Между тем трясущиеся мужики, на полусогнутых, добрались до поляны имени бравых самогонщиков и, прежде чем заняться важным делом, похмелились брагой, которая бродила в укрытых ветками молочных бидонах, умыкнутых с фермы.

– А-а-а-а! – выдохнул воздух дядька Кузьма, и слабая улыбка забрезжила на его хмуром небритом лице. – Что у трезвого на уме, то у пьяного уже внутри, – выдал он реплику и блаженно икнул, глядя на товарищей, руки у которых постепенно переставали дрожать, а взгляд делался осмысленным. – Мужики, быстро налаживайте аппараты, – велел он им, – а то мне Евсея подменить надоть… Зачем-то в город собрался…

Через час умиротворенный дядька Кузьма, сидя в кругу сопитух, выдал вторую реплику:

– Ежели похмелье не лечить, оно проходит за день! А ежели лечить… Оно вообще не проходит! – заржал он, но вдруг резко оборвал смех, увидев выглядывающие из-за деревьев незнакомые смуглые рожи.

«Неужто менты? – пронеслась в голове шальная мысль. – Да не-е, не похожи», – прищурившись, разглядывал шестерых невысоких парней в цветастых рубахах и шортах.

«Инкубаторские, што ль?!» – поразился некурящий мужик, поперхнувшись самогонкой.

Заметив у одного из местных гармонь, Педро хотел его пристрелить и исследовать инструмент, но передумал – вдруг не тот, а эти небритые могут дать нужную информацию.

– Мы студенты института Педриса… тьфу, Патриса Лумумбы, – растянув рот в улыбке, напоминающей оскал акулы, произнес он, подбираясь к дядьке Кузьме.

«А вдруг это людоеды? – вновь затрясся Кузьма. – Или изверги, что Митяя замочили? – побледнел он, наблюдая, как все шестеро подбирались к нему. – И чего я сюды поперси-и… надоть было сразу идти Евсея менять», – заорав, выхватил из костра горящую ветку и сунул в кровожадную морду атамана.

Педро заорал еше громче, остро пожалев о своем человеколюбии.

– Руки-и вверх, суки! – раздался из-за деревьев мощный рев.

Некурящий тут же выполнил команду, вылив себе на башку стакан самогона.

– Да не вам, а туристам говорю, – с облегчением услыхали Мишанин бас шалопутовские мужики.

Дядька Кузьма чуть не прослезился от облегчения. Никогда еще так не радовался он своему деревенскому соседу.

Лишившись усов, ресниц, бровей и половины волос на голове, Педро поднял лапы, размышляя, вернется ли он живым на далекую свою родину… А если и вернется, будет ли способен иметь детей. Стрелять и запугивать привык он сам… Но, чтоб его?..

– Кто такие? – быком ревел Мишаня. – Документы есть? – вспомнил любимый барабасовский вопрос.

Студенческий староста хотел запеть про Патриса Лумумбу, но обожженные губы не слушались его.

– Ну-у, вы тут веселитесь, а мне надоть Евсея менять, – откланялся дядька Кузьма и припустил к мосту, около которого на него напал здоровенный головорез с наколками под расстегнутой рубахой.

– Вр-р-агу не сдае-е-тся наш го-о-рдый «Ва-р-р-яг», поща-а-ды никто-о не жа-а-а-лает, – активно отбивался от бандюги ногами похмелившийся дядька Кузьма, руками прижимая к себе родимую гармонь, которую стремился вырвать татуированный жиган.

«Я те покажу Кузькину мать», – ловко врезал супостату гармонист и бросился бежать.

Чекисты, проведя рекогносцировку местности на своем берегу, разглядывали в бинокль противоположный берег и брошенные постройки ферм. На лугу паслось небольшое стадо, а на пригорке наблюдался пастух, прикладывающийся к бутылке с жидкостью.

«Обед уж близится, а Кузечки все нет, – начинал нервничать Евсей. – Кругом хочет поспеть… и там вмазать, и тут бутылку заработать, – вспомнил о последней припрятанной поллитре и алюминиевой тарелке. – Ничо-о, довезу как-нибудь до приемного пункта цветных металлов. Эх и нажру-у-сь, в стельку…» – мечтал он, когда вдруг почувствовал чью-то ладонь, зажавшую ему рот, и увидел над собой черную рожу с лысой блестящей головой, толстые губы и мясистые уши, в одном из которых блестело золотое колечко.

– О’кей! – сказала черная рожа, но ошиблась. Никаких «океев» и рядом не стояло, ибо Евсей автоматически продел в кольцо палец и потянул.

Черный рот над ним разверзся и огласил округу душераздирающим воем. Его приятель, склонившись над пастухом, двумя руками удерживал гадскую руку, но силы Евсея с перепугу удесятерились, и он целеустремленно тянул на себя колечко, попутно размышляя, сколько поллитр отвалит за него самогонщица баб Тоня.

По инерции зажимая рот жертве одной рукой и придерживая вытянувшееся до размеров слоновьего ухо – другой, Билл перешел уже на трубный рев слона, призывающего самку.

– Что это они с колхозником делают, сволочи, коли он орет так? – задал Железнову вопрос Иван Крутой, на минуту оторвавшись от бинокля. – Блин буду, это и есть наши диверсанты.

– Ишь как мучают человека, нелюди, – пожалел пастуха Железнов. – Шпионы, они и есть шпионы… Может, поможем страдальцу? – предложил шефу.

– Не-е! Следить будем. А вдруг у них сообщник есть? – опять навел бинокль на группу людей Иван Крутой, внимательно наблюдая, как двое негров куда-то потащили брыкавшегося и извивающегося пастуха.

«Кажись, надо впрячься!» – собрался с духом Шарик и ухватил за ногу негра, вопль которого музыкально слился с воем первого. Негр мотал ногой, пытаясь стряхнуть озверевшую псину, но Шарик мужественно терпел рывки и удары о землю, страдая за хозяина. Уцепить его рукой за хвост и отшвырнуть Джек не мог, так как тогда бы его приятель лишился уха.

В придачу ко всему Джек почувствовал мощный удар в зад. «Это что еще за дела?» – подумал он, повернув голову, и с ужасом заметил набычившегося козла, готовящегося ко второму штурму его черной задницы.

И лишь здоровенный бык тупо жевал жвачку, удивляясь, чего это все орут и дерутся… Травы, что ли, вокруг мало?

Запулив наконец ногой собачонку чуть не до деревни и откусив злостному козляре полрога, Джек с Биллом потащили заложника на базу, уже больше по привычке подвывая в унисон на два голоса. Прибыв на место, что они только не делали, дабы вытащить скрюченный палец из кольца и освободить ухо. Агент Билл на этот раз двумя лапищами уцепил жилистую руку Евсея и не давал тому слямзить кольцо вместе с ухом. Агент Джек выкручивал палец, кусал его, но все было тщетно. Пастух держался, как белорусский партизан в гестапо.

Дабы совместить два дела, Джек попутно задавал наводящие вопросы о месте нахождения спутниковой тарелки, но Евсей молчал, как рыба об лед.

«Ну да-а! Скажи вам, где тарелка, так вы и бутылку стырите…» – стойко терпел он муки, потому что палец у него был атрофирован еще в детстве и ничего не чувствовал.

Добравшийся наконец до пастбища дядька Кузьма одышливо окликнул Евсея. Никто не отвечал.

Подозрительно оглядел стадо и близрастущие кусты – Евсея не было, лишь валялся его кнут, а чуть в стороне – пустая бутылка.

«Та-а-к…» – сел на бугорке дядька Кузьма и напружинил бледно-серое вещество под черепом с двумя только что полученными шишками. «Так, так, так, так… Евсейки, подлеца и уклониста, нет… Значитца-а, выпивки у меня тоже», – сморщил лоб и задумчиво высморкался в траву, нюхнув прелестный аромат из бутылки. «У стервеца два пути, – развалившись на травке, стал размышлять дядька Кузьма, – или слинял к баб Тоне в Гадюкино, что совсем неплохо, потому как через часок-другой явится… и не с пустыми руками, – наслаждался видом облака, похожего на шалопутовское сельпо, – а с литром самогона…»

Облако на глазах видоизменилось, превратившись в здоровенную бутылку. У дядьки Кузьмы от восторга даже сердце защемило.

«Или, что хужей, в город подался… это его и до вечера не дождесси», – глянув на небо, перекрестился, ибо облако свисало оттуда двумя огромными сиськами продавщицы Нинки.

Верный Шарик по запаху, который и за неделю не выветришь, нашел местопребывание своего хозяина – босса по-научному – и принялся размышлять на тему ЧС…

«Кусаться че-то не хочется», – вспомнил он свой полет. Впитавший за совместную жизнь с боссом хозяйские привычки, решил спереть у захватчиков чего-нибудь очень им нужное. Прокравшись в уголок с вещами, аж присвистнул, обоняя запах жрачки, которую тут же стал перетаскивать и закапывать в тайное место под высохшими коровьими лепехами.