С первыми лучами солнца жизнь в Шалопутовке закипела, приобретая оттенок украинского борща.
«Да сейчас и борщ на незалежной неньке не тот, – разглядывал себя в мутном зеркале гармонический маньяк, надевая на лицо черную вязаную шапочку с прорезями для глаз и pта, –бывало, ложкой не промешаешь… а теперь?.. Нальют в красную тарелку воды… и вспоминают… – злобно сорвал с лица маску. – Все изгадили москали! – взял нож и проделал дыру в центре «петушка». – Вот теперь другое дело», – надел шапочку и выпустил поверх нее оседелец. Запахнувшись в плащ, вышел из дома. «Копыта нынче не надену, а то в прошлый раз чуть ногу не сломал», – подобрался к дому дядьки Кузьмы, перелез через забор и заглянул в окно, сразу заметив гармонь.
– У-у-ух! Как я ненавижу эти пиликалки, – передернулся он, подбираясь к двери.
«Кузьма с утра куда-то слинял, баба его поперлась в сельпо, а гармошка-то… вот она, проклятая», – вошел в полумрак сеней, где Кумохе делал прическу местный домовой Кузя, а в очередь за ней – по поводу пластической операции носа – стоял леший, с корнем хрена в лапе, вырванным на огородной грядке дядьки Кузьмы.
– Это еще что за олух царя небесного пришкандыбал? – отвлекся от Кумохиных патл цирюльник, пощелкав в воздухе виртуальными ножницами.
Человек в плаще почувствовал над головой неприятное дуновение, и вдруг чья-то невидимая рука ухватила его за пучок драгоценных волос, а перед глазами зловеще защелкали блестящие ножницы.
– А-а-а! У-у-у! – на все голоса заверещал маньяк, юлою крутясь на месте и с содроганием ощущая скрежет стали и хруст волос.
– Вы-ы слыха-а-ли-и, ка-а-к пою-у-т дро-о-зды-ы? Нет, не те-е-е дро-о-зды-ы, не полевы-ы-е-е, – трудясь над оседельцем, напевал домовой Кузя, изучивший весь репертуар своего тезки.
– А-а-а-а! – еще громче завизжала перепуганная Кумоха.
– Бл-л-л-л! – защелоктил языком материализовавшийся над головой маньяка Леха, подставляя к гнилой клубнике, служившей пока еще носом, корень хрена.
В полуобморочном состоянии, трясясь в лихорадке, напущенной вне графика Кумохой Мумоховной, несчастный маньяк вломился в горницу, схватил гармонь, лишний раз подтвердив этим учение об условных и безусловных рефлексах академика Павлова, и, почти теряя сознание, вышиб лысым кумполом с коротким бобриком волос на макушке окно вместе с рамой и вывалился наружу, ощутив задницей прощальный пинок от потустороннего тезки дядьки Кузьмы.
Многие бабы, глядевшие в то утро в окно или копавшиеся в огороде, видели, как что-то длинное, в плаще и с гармонью, с воплем носилось по улице, натыкаясь на заборы и стены сараев.
«С нами крестная сила», – шептали они.
Шествующий в храм Божий отец-настоятель брызнул на нечистого святой водой, но, видно, перепутал бутылки, так как на бесноватого это не подействовало. Тогда, призвав на помощь архангела Гавриила, отец Епифан приложился ко лбу грешника тяжелым крестом и с радостью воззрел, что лечение не прошло даром.
Вопящий человек с гармонью и в драной вязаной шапочке умолк, непонимающе огляделся по сторонам и рухнул на колени, кланяясь священнику и толкая в его сторону гармонь.
«Вот она, сила Креста Господня», – возрадовался батюшка, наблюдая, как исцеленный поднялся с колен, перекрестился на церковь и, вытирая слезы, молча побрел вдоль улицы, оставив инструмент лежать на земле.
«Клянусь отрезанным посохом великомученика Пантелеймона, я научился изгонять бесов!» – возликовал отец Епифан.
Потом он поднял гармонь и отнес ее в дом.
«Наверное, юродивый в подарок оставил, вспомнив, что мою недавно тиснули… Ох, жаден, жаден припадочный… Вон как с вещью трудно расстается».