурашка грохнулась на пол. Переступив через нее, она облегченно бросилась к двери. «Отпился ты теперь, милок», – словно на крыльях, летела домой, вспоминая, сколько натерпелась из-за мужа страху. Но не жалела, что посетила ворожею. Почему-то немного жалко было лишь свалившуюся с нее мурашку…

Фээсбэшники с пришедшим Буратино до темна резались в карты на деньги. Играли в подкидного дурачка, и Буратинке ужасно везло.

– Ты нечестно играешь, деревянный! – злился Иван Крутой.

– Папой клянусь! Всё путем, – отвечал шулер.

Пальцы его быстро мелькали, раздавая карты.

– Нет! Не идет масть, – переживал Железнов. – Никогда не будет у меня своей фирмы по производству пончиков имени Рихарда Зорге.

– Бурек! Ну ты обурел… Откуда у тебя появился туз? – заорал Иван Крутой, с горечью понимая, что мечта заиметь кафе «Штирлиц» отодвинулась в туманную даль.

Спрятав выигранные денежки в рюкзачок, Буратино стал показывать разорившимся бедолагам карточные фокусы, но чекисты не вникали, думая о своем.

– Господи-и-н Буратино! – елейным голосом начал Иван Крутой. – Я где-то читал, что если зарыть денежки вечером, то утром вырастет дерево, усыпанное зеленью…

– Батюшки! – ужаснулся Буратино. – Что же к утру вырастет из той кучки, которую Железнов закопал за палаткой?..

– Значит так! – командирским голосом произнес Иван Крутой.

– И перетакивать не будем! – на низких частотах поддержал его Буратино.

– Шутки в сторону… Равняйсь, смирно! Мы приехали сюда не в карты играть, – оглядел коллег, – а выследить и обезвредить врага… но прежде выведать его планы…

– Да! Узнать, за каким хреном их сюда занесло, – согласно закивал Буратино.

– Р-р-р-азговорчики в строю, – вспомнил свою сержантскую юность капитан ФСБ. – Сейчас поплывем на ту сторону и поглядим, чем занимаются шпионы и что они сделали с заложником.

– На чем же мы поплывем? – задал резонный вопрос Железнов.

– На подручных средствах! – был лаконичный ответ.

– А что у нас под руками? – поинтересовался старлей.

– Вот на том и поплывем, – стал раздеваться капитан.

Раздевшись до трусов, задумался… потом сбросил и их.

– Ты не больно-то тут со своим носом шастай, – сделал замечание Буратино, снявшему с себя рубашку и колпачок.

– Может, я вещи посторожу? – предложил Железнов.

– Нет, Железяка. Хоть топориком, а плыви, – был жесткий ответ.

Буратино блаженно плыл на спине, любуясь высыпавшими звездами и луной. На животе его покоился пакет с обувью. Рядом пыхтел и отплевывался Крутой. Железнов отстал и громко хлопал по воде руками где-то вдалеке, с зубовным скрежетом прислушиваясь к долетавшей до него из деревни частушке: «… из села Кукуева-а… ну куда же ты плывешь, Железяка фигова».

– Глюкалка – это, конечно, не Волга, но тоже речушка ничего… – высказался приплывший последним старлей, стараясь забыть о скверном куплете. Надев обувь, чтоб не поранить ноги, пошли путешествовать от фермы к ферме.

– Вон там они, – Буратино указал на светившееся тусклым светом окошко.

В темноте он видел так же, как ясным днем. Подобравшись к окошку, заглянули внутрь.

– Словно сексуальные меньшинства, – хихикнул Железнов, разглядывая сбившихся в кучу на столе трех мужиков.

– Натуральный свальный грех! – поддержал друга Крутой. – И для чего эти негры взяли его в заложники? – вслух задумался он. – Не для того же, чтоб над шалопутовским пастухом надругаться, на парашютах выбрасывались?..

– О-о! Вон какая-то собачонка банку тащит, – отвлекся от занимательного зрелища Железнов. – Кутя-кутя-кутя, на-на-на-на, – пощелоктил пальцами, будто перебирал денежки.

«На, на!.. – мысленно передразнил обманщика сытый Шарик. – Дождесси от тебя чо-нибудь, кроме пинка», – шустро слинял он от голых незнакомцев.

Фэбээровцы спали по очереди, чтоб удерживать от дальнейших злокозненностей длань судьбы. Евсей же спал сном праведника на огромном столе, прижавшись щекой к теплому плечу американского шпиона, у которого трещала башка от зловонного пастушеского перегара и здорово саднило ухо. Билл на полчаса забылся в тяжком, бредовом сне, и ему снился родной дом… Вот он, маленький, бежит по усыпанной листвой тропинке, а его мама, чуть присев и расставив руки, хочет принять сына в объятья. Слезы текли по лицу Билла, и он тяжело дышал и всхлипывал. Потом стала сниться красавица Дунька в расстегнутом халате, и он зачмокал губами, обняв Евсея, по другую сторону от которого расположился бодрствующий Джек. Борясь со сном, он держал пастушескую руку, тесно прижавшись к Евсею и для удобства перекинув через него ногу. На рассвете он растолкал Билла и, сдав дежурство, вышел на улицу.

Отвлекшиеся на собачку фээсбэшники пропустили этот важный момент и, увидев перед собой громадного широкоплечего негра, от неожиданности завопили и бросились бежать к реке.

Перепуганный Джек заорал еще громче, с ужасом разглядывая две удаляющиеся голые мужские фигуры и какой-то обрубок рядом с ними.

«Деревенские геи пронюхали, что мы беззащитны и хотели этим воспользоваться… Ах! Где ты, спокойная, родная Америка?!»

Евсей, проснувшись от громких воплей, потянулся, чуть не оторвав ухо Биллу, и мрачно стал вспоминать, что же с ним произошло. Балду ломило с похмелья. Да еще прибежавший с улицы негритос стал орать не по-русски, указывая на его палец и через слово произнося: «Фак! Фак! Фак!»

«Видать, это по-негритянскому – «палец», – сделал правильный вывод Евсей, подумав, что пора колоться. – Но дело надо повести так, чтобы поллитра досталась мне… И чем скорее, тем лучше».

– Да забирайте вы свою гребаную крышку! – выдернул он палец из кольца и, кряхтя, слез со стола на пол. – Но пузырек, чур, мой! – выбрался на свежий воздух.

Билл с гигантским облегчением расслабил шею и вытянул руки вдоль туловища.

«Свобода-а!» – думал он, и слезы счастья текли по осунувшимся щекам узника Бухенвальда.

Через несколько минут Билл ощутил прямо-таки нечеловеческий голод, потому как не ел со вчерашнего утра, и, упруго спрыгнув со стола, метнулся в угол фермы, где находился камбуз.

Но, увы! Еды не было. Ни банок с тушенкой, ни галет.

«Ети-и ма-а-ать! Значит, Джек уснул на посту, и пастух в это время все слопал, – сглотнул он голодную слюну. – А ведь денег у нас нет. Истратили на спутниковую тарелку… – горестно думал он. – Надо скорее выходить на связь и просить подкрепление… Пусть пришлют робокопа… Простой полицей-ский тут не справится».

– Скорее! Скорее за тарелкой, – развил он бурную деятельность, схватив какой-то кабель и передатчик.

– Да положи, потом возьмем, – попытался остудить его пыл агент Джек, но не тут-то было.

– Не стоило спать на дежурстве, – выговаривал приятелю Билл, – даже поесть нечего, – вывалился он на улицу, глядя, как собачонка ластится к этому изуверу пастуху.

Войдя через десяток минут следом за Евсеем на соседнюю ферму и раскопав в навозе спутниковую антенну, агенты брезгливо глядели, как тот, достав бутылку из органического удобрения и даже не обтерев горлышко, жадно припал к ней, как нашедший источник бедуин, месяц плутавший в пустыне.

Похмелившись, Евсей прикинул, что пора собирать стадо, и помчался в деревню. Обожравшийся Шарик еле за ним поспевал.

– Ну что мы стоим? – поторопил приятеля Билл. – Босс ждет сообщений, – бережно поднял тарелку.

Металлические когти он взять забыл, поэтому, держа в зубах кабель, полез на столб без них. Несколько раз страдалец съезжал вниз, утыкая ладони занозами и пропуская мимо ушей слова Джека о повисших на столбе яйцах, и все-таки подсоединил кабель к проводам, запоздало радуясь, что не получил разряд электротока.

Глянул сверху на приятеля, отметил, что у того тоже волосы не стоят дыбом, а из ушей не валит дым… Напротив, он cпoрo подключает к антенне передатчик. Заметив вдалеке пыль от стада, Билл съехал со столба.

– Джеки, ну давай, чего ты там возишься, – подбодрил товарища, разглядывая приближающихся коров во главе с его давешним мучителем, пастухом.

Козел Яшка, увидев склоненную фигуру своего врага и выставленный в его сторону зад, прицелившись, сходу пошел в атаку, подбадривая себя по-японски: «Бе-е-е-нзай!», – и врезал противнику лбом точно в копчик. Утробно икнув, вражина перелетел через тарелку и зарылся носом в землю.

На вторые сутки до быка стало доходить, что эти два загорелых колхозника обижали корефана Евсея, и враз глаза его налились кровью мщения. Взревев бизоном, он ринулся на второго противника с блестевшей на утреннем солнце башкой.

– Фу-у! К ноге! – закричал Евсей Мишке, но было поздно, и агент Билл ощутил, что летит.

Кувыркнувшись два раза в воздухе и растопырив ноги, он ловко приземлился на хребет животного. В этот момент быка посетило второе озарение, и он понял, что за объект свалился на него в хлеву и принес столько унижений. Словно дикий тур, стал он скакать, стремясь сбросить с себя ненавистного седока и растоптать его в пыль. Пар валил из ноздрей, и глаза застилал кровавый туман.

«Ой, ой, ой, какие мы страшные… – саркастически подумал козел, но вслух сказать не решился, отскакнув на всякий случай подальше. – До жирафы быстрее бы дошло!» – мысленно подтрунивал над быком, который, согнув шею, рыл передним копытом землю, а потом вновь закрутился на месте и запрыгал.

– Ух ты! Вo-o родео! – в восхищении произнес Железнов, наблюдая с противоположного берега в бинокль за пируэтами животного и еле-еле державшегося на нем человека.

– Ставлю штуку, что больше десяти секунд он не продержится, – тоже приник к биноклю Крутой.

– Две даю, что продержится, – принял пари богатенький Буратинка, без всякой оптики всматриваясь в поединок титанов.

Изо всех сил вцепившийся в холку быка Билл постепенно начал сползать на землю, через равные промежутки времени больно прикладываясь задом о хребет монотонно скачущей скотины. «На столбе чувствовал себя уютнее… – из последних сил вцепился в толстую шею распрыгавшегося бугая. – Никогда я не был на Техасе, вы не говорите мне о нем, – вспомнил стихи какого-то русского поэта, которые читал в самолете инструктор, в последнюю минуту пытавшийся повысить их эрудицию. – И… глаза… горят… огнем…» – брякнулся он на землю, кувыркнулся в одну сторону, в другую… и, ловчее обезьяны, не то что когда лез с кабелем, взобрался на столб, в который с маху врезался Мишка.

Пока бык восстанавливал глазной фокус, собирая три столба воедино, подкравшийся сзади Джек, чтоб отвлечь его от товарища, саданул рогатую тварь подобранной в траве палкой. Мумукнув от боли, бык развернулся к новому противнику и пошел на таран, пригнув к земле лобастую голову. Агент Джек, петляя зайцем, уходил от преследования.

В это время на другом берегу Буратино эмоционально спорил с Иваном Крутым на тему – продержался ли черномазый десять секунд или нет. Включив внутренний секундомер, Буратино отметил, что ковбой провисел лишь восемь, и честно отстегнул две тысячи рублей Крутому, мгновенно став в глазах капитана роднее сына.

Железнов, напевая: «Тореадо-о-р, смелее в бо-о-й», с повышенным интересом следил за корридой.

Когда оба врага сидели на верхушках столбов, а пастух Евсей прытко улепетывал, катя впереди себя тарелку, Мишка успокоился и триумфатором пошел к реке испить водицы. Зита с Гитой любовно глядели на производителя, лишь козел Яшка язвительно блеял в бороду: «Быкует Миша! Дже-е-е-к-потрошите-е-е-ль тоже мне-е-е…»

Но козел – он и есть козел!!! Чего с него взять?!

«Простой российский крестьянин, – напишет потом районная газета «Чекушкинская правда», – разгромил логово врага и не посрамил чести Родины».

Бедная ворожея, поработав с фотографией доблестного алкоголика дядьки Кузьмы, не спала всю ночь. А если и забывалась на короткое время, ее мучили кошмары. Поэтому утром у нее страшно ломила голова, во рту пересохло и ужасно хотелось выпить. Внутренним взором она определила ближайшие базовые алкогольные места. Их было два. Сельпо с джин-тоником ее внутренний взор не воспринял.

Первое – гадюкинская баб Тоня и второе – поляна в лесу за рекой. Она выбрала второй вариант и с революционной песней, подсунутой ей подсознанием, пошла к мосту, намереваясь самую малость чеколдыкнуть в мужской компании.

Тетка Клавдия, напротив, всю ночь спала как убитая, а с утра восторженно представляла, как противно будет алконавту Кузьме, когда подумает о водке, которая тут же встанет колом поперек луженой его глотки.

«Лучше бы, конечно, колом встало у него в другом месте… – помечтала чуток тетка Клавдия, – но, когда протрезвеет, займусь с ворожеей и этим вопросом», – выглянула она из калитки и офигела, увидев сельскую колдунью, бодро идущую по улице в окружении местных ханыг, во главе с ее муженьком, и напевавшую:

– Там вдали, за реко-о-й, уж погасли огни-и, в небе алом заря разгорала-а-сь… – и мощный хор из десятка голосов под гармонь подтягивал:

– … Десять бедных ханы-ы-г, похмелиться должны-ы… на поляне-е в бутылках остало-о-сь.

«Вот так рождается народный фольклор», – даже прослезился расчувствовавшийся дядька Кузьма, не замечая жадный взгляд из-за морозовского забора, которым пялился на гармонь здоровенный, весь в татуировках мужик, однажды уже нападавший на него у реки.

 

* * *

Прокурорский работник, с утреца, по прохладе, решил провести в Шалопутовке опознание двух захваченных им варнаков, а если понадобится, то и следственный эксперимент на тему: «Жестокое убийство скотника Митяя двумя пьяными скотами». Целый мешок бычков он отправил на экспертизу в криминалистическую лабораторию.

«Но каковы мотивы? – задумался следователь. – Ни одной крепкой версии, лишь шаткие предположения.

Денег и ценностей у Митяя отродясь не имелось, это я уже выяснил… Только честное имя, как сказали местные мужики. Да и у всех шалопутовских мужиков, кроме честного, по их мнению, имени, ничего за душой нет… Кроме бывшего председателя, конечно… У того все наоборот…» – размышлял, трясясь в УАЗе, прокурорский работник, временами поглядывая сквозь очки на свое окружение: Барабаса, кинолога с собакой и шофера. Двух потенциальных преступников за окружение принципиально не признавал.

– Товарищ старший советник юстиции, – обратился к следователю Барабас, намного повысив того в чинах.

Но Бог не фраер, он все видит, потому и подсунул в назидание вруну и подхалиму здоровенную кочку, на которой Барабас здорово ушиб зад и прикусил язык.

– Так что вы хотели спроситъ, товарищ младший лейтенант? – чтоб скоротать дорогу, поинтересовался следователь, приятно пораженный присвоенным ему новым чином.

Пошевелив во рту языком на предмет его целости, участковый продолжил:

– По всему выходит, что то – цибуля…

Прокурорский работник глубоко задумался:

– Какая еще цибуля?

– Да в семи одежках… Кто раздевает, тот, эта… слезы проливает…

– Почти угадали… – похвалил его, – но это – бомж! – кив-нул головой в сторону подозреваемых следователь.

На колдобинах сельской дороги их разговор напоминал диалог двух заик, поэтому, чтоб побыть в относительной тишине и сохранить язык, прокурорский работник предложил Барабасу подумать над следующей версией:

– Ни кола ни двора?!

Пропылив по Шалопутовке и разнервировав всех местных собак, следак решил понервировать людей и начал с самого Кошмарова.

Выйдя из машины, он попытался самостоятельно нажать на рычаг, который служил, якобы, звонком, но у него не получилось. Карп Барабас, накачав Нине Матвеевне два ведра воды, услышал шаги и для острастки врезал ногой по железной калитке. Кобель за забором захрипел от возмущения.

– Ща-а кому-то постучу, в натуре! – раскрыл дверь громила и подавился своими словами, увидев милицейскую форму. Через секунду подавился второй раз, ощутив удар в челюсть.

Любопытная овчарка, подумав: «Эт-то кто там лает?», потащила за собой кинолога и сумела-таки тяпнуть за ногу отскочившего от нее гоблина. Шалопутовский кобель от зависти перестал хрипеть и завилял хвостом, залюбовавшись прекрасной меховой мордой незнакомки. «Ишь заюлил, деревня! – даже не глянула в его сторону овчарка, направляясь к машине. – Нет тут нормальных обученных мужчин, одни облезлые, блохастые хамы… – запрыгнула она в салон. – То ли дело в тарасовском питомнике», – мечтательно закрыла глаза, положив морду на лапы.

– Фамилия как? – рыкнул Барабас, обращаясь к открыв-шему ему калитку детине.

– Покемоны мы, – по-деревенски ответил тот.

– И ксива есть? – оттолкнул его, направляясь в сторону коттеджа, Барабас.

Глядевшая на него из окна Нинель, как давеча ее пес, восторженно завиляла задом и побежала к зеркалу причесываться. «Интересный мужчина, – красила она губы, – не то что эти лысые ерши».

Игнат Семенович, матерясь в душе, вышел на крыльцо, чтоб встретить припершихся с самого утра визитеров.

– Гость в дом – радость в дом! – пряча глаза, сказал он, произнося «р» с акцентом деда Пашки.

«Знамо дело! Милицию все любят», – поздоровался с ним Барабас и спросил по милицейской традиции: – Посторонние есть?

– Все свои-и, – получил ответ от слонихой выпорхнувшей на крыльцо бесподобной Нинель.

«Эт-то что за Матильда?» – буратиной одеревенел Карп Барабас и хотел спросить ее про документ, но засмущался.

– Прошу знакомиться! МОЯ супруга, Нина Матвеевна, – особо выделил слово «моя» Кошмаров.

«Ишь какой частный собственник», – отодвинув его пле-чом, подошел к даме Барабас и приложился к ручке.

Наблюдавший за ними кобель, загремев цепью, рухнул в обморок.

«Присосался как!» – выпустив на лицо лучезарную улыбку «номер один» (встреча налоговых инспекторов), подумал Игнат Семенович и, проходя в дом, по пути толкнул ментяру, чтоб отвлечь от супруги. Но не тут-то было… Потому как участковый, косясь на женскую грудь, добрался уже до локотка сомлевшей Нинель.

– А я ведь раньше был военным, – услышав предупреждающее покашливание прокурорского работника, оторвался от полной ручки и галантно пропустил даму в дом, придерживая дверь и попутно наблюдая за волнующими перекатами ее пышных ягодиц.

«Где же были мои бесстыжие глаза в первое посещение сего уютного уголка?» – шел он за женщиной, возбужденно краснея лицом.

Кошмаров повел приезжих в зал, а Нина Матвеевна, хоть ей там и нечего было делать, стала медленно подниматься по лестнице на второй этаж, изо всех сил крутя бедрами, чем окончательно доконала распалившегося Барабаса.

Объяснив цель визита, следователь попросил Кошмарова выйти на улицу и оглядеть двух мазуриков на предмет опознания.

«Надо бы, согласно процессуальному кодексу, их среди других мужиков посадить, да ладно… Кошмаров врать не станет!»

– Нина Матвеевна! – чуть охрипшим голосом позвал женщину участковый. – Вам тоже следует принять участие в опознании преступников.

Заинтригованная мадам Кошмарова, колыхая мощной грудью, спустилась вниз.

– Ну-у, где они-и, ваши маньяки-и?! – томно произнесла она, касаясь тыльной стороной ладони лба и отклонившись чуть назад, чтоб показать душечке военному всю свою стать.

От Барабаса пошел пар и полетели искры, заметные лишь несравненной Нинель. Чуть покачивая плечами, походкой огрузневшей манекенщицы пошла она к калитке. Прочухавшийся кобель, тихонечко взвыв, нырнул в конуру. Гоблины, высунув носы из-за занавески, разглядывали растянувшуюся по двору процессию.

– Это не по наши души, – сделал вывод Колян, наблюдая, как шофер выпихнул из уазика двух барыг.

«Молодец Нинка, – подумал он, – грамотно мусора охму-рила…»

В вонючих бомжах своих знакомцев никто, конечно, не признал.

«Подозреваемых никогда раньше не встречали, – отметил в протоколе прокурорский работник и, погрузившись в машину, приказал мчаться к реке, намереваясь посетить с подследственными место преступления. – Ведь носков там уже нет».

Выбираясь перед мостом из транспортного средства, приехавшие услышали где-то в лесу странный шум – будто там проходила первомайская демонстрация трудящихся област-ного, примерно, масштаба. Барабас подозрительно прислу-шивался к песням, мату и трелям гармони.

– Покурите пока. А я погляжу, что за гам? – произнес он, направляясь к переправе.

От предложения покурить Тюбетейка с Шапкой-Ушанкой, склонившись, стали дружно блевать.

Следователь запрыгнул в машину, а кинолог, наоборот, выпрыгнул и пошел за Барабасом, свистнув овчарке.

Подождав, когда милиционеры скроются в лесу, следак бодро выскочил из уазика и, велев шоферу сфотографировать его, подбежал к Хоттабычу и сымитировал удар под дых.

«На фотке наглядно проявится, что после моего удара бандит перегнулся, и ему стало дурно…

Начальник подумает – и, как всегда, будет прав, – что я бью два раза: один – кулаком по преступнику… а другой – молотком по крышке гроба», – на всякий случай, если первый кадр засветится, разыграл удар ногой по второму согнутому тошнотными потугами мокрушнику.

Барабас, бесшумно ступая, крался на звук голосов, расстегнув на всякий случай кобуру и нежно поглаживая рукоять пистолета. В мозгу витали эротические ассоциации с локотком Нинель. Замечтавшись, он наткнулся на небритую личность с заметным сивушным запахом, тащившую охапку зеленых веток. Некурящий мужик – а это, естественно, был он – увидев мента, поднял руки вверх.

«А ну как с дури пальнет», – запугивал себя, на всякий случай преданно пялясь в ментовские зенки.

– Чего несем? – спросил Барабас, с завистью вдохнув ароматный воздух, исходящий от небритого.

– Веники для бани, господин хорунжий! – громко отрапортовал некурящий, глядевший вчера по телику фильм про казаков.

Пропустив «хорунжего» мимо ушей, участковый ломанул на голоса, выхватив по пути табельный Макаров, но, услышав околесицу про веники, самогонщики все поняли правильно и, подсуетившись, моментально скрыли следы преступления. Выскочивший из кустов на поляну Барабас ничего подозрительного не заметил.

Горели два костра, над которыми висели прокопченные чайники, а вокруг них с кружками сидел народ. Правда, один, разметав в стороны руки, валялся на траве.

«А вдруг замочили?» – подошел к жмурику участковый и потряс его за плечо. «Покойник» открыл мутные зенки и чихнул. «Чтоб ты сдох!» – от души пожелал ему Барабас, а вслух спросил:

– Чего развалился, как сапог под кроватью?

– Ше-е-ф-ф! – проникновенно произнес дядька Кузьма. – Фирма веников не вяжет… – с трудом уселся и обнял за плечи соседку в черном.

«Ба-а! Да с ними баба! – поразился участковый, убирая в кобуру пистолет. – Совсем меня запутали, – думал он, – то вяжут веники, то не вяжут?! Чего же они тогда тут тусуются? И вот еще чуды какие-то в коротких штанишках?.. В дупель пропился народ, даже на порядочные брюки денег нет», – строгим оком озирал латиносов в цветастых, но прожженных уже рубахах и шортах.

– Документы имеются, граждане? – строго обратился к ним.

И когда с ответной речью поднялся какой-то опаленный тип без ресниц и бровей, наступил звездный час служебно-розыскной собаки. Оттолкнувшись всеми четырьмя лапами и вырвав поводок из рук зазевавшегося кинолога, она со счастливо замеревшим сердцем бросилась на врага и сладострастно вцепилась ему в ляжку. Не ожидающий уже от жизни ничего хорошего бригадир меделинского картеля с философским видом молча потерял сознание.

– Фу-у, фу-у, – орал собаке кинолог, пытаясь оторвать ее от жертвы.

Мужики, вспоминая прошлое рандеву, вскочив на ноги, боязливо жались друг к другу.

С помощью Барабаса кинолог оттащил довольную овчарку и привязал ее к дереву.

– Так как насчет документов? – продолжил прерванный разговор участковый, через минуту разглядывая студенческие билеты в трясущихся руках.

– Туристо-о-у-у! – на гватемальском диалекте произнес сторож сельсовета, указывая на латиносов.

– Сам догадался! – блеснул оперативным талантом млад-ший лейтенант Министерства внутренних дел.

– Приехали перенимать опыт! – добавил кудрявый лати-нос, раненный в ногу еще Буратиной.

– Ну что ж, ну что ж! – одобрил Барабас. – Перенимайте… Но чтоб все были здесь и никто никуда не расходился. Будем проводить следственный эксперимент, – отправил кинолога за прокурорским работником и подследственными, а сам пошел к сторожке Мишани Бурундукова, чтоб пригласить на опознание и его.

– Ходють и ходють… ходють и ходють… – возмущалась Кумоха, разглядывая пришедшего.

– Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро-о! Тарам-парам, тарам-парам, на то оно и утро-о!.. – бодро про-декламировал домовой Ерошка, взобравшись на шифоньер и наблюдая оттуда, как Мишаня наливает гостю стакан любимого людьми и лешим Лехой напитка.

– Я на службе… – неуверенно произнес гость.

– А я на ком? – чокнулся с ним стаканом Мишаня.

Дятел пробил на разделочной доске тост: «Ну-у, вздрогнем!»

– Ух ты! – занюхал первый стакан табельным оружием Барабас. – Дрессированная птичка…

– Да хочу Дуньке за палку отдать! – кивнул в сторону дятлика Мишаня.

– Да-а-а-а?! – мечтательно произнес Барабас. – Да я бы Нинель, – покумекал он, – служебно-розыскную собаку отдал бы, – сам уже налил второй стакан. – И не уговаривай! Больше не буду! – выдохнул воздух в сторону Кумохи, у которой сразу кругом пошла голова, и опрокинул в себя чудесный напиток.

Дятел пробил на доске: «За дам!» Прапорщик же перевел текст как: «Задом!»

– Тю-ю! Гомик пернатый! – налил себе третий стакан и отправил его в марш-бросок за вторым.

– Вы бы хоть закусили, товарищ прапорщик, – подсунул ему огурец Мишаня.

– После третьей – не закусываю! – налил четвертую порцию и глянул на задумавшегося дятла. – Не успевает за нами… Не стало у личного состава смекалки, – вытянул еще один стакан и занюхал огурцом, чтоб все в организме утрамбовалось.

«Первая – колом, вторая – соколом!» – чуть припозднив-шись, простучал радист.

– Ага! А третья – дятлом!.. – харкнул в его сторону прапорщик-лейтенант.

– Ты смотри, бескультурье… в птичку плюет, – осудила поведение гостя Кумоха. – Не-е-т! Добби так бы не поступил, – тоже взобралась на шифоньер.

Обидевшийся дятел сел рядом с ними.

– Пошли к костру! – чуть заплетающимся языком приказал Барабас и полез обниматься к Мишане. – Ну за что я тебя так люблю, ефрейтор Бурундуков? – даже всплакнул от обуревавших его чувств.

Бобик, конечно, увязался за ними и не прогадал, столкнувшись на поляне со своей мохнатой пассией, деловито трепавшей за штаны мужика в тюбетейке.

«Жучка-а! Я тебя люблю! – млел спаниель, наблюдая за овчаркой. – Какая масть… какой экстерьер… Я щас, ей-богу, закричу-у, – запела его душа песню известного барда, – я, Миш, такую же хочу-у…» – закончил куплет Бобик, трезво подумав, что со словом «Миш» хорошо рифмуется «шиш!» «Не видать мне Жучки как своих ушей», – всхлипнул он, разглядывая процесс опознания и вытирая ушами глаза.

«Что за черт! – охренел Барабас. – Преступников уже четверо… Двое в тюбетейках и двое в шапках… – потряс он головой. – Во-о! Теперь все правильно… Ишь хитрецы какие… запутать меня хотели, – достал пистолет и пальнул в воздух.

Налетевшая невесть откуда тучка разрядилась молнией и разродилась дождем. В ответ на выстрел раздался трескучий раскат грома, и следователь, призвав на помошь своих учителей: Холмса, Мегрэ, Пуаро и мисс Марпл, ящеркой юркнул за дерево, где затих, подтянув к себе двумя руками пышную зеленую ветвь.

Пока прапорщицкий лейтенант, прикрываясь складками местности, перестреливался с тучей, выпустив в нее всю обойму и отогнав в район деревни Гадюкино, двое бомжей благополучно явили ноги.

Причем Хоттабыч по пути спер чью-то кружку, а Шапка-Ушанка и вовсе расстарался, прихватив подвернувшуюся в кустах бутылку с самогоном.

Латиносы залегли, прикрыв головы руками и уткнув носы в землю, а деревенские мужики с ворожеей, под шумок, сумели распить один чайник теплой самогонки.

Мишаня просто спрятался под ель от дождя, а Бобик, как истинный джентльмен, прикрыл своим телом испуганную меховую женщину, в результате чего через несколько месяцев она принесла овчарят с длинными висячими ушами.

Позже, в машине, следователь написал рапорт на имя вышестоящего начальства, в котором отметил, что в процессе опознания злоумышленников их подельники предприняли вооруженную попытку отбить задержанных, и в результате многочасового боя, в связи с тем, что силы были не равны, потеряв многих убитыми и ранеными, враги отступили, уведя с собой двух подозреваемых бандитов.

Газета «Тарасовский уголовный вестник» напечатала фотографии героического следователя в момент задержания отморозков, а ниже – портреты врагов народа, в тюбетейке и шапке-ушанке, предварив надписью: «Особо опасные преступники».

Прокурор г. Тарасова обьявил злоумышленников во всероссийский розыск, повесив на мерзопакостников все нераскрытые за пятьдесят лет преступления, числом более десяти тысяч. В отдельное производство выделил убийство президента Кеннеди – вдруг получится выбить командировку в Америку…

 

* * *

Кроме криминального оттенка, этот летний день имел и положительный, благоприятный вариант развития событий – отец Епифан вышел из запоя.

Маясь от изжоги, сухости во рту, повышенной потливости и головной боли, он мужественно отслужил заутреню и, не похмеляясь, несмотря на ярко выраженные симптомы болезни Паркинсона, готовился служить обедню.

– 0-о-споди-и! Прости мя, грешного! – каялся он перед иконой Вседержителя, страдая от угрызений совести, душевной подавленности и обшей ослабленности всего протоиерейского организма. «Ежели капля никотина убивает несчастную лошадь, то какую же скотину может покалечить та цистерна алкоголя, которую я выкушал за эту неделю?.. Стадо слонов сделает инвалидами, это точно…

Неисповедимы пути Твои, Господи! – активнее закрестил-ся он. – А еще, Господи, образумь собаку-диакона… и запрети ему искушать меня диавольским вожделением… Весь «Кагор» вылакали, грешники, крестить детей нечем, спасибо, рожают редко…» – в порыве покаяния рухнул на колени и крепко приложился к полу лбом.

Старушки вздрогнули от глухого удара и ощутили сотрясение церковных стен.

– Как дьявол батюшку-то корежит, – закрестились они.

Торговавший на паперти семечками дед Пашка рассыпал целый стакан, а безрукий нищий в бейсболке с длинным козырьком, закрывавшим лицо, выронил пять рублей. Воровато глянув на деда, он ловко ухватил монету выросшей из-под драной фуфайки рукой и через секунду вновь сделался инвалидом, в придачу попробовав поблажить – пустить пену изо рта и припадочно подергать головой. По опыту знал: дуракам больше подают.

Сидевший рядом с ним главный деревенский браконьер Филимон не обратил на соседа внимания и продолжал монотонно пиликать на гармони траурно-похоронный мотив, попутно показывая всем желающим спину с блекнущим флагом ВМС России.

– Как у некоторых истинно верующих открываются раны на руках и ногах, словно от гвоздей, коими прибит был ко кресту Учитель наш, Иисус Христос, так у меня появляются на спине эти две перекрещенные синие полосы… Ждите беды, кто не одарит просящего милостыней…

Жители соседней Лопуховки, где не было церкви, щедро подавали страдальцу, а местные, наподобие бизнесмена деда Пашки, лишь иронично хмыкали.

«А что делать? – тужил полосатый аферист. – Деньга приходит и уходит, а кушать хочется всегда… Только вот рассасываться начинают… денежные полосы… Эх, хе-хе… Опять на охоту иттить придется…»

Нагулявшие за время родео зверский аппетит агенты ФБР подождали, пока бычара удалился к реке, сползли со столбов и помчались на базу в надежде чего-нибудь покушать, но, кроме навоза, съедобного ничего не нашли.

– Билл… Ну зачем ты вставил в ухо это кольцо? – задал нескромный вопрос напарник.

– Эх, Джеки-и. Если бы я знал?.. Подруга нашла его после того, как провел ночь с любовницей… Чтобы выкрутиться, сказал, что это мое… – вздохнул агент Билл.

– Видишь, к чему приводит вранье? – пожурил друга агент Джек. – Ну что ж, напарник, давай, как тогда, в городе… Русские люди не дадут помереть с голоду, – вышел он на воздух, столкнувшись с толстым, сопящим от ожирения Шариком, тащившим перепрятывать упаковку с галетами.

– Вот она, ворюга! – тоже увидел изнемогающую от переедания собачку Билл и помчался к ней, чтоб отобрать принадлежащее ему по праву добро.

Сил убегать у Шарика не было, к тому же он оскорбился, услышав, что полноценного кобеля приняли за неполноценную бабу, поэтому выплюнул пачку и деловито ее пометил, измарав упаковку. Последние дни он больше ел, чем пил.

– Ты смотри, зараза мохнатая, чего наделал… – склонился над галетами агент Билл, размышляя, что содержимое-то при всем при том не пострадало…

– Пошли, пошли, – оттащил его агент Джек, – а то станем, как те приятели в Тарасове, которые хотели нам помочь купить антенну.

Билл, чуть не плача, поплелся за другом, сжимая под мышкой словарь. Другой словарь нес его напарник.

Шарик, увидев, что все вышло по его собачьей задумке, к тому же придурки поняли, что он натуральный кобель, подхватил пачку и не спеша посеменил к стаду, так как Евсей назначил его старшим по пастбищу.

У дома шалопутовской Дульсинеи агенты остановились и долго наблюдали, как делавшая вид, что их не замечает, Дунька, сидя на крыльце, обрабатывала языком ложку с медом. Красный нежный язычок темпераментно облизывал ложку со всех сторон.

– Дуни-и-а-а! Ай ла-а-в ю-у, – заканючил агент Билл.

Положив словарь на траву, он прижал руки к сердцу, но заметил Евсея, решившего наведаться на поляну по поводу консилиума о тарелке, которую надежно заныкал в свинарнике под метровым слоем удобрений.

«Ишь, лаить хочет!» – подумал пастух, проходя мимо и делая вид, что видит их в первый раз.

Вспомнив что-то свое, выстраданное, Билл нагнулся, но словаря на месте уже не было, а Евсей, как ему показалось, чего-то листал.

«Если бы этому пиплу за воровство отрубали бы по пальцу, то уже через неделю пришлось бы рубить протезы», – язвительно подумал агент Билл.

«Эхе-хе… Спивается народ мериканский, – разглядывал любопытный пастух непонятный текст. – Вон какими каракулями пишут…»

«Это что за семечки неочищенные?» – озадачился дед Пашка, лицезрея подходящих к церкви негров.

– Здогово! Шантгапа зулусская! – вежливо поздоровался он.

Джек полистал словарь, в который вцепился до посинения пальцев, когда мимо проходил Евсей, но перевода не нашел.

«Наверное, на китайском», – подумал он и сел рядом с дедом, положив под себя книгу.

– Вука-вука! Йохимба! – выложил дедок весь свой запас иностранных слов.

С квартирантами он общался, в основном, на русском, помогая себе жестами.

– Млеко, яйка, кушать! – усаживаясь на паперти, объяснил старикану Билл, используя словарный запас окруженных под Сталинградом немецко-фашистских захватчиков.

– Яйки-и?! – задумался дед Пашка, исполнив мысленно частушку про баню, яйки и дядю Ваню… – Вот, семечек возьмите, – щедро отсыпал по горсти в широкие негритянские ладони.

«Такими лапищами только «дездемонов» душить…» – на всякий случай чуток отодвинулся от двух «отеллов».

Сердобольные бабушки, к зависти «безрукого», от всего сердца подавали прочерневшим от солнца «нищим».

Агенты от пуза натрескались яичек, огурцов и булочек с маком и собирались уже прилечь вздремнуть после практически бессонной ночи, как вдруг увидели бредущего в их сторону слепого, в пузырившихся на коленях трико, в драном пиджаке, в черных круглых очках, палочкой выстукивающего себе дорогу.

«Ну-у, блин, конкуренция! – совсем спекся «безрукий». – Даже на поллитру не наберешь…»

Слепой не спеша подошел к деду Пашке, откашлялся и произнес, повернув голову в сторону агентов:

– Пьюст сегда бьюдет солнце-е! – и замер, ожидая ответа.

Агенты растерялись. Очень уж неожиданным было появление связного. Босс проигрывал и такой вариант, если они долго не выйдут на связь.

– Пусть усегда будет небо-о! – зло выкрикнул дед Пашка, внеся сомнения в махровую шпионскую душу. – Семечки станешь брать или песни петь? Небо-то никуда не денется, а товар могут гасхватать…

– Насьип графьинчик, – совсем очумел шпион, отвлек-шись от негров, а те, опомнившись, на два голоса напевно заверещали:

– Пьюст седа-а бьюдет небо-о, – а заинтересовавшийся Филимон подыграл им на гармони.

– Чьего мьелких нас ипал? – возмутился слепой шпион, принимая от деда Пашки пакетик семечек и чувствуя, как дымится у него крыша…

– Ипа-а-л! Яки есть, тех и наипал! – резонно ответил продавец.

«Ху есть ху? – ломал голову церэушник, снимая очки и внимательно вглядываясь в лица. – Мне сказали – двое молодых черных, а не один старый и белый, точнее, серый… – опомнившись, чтобы не портить имидж, нацепил на нос очки. –Откуда же старикан узнал пароль?» – вслушивался, как негры под аккомпанемент гармониста в десятый раз пропели парольный куплет.

Джек даже встал и сплясал под «Пусть всегда будет солнце», заработав от благодарных зрителей целый поток мелочи.

Но расчувствовавшийся дедок, покинув торговую точку и думая, что хрен он уступит молодым, взял у Филимона гармонь и, приплясывая, сбацал:

– Эх матъ-пегематъ, солнце будем вынимать… Эх, ек-ковалек, доставайте губелек… – довольный, уселся на свое рабочее место, радуясь, что уделал этих чертей… «А то ма-а-ма, ма-а-ма… – дегевня неумытая…»

Лузгая семечки, «слепой» сказал «безрукому»:

– А ты чего не сыграешь?..

«Вычислили…» – онемел «безрукий», натягивая козырек на лицо.

– Давай лучше я, – взял свою гармонь Филимон. – Эх ять, переять, – отплясывал он, – небу будем наливать… ать, ать, ать, ать, наша мама хочет спать…

Крыша у «слепого» пылала, как реактивный двигатель в момент подъема на орбиту ракеты.

«В Италии все пути ведут в Рим, а в России – к храму! – думал дон Чезаре, осторожно выглядывая из-под козырька бейсболки и прикрывая фуфайкой руку. – Мне легче русским прикинуться, у меня дед в России жил… А этих за версту видать, как ни маскируются… «Пьюст сегда бьюдет ньебо-о…» Тьфу! Джеймсы Бонды… Как сказал бы мой грэндфаза: «Мать их в калошу!.. Или в… бревно!..» – устав побираться, рассуждал дон Чезаре. – А гармонь у «знака умножения» явно не та…

Вот возле нее все и собрались, только моих олухов нет… «Ети их в локоть», – сказал бы дедушка.

О-о! Легки на помине… Видать, их в цемент закатают, точная примета… – увидел Джинна и почему-то семенящего у его ног на четырех точках Джонни. – «Мамин каравай», –отмочил бы мой дедуля, – в задумчивости вытащил из-за пазу-хи руку и почесал нос. – А эти под кого работают?..

Главное – мыслить по-русски!» – опомнившись, тут же преобразился в безрукого, наблюдая с паперти, как к стоявшему на четвереньках Джонни подошел мужчина в гимнастерке, галифе и начищенных хромовых сапогах. На голове его была фуражка защитного цвета с коротким козырьком.

– Марксик! – любовно погладив кудлатую голову и буй-ную бороду, произнес мужчина. – А вы, товарищ Энгельс, сле-дите за ним как следует, – строго выговорил громиле Джинну и полез в карман.

Джонни, облизываясь, сделал стойку и на лету поймал вкусную конфетку.

– Это что за господин? – стараясь говорить без акцента, спросил у Филимона «безрукий».

– Это не господин. Это – товарищ… Наш бывший секре-тарь парткома.

Дон Чезаре почувствовал к человеку в форме братскую привязанность.

– Меркурий ты наш! – почти без акцента произнес Джинн, обращаясь к деду, который в это время достал из валенок прокладки с крылышками и положил их обратной стороной.

– Сухо и комфортно! – довольно шмыгнул он носом и радостно загудел: – У-у-у, кого я вижу… квагтигантов бог пгинес, – глянув на церковь, потом на дона Чезаре, перекрестил грудь.

Дон Чезаре забылся дважды…

Во-первых, он вытащил из-за пазухи вполне работо-способную и даже холеную, но, по его версии, отрезанную поездом руку с часами «Роллекс» на запястье… и, во-вторых, перекрестился по-католически, слева направо.

«Слепой» внимательно пригляделся к нему и забубнил: «Пьюст сегда бьюдет солнце… – думая о том, что это вовсе не безрукий попрошайка, а самый взаправдашний оперативник ФСБ. – Вон они, как меня в Москве пасли… Там ушел, а здесь выследили… К тому же вся Шалопутовка знает пароль…

Надо съездить в Тарасов, связаться с резидентом и получить подтверждающие инструкции… К кому меня послали – к деду или негритосам?.. Пусть уточнят…

А если завтра не найду агентов, значит, их арестовал тот «безрукий», а на меня у него ничего нет… Я просто слепой…»

– А не смотаться ли мне в Тарасов для корректировки зрения? – громко произнес он, попеременно оглядывая негров, «безрукого» и деда Пашку.

– Да мотай хоть в задницу, а стакан семечек купи! – высказал свое мнение местный пропагандист семян подсолнечника. – Пгавда, гебята? – обратился за поддержкой к своим жильцам.

– Иес! – гавкнул один.

– О’кей! – произнес другой, окончательно сбив с толку шпиона.

«Да-а-а! А может, это они фээсбэшники?!» – уставился на заезжих мафиози.

Марксик под его взглядом радостно покрутил предпо-лагаемым виртуальным хвостом, Энгельс даже внимания не обратил на шпиона – своих забот хватало.

«Безрукий» плюнул – на кого бог пошлет – и попытался разыграть эпилепсию, дабы нейтрализовать два допущенных недавно промаха. Одни только негры заволновались и, подхватив коробку с мелочью, бросились к «слепому».

– Мы-мы-мы… Мы это! Антенну конфисковали, вот и сидим здесь, собираем информацию, – кивнули на полосатого гармониста, – да и деньги закончились… Не могли бы помочь в счет зарплаты? – юлили агенты.

– Какие бабки? Вы с ума, пацаны, сошли, – возмутился освоившийся уже в России шпион. – У нас же разные ведомства… У вас – ФБР; а у меня – ЦРУ… Надо все согласовать, а это – время… – повернулся и, напевая вполголоса: «Пьюст сегда бьюдет солнце», направился в сторону автобуса «Шалопутовка – Тарасов».

«Утопить бы слепого козла в Глюкалке!» – было одно-значное мнение агентов ФБР.

– Грендфаза! Ты настоящий шоумен! Возьми меня своим импресарио, и тебе не надо будет торговать семечками, – похлопал деда Пашку по плечу Джинн-Толик.

«Какие-то слова у него мудгеные… – «шоу-мяу»… «импгесагио»…»

– Толян! Яму-то под согтиг копаешь? – спрыгнул с заоблачных высот на грешную землю дилер подсолнечной продукции.

– А то-о! Уже по пояс вырыл, – похвалился член «Опиумного кругляшка», – а Дорофей колорадского жука обирает, – на приличном русском отчитался начинающий полиглот.

Дон Чезаре, внимательно оглядев напоследок филимоновскую гармонь, собрал левой рукой мелочь и, поднявшись, подошел к деревенскому большевику.

– Товари-и-щ! – проникновенно сказал он. – Я слышал, ты говорил о великих учителях человечества – Марксе и Энгельсе, – кивнул в сторону Джинна и сидящего у его ног Джонни, – я преклоняюсь перед ними…

Пшенин подозрительно оглядел инвалида, и суровые глаза его потеплели, скользнув по фуфайке и зеленым галифе, заправленным, как у него, в сапоги.

– Я бывший секретарь парткома тарасовского болто-заклепочного завода им. В. И. Ленина, – заговорщицки зашептал дон Чезаре в ухо местному коммунисту, – вынужден жить в подполье и готовить революцию, чтоб отнять у буржуев награбленное и отдать бедным, – потыкал пальцем в свою грудь.

– Здравствуй, товарищ… – проникновенно пожал ему руку Пшенин.

– Я потомственный коммунист, – для закрепления успеха продолжил обработку бывшего члена КПСС дон Чезаре, – еще мой дед, – потер глаза рукавом фуфайки, – нес бревно на субботнике вместе с Лениным…

– То-о-ва-а-ри-и-щ! – чуть не обнял «безрукого» Пшенин. – Ведь и мой дедушка нес вместе с Владимиром Ильичом это бревно.

– Твой с какой стороны стоял? – заинтересовался дон Чезаре.

– С левой, ближе к краю, – получил ответ.

– А мой – аккурат посередке… Да ведь мы братья-а, – кинулся в объятья Пшенина. – Я поживу у тебя пару деньков? – пока обнимались, шепнул дон Чезаре. – А то буржуи наняли мафию, чтоб преследовать меня…

– Да какой разговор! Живи, сколько хочешь, друг, – прослезился бывший колхозный секретарь парткома.

– Вон они! – указал глазами на пьяных латиносов, шаткой походкой тащившихся мимо церкви к базару разжиться продуктами.

– Точно… Мафия! – заскрипел зубами Пшенин, разглядывая смуглых мужиков в шортах и прожженных рубахах.

– Хлеб, посыпанный опием!.. – торжественно поднял недоеденную Джеком булочку с маком хромой, уделанный еще Буратиной латинос.

– Значит… выращивают тут опиумный мак! – сделал вывод опаленный жестокой российской действительностью бригадир Педро.

«Мотаются, как оторванные уши мученика Трофима, да еше про «опиум для народа» рассуждают», – недовольно разглядывал представителей меделинского картеля окончательно не протрезвевший отец Епифан, вышедший на паперть после обедни и неправильно понявший про булку с маком.

– Христос выгнал из храма нечестивых торговцев, – указал пальцем на деда Пашку шалопутовский пастырь, – так и я…

– Все понял, отче!.. – не дал тому закончить «нечестивый торговец», мигом сунув в карман стакан и увязав мешок с остатками деревенского лакомства. – Исчезаю! – перекрестился на отца Епифана, заслонившего монументальной фигурой церковь, и шустро полетел по улице на своих прокладках с крылышками Гермеса.

Двое квартирантов еле поспевали за ним.

Так же быстро, но в другую сторону уходил отряд коммунистов из двух человек.

За партячейкой потянулись и агенты.

Последним покинул паперть злостный браконьер Филимон, с удивлением заметивший в проезжавшем автобусе своих приятелей со здоровенной спутниковой антенной.

«Где же это Евсейка ее спер?» – подумал он.

В том, что в деле замешан пастух, Филимон даже не сомневался.

 

* * *

– Ое-ей, мамо-о-чки-и! – придя из церкви, убивался по украденной гармони дед Пашка.

Двое его квартирантов внимательно слушали жутчайшую историю похищения века в изложении дугообразной бабки.

– … Вошел на копытах… – перекрестилась в сторону иконы. – При ем нишаго не было… Шам ш рожи штрашон ужашно… потому как на ей чулок надет, – пожевала она беззубым ртом. – В какую-то хламиду жавернутый… быдто упокойник в шаване, – вновь перекрестилась на икону. – Шасть туды, шасть щюды… мужикальный штрумент, ирод, увидал, ажно затряшша вещь… цоп ево и был таков… Ое-ей, мамочки-и! Гоге-то како-о-е-е.

– А ты, стагуха, не могла яво ухватом оггетъ… али поленом каким ошагашить?.. Видишь, вгажина мужнюю гагмонь тянет бессовестно…

– Или головой его в живот… – засверкал глазами и замахал руками Джинн-Толик.

– Или за ногу укусить… – поддержал друга Дорофей.

– Ое-ей, мамочки-и! – в третий раз взвыл дед Пашка, и один из восемнадцати волосиков вокруг лысины, не выдержав психической нагрузки, покинул свое место и брякнулся на пол. – Во-о-т. Даже волосы выпадать стали, – поднял его дед и нежно погладил, сдув потом к печке. – Это, по всем пагаметгам, Евсейка-подлец.

– Евшейка крышку от бака шпер и в город подалша ш дружками, – подтвердила бабка.

– Вот там-то он мою гагмонь и пгодаст… – смикитил дед и засуетился.

– Сынки! Помогите вогюгу отмудохать…

«Сынки» радостно согласились.

«А то че-то все нас, да нас…»

– Мои предки были пионеры Дикого Запада. Hе то еще видели, – похвалился Джинн-Толик.

– 0-о-о! – сказал дед Пашка. – Твои пгедки были пионегы и осваивали Дикий Запад… А я тоже был пионег и осваивал дикий Восток… И внучек у меня пионег… В честь меня назвали Павликом.

Вечером, когда не ожидавший от судьбы пакостей пастух Евсей со товарищи, в наипрекраснейшем расположении духа, с шестью поллитрами на троих, вышли из автобуса и уважительно поздоровались с дедом Пашкой, тот торжественно поднял руку и приказал зарычавшему Дорофею: «Взять!»

Джонни-Дорофей, радостно взвизгнув, кинулся на шалопутовского ковбоя и, хотя успел получить по башке бутылкой, сбил пастуха с ног и вцепился зубами в его плечо.

– Куси! Куси его! – подбадривал дед Пашка озверевшего квартиранта.

Джинн-Толик, не тратя понапрасну слов на разбирательства, мутузил двух других мужиков.

Дед Пашка, покряхтывая, шустро собирал разбросанные бутылки, кои посчитал справедливой компенсацией за украденную гармонь.

Подняв последнюю, пятую бутылку – шестую Евсей разгрохал о башку оборотня, он распрямился и увидел в дверях автобуса улыбающегося внучка Павлика Морозова.

– Дедуля-а! – козликом скаканул к нему внучек. – Да ты стал гэкетигом! – пнул по пути поднимающегося с земли мужичка пятиклассник.

– Да что ты, гадость моя, каким гэкетигом? – не знал, как обнять родную кровиночку, ибо все карманы и руки были заняты бутылками.

– Я гогжусь тобой, дедуля! – сам обнял старикана внучек.

Шедшие из леса ханурики издалека глядели на разборку, но вмешиваться не спешили, видя, что силы не равны.

– Было бы нас человек хотя бы на пяток поболе, – пожалел один из собутыльников.

Дядька Кузьма узнал громилу, который наезжал и на него.

– Вот что в деревне творится… – вздохнул он, – совсем приезжие оборзели, местных без зазрения совести метелят.

– Это они обознались, – таинственно произнесла ворожея, направляясь домой.

Досмотрев драку и позавидовав деду Пашке, мужики разошлись по хатам.

Дома дядьку Кузьму тоже ожидала серьезная разборка.

– Где ты все шляешься? – высказывала ему супруга. – Тебя добрые люди днем с огнем сыскать не могут…

– Хто? – пучил глазки дядька Кузьма.

– Дед Пыхто! Сам Кошмаров… На работу хочет тебя, ханыгу, нанять. На трактор посадить.

– На кого-о?

– Тьфу! Глаза б мои алкаша не видели, – хлопнула она дверью.

– Да ежели б не я… – задумался дядька Кузьма и тут же закричал вслед супруге. – Ты бы до сих пор в гадюкинский клуб на танцы бегала-а… – рухнул он на постель, истратив в крике последние силы.

Умирающие от голода агенты ФБР – так как булочки из организма вышли, а остался один мак – на чем свет стоит материли «слепого» своего коллегу из ЦРУ.

– Сидорова обезьяна! – орал, брызгая голодной слюной, агент Джек.

– Русские говорят: сидорова коза, – поправил его агент Билл и сам заорал: – Тере-е-шкин страус!..

– Ешкин кот! – поправил его Джек.

– А мне по хрену!

– Где тебе по хрену, мне по щиколотке, – возвысил свою личность Джек.

– Ети ма-а-ть! Есть русская идея!..

– Снял штаны – садись на толчок? – вопросительно глядел на друга Джек.

– Не так! У русских сказал «а», бляха муха, говори «бэ-э…» Усек?

– Ты коленом-то пятку не чеши… выкладывай идею, – в нетерпении подгонял напарника агент Джек.

– Разогнался, как после клизмы! – осудил товарища Билл. – Нахватался в России непристойностей, даже слово не даешь выговорить, едрена вошь. А идея проста, как ободранный палец… Загоним кому-нибудь винтовку с гранатами…

– Денег-то у них – одна медь. Давай лучше сменяем, – загорелся агент Джек.

– Только не пастуху! – вздрогнул Билл и, подумав, вытащил из уха кольцо. – Но вот кому-у? Слушай, Джеки, пойдем к реке, водички попьем… Хотя сырую воду пить вредно, но заплывем подальше и бутылку наполним, – помахал оставшейся после Евсея пустой поллитрой.

У реки они увидели стадо.

– О-у-у! Дуни-и-а-а! – затрубил Билл, разглядев свою любовь, выгонявшую из воды корову.

– Да чтоб тебя! Зитка, ну-ка иди на берег, – шлепала ладонью по круглому рыжему боку заменившая уехавшего в командировку пастуха Дунька.

Корова, задумчиво что-то пережевывая, не спеша вышла из воды.

– Ты чего там долго стояла? – поинтересовалась у товарки Гита.

– Размышляла!

– Бе-е-е-е! – проблеял козел.

– Яшка-то, урод, как на вымя пялится!.. И о чем, интересно, ты размышляла?

– Оказывается, мы не даем молоко, у нас его – забирают!

Бык Мишка, тупо двигая нижней челюстью, безразлично глядел на коров и людей.

– Все чего-то жуют! – позавидовал Джек, с опаской поглядывая на быка.

– Ду-у-ни-и-а-а! – в который раз буратиной одеревенел Билл, с замиранием сердца наблюдая, как из воды выходит Диана, высоко задрав платье и показывая полные белые колени.

Крупные груди ее колыхались в такт шагам.

Потом он опомнился и суетливо принялся рвать ромашки.

– Дуня-а! Ай лав ю-у! – протянул ей букет.

Девушка вспыхнула и стыдливо глянула на улыбающегося негра. Цветов ей никто еще не дарил. Мишаня делал подарки, но то все были практичные, нужные в хозяйстве вещи.

– Спасибо! – потупившись, взяла букет. – А что такое «Ай лав ю?»

– Это по-русски… – защелкал пальцами Билл, вспоминая перевод, – это по-русски – лублу… – произнес он и улыбнулся еще шире, почти сомкнув уголки рта на затылке.

«Мишаня мне таких слов не говорил», – покраснела она.

– Лублу, лублу – блу-блу, блу-блу, – отстранил приятеля Джек.

– Дуни-и-я-а? Мы пришли поужинать речной водой, – листал словарь, подбирая слова.

Билл застеснялся своей бедности, и краска бросилась ему в лицо, сделав из негра индейца.

– Бедненькие… – правильно поняла Джека доярка. – Давайте, я вас накормлю, – от души предложила она.

– Ноу, ноу, ноу, – покрутил из стороны в сторону головой агент Джек.

Агент Билл вновь стал полноценным негром.

– Мы хотим смеяться… – сказал он.

– Ну так смейтесь, – простодушно разрешила Дуня.

– Сменяться! – полистав словарь, поправил друга Джек.

– Мы… – задумался Билл, – нашли случайно кое-какое оружие… и хотим сменять его на жратву.

– Продукты питания, – блеснул эрудицией Джек, захлопнув словарь.

– А это не вы, случайно, прилетели на парашютах? – сразу замкнулась доярка.

«Ведь передо мной шпионы!» – ужаснулась она.

– Ноу-ноу-ноу, – опять закрутил башкой Джек.

– Йес-йес-йес, – закивал Билл. – Как можно лгать любимой женщине… Но мы ноу, как это… шампиньоны… мы не хотим вреда России… Напротив, хотим помочь…

Глянув в честные глаза влюбленного негра, девушка поверила ему.

В это время сопящий Шарик, распихивая своих чернокожих кормильцев, подкатился к доярке с кнутом в зубах.

– Молодец! – потрепала пса по голове. – Сейчас я пригоню в деревню стадо… – стала разрабатывать план, – а вы берите оружие и ждите меня на краю села… Да заверните его.

«Мужики, хоть какого они цвета, народ бестолковый… все им надо подсказывать», – подумала она.

– О’ кей! – облегченно произнес Джек.

– О-о, Дуни-и-а-а! – возопил Билл.

Через час они встретились, и девушка самолично проверила, как неумехи завернули товар.

– Мэйд ин ЮСА, – прочитала бирку на брезенте.

«Китай знаю, Турцию знаю… а что это за ЮСА?» – подумала она.

– Упаковали прилично, – похвалила негров. – А теперь идите за мной, но немножко подальше, будто претесь сами по ceбe, – пошла вдоль реки.

 

* * *

– Куда это их баба повела? – наблюдали за теплой черно-белой компашкой с того берега фээсбэшники.

– Станок приличный! – произнес Железнов.

– Думаешь, станок для печатания поддельных денег волокут? – приник к биноклю Иван Крутой.

– Да это он про телку базарит, – подсказал капитану Буратино.

– А-а-а! – стал разглядывать «станок» фээсбэшник. – Идем параллельным курсом, – отдал он команду.

– Черно-белая компашка, прошлепав примерно половину пути до моста, заметила за собой слежку.

– Какой-то метр в кепке за нами идет, – глянув на негров, произнесла доярка.

– Срисовали уже, – обернулся к преследователю Джек, но никого не увидел. Только у самой воды трепыхались кусты.

– Шарик, наверное, – подняв каменюку, швырнул его в кустарник Билл.

Там что-то хрюкнуло, кусты буйно затряслись, но через минуту все стихло, и больше их никто не преследовал.

Зато почти у моста натолкнулись на странную парочку. Один амбал возвышался у самой воды, а другой рядом с ним стоял раком.

– Обойдем педерастов, – предложил Джек.

– Вот и у вас появились, – с удовлетворением в голосе произнес Билл.

– Да это не наши, это какие-то залетные… у деда Пашки живут, – внесла ясность в «голубой» вопрос Дуняха. – Нашим мужикам, кроме выпивона, уже ничего не надо…

– Бляха-муха! – тихонько пнул в гузку Джонни-Дорофея Джинн-Толик, указывая на агентов ФБР.

– И бляха, и муха, и еще кто-то с ними, – подтвердил тот.

– Ой, мамочки, тут мне страшно, я пойду рядом, – перейдя мост, пристроилась между мужчинами роскошная доярка.

Билл с грозным видом оглядывался по сторонам, внутренне надеясь, что встретится тот, кто попытается испугать его любовь.

– Вон там какие-то отблески между деревьев, – враз осевшим голосом прошептала Дунька и прижалась к гиганту Биллу.

– Со мной, как это по-русски – не дрейфь, – тоже осипшим голосом прошептал он, ощущая телом теплое и податливое женское бедро.

Джек, чтоб не быть голословным, шустро зарядил М-16 и положил в карманы парочку гранат.

– Хенде хох! – решил поиграть в немецких захватчиков хромоногий латинос, но едва успел скрыться за толстым стволом от пуль, выпущенных вздрогнувшим агентом Джеком.

Дунька, чтоб не участвовать в таком ужасе, мигом потеряла сознание и оказалась на руках у Билла.

– Я пошути-и-л! – подал голос хромоногий, доставая из-за пояса «Магнум» сорок пятого колибра.

– Из винтореза одиночными шмальнули, – по звуку определил Иван Крутой, доставая из наплечной кобуры пистолет «Стечкина». – Вмешиваться пока не станем.

– Были бы мы без дамы, я бы сделал из этого шутника хронического меланхолика, а теперь, Джеки, бежим вперед по тропинке.

Латинос залег и, громыхнув оружием, послал пулю на звук шагов. Проскользнув рядом с ногой Джека, пуля полетела дальше по заданной траектории и, счастливо избежав встречи с деревьями, нашла свою жертву в лице Буратино. И ладно бы в лице, а то сквозное отверстие образовалось точно между ног деревянного умника.

– Мать моя – родина, – только и успел произнести бедненький Буратинка, как какая-то сила, закрутив его винтом, хряпнула о дерево, прилепив носом к стволу.

– Чего это пацан раскувыркался? – удивился Иван Крутой.

– Нашел время цирковое представление устраивать, – прислушиваясь к хрусту ломаемых веток, недовольно заметил Железнов и отпрыгнул с тропы, прячась за дерево, так как прямо на него выбежали шпионы, тащившие бабу.

– Куда дальше-то? – одышливо произнес Билл.

– А вон указатель висит, – кивнул Джек на пришпиленного к березе Буратино, колпачок которого торчал в сторону сторожки.

Когда шпионы исчезли в указанном им направлении, Егор Железнов спрятал в кобуру пистолет и, отряхивая брюки, позвал:

– Господин Буратино, хватит маскироваться…

Но деревянный чекист ничего не ответил.

– В жмурки, что ли, играет? – тоже отряхиваясь, произнес Крутой, направляясь к замершему коллеге.

– Скорее – в жмурики! – высказал свое мнение старлей. – Ба-а! Да у него дополнительное отверстие образовалось… – засунул он мизинец в пулевую пробоину.

– Ну ты че куда не след пальцы-то суешь? Гинеколог тоже нашелся… – пожалел раненного собрата Крутой и, поднапрягшись, сдернул его с дерева, оставив в стволе березы нос.

– Тогда уж не гинеколог, а проктолог, – поправил шефа старлей. – Блин! Да он еще и сифилитик… – хохотнул Железнов, – все сорок удовольствий.

– Да-а-а! – задумался капитан, поворачивая деревянного чекиста то одной, то другой стороной и бормоча: – Гинеколог, проктолог… У всех руки в тепле и деньги в кармане… А ту-у-т?.. – внимательно оглядел росшую рядом сосну без верхушки и, сорвав две небольшие шишки, заткнул раны.

– Нижнюю дырку неправильно заткнул! – сделал хирургу замечание Железнов. – Как будто у него хвост растет… Воткни инородное тело с другой стороны, чтоб на мужика стал похож.

Через минуту пришедший в себя Буратино с ужасом ощутил вместо прекрасного, гладкого, острого носа какой-то шершавый отросток.

– Папин партсигар! – пробормотал он, опустив глаза книзу и увидев там торчавшую из штанов молодую зеленую шишку.

– По-моему, малый от твоих экспериментов опять отключился, – сообщил другу старлей.

– Ну-у, Мальвины у нас нет, чтоб в чувство его привести, потащим раненого на руках, как те два негритоса свою бабу, – направились они следом за шпионами.

Счастливый, словно наткнулся на заросшую маком поляну, латинос, прячась в кустарнике, наслаждался видом изувеченного противника, выставив в его сторону средний палец правой руки.

Мишаня, услышав пальбу, чертыхнулся, снял со стены ружье, не отрывая взгляда от телевизора, где транслировали «Ментов». «А вдруг дело долгое?» – отключил он телик и вышел на улицу.

– Тьфу! Пропасть тебя возьми… на самом интересном месте, – стучала ногами по шифоньеру Кумоха.

– Сапожни-и-к! Судью на мыло-о! – завопил Ерофей, скрываясь в дымоходе и через секунду выныривая из трубы. – О-о! Здорово, Леха! – поприветствовал брякнувшегося на крышу лешего. – Чего тужим?

– Да все эти, то-о-у-у-ри-и-сты! Вот упыри! Костры жгут… Стреляют… Дак и до пожара недалеко…

– Али до смертоубийства… – указал домовой на бездыханную Дуняху, прижавшуюся к негру.

«А это что за юные натуралисты?» – вглядывался в негритосов и их ношу Мишаня и вдруг понял, кого они несли.

– Что с ней? – задохнувшись, бросился к ним.

– Да ничего со мной не случилось… просто сердце обмерло, как стрельбу услыхала, – стукнула по плечу Билла, чтоб опустил на землю. – Мы по делам к тебе, – покраснев, одернула платье.

– А это кто такие? – неприязненно разглядывал негров Мишаня.

Особую антипатию вызвал у него Билл.

«Рикша черномазый», – вспомнил иностранное слово из общеобразовательной географической передачи.

– Наш-то… Уме-е-н!.. Куды-ы та-а-м! – похвалился перед Лехой домовой. Не то что твои забулдыги, десятком слов пользуются, остальные за ненадобностью забыли.

– Ох, толста… толста девка… – высунула из трубы всклокоченную голову Кумоха.

– А на мой так скус… и ничего… – заступился за Дуняху леший.

– На твой скус и синие русалки хороши… – съязвила Кумоха.

– А некоторые, – глянул на нее Ероха, – так и от зеленых тащатся… – дальше договорить не успел, потому как разъяренная Мумоховна, пробкой вылетевшая из трубы, поднатужившись, ухватила за химок Ерошку и зашвырнула в дымоход.

– Ты че, Мумуковна? – отсел подальше леший. – Домовыми швыряисси?.. А зеленый цвет мне ндравнтся… Листики там… Травка всякая… Я про Мишаню хотел сказать, что он доллары любит… – оправдываясь, высунулся из трубы Ероха.

– Мы есть то-о-у-у-ри-сты-ы… – выступил вперед Джек, догадываясь, что стоявший перед ним симпатичный парень с кустистыми бровями неровно дышит к сельской пастушке, вернее, доярке.

– Ребята несколько дней отдыхают за селом на природе, – окончательно пришла в себя Дуня, – сильно потратились и, случайно встретив меня у реки, куда шли поужинать, попросили свести их с покупателем…

– Ноу-ноу-ноу – покупать, – замахал рукой Джек. – Мы есть меняться, – перебил он затянувшееся вступление посредницы. – Вот автоматическая винтовка М-16, – продемонстрировал оружие, – патроны и парочка гранат.

У Мишани второй раз за вечер, выражаясь поэтически, в зобу дыханье сперло.

– Классный винторез, – забыв про изменщицу, схватил он винтовку и, пощелкав затвором, прицелился в сторону крыши.

Ахнув, Кумоха Мумоховна нырнула в трубу, Леха ловко провалился сквозь рубероид, лишь один Ероха, разодрав на груди рубаху, как недавно видел по «ящику», подставил свою волосатую грудь под винтовочный ствол.

– На что меняешь? – задал материально-практический вопрос бывший десантник, прикидывая, что с этой американской «дурой» будет намного безопаснее.

«А то полон лес посторонних», – подбросил на ладони гранату.

– Два мешка картошки, – стал загибать пальцы Джек.

– Луку, луку проси, – подсказал Билл, облизывая губу.

– Пшена пару-тройку килов, – отмахнулся от него Джек.

– Огурчиков, огурчиков не забудь, – волновался агент Билл, с шумом сглатывая слюну.

– Пер-р-екуем мечи на орала! – вспомнил советский лозунг Мишаня.

– Когда я на тебя орала? – обиделась Дунька.

Но егерь опять уже щелкал затвором.

– Ржавая! – сделал вывод. – На один мешок картошки тянет…

После долгого торга ударили по рукам.

– А у меня для тебя подарок! – вспомнил о подруге Мишаня и помчался в дом, через минуту появившись оттуда с дятлом. – Это тебе! – разжал ладонь, и пернатый стукач тут же взлетел и сел высоко на ствол дерева, просигналив оттуда:

– Позор-р пр-р-едателю!

– Гуля-гуля-гуля! – позвал его хозяин, но дятел осуждающе покосился на него единственным глазом и гордо отвернулся.

– О-о! Кутузов прилетел! – высказала свое необъективное мнение вездесущая, словно журналист-криминальщик, кукушка.

«Трахнуть бы тебя как следует… о дерево! – замечталось дятлу. – Навсегда про кукуй бы забыла…»

Видя, что птичку не достать, Мишаня стал собираться к матери за хаваниной для голодающей Америки. Что туристы из США, он ничуть не сомневался…

«Штаты сейчас дружественная страна, – думал он, – хотя прапорщик Барабас в это до сих пор не верит».

– Уже темнеет, поплывем на лодке, – отдал распоряжение. – Причем я буду капитаном, а вы – гребцами, – на правах владельца плавсредства распределил роли.

– Мишаня, а кем же буду я? – капризным голоском, чтоб напомнить о себе, произнесла Дуняха.

– Пассажиркой, естес-с-твенно!..

– Не хочу пассажиркой, хочу рулевой.

– Слушай, Дунька! Еще одно слово, и ты станешь водоплавающей княжной Степана Разина… Недосуг мне сейчас… – обидел доярку.

– Паразит ты, Мишаня.

Не успели скупщик, посредница и продавцы оружия отчалить от пристани, точнее, от трухлявого пня, к которому толстенной цепью была прикована подтекающая каравелла «Дуня», как мимо сторожки, по направлению зюйд-зюйд-вест, проследовали чекисты с раненным Буратиной.

– Мамоньки-кумохоньки, – всплеснула руками Кумоха Мумоховна, – никак нашего знакомца тащуть…

На наблюдательном пункте тут же возник Ерошка.

– Левин жук! – ошалело произнес он, почесывая пониже живота. – Брачный период у него, что ль, наступил? Шишки по всему организму торчат…

– Ну что ты чешешься, как вшивый леший, – сделала Мумоховна замечание домовому, заодно плюнув в душу Лехе.

«Батюшки-и! Да и взаправду!.. Я, как девушка скромная, на такую порнуху глядеть не могу», – шмыгнула в трубу и тут же появилась на заборе, поближе к эротическим предметам.

Мишаня, расплатившись с поставщиками оружия, вернулся обратно, даже не попрощавшись с Дунькой.

Обидевшись на ревнивого ухажера, доярка от своих щедрот одарила грузчика Билла, тащившего ее в лесу, целым пакетом пирожков, которые приготовила Мишане. И пока простяга Джек готовил на костре похлебку, жадоба Билл, отойдя на безопасное расстояние, уплетал за обе щеки жареные пирожки.

Заволновавшись, что приятеля долго нет – уж не попал ли в лапы Евсея, – Джек выглянул из двери и обомлел, наблюдая, как лучший друг жрет и не подавится домашнюю выпечку. Обомлевание, однако, исчезло, когда в ненасытной пасти исчезло еще одно кулинарное изделие.

– Напарник! С чем пирожки? – закипая от гнева, произнес он.

– С котятами. Ты такие не любишь… – алчно набивал рот Билл.

Бросившись на обжору, Джек сумел отбить один целый и еще половинку пирожка, которую вырвал из практически бездонной утробы.

Чекисты тоже поужинали и прилегли вздремнуть после лесных приключений. Когда они захрапели, расстроенный Буратино, вытащив из рюкзака небольшое зеркальце, долго крутился перед ним, меняя местами шершавую темно-коричневую верхнюю шишку и зеленую нижнюю.

«Нашли подопытного хомячка…» – матерился он.

Не придя ни к какому решению, понуро побрел к берегу и забил влажным песком заднюю дырку, как следует его утрамбовав методом трения о дерево.

«По-моему, аж дым пошел, – прекратил он елозить гузкой по стволу. – Так и сгоришь на работе!..» – пожалел себя, направляясь к палатке. «Уже проснулись! – вздохнул он. – Сейчас начнут отпускать свои гадские шуточки…» – стоически двигался к костру, который расшуровали фээсбэшники.

– А вот и простреленный боец! – обрадовался Железнов. – Я уж подумал, ты утопился… – жизнерадостно сообщил он, подкладывая в костер ветку.

– За дровами ходил? – намного ласковее произнес Крутой, вынесший с поля боя товарища.

– Зачем ему дрова? Он и сам может нести людям тепло, – плотоядно ухмыльнулся старлей.

– Ну-ну! – остудил его начальник. – Под трибунал пойдешь! О-о! Добренький-предобренький Буратинка… не сходить ли тебе на разведку к Мишане, чтоб разнюхать, чего это он приобрел? – ерничая, предложил подчиненному капитан.

«Совсем авторитета не стало, как на войне продырявили…» – молча страдал Буратино, но, собрав всю волю в кулак и кое-как успокоившись, дал согласие. «А то все равно своими приколами достанут», – мысленно вспыхнул он.

– Хиппуешь, дружище?! – встретил беднягу Леха, завистливо разглядывая сосновые причиндалы.

– Прикрой срам-то! – заворчала Кумоха, но, впрочем, беззлобно, скорее, по обязанности старой девы.

– Залазь к нам! – пригласил гостя Ероха, хлопая около себя по верхней крышке шифоньера, и подвинулся, уступая место.

Дабы не ударить перед друзьями лицом в грязь, Буратино принялся рассказывать леденящую душу историю о неизвестных врагах, боестолкновении, где он отмудохал одной левой пятерых, но, в конце концов, многочисленные враги одолели и он потерял в бою нос.

– Зато приобрел кое-что другое, – завистливо поглядел на зеленую сосновую шишку леший.

Героический эпос в самом интересном месте прервала Кумоха:

– Белоснежкой буду… Ероха, из тебя песок сыплется!..

Буратино сразу просек ситуацию, и его фас, да и профиль тоже, стали цвета благородного красного дерева. Незаметно заткнув пальцем нижнее отверстие, он подумал: «Вот, голова садовая… Ведь видел же у Железяки пробку от сухого вина», – принял отвлеченно-рассеянный вид похмельного ежика, отстраненно наблюдая, как перепуганный домовой, приподняв одну нижнюю половинку тулова, достал песчинку, понюхал ее, попробовал на зуб и высказал выстраданное свое мнение:

– Сомнений нет! Натуральный речной песок…

– Это не старость! – попытался подбодрить его Буратино. – Это просто мочекаменная болезнь…

– Это я что? – совсем сник домовой. – Скоро буду камнями… эта… на двор ходить?

– Да нет! – успокоила его Кумоха. – Просто у тебя в почках песок образовалси.

– Да с чего-о? Окромя чая, ничего не пью!.. Ладно бы у Лехи… С алкашами самогонку жрет безмерно…

– Но! Но! Не надо переходить на личности, – как-то чересчур уж болезненно отреагировал лешак.

– Хоть я и из неблагополучной семьи, – заткнул складками штанишек отверстие Буратино, освободив палец, – но вот, однако ж, не спился… и Леху пронесет…

– Это в каком смысле? – насторожился леший.

– Станешь еще председателем шалопутовского общества трезвости, – обнадежил его Буратино.

– Ха! – по своей бабской привычке все опошлить взяла слово Кумоха. – А председателем общества дружбы народов Шалопутовки и Гвинеи-Бисау он не станет?..

Почувствовав, что разговор принимает нежелательный оборот, Буратино решил откланяться, так ничего и не выяснив о цели визита к егерю папуасов из этой, как ее, Гвинеи-Бисау.

«Век воли не видать и не есть гималайской пиццы, коли я постепенно не превращаюсь из Буратино в песочные часы с разбитым стеклом», – думал он по дороге к типа друзьям.

 

* * *

Пшенин, обнявшись с доном Чезаре, сидели за столом, сервированным картошкой в мундире, продольными половинками огурцов, посыпанных солью, ржаным хлебом и водкой под названием «Что делать?».

– И Ле-е-ни-и-н такой молодо-о-й, и юный октябрь впереди-и, – вполголоса пели они, попеременно смахивая слезы.

– Что творится в деревне?… Черт не разберет! – разлил по стаканам философский напиток Пшенин.

– В чем дьяволино должен разобраться? – задал логичный вопрос дон Чезаре, поднимая граненый стакан.

– Да соседки базарят – какие-то двое туристов – один все время раком передвигается – отхреначили местных мужиков и отняли водку…

«Халтурщики! – подумал дон Чезаре. – Водка-то им зачем? Гармонь нужна!»

– За интернационал! – предложил он тост.

Зажевав огурцом и ржаным хлебом, порадовался: «Фигурка-то у меня юношеская станет!»

– Ну а как у тебя, товарищ секретарь парткома, обстоят дела на личном фронте? – сделал хватательное движение пятерней дон Чезаре.

– Глухо как в танке! – ответил Пшенин, закусывая алкогольную дозу круто посоленной картошкой.

– Это как? – удивился глава преступного синдиката «Опиумный кругляшок».

«Оружием, что ли, подторговывает?» – удвоил внимание.

– Все бы ничего… Да вот… достает один гад звонками про золото партии.

У Дона Чезаре выпрыгнул изо рта огурец.

– И ты знаешь, где оно?..

– Да откуда?.. Брежнев мне про это не успел рассказать… А Горбачев, если возьмется что объяснять, так и вовсе запудрит мозги, – вздрогнул от телефонного звонка. – Во-о-т! Опять! – поднял трубку. – Я приблизительно знаю, кто это, – шепотом произнес Пшенин.

– Тогда попроси у него что-нибудь самое нужное… – подскочил к аппарату дон Чезаре.

«Отда-а-й зо-о-лото-о партии-и!» – раздался в трубке загробно-просительный голос, каким в электричках доки нищие повествуют о сгоревшем в империалистическую войну доме, о голодном блокадном детстве и о том, что вчера отстали от поезда «Москва – Нью-Йорк», а все деньги остались у тещи.

– Верни-и колхозную печать! – суровым тоном тарасовского прокурора рявкнул Пшенин.

Не ожидавший подвоха Кошмаров уронил на ногу пустое ведро, в которое засовывал башку с трубкой, запрыгав от боли на одной ноге, споткнулся о него и пошел делать сальто-мортале по лестнице, ведущей со второго этажа вниз.

Выбежавший на шум карлик Арнольд с перевязанной после слежки тыквой, открыв от изумления рот, наблюдал за быстрой сменой событий по формуле: зад-ноги-голова…

Сначала заметил мелькнувшие ноги, потом смятое ведро, последнее, что он увидел, был широченный зад в штанах шестьдесят шестого размера, который и накрыл собой растерявшегося Шварценеггера. Появившийся следом Колян только и успел прокомментировать:

– Мальчик на стройке в песочек играл… сзади к нему подошел самосвал… Не раздалося ни крика, ни стона – только ручонка торчит из бетона…

Стоявший за его плечом Вовчик неожиданно для себя вспомнил Маяковского:

– Мне бы жить и жить, сквозь годы мчась, но в конце хочу – других желаний нету… Встретить я хочу свой смертный час так, как встретил смерть товарищ Нетте.

– Нетто, брутто! – ничего не вспомнил Покемон, потому что у него был всего-навсего единственный диплом Института советской торговли. – Пацаны, е-к-л-м-н, – вытер пальцами глаза, – когда со мной такое случится, – указал на задницу с выглядывающими из-под нее тонкими ножками, – напишите на обелиске: «Покемону от братков», – в голос зарыдал над плоским телом товарища.

– Что вы с ним сделали?! – завопила Нинель, указывая на сплющенное ведро. – Кто-то ломится в дверь, а у меня нет тары…

– Е-е-сть! – положив трубку, дернул локтем назад Пшенин, как видел в каком-то иностранном фильме.

– Мы их сделали! – резко топнул ногой дон Чезаре, с удивлением разглядывая, как удлиняется лицо его товарища по партии.

Когда оно стало величиной с лошадиное, поинтересовался:

– Что-о?

– Часы! – трясущейся рукой указал на половицу секретарь парткома. Когда ступор немного прошел, он приподнял половицу и достал изувеченный подарок тарасовского обкома КПСС, с растрескавшимся стеклом и вдавленными в циферблат стрелками.

– О-о, горе мне-е! – даже перекричал убивающуюся по ведру Нинель.

Взяв из безвольно разжавшейся руки товарища раздавленное сокровище и прочтя дарственную надпись, дон Чезаре сделал широкий жест.

– А вот прими от американской мафии… тьфу, прости

о-осподи, от Итальянской компартии, ценный подарок, – отстегнул с правой руки «Роллекс» и нацепил на левую руку Пшенина.

Награжденный большевик испытал ступор второй степени, от которого деревенеют не только ноги-руки, но и все остальное.

– Эт-то мне?

– Тебе, товарищ!

– А почему от Итальянской компартии, а не от партактива болто-заклепочного завода им. Ленина?

– Потому что, на самом деле, я здесь по заданию ЦК Итальянской компартии… Послали меня с целью опередить буржуинов и первому достать гармонь, в которой хранится послание Карла Маркса к Владимиру Путину.

У Пшенина начался ступор самой тяжелой, третьей степени, в результате которого, при всех прочих симптомах, отваливается челюсть и выпадает наружу одеревеневший язык синего цвета.

По утряне на первом рейсе автобуса «Тарасов – Шалопутовка» в деревню прибыл хорошо оттянувшийся в областном городе «слепой» церэушник. Свои фирменные шпионские очки он где-то потерял, поэтому был вынужден прищуриваться и закатывать глаза.

Найдя по точному описанию Джека стойбище фэбээровцев, он постучал в дверь и со словами:

– Хэлло-о-у-у, шпики-и, – зашел в коровник, стараясь спрятать на затылке брезгливое выражение лица, – Пьюст сегда бьюдет солнце-е, – постучал бадиком по полу.

Агенты (по укоренившейся привычке) храпели в обнимку на столе, не желая обращать на вошедшего внимания.

«Жаль, фотоаппарат слепым не положен, – всхлипнул церэушник, – всю жизнь бы безбедно жил, шантажируя этих приматов».

– Гомо-о, гомо-о сапиенсы-ы, подъем! – зашумел он, под «сапиенсами» подразумевая нечто другое.

По привычке всех спящих солдат, Билл, не раскрывая глаз, схватил пыльный войлочный ботинок, и «прощай молодость» точно угодил между сразу расширившихся глаз прозревшего «слепого».

– Фа-а-к! – только и сумел произнести он, роняя палочку и хватаясь за лоб.

– Ети ма-а-ть! – зевнул Билл. – Нет покоя от этих шпионов!..

– А я вам еще денежки принес, – жалостливо произнес «слепой».

– В баксах? – поинтересовался, потягиваясь, Джек.

– В деревянных… – ответил поверженный рыцарь трико и кинжала.

– И сколько? – дотошно выяснял финансовый вопрос бухгалтер Джек.

– Нy-у, вы знаете… борьба с терроризмом… дороговизна нефти… тысячу рублей, – замер, ожидая реакции, потому как остальные четыре, предназначенные резидентом, тоже отщипнувшим себе девятнадцать «штук», прогулял в ресторане и в номере гостиницы с дамами по вызову.

– Засунь их себе в… забыл это слово по-русски.

– Как? – возмутился шпион, присаживаясь на край стола. – Вы должны их взять и расписаться за пять, – скосив глаза к переносице, рассматривал расплющивший нос здоровенный кукиш. – Когда сделаете дело, выдам на обратную дорогу…

– И хватит только до Тарасова, и то, если на лошадях поедем… – раскусил церэушника Джек. – Де-е-ньги-и давай! – выставил два пальца. – А то и взаправду ослепнешь…

– Да берите-е! – выложил на стол пять «штук» перепуганный лазутчик. – Для вас же старался… чтоб не тратили понапрасну…

«Пусть все-е-гда буде-е-т солнце-е», – услышали неподалеку и, мигом выскочив из двери, увидели бодро шагавшего певца.

Филимону, как и дядьке Кузьме, предложил подработать на комбайне бывший председатель колхоза «Возбуждение» Кошмаров, приватизированная техника которого, чтоб не мозолить глаза сельчанам, стояла во дворе дальнего родственника из Лопуховки.

Туда-то и направлялся ничего не подозревавший Филимон, сокращая себе путь игрой на гармони.

К тому же краем уха он слыхал, что в Лопуховке назревает свадьба…

«Вдруг гармонист и сгодится…»

Церэушник, дабы реабилитироваться перед агентами ФБР, решил брать гармониста caм. «К тому же все лавры достанутся мне», – подготавливал в уме дьявольский план захвата гармони.

– Э-эй, дядья-а, сти-и-ий! – голосом евнуха, увидавшего в гареме постороннего мужика, завопил он.

Но главный деревенский браконьер с молоком матери и ремнем отца впитал, что, если говорят «Стой!» – надо бежать… Видя, как быстро мелькают пятки удаляющегося гармониста, шпион бросился за ним. Ослабленный после вчерашнего, Филимон подумал, что на открытом пространстве ему не уйти, и, придерживая гармонь, ломанул вокруг свинарника.

Он не знал, что преследователь тоже здорово ослаблен. Держась за сердце, задохнувшийся от бега церэушник привалился к углу постройки.

«Ладно, – смирился он, – в следующий раз не уйдет» – и тут же увидел успевшего оббежать здание и возвращающегося назад гармониста. Уразумев, что никто за ним уже не гонится, уставший Филимон перешел с рыси на шаг и неожиданно столкнулся со сверкавшим «слепыми» очами преследователем, сжимавшим двумя руками палку.

Охнув, он повернул назад и ощутил многострадальной спиной крепкий удар, от которого споткнулся и выронил гармонь. Нагибаясь за ней, почувствовал, что знамя ВМФ России обрело вторую полосу. Мысленно плюнув на инструмент, решил спасать собственную шкуру и, раскочегарившись, дал такого деру, что через двадцать минут был в Лопуховке, сэкономив таким образом сорок минут.

«Вырвался, слава богу, – вытирал он потный лоб и почесывал спину. – Зато на охоту идти не придется, а то получится флaг Великобритании», – нашел положительный штрих в так погано начавшемся утре.

А в это время – как любил писать Дюма-отец – «слепой» шпион курочил гармонь, пытаясь найти формулу наркотика из навоза. Но нашел только дохлую муху.

«Как же она попала внутрь?» – недоумевал он, стараясь не смотреть на нагло улыбающиеся фэбээровские рожи.

Они-то знали, так как сидели рядом, что ни «иксов», ни «игреков», ни иных каких тайных знаков на гармони нет.

 

* * *

С первыми лучами солнца жизнь в Шалопутовке закипела, приобретая оттенок украинского борща.

«Да сейчас и борщ на незалежной неньке не тот, – разглядывал себя в мутном зеркале гармонический маньяк, надевая на лицо черную вязаную шапочку с прорезями для глаз и pта, –бывало, ложкой не промешаешь… а теперь?.. Нальют в красную тарелку воды… и вспоминают… – злобно сорвал с лица маску. – Все изгадили москали! – взял нож и проделал дыру в центре «петушка». – Вот теперь другое дело», – надел шапочку и выпустил поверх нее оседелец. Запахнувшись в плащ, вышел из дома. «Копыта нынче не надену, а то в прошлый раз чуть ногу не сломал», – подобрался к дому дядьки Кузьмы, перелез через забор и заглянул в окно, сразу заметив гармонь.

– У-у-ух! Как я ненавижу эти пиликалки, – передернулся он, подбираясь к двери.

«Кузьма с утра куда-то слинял, баба его поперлась в сельпо, а гармошка-то… вот она, проклятая», – вошел в полумрак сеней, где Кумохе делал прическу местный домовой Кузя, а в очередь за ней – по поводу пластической операции носа – стоял леший, с корнем хрена в лапе, вырванным на огородной грядке дядьки Кузьмы.

– Это еще что за олух царя небесного пришкандыбал? – отвлекся от Кумохиных патл цирюльник, пощелкав в воздухе виртуальными ножницами.

Человек в плаще почувствовал над головой неприятное дуновение, и вдруг чья-то невидимая рука ухватила его за пучок драгоценных волос, а перед глазами зловеще защелкали блестящие ножницы.

– А-а-а! У-у-у! – на все голоса заверещал маньяк, юлою крутясь на месте и с содроганием ощущая скрежет стали и хруст волос.

– Вы-ы слыха-а-ли-и, ка-а-к пою-у-т дро-о-зды-ы? Нет, не те-е-е дро-о-зды-ы, не полевы-ы-е-е, – трудясь над оседельцем, напевал домовой Кузя, изучивший весь репертуар своего тезки.

– А-а-а-а! – еще громче завизжала перепуганная Кумоха.

– Бл-л-л-л! – защелоктил языком материализовавшийся над головой маньяка Леха, подставляя к гнилой клубнике, служившей пока еще носом, корень хрена.

В полуобморочном состоянии, трясясь в лихорадке, напущенной вне графика Кумохой Мумоховной, несчастный маньяк вломился в горницу, схватил гармонь, лишний раз подтвердив этим учение об условных и безусловных рефлексах академика Павлова, и, почти теряя сознание, вышиб лысым кумполом с коротким бобриком волос на макушке окно вместе с рамой и вывалился наружу, ощутив задницей прощальный пинок от потустороннего тезки дядьки Кузьмы.

Многие бабы, глядевшие в то утро в окно или копавшиеся в огороде, видели, как что-то длинное, в плаще и с гармонью, с воплем носилось по улице, натыкаясь на заборы и стены сараев.

«С нами крестная сила», – шептали они.

Шествующий в храм Божий отец-настоятель брызнул на нечистого святой водой, но, видно, перепутал бутылки, так как на бесноватого это не подействовало. Тогда, призвав на помощь архангела Гавриила, отец Епифан приложился ко лбу грешника тяжелым крестом и с радостью воззрел, что лечение не прошло даром.

Вопящий человек с гармонью и в драной вязаной шапочке умолк, непонимающе огляделся по сторонам и рухнул на колени, кланяясь священнику и толкая в его сторону гармонь.

«Вот она, сила Креста Господня», – возрадовался батюшка, наблюдая, как исцеленный поднялся с колен, перекрестился на церковь и, вытирая слезы, молча побрел вдоль улицы, оставив инструмент лежать на земле.

«Клянусь отрезанным посохом великомученика Пантелеймона, я научился изгонять бесов!» – возликовал отец Епифан.

Потом он поднял гармонь и отнес ее в дом.

«Наверное, юродивый в подарок оставил, вспомнив, что мою недавно тиснули… Ох, жаден, жаден припадочный… Вон как с вещью трудно расстается».

 

* * *

Меделинский картель, в штатном шалопутовском составе, завершал традиционный утренний променад по деревенским огородам. Ни мака, ни конопли, на худой конец, студенты факультета ботаники так и не обнаружили.

– В Лумумбу мать! – высказал по этому поводу свое мнение опаленный жизнью Педро.

– …ети-и! – дополнил его размышление хромоногий латинос.

– Вот еще один придурок! – разглядывал бригадир заплаканного человека в плаще.

– И я двоих видел, – подхватил руководящую мысль хромоногий. – Один все яму копает, а другой селекционер, как кочан капусты, в грядке сидит и жучков собирает… Не страна – а умора! – подошли они к дому священника.

– Местный падра тут живет, – перекрестился бригадир меделинского картеля, когда вновь заметил странную личность в плаще и с каким-то объемным предметом в руках.

Чуть раньше, двое фээсбэшников, оставив Буратино сторожить палатку и вещи и вооружившись на всякий случай пистолетами, решили провести разведывательный рейд по местам дислокации потенциального противника.

Но так как форсировать Глюкалку вплавь не хотелось, надумали переправиться на Мишаниной яхте, для чего и пошли к его сторожке.

Калитка оказалась на запоре.

– Эй, еге-е-рь! – что есть мочи заорал Крутой.

– Не так! – остудил его Железнов и в свою очередь, подставив ладони ко рту, завопил дуриком:

– Го-о-о-спо-о-о-ди-и-н шки-и-пе-е-р!

Бобик, отбежав подальше от калитки – как бы не вышибли, озорники, а то ведь и придавить может, – залился истошным лаем.

Возникший на наблюдательном пункте Ероха в сердцах плюнул: «Шляются по брадобреям, а мне тут одному избу обороняй…»

Вышедший с ружьем на крыльцо Мишаня, зевнув, пальнул для острастки в воздух:

– Кто-о тут в лесу балует? – заревел он спросонок. – Всем кровя-а пущу-у, – однако враз успокоился, заметив стоявшую у калитки сладкую парочку. – Чего надо, путешественники?

– Лодка позарез нужна, вот тебя и зовем, а ты тут стрельбу затеял… Выручай, братан!

«Тамбовский дятел тебе братан!» – зевнул Мишаня.

– Мы пятьдесят рублей заплатим, если на тот берег перевезешь, – помахал бумажкой Крутой. – Рано нам еще раскрываться, – шепнул коллеге.

– Так бы сразу и сказали-и, – пошел за ключами от замка с цепью. – Но обратно я вас не повезу…

– Да нам сразу и не надо… Лодку оставь, мы сами подгребем. Вот еще купюра, покруче первой, – помахав стольником, развеял возникшие было возражения.

«Пожалуй, несмотря на митяевское кидало, я немного приподнялся», – на равных с двигателем трехпалубного парохода работал веслами Мишаня, в результате чего лодка далеко выскочила на берег.

Пожав друг другу руки, абориген и пилигримы разбежались в разные стороны.

Попав домой, человек в плаще упал на колени и за неимением иконы долго бился лбом перед пришпиленной к стене картинкой из журнала «Огонек», на которой Иван Грозный охреначил посохом неслуха сынулю.

– Душегуб я и изверг, – скрежетал он зубами.

Через полчаса, проломив лбом половицу, немного успокоился и поднялся с колен.

– Tьфу на вас! – плюнул на свое отражение в мутном зеркале с усами на маковке и, увидев связанные шнурком копыта, стал ими колошматить Ивана Грозного.

Измочалив тирана до самой штукатурки, отбросил копыта, перекрестился на угол, повесил через плечо под плащом казацкую саблю, взял отбитую у скотника Митяя гармонь и пошел каяться к батюшке Епифану.

Солнце светило у него над головой, ангелы дули во серебряные трубы на облаке, а архангел Михаил подыгрывал им на гармони, звуки которой больше не приводили бывшего маньяка в бешенство.

А где-то там, глубоко под землей, он видел чертей, растапливавших котел и точивших на него свои вилы.

Человек в плаще поднял глаза вверх, к небесам, и заслушался заливистыми переборами божественной гармони.

Когда глаза его опустились к земле, смуглые черти в коротких штанишках, из-под которых торчали волосатые ноги, были тут как тут, и хромоногий чертенок чего-то говорил уродливому чертяке с опаленными адским пламенем бровями и волосами, тыча в него пальцем.

– Педро, сюда опять прется этот юродивый, – указал на раскаявшегося грешника хромой латинос и ахнул, увидев в руках клинического идиота гармонь с какими-то царапинами наверху.

Не ожидавший уже от людей ничего хорошего, Педро подобрался, впившись взглядом из-под обожженных ресниц в кабалистические знаки на перламутровых планках инструмента.

– Клянусь колумбийским святым Хулито-конопляником, это тот самый музыкальный аппарат, о котором говорил наш босс, – выдернул из-под шорт остро отточенное мачете, лезвие которого было всего на сантиметр короче его штанишек.

Остальные латиносы тут же последовали примеру своего бригадира. Огнестрельное оружие в вояж по огородам они не брали.

– Повылазила нечисть из недр земных, – бережно положил у ног гармонь человек в плаще и, раздвинув полы своего одеяния, с сатанинской ухмылкой выхватил оттуда изогнутую казацкую саблю.

«Так я и думал!..» – тяжело вздохнул Педро, отпрыгивая метра на два от маньяка.

То же самое проделали его подельники.

– Окружай длинного! – скомандовал он, сам, однако, не спеша нападать.

«Запрыгали бесы на сковородке!» – махнул саблей человек в плаще, и один из латиносов схватился за порезанный живот.

– Что, брюшко поцарапал? – нежным голосом поинтересовался обращенный маньяк, размахивая над головой саблей и с придыханием декламируя: – Бедный бегемотик, схватился за животик… у бедных бегемотиков, животики болят… – юлой крутился вокруг своей оси, отбивая выпады противника, и, обманув погорельца, отмахнул у него половину указательного пальца на правой руке.

– А-а-а! – взвыл несчастный Педро, выронив мачете, которое, упав, отрезало ему кончик мизинца. – Бейте его-о! – вопил бригадир, прыгая на левой ноге и дрыгая правой.

Наслаждившись страданиями своего шефа – не одному мне хромать, – кучерявый латинос, когда враг повернулся к нему спиной, ловко метнул мачете.

– И ставя-а-т… и ставя-а-т… им градусники-и… – растягивая слова, произнес человек в плаще, чувствуя, как по спине струится кровь.

Мишаня, прежде чем идти в свою сторожку, решил подкупить в шопе джин-тоника, но дойти до него не успел, потому как его отвлекли боевые крики сражающихся и вопли раненного бригадира.

«Что там происходит? – сморщил мозги. – Наверное, Барабас приехал», – решил он, направляясь в сторону гама-тарарама.

«Мать честная! Аж клинья клинит…»

– Скажите, пожалуйста, чем вызван весь этот сыр-бор? – вежливо обратился к визжащему на одной ноте Педро, который, занятый своими переживаниями, даже не услышал культурного егеря.

«Ведет себя, как глухонемой певец», – оскорбился Мишаня.

– Чего орешь, как пьяный карась? – рявкнул на бригадира и тут увидел, что у того отсутствуют кончики пальцев.

– Со-о-се-е-д?! – услышал он голос человека в плаще. – Бери гармонь, а я их задержу… Отдашь потом батюшке… Его струмент…

Восприняв просьбу как команду, Мишаня звезданул кулаком несчастного прыгуна, ловко вывернул руку хромоногому латиносу и схватил гармонь.

– Беги в тот проулок! – задыхаясь и почти теряя сознание, выкрикнул человек в плаще.

– Десант ни от кого не убегает! – гордо на бегу сообщил Мишаня, примечая, как вся шатия-братия, оставив в покое казака, ринулась за ним.

«Ну почему я не прихватил парочку гранат?» – что есть мочи чесал он к мосту. Дикая орда, визжа и подвывая, неслась за ним.

Пробегая мимо избы деда Пашки, Мишаня заметил любопытные лица его квартирантов, наблюдавших из-за забора за погоней. Особенно их заинтересовал предмет, который тащил убегающий.

– Гав… гаврмонь! – прогавкал, делая стойку, Джонни-Дорофей.

– О’кей! Не первый год замужем, – бросил лопату Джинн-Толик. – По-моему, на ее планках нанесены какие-то оккультные знаки… Может даже, – «икс» с «игреком», – разволновался землекоп, наблюдая, как какой-то латинос с перевязанными обрывками платка рукой и ногой догоняет убегающую шоблу на расхлябанном велосипеде.

«Авто, никак, у деревенского «шопа» позаимствовано», – подумал он, спрыгивая в глубоченную ямищу.

– Что тут за вопли-сопли? – вышел на шум удаляющейся погони боевой пенсионер. – Иномагки догожают, догожают «жигули», Чегномыгдина гешенья пгocтотою довели, – пропел, глядя на удаляющегося велосипедиста. – О-о-о! Вместительное хранилище… – похвалил рукотворный туннель дед Пашка. – Лет двести нам с бабкой заполнять придется… внучек, конечно, поможет, – потрепал по щеке подошедшего к нему юного Павлика, уплетающего огурец, и погладил по голове потершегося о его ногу мутанта Дорофея.

– Да-а! Это тебе не хухры-мухры! – назидательно надавил на нос беспородной псине.

Джонни-Дорофей, усевшись, надолго задумался над «хухрами» и «мухрами», отстраненно перебирая колорадских жучков.

«А еще дедушка говорил про какой-то ексель-моксель… – потряс лохматой башкой. – Вот бы все это увидеть… – мечтательно подумал он, – особенно Кудыкину гору…

В Америке разве на это полюбуешься?..

А тут есть даже хрен в золотой оправе… Не в Шалопутовке, конечно, в Москве это чудо находится. И еще ширли-мырли… По словам дедушки, где-то совсем рядом ходят Шерочка и Машерочка… Семь чудес света – и все в России. Замечательная страна!..»

Запыхавшись от быстрого бега, Мишаня приостановился на мосту, оглянулся на отставших преследователей и, отхаркавшись, смачно плюнул под ноги. Матюкнув приближающуюся погоню, позавидовал обогнавшему всех велосипедисту: мне бы такой транспорт – и вновь кинулся улепетывать, решив запутать латиносов в лесу

Перебежав мост, оглянулся на страшный грохот, то Педро заскользил колесом на его обильном плевке, хряпнулся о настил моста и с упоминанием какого-то гондурасского святого вместе с велосипедом пролетел под перилами и улькнул в воду.

Плавать он, конечно, не умел…

Пока студенты ныряли за своим старостой, Мишаня мог бы два раза добежать до сторожки и обратно, но участники меделинского картеля пошли на дьявольскую хитрость и вырыли на тропе яму, прикрыв ее картонкой, а сверху присыпав землей.

Оглядывающийся на водолазов Мишаня расслабился, в результате чего утерял бдительность и провалился по колено в ловушку, потянув голеностоп. Помянув всуе трех русских святых, он схватился за ногу и, усевшись под деревом, стал массировать растянутые сухожилия, без конца поминая гармонь, отца Епифана и подлецов-туристов, заполонивших шалопутовский лес. Со стороны моста послышался победный клич – то ихтиологи достали велосипед.

Сам велогонщик, добежав по дну до берега, синий от холода, с интересом следил за своим спасением, попутно размышляя – на хрена падре гармонь…

Члены картеля занялись велосипедом, воодушевленно споря, кто на нем поедет. Да и кому спорить-то? У одного кровоточил живот, другой хромал, третий – и вовсе чуть не утонул, потеряв перед этим несколько нужных частей тела.

Из двух оставшихся претендентов один на велосипеде не ездил даже во сне. Он-то как раз и выиграл пари.

Усадив беднягу на седло, товарищи разогнали средство передвижения и отпустили его на волю судьбы.

Велогонщик, закрывший от ужаса глаза, минуты две счастливо избегал встречи с деревьями и каким-то чудом держался в седле. Но, как известно, чудеса на свете очень редки, к тому же сам наездник был автором и исполнителем ловушки, в которую и попало переднее колесо его драндулета.

С душераздирающим воплем, бальзамом умастившим сердце и раны бригадира, пилот «формулы один» пролетел мимо Мишани, протаранив башкой соседнее дерево.

«Штрафовать таких «шумахеров» надо! – поднялся, держась за ствол березы, егерь. – Зеленое насаждение согнул, – захромал в глубину леса, закинув гармонь за спину. – Не рой яму другому, – мстительно думал он, слыша за спиной дыхание загонщиков. – Интуиция у меня, видать, находится в том месте, что пониже спины… пятой точкой чую, что схватят… Не уйти от козлов с больной ногой», – упал за кустарником, с горечью наблюдая, как обнаглевшие вражины, размахивая мачете, окружают его со всех пяти сторон.

Растолкав подчиненных, вперед пробился инвалид Педро, с точностью рассчитав, что безоружная жертва не сможет оказать ему достойного сопротивления.

– Вендет-т-а-а! – завопил он, выставив перед собой мачете.

«Баба, что ль, евойная? – совсем скис Мишаня, туго соображая, что предпринять. – Какой нехороший человек, – подумал о вожде краснокожих. – Уроки Барабаса здесь не сгодятся, – пришел он к однозначному выводу, – значит, следует применить вышестоящие средства защиты из проповеди отца Епифана… Кого же он тогда поминал за бутылочкой кагора? О-о-о! Мандра-а… мандра-а… – задумался он, прикидывая, что злобным мафиози остается до него всего несколько шагов. – Нет, не так… О-о-о! Архима-а-а-ндри-и-т, нет, архистратиг Михаил! Тезка! Помоги положить наземь врагов! Надоумь!» – горестно уткнул нос в землю, неожиданно почуяв идущий откуда-то снизу знакомый запах, напоминавший смесь иприта, зарина, хлора и сероводорода, только еще хуже…

Подчиняясь какому-то чувству, стал рукой разбрасывать землю, до конца еще не осознавая, зачем ему это надо.

Но обоняние с каждой выброшенной горстью подсказывало, что выход из ситуации практически найден. И когда над ним нависла зловещая тень бригадира Педро с мачете над встрепанной половиной головы, Мишаня ребром ладони врезал ему по висевшей между ног амбиции, тут же сунув под нос согнувшемуся террористу Митяев носок.

И без того круглые глаза страдальца расширились до размеров светофорных фар. С ужасом наблюдая, как сыплется скорлупа из штанишек, поверженный боевик рухнул на землю. Теряя сознание, он подумал, что заслужил канонизацию в святые… или хотя бы в великомученики. «Святой великомученик Педро…» – с блаженной улыбкой отрубился староста группы института им. П. Лумумбы.

Впрочем, он был не одинок. Рядом с ним, согласно штатному расписанию наркокартеля, лежали отключившиеся боевики.

– Развалились, как огуречная рассада, – заткнув нос, старался не дышать Мишаня, засовывая носок в полиэтиленовый пакет, который приготовил для покупок в местном шопе. – Фу-у-у, – крепко завязал мешочек. – Я уж думал – кранты! – оглядел усеянное телами поле битвы. – А вот этот, копченый, меня просто испугал, когда вытаращил зенки, – глянул на бригадира и, прихрамывая, поплелся в сторону сторожки.

Любопытные алкаши, во главе с ворожеей прибежавшие поглазеть на мордобитие, со всех ног кинулись в культурный центр досуга и отдыха, намереваясь загасить тошнотный запах Митяевых носков благородной самогонкой.

«Бойкие, как сперматозоиды», – оглянулся им вслед Мишаня.

– Видала, мой-то каков? – похвалился кукушке с глазами филина кривой дятел.

«Чем это пахнет-то?» – поклевал он кору дерева.

– Ты че, мать, выпучилась? – наконец сообразил, что в облике пернатой истерички что-то не так.

– Голова-а кружится-а… – томно сообщила та, падая сверху на святого Педро.

– Вижу! – похвалился своей наблюдательностью стукачок.

 

* * *

Фээсбэшники, принимая все меры предосторожности, подкрались к мутному окошку и заглянули в шпионскую гостиницу.

– Век майора не видать, коли там не слепой диверсант, которого пасли в Москве, – отвалился от окна капитан.

– Ага! Веселый сидит, как резиновый шланг, – подтвердил умозаключение командира старший лейтенант Железнов. – Брать их надо! Кэп, давай команду, – достал из кобуры табельное оружие.

– Ничего я тебе не дам, – отрезал капитан, – ты мне еще сам должен…

Проконсультируемся с генералом Потаповым, – щелкнул фотоаппаратом со вспышкой. – Ишь, доволен, как кабан в свинарнике, рожа шпионская, – сделал еще один кадр капитан.

– В свинарнике и живут, – подтвердил старлей, убирая пистолет.

– Вспышки на солнце! – успокоил всполошившихся фэбээровцев «слепой» и вышел на улицу, ощутив супервспышку правым глазом и влетая вместе с дверью в помещение.

– Бежим! – помахав отбитым кулаком, крикнул Железнов капитану и рванул к лодке.

– Рассекретился! – обогнал его командир. – Влеплю выговор по самые не хочу, – на бегу пообещал он.

Когда они гребли обратно, заметили плывущую по направлению к селу собаку.

– Егеря пес, – с ходу определил Железнов. – Подстрелим, чтобы не выдал?

– Гляди, чтоб самого не подстрелили, – указал на двух негроидов, грозивших им с шалопутовского берега.

Лодка метеором пронеслась мимо собаки, закрутив ее в водяной воронке.

Выбравшись на берег, Бобик встряхнулся, придав амплитуду ушам и замкнув ее на огрызке хвоста. Обойдя прыгающих на берегу двух черных мужиков и бредущего к ним неверной походкой третьего, щупающего перед собой воздух правой рукой, Бобик направился в деревню, коротко гавкнув в сторону чуть не утопивших его мореходов.

Не найдя ничего путного в своей миске, но услышав голос хозяйки во дворе соседнего дома, он направился туда, пометив по дороге крыльцо и соседскую калитку. Походив по двору и испачкав лапы во влажной земле огорода, спаниель посидел рядом с хозяйкой, послушал сумбурную речь тетки Клавдии и, ничего не поняв, почесал за ухом и потрусил к себе, в родную свою конуру.

«Вот так и маюсь на два дома, – улегся на истертую подстилку, – а чего заслужил? – горестно помахал ушами. – Мишаня думает, что я поел здесь, а Василиса Трофимовна надеется, что меня вдосталь накормил ее сынок, вот и сижу голодный, всеми брошенный, – жалобно заскулил он переделанную на свой лад песню: – А у нас во дворе-е Боби-и-к Жучку пу-у-ма-а-л, и го-о-лодны-ы-й тако-о-й, нос под хвости-и-к су-у-вал… Э-эх, жистя-а!»

Так же недоволен жизнью был и следователь прокуратуры, трясшийся в милицейском УАЗе из Чекушкинска в Шалонутовку. «А все этот Барабас!» – осуждающе глядел на задумчивого участкового. «Если бы он не стал в небо палить как в копеечку, то и подследственные бы не разбежались… – вздохнул тяжелее Бобика, иронично глянув на младшего лейтенанта, не по форме надевшего десантный берет. – Аника-воин! Я преступников задерживаю, а он их упускает… Ишь какой на себя вид напустил – словно мысли запутались в частоколе извилин… Тоже мне, философ Сковорода…»

– Товарищ, можно сказать, старший советник юстиции, – поймал взгляд следователя Барабас, – разрешите, так сказать, обратиться, – поправил берет.

«Тьфу! – передернулся прокурорский работник. – Дразнит, наверное… о Тюбетейке напоминает…Точно! Поэтому и берет вместо фуражки напялил, червяк».

– Обращайтесь, если, конечно, по существу вопроса.

– Еще как по существу! – горячо ответил бывший прапорщик. – Я всю ночь не спал и размышлял…

– Мультфильм о Масяне, что ли, поглядел?

– Никак нет! Раздумья связаны по вопросу о версии: «Ни кола! Hи двора!»

– А-а-а! Ну и к какой мысли вы пришли?

– К мысли я не ходил, нет у меня такой знакомой…

– Разгадка проста, товарищ участковый… Это – бомж-импотент!..

«Ого! – внезапно озарило следователя. – А вдруг Митяя, прежде чем ликвидировать, изнасиловали? – аж вспотел он от залетевшей в голову свежей версии. – Но где же теперь вещьдок-то найдешь для следственного эксперимента? В морге жмурика держать не стали, сразу захоронили… Да и вряд ли кто надругается, пока он был в носках…» – вздрогнул от громового раската милицейского хохота.

– А ведь верно! – восторженно хлопнул в ладоши Барабас. – Ни кола… ни двора… О-о-о! Чего-то народ толпится, – оборвал смех и приник к окну.

– Водитель, остановите машину, – распорядился прокурорский работник и первым вышел у дома дядьки Кузьмы.

– А говорят, наша милиция не работает! – кинулась к нему тетка Клавдия.

– Ограби-и-ли-и! – вдруг в голос заблажила она. – Средь бела-а дня-а!

– А что пропало? – задал резонный вопрос следователь, разглядывая глазницу окна и битое стекло на земле.

– Мужнину-у гармо-о-нь стырили-и! – залилась слезами тетка Клавдия. – Не убере-е-гла-а-а. Что ему скажу-у, когда вернется-а? – подвывала она.

– Так и есть! – в азарте затрясся следователь. – Чеченский след! – упав на колени, с помощью лупы разглядывал отпечатки лап.

– Да не-е-т, это Бобик наследил, – остудила разогнавшееся воображение прокурорского работника Василиса Трофимовна, – кобелишка мой, – спрятала руки под фартук.

– Сейчас разберемся! – строго ответил следователь, поднимаясь с колен. – Младший лейтенант Карабас, уберите со двора посторонних.

– Ба-ра-бас! Товарищ самый младший советник юстиции, – поправил начальника участковый, направляясь к дому. – Гражда-а-не-е, покиньте территорию места престу-у-пле-е-ния-а… и ничего не лапайте-е…

«Слава богу, над Шалопутовкой безоблачное небо!» – прошел в избу следователь прокуратуры. Обследовав с помощью лупы подоконник и сняв кучу отпечатков пальцев, в основном, селедочных, дядьки Кузьмы, он стал вызывать свидетелей. В свидетели, как водится, идти никто не хотел, поэтому народ словно ветром сдуло со двора. Тогда взяв папку с листами чистой бумаги, фотоаппарат и сняв пиджак, чтоб все обратили внимание на кобуру с выглядывающей рукоятью пистолета, вместе с младшим лейтенантом пошел по дворам, вскоре раздобыв множественные свидетельства очевидцев, как что-то длинное в плаще бегало по деревне с гармонью, дико подвывая и натыкаясь на заборы и стенки.

– Да алкаш какой-нибудь самогонки обпоролся и стал нарушать… эта… как ее… – достал Барабас из кармана шпаргалку, – общественное спокойствие и человеческую нравственность…

«Что такое «общественное спокойствие», я еще понимаю… но вот – человеческая нравственность?..» – убрал в карман бумажку.

Постепенно добрались до крепкого дома шалопутовского пастыря. Присоединившийся к опергруппе кинолог с собакой так и не сумел затащить четвероногую подопечную на святое подворье. Овчарке после встречи со священнослужителем часто снились по ночам кошмары.

К тому же испортил настроение этот вислоухий развратник. «То – люблю-люблю… – а как взял свое от честной девушки, так в конуру… Все они, кобели, такие!..»

– Да, чада мои, – обстоятельно отвечал отец Епифан на вопросы следователя, – пробегал тут один одержимый бесами… – пригласил оперработников присесть на лавочке, – но бесов я изгнал, – поднял с груди тяжелый крест, от вида которого стоявшая у калитки овчарка хлопнулась в обморок. – В благодарность исцеленный оставил мне гармонь…

– А нельзя ли на нее глянуть? – сразу насторожился прокурорский работник.

– Отчего же нельзя? Ради Бога, – с кряхтеньем поднявшись, прошел в дом отец Епифан и вынес гармонь.

– По всем приметам и описаниям – это и есть похищенный вещдок, – шепнул участковому следак.

– Отче. Гармонь конхиск-к-фую, – запнулся Барабас на трудном слове.

– Не волнуйтесь. Мы дадим вам расписку и все занесем в протокол, – несколько смягчил ментовскую прямоту работник прокуратуры.

– Вот как не везет мне на гармони, – добродушно развел руками отец Епифан. – Недавно украли мою, а теперь вы подарок забираете, – улыбнулся он. – Да шучу, конечно, граждане миряне… Надо так надо…

«На хрена попу гармонь?» – почесал под беретом Барабас, а дотошный следователь, достав чистый листок, принял от отца-настоятеля заявление по поводу кражи инструмента, тщательно описав все приметы похищенного имущества.

– Эту гармонь я у покойного Митяя купил, – провожая гостей, дополнил показания отец Епифан, – а припадочный вон в том доме живет, месяца три как в нашу деревню с Украины приехал… Нелюдимый был… В храм Божий не ходил, и друзей в селе у него не имелось… Бирюк, одним словом, – за руку попрощался со следователем, Барабасом и кинологом.

Очнувшаяся овчарка свою лапу пастырю не подала.

– Совсем другой человек! – похвалил отца Епифана прокурорский работник.

– Да потому что с похмелья не болеет! – высказал догадку кинолог.

Открыв калитку, прошли к маленькой беленой хате хохлацкого бирюка и увидели, что дверь – нараспашку.

– Эй! Кто-нибудь есть? – прорычал Барабас, хватаясь за оружие. – Я спрашиваю: «Эй! Кто-нибудь есть?» – повторил он, входя в дом.

«Как в каком-то мультфильме…» – шагнул за ним следователь прокуратуры и тут же застыл в ступоре самой что ни на есть четвертой степени. Барабас терялся в догадках, глядя на выпученные глаза, отвисшую челюсть и вывалившийся язык работника чекушкинской прокуратуры.

«Чего он увидал?» – отшвырнул с полосатой дорожки копыта и подошел к измочаленной картинке.

– У! У! У! – мычал, указывая в пол, прокурорский работник.

– Что – у-у-y-y… товарищ микросоветник юстиции? – разозлился Барабас.

– Вы копыта отбросили! – выговорил наконец «микросоветник».

«Ща-а ты их у меня сам отбросишь!» – подумал бывший прапорщик, но тут же попал в ступор практически неизлечимой, пятой степени, в которой находятся египетские мумии.

Трясущимися руками следователь прокуратуры поднял за шнурок копыта и тихонько заскулил от обуревавших его чувств.

– Ба-а-рби! – похлопал по гулкой ментовской груди. – Сфотографируй меня с главной уликой в руках.

Но милицейская мумия молчала.

– А-а-й! – махнул на него рукой великий сыщик, в ученики которому с некоторой натяжкой годились Шерлок Холмс, Мегре, Пуаро и мисс Марпл.

«Бог есть, – вышел он во двор. – А потому есть и правда!» – протянул фотоаппарат кинологу, с беспокойством глядя, как к забору подрулил, пыля и сигналя курам, милицейский уазик.

– Скорее щелкай, – крикнул фотографу, с гордостью выставляя перед собой копыта, – а то из-за пылищи качества не будет, – сделал одухотворенное лицо рыболова, снимающегося с удачным уловом для журнала «Рыбаки и браконьеры».

– А вот еще одна гармонь! – войдя в дом после фотосъемки, обнаружил сипящую пиликалку деда Пашки. – Выносите кровать, шкаф, стол, подушку, посуду и грузите все в машину, – велел шоферу и кинологу. – В криминалистическую лабораторию отправим… С гармонями поаккуратнее, – дополнил приказ.

Матерясь в душе, милиционеры первым делом вынесли своего собрата и поставили у калитки в позе мумии фараона Тутанхамона. Потом стали загружать УАЗ.

Барабас быстро пришел в себя на свежем воздухе, но, пока шла трудовая вахта, решил спокойно постоять в позиции «гаишник на посту», чтобы после не вонять псиной.

Неожиданно из-за машины вынырнула продавщица сельпо – шопа, по-современному – и, накручивая бедрами, подрагивая бюстом, стреляя глазами и улыбаясь, подплыла к замершему милиционеру, который опять попал в ступор, на этот раз облегченной, второй степени.

– Здравствуйте, товарищ участковый, – потрогала за рукав милицейской тужурки застывшего фараона.

– Нине-э-ль Матвеевна-а, какая встре-е-ча-а, – посмотрел на тащивших последнюю улику ментов. – Как поживаете? – галантно приложился к ручке, ощутив запах духов и денег.

Но все испортил мальчуган в пионерском галстуке, подбежавший к Барабасу и тоже дернувший его за рукав.

– Дяденька милиционег, дяденька милиционег, – закартавил он, – у меня для вас важное донесение…

– Ну что ж, до встречи, – произнесла несравненная Нинель, – вы-ы служи-и-те-е, мы ва-а-с подожде-е-м… – с намеком пропела она, помахав на прощание рукой.

– Дяденька милиционег, я газнюхал гнездо самогонщиков…

– Барабас, ты едешь? – окликнул его следователь.

– Да не-е-т… Попозже на автобусе подскочу… дела-а… – указал на бдительного школьника, придерживая в уме встречу с Нинель. – Ну, где твои самогонщики? – не слишком ласково буркнул пионеру.

– Э-э, нет! Вы мне пгежде дайте пистолет подегжать, – выдвинул свое условие юный сексот.

– Ну-у, теперь говори, – удовлетворил его просьбу Барабас.

– Э-э, нет! За губежом инфогмацию оплачивают… Гоните чегвонец, скажу.

– Слуша-а-й, мальчи-и-к, а не пойти ли тебе-е…

– Ну ладно, пятегик, – сбавил ставку Павлик Морозов.

Видя, что «мусор» повернулся и собирается уходить, что есть мочи завопил:

– Гу-у-бль, гу-у-бль!

– На, подавись, вымогатель, – ухватил пацана за руку, чтоб случаем не слинял с заработанным рублем.

– Да не убегу, не убегу-у, – вырвал руку стукачонок. – Я из идейных сообгажений… – повел участкового по улице к мосту. – Вы только, дяденька, сзади меня идите… будто сами по себе гуляете.

«Буду я еще сам по себе гулять… – возмутился в душе младший лейтенант. – Тут на ногу-то наступишь – и то как больно…»

Между тем мухоморный отрок, перейдя мост, приближался к знакомой участковому поляне, где в прошлый раз он выдержал неравный бой с огромной черной тучей.

– Да это же честные труженики, – указал в сторону голосов Барабас.

– Тгу-у-женики-и! – язвительно повторил пионер. – А пгойдите чуть дальше и найдете бидоны с бгагой… Ну-у, мне пога, – стреканул в сторону реки.

«Сейчас бы уже к Чекушкинску подьезжал! – вздохнул младший лейтенант. – Под что же мне замаскиговаться? – Тьфy. С этими детишками сам картавым станешь… Под скирду сена? – размышлял бывший вояка. – А где ее взять? Ножом, что ли, косить? – опроверг себя. – Нет! Как истинный спецназовец замаскируюсь-ка я под дерево, дуб, например…» – утыкался со всех сторон зелеными березовыми ветками.

– Нина-а-а, нина-а-а… – услышал с поляны и на карачках пополз туда, попутно поскрипывая зубами от ревности.

«Я тебе покажу Нину-у…» – сориентировавшись на местности, окопался напротив небритой личности, которая держала в одном руке стакан, а в другой – половинку печеной картошки и, широко раскрывая пасть, повторяла:

– Нина-а-а…

Сторож сельсовета – а это был, естественно, он – вдруг узрел, что кустарник имеет усы, нос картофелиной и обличающий взгляд.

– Нина-а-да-а печа-а-литься-а, вся-а жи-и-сть впереди-и, – завопил он, размахивая в такт стаканом и в раздумье закрывая глаза.

«Кажись, допилси до белых гры-ы-бов… Кусты с усами мерещатся… – резко раскрыл гляделки, но кустарника перед ним уже не было. – Полный беле-е-ц!» – ужаснулся злой гений Джонни-Дорофея.

Хорошо, что он не обернулся, потому как дубово-березовый кустарник с усами передислоцировался ему за спину.

«Жисть у него впереди… – сплюнул Барабас, – алкоголик хренов, штык-нож ему в задницу… Ежели пить не завяжет, через год от цирроза околеет», – присел на какой-то бугорок и тут же судорожно сжал рот и стиснул зубы, ибо бугорок оказался местным пожилым ежиком, вышедшим по грибы.

Когда первый кайф прошел и глаза вкатились в родные орбиты, Барабас ловко поддел ногой колючее создание и, проследив за эллипсом полета, сделал мудрое умозаключение:

«Ежик – птица гордая! Пока не пнешь, на орбиту не выйдет… – вновь приступил к надзорным обязанностям. – Тетка человекообразных туристов перевязывает… Колюще-режущих предметов, что ли, никогда не видели – все пальцы порезали…»

– Hе сыпь мне-е со-о-ль на ра-а-ны-ы, они еще боля-а-т, – неслышно для людей напевала кукушка, мечтая об обратном.

«… Точно! Жрут, ироды, самогон, – пришел к правильному выводу участковый. – Ой как выпить захотелось!» – хлопнул по плечу поднесшего ко рту полный стакан сторожа:

– Оставь половину! – произнес проникновенно.

Страж сельсовета согласно кивнул головой и сделал глоток, потом задумался, оглядел присутствующих, обернулся, уже подозревая что-то неладное, и с криком «Говоря-я-щий кустарни-и-к!» вылил почти полный стакан двухсотградусной жидкости в костер.

У лежащего головой к огню Педро, которому ворожея накладывала повязку на мизинец, вздыбившееся пламя смахнуло оставшиеся волосы и свернуло в трубочку уши, окончательно избавив колумбийский фэйс от бровей и ресниц. Сторож сельсовета, отшатнувшись от пламени, одним прыжком перемахнул через усатый, говорящий кустарник и ловко полез на ель, замерев пикой на обрубленной верхушке.

«Эдак все разбегутся, надо успокоить людей», – проанализировал ситуацию Барабас и, выхватив пистолет, пальнул в воздух, заорав что есть мочи:

– Сиде-е-ть, суки-и, а не то всех замочу-у, – выстрелил еще раз для подтверждения слов.

Второй выстрел для Педро оказался очень кстати, потому как он прилично намочил штаны, чем спас себя от полного сгорания. Весь в клубах пара, экстремал переполз подальше от костра, но прапорщику нарушение его команды не понравилось, и со словами «Ты че-е, тормоз?!» – он с удовольствием выстрелил в третий раз.

Выстрел произвел два положительных эффекта: сбил с елки сторожа, расщепив под ним верхушку, и остановил дальнейшее передвижение Педро, потому как сторож, с умилением вспоминая скрипучий диван в сельсовете, спланировал точно на спину кандидата в святые.

– Как фамилия? – схватил за шкирку хромоногого латиноса Барабас.

– Лумумба, господин капрал, – четко отрапортовал тот, что очень понравилось участковому.

«Капрал – это, по-ихнему, видать, капитан», – погордился он.

– Чтой-то опять в лесу палят… – возмутился леший, любуясь своим новым носом.

– Дайкось и я чуток погляжусь на новый свой имидж, – оттолкнула его от ведра с водой Кумоха.

– Во-о-т умора, – добродушно произнес, разглядывая изменившийся облик своих друзей Ерофей. – Славно над вами визажист поусердствовал, – тоже ввернул слышанное по телевизору словечко, – Кумуке Мумуковне вон все когти поотрубал, – вздрогнул от еще одного выстрела.

– Да кто это там все из шпалера шмаляет? – вылетел в трубу леший и на форсаже метнулся вверх, чтобы с высоты разобраться в обстановке. – Во-о нехристи! – оглядел открывшуюся панораму. – Опять, туды иху в лешего мать, огонь жгут и самогонку без меня лопают, – на бреющем погнал к поляне, забыв перейти в невидимый уровень. – Ро-о-дина-а види-и-т, ро-о-дина-а знае-е-т, где в облака-а-х ее сын пролета-а-ет, – горланил он, когда услышал еше один выстрел и пуля срезала его расчудесный новый шнобель. – Мо-о-й но-с-c! – завопил Леха, срываясь в штопор и стараясь поймать на лету отросток хрена.

Барабас озадаченно поднял голову вверх и замер, соображая, что это такое падает на него.

«Ежик, что ли, из космического полета возвращается?.. Правильно люди поют: «Много стало в наши дни, неопознанной фигни», – собрался он выматериться, чтоб мысль получила закругленность и яркость формы и выражения, как что-то мохнатое шмякнуло его прям в морду лица и, скатываясь по груди вниз, заверещало:

– Вот он, мой носик! – и цепкие лапки чувствительно ухватили прапорщика за стратегически важный объект.

Когда, придя в себя, он открыл глаза, костер погас, опохмелившийся контингент исчез, унеся с собой бидоны и чайники.

«Да-а-а! – подытожила события кукушка. – Крутой боевик в стиле: «XX век Фокс»».

 

* * *

Рыжий пакостник Бобик, пока его меховая пассия гуляла с проводником по деревне, сидел не дыша в самом дальнем углу будки.

«Слава питбулю, уехали, – подумал он, высовывая нос из конуры и прислушиваясь к реву удаляющегося милицейского драндулета, – а то Жучка приставать начнет, на алименты намекать, всю нервную систему расшатает… Государство не бросит, подымет детишек… – понюхал лежавшую рядом корочку. – Нет! Не хочется… Даже аппетит с этими бабами потерял. О-о-о, бляха-мурка, кого-то опять ротвейлер несет?! – услыхал шум мотора. – Да не одна тачка», – выбрался из конуры и прогнулся, разминая шею и передние лапы, потом спину и задние конечности. Чихнув и встряхнувшись, лениво побрел поглазеть, кого принес чертов ротвейлер.

Три машины тормознули у дома Кошмарова. Причем одна – с красным крестом.

Из джипа выскочил дюжий детина и, гремя оружием, раскрыл дверцу шестисотого «мерседеса», из которого показалась женская нога, от одного вида которой у дурацких мужиков потекли слюнки; а затем Бобик с замиранием сердца узрел чудную, стройную длинную ножку оригинальной масти, и следом грациозно выпрыгнула из машины высокая, блестевшая мытой шерстью русская борзая.

«Болонки-и ро-о-о-дные-е… – задохнулся от вожделения блудливый пес. – Ка-а-кие формы, какой экстерьер, какая стать!.. – подбежал поближе, но собачья дама даже не глянула на лопоухого коротышку. – Все вы поначалу нос воротите…» – ловко увернулся от пинка шкафообразного гоблина и на всякий случай отбежал подальше.

Приехавшие не успели накачать даже стакан, как распахнулась калитка и появился Кошмаров с улыбкой «номер один» на лице. Но при виде женщины его толстая рожа озарилась редчайшей улыбкой «номер тринадцать» (встреча премьер-министра).

– Ну чего ощерился, как дохлый кабан? В дом веди, – распорядилась дама.

Получив болезненный тычок от телохранителя, Кошмаров засуетился, пропуская крестную мать-перемать вперед себя и подобострастно указывая ей дорогу. Сзади пыхтели и гремели оружием телаки. Бдительный волкодав, чтоб его не заметили, спрятался за конуру, зато из сарайчика выглядывал круглый пятачок хозяйской любимицы, хрюшки Хавроньи.

«Эх, худоба, – позавидовала она приезжей, – не то что мы с Нинкой… Гербалайфу ба мне… килов с десяток… а то куды так растолстела…»

Почуяв какой-то незнакомый, но приятный запах, охрипший сторож высунул один глаз из-за конуры и обомлел, ощутив, что даже блохи на спине подавились кровью.

«Вот это Ша-а-вочка-а! – мысленно взвыл он. – Намедни шикарная овчарка была-а, теперь эта-а… а ту-у-т… сидишь как дурак на цепи-и, – горестно затряс плоской башкой. – Оковы тяжкие паду-у-т, темницы рухну-у-т, и свобода-а нас приме-е-т радостно у входа-а, и бабы кость нам подаду-у-т…

Вот наступит амнистия… кошаном буду… всех переимею», – размечтался он, вновь выглянув из-за конуры и наткнувшись взглядом на Хавронью.

«Развалила-а-сь, корова-а! Брюхо-то све-е-сила-а, – сплюнул на землю и растер лапой. – Какой же недавно про нее анекдот от Коляна слыхал? – почесал за ухом. – Ах, да!.. Почему у свиньи хвост крючком?.. Ответ: «Да так, на ночь запираться»», – скабрезно захихикал он.

И загрустил, вспомнив другой анекдот: «Ты кормил нашу собаку? Да. Ты кормил – ты и закапывай!»

Мишаня, как следует спрятав в сторожке гармонь, переправился на лодке в Шалопутовку, отметив про себя, что туристы все свои дела поделали и поставили шхуну к причалу.

«Ежки-палки! – направляясь к шопу, подумал егерь. – А пакет-то у меня дома остался… с газовым оружием, – подразумевая, естественно, Митяев носок. – Ну, ничего, пару бутылок джин-тоника как-нибудь дотащу или лучше с ними к Дуньке завалю, – решил он, увидев около дома его превосходительства Кошмарова толпу, состоящую из всяко-разного народа. «Вроде бы на туристов не похожи, – определил на глаз социальный статус присутствутощих. – Вынос тела, что ли, какой? – тормознул поглазеть. – Вон и «скорая» стоит. Неужто, Игнат Семенович поперек треснул?»

Перед воротами произошло некоторое оживление, захлопали дверцы «скорой помощи». В отличие от пыхтевших над Барабасом товарищей, расплющенного Арнольда вынес под мышкой Покемон.

– Е-к-л-м-н! – заливался он горючими слезами. – Если окочуришься, поставим тебе памятник в виде мраморного катка, подмявшего жертву, – запихнул плоскую фигурку в машину.

Дабы продемонстрировать шестеркам человеколюбие, сочиняя в уме спич, который произнесет на похоронах, супербандерша вышла из калитки, с трудом протиснувшись мимо брюха замешкавшегося Копмарова.

Телохранитель, гремя оружием, шагнул к председателю, но женщина взмахом руки остановила его – грех драться при потенциальном покойнике.

– От пива, что ли, живот распух? – снизошла до замечания толстому борову.

– Большой живот не от пива, а для пива! – угодливо засмеялся Игнат Семенович.

– Ну вот, чтобы немного похудеть, заплатишь за увечье лучшего моего боевика десять тысяч баксов, – вынесла она вердикт, с удовольствием заметив, как медленно сползла с жирного лица улыбка, спрятавшись где-то в ноздрях.

– Тяжело в леченье – легко в раю! – помахал рукой отъезжавшей больничной тачке Колян.

Обвешанный оружием гоблин, увидев, что какой-то рыжий, ушастый песик под шумок кинулся к хозяйской собаке, с удовольствием пнул его ногой.

«Эх ты-ы, да ведь это моего Бобика обидели!» – возмутился Мишаня. Раздвинув плечами собравшихся односельчан, чуть прихрамывая, шагнул к обидчику и без лишних разговоров врезал под дых, подравняв затем коленом когда-то сломанный нос. Хрюкнув, с грохотом набитого посудой трехстворчатого шкафа, гоблин уткнулся носом в землю.

«Крестная мама» с любопытством разглядывала деревенского геракла.

«А что, эффектно выглядит мальчик, – залюбовалась васильковыми глазами богатыря. – Обветренное, мужественное лицо, литые плечи, – глядела, как парень ловко выбивал пыль из рубашки Вовчика, попутно смазав в челюсть Коляна. – Простая душа… лесной бродяга…» – млела бандерша.

– Не сме-е-ть! – сверкнула глазами в сторону доставшего пистолет телохранителя.

Мишаня, собравшийся было подрихтовать Коляну нос, замер, обернувшись на женщину, и опустил руку.

– Тебя как зовут? – непосредственно поинтересовался он у стройной, гордой дамы.

– Мари! – почему-то не возмутившись, ответила та, зардевшись лицом.

– Ма-а-шка, значит, – нахально хмыкнул парень.

– Чего ты к ним привязался? – в душе вознегодовала она, но не стала настаивать на «Мари».

– А чего собачку обижают? – вопросом на вопрос ответил Мишаня.

«Он прав! Попробовал бы кто мою Альму обидеть…»

«Е-к-л-м-н… – подумал Покемон. – От нас бы такого хамства госпожа не потерпела…» – и вздрогнул, столкнувшись с ненавидящим взглядом стоявшего поодаль на корточках Джонни-Дорофея.

– Пошли! – приказала разбитому воинству «крестная мама» и, заходя в калитку, еще раз обернулась на Мишаню.

Тот растерянно стоял на дороге и тоже глядел на нее. Забыв купить джин-тоник, переправляясь на лодке обратно, Мишаня мысленно представлял Марусю и сравнивал ее с Дунькой. Дунька от сравнения явно не выигрывала.

Причаливая, вздохнул, услыхав стрельбу где-то в районе поляны. «Совсем народ оборзел, с утра до ночи палят, как в Америке какой», – направился он к сторожке.

Не успел сварганить себе нехитрый обед, как кто-то стал ломиться в калитку. Еще раз вздохнув, взял купленную винтовку и, по-ковбойски растворив дверь ногой, высунул ствол наружу:

– Кого там нелегкая несет? Ща черепушку расколю, – вполне миролюбивым голосом пообещал непрошеному визитеру.

– Ты, Мишаня, брови-то не топорщи, – тоже беззлобно возразил Барабас. – Чего запираться стал?

– Това-а-рищ прапорщик! – отомкнул калитку егерь.

– А документик на мериканскую винтовку е-е? – ожил младший лейтенант милиции.

– В лесу нашел, – расстроенно сморщился Мишаня, – как раз хотел тебе нести.

– Щас в лесу че угодно найдешь, – с ходу поверил ефрейтору прапорщик, – потому как не лес у тебя стал, а осиное гнездо, – по-хозяйски потопал к дому. – Я тут пострадал маленько, – на ходу бросил он, – так давай с устатку выпьем, да поспим…

Достав энзешную поллитру самогонки, Мишаня выставил ее на стол.

Пообедав, Барабас задал такого храпака, что привыкший ко всему егерь решил спать в тенечке на травке, а невидимые ему Кумоха с домовым Ерошкой, который тоже по матушке крыл гостя, расположились на крыше, с теневой стороны трубы.

Но долго спать Мишане не пришлось. Кривой дятел, усевшись над его головой, стал долбить клювом по трухлявой доске сарая.

– О-о-о, дятлик! – привстал егерь и стал вслушиваться в четкие звуки азбуки Морзе.

«Гости! Гости!» – выстукивал дятел.

– Спасибо! – рывком поднялся Мишаня и, пройдя в сторожку, взял из рук спящего участкового свою винтовку.

«Больше гостей нам не надо», – вышел он за калитку и направил винторез в сторону тропы, на которой появилась цепочка южноамериканских друзей. Первым, с грацией зомби, тащился Педро,

– Миру-мир! – подвывал он в такт хромоногой походке.

Вся башка его была в волдырях. Без ворожеи бригадир давно бы откинул свои колумбийские копыта. Та намазала его какой-то дрянью и заговорила раны.

– Убирайтесь в пампасы! – вместо приветствия выкрикнул Мишаня, недвусмысленно передергивая затвор.

– Мы безоружны-ы! – поднял руки Педро, и бредущие за ним латиносы тоже продемонстрировали пустые ладони.

– А в штанишках, поди, ножички полуметровые, – сомневался недоверчивый Мишаня. – Ладно, ладно, верю, – закинул за плечо М-16, когда туристы стали стягивать с себя шорты.

– Господин лесник, – остановился перед ним Педро, – голову даю на отсечение, – скрестил он пальцы рук и с трудом переплел ноги, – что мы не тронем тебя…

«Еще одной башки мне не хватало… После митяевской тыквы неприятности никак не развеются», – обернулся на дом, где спал товарищ прапорщик.

– Нам не нужна гармонь… Отдай наркотик, которым недавно радовал наши души… Запах его прекраснее «марафета-а»… кайф от него нежнее, чем от анаши и кокаина-а… Ты им пропитал какую-то тряпочку-у… – нудил Педро. – Мне надо забыться… раны мои ноют и кровоточа-а-т… – пел он, наподобие молитвы. – Мы разделим материю по кусочку, и нам на всю жизнь хватит нюхать…

– Это опытный образец, – решил поторговаться егерь. – Такого в мире больше нет… и не будет… – подумав, добавил он.

– Проси что хочешь! – упал на колени Педро.

– Несите сюда свои ножички и все, что у вас есть из оружия, – выдвинул справедливые, на его взгляд, условия нарко-владелец.

Оглянувшись на своих товарищей, Педро послал за оружием велосипедиста и хромоногого латиноса.

– Сейчас принесу-у-т… – в трансе закатив глаза, шептал он.

Дождавшись, когда двое гонцов бросили к его ногам кучу боеприпасов, Мишаня, сноровисто накрутив на нижнюю половину лица полотенце, вынес из сторожки пакет с носком и перочинный ножичек.

Бригадир Педро отхватил себе самую душистую, нижнюю часть изделия. Восторженно вопя и натыкаясь на деревья, разоружившийся наркокартель исчез в лесу.

– Шо у тебя, волки, што ли, появились?.. Да и несет чем-то знакомым… – зевая, возник на крыльце участковый и тут же замер с открытым ртом над горой оружия.

– Туристы принесли… В лесу нашли, – честными глазами глядя на прапорщика, сообщил Мишаня.

– А фотоаппарат у тебя е-е? – спросил Барабас, перенявший дурную привычку у прокурорского работника.

– Ну и вонишша была! – пришел в сознание домовой.

– Всю среду обитания изгадили! – зажимая нос, нырнула в трубу Кумоха Мумоховна.

 

* * *

За делами незаметно наступил вечер.

Пришедший с работы дядька Кузьма вмиг протрезвел, когда узнал, что лишился гармони.

– Да будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса! – вспомнив слова водилы из давнишней комедии, орал он во все горло. – Никуда отлучиться из дома нельзя, тут же воры залезут, – погрозил кулаком в сторону дальней фермы, где обретались чукчи, один из которых подновил утром флаг ВМФ на спине Филимона и отнял у того гармонь, о чем сразу же сообщил Кузьме главный деревенский браконьер, с внутренней гордостью демонстрируя пересекающиеся синие полосы.

«Утро вечера мудренее!» – вспомнил дядька Кузьма, пораньше укладываясь спать, чтоб набраться сил перед грядущими боевыми действиями.

Без интереса понаблюдав, как азартно играют в подкидного дурака на его оклад Джек и церэушник, истомленный любовью Билл вышел из обжитого коровника и медленно пошагал к реке, срывая по пути полевые цветочки и любуясь природой средней полосы России.

Наступила томная вечерняя тишина, изредка нарушаемая далеким женским смехом, скрипом колодезного журавля в деревне, стуком ведра по мшистому срубу и ленивым всплеском реки.

Мягко ступая по высокой пружинящей траве, усыпанной ромашками и васильками, Билл даже прослезился от обуревавших его чувств: «А мы когда-то хотели воевать с этой страной», наслаждался чудесным видом переливающейся в лунном свете воды и густой зелени дерева, окунавшего свои ветви в реку.

Вот из-за этого-то дерева и вышла нагая пышная нимфа с золотыми блестками влаги, желтеющими в лунном свете на мраморных точеных плечах. У счастливого влюбленного замерло сердце от вида древней как мир картины: первые звезды, колдовская луна, слабый плеск волн, ласкающих берег, и прекрасная, нагая женщина, выходящая из воды…

Он почувствовал себя Богом. Древним, как Мирозданье, и юным, как Любовь!

Медленно скинув одежду, он вошел в воду, раздвигая струи сильным торсом…

Заметив гиганта, чаровница слабо вскрикнула, прикрывая руками крепкие груди, но, покорная зову влюбленных мужских глаз, зачарованно пошла навстречу, бессильно опустив руки вдоль тела.

Они сошлись и тесно прижались друг к другу.

Постояв так какое-то время, Билл поднял ее и понес на бархатное ложе мягкой травы. Женщина даже не сопротивлялась, когда нежные ладони гладили ее грудь и ноги. Лишь слабо вздохнула под сладкой тяжестью мужского тела и чуть слышно застонала, когда он вошел в нее…

Разомкнув обьятья, Билл осыпал любимую собранными цветами и, взявшись за руки, они пошли к реке, чтоб смыть свой грех и грешить снова, до самого утра, до петухов, до раннего солнца и свежей росы…

Соратники по партии начали вечер обыденно и тривиально.

Пили водку.

На этот раз – «Фронтовую». Разговоры вели соответственно названию напитка.

– Мой папа был четырежды Героем, – выцедив соточку из алюминиевой кружки и занюхав селедочной головой, информировал дона Чезаре Пшенин.

– Мама мия! – восхитился глава преступного синдиката «Опиумный кругляшок», наполняя в очередной раз кружки.

– … воевал с гитлеровцами в лесах Белоруссии, – махнул еще одну порцию Пшенин, чтоб зря не выдыхалась, – между прочим, руководил партизанским отрядом имени Ивана Сусанина.

– А кто такой Ваня Сусанин? – занюхивал селедочным хвостом свою дозу дон Чезаре.

– Иван Сусанин? Ну-у, как путешественник Федор Конюхов, к примеру… Подрядился проводником к польским туристам… и вот четыреста лет тургруппу не могут отыскать… Заплутались в лесу…

– Понятно! – кивнул головой дон Чезаре, готовя к новому «партвзносу» кружки.

– Так вот… Мой отец пустил под откос практически весь железнодорожный транспорт Германии, – принял на грудь следующие фронтовые сто граммов Пшенин, – и к концу войны стал шестнадцатижды Героем Советского Союза…

Шест-на-а-дца-а-ти-и-жды-ы! – поднял вверх указательный палец. – А ты думал, он в обозе всю войну проболтался? – глянул на прикрепленную к стене карточку, где улыбающийся восемнадцатилетний мальчишка в расстегнутой гимнастерке облокотился на дугу запряженной в телегу лошади.

– Мой папа, между прочим, тоже герой итальянского Сопротивления, – чтоб не ударить перед товарищем лицом в грязь, раскрыл крапленые карты дон Чезаре. – А ты думал, он в Риме спагетти всю войну торговал? – отрицательно замотал пальцем перед пшенинским носом отпрыск национального героя Италии. – Бил фашистов в партизанском отряде имени Спартака.

– Я тоже за «Спартак» болею! – сообщил другу бывший колхозный секретарь парткома.

– Споем нашу, партизанскую… – предложил дон Чезаре и, размахивая пустой кружкой, завопил: – Белла, чао, Белла, чао, Белла, чао, чао, чао…

Разучив слова, Пшенин влился в ряды партизанского хора.

Пропев «Белла, чао» раз пятьдесят, они дербалызнули еще по одной, раскупорив следом другую бутылку под названием «Пшеничная».

– В честь меня назвали! – похвалился Пшенин.

– Да-а, а кстати, как у тебя дела на личном фронте и что нового в деревне? – сделал хватательное движение рукой глава наркосиндиката, удивляясь в душе, что Пшениных уже двое.

– Океюшки! – бодро произнесли собутыльники.

– Говорите по одному! – с трудом выговорил дон Чезаре и стал слушать левого Пшенина.

– Подозреваемый про золото партии больше не заикается, – радостно потер руки левый Пшенин, а правый, когда на него глянул дон Чезаре, наполнял кружку из бутылки. – К тому же у него в доме чем-то расплющило мужика… веришь, метр на метр и десять сантиметров в толщину, – объяснял левый Пшенин, а правый, когда дон Чезаре скосил в его сторону глаз, опрокинул в себя кружку «Пшеничной».

«Смотри-ка, пока мы беседуем, в одну харю хлыщет», – осудил правого Пшенина дон Чезаре и перевел взгляд на левого – тот жевал хлеб, продолжая сливать информацию:

– В деревне произошло воровство… Чекушкинский прокурор, делая обыск, забрал две гармони… На гармонях помешалась вся деревня, – хихикая, докладывал левый Пшенин.

Услышав про гармони, дон Чезаре вздрогнул и внутренне подобрался, отметив для себя, что правый Пшенин куда-то вышел.

– … Мой враг Кошмаров почему-то не стал звонить из своего дома, а пришел в сельсовет и просил на коммутаторе соединить его с каким-то Гогией, – икнул оставшийся Пшенин, культурно прикрыв рот, – а сторож сельсовета из сочувствующих, потому что в бытность свою председателем Игнат Семенович кинул его с горящей путевкой, которая благополучно сгорела, так никому и не доставшись. Ага… – опять икнул Пшенин, – от него-то я и узнал, что Кошмаров советовал этому самому Гогии, тайно, сегодня ночью, привезти в деревню грузовик с баянами и разгрузиться в сельсовете, он его будет там ждать. «Мы здорово с них разбогатеем», – несколько раз повторил в трубку Кошмаров.

Чувствует, кровосос, номенклатуру рынка, – сквозь зубы, нехотя, похвалил гадского кулака и мироеда бывший секретарь парткома.

От полученной информации дон Чезаре, как давеча дядька Кузьма, практически протрезвел и развил бурную деятельность. Достав из рюкзака и пряча под гимнастерку револьвер «Пьетро Беретта. Мэйд ин Италии», заверил Пшенина:

– Не дадим ему разбогатеть на людском горе… экспроприируем у экспроприатора, – следом за револьвером вынул небольшую коробку с надписью: «Тротил». – В Москве приобрел, – просветил Пшенина, – как раз для такого случая…

Не только наши отцы партизанили, – подмигнул товарищу. – А ты, друг, позвони Кошмарову в сельсовет, где он ждет транспорт с товаром, и спроси что-нибудь душещипательное, – попрощавшись за руку, дон Чезаре пошел в партизанский рейд.

«Гармони надо уничтожить… – размышлял он по дороге к жилищу деда Пашки, – а то потом среди такого количества нужную замучаешься искать», – обойдя глубоченную ямищу, постучал в дом, где остановились его головорезы.

Дверь оказалась не заперта. Дед Пашка никого не боялся с тех пор, как у него поселились двое квартирантов.

– Хэллоу… мать вашу растудыт! – поздоровался с русскими и американцами дон Чезаре.

– Здогово на четыге ветга, – ответствовал дед Пашка, удивляясь, почему такой опытный сторож как Дорофей пропустил в избу чужака.

Рисовавший карту местонахождения клада юный пионер внимательно вгляделся в незваного гостя, что-то прикидывая в уме.

– Откедова будем? – задал вопрос дед Пашка и, кося под глухого, подставил к уху ладонь.

«Пень дремучий. Чего придуряется?» – нелицеприятно подумал о старом черте дон Чезаре и, слащаво улыбнувшись, ответил:

– Странник Божий. Хожу по земле. Вот к вам забрел водички попить.

– Ну-у, воды нам не жалко. Пей хоть целое ведро, – расщедрился дед Пашка, поднимаясь со стула.

– А чего это ямища-то у вас во дворе? – задал интересующий его вопрос дон Чезаре, незаметно кивая головой в сторону двери своим шестеркам.

– Яма? Яма глыбокая и емкая… самая что надо под сог-тиг, – похвалил старикан творение Джинна-Толика.

Дон Чезаре сделал вид, что поверил.

– Спасибо за воду, – выдул он полкружки для маскировки, – нет, нет, не провожайте… молодежь укажет дорогу, чтоб в яму не упал, – попрощался с хозяином глава далекого наркокартеля. – Чего яму-то какую выкопали? – только вышли за дверь, набросился на своих боевиков босс. – Гармонью надо заниматься, а не дурью, – протянул Джинну коробочку с тротилом. – А ты чего, как собака, на четырех лапах ходишь? – поддал ногой Джонни-Дорофея.

Тот зарычал, но вовремя опомнился и, указывая большим пальцем на спину, произнес:

– Хронический радикулит! Наследие русской техники.

Дед Пашка тут же кивнул внучку, и тот, настроив дешевенький магнитофон, подкрался с микрофоном к приоткрытой двери и стал записывать разговор.

– Сегодня ночью какой-то Гогия повезет в Шалопутовку целый грузовик с баянами… Поедет брошенной дорогой через лес… Вот там его и взорвете !..

Что про искомый объект узнали? А то с алкашами деретесь, бутылки отнимаете… Глядите у меня, – поднял гимнастерку, показав рукоять револьвера.

Ошалелые от неожиданной встречи с боссом, боевики лишь неопределенно пожимали плечами.

– Да-а, так для чего, говорите, штольня-то?

– Босс. Канализации тут нет, так это у русских хранилище для навоза, – в подтверждение слов перекрестился Джинн-Толик. – Век Америки не видать.

«Сговорились, наверное, – размышлял по дороге домой дон Чезаре, – никому верить нельзя… Особенно деду…

Пресвятая дева Мария, а не родственник ли он того самого Епштейна? – даже остановился дон Чезаре от озарившей голову мысли. – Недаром эмигрант в статье Шалопутовку Чекушкинского района указал, – пошел он дальше, поглаживая рукоять «Беретты». – И артикуляция у деда подозрительная…

Нет! Никому верить нельзя, кроме господина Пьетро Беретты…

Вот хороший человек был… Умелец!»

Его недавний собутыльник в это время, замирая от удовольствия, набрал номер сельсовета и нахлобучил на башку пустое ведро, столь модное в Шалопутовке у «доброжелателей».

– Кто на проводе? – голосом пророка Ильи вопросил он. – Живоглот Кошмаров? – обличающе гремел Пшенин. – Ве-е-рни-и на-а-роду-у украденну-у-ю технику-у! Возмездие-е гряде-е-т!.. – довольный, как похмелившийся алкаш, поднял рукав гимнастерки до локтя, где носил часы, чтоб случаем кто не заметил, и полюбовался на «Роллекс».

Игнат Семенович в панике плюхнулся толстым задом на расшатанную табуретку и в голос завопил, ощутив ягодицей любопытную шляпку гвоздя.

«Кто-то под меня копает… – трясся он, – наверное, КГБ…»

Дед Пашка, прослушав с внучком сделанную им некачественную запись, разобрал, что его квартиранты должны что- то взорвать. Когда они пришли со двора, он как ни в чем не бывало стал загадывать им русские народные загадки, дабы усыпить бандитскую бдительность.

– Туда-сюда-обгатно, тебе и мне – пгиятно?! – спрашивал у них, – не, не, не, не это! – отрицательно тряс головой. – Катаются на качелях! – давал правильный ответ.

Внучек, краснея, пошел спать.

Джинн-Толик перегнулся от хохота, а Джонни-Дорофей, в восторге опрокинувшись на спину, болтал в воздухе всеми пятью конечностями.

– Давай еще… – отсмеявшись, просили квартиранты.

– Ну-у еще, так еще-е, – соглашался дед. – Волос к волосу, тело к телу… и начинается темное дело?..

Нет! – безапелляционно отметал выдвинутую версию. – Глаза закгываются! – давал правильный ответ. – Что вы тепегь себе думаете? – в упор глянув на квартирантов, строго спросил он.

– О чем? – прикинулись олигофренами псевдотуристы.

– О взгыве в дегевне! – глазами неподкупного судьи вперился в них дед Пашка. – И кто был тот человек, что велел вам идти на пгеступление? А ведь я уже полюбил вас как своих детей, – вытер продажно-судейские глаза старикан. – Учтите, я слышал ваш газговог…

– Он наш патрон, – раскололись квартиранты. – Но в этот раз мы будем работать не столько на него, сколько на себя, – как могли, рассказали деду свою историю.

– А оно вам надо? – немного успокоился старичок, включая телевизор, чтоб отвлечься.

«Ну-у, если Кошмарову хотят нагадить, то пускай», – совсем успокоился он.

У двух поколений, к тому же из разных стран, произошло взаимопроникновение «культур».

Глядя по «ящику» рекламу, Джинн-Толик сбацал:

– Раньше глядя в телевизор, мы не ведали беды… А теперь одна жувачка и прокладки для… ушей.

– Ва-а-у-у! – опешил дед Пашка.

«Моя школа!» – загордился он.

 

* * *

Ночью взрывотехники, одевшись, вышли на дело.

«Подложим свинью нашим врагам!» – направились они безлюдной улицей к дому Кошмарова.

Перемахнув через ограду, каждый занялся своим делом – Джонни-Дорофей отвлекал волкодава, убеждая его, что нельзя рычать на своих, а Джинн-Толик искал окно, в которое можно залезть и поставить адскую машину. Как назло, все окна на первом этаже были зарешечены, а одно и вовсе закрыто металлическими ставнями с навесным амбарным замком.

«Дело мастера боится», – применил приобретенные на родине навыки профессионала-медвежатника, и замок упал к ногам. Потянув за створу ставни, он присел от противного скрипа и огляделся, но из дома никто не вышел.

Мари, лежа в постели на втором этаже, грезила о вечно женском! Как она ни пыталась уснуть и забыться, в голове всплывал образ того высокого, стройного парня с васильковыми глазами, которого встретила днем. «Но ведь он нахал, нахал… назвал меня, от одного вида которой трепещет весь Тарасов, Машкой», – зажмурилась она от счастья…

Пусть даже не от счастья, а от его предчувствия, но на душе стало так легко и радостно, что Мари, удивляясь себе, по-девичьи всплакнула в подушку. Ворочаясь в постели, она ощущала в душе какое-то неизведанное ранее чувство. И было оно столь сильно, необычно и приятно, что Мари в смятении закрыла ладонями глаза и засмеялась.

«Господи! Я схожу с ума!» – подумала она, услышав на первом этаже какой-то скрип. Замерев, вслушивалась в тишину ночи, но больше никакие звуки не беспокоили ее и не мешали мечтать.

Вторую ставню Джинн-Толик открывать не решился и, перегнувшись через подоконник, стал шарить по стене рукой, прикидывая, к чему бы незаметно прикрепить взрывчатку.

В этот момент его ладонь наткнулась на какой-то предмет, и он стал соображать – что это такое.

«Санта динамитто! – обрадовался взрывник. – Да ведь это часы, – повозившись, он снял с гвоздя механические ходики с кукушкой. – Само провидение мне помогает, – вставил тротил за жестяную панель часов. – Ага! Первый час ночи», – глянул на стрелки и, поколдовав, выставил время взрыва в двенадцать дня.

Водворив часы на место, резко закрыл ставню, успевшую только хрюкнуть, и навесил амбарный замок.

– Уходим! – велел напарнику, сидевшему в обнимку с псиной.

– Помни, что собака – друг человека, – постучал по плоскому шерстистому лбу своего коллеги Джонни-Дорофей, поднимаясь с земли и направляясь к кирпичному забору.

– Опаздываем, цигель… цигель, ай-люлю, – торопил друга Джинн-Толик.

– 0-о-й! Прикольный фильм, – галопом несясь на четвереньках, загавкал от восторга человек-собака. – Где бы мы в Америке такое кино поглядели? Очнулся, а на тебе уже – гипс… Га-га-гав-гав-гав, – зашелся он от смеха.

Миновав мост, углубились по заросшей травой нехоженой дороге в чащу.

– Стой! – задыхаясь, произнес Джинн-Толик, с завистью заметив, что его друг почти не запыхался. – Здесь и поставим мину-ловушку, – опытным взглядом окинул дорогу и прилегающий к ней лес. Ловко подсоединив запал к шашке с тротилом, стал раскручивать бикфордов шнур. – Иногда хочется по старинке, с огоньком, – расположившись под деревом, сообщил он товарищу, – а то все электрификация, компьютеризация… тьфу, а это – милое дело, душа радуется – поджег и бахнул… Будто в юности своего папы побывал.

– Комарики… Очень для спины пользительная гадость, – снял рубаху Джонни-Дорофей, усаживаясь рядом с товарищем. – Джинн, а во сколько рванет у наших тарасовских знакомцев? – вспомнил о теракте номер два.

– В двенадцать ноль-ноль, – радостно хлопнул в ладоши специалист по взрывам, окончательно разбудив спавшего на суку дятла.

«Расхлопался, как в театре», – недовольно стукнул клювом по стволу дерева радист и немного, так сказать, подумав, продолжил выбивать слово «дурак» Еще немного, так сказать, подумав, отстучал восклицательный знак.

– Дятел, что ли, над нами сидит? – встав на карачки, прислушался к стуку Джонни-Дорофей и попробовал почесать ногой за ухом.

Но у него ничего не получилось.

– Значит, как кукушка на часах за ставней прокричит двенадцать раз, в доме у Кошмарова рванет? – потерся спиной о дерево. – Жалят комарики-то…

– Рванет, рванет… – стал внимательно глядеть на дорогу Джинн-Толик, заметив вдалеке всполохи света, а вскоре услыхав и шум работающего двигателя.

Свет фар приближался, и через пять минут показалась мячиком прыгающая на кочках машина. Водитель медленно вел грузовичок, внимательно всматриваясь в дорогу.

«Мамой клянусь, какая-то подсвэ-э-тка попэ-э-рек дороги-и, – изумился Гогия, – да-а нэ-э, показалось, фары отсвэ-э-чивают», – успокоился он, заметив, что тонкая огненная полоса на глазах сокращается.

Автомобиль вдруг сильно тряхнуло, и шофер ощутил, что все четыре колеса оторвались от дороги и грузовик в воздухе заваливается набок.

Взрывники с чувством исполненного долга наблюдали за тем, как машина высоко подпрыгнула и со стороны водилы вылетело что-то темное и круглое, по размерам напоминающее зонт. Затем машина накренилась, и под доносящиеся из кабины вопли «Вай, вай, вай!» грузовичок перевернулся, опрокинувшись набок, покачался, будто раздумывая, и перевалился на кабину, захрустев и запиликав баянами.

Террористы, один стоя, другой на корточках, с удивлением обнаружили торчавшие из обоих окошек огромные сандалии.

– Видать, напополам Гогию развалило, – вслух размышлял Джинн-Толик.

Но его прогноз не сбылся, так как через пяток минут обе сандалии выглядывали уже из одного окошка. Потом они исчезли из вида, и в результате сложных манипуляций все окошко заслонила жирная задница. Еще через пять минут в окошке вновь появились сандалеты.

Террористы-взрывники с интересом следили за калейдоскопом событий, ожидая, чего фокусник Гудини выкинет на этот раз.

– Издевается, что ли, над нами? – предположил Джонни-Дорофей, отмахиваясь от комаров рубахой.

– Бьюсь об заклад, что сейчас покажется колено, – с глубоким вниманием вглядывался в разбитое окошко Джинн-Толик.

– Ноу, ноу, – в волнении перешел на родной язык его четвероногий друг, – спорим на доллар, что он высунет руку.

Но пари проиграли оба, так как непредсказуемый Гогия вновь удивил их, совсем исчезнув из вида.

Через пять минут не в этом, а в соседнем окошке появился здоровенный горбатый нос, а следом – лысая голова с кучерявой окантовкой но краям.

Раз двадцать «вайвайкнув», голова начала выбираться из окошка, потянув за собой жирные плечи, спину, и еще на пять минут под растянутые «ва-а-ай, ва-а-ай» затормозилась задом, который застрял в окошке.

Наконец весь Гогия оказался снаружи.

Раз десять под «вай-вай-вай» обежав машину, он вдруг заметил в лунном свете две странные фигуры. Особенно его поразил голый по пояс, ощеривший белые, крупные зубы человек, стоявший на корточках. Две кровавые луны отражались в его зрачках.

Гогия замер, начисто забыв о машине и баянах, прикидывая лишь, в какую сторону ему збрызнуть, чтобы не достаться на шашлык людоедам.

Так ничего и не решив, с классическим воплем: «Вай-вай-вай…», к которому добавил страшную реалию ночи: «Обо-о-о-роте-е-нь», он рванул по заросшей травой дороге к мосту.

Проснувшиеся от далекого, глухого взрыва шалопутовцы через некоторое время услыхали на улице топот ног, равнозначный по шуму стаду мамонтов, постепенно удаляющийся в сторону деревни Гадюкино.

Мишане снилась Машенька, такая красивая и необычная. Он любовался ее лицом, длинными локонами темных волос, небольшой высокой грудью и стройными ногами. Ей грозила опасность: горел дом, и Мишаня вынес ее из самого пекла, прижимая к себе упругое, нежное тело.

На самом интересном месте, когда он опустил ее на землю, и Мари, стоя перед ним и подняв лицо, тянулась губами к его губам, вдруг ахнул взрыв.

Усевшись на диване, Мишаня прислушался, но, кроме далекого топота ног, больше ничего не услышал.

«Туристы веселятся, – опять улегся он. – Теперь не узнаю, поцеловала она меня или нет…» – укрылся одеялом, пытаясь заснуть и досмотреть сон.

Барабас храпел и, как положено опытному милиционеру, даже внимания не обратил на какой-то там хлопок – мало ли ночью в лесу шляется всяких машин, с которыми случается автомобильный выхлоп.

Южноамериканские токсикоманы, нанюхавшись пахучего наркотика, и вовсе пребывали в сладостной эйфории, которую не могли потревожить какие-то там взрывы, землетрясения или цунами…

Зато потусторонний мир в лице лешего Лехи просто рвал и метал, потому что практически над его головой вначале громыхнул чудовищный взрыв, от которого он упустил в постель все выпитое за день, а затем, когда немного пришел в себя, кто-то стал над ним прыгать и топать.

«Даже ночью нет от туристов покоя, – страдальчески заткнул волосатые уши пальцами. – По всему видать, придется уходить с насиженного места… Надо в тайгу подаваться, в самую глухомань, куды не смогут добраться даже долбанутые пилигримы… Чего они пьют, грим, что ли?» – задумался над словом Леха, отвлекшись на время от тягот лесной жизни.

– Что, что, что здесь произошло? – пулей примчалась на место громкого преступления кукушка.

– Да так, пустячки для нашего леса – машину взорвали, – указал дятел на перевернутое авто и двух мужиков, копающихся в баянах.

– Кого-нибудь разнесло в клочья? – с надеждой спросила пернатая садистка, с отвращением разглядывая двух уцелевших людей.

– Конечно! – не стал ее разочаровывать дятел. – От одного вот только фуражка осталась, – кивнул на висевший неподалеку головной убор, по размерам напоминавший канализационный люк с козырьком, – а шофер убежал… Теперь будет автостопом добираться, как канадский кенгуру.

«Везет же некоторым раздолбаям…» – позавидовала кукушка.

– Нет, это ж надо, все интересное мимо меня пролетает, – расстроилась она. – Так вот жизнь пролетит, и ничего не увидишь, – сгорбилась на ветке.

– А ты хочешь полюбоваться на взрыв? – простодушно поинтересовался дятел.

«Нет! Я хочу на твою пустую башку любоваться», – подумала кричалка, а вслух произнесла:

– Да хоть на са-а-мый плюгавенький взрывчик…

– Так у тебя, мать, есть возможность… – вспомнил о разговоре ковыряющихся в гармонях мужиков. – Завтра днем, как только механическая кукушка в доме Кошмарова прокукует двенадцать paз, все взлетит к едрене-фене-е… – зловещим голосом повторил услышанное дятел.

У живой кукушки от удовольствия аж перья дыбом встали.

– Дятлик, как ты на один глаз окривел, так у тебя память улучшилась, – отвесила двусмысленный комплимент стервозная птичка. – А ты, случаем, не врешь? – решила проверить раздолбая.

– Дятел – птица конкретная! – обиделся стукач. – Клянусь изнасилованной кукушкой.

– Ну ладно, ладно, – пропустила насчет насилия, – а как выглядел тот, что убежал? Наверное, ни рук ни ног не было? – балдела она.

– Хуже! Страшный, как кукушка после двенадцатого аборта… – еще разок клюнул пернатую фрау, услышав в свой адрес что-то несуразное про какого-то долбаиба, что ли.

 

* * *

Наконец в лесу все затихло…

Террористы-взрывники, найдя уцелевший баян, покинули место преступления, дав возможность Лехе спокойно уснуть. В Шалопутовке больше никто не топал, как слонопотам. Всполошив гадюкинцев, особливо самогонщицу баб Тоню, которая подумала, что со всего района сбежались участковые, чтобы выпить ее самогон, Гогия направил стопы сандалий на юго-восток к Чекушкинску, попутно ударив пробегом по Лопуховке, которую, в запарке, обежал два раза.

У чекистов и вовсе были железные нервы.

Пристало ли потомкам Дзержинского пачкать руки каким-то там взрывом какой-то там машины, на это есть мусора…

К тому же, доложив днем генералу Потапову разведанную информацию, они спали сном праведников, поставив Буратино часовым.

«Пьеро буду, они меня достали этой нижней шишкой и особенно дырой сзади, – стоя на посту, размышлял часовой. – Главный прикольщик – старлей Железяка…» – опасливо оглянулся на палатку со спящими фээсбэшниками.

– Кто же тебя обуратинил?.. – голосом старлея произнес Буратино. «Тьфу! Да видал я его конопатый нос под мышкой у вшивой обезьяны», – задумался над урологической темой и на минуту одеревенел, потрясенный идеей.

«Все гениальное – просто!» – разбежавшись, налетел на ствол дерева зеленой шишкой, забив ее внутрь и при этом почувствовав мощный выброс песка. – Ну вот! – повернув на сто восемьдесят градусов голову, оглядел место с противоположной стороны, откуда брали начало его деревянные ножки. – Без проктолога обошелся! – счастливо вздохнул Буратино. – А то к друзьям в гости стыдно идти…

И спереди вызывающеНаконец в лесу все затихло…

Террористы-взрывники, найдя уцелевший баян, покинули место преступления, дав возможность Лехе спокойно уснуть. В Шалопутовке больше никто не топал, как слонопотам. Всполошив гадюкинцев, особливо самогонщицу баб Тоню, которая подумала, что со всего района сбежались участковые, чтобы выпить ее самогон, Гогия направил стопы сандалий на юго-восток к Чекушкинску, попутно ударив пробегом по Лопуховке, которую, в запарке, обежал два раза.

У чекистов и вовсе были железные нервы.

Пристало ли потомкам Дзержинского пачкать руки каким-то там взрывом какой-то там машины, на это есть мусора…

К тому же, доложив днем генералу Потапову разведанную информацию, они спали сном праведников, поставив Буратино часовым.

«Пьеро буду, они меня достали этой нижней шишкой и особенно дырой сзади, – стоя на посту, размышлял часовой. – Главный прикольщик – старлей Железяка…» – опасливо оглянулся на палатку со спящими фээсбэшниками.

– Кто же тебя обуратинил?.. – голосом старлея произнес Буратино. «Тьфу! Да видал я его конопатый нос под мышкой у вшивой обезьяны», – задумался над урологической темой и на минуту одеревенел, потрясенный идеей.

«Все гениальное – просто!» – разбежавшись, налетел на ствол дерева зеленой шишкой, забив ее внутрь и при этом почувствовав мощный выброс песка. – Ну вот! – повернув на сто восемьдесят градусов голову, оглядел место с противоположной стороны, откуда брали начало его деревянные ножки. – Без проктолога обошелся! – счастливо вздохнул Буратино. – А то к друзьям в гости стыдно идти…

И спереди вызывающе ничего не торчит, – вернув на место голову, внимательно, с глубоким удовлетворением оглядел низ живота. – Нет безвыходных положений, – достал иголку с ниткой и стал зашивать штанишки, – есть деревянные головы», – довел мысль до логического конца.

Генерал Потапов, получив донесение о выявленном шпионе, решил нанести в Шалопутовку тайный визит, чтобы на месте во всем разобраться.

– Будьте готовы оказать содействие, – лично позвонил начальнику тарасовского ФСБ.

– Товарищ генерал, как только прибудете в наш город, мы вас, соблюдая инкогнито, в лучшем виде доставим на «мерседесе» в деревню.

– На «мерседесе-е»… – передразнил полковника генерал. – Еще на танке, скажите… В Шалопутовку я дожен попасть незаметно, чтоб ни одна душа не слышла и тем более не видела…

А лучше сразу, минуя село, прибыть на место дислокации моей группы в квадрат… э-э-э… короче, напротив брошенных ферм. Так что договоритесь, полковник, с военными о вертолете, – начальственным тоном распорядился он.

Надев парадную форму со всеми регалиями, попрощался с супругой, и черная «Волга» отвезла его в аэропорт.

Вечером начальник московского отдела ФСБ прибыл в Тарасов. Но какой же уважающий себя мужик, вырвавшись от жены в командировку, сразу приступит к официальным делам? Прежде надо расслабиться…

Расслаблялся генерал в том же ресторане, что и «слепой» шпион. В два часа ночи вспомнил, зачем прибыл в Тарасов, и заплетающимся языком велел везти его на аэродром.

В три часа ночи, на низкой высоте, с ужасающим ревом и грохотом, выбрасывая осветительные ракеты, вертолет барражировал над деревней, пока Потапов высматривал, где находятся брошенные фермы.

Одна ракета попала в стог прошлогоднего сена бывшего парторга Пшенина, оставшегося после гибели одинокой козы – страстной любви козла Яшки. Стог горел ярким пламенем, а через некоторое время к нему присоединился и сарай.

Благодаря подсветке генерал сориентировался на местности и распорядился лететь в сторону леса, а сам стал пристегивать парашют.

Летчики пытались его уговорить не рисковать жизнью, обещая приземлиться на близлежащей поляне, но, услышав о риске, Потапов выпятил грудь и приказал подняться на километр вверх. Сиганув из вертолета и кувыркаясь в воздухе, он с трудом удержал в себе ужин, и особенно коньяк, понимая в душе, что авиаторы были правы. Сверху он видел догорающий сарай и суетящиеся рядом с ним две фигурки. Прямо под ногами чадил небольшой костерок, отбрасывающий блики на палатку.

«Спят и не чуют, что на их голову начальство свалилось, – саркастически подумал генерал, но его снесло чуть дальше, в лес. – Крантец парадке!» – загрустил он, повиснув над землей между деревьев.

Проснувшиеся шалопутовцы с тревогой размышляли, что могло случиться, ежели сначала где-то чего-то взорвалось, потом жутко топали, а теперь над башкой кружит винтокрылая машина с намерением спалить деревню. Радовался лишь один Евсей, который заметил купол парашюта.

Он точно знал, что из геликоптера сбросили еще одного шпиёна и поутру обязательно найдет парашют.

«Делить ни с кем не стану», – сладостно мечталось ему.

Леха, услыхав рев двигателей адской машины, гейзером выбросился из-под земли и, завопив, как певец Витас, стал перемещаться в пространстве к месту источника шума. К его радости, шум удалялся вместе с вертолетом.

Пролетев над парочкой голых, перепуганных влюбленных, он ринулся в сторону цветастого купола, раздумывая, почему рядом с белой женщиной оказался черный мужчина.

«А это что еще за группенфюрер СС?» – завис перед задумчивым ликом генерала и, материализовавшись, подставил лапы к ушам, сделав языком:

«Б-л-л-л-л!»

«Что за сказки Венского леса?! – плюнул в мохнатую рожу Потапов. – Перепил я сегодня и перекувыркался», – закрыл он глаза.

Когда открыл, то с душевной теплотой увидел на соседней ветке симпатягу Буратино.

– Джузеппо-о! – почему-то воскликнул деревянный чекист и полез выше, с намерением подпилить сук, за который зацепился парашют шефа.

Но ветвь обломилась сама, и воздухоплаватель брякнулся на землю. Выбравшись из-под купола, Потапов вновь увидел своего спасителя.

«Молодец мальчишка! – ласково подумал он. – И шишку для маскировки в нос воткнул… Только, причем тут Джузеппо? – и направился вместе с ним к палатке, возле которой уже выстроилась спецгруппа ФСБ из двух человек.

Поприветствовав подчиненных, Потапов торжественно откашлялся и рявкнул:

– Смир-р-р-на!

Буратино мигом шмыгнул к напрягшимся фээсбэшникам и вытянулся во фрунт.

– Товарищ Буратино, выйти из строя! – приказал генерал и зачитал приказ, из текста коего Крутой с Железновым поняли, что этой деревяшке, которую только вместо поплавка использовать на рыбной ловле, присвоили звание майора.

– Вольно, разойтись! – подобревшим голосом произнес генерал, усаживаясь на раскладной стульчик. – А теперь давайте мне фотографии и ориентировки, – по-домашнему велел он.

– И побыстре-е-й! – рявкнул на подчиненных майор Буратино.

– Похмыкав над фотографиями, генерал задумался.

– Поутру будем бандгруппу брать! – принял он решение и обернулся, услыхав за спиной треск и топот.

Фээсбэшники рассредоточились и выхватили пистолеты.

– Хто такие, мать вашу?! – выскочил на поляну Барабас, потрясая винтовкой М-16.

Следом за ним появился Мишаня с наставленным на врагов экспроприированным автоматом «Алкон».

– Сами-то кто такие? – добродушно усмехнулся Потапов, разглядывая форму крепкого мужчины с американской винтовкой и размышляя, что милиция все-таки ест свой хлеб не зря.

– Участковый Барабас! – вытянулся перед генералом бывший прапорщик. – Явился по поводу установки причины шума, – отрапортовал он. – А это егерь Мишаня, – представил товарища.

– Вольно, вольно… – похлопал по плечу Барабаса генерал. – Молодец!

– Служу России! – счастливым голосом рыкнул младший лейтенант милиции.

– Вы-то, товарищи, нам и нужны, – посвятил их в свои планы московский начальник.

Оплеванный Леха, скрипя зубами, покружил над гребаным атеистом и махнул за речку – пугать влюбленную парочку.

– Лехи-Кумохи! Да ведь это Мишанина Дуняха с какой-то головешкой спуталась, – парил над одевшимися уже людьми леший.

– Я тебя лу-у-блу-у, – услышал он мужской бас, – женись на мне…

– Не женись, а выходи замуж, – поправила его женщина и чмокнула в щеку. – Я подумаю, – убегая и неизвестно чему смеясь, выкрикнула она.

«Лублу-у – блу-блу», – сплюнул леший и рванул к сторожке, чтоб скорее поделиться увиденным и пережитым.

– О-о-й! Мамоньки-кумохоньки. Ну это, прям, пароненормальное явление. Не удастся, видать, нынче поспать, – неласково встретила его Кумоха.

– Здорово еще раз, предрассудок, – поприветствовал дружбана домовой. – А песок из меня больше не сыпется, – похвалился он.

– Никакой и не предрассудок, а самое что ни на есть нормальное явление. А-а что я сейчас виде-е-л… – таинственным голосом произнес леший, обращаясь к Кумохе.

– Да что ты, окромя своих алкашей, видишь? – стала провоцировать его тетка.

– Да много чаво… – не кололся Леха, видя, что баба заинтересовалась.

– Ну говори, говори, сплетник, – не выдержала наконец Кумоха, усаживаясь на шкаф.

– Видел я Дуньку на реке…

– Уже и за девками подглядывать стал, обормот, мало тебе русалок, – перебила его Кумоха Мумоховна.

– Ты, Мумуковна, увянь! – велел ей Ероха. – Пущай человек выскажется.

– 0-ох уж, челове-е-к… Пережиток прошлого… Нашли тоже человека-а… – обиженно бурчала она.

– … А рядом с ней здоровенного голого негритоса, вот с таким… – замолчал Леха.

– Носом!.. – продолжил его мысль домовой.

– Ага! – согласился лешак. – Только не зеленым, как у Буратино, а черным…

– Хабалы! Во-первых, рашен шайтан, не с негритосом, а с афро-чукчей, сейчас так принято говорить; а во вторых, энтого безобразия быть не могет, хошь ты Белоснежкой обратись,  – не поверила Кумоха Мумоховна.

– Я Лехе верю! Все вы, бабы, такие… Яйцом Кощея Бессмертного клянусь, – цинично сплюнул домовой.

– Ты еще тремя пустыми головами Змея Горыныча поклянись, пожарных на него нет… Я своему Добби не изменю, хошь ты Али-Бабой клянись…

– Али ба-а-бой? – расстороился домовой. – Совсем во мне мушшину не видит.

До Кумохи постепенно начал доходить смысл сказанного.

– Ну и Дунька! – покачала она головой. – Да неужли в афро-чукчу втрескалась? Да еще и в черного?

– Он ей жа-а-ниться предлагал! – вставил лешак. – Вот что в лесу творится… Спать не дают… То че-то взрывают, то топают, то и вовсе на вертолетах шастают… Попрощаться к вам зашел… В тайгу подаюсь! В самую чащо-о-бу-у, – грустно произнес Леха.

– Таежник еще нашелси-и… чалдон мохнатый, лучше расскажи, че оне там делали?.. Может, просто болтали?..

– Ага-а! При луне и голые, – хохотнул Ероха.

– Фалюга-а-ны бесстыжие-е! Охальники! – ругнулась Кумоха Мумоховна, не прояснив окружающих, по поводу кого это сказано. – В че-е-рного негра втюрила-а-сь, это ж надо? – анализировала она создавшуюся ситуацию, забыв про «афро-чукчу».

– Да ты ведь тоже в зеленого Добби врюхалась, – съязвил Ерошка, – почаму жа она не могет?..

– Ежели ничего не понимаешь, так и помалкивай в валенок, – строго сказала Кумоха. – Зеленый – цвет леса… А черный? Тьфу! Не-е! Не такую бабу Мишане надоть, – сделала она категорический вывод.

 

* * *

Над Шалопутовкой вставало хмурое серое утро.

Хмурые, невыспавшиеся шалопутовцы поднимались с постелей и мыли под умывальниками хмурые, серые лица. Черный ужас терзал похмельные души мужского населения деревни – ужас трезвого дня.

«Узнать бы, кто заложил участковому самогонно-питьевую базу… СПБ, если коротко», – размышляли они.

Но, как во всех русских правилах, были в деревне и исключения… Под первым номером проходил пастух Евсей, волосатую душу которого грел шелк шпионского парашюта, купол которого приметил ночью. Поэтому он на час раньше прошел по селу с громогласным своим барабанчиком, созывая на семинар по растениеводству парнокопытных обитателей хлевов. Нарушил он утренний режим и на образцово-показательной ферме им. 13-го партсъезда.

Зиту и Гиту выгнал недоенными, огрел кнутом инфантильного Мишку и пинком вышвырнул на улицу козла Яшку.

Под вторым и третьим номерами значились жизнелюбцы: дядька Кузьма и флагман российского флота – Филимон.

Их окрыляла жажда жестокой мести.

Доехав на скрипучих велосипедах до Лопуховки и выслушав от жителей леденящие душу, разум, сердце и живот рассказы о танках, бэтээрах, бээмпэшках, тракторах и луноходах, гремевших ночью по улицам деревни, они стали заводить моторы своей боевой техники.

Генерал после ресторана, и особенно прыжков с парашютом, несколько подустал и поэтому начало захвата вражеских лазутчиков перенес на более позднее время.

Майор Буратино, пока главный шеф спал в палатке, провел среди подчиненных утреннюю поверку и самозабвенно занимался с ними гимнастикой, заставляя бегать вдоль берега, прыгать, махать руками, а закончил разминку водными процедурами.

Пока натренированные им фээсбэшники тряслись у костра, он на всякий случай держался от них и огня подальше.

Пастух Евсей с беспокойством в душе, разуме, сердце и животе вел наблюдение за бегающими на другом берегу людьми. Но, когда понял, что они вовсе даже и не ищут парашют, а просто чумятся, все органы его организма успокоились, и он стал плести из зелени маскировочный венок, под которым надумал переправляться через Глюкалку.

Тем временем речные волки – Мишаня с боцманом Барабасом – подогнали яхту «Дуня» к месту дислокации группы захвата и ждали пробуждения его высочества.

Когда оно, наконец, случилось, группа, во главе с генералом, разместилась на корабле, и под мощное чихание Барабаса вместо гудка плавсредство двинулось по направлению к противоположному берегу.

На середине реки произошла историческая «встреча на Эльбе», когда лодка чуть не столкнулась с дрейфующей копной травы и цветов.

Со словами «Плавает тут всякая екибана!» боцман мощным ударом весла затопил гербарий вместе с Евсеем.

Когда лодка проплыла с десяток метров, гербарий всплыл на поверхность и поверг сидевшего к нему лицом Барабаса в недоумение, граничащее с шоком, так как оказался с ногами.

«Чего только с утра не померещится», – потряс башкой боцман, еще раз глянув на пятки и разведенные в разные стороны ступни, торчавшие из-под переплетеной зелени и цветов. Словом, боцман Барабас одним взмахом весла вывел из исключения «первый номер» и загнал его в рамки устава.

В стане лазутчиков в это раннее утро царило веселье. Правда, смеялись и радовались только две трети состава шпионского гнезда, точнее – фэбээровцы.

Церэушник же плакал горькими слезами, так как чувствовал острую резь при отправлении естественной надобности.

Если его коллеги, отойдя на три метра от стены фермы, запросто добивали до нее из брандспойтов, то рыцарь трико и фингала, как ни тужился, сумел обмочить лишь концы своих войлочных штиблет.

– Переусердствовал на работе в Тарасове, – заржал над ним агент Джек.

– Издержки производства, как говорят у русских, – поддержал друга агент Билл.

– Мне за вредность молоко должны давать, – с трудом выдавил еще одну каплю на войлочный ботинок полуслепой шпион.

Но радость фэбээровцев была недолгой…

Судьба вновь погрозила им атрофированным пальцем пастуха Евсея. Плотоядно урча двигателями, к ним приближались комбайн и трактор «Кировец».

Джек сразу почувствовал, что дело – табак.

Агент Билл, отвлекаемый от действительности мыслями о Дуньке, не придал приближающимся монстрам значения.

«Дуни-и-а-а! Я лублу-у тебя-а», – пела наивная его душа.

– Дво-о-е-е влюбленны-ы-х лежали-и во ржи-и, – накручивал штурвал дядька Кузьма и бормотал под нос очень актуальную на данный момент песню, – рядо-о-м комбайн стоял у межи-и; тихо-о завелся-я, тихо-о поше-е-л… Кто-то в буханке-е запчасти-и наше-е-л… – направил зерноуборочный таран на двух черных амбалов.

Филимон на «Кировце» занялся злосчастным больным, отнявшим намедни его гармонь.

– Сдава-а-а-йтесь! – гудком паровоза затрубил дядька Кузьма, но один из черных выставил в его сторону средний палец, а другой пальнул из пистолета по колесу. – Сметливые, как два барана, – на секунду отпустил руль дядька Кузьма и показал неграм руку от локтя.

Немного поразмыслив, с криком:

– Вот вам русский размер! – передвинул левую с локтя на плечо и помахал правой ручищей.

«Явно с пальцем не сравнить! – отпрыгнул от комбайна и забежал в помещение фермы агент Джек. – Пусть даже это атрофированный перст пастуха Евсея».

Филимон, почему-то вспомнив первого президента, с криком:

– Консенсуса мы не сыщем! – загнал другого шпиона внутрь фермы.

Билл, с именем Дуньки на устах, какое-то время палил по скатам, но, видя, что агрегаты наседают на него и вот-вот раздавят, последовал примеру коллег по шпионскому ремеслу.

Рыча моторами у забрызганной стены, дядька Кузьма и Филимон по-быстрому перекурили, поплевали на ладони и ринулись на штурм шпионской цитадели.

Группа захвата, форсировав водную преграду под гениальным руководством генерала, сверявшего по компасу направление, начала перебежками подбираться к точке «ф».

«Что там за странные звуки? – думал Потапов, сверяя по карте маршрут движения. – Может, у них самолет, и они хотят улететь?» – начал волноваться он.

В этот момент с адским грохотом произошло разрушение стены, и из пыли выскочили три фигуры, шустро ломанувшие в сторону реки.

«На ловца и зверь бежит», – возликовал генерал, поднимаясь во весь рост и размахивая рукой с пистолетом, как видел в кино про Отечественную войну.

Обалдев от грохота рухнувшей стены, бык Мишка крутил балдой то в сторону бегущих от фермы людей, то глазел на тех, кто двигался по направлению к ферме.

«Не дают спокойно травку пощипать! – стала закипать в нем дурная кровь. – А ведь в этом коровнике я родился!» – громко засопел и начал копытом рыть землю.

Зита и Гита, видя, что их окружают, испуганно жались друг к дружке. Грубо разбуженный и оттого злой как скорпион козел Яшка только и ждал, на ком бы сорвать свою козлиную злость.

«Ме-е-е, ме-е-е-сть!» – мемекнул он, ринувшись бодать нарядное пугало с побрякушками на груди.

Но на его пути возникло деревянное препятствие в колпачке и с шишкой вместо носа. «Препятствие» схватилось деревянными пальчиками за рога и закрыло всю видимость, болтаясь на козлиной морде.

Включив пятую скорость, Яшка разогнался, намереваясь утопить противника в Глюкалке, но его садистским намерениям помешал родственник Буратино – столб, о который и долбанулся козлище с деревянным халдеем на борту. К ужасу Яшки, от удара из нижней части оболтуса выскочил зеленый отросток и выбил козляре шатающийся передний зуб.

Отпустив козлиную морду, Буратино спрыгнул на землю и, схватив Яшку за бороду, сунул кулачком ему в нос.

– Смотри у меня, козел вонючий… – предупредил он противника и кинулся на помощь своим.

Получив от Яшки боевой импульс и намек, чью группировку топтать, бычара ринулся на фээсбэшников, но затормозил перед мужиком в медалях. Вспомнив телячьи годы, проведенные на ВДНХ, он решил, что это – знатный пастух, а может даже – геройский председатель колхоза. Обогнув «председателя», кинулся на человека в берете. Перед взглядом Барабаса тоже пронеслось босоногое детство, пионерская юность и служба в рядах воздушно-десантных войск, которая и вдохновила его на битву с шалопутовским Минотавром.

Собрав всю мошь в правом кулаке и внушив, что перед ним мыльный пузырь, кхекнув, он нанес пятитонный удар промеж рогов. Бык встал как вкопанный и мысленно переместился в довэдээнховское детство, ощутив во рту вкус материнского молока. Потом перед его взором предстала мать, а потом вдруг он взлетел и стал парить в воздухе.

Глянув на рухнувшее животное, Барабас, с победным кличем «Десант непобедим!», резко выбросил вперед и вверх правую руку. Мишаня поддержал его клич, и они, обогнав несколько растерявшегося генерала, бросились наперерез трем бегущим в их сторону фигурам, заметив, как из-под обломков стены, в клубах пыли, с ревом и грохотом вынырнули комбайн и трактор «Кировец».

Несмотря на спущенные скаты, грозная техника неумолимо приближалась к убегавшим шпионам.

– Бра-а-ть живы-ы-ми-и! – что есть мочи заорал Потапов, с содроганием представляя налитые кровью бычьи глаза и изогнутые рога на широкой башке.

Железнов с Крутым, особо не торопясь, двигались в форватере боцманского зада.

Растерявшиеся шпионы остановились, оглянувшись на приближающуюся с тыла урчащую технику и на бегущих к ним с фронта двух здоровяков.

– Умрем, но не сдадимся! – выдал лозунг момента инфицированный шпион, поднимая вверх руки и прикидывая, к кому выгоднее попасть в плен.

Взгляд его упал на орденоносного генерала.

«Вот ему-то я и сдамся!» – обрадовалось бактериологическое оружие ЦРУ.

Прикинув, что фэбээровцы вступили в рукопашную схватку с двумя русскими громилами, ломанул в обход и лоб в лоб столкнулся с двумя крепкими фээсбэшниками.

– Гитле-е-р капу-у-т! – заорал он.

– Еще издевается, морда шпионская! – обиделся Крутой, ставя для симметрии фонарь под другой глаз церэушника.

Рассыпая вокруг искры, слепой шпион поднял вверх руки и заголосил:

– Хэпи-и без дэ-э-й ту-у ю-у… хэ-э-пи бе-е-з дэ-э-й ту-у ю-у-у…

Но так как у него от страха нарушилась дикция и к тому же он словил в челюсть от Железнова, то у него появился русский акцент, и «ту-у ю-у» он стал произносить как нечто, что в переводе означает: «Кто вы?»

Однако русские не стали вникать в перевод, а восприняли сказанное прямолинейно, в результате чего иностранный агент постепенно стал превращаться в покемона – чудо-юдо по-русски.

Десантники же наткнулись на отчаянное сопротивление.

Агент Билл лысой своей башкой звезданул Мишаню в нос, и хотя тот успел отдернуть голову, все же получил болезненный тычок – и нос тут же распух. В гневе он махнул кулаком, но чернокожий противник увернулся, и удар не достиг цели. Мишаня вслед нанес удар ногой, но встретил блок, и сам еле-еле успел избежать толчка ножищей в грудь. «Занятно!» – выбросил он вперед кулак и с радостью почувствовал приятный хруст челюсти. Пяткой врезал врагу в колено и понял, что победа близка.

Барабас в это время молотил чернокожего молодца Джека. Негр приседал, уклонялся, падал, подпрыгивал, но все же пропускал удары, гася их блоками.

Скумекав, что надолго его не хватит, с воплем «Гудба-а-й, Америка-а!» он попытался впиться зубами в плечо русского бойца.

Чувствительным ударом по темечку Карп Барабас сумел спасти предплечье от укуса, но зубастый негр, вспомнив недавнюю тактику Шарика, намертво захватив ртом материю куртки, прочно повис на плече бравого Барабаса.

Что только тот ни делал с бульдогом – бил его под дых, стучал лбом о лоб, отвешивал щелбаны и подзатыльники – все было тщетно.

«Хоть форму снимай! – растерялся бывший прапорщик. – Но ведь это же стыд – оголиться перед врагом… Хужей, чем знамя пропить», – задумчиво глядел, как генерал бренчавшей грудью заслонял бойцов от наезда техники.

– Глуши мотор-р-ры! Ма-а-ть вашу в комбайн ети-и, в трактор «Кировец» растуды-ы-т!..

Услышав родную речь, дядька Кузьма с Филимоном пришли в себя и застопорили двигатели.

Через минуту сникший от безысходности Барабас обозрел другую грудь, пышную и мягкую, которая заслонила от ефрейтора Бурундукова противника.

– Мишаня. Если ты тронешь его хоть пальцем… – проникновенно произнесла Дунька, откидывая ведро, в которое собиралась доить коров, то я-а-а выца-а-ра-а-паю-у твои-и зе-е-нки-и!.. – вдруг завизжала она. – Я-а люблю-у его, слышишь? Люблю! И выхожу за него замуж! – при всех обняла тяжело дышавшего Билла и крепко поцеловала в толстые губы.

– Ду-у-нька-а! – опешил Мишаня. – Что ты делаешь, ведь он – шпио-о-н…

– Он мой! И я выхожу за него замуж, – с вызовом повторила она.

– Представь, Дунька, ведь и дети у тебя шпионы будут… и внуки-и… – попытался урезонить ее Мишаня, понимая в душе, что это бесполезно, но почему-то не испытывая сожаления и боли.

Неожиданно для себя он почувствовал даже облегчение и какую-то внутреннюю свободу.

«Неужели я не любил ее?» – подумал он, без ревности наблюдая, как доярка обтирает потное, черное лицо и целует его в глаза и губы.

– Тьфу! – сплюнул, глядя на происходящий разврат, дядька Кузьма.

Мысленно вместе с ним был и будущий таежник.

– Такое сражение испортила, – плюнул с высоты Леха, исполнявший на данный момент функции фронтовой разведывательной авиации и с интересом наблюдавший за битвой гигантов, по его мнению, стоявшей на втором месте после Ледового побоища.

Затем лесной самолет-невидимка помчался в сторожку докладывать друзьям об увиденном. «Надо держать лапу на пульсе времени», – размышлял во время полета леший.

Фээсбэшники, держа под руки озабоченного шпиона, встали рядом с генералом, изумленно глядевшим на зеленый отросток, проклюнувшийся в нижней части майора Буратино.

– Что это у вас, товарищ майор? – указал он на зеленую шишку.

– Антенна! – выкрутился из щекотливого положения деревянный офицер ФСБ, строго глянув на своих подчиненных, и, когда генерал отвернулся, с разбега налетел на комбайн для маскировки зеленой улики.

– А сфотографируй-ка нас на память, – велел Потапов целомудренному уже Буратино, подзывая к себе Барабаса с повисшим на нем Джеком и Мишаню, державшего за локоть агента Билла.

В Чекушкинске в этот момент идущий на работу следователь прокуратуры вдруг увидел бегущего в его сторону человека в сандалиях, кричавшего через каждые пять шагов: «Вай, вай, оборотень!»

– Стоять, прокуратура! – выставил в его сторону служебное удостоверение следователь, но был сбит с ног и практически затоптан бегущим.

Проезжавший мимо в автобусе взвод ОМОНа, прибывший из Тарасова на учения по теме: «Нейтрализация террористов», горохом высыпал из автобуса и принял деятельное участие в поимке предполагаемого преступника.

Взвод, пыхтя и гремя касками, подсумками, наручниками и автоматами, рассредоточившись, гнался за потенциальным террористом от улицы им. Карла Либкнехта до Провансальской. Оттуда повернули в проулок братьев Вайнеров, доведя там до инфаркта все поголовье местных собак, и почти схватили беглеца на площади олигарха Березовского, обещавшего чекушкинцам выстроить двадцатиэтажную школу и детсадик на сорок тысяч голов. Но Гогия, понимая, что сейчас будет схвачен, так поднаддал, что запросто обставил ОМОН, и лишь незнание причуд местных архитектурных мэтров загнало его в тупик, куда упирался бульвар Тарасовских капуцинов с одной стороны и улица им. Запорожских казаков, взявших Бастилию – с другой.

Здесь-то запыхавшийся, но радостно улюлюкаюший ОМОН и нагнал его, с чувством исполненного долга поколотив беднягу «демократизаторами» и от души набрызгав в рожу слезоточивого газа «Черемуха».

Через десяток минут дергающий ногами преступник был доставлен в прокуратуру и посажен в обезьянник, где, немного придя в себя, занялся бегом на месте.

О погоне тут же пронюхали журналисты, и районный журнал «Чекушкинск тудей-растудей» поместил в газете статью о том, что в городе пойман человек-кенгуру.

Другой радиожурналист, бравший интервью у Гогии, озаглавил свою передачу: «Лопуховский танк», добросовестно и не без фантазии описав все приключения чемпиона по бегу. В обед выяснивший личность Гогии следователь отпустил его на все четыре стороны, и тот, с радостным: «Вай-вай», направился в пробег вокруг земного шара.

Генерал связался по мобильному телефону с тарасовским отделом ФСБ и вызвал транспорт.

Пока авто не подошло, он решил отконвоировать задержанных лазутчиков в сельсовет, намереваясь приступить там к первоначальному допросу. В конвой Потапов определил младшего лейтенанта Барабаса, старшего лейтенанта Железнова и капитана Крутого, отправив майора Буратино с добровольными помощниками на другой берег за вещами.

«Во-о какие у наших контрразведчиков приборы есть», – уважительно разглядывали деревянного начальника сексоты – дядька Кузьма и браконьер Филимон, – дружно работая веслами.

Капитан корабля Мишаня сидел на корме и прикидывал, как теперь назовет шхуну. По всему выходило: «Мария».

Переправившись на другой берег, Буратино и группа поддержки столкнулись с неопознанным явлением, до сих пор не известным науке – йети, который таскал на башке огромный венок из травы и водорослей, а в руках держал купол от парашюта. Он не выходил с людьми на контакт, а только мычал. Вслушиваясь в однообразное мычание, бывший полиглот Буратино разобрал текст, носивший, по его мнению, осмысленный характер.

«Баб Тоня… баб Тоня…» – бубнил йети.

Во всем остальном у него была полная амнезия. Он не помнил свое имя, не знал, сколько ему лет и где живет.

Сняв с головы снежного человека букет, дядька Кузьма признал в йети пастуха Евсея.

По-быстрому проанализировав словосочетание: «баб Тоня, баб Тоня», он сглотнул слюну, которая вожжей побежала изо рта, и взялся за шестьдесят рублей вылечить йети от амнезии.

Буратино, покопавшись в кошельке капитана Крутого, выдал требуемую сумму, но с условием, что прежде «врачи – психиатры» упакуют вещи и погрузят их в лодку.

Обратно дядька Кузьма с Филимоном гребли как бешеные и, побив мировой рекорд скорости на байдарках и каноэ, подхватив йети под белы ручки, лупанули по дороге в сторону населенного пункта Гадюкино, присоединив к компании встретившуюся по пути ворожею, которая нюхом чувствовала, где назревало превращение йети в человека, и наоборот.

Экстрасенсорные способности очень в этом помогали.

С венком из растений снежный человек расстался легко, но вот парашют не давал никому, а чтоб не отняли, обмотался им наподобие индуса.

– Это что за «харя Кришна?» – напугалась баб Тоня, когда в ее дом затащили человеческий полуфабрикат.

Пропустив первый стопарик, йети вздрогнул и надолго задумался. Но после реплики баб Тони: «Общительный он у вас, как глухой отшельник» помесь йети с человеком всхлипнула, икнула и, воззрившись на самогонщицу, хрипло произнесла:

– А это что за Дюймовочка на пенсии?..

– Жить будет! – пришел к умозаключению дядька Кузьма, наливая йети второй стопарик лекарства.

Оставив майора Буратино сторожить на берегу поклажу до прихода автотранспорта, Мишаня пошел домой позавтракать, а заодно и пообедать.

Василиса Трофимовна бросилась к сыну с пылким желанием узнать, что на ферме гремело и видел ли он Дуняшу, которая пошла доить коров.

– О Рогожиной мне больше не говори, – нахмурил брови Мишаня, – твоя Дуняха в негра втюрилась по самые конопатые уши, так что скоро по Шалопутовке папуасики с копьями будут бегать…

– Да как же так, батюшки?! – всплеснула руками Василиса Трофимовна.

Отконвоировав лазутчиков в сельсовет, Барабас вышел перекурить на свежий воздух, и тут же в его рукав вцепился Павлик Морозов.

– Дяденька милиционег, дяденька милиционег, – трепал он Барабаса за руку.

Вздохнув и поняв, что просто так от пионера не отделаться, участковый полез в карман и со вторым, более глубоким вздохом протянул юному члену добровольной народной дружины кровный стукаческий рубль.

– Дяденька, за ваш губль у меня даже волдыгь на попе не вскочит…

– Ща-а он у тебя забесплатно там появится, – с угрозой пообещал Барабас, хватаясь за ремень.

– Ну ладно, ладно, чуть что, сгазу биться… Там вдали, за гекой… кто-то бомбу взогвал… – указал он в сторону моста.

– И ты знаешь кто? – отцепив наконец липкие пальчики, поинтересовался Барабас.

– Да у вас, дяденька, загплаты не хватит, – стреканул от него Павлуша. Тяжело вздохнув в третий раз, в результате чего на пыльной дороге образовался небольшой смерч, Барабас направился к мосту и углубился в лес. Место ночной трагедии он нашел неожиданно легко. Грузовик лежал вверх колесами, а около него копошились латиносы. Из деревенских присутствовал лишь некурящий мужик.

– Вы че тут, как навозные жуки, шебуршитесь? – строго глянул на студентов из института дружбы народов участковый.

– Мы-ы не навозные жуки, мы-ы менеджеры по удобрениям, – отмочил обгорелый Педро.

– Ишь ты… А это шо-о за головня? – обратился к нему Барабас.

– Утилизируем отходы… – бубнил свое студенческий староста.

– Не знаю, что вы там делаете с отходами, а зовут как?

– Педро.

– Педро-Головня! – райкомовским мерином заржал Барабас.

Некурящий мужичок подхалимски вторил ему надтреснутым дискантом.

– Ну ладно, – отсмеявшись, вновь стал серьезным участковый и достал из кармана лист чистой бумаги и авторучку. – Свидетели аварии е-е? Шо-о, нема? – смотрел он, как народ активно покидает место происшествия. – Тогда приступим к протоколу…

Через час адских усилий и головной боли он создал милицейский шедевр: «Ехала машина с баянами… В результате аварии все баяны в гармошку…»

«Ну и работенка у меня, – направился в сельсовет, чтоб оттуда позвонить прокурорскому работнику, – оружия натащили, шпионы на подведомственной территории завелись, теракт вот… и все Барабас. Так шо, не до самогонщиков теперича… Зря рупь пацану отдал».

 

* * *

У генерала Потапова в застенках сельсовета дела шли намного благоприятнее. Слепой шпион кололся о гармонях.

Рассказал все, что знал… И что появилась статья в газе те, и что они получили задание найти гармонь, закодированную знаками «икс», и «игрек», а также таинственным третьим внизу… – но, явно, не «зет».

Нанеся на бумагу «х» и «у», Потапов русским своим умом сразу просек третий иероглиф и понял, что это всего лишь была газетная утка, розыгрыш и сплошная «деза».

Выбросив в урну лист с одиозным шифротекстом, он выглянул в окно и увидел подъезжающие «мерседес» и две «газели». «Вот и закончилась командировка», – приказал загружать шпиков в одну «газель», а другую отправил за Буратино и вещами. Сам же, закурив, с чувством исполненного долга расположился в «мерсе».

Майор Буратино, зевая, глядел в сторону Шалопутовки в ожидании техники, как вдруг сзади что-то брякнулось и закрыло ему глаза.

– Мальвина! – сказал он и повернулся, увидев улыбающуюся мохнатую рожу с корнем хрена посередке.

«На Мальвину явно не тянет», – сделал вывод контрразведчик и радостно завопил:

– Леха-а! Здорово-о, ко-о-реш. Как я рад тебя видеть, персонаж ты мой зазеркальный. Уезжаю вот… – сообщил ему Буратино. – А ты как?

– Да-а, так… наблюдение веду…

Э-эх-ма-а! У кого зазеркалье, а у нас – Забайкалье… – взвыл лешак. – Я ведь тоже скоро в Сибирь подаюсь…

– А тебя за что? – опешил чекист.

– Жизнь достала!.. – не стал вдаваться в подробности сибирский чалдон.

– Нашим привет передавай! – увидев машину, попрощался с дружбаном Буратино. – Скажи, что непременно навещу…

Подходя к сельсовету, Барабас заметил три отъезжающие тачки. «Первая – крутая!» – уступил он дорогу кавалькаде машин.

«Мерседес» тормознул около младшего лейтенанта, и не поленившийся вылезти Потапов за руку попрощался с участковым. «Вот бы следователь прокуратуры увидал нас сейчас», – пожимая генералу руку, подумал Барабас.

– Мишане привет передавай! – уже садясь в машину, вспомнил о егере Потапов.

Мишаня, плотно перекусив, сидел во дворе и наблюдал за царившей у сельсовета суетой.

«Уезжают! – с чувством глубокого облегчения подумал он, уловив однообразный стук над головой. – О-о! Дятлик прилетел», – обрадовался егерь.

– Цыпа, цыпа, цыпа, – позвал птичку, но та упорно выбивала по стволу дерева текст.

Вслушиваясь в азбуку Морзе, Мишаня похолодел от ужаса. Он понял, что в двенадцать дня дом с Мари должен взлететь на воздух. Времени оставалось чуть больше часа.

Жаждущая катастроф и других катаклизмов кукушка, облетев два раза председательский коттедж, нашла окно с металлическими ставнями и уселась над ним на подоконнике второго этажа.

«Как время-то медленно ползет», – вслушивалась она в щелканье маятника на ходиках.

С внутренним трепетом отсчитала десять «ку-ку», которые проскрипела механическая коллега.

«Ворона ее побери, два часа еще ждать, – мрачно уставилась на балдевшего у конуры облезлого цепного пса. – Поинтересовался бы этот плешивый песик, сколько ему осталось жить!»

– К-у-у-у! – прочистила она горло.

«Не то что у механической монстрихи на часах», – погордилась голосом.

«К-у-у-укла баргебонская, – мысленно плюнул в птичку волкодав, – е-к-л-м… че там дальше-то… «х», что ли? Соседский котенок на мой забор еще влез. Вошь мяукающая…

Ка-а-а-к я ненавижу этих котенков, вот бесполезная нация… То ли дело настоящие дворовые мужики, – усевшись на хвост и задние лапы, выставил вперед широкую грудь. – Эх, у-ф-х-ц-ш-щ… сижу я в темнице сырой, вскормленный в неволе кобель молодой!»

– Семеныч, чего это собака-то воет? – забеспокоилась Нина Матвеевна, выглядывая в окно.

– Да делать нечего, вот и воет, зараза, – лениво ответил с дивана супруг.

В соседней комнате Мари, сидя с книжкой за столом, не столько читала, сколько думала о себе и этом несчастном егере. Душа отчего-то была переполнена смятением и тревогой. Отбросив книгу, Мари подошла к окну и отдернула занавеску. «Легок на помине!» – увидела спешащего куда-то Мишаню.

Узрела егеря и сидящая на подоконнике кукушка.

«Видать, этот пернатый раздолбай выложил своему дрессировщику про бомбу, – в волнении забегала по подоконнику, – нужен он тут, как мозоль на ягодице, все мероприятие сорвет, филин его побери», – стала отсчитывать часовые «кукуи».

Когда механическая чучундра квакнула одиннадцать раз, она, набрав побольше воздуха в грудь, во всю свою луженую глотку завопила:

– Ку-у – ку-у! – и замерла, ожидая дальнейших событий.

Через секунду огромной силы взрыв рванул ее вверх и саданул о край крыши. Не успела она подумать: «Получилось!», как вырвавшееся из окна пламя опалило ей перья, а взрывная волна зашвырнула на огромное дерево в соседнем дворе, с которого наблюдал за событиями осторожный дятел.

– Ты че, мать, в стриптизе собралась участвовать? – вылупился на нее шалопутовский раздолбай. – Или на каруселях в печке гриль каталась? Больничной утки тебе точно не миновать…

Глянув на свое поджаристое голое тело, кукушка стыдливо прикрылась веточкой и потеряла сознание.

Барбос, охренев от взрыва, прикрыл лапой глаза, когда увидел, что в его сторону летит металлическая створка.

«Не грызть мне больше косточек», – тоскливо подумал он, почувствовав рядом с собой удар, скрежет и звон цепи. Открыв через минуту буркалы, он отполз подальше от пышущей жаром металлической створки, попеременно пошевелил носом, ушами, лапами и постучал по земле хвостом. Убедившись, что все части собачьего тела на месте, стал смотреть, как из двери выскакивают перепуганные мужики.

Взгляд его скользнул по замершей в оцепенении Хавронье и остановился на выбитой другой ставней калитке, в которую вбежал владелец ушастого рыжего ублюдка. «Ща я ему дам!» – прыгнул Барбос, но, как бывало, не повис на цепи.

Он прыгнул еще раз и скосил глаза на оковы, короткий огрызок которых болтался у передних лап.

Егерь пробежал чуть не по его хвосту, но он даже не обратил внимания на нарушителя границы – коли цепь не держит, то он более не цепной пес, а вольный кобель.

«Так, так, так… – сел в классической позе, чтоб прийти в себя. – Может, это сон?» – укусил переднюю левую лапу, и тут до него дошло:

– Свобо-о-да-а! – взвыл ошалевший пес и стал вертеться на месте, не зная, что предпринять в первые минуты условно-досрочного освобождения.

Для начала он не сильно – так, для порядка, знай, мол, наших – укусил Хавронью, чем привел ее в чувство. Завизжав, свинья начала метаться по двору.

«Ну что, что, что делать?» – оглядывался по сторонам бывший «зека».

И тут – прям ему, можно сказать, в лапы – свалилась со второго этажа эта графиня, Альма.

Понюхав ее блестящую шелковистую шерсть, Барбос вспомнил, о чем мечтал многие годы, и оседлал находящуюся в прострации меховую женщину.

«А ведь за это, по словам законоведа Вовчика, – задыхался он от трудоемкой работы, – мне горит 131-я статья УК… От трех до шести лет – за использование беспомощного состояния потерпевшей…» – получил максимальное наслаждение и, пока дама не пришла в себя, пошел на второй круг, чтоб уж было за что нести наказание.

Влетевший за хозяином Бобик, увидев столь коварную измену, только и смог произнести:

– Бо-ор-за-а-я-а с-с-у-у-ка-а!

Сердце его было разбито.

«Лучше бы я сидел в сторожке, а не плыл через реку, чтоб пообедать, – плелся он домой на ставших ватными лапах. – Недотрогу из себя корчила…»

Мишаня, задыхаясь от дыма и прикрывая лицо от огня, бегал по помещениям горящего дома. В одной из комнат он схватил покрывало и на кухне, где механизм вышел из строя и вода брызгала во все стороны, намочил материю.

На Мари наткнулся случайно.

Раскрыв дверь в задымленую комнату, он увидел лежавшую на полу у окна девушку. Рядом с ней валялась раскрытая книга. Встав на колени, Мишаня взял красавицу за кисть руки и уловил слабое биение пульса.

– Маруся, не умирай… – прошептал он, а может, только подумал и, нагнувшись, коснулся губами ее чуть дрогнувших губ.

Накинув влажное покрывало на женское тело, бережно поднял свою ношу и, уже практически задохнувшись, понес ее к выходу, думая лишь об одном – чтоб не потерять сознание и не упасть. Ему показалось, что в задымленном коридоре мелькнул чей-то, удивительно напоминавший Барабаса, силуэт, но решил, что этого не может быть – не то место и время, чтобы правопорядок наводить. Дабы подбодрить себя, стал нашептывать: «Карабас-Барабас, ты одень противогаз».

Выбравшись из дома, Мишаня с наслаждением пил свежий воздух, удивляясь, что жив и практически невредим.

Сверкнула молния, и с темного неба сорвался приятный летний ливень, окутав горевший коттедж облаком пара.

Голова немного прояснилась, и он постепенно начал воспринимать окружающее.

Кругом суетились люди. Гоблины, изловив Хавронью, тащили ее в сарай, чтоб не путалась под ногами. Местные мужики, совсем не думая о себе, лезли в самое пекло с ведрами воды, пытаясь сбить пламя. Они уже забыли, что дом принадлежит их злому гению Кошмарову, уже видели в нем просто пострадавшего человека и в глубине души начинали жалеть мироеда.

Вот уж наш простодушный и добрый русский народ… Кто только не пользуется его широкой, быстро забывающей обиды душой.

Вдруг ласковые руки обхватили Мишаню за шею и нежные-нежные губы, сначала несильно, а потом все крепче и крепче, прижались к его губам.

Ошеломленный егерь ощутил свежее женское дыхание, теплоту кожи и почувствовал, что весь мир закружился вокруг него. Он опять задыхался, на этот раз от счастья, и вновь боялся потерять сознание и уронить свою ношу.

– Я наяву досмотрел сон!.. – прошептал он не помня себя.

Как всегда откуда не возьмись появился Барабас и все испортил. В руках у него тоже была женщина.

– По-о-сто-о-ронись, чего-о встали! – орал он, опрокинув толстыми женскими ногами некурящего мужичка, спешившего в дом с полным ведром воды.

От веса спасенной Нинель у Барабаса вылезли из орбит глаза, и он одновременно был похож на утопленника и Педро-Головню.

«Полное ведро к удаче и исполнению желаний», – подумал участковый, чувствуя, что кто-то отнимает ценный груз, – то с другой стороны свою супругу тянул на себя Игнат Семенович, намереваясь сам стать в ее глазах спасителем. Не удержав два грузных тела, равных по весу дитенышу кашалота, или четырем хавроньям, Барабас разжал руки, и безжизненная туша необъятной Нины Матвеевны рухнула на утробно хрюкнувшего супруга, придавив его к мокрой земле.

– Не рой яму другому, а то сам в нее попадешь, – выдал не просто научную теорию, а доказанный факт пробегавший мимо Колян.

Остановившийся перед жалобно пищавшим Кошмаровым Вовчик наморщил лоб и, простерев над раздавленным телом руку, патетически произнес:

– Подражание Лермонтову… И грянул деревенский бой…

Смешались в кучу свиньи, жабы, и стоны жертвы из-под ба бы слились в протяжный вой…

Владелец единственного диплома Покемон, особо не ломая башку, произнес свое сакраментальное:

– Е-к-л-м-н… – и, немного все-таки подумав, добавил из раздела кладбищенских спичей, – спи спокойно, дорогой товарищ, ибо медицина тут бессильна…

На Мишаню с Мари никто не обращал внимания, и он благополучно донес любимую до стоявшего у сарая «мерседеса» и посадил в мягкое кресло.

Скинув с себя мокрую тряпку и одернув платье, ужасно стесняясь стоявшего рядом мужчину, чуточку дурачась для самоуспокоения, «крестная мама» тарасовской мафии произнесла:

– Господин рыцарь, просите у спасенной дамы чего пожелаете… В меру, конечно, своей скромности и девичьей чести…

Тоже дурачась, Мишаня встал на одно колено и, прижав правую руку к сердцу, изрек:

– Прошу уважаемую даму преподнести верному рыцарю за спасение из лап огнедышащего дракона фотографию на память, – указал на приклеенный скотчем за верхние уголки к приборной доске снимок улыбающейся Мари, подумав про себя, как гладко произнес он столь трудную фразу.

Как всегда не вовремя, что свойственно всем милицейским работникам, рядом возник возбужденный младший лейтенант Барабас.

– Шо-о, ногу подвернул? – изгадил прекрасную сказку и принялся поднимать Мишаню. – Это шо, снимок? Дай погляжу, – бесцеремонно попытался выхватить карточку, но получил от егеря по загребущим рукам.

– Заработай от своей дамы, – спрятал на груди фотографию Мишаня, – ежели она, конечно, в кадр поместится…

– А вон еще одна дама от любви тащится… – указал на борзую суку Барабас. – Людям горе, а этим лишь бы спариваться!..

– А-а-льма! Альмочка! – возопила прекрасная Мари.

– У-у-у-й! – еще громче взвыл Барбос и, оторвавшись от своей сексуальной жертвы, бросился вон со двора с намерением не зацикливаться на достигнутом.

Болтавшаяся на шее цепь напоминала о заключении и подталкивала к активным, уголовно наказуемым 131-ой статьей УК, деяниям.

– Альма-а, Альмочка… – гладила дрожащую собаку Мари. – Эй ты, вахлак, – яростно обратилась к возникшему будто из-под земли телохранителю, – принеси мне шкуру вон того шелудивого кобеля, – указала на прошмыгнувшее в калитку животное.

Обвешанный оружием гоблин бросился выполнять приказ.

Вокруг «крестной мамы» тут же возникла круговерть, подбежали боевики и среди них почему-то маленький Павлик Морозов.

Видя, что Мари стало не до него, Мишаня выпал из броуновского движения и тихо исчез по-английски, поглаживая лежавшую у сердца карточку и, разумеется, не замечая, что над ним завис мохнатый дозорный из параллельного измерения.

«Ух ты-ы! Фотку Мишане подарила, – отметил для себя потусторонний воздухоплаватель, чтоб ничего не забыть и все передать любопытной Мумоховне. – Значит так, – мысленно стал составлять в уме план доклада согласно происшедшим событиям. – Пункт первый – задержание шпионов (смерть лазутчикам); пункт второй – привет от Буратино (свой в доску, носки в полоску); пункт третий – пожар в доме Облонских, тьфу, пропасть возьми, Кошмаровых (кому суждено быть раздавленным, тот не сгорит); пункт четвертый, самый стремный – спасение приезжей девки и ее презент Мишане (фу-ты, ну-ты, ножки гнуты, не туды они воткнуты), – набрал он нужную высоту и, напевая: «Не старе-е-ют душой ветера-а-ны, ветера-а-ны – народ боево-о-й», взял курс на сторожку.

Сделав круг почета и не расчитав из-за дождя посадоч ную скорость, звучно, с чмоканьем, наподобие первой коровьей лепешки, шмякнулся рядом с принимавшей на крыше душ Кумохой.

– Тьфу, шутоломный! – напялила та черное свое платье. – Че ты все мычешься, как Тунгусский метеорит?! Туды-сюды, туды-сюды… Так и летает весь день. Не дает скромной девушке водные процедуры произвесть, для поправки пошатнувшегося здоровья, – недовольная, юркнула в трубу.

«Не-е, синие русалки симпатишнее смотрятся», – шмыгнул вслед за ней Леха, размышляя, пока перемещался в недрах дымохода, что туды-сюды – туды-сюды – это про кое-что другое, и мысленно позавидовал зеленой буратинской шишке. – Хто же из нашенской братвы трансплантацией органов занимается? – не расчитав от задумчивости угол приземления, врезался в сидевшую на шифоньере Кумоху и опрокинул ее на крышку.

– Ка-а-рау-у-л! – завизжала та, отбиваясь от полового маньяка. – Де-е- встве-е-нности, злы-ы-дни, лишаю-у-ть…

«И на кой черт мне эта шишка?» – запаниковал леший, соображая: сымитировать ему блаженного или разыграть обморочное состояние в результате отравления на пожаре угарным газом.

Не успев расставить приоритеты, благодаря Кумохе он продолжил полет с шифоньера на пол.

– Ты не друг, ты попутчик! – услышал гневную тираду сверху.

«Хорошо быть бесполым, а то эти скромницы и жаниться заставят», – стал косить под разбившегося пилота.

– Мумоховна, ты че с Лехой сотворила? – пожалел товарища домовой. – Шуток, что ли, не понимаешь?.. Размечта-а-лась! Наси-и-луют ее! – выговаривал даме Ероха, поднимая с пола охающего лешака.

– Почти до смерти убила! – хватался за бока попавший в штопор летчик-испытатель. – А я про Мишаню хотел рассказать… Деваху ведь он на пожаре спас…

– Что? Кто сгорел? Мишаня полюбовницу завел?.. Ну давай, давай, старый, рассказывай, – помогла домовому затащить болезного на шифоньер. Глаза ее так и сверкали от любопытства.

– Води-и-цы бы испить! – стонал Кокинаки. – Все косточки переломал в беспримерном полете…

– Выкушай стопарик контрабандного первача, – поднесла Кумоха лешему для искупления вины стаканчик самогона.

Удовлетворенный мздоимец, вытирая губы, приступил к обстоятельному рассказу, поведав благодарным слушателям все, что видел, и кое-что присочинив от себя – под благостным воздействием чудо-напитка.

«И на кой ляд сдалась мне эта шишка? – задумался он, закончив повествование. – А лафетничек-то – другой пропустишь, как на душе сказочно делается».

– Па-а-трет подарила-а!

– Нет у людей ничего святого! – сделала вывод Кумоха. – Давеча, опосля цирюльника, залетела в сельсовет на картину поглазеть, которую Кошмаров в кабинете повесил, уж больно много об ей разговоров среди нашего брата ведется… 0-о-ой, мамоньки-и, прямо оторопь меня разобрала-а, не па-а-трет на стене висит, а самый всамделишний шарж…

Уже на моего Добби пародию придума-а-ли-и! Ну-у, наро-о-д! Может, когда-нибудь и про меня книжку сочинят?.. – размечталась Кумоха.

– Ага! Детские годы старухи Изергиль! – выплеснул на ее мечту ведро абстрактных помоев Ероха.

 

* * *

Ничего святого не было ни только у людей, но и у собак.

Вырвавшийся на волю мохнатый уголовник не пропус тил мимо себя ни одной суки. Среди лающего женского поголовья витали страшные слухи о бегающем по деревне сексуально озабоченном маньяке – волкодаве, и все четвероногие тетки забились по будкам.

Бобик, на свою голову, вернее, задницу, вышел на улицу опровергнуть бабские сплетни.

«Вот и опро-о-верг! – улепетывал со всех ног от серийного насильника, опустив вниз короткий хвостик. – Совсем, псяра, ополоумел…» – чесал он без оглядки, прикидывая, в какую бы подворотню половчее заскочить, чтоб избавиться от преследователя.

Даже – двух!

Потому что за плоскоголовым четвероногим Барбосом гнался такой же плоскоголовый двуногий барбос, в придачу весь обвешанный оружием.

«По роже видно, что живодер! – думал про него Бобик, забегая к себе во двор и прячась в конуру. – Кажись, мимо пробежали, – с облегчением высунул из будки нос. – Это ж надо?! Все уши себе оттоптал!..»

Пока бряцающий оружием гоблин преследовал мохнатого каторжника, из Чекушкинска подъехала веселая пожарная команда на голубой машине – не вовремя кончилась красная краска – и с шутками принялась за тушение пожара, воодушевленно руша перегородки и разбирая крышу.

Немного пришедший в себя Кошмаров вновь впал в кому, увидев такой разбой и разорение.

Юный пионер с наслаждением наблюдал за спорыми действиями чекушкинских мастеров воды и огня, но чело его нахмурилось, когда вспомнил о шалопутовских тушилах сарая и сена.

«Гасильники-чумазильники», – сжал маленькие кулачки, прокрутив в голове недавний разговор и последующие действия бывшего партработника и его гостя.

– Дяденька… – глядел он на одетого в защитного цвета форму, но с бейсболкой на голове мужчину, не зная, как к нему обратиться: то ли, «дяденька милиционег», то ли, еще как… – Дяденька большевик, – наконец нашелся он, умастив прокопченное сердце дона Чезаре благовонным снадобьем, – у меня к вам дело!..

«Дело шьет бойскаут…» – обтер о гимнастерку грязные после тушения сарая руки шеф наркосиндиката.

– Дела у прокурора! – подошел к собеседникам Пшенин. – А у нас – делишки.

– Пгичем чегные! – кивнула головой старшему товарищу юная поросль.

– Потому черные, что какой-то буржуй мое сено поджег, – тоже обтер о себя руки бывший партработник.

– Я пго вас все знаю! – обратился к дону Чезаре Павлуша. – Это вы велели квартирантам моего деда взогвать машину и дом Кошмагова, – отошел на всякий случай подальше от фронтовика.

– Подойди ко мне, бамбино, – поманил его пальцем дон Чезаре, – я что-то шепну тебе на ушко…

– Говогите вслух, – отступил еще на шаг вымогатель.

– Павлик, кто сказал тебе такую глупость? – подкрадывался к мальчишке Пшенин, для которого приезжий борец с капиталом стал кумиром наравне с Че Геварой.

– Ничего и не глупость, а самая взапгавдашная пгавда. У меня и запись есть магнитофонная, – отступил еще на один шаг пионер. – Если дадите сто рублей, буду молчать как пагтизан, – ощутил на плечах лапищи секретаря парткома.

«А все-таки не так уж неправы были кулаки, когда отдубасили его тезку» – подумал Пшенин, выкручивая пионеру ухо.

– Держи гимназиста! – закричал дон Чезаре, прыгая к ним и с неимоверным удовольствием вцепляясь шантажисту в другое ухо, обыскал его карманы. – Вот и порочащая нас запись, – вытащил он кассету и два раза треснул ею по лбу пионера.

Потом согнул вопящего скаута, а Пшенин, сняв широкий командирский ремень, с превеликим наслаждением отшлепал ревущую гадость по выщелкнутой тощей заднице, приговаривая:

– Будешь помнить тридцать седьмой год…

– Разукрасили не хуже, чем Боттичелли капеллу, – подвел итог рукотворным трудам дон Чезаре.

Вот потому-то лопоухий мститель, ощущая огонь в ягодицах, на этот раз бесплатно, выложил «крестной маме» уличающие дона Чезаре и дедовых квартирантов сведения.

– А этот недобитый коммуняка Пшенин им во всем помогал, – закончил торжественную речь на мафиозном партактиве несостоявшийся член пионерской организации Павлик Морозов и, не дожидаясь бурных аплодисментов, переходящих в овации, с чувством исполненного долга направился домой.

«Хогошо бы фамилию сменить, – по пути думал он, – на Бегезовского, напгимег, или Фгидмана, а лучше всего – Абгамовича.

Паша Абгамович!.. Гогдо звучит… С завтрашнего дня футболом займусь».

Не успел он дойти до дома, как к жилищу деда Пашки подкатил БМВ с Коляном, Вовчиком и Покемоном.

Старикан, глянув на удовлетворенную рожицу внука, мигом просек «ситуэйшн».

– Джентльмены! – жестикулируя руками, подбежал к смотревшим телевизор квартирантам. – Смывайтесь вон в энто виндоу, – указал на окно, – ибо нехогошие пиплы хотят пощупать ваш фэйс… – нажал указательным пальцем на нос Дорофея. – Мы в ответе за тех, кого пгигучаем! – всхлипнул он, озвучив сентенцию, слышанную недавно по телику. – Ну-у, унучек!.. – погрозил пальцем юному созданию. – Дождесси у меня!

Вышибив плечом дверь, в избу, размахивая пистолетом, ввалился Покемон, отсрочив таким образом назревавшую экзекуцию многострадальной пионерской гузки.

– Е-к-л-м-н! – уставился он на деда.

– Н-м-л-к-е?! – ответил дед Пашка, сбив с толку непрошеного визитера.

– Ты ухи-то засунь обратно в ноздри! – дал старику дельный, на его взгляд, совет Покемон. – Сознавайся, старый хрен, куда квартирантов спрятал? – беспокойно закрутил башкой, услыхав во дворе стрельбу и повседневную разговорную речь, звучащую на повышенных тонах.

– Тудыт иху в рукомойник мать, в галошу ети, вон они, – орал Вовчик, пуляя из пистолета в перемахнувших через забор противников, вслед которым Колян послал очередь из «Калаша».

– Мимо! Тудыт иху в Сран-Франциску, раскудрит… Промазал… в душу ети, – помчался он к машине.

Вовчик устремился за ним.

– Ты че, би-би? – намекнул Покемону дед Пашка, увидав пробежавших мимо виндоу рашен мафиози. – Вон, твои когеша их преследуют, – указал на окошко дед, – пока ты стоишь тут, как штопаный фгаег.

– Е-к-л-м-н! – догоняя товарищей, нырнул в окно, на которое указал ему дед Пашка, Покемон.

– Пголез, как пуговица в пгоганку, – описал его действия пенсионер, бойко вынимая из штанов узкий ремешок и плотоядно поглядывая на внучка.

Выбежав на улицу, Джинн-Толик и Джонни-Дорофей мигом оценили ситуацию и помчались к припаркованному у сельсовета «запорожцу».

С корнем вырвав дверцу, Джинн-Толик наклонил спин ку кресла, давая возможность приятелю запрыгнуть на фатальное заднее сиденье, а сам сел за руль и повернул ключ в замке зажигания. Мотор завыл, словно с ним проделали нечто не традиционное. Из-за забора вынырнул БМВ, из которого тут же раздались выстрелы. Джинн-Толик вновь нажал на стартер, и движок завизжал Хавроньей, пыхнув в преследователей черным дымом.

«Запорожец» гудел, трясся, икал, стрелял, но с места не трогался.

БМВ приближался, и Джинн-Толик, нагнувшись, схватил лежавшую на земле дверцу и метнул в преследователей, рассадив им ветровое стекло.

Обрадованный таким исходом дела, «жопарик» неожиданно прыгнул лягушкой, чуть не выбросив из типа салона водилу, и с тарахтеньем, скрипом и хрипом помчался вдоль по улице, пыля и утробно завывая движком. Окутанный пылью и матом БМВ сидел у него на хвосте.

Джип-Чероки с другими тремя «гвардейцами» солидно подкатил к дому бывшего партийного работника и зловеще остановился у ворот.

– Вот они, буржуйские прихвостни, – указал на вылезавших из тачки гостей дон Чезаре и, сатанински улыбаясь, достал изделие Пети Беретова и нежно поцеловал его.

Дети героических партизан устроили подъехавшим тарасовским оккупантам достойную встречу.

Первого из вошедших в калитку «буржуйских прихвостней» Пшенин от всей партийной души охреначил граблями.

Не ожидавший отпора трехстворчатый шкаф растерялся и поэтому не успел сразу нейтрализовать противника. А зря! Так как грабли, проехав по башке, расчесали его короткую стрижку.

Взвыв, гоблин выхватил пистолет, но парикмахер, бросив «расческу», уже скрылся в доме.

Послав вдогонку две пули, мордоворот стал ломиться в захлопнувшуюся дверь, в чем ему активно помогали двое подбежавших приятелей, но дон Чезаре несколькими выстрелами через дверные доски мигом сбил с них боевой пыл.

Брякнувшись во влажную сажу пожарища, русские мафиози затеяли нудную перестрелку с итальянско-американским гангстеритто, пока активный Пшенин, выбравшись с заднего крыльца, протыкал им скаты и, согласно моде, тонировал растресканное ветровое стекло перемешанной в пропорции один к одному грязью и сажей из предусмотрительно захваченного ведра.

Расстреляв обойму, дон Чезаре выбрался из дома, плюнул на бандитскую машину и вместе с Пшениным шустро ломанул к разрушенной ферме со стоявшими неподалеку комбайном и трактором.

Уже у самой фермы их обогнал «запорожец» с выбитыми стеклами, за которым, как привязанный, следовал матерящийся БМВ.

А когда партийные активисты залезали в брошенную сельскохозяйственную технику, на спущенных скатах подкатил и Джип-Чероки, чернея тонированным ветровым стеклом.

Не успели братки из него выбраться, как партизанские отпрыски с «Бела чао» на устах ринулись в атаку.

С двух сторон комбайн и трактор «Кировец» надвигались на бандитскую тачку. Загрузившись в нее, гоблины пустились наутек, но крейсерская скорость их внедорожника не превышала скорости комбайна.

– Да имел я твой Джип вместе с твоими аквариумными рыбками, – протаранил трактором бампер вездехода красный командир Пшенин.

В ответ из бээмпэшки на спущенных колесах раздались выстрелы. Дон Чезаре не остался в долгу и с помощью Пети Беретова продырявил в нескольких местах корпус вражеского авто, ударив затем противника в лакированную бочину колхозным агрегатом.

Подкативший с другой стороны Пшенин бодро спрыгнул с трактора и с воплем «Отда-а-й колхозную печать!» долбанул порожней железной канистрой на двадцать литров по квадратной водительской башке, высунувшейся из окошка для управления транспортным средством, так как обзор через ветровое стекло отсутствовал напрочь.

Эхо от соприкосновения двух пустых предметов докатилось до Лопуховки и, отразившись, затихло в Гадюкино, наведя тамошних жителей на серьезные размышления о вулканической деятельности земли.

Джип заметался из стороны в сторону и заглох.

Запустив в него мятую канистру, Пшенин шустро забрался на комбайн к дону Чезаре и со словами «Остались от джипа одни лишь чероки» с чувством пожал ему руку.

Взвыв движком, комбайн приступил к индивидуальному преследованию громил, выскочивших из «вторчермета».

На втором фронте тоже наступил момент активных боевых действий. Катапультировавшись из «запорожца», бойцы дона Чезаре решили укрыться в развалинах фермы. И каково же было их счастье, когда случайно наткнулись на остатки боевого снаряжения агентов ФБР.

– Е-к-л-м-н, того-этого, сдавайтесь, вы окружены! – заорал Покемон.

– Эй-би-си-ди… на фиг иди, – услыхал он и брякнулся на битый кирпич, спасаясь от выстрелов.

– Хитрые, как контуженные лисы!

Чего же они раньше не стреляли? – прячась за остатки стены, палил в противника из пистолета Колян.

– А мне все до баобаба! – достал автомат Вовчик, но почувствовал, что сзади его похлопали по ноге.

Обернувшись, в первую минуту никого не увидел, но, опустив глаза, встретился с яростным взглядом стоявшего на четвереньках человека, который, зарычав, выбил у растерявшегося Вовчика автомат и болезненно впился зубами в ногу, опрокинув на раздолбанный кирпич и распластанного на нем Покемона.

Услышав вопли, Колян перестал стрелять и в растерянности глядел на кучу копавшихся тел, из центра которой доносилось затухающее:

– Е-к-л-м-н…

В чувство его привел мощный удар в челюсть, а потом по руке.

Пистолет улетел в неизвестном направлении, а безоружный Колян остался один на один со здоровенным татуированным головорезом в рваной майке, с наколотыми над сосками буквами: «О» и «К».

Подергав щекой со шрамом, Колян выбросил вперед кулак, метя в горло, но угодил в богатырскую грудь, уловив краем уха сдавленное: «е-е-е» из сплетения пыхтящих у его ног тел.

«Как Покемона плющит…» – пропустил он удар и сам врезал ногой, между делом отметив, что из кучи-малы идет слабый сигнал: «к-э-э-э…» и слышится собачье гавканье.

Джинн-Толик в это время заламывал Коляну руку, для разнообразия стуча коленкой по его животу.

Склонившись к копошащимся телам, любопытный Колян услышал: «л-э-э-э…» – и с наслаждением опустил каблук на верхнюю часть ступни татуированного придурка, подумав при этом, что «О» и «К» – это, видать – «Офигенный Козел».

Раскрыв рот в форме буквы «О», Джинн-Толик завопил и, почувствовав толчок стриженой башкой в область грудной клетки, присоединился к общей массе тел, расслышав откуда-то снизу выстраданное: «м-э-э-э».

Перекрестившись, Колян с разбега бросился в кучу-малу, нанеся этим последний штрих в картину Репина «Свальный грех по-шалопутовски», услышав при падении хрипло-сипящее: «н-э-э-э» и подумав про Покемона, что он явно уже не мужик…

Пустая канистра на двадцать литров, сама того не ве дая, соприкоснувшись с головой джиповского водилы, кроме ужасного гула, произвела еще один эффект – загнула ему извилину, и, вдосталь набегавшись от партизанского комбайна, он догадался забраться в «Кировец», куда следом за ним заскочили и братки.

Будто железные гладиаторы, сшибались трактор с комбайном, двигаясь постепенно в сторону деревни, где получивший задание гоблин сосредоточенно гонялся за собачим насильником, а Барабас – за гоблином.

– Шо-o таке? Уроды! Какого хрена технику гробите? – свалив наконец «мамкиного» телохранителя и заламывая ему руку, хрипел участковый, но, ясное дело, его никто не слышал.

Следом за сельскохозяйственной в деревню ворвалась, вернее, вползла, бывшая легковая.

«Запорожец» на спущенных колесах со скоростью усталой черепахи преследовал БМВ, несшийся чуть быстрее безногого крокодила.

У дома деда Пашки враги скучковались, и во время сражения чья-то подлая рука метнула гранату, которая точно угодила в сортирный резервуар. Раздался глухой взрыв, и выбежавший во двор дедок с ужасом увидел, как гениальное создание Джинна-Толика, за которое дед Пашка хотел выдвинуть его на Нобелевскую премию, заполняется чем-то маслянистым и черным.

– Что такое? Что такое? – суетился он, с содроганием прикидывая, как жить дальше.

А за забором кипел рукопашный бой.

– Мо-о-чи! Мо-о-чи-и его-о! – раздавались с улицы крики сражающихся.

Подоспевший Барабас, с помощью направлявшегося в шоп, но так и не попавшего туда Мишани, принялся внедрять общественную нравственность на подведомственной территории. Потирая ушибленные бока и разбитые носы, нарушители правопорядка постепенно становились пацифистами, о чем и сообщил своему бывшему командиру Мишаня.

– Отставить выражаться! – одернул подчиненного прапорщицкий лейтенант.

– Това-а-рищ участковый, – умело проводил партийную линию Пшенин, скромно прикрывая ладонью подбитый глаз, – это просто классовый обмен мнениями…

«Со школы, что ли, непонятки между пацанами?» – почесал кулак о кулак радетель нравственности и гуманизма.

– А технику чего гробите? – указал на комбайн и трактор.

– Не гробим, а перегоняем к дому кулака и мироеда Кошмарова.

«Ну если Кошмарова, то пусть хоть вообще ее расшибут», – успокоился Барабас, пока Мишаня, со словами «Ну ты, крутой, как чефир в бутылке», заканчивал катавасию, добивая несгибаемого Коляна.

Окончательно остановил побоище душераздирающий вопль шалопутовского «голубя мира» – деда Пашки, идущий из самой глубины исстрадавшегося его организма.

– Бли-и-и-н! Да кто же мне котлован-то загадил?

Вся гоп-компания ломанула к нему во двор, попутно сметя Покемоном забор. Дон Чезаре, как самый продвинутый, сунул палец в маслянистую жидкость, затем понюхал его, потом в задумчивости лизнул и потрясенно прошептал:

– Не-е-фть!!! Клянусь святым партбилетом Пречистой Девы Марии!..

«Нефть, нефть, а того-сего куды стану? – по-простецки анализировал «ситуэйшн» пожилой нефтяник. – Ходить или не ходить?! Вот в чем вопрос», – задумался сморщенный Гамлет.

– Кастрате! Импотенто! – отчего-то разозлился на старика дон Чезаре.

– А вы что мне мозги компостировали? – рыкнул на двух членов «Опиумного кругляшка».

Джонни-Дорофей в ответ покрутил предполагаемым хвостом, а Джинн-Толик, не обращая на шефа внимания, похлопал деда по плечу и произнес:

– Теперь ты мультимиллионер…

– Какой еще мультипионег? – переспросил дед Пашка.

Вышедший на крыльцо внучек восторженно переводил взгляд с наполненной нефтью ямы на своего садистического дедушку.

– Дедуля, если хочешь, можешь меня поколотить… – великодушно предложил он.

– Золото – и в грязи золото! – глубокомысленно произнес Колян.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло!.. Дед! Продай халабудку? – подошел к вопросу с практической точки зрения дипломированный специалист Вован.

Третьего их друга, Покемона, чего-то заклинило, и он без конца произносил: – Е-к… е-к… е-к…

– Вы че безобразию нарушаете? – строго оглядел пеструю компашку Карп Барабас. – А кого штрахануть за экологическое преступление?.. Смотрите, сколько «добра» на поверхность всплыло…

Услыхав про «добро», дедок не выдержал и, ляпнув:

– Пойду гигиену делать, – рванул в щелястый свой, пе- реполненный «добром» сортир.

«Кончилась наша спокойная жизнь… – загрустил Мишаня. – А все из-за этих «геологов»!» – не очень доброжелательно оглядел человека-пса и его татуированного товарища.

Увидев во дворе деда Пашки компанию, из домов, по привычке к коллективизму, стали вылазить мужики – а вдруг нальют?

Оглушительно завизжав тормозами, у дома остановился милицейский уазик, из которого задом наперед вылез следак.

У русского последователя Педро-Головни, улицезревшего прокурорского работника, некстати прорезалась «л».

– Что за шум, а драки нету? – пошутило «государево око», но увидев подбитый коляновский глаз на фоне поруганной окружающей среды, в задумчивости замолчало.

К местным мужикам из села Гадюкино подтянулось подкрепление в лице излеченного йети и его врачей.

– А вот и гуманоид явился, – Мишаня с интересом глянул на цветущего, удачно загнавшего парашют Евсея.

«Это у меня от забот гемогоид появился», – вздохнул дед Пашка, выбираясь из переполненного «офиса».

– Не вздыхай, дедушка, а возьми меня дилером, и мы мигом эту грязь продадим, – положил ручищу на худое старческое плечо Джинн-Толик, – и я тогда заместо «О» и «К» выколю на груди «Д» и «П», что будет означать – «Дед Пашка».

«Ишь ты, перевертыш… Из «Опиумного кругляшка» хочет слинять, нового босса ищет…» – сверкнул глазами дон Чезаре и застыл, потому что на голову ему упало не какое-то там червивое яблочко, как Ньютону, или, как там его, а целое бревно с ленинского субботника, которое не удержали-таки Владимир Ильич и их с Пшениным предки.

– Э-э-в-в-ри-ка-а! – прошептал он, пронзенный до самых ягодиц острой мыслью.

«Если здесь есть нефть, то должна она быть и во дворе у Пшенина… Который срочно надо покупать… тысяч за сто… баксов…»

«То шоу-мяу, то и вовсе отмочил – дил-л-лег какой-то… Кем он ко мне набивается?..» – не мог сообразить дед Пашка, потому как на него ничего не упало.

– Я тут гармони привез, – откашлявшись, сообщил прокурорский работник. – Одну – Морозовым, а другую…

– Мне! – обрадованно подскочил дядька Кузьма.

– Сначала мандат неси, чтоб личность опознать, – остудил его пыл Барабас. – А я пойду протокол об изъятии оружия дописывать, – глядя на следака, сделал вид, что разговаривает сам с собой, – изредка же надо общаться с приятными людьми.

– Что за оружие? – враз дернулся следак. – У кого изъяли? – разволновавшись, вернул гармонь дядьке Кузьме без мандата, но все-таки заставил расписаться.

Дед Пашка, сладостно морщась, уже обнимал свой ненаглядный инструмент, на минуту забыв об экстремальных переживаниях.

– Да оружие – пустяки, – вяло отмахнулся от назойливого микробного советника юстиции участковый, – я ту-у-т с у-y-тра-а и шпио-о-онов задержа-а-ал… Генералы приезжали руку жа-а-ать, – зевнул он. – Так, служим помаленьку.

– Ври, да не завирайся! – не поверило «государево око».

– Завтра газетки почитайте, – дал ему совет Барабас. – Так что… не до самогонщиков мне теперь… – уходя, обронил судьбоносную для местных мужиков фразу.

Растянув меха, дядька Кузьма, подмигинув однополчанам, сымпровизировал:

– Ты скажи-и, ты скажи-и, че те надо, че надо-о; может, дам, может, дам, че ты хо-о-ошь… – задергал головой в сторону леса.

Народ понял его правильно, даже дед Пашка со своим «геморроидом». В задумчивости находился лишь Филимон, которому в пылу битвы кто-то впечатал по спине, и там кленовым листом расцвел флаг Канады.

На поляне им. счастливых алкоголиков мигом расшуровали костры и выудили из тайных мест фляги с брагой.

За хлопотами и не заметили, как к ним подошли собравшиеся уезжать латиносы с баулами в руках, которые были набиты обломками гогиевских баянов для отчета мафиозному начальству – мол, не баклуши приезжали бить…

– Карнава-а-а-ль?! – догадался великомученик Педро и подумал:

«Чем лично для меня может обернуться русская гулянка?.. Горел… тонул… резали… стреляли… раскололи амбиции…»

Из-за любопытства решил остаться и поглядеть, как на этот раз поднагадит ему фортуна… Судьбинушка, по-российски.

Вот так люди и становятся, сначала – мазохистами, а потом – святыми!

С латиносом на этот раз ничего членовредительного не произошло. Лишь облопавшийся халявного первача Леха, расчувствовавшись по пьяни, материализовался и полез целоваться к Педро, подвывая, что он тоже скоро поедет в Сибирь.

В этот день члены преступного синдиката из Шалопутовки не уехали, ибо до самого утра откачивали своего бригадира, впавшего от нового знакомца в глубокую кому.

Но это произошло под закрытие фестиваля, а вначале, когда общество только расселось вокруг костра и наполнило родимые стаканы, вдруг появилась ворожея.

– Предчувствия меня не обманули! – похвалила она свои экстрасенсорные способности.

На что дядька Кузьма своевременно ответил: «В жизни всегда есть место празднику… Нужно только это место найти!», а все посчитали это за тост и выпили.

Мишаня – не нашел, ибо не пошел с мужиками, а завалился в шоп, но забыл, чего хотел купить, потому что вместе с Нинель в сельпо сидел Барабас и шерудил руками под при лавком, отчего Нинель взвизгивала, охала и краснела.

Так ничего и не взяв, Мишаня направился к лодке, чтоб стереть надпись «Дуня» и нанести новое наименование – «Мария».

Сама Mари готовилась к отъезду на единственном оставшемся в живых «мерседесе» и вспоминала яркие моменты спасения из огня…

Руки спасителя… Его глаза… Его лицо…

Задыхаясь от счастья, перебирала в памяти его слова и что ответила сама.

Немного оклемавшийся после жестокого прессинга своей ненаглядной слонихи Кошмаров со скоростью буровой установки ковырял лопатой землю, мечтая, что скоро станет нефтемагнатом.

Его арестованный кобель, сидя на цепи, тоскливо раз- глядывал торчащую из ямы хозяйскую задницу, вспоминая недавние приключения из 131-ой статьи УК.

 

* * *

На следующее утро первыми держали прессу в руках представители двух самых любознательных организаций страны – мафии и прокуратуры.

Почти все областные и районные газеты напечатали статьи о задержанных шпионах, а журнал «Чекушкинск тудей-растудей» поместил фотографии прокурорского работника с копытами и Барабаса – с горой оружия и задержанными лазутчиками.

Журналисты воспевали Барабаса и тарасовского областного прокурора, под чьим чутким руководством даже серые мышки – типа следователя районной чекушкинской прокуратуры раскрывают преступления.

«В участковые, что ли, пойти? – грустил прокурорский работник, разглядывая фотографию, на которой снялись егерь, Барабас с висевшим на нем диверсантом, рядом генерал при всех регалиях и два фээсбэшника, державших под руки шпиона. – Рожа! Рожа-то какая наглая! – размышлял, разглядывая Барабаса следак. – И этот его берет!» – разорвал страницу с порочащим прокуратуру снимком.

Ту же самую фотографию, где был изображен ее Мишаня с распухшим носом, нежно сжимала рука Мари.

«Бедненький… Кто же его так?.. Ну, бандиты… Шпана тарасовская, – целовала изображение своего милого. – Закажу в редакции его портрет, отдельно от этой разудалой гоп-компании», – решила она.

Стертая с носовой части корвета и Мишаниного сердца Дунька, с таким же распухшим, как у бывшего дружка, носом, рыдала, вспоминая своего смуглого друга, и мечтала о встрече.

«Надо ехать в Москву», – вытирая платком глаза, услышала стук в дверь. «Кого еще нелегкая принесла?» – пошла открывать и обмерла, не веря своим заплаканным глазам.

– Ду-у-ни-а-а! Ай ла-а-в ю-у! – с порога протянул ей букет  – обнял свою суженую.

Много позже, сидя на берегу речки, бойфренд рассказал ей, что в Москву прилетел его босс, беседовал с русским генералом, и в результате всех отпустили, кроме «слепого» шпиона.

– Джек направился домой, а я – к тебе, – обнял свою любимую, поцеловав ее в щеку. – Сначала поживем в Шалопутовке, а потом махнем ко мне в Америку, – рисовал перед ней радужные перспективы.

– Билли! А может, останемся жить здесь? – несмело предложила она.

– Надо подумать! – широко улыбнулся негр. – Глюкалка – это, конечно, не Миссисипи, но тоже речушка – о’кей!

– А вон Мишаня плывет, – указала на лодку Дуняха. – Давай спрячемся, что-то не хочется с ним сейчас разговаривать.

Егерь сидел на веслах спиной к берегу, поэтому не ви дел влюбленных, да, честно сказать, ему было и не до них.

Он вез музыкальный инструмент отцу Епифану.

Чуток покумекав, Мишаня догадался, что Митяй спер гармонь у попа, потому что раньше она принадлежала ему, а тот обратно не продавал, как Митяй ни просил. Поэтому в сердцах и написал: «Фиг найдешь свою гармонь», решив пропить ее в Гадюкино у баб Тони. Но перешел дорогу человеку в плаще, за что и поплатился головой.

Отец Епифан, увидев свою вещь в целости и сохранности, аж затрясся.

– Го-о-споди! – перекрестился он на угол с иконами. – Слава Тебе! – вытащил из ящика старинного комода отвертку, открутил на гармони нижнюю планку с нацарапанным на ней «иероглифом» и достал оттуда стодолларовую купюру.

Помахав оной перед распухшим Мишаниным носом, благостно произнес:

– А то вот все говоря-а-т: «На фига попу гармонь…»

А я в ней от матушки попадьи тайник устроил…