Через полчаса шум, наконец, стих, и, захватив Мишаню, боевой милицейский отряд разместился в машине. Как нарочно, та не хотела заводиться.

– Не позорь! Не позорь органы! – рычал на бедного, потного шофера младший лейтенант Барабас.

Еще минут через тридцать, за которые спаниель три раза успел пометить колеса экипажа, где сидела его любимая, пыхнув черным дымом, драндулет завелся и бодро зарысил по дороге, производя сзади себя дымовую завесу из пыли.

– Вишь, как маскируемся, – одобрил обстановку Барабас, – враг ни за что не заметит… Я теперь ваш участковый, – похвалился он.

«Карьерист! – размышлял Мишаня. – В сорок лет уже младший летеха…»

– Да-а, а свидетели у тебя е-е-е? – поинтересовался участковый.

– А вон они, – указал Мишаня на несколько мужских фигур, тряпками перекинутых через перила моста.

– На воду, что ли, любуются, штык-нож им в гузку.

– Да не-е, просто культурно отдыхают, стакан им в глотку, – ответил Мишаня и стал выбираться из машины.

Овчарка, выпучив собачьи свои буркулы и высунув язык, тащила кинолога, чтоб успеть задержать свидетелей. «Во какая буйная», – с сожалением оглядел рваную штанину Мишаня. Доблестный милицейский пес с упоением будил первого свидетеля, остальные, прочухавшись, попрыгали в речку. Барабас помог кинологу оттащить от мужичка, ошеломленного внезапным натиском, довольную собаку с куском штанины в зубах. В этот момент, запыхавшись, к мосту примчался Бобик.

«Какая-а-а женщина-а! – мечтательно заскулил он, тяжело дыша. – Огонь бабец».

– Товарищ младший лейтенант, а у вас лопата есть? – обратился по-уставному Мишаня.

– А на кой ляд нам сдался шанцовый инструмент? – опешил Барабас. – Я участковый, а не землекоп.

Следователь прокуратуры увлеченно запихивал в полиэтиленовый пакет кусок штанины, отнятый кинологом у подопечной:

– Вдруг в улики сгодится.

Оперативная группа, прихватив полупьяного дядьку Кузьму, в полном составе двинулась в лес.

– Бобик нас и проводит к месту преступления, – проявил воинскую смекалку Мишаня, – а то я уже чего-то закрутился.

На самогонной поляне аппаратов, разумеется, уже не было, но запах еще оставался. Трава вокруг была примята и истоптана.

– О-о-о-о! Вот оно, место преступления, – упал на колени следователь и, вытащив из кармана лупу, увлеченно стал собирать в пакет улики, придерживая временами спадающие с носа очки.

Прочухавшийся дядька Кузьма с интересом наблюдал за следаком, тощая задница которого то исчезала за кустами, то появлялась вновь. Последователь Шерлока Холмса и Ната Пинкертона целеустремленно очищал поляну от окурков, пуговиц, горелых спичек и других интересных на его взгляд предметов, способных стать уликами на суде.

– Дока! – похвалил начальство Барабас. – Ни одна мелочь от него не скроется.

– Глядите! Следы волочения, – радостно заверещал прокурорский работник. – А вот еще! Убийцы хотят нас запутать… – делал он вывод за выводом. – В одну сторону поволокут, принесут на место… потом в другую потащат… Ну-ка, пусти по следу собачку, – велел кинологу.

Овчарка, радостно поскуливая, помчалась назад к реке и вцепилась в вылезавшего из воды пастуха.

– Гм! – задумался следователь. – Наручники на него.

На ничего не понимающего Евсея Барабас нацепил браслеты.

– Метод индукции и дедукции, – похвалил себя следователь. – А теперь пошли к трупаку, будем производить следственный эксперимент.

– Да Евсей не виноват, – вступился за односельчанина Мишаня, – он здесь позже появился, по другому вопросу…

Но окрыленный успехом следователь не слушал его. «У матросов нет вопросов», – пела его душа.

Бобик, рисуясь перед мохнатой дамой, повел опергруппу в чащу леса. Кукушка была уже тут как тут.

Постепенно дышать становилось все тяжелее и тяжелее. С каждым метром группа двигалась все медленнее и медленнее. Пары спертого, ядовитого воздуха окутывали людей.

– Привал! – распорядился следователь, бросив на траву драгоценные пакеты с бычками, которые не доверил нести никому.

– Вон объект, – Мишаня указал на выглядывающие из-под елки ноги в рваных носках.

Овчарка упала в обморок.

«Женщина есть женщина!» – любовно лизнул ее в нос Бобик. Задыхающийся прокурор-криминалист-следователь схватился за грудь и нащупал фотоаппарат.

– Эврика-а! – заорал он, вспомнив, что забыл сфотографировать место преступления. – Я пойду на съемки.

Все оживились. Даже овчарка пришла в себя и томно забила хвостом о траву. Каждый предлагал следователю свою помощь. Забыв про пакеты с уликами, группа шумно, словно на пикнике, двинулась назад к поляне. Барабас даже затянул песню про «гарну дивчину», но умолк под строгим, сквозь очки, прокурорским оком.

На предполагаемом месте преступления развернулась фотосъемка. Каждый норовил попасть в кадр. Барабас снялся в обнимку с Мишаней, кинолог – с собакой. Потом следак, поправив очки, попросил снять наручники с задержанного, заломал ему руку, и Барабас заснял скривленную физиономию пастуха Евсея и героический лик прокурорского работника. Затем следак запечатлелся в гордой позе, с ногой на груди поверженного врага. Разохотившись, протянул Евсею лопату и велел замахиваться, а сам ногой возжелал ударить предполагаемого злоумышленника в грудь, но сумел только по коленке. Отщелкав еще несколько героических кадров, на которых сбивали Евсея с дерева, травили собакой, охреначивали по горбу лопатой, решили двигаться, наконец, к вонючим носкам.

Первым отказался идти кинолог, сославшись на собаку, которая может потерять нюх. Вторым упал под дерево Евсей, прошептав:

– Можете еще со мной фотографироваться, но дальше я не пойду, хоть снимайте на портрет…

Ужасно завидуя оставшемуся у машины водиле, три богатыря – Барабас, Мишаня и следователь – тащились дальше.

– Мои улики!.. – когда дошли до рваных пакетов, запричитал работник надзора. – Кто осмелился их порвать и все высыпать? – подозрительно оглядел торчащие из-под елки ноги.

Довольная кукушка, квакнув, взлетела на толстый сук.

– У-у-у, Джек-потрошитель, – обозвал следак пернатую нарушительницу закона.

Та захлебнулась от комплимента.

«Только не Джек, а Джессика».

Сложив улики в новые пакеты, ползком, зажимая носы, двинулись к ногам в рваных носках. Голова кружилась. Следователь вспомнил, как он ходил в детсадик и как-то, вставая с горшка, опрокинул его. Барабасу мерещился ротный нужник.

– Сто нарядов вне очереди!.. – шептал он, продвигаясь все ближе к цели.

«Я же десантник! – внушал себе Мишаня Бурундуков. – А русский десантник замочит врага даже в сортире…» – добрался до синих ног, на последнем издыхании сдернул носки и, отрезав небольшой кусок следаку для улики, бросил их в выкопанную прапорщиком-младшим лейтенантом неглубокую ямку.

Сразу стало комфортно и сухо…

Легкий, ненавязчивый запашок веял от недельного трупа… Все блаженно дышали свежим воздухом, и жизнь казалась прекрасной и бесконечной.

– Явное самоубийство, – сделал вывод следователь, разглядывая безголовый труп.

– Это как пить дать! – подтвердил Барабас.

Лишь один Мишаня засомневался:

– А как же голова от него за километр оказалась?..

– Закатилась! – был ответ прокурорского работника. – Кстати. Где она сейчас?

– У меня в сторожке под лавкой лежит… И записка еще…

– Дайте-ка сюда предсмертную ксиву, – протянул руку следователь и глубокомысленно прочел:

«Козел! Фиг найдешь свою гармонь».

– Все ясно, – спрятал записку в карман. – Взяв гармонь, он пошел в Гадюкино на свадьбу, вспомнил, что забыл побриться, решил сделать это в пути и случайно…

– … Отрезал себе голову, – хлопнув в ладоши, закончил версию Барабас. – Все сходится.

– Точно! – поддержал их Мишаня. – Когда дошел до этого места, вспомнил, что идет без головы, и упал под елку…

– Издеваешься?! – строго глянул на него следователь. – Как же он вспомнил, если на нем головы с мозгами не было?

– Мозги и голова – это разные вещи, порой даже несовместимые… – стал философствовать Мишаня. – Вот, к примеру, товарищ Барабас…

Но, увидев огромный кулак, решил еще поработать над версией.

– О-о-о! Смотрите-ка. Лошадиные следы, – упал на колени следователь и стал фотографировать след. – Явные подковы отпечатаны.

– Только лошадь почему-то ходила на двух ногах… – отметил следопыт Мишаня – кое-чему он успел поднатаскаться в лесу.

– А цирк в Шалопутовку на гастроли не приезжал? – полюбопытствовал следователь.

– А может, он грыбами отравился? – с надеждой произнес Барабас.

– Или несчастный случай… – поддержал прапора-лейтенанта Мишаня. – Резал хлеб, рука сорвалась… и…

– Или болезнь какая?.. – нудил Барабас. – Отрезная малярия, там…

– А может, инсценировка убийства?.. – вел свою линию егерь.

– Сейчас пойдем к тебе в сторожку, исследуем голову и сделаем вывод, – принял решение следак. – А ты, Барабас, освободи подозреваемого, и вместе с ним тащите останки к уазику.

– Не-е, товарищ следователь, так не пойдет, – стал пререкаться прапорщик-лейтенант, усвоивший для себя: «Там, где начинается авиация, кончается дисциплина, а где появляется милиция, происходит бардак». – Ща Евсея освобожу и пошлю его за шофером, а сам – с вами. Ибо моим начальством велено: от вас ни на шаг.

Подняв ветки, глянули на покойника.

Одной рукой Митяй сжимал пустой стакан, а другую –держал в форме кукиша.

«Это, видать, по поводу одолженной десятки», –взгрустнул Мишаня. В сторожке у егеря опять фотографировались с головой, потом вышли на улицу, так как откуда-то с потолка упал без сознания дятел и напугал следака. Там, на фоне головы, запечатлел себя прокурорский чин. Следом, положив на макушку кулак, – бывший прапор, потом, делая вид, что дает щелбан, – Мишаня.

«Это тебе за кукиш», – хмыкнул он.

– Ну что ж, неплохо, – похвалил следственные действия ретивый криминалист, – но есть и другие дела, – закончил писать протокол.