Пшенин, обнявшись с доном Чезаре, сидели за столом, сервированным картошкой в мундире, продольными половинками огурцов, посыпанных солью, ржаным хлебом и водкой под названием «Что делать?».

– И Ле-е-ни-и-н такой молодо-о-й, и юный октябрь впереди-и, – вполголоса пели они, попеременно смахивая слезы.

– Что творится в деревне?… Черт не разберет! – разлил по стаканам философский напиток Пшенин.

– В чем дьяволино должен разобраться? – задал логичный вопрос дон Чезаре, поднимая граненый стакан.

– Да соседки базарят – какие-то двое туристов – один все время раком передвигается – отхреначили местных мужиков и отняли водку…

«Халтурщики! – подумал дон Чезаре. – Водка-то им зачем? Гармонь нужна!»

– За интернационал! – предложил он тост.

Зажевав огурцом и ржаным хлебом, порадовался: «Фигурка-то у меня юношеская станет!»

– Ну а как у тебя, товарищ секретарь парткома, обстоят дела на личном фронте? – сделал хватательное движение пятерней дон Чезаре.

– Глухо как в танке! – ответил Пшенин, закусывая алкогольную дозу круто посоленной картошкой.

– Это как? – удивился глава преступного синдиката «Опиумный кругляшок».

«Оружием, что ли, подторговывает?» – удвоил внимание.

– Все бы ничего… Да вот… достает один гад звонками про золото партии.

У Дона Чезаре выпрыгнул изо рта огурец.

– И ты знаешь, где оно?..

– Да откуда?.. Брежнев мне про это не успел рассказать… А Горбачев, если возьмется что объяснять, так и вовсе запудрит мозги, – вздрогнул от телефонного звонка. – Во-о-т! Опять! – поднял трубку. – Я приблизительно знаю, кто это, – шепотом произнес Пшенин.

– Тогда попроси у него что-нибудь самое нужное… – подскочил к аппарату дон Чезаре.

«Отда-а-й зо-о-лото-о партии-и!» – раздался в трубке загробно-просительный голос, каким в электричках доки нищие повествуют о сгоревшем в империалистическую войну доме, о голодном блокадном детстве и о том, что вчера отстали от поезда «Москва – Нью-Йорк», а все деньги остались у тещи.

– Верни-и колхозную печать! – суровым тоном тарасовского прокурора рявкнул Пшенин.

Не ожидавший подвоха Кошмаров уронил на ногу пустое ведро, в которое засовывал башку с трубкой, запрыгав от боли на одной ноге, споткнулся о него и пошел делать сальто-мортале по лестнице, ведущей со второго этажа вниз.

Выбежавший на шум карлик Арнольд с перевязанной после слежки тыквой, открыв от изумления рот, наблюдал за быстрой сменой событий по формуле: зад-ноги-голова…

Сначала заметил мелькнувшие ноги, потом смятое ведро, последнее, что он увидел, был широченный зад в штанах шестьдесят шестого размера, который и накрыл собой растерявшегося Шварценеггера. Появившийся следом Колян только и успел прокомментировать:

– Мальчик на стройке в песочек играл… сзади к нему подошел самосвал… Не раздалося ни крика, ни стона – только ручонка торчит из бетона…

Стоявший за его плечом Вовчик неожиданно для себя вспомнил Маяковского:

– Мне бы жить и жить, сквозь годы мчась, но в конце хочу – других желаний нету… Встретить я хочу свой смертный час так, как встретил смерть товарищ Нетте.

– Нетто, брутто! – ничего не вспомнил Покемон, потому что у него был всего-навсего единственный диплом Института советской торговли. – Пацаны, е-к-л-м-н, – вытер пальцами глаза, – когда со мной такое случится, – указал на задницу с выглядывающими из-под нее тонкими ножками, – напишите на обелиске: «Покемону от братков», – в голос зарыдал над плоским телом товарища.

– Что вы с ним сделали?! – завопила Нинель, указывая на сплющенное ведро. – Кто-то ломится в дверь, а у меня нет тары…

– Е-е-сть! – положив трубку, дернул локтем назад Пшенин, как видел в каком-то иностранном фильме.

– Мы их сделали! – резко топнул ногой дон Чезаре, с удивлением разглядывая, как удлиняется лицо его товарища по партии.

Когда оно стало величиной с лошадиное, поинтересовался:

– Что-о?

– Часы! – трясущейся рукой указал на половицу секретарь парткома. Когда ступор немного прошел, он приподнял половицу и достал изувеченный подарок тарасовского обкома КПСС, с растрескавшимся стеклом и вдавленными в циферблат стрелками.

– О-о, горе мне-е! – даже перекричал убивающуюся по ведру Нинель.

Взяв из безвольно разжавшейся руки товарища раздавленное сокровище и прочтя дарственную надпись, дон Чезаре сделал широкий жест.

– А вот прими от американской мафии… тьфу, прости

о-осподи, от Итальянской компартии, ценный подарок, – отстегнул с правой руки «Роллекс» и нацепил на левую руку Пшенина.

Награжденный большевик испытал ступор второй степени, от которого деревенеют не только ноги-руки, но и все остальное.

– Эт-то мне?

– Тебе, товарищ!

– А почему от Итальянской компартии, а не от партактива болто-заклепочного завода им. Ленина?

– Потому что, на самом деле, я здесь по заданию ЦК Итальянской компартии… Послали меня с целью опередить буржуинов и первому достать гармонь, в которой хранится послание Карла Маркса к Владимиру Путину.

У Пшенина начался ступор самой тяжелой, третьей степени, в результате которого, при всех прочих симптомах, отваливается челюсть и выпадает наружу одеревеневший язык синего цвета.

По утряне на первом рейсе автобуса «Тарасов – Шалопутовка» в деревню прибыл хорошо оттянувшийся в областном городе «слепой» церэушник. Свои фирменные шпионские очки он где-то потерял, поэтому был вынужден прищуриваться и закатывать глаза.

Найдя по точному описанию Джека стойбище фэбээровцев, он постучал в дверь и со словами:

– Хэлло-о-у-у, шпики-и, – зашел в коровник, стараясь спрятать на затылке брезгливое выражение лица, – Пьюст сегда бьюдет солнце-е, – постучал бадиком по полу.

Агенты (по укоренившейся привычке) храпели в обнимку на столе, не желая обращать на вошедшего внимания.

«Жаль, фотоаппарат слепым не положен, – всхлипнул церэушник, – всю жизнь бы безбедно жил, шантажируя этих приматов».

– Гомо-о, гомо-о сапиенсы-ы, подъем! – зашумел он, под «сапиенсами» подразумевая нечто другое.

По привычке всех спящих солдат, Билл, не раскрывая глаз, схватил пыльный войлочный ботинок, и «прощай молодость» точно угодил между сразу расширившихся глаз прозревшего «слепого».

– Фа-а-к! – только и сумел произнести он, роняя палочку и хватаясь за лоб.

– Ети ма-а-ть! – зевнул Билл. – Нет покоя от этих шпионов!..

– А я вам еще денежки принес, – жалостливо произнес «слепой».

– В баксах? – поинтересовался, потягиваясь, Джек.

– В деревянных… – ответил поверженный рыцарь трико и кинжала.

– И сколько? – дотошно выяснял финансовый вопрос бухгалтер Джек.

– Нy-у, вы знаете… борьба с терроризмом… дороговизна нефти… тысячу рублей, – замер, ожидая реакции, потому как остальные четыре, предназначенные резидентом, тоже отщипнувшим себе девятнадцать «штук», прогулял в ресторане и в номере гостиницы с дамами по вызову.

– Засунь их себе в… забыл это слово по-русски.

– Как? – возмутился шпион, присаживаясь на край стола. – Вы должны их взять и расписаться за пять, – скосив глаза к переносице, рассматривал расплющивший нос здоровенный кукиш. – Когда сделаете дело, выдам на обратную дорогу…

– И хватит только до Тарасова, и то, если на лошадях поедем… – раскусил церэушника Джек. – Де-е-ньги-и давай! – выставил два пальца. – А то и взаправду ослепнешь…

– Да берите-е! – выложил на стол пять «штук» перепуганный лазутчик. – Для вас же старался… чтоб не тратили понапрасну…

«Пусть все-е-гда буде-е-т солнце-е», – услышали неподалеку и, мигом выскочив из двери, увидели бодро шагавшего певца.

Филимону, как и дядьке Кузьме, предложил подработать на комбайне бывший председатель колхоза «Возбуждение» Кошмаров, приватизированная техника которого, чтоб не мозолить глаза сельчанам, стояла во дворе дальнего родственника из Лопуховки.

Туда-то и направлялся ничего не подозревавший Филимон, сокращая себе путь игрой на гармони.

К тому же краем уха он слыхал, что в Лопуховке назревает свадьба…

«Вдруг гармонист и сгодится…»

Церэушник, дабы реабилитироваться перед агентами ФБР, решил брать гармониста caм. «К тому же все лавры достанутся мне», – подготавливал в уме дьявольский план захвата гармони.

– Э-эй, дядья-а, сти-и-ий! – голосом евнуха, увидавшего в гареме постороннего мужика, завопил он.

Но главный деревенский браконьер с молоком матери и ремнем отца впитал, что, если говорят «Стой!» – надо бежать… Видя, как быстро мелькают пятки удаляющегося гармониста, шпион бросился за ним. Ослабленный после вчерашнего, Филимон подумал, что на открытом пространстве ему не уйти, и, придерживая гармонь, ломанул вокруг свинарника.

Он не знал, что преследователь тоже здорово ослаблен. Держась за сердце, задохнувшийся от бега церэушник привалился к углу постройки.

«Ладно, – смирился он, – в следующий раз не уйдет» – и тут же увидел успевшего оббежать здание и возвращающегося назад гармониста. Уразумев, что никто за ним уже не гонится, уставший Филимон перешел с рыси на шаг и неожиданно столкнулся со сверкавшим «слепыми» очами преследователем, сжимавшим двумя руками палку.

Охнув, он повернул назад и ощутил многострадальной спиной крепкий удар, от которого споткнулся и выронил гармонь. Нагибаясь за ней, почувствовал, что знамя ВМФ России обрело вторую полосу. Мысленно плюнув на инструмент, решил спасать собственную шкуру и, раскочегарившись, дал такого деру, что через двадцать минут был в Лопуховке, сэкономив таким образом сорок минут.

«Вырвался, слава богу, – вытирал он потный лоб и почесывал спину. – Зато на охоту идти не придется, а то получится флaг Великобритании», – нашел положительный штрих в так погано начавшемся утре.

А в это время – как любил писать Дюма-отец – «слепой» шпион курочил гармонь, пытаясь найти формулу наркотика из навоза. Но нашел только дохлую муху.

«Как же она попала внутрь?» – недоумевал он, стараясь не смотреть на нагло улыбающиеся фэбээровские рожи.

Они-то знали, так как сидели рядом, что ни «иксов», ни «игреков», ни иных каких тайных знаков на гармони нет.