У генерала Потапова в застенках сельсовета дела шли намного благоприятнее. Слепой шпион кололся о гармонях.

Рассказал все, что знал… И что появилась статья в газе те, и что они получили задание найти гармонь, закодированную знаками «икс», и «игрек», а также таинственным третьим внизу… – но, явно, не «зет».

Нанеся на бумагу «х» и «у», Потапов русским своим умом сразу просек третий иероглиф и понял, что это всего лишь была газетная утка, розыгрыш и сплошная «деза».

Выбросив в урну лист с одиозным шифротекстом, он выглянул в окно и увидел подъезжающие «мерседес» и две «газели». «Вот и закончилась командировка», – приказал загружать шпиков в одну «газель», а другую отправил за Буратино и вещами. Сам же, закурив, с чувством исполненного долга расположился в «мерсе».

Майор Буратино, зевая, глядел в сторону Шалопутовки в ожидании техники, как вдруг сзади что-то брякнулось и закрыло ему глаза.

– Мальвина! – сказал он и повернулся, увидев улыбающуюся мохнатую рожу с корнем хрена посередке.

«На Мальвину явно не тянет», – сделал вывод контрразведчик и радостно завопил:

– Леха-а! Здорово-о, ко-о-реш. Как я рад тебя видеть, персонаж ты мой зазеркальный. Уезжаю вот… – сообщил ему Буратино. – А ты как?

– Да-а, так… наблюдение веду…

Э-эх-ма-а! У кого зазеркалье, а у нас – Забайкалье… – взвыл лешак. – Я ведь тоже скоро в Сибирь подаюсь…

– А тебя за что? – опешил чекист.

– Жизнь достала!.. – не стал вдаваться в подробности сибирский чалдон.

– Нашим привет передавай! – увидев машину, попрощался с дружбаном Буратино. – Скажи, что непременно навещу…

Подходя к сельсовету, Барабас заметил три отъезжающие тачки. «Первая – крутая!» – уступил он дорогу кавалькаде машин.

«Мерседес» тормознул около младшего лейтенанта, и не поленившийся вылезти Потапов за руку попрощался с участковым. «Вот бы следователь прокуратуры увидал нас сейчас», – пожимая генералу руку, подумал Барабас.

– Мишане привет передавай! – уже садясь в машину, вспомнил о егере Потапов.

Мишаня, плотно перекусив, сидел во дворе и наблюдал за царившей у сельсовета суетой.

«Уезжают! – с чувством глубокого облегчения подумал он, уловив однообразный стук над головой. – О-о! Дятлик прилетел», – обрадовался егерь.

– Цыпа, цыпа, цыпа, – позвал птичку, но та упорно выбивала по стволу дерева текст.

Вслушиваясь в азбуку Морзе, Мишаня похолодел от ужаса. Он понял, что в двенадцать дня дом с Мари должен взлететь на воздух. Времени оставалось чуть больше часа.

Жаждущая катастроф и других катаклизмов кукушка, облетев два раза председательский коттедж, нашла окно с металлическими ставнями и уселась над ним на подоконнике второго этажа.

«Как время-то медленно ползет», – вслушивалась она в щелканье маятника на ходиках.

С внутренним трепетом отсчитала десять «ку-ку», которые проскрипела механическая коллега.

«Ворона ее побери, два часа еще ждать, – мрачно уставилась на балдевшего у конуры облезлого цепного пса. – Поинтересовался бы этот плешивый песик, сколько ему осталось жить!»

– К-у-у-у! – прочистила она горло.

«Не то что у механической монстрихи на часах», – погордилась голосом.

«К-у-у-укла баргебонская, – мысленно плюнул в птичку волкодав, – е-к-л-м… че там дальше-то… «х», что ли? Соседский котенок на мой забор еще влез. Вошь мяукающая…

Ка-а-а-к я ненавижу этих котенков, вот бесполезная нация… То ли дело настоящие дворовые мужики, – усевшись на хвост и задние лапы, выставил вперед широкую грудь. – Эх, у-ф-х-ц-ш-щ… сижу я в темнице сырой, вскормленный в неволе кобель молодой!»

– Семеныч, чего это собака-то воет? – забеспокоилась Нина Матвеевна, выглядывая в окно.

– Да делать нечего, вот и воет, зараза, – лениво ответил с дивана супруг.

В соседней комнате Мари, сидя с книжкой за столом, не столько читала, сколько думала о себе и этом несчастном егере. Душа отчего-то была переполнена смятением и тревогой. Отбросив книгу, Мари подошла к окну и отдернула занавеску. «Легок на помине!» – увидела спешащего куда-то Мишаню.

Узрела егеря и сидящая на подоконнике кукушка.

«Видать, этот пернатый раздолбай выложил своему дрессировщику про бомбу, – в волнении забегала по подоконнику, – нужен он тут, как мозоль на ягодице, все мероприятие сорвет, филин его побери», – стала отсчитывать часовые «кукуи».

Когда механическая чучундра квакнула одиннадцать раз, она, набрав побольше воздуха в грудь, во всю свою луженую глотку завопила:

– Ку-у – ку-у! – и замерла, ожидая дальнейших событий.

Через секунду огромной силы взрыв рванул ее вверх и саданул о край крыши. Не успела она подумать: «Получилось!», как вырвавшееся из окна пламя опалило ей перья, а взрывная волна зашвырнула на огромное дерево в соседнем дворе, с которого наблюдал за событиями осторожный дятел.

– Ты че, мать, в стриптизе собралась участвовать? – вылупился на нее шалопутовский раздолбай. – Или на каруселях в печке гриль каталась? Больничной утки тебе точно не миновать…

Глянув на свое поджаристое голое тело, кукушка стыдливо прикрылась веточкой и потеряла сознание.

Барбос, охренев от взрыва, прикрыл лапой глаза, когда увидел, что в его сторону летит металлическая створка.

«Не грызть мне больше косточек», – тоскливо подумал он, почувствовав рядом с собой удар, скрежет и звон цепи. Открыв через минуту буркалы, он отполз подальше от пышущей жаром металлической створки, попеременно пошевелил носом, ушами, лапами и постучал по земле хвостом. Убедившись, что все части собачьего тела на месте, стал смотреть, как из двери выскакивают перепуганные мужики.

Взгляд его скользнул по замершей в оцепенении Хавронье и остановился на выбитой другой ставней калитке, в которую вбежал владелец ушастого рыжего ублюдка. «Ща я ему дам!» – прыгнул Барбос, но, как бывало, не повис на цепи.

Он прыгнул еще раз и скосил глаза на оковы, короткий огрызок которых болтался у передних лап.

Егерь пробежал чуть не по его хвосту, но он даже не обратил внимания на нарушителя границы – коли цепь не держит, то он более не цепной пес, а вольный кобель.

«Так, так, так… – сел в классической позе, чтоб прийти в себя. – Может, это сон?» – укусил переднюю левую лапу, и тут до него дошло:

– Свобо-о-да-а! – взвыл ошалевший пес и стал вертеться на месте, не зная, что предпринять в первые минуты условно-досрочного освобождения.

Для начала он не сильно – так, для порядка, знай, мол, наших – укусил Хавронью, чем привел ее в чувство. Завизжав, свинья начала метаться по двору.

«Ну что, что, что делать?» – оглядывался по сторонам бывший «зека».

И тут – прям ему, можно сказать, в лапы – свалилась со второго этажа эта графиня, Альма.

Понюхав ее блестящую шелковистую шерсть, Барбос вспомнил, о чем мечтал многие годы, и оседлал находящуюся в прострации меховую женщину.

«А ведь за это, по словам законоведа Вовчика, – задыхался он от трудоемкой работы, – мне горит 131-я статья УК… От трех до шести лет – за использование беспомощного состояния потерпевшей…» – получил максимальное наслаждение и, пока дама не пришла в себя, пошел на второй круг, чтоб уж было за что нести наказание.

Влетевший за хозяином Бобик, увидев столь коварную измену, только и смог произнести:

– Бо-ор-за-а-я-а с-с-у-у-ка-а!

Сердце его было разбито.

«Лучше бы я сидел в сторожке, а не плыл через реку, чтоб пообедать, – плелся он домой на ставших ватными лапах. – Недотрогу из себя корчила…»

Мишаня, задыхаясь от дыма и прикрывая лицо от огня, бегал по помещениям горящего дома. В одной из комнат он схватил покрывало и на кухне, где механизм вышел из строя и вода брызгала во все стороны, намочил материю.

На Мари наткнулся случайно.

Раскрыв дверь в задымленую комнату, он увидел лежавшую на полу у окна девушку. Рядом с ней валялась раскрытая книга. Встав на колени, Мишаня взял красавицу за кисть руки и уловил слабое биение пульса.

– Маруся, не умирай… – прошептал он, а может, только подумал и, нагнувшись, коснулся губами ее чуть дрогнувших губ.

Накинув влажное покрывало на женское тело, бережно поднял свою ношу и, уже практически задохнувшись, понес ее к выходу, думая лишь об одном – чтоб не потерять сознание и не упасть. Ему показалось, что в задымленном коридоре мелькнул чей-то, удивительно напоминавший Барабаса, силуэт, но решил, что этого не может быть – не то место и время, чтобы правопорядок наводить. Дабы подбодрить себя, стал нашептывать: «Карабас-Барабас, ты одень противогаз».

Выбравшись из дома, Мишаня с наслаждением пил свежий воздух, удивляясь, что жив и практически невредим.

Сверкнула молния, и с темного неба сорвался приятный летний ливень, окутав горевший коттедж облаком пара.

Голова немного прояснилась, и он постепенно начал воспринимать окружающее.

Кругом суетились люди. Гоблины, изловив Хавронью, тащили ее в сарай, чтоб не путалась под ногами. Местные мужики, совсем не думая о себе, лезли в самое пекло с ведрами воды, пытаясь сбить пламя. Они уже забыли, что дом принадлежит их злому гению Кошмарову, уже видели в нем просто пострадавшего человека и в глубине души начинали жалеть мироеда.

Вот уж наш простодушный и добрый русский народ… Кто только не пользуется его широкой, быстро забывающей обиды душой.

Вдруг ласковые руки обхватили Мишаню за шею и нежные-нежные губы, сначала несильно, а потом все крепче и крепче, прижались к его губам.

Ошеломленный егерь ощутил свежее женское дыхание, теплоту кожи и почувствовал, что весь мир закружился вокруг него. Он опять задыхался, на этот раз от счастья, и вновь боялся потерять сознание и уронить свою ношу.

– Я наяву досмотрел сон!.. – прошептал он не помня себя.

Как всегда откуда не возьмись появился Барабас и все испортил. В руках у него тоже была женщина.

– По-о-сто-о-ронись, чего-о встали! – орал он, опрокинув толстыми женскими ногами некурящего мужичка, спешившего в дом с полным ведром воды.

От веса спасенной Нинель у Барабаса вылезли из орбит глаза, и он одновременно был похож на утопленника и Педро-Головню.

«Полное ведро к удаче и исполнению желаний», – подумал участковый, чувствуя, что кто-то отнимает ценный груз, – то с другой стороны свою супругу тянул на себя Игнат Семенович, намереваясь сам стать в ее глазах спасителем. Не удержав два грузных тела, равных по весу дитенышу кашалота, или четырем хавроньям, Барабас разжал руки, и безжизненная туша необъятной Нины Матвеевны рухнула на утробно хрюкнувшего супруга, придавив его к мокрой земле.

– Не рой яму другому, а то сам в нее попадешь, – выдал не просто научную теорию, а доказанный факт пробегавший мимо Колян.

Остановившийся перед жалобно пищавшим Кошмаровым Вовчик наморщил лоб и, простерев над раздавленным телом руку, патетически произнес:

– Подражание Лермонтову… И грянул деревенский бой…

Смешались в кучу свиньи, жабы, и стоны жертвы из-под ба бы слились в протяжный вой…

Владелец единственного диплома Покемон, особо не ломая башку, произнес свое сакраментальное:

– Е-к-л-м-н… – и, немного все-таки подумав, добавил из раздела кладбищенских спичей, – спи спокойно, дорогой товарищ, ибо медицина тут бессильна…

На Мишаню с Мари никто не обращал внимания, и он благополучно донес любимую до стоявшего у сарая «мерседеса» и посадил в мягкое кресло.

Скинув с себя мокрую тряпку и одернув платье, ужасно стесняясь стоявшего рядом мужчину, чуточку дурачась для самоуспокоения, «крестная мама» тарасовской мафии произнесла:

– Господин рыцарь, просите у спасенной дамы чего пожелаете… В меру, конечно, своей скромности и девичьей чести…

Тоже дурачась, Мишаня встал на одно колено и, прижав правую руку к сердцу, изрек:

– Прошу уважаемую даму преподнести верному рыцарю за спасение из лап огнедышащего дракона фотографию на память, – указал на приклеенный скотчем за верхние уголки к приборной доске снимок улыбающейся Мари, подумав про себя, как гладко произнес он столь трудную фразу.

Как всегда не вовремя, что свойственно всем милицейским работникам, рядом возник возбужденный младший лейтенант Барабас.

– Шо-о, ногу подвернул? – изгадил прекрасную сказку и принялся поднимать Мишаню. – Это шо, снимок? Дай погляжу, – бесцеремонно попытался выхватить карточку, но получил от егеря по загребущим рукам.

– Заработай от своей дамы, – спрятал на груди фотографию Мишаня, – ежели она, конечно, в кадр поместится…

– А вон еще одна дама от любви тащится… – указал на борзую суку Барабас. – Людям горе, а этим лишь бы спариваться!..

– А-а-льма! Альмочка! – возопила прекрасная Мари.

– У-у-у-й! – еще громче взвыл Барбос и, оторвавшись от своей сексуальной жертвы, бросился вон со двора с намерением не зацикливаться на достигнутом.

Болтавшаяся на шее цепь напоминала о заключении и подталкивала к активным, уголовно наказуемым 131-ой статьей УК, деяниям.

– Альма-а, Альмочка… – гладила дрожащую собаку Мари. – Эй ты, вахлак, – яростно обратилась к возникшему будто из-под земли телохранителю, – принеси мне шкуру вон того шелудивого кобеля, – указала на прошмыгнувшее в калитку животное.

Обвешанный оружием гоблин бросился выполнять приказ.

Вокруг «крестной мамы» тут же возникла круговерть, подбежали боевики и среди них почему-то маленький Павлик Морозов.

Видя, что Мари стало не до него, Мишаня выпал из броуновского движения и тихо исчез по-английски, поглаживая лежавшую у сердца карточку и, разумеется, не замечая, что над ним завис мохнатый дозорный из параллельного измерения.

«Ух ты-ы! Фотку Мишане подарила, – отметил для себя потусторонний воздухоплаватель, чтоб ничего не забыть и все передать любопытной Мумоховне. – Значит так, – мысленно стал составлять в уме план доклада согласно происшедшим событиям. – Пункт первый – задержание шпионов (смерть лазутчикам); пункт второй – привет от Буратино (свой в доску, носки в полоску); пункт третий – пожар в доме Облонских, тьфу, пропасть возьми, Кошмаровых (кому суждено быть раздавленным, тот не сгорит); пункт четвертый, самый стремный – спасение приезжей девки и ее презент Мишане (фу-ты, ну-ты, ножки гнуты, не туды они воткнуты), – набрал он нужную высоту и, напевая: «Не старе-е-ют душой ветера-а-ны, ветера-а-ны – народ боево-о-й», взял курс на сторожку.

Сделав круг почета и не расчитав из-за дождя посадоч ную скорость, звучно, с чмоканьем, наподобие первой коровьей лепешки, шмякнулся рядом с принимавшей на крыше душ Кумохой.

– Тьфу, шутоломный! – напялила та черное свое платье. – Че ты все мычешься, как Тунгусский метеорит?! Туды-сюды, туды-сюды… Так и летает весь день. Не дает скромной девушке водные процедуры произвесть, для поправки пошатнувшегося здоровья, – недовольная, юркнула в трубу.

«Не-е, синие русалки симпатишнее смотрятся», – шмыгнул вслед за ней Леха, размышляя, пока перемещался в недрах дымохода, что туды-сюды – туды-сюды – это про кое-что другое, и мысленно позавидовал зеленой буратинской шишке. – Хто же из нашенской братвы трансплантацией органов занимается? – не расчитав от задумчивости угол приземления, врезался в сидевшую на шифоньере Кумоху и опрокинул ее на крышку.

– Ка-а-рау-у-л! – завизжала та, отбиваясь от полового маньяка. – Де-е- встве-е-нности, злы-ы-дни, лишаю-у-ть…

«И на кой черт мне эта шишка?» – запаниковал леший, соображая: сымитировать ему блаженного или разыграть обморочное состояние в результате отравления на пожаре угарным газом.

Не успев расставить приоритеты, благодаря Кумохе он продолжил полет с шифоньера на пол.

– Ты не друг, ты попутчик! – услышал гневную тираду сверху.

«Хорошо быть бесполым, а то эти скромницы и жаниться заставят», – стал косить под разбившегося пилота.

– Мумоховна, ты че с Лехой сотворила? – пожалел товарища домовой. – Шуток, что ли, не понимаешь?.. Размечта-а-лась! Наси-и-луют ее! – выговаривал даме Ероха, поднимая с пола охающего лешака.

– Почти до смерти убила! – хватался за бока попавший в штопор летчик-испытатель. – А я про Мишаню хотел рассказать… Деваху ведь он на пожаре спас…

– Что? Кто сгорел? Мишаня полюбовницу завел?.. Ну давай, давай, старый, рассказывай, – помогла домовому затащить болезного на шифоньер. Глаза ее так и сверкали от любопытства.

– Води-и-цы бы испить! – стонал Кокинаки. – Все косточки переломал в беспримерном полете…

– Выкушай стопарик контрабандного первача, – поднесла Кумоха лешему для искупления вины стаканчик самогона.

Удовлетворенный мздоимец, вытирая губы, приступил к обстоятельному рассказу, поведав благодарным слушателям все, что видел, и кое-что присочинив от себя – под благостным воздействием чудо-напитка.

«И на кой ляд сдалась мне эта шишка? – задумался он, закончив повествование. – А лафетничек-то – другой пропустишь, как на душе сказочно делается».

– Па-а-трет подарила-а!

– Нет у людей ничего святого! – сделала вывод Кумоха. – Давеча, опосля цирюльника, залетела в сельсовет на картину поглазеть, которую Кошмаров в кабинете повесил, уж больно много об ей разговоров среди нашего брата ведется… 0-о-ой, мамоньки-и, прямо оторопь меня разобрала-а, не па-а-трет на стене висит, а самый всамделишний шарж…

Уже на моего Добби пародию придума-а-ли-и! Ну-у, наро-о-д! Может, когда-нибудь и про меня книжку сочинят?.. – размечталась Кумоха.

– Ага! Детские годы старухи Изергиль! – выплеснул на ее мечту ведро абстрактных помоев Ероха.