Как уже говорилось, ни Гитлер, ни Геббельс не были теоретиками – разработчиками методов психологического воздействия. Однако оба являлись практиками. Первый, будучи натурой весьма артистичной, обладал великолепно развитой интуицией. Просто чувствовал, что именно надо сказать в данную конкретную минуту. Именно поэтому самое яркое в пропагандистском плане явление – это Гитлер-оратор. Второй, безусловно, обладая талантом и фантастической работоспособностью, опирался скорее на собственный профессионализм, что позволяло ему добиваться результатов вне зависимости от способа донесения информации. Среди применявшихся Геббельсом методов большая часть была великолепно известна и до него, просто мало у кого получалось использовать их так, как это делал он.

Драматический эффект – один из приемов, которому Геббельс был обязан своей славой отличного пропагандиста. Едва вступив в должность министра народного просвещения и пропаганды, 21 марта 1933 года Геббельс потряс немцев грандиознейшим по виду и лицемернейшим по сути действом. Именно на этот день было запланировано открытие новой сессии рейхстага, ставшее наглядной демонстрацией единения НСДАП и старых имперских традиций. Прежде всего большую роль играло то, что церемония проходила в Потсдаме, бывшем долгое время монаршей резиденцией. Так же тщательно, как и город, было выбрано место – церковь, сооруженная над могилой Фридриха Великого. Тщательный выбор места предполагал и тщательный выбор времени – годовщина открытия Бисмарком первого рейхстага. Далее оставалось продумать максимальное количество сочетаний старых и новых традиций в оформлении, чтобы потешить немецкую склонность к сентиментальности и умилостивить представителей самых консервативных кругов Германии. У Геббельса получилось сочетать несочетаемое. Солдаты рейхсвера и штурмовики почтительно вытянулись, когда канцлер Германии А. Гитлер получил от имперского президента Гинденбурга «согласие на возвышение Германии» и возложил цветы на могилу Фридриха Великого. Встретились прошлое и будущее, а над всем этим развевались черно-бело-красный императорский флаг и знамя со свастикой. Впоследствии идея преемственности власти НСДАП будет отражена и графически – появятся плакаты с тремя профилями, расположенными так, как в СССР любили изображать Маркса, Энгельса и Ленина: Фридрих Великий, Гинденбург и Гитлер.

Среди акций, спланированных Геббельсом и имевших ярко выраженный постановочный эффект, нельзя не назвать также сожжение книг нежелательных авторов, проходившее в Берлине перед Оперным театром 10 мая. Геббельс вообще очень любил открытый огонь, так как с ним мало что могло сравниться по степени выразительности. Отблески языков пламени ложились на лицо Геббельса, монотонно произносившего однообразные формулировки: «Приговаривается к сожжению книга…» Такие зрелищные акции благосклонно воспринимались населением Германии. Но «мирные» развлечения длились недолго, надвигалась война, а с нею и новые «зрелища».

Что ни говори, самый лучший метод военной пропаганды – это освещение военных успехов. Именно на этой непреложной истине базировалась методика подачи материала в начале войны. Конечно, было бы наивно утверждать, что типичный выпуск, скажем, «Вохеншау» в начале войны сосредотачивался лишь на одном-единственном методе; конечно, нет. Но все же наглядная демонстрация успешности военной кампании являлась определяющей при подаче информации. Каждый выпуск представлял собой материал, состоявший из кадров, отснятых специальными подразделениями пропаганды, и того, что удалось позаимствовать у противника. Почти в каждом фильме специально подчеркивалось наличие трофейного материала, что само по себе выполняло пропагандистскую функцию.

Взять, например, 1940 год, один из самых удачных для немецкого оружия. Одна из задач, которая была поставлена перед Западной армией в этот период, – захват Голландии и Бельгии. Эту операцию предполагалось осуществить в результате внезапного удара, разгрома левого крыла противника и поворота на юг с одновременным нанесением ударов по северному крылу фронта французов. В этом случае, несмотря на наличие перед ними линии Мажино, перешел бы в наступление южный участок немецкого фронта. Главный удар должна была наносить группа армий фон Бока. Особую проблему для наступающих представляла собой бельгийская крепость Льеж. Многочисленные форты, окружавшие Льеж, придавали ему исключительную неприступность. Среди всех фортов самым сильным был северный форт Эбен-Эмаель, прикрывавший своими орудиями большой участок канала Альберта. Если Льеж можно было обойти, то форт Эбен-Эмаель, блокирующий пути продвижения, нужно было взять во что бы то ни стало. Для овладения им был подготовлен специальный воздушный десант, который должен был высадиться в форте с планеров в тот момент, когда наступающие войска перейдут границу. Саперы, высаженные вместе с десантом внутри форта, должны были взорвать огневые сооружения. Предварительно их довольно долго тренировали на специально построенном макете. Одновременно группа парашютистов должна была захватить мост, а пикирующие бомбардировщики – совершить налет, чтобы не дать бельгийцам мост взорвать.

Вот как выглядели фрагменты этой операции в зеркале «Вохеншау».

Задумчивый немецкий летчик разглядывает географическую карту. Монтажный переход – и вместо карты возникает реальное изображение местности. Под бравурную музыку немецкие войска форсируют водные преграды.

Появляется закадровый голос: «Солдаты Западного фронта, 10 мая 1940 года наступил решающий час схватки за будущее немецкой нации. У немцев нет ненависти к английскому или французскому народу. Но сегодня встал вопрос о жизни и смерти. Многомесячная подготовка завершилась. Англия и Франция пытаются развернуть крупномасштабное наступление через Голландию и Бельгию по направлению к Рурской области. Солдаты Западного фронта, такими они вступают в этот решающий час». На экране возникают лица солдат. Очень долго и крупным планом показывают солдата внешне необыкновенно похожего на министра пропаганды. «Начинающаяся сегодня борьба определит судьбу немецкого народа на ближайшие тысячелетия. Немецкое командование получило сведения, что мощные силы противника – французские и английские дивизии при участии голландского и бельгийского правительств – концентрируются под Лиллем. Они получили приказ открыть крупномасштабное наступление на нашу страну через Рурскую область. Шлагбаум на бельгийской границе открывается для прохождения сил западных армий». Под французскую музыку демонстрируются угрожающие кадры: марширующие французские части. Сразу следом, – кадры с марширующими англичанами, соответственно под звуки английской музыки.

«Летящие над бельгийскими дорогами и голландскими каналами десантники первыми начинают наступление. Немецкие солдаты выступают единым фронтом». Параллельно тому, что говорится, идет демонстрация уличных боев. Несколько секунд показывают немецкого солдата, склонившегося над телом павшего товарища. На этом лирическое отступление завершено. Далее снова кадры военной хроники. «Одно из самых мощных укреплений противника форт Эбен Эмаель. Командование противника надеется на 100 000 своих солдат. Наши воздушные силы наносят удар». На экране появляются немецкие солдаты, штурмующие форт. «11 Мая Эбен Эмаль капитулировал. При штурме погибло несколько немецких солдат. Их гибель – выкуп за свободу… Крепости Голландии вынуждены сдаваться одна за другой. Голландия капитулирует. Цель достигнута. Наступление на Рурскую область остановлено».

Военные успехи действительно красноречивы сами по себе. Задача пропагандиста в этом случае заключается лишь в передаче информации. Можно усилить драматический эффект за счет преувеличения вражеских потерь либо добиться того же самого, приводя цифры, «накопившиеся» за определенный срок. Поэтому, когда настал период освещения военных действий против СССР, никто не стал изобретать велосипед, используя поначалу опробованную методику.

«К июлю 1941 года, после удара немецких войск, у врага – более 100 000 убитых, более 400 000 раненых, уничтожено 7615 танков и боевых машин, 6233 самолета… Маловероятно, что советская власть опомнится от такого ужасающего удара» .

Наглядность и простота, – вот каков был самый востребованный на тот момент способ подачи информации. Как ни странно, но если убрать техническое оснащение, то данный метод в психологическом плане можно будет отнести к одному из самых древних. Цари древности сооружали пирамиды из отрубленных голов, переправляли на родину отрубленные части вражеских тел – все это должно было устрашить противника и продемонстрировать «тылу», что война идет по плану.

Именно в немирные времена особенно заметно, что идущий семимильными шагами прогресс меняет лишь какие-то внешние проявления в человеке.

Исторические аналогии. Пропагандисты Третьего рейха в силу мировоззренческой позиции своего фюрера вообще то и дело вынуждены были обращаться к историческим примерам: то для обоснования избранности германцев, то для доказательства злокозненности мирового еврейства. Во время войны необходимость в подобном погружении в глубины истории возникала, как правило, тогда, когда положение на фронте складывалось не лучшим образом. К чему еще апеллировать в безнадежной ситуации, как не к героическому прошлому своего народа? Если происходящее беспримерно, то подойдут и другие исторические либо мифологические аналогии.

После того как ситуация с немецкой армией, запертой в Сталинградском котле, потребовала отклика немецких средств массовой информации, то, в частности, ими была растиражирована речь Геринга, в которой он сравнивал гибнущих солдат с нибелунгами: «Они тоже стояли в зале, полном огня, полыхавшем от пожара, утоляя жажду собственной кровью. Они стояли до последнего».

Позже в газетах будет приведен еще один исторический пример: противник смог победить лишь благодаря численному превосходству, так же как в свое время персы буквально смяли при Фермопилах маленький отряд из трехсот спартанцев во главе с царем Леонидом.

В самом конце войны, когда потребовались факты, имевшие мировое значение, Геббельс писал в своих дневниках: «Фюрер дал мне указание опубликовать в немецкой печати подробные рассказы о Пунической войне. Пуническая война наряду с Семилетней – это тот великий пример, которому мы пока можем и должны следовать. Собственно говоря, она еще больше подходит к нашему положению, чем Семилетняя война, так как в Пунической войне речь шла более о всемирно-историческом решении, последствия которого сказывались на протяжении нескольких столетий. Да и столкновение между Римом и Карфагеном, в точности как нынешнее из-за Европы, было решено не в ходе одной войны, и то, кто будет руководить античным миром – Рим или Карфаген, – зависело от храбрости римского народа и от его руководства».

Замалчивание с целью выжидания. Когда нечего сказать, то достаточно выдержать длинную паузу, и может так случиться, что говорить уже ничего и не придется, поскольку потрясшая всех новость очень быстро перестанет быть актуальной. В мае 1941 года весь мир был потрясен неожиданным перелетом заместителя Гитлера по партии Гесса в Англию с целью заключения мира между двумя германскими народами. Это был удар так удар! Мартин Борман – рейхсляйтер, руководитель партийной канцелярии фюрера – оперативно создал версию, будто Гесс был сумасшедшим. Более того, он уговорил Гитлера озвучить эту версию в первом официальном сообщении по делу Гесса. Шеф прессы Отто Дитрих подхватил данное заявление и растиражировал его.

«Видимо, член партии Гесс жил в мире галлюцинаций, в результате чего он возомнил, что способен найти взаимопонимание между Англией и Германией… Национал-социалистическая партия считает, что он пал жертвой умопомешательства. И таким образом, его поступок не оказывает никакого воздействия на продолжение войны, к которой Германию вынудили». Подобное опрометчивое заявление дало возможность Геббельсу вволю негодовать и удивляться непроходимой тупости своего вечного конкурента: «Какая картина для всего мира: душевнобольной является вторым после фюрера человеком! Такое даже помыслить и то невозможно». Полностью «размазав» Дитриха, Геббельс берет освещение вопроса в собственные руки: «Даю указание прессе и радио опубликовать это сообщение без всякого комментария. А затем выждать, какова будет реакция. Лондон сразу даст о себе знать, а мы не останемся в долгу со своим ответом». Далее Геббельс развивает бурную деятельность: «Я приказываю немедленно вырезать кадры с его (Гесса) изображением из еженедельного киножурнала». Затем он успокаивает гауляйтеров и рейхсляйтеров, которые совершенно растерялись, не зная какую версию тиражировать в местных средствах массовой информации, и потому бросились обрывать телефоны, дозваниваясь до Министерства пропаганды. 14 мая 1941 года, на следующий день после того, как до него дошла сенсационная новость, Геббельс провел в министерстве совещание. Его итогом было указание: «Пока – абсолютное молчание. Не слушать никаких слухов». 15 мая, – по-прежнему молчание. «Даю прессе и радио приказ энергично писать и сообщать о всяких других вещах и делать вид, будто ничего не произошло». Геббельс напрасно ждал реакции Лондона – там тоже решили молчать. Подобное не входило в расчеты министра пропаганды! Он полон злобы, обвиняет Лондон в некомпетентности: «Лондон хитро выжидает со своим официальным сообщением и дает полный простор для лживых измышлений. Будь я английским министром пропаганды, я бы извлек из этого гораздо больше».

Молчание затянулось. Больше всего Геббельс боялся, как бы в Лондоне не додумались до «самой собой напрашивающейся махинации»: делать заявления от имени Гесса. Его страхи оказались небеспочвенными. 15 мая в дневнике Геббельса появятся полные паники строки: «Теперь я уже несколько отстраненно читаю ужасные сообщения из Лондона. Эту чудовищную смесь лжи, скандалов и правды. Беднягу Гесса используют там таким образом, что это не поддается описанию. Его детская наивность наносит нам такой ущерб, который даже трудно себе представить. Постепенно англичане наконец догадались, что от его имени можно фабриковать самую невероятную ложь. Он, конечно, мог бы заранее об этом подумать, но теперь он совершенно беззащитен. Большую часть всего этого он никогда не узнает. Настоящая трагедия. Я постоянно работаю над опровержениями, но если это будет продолжаться, то мы будем вынуждены заговорить». 16 мая Черчилль сообщает в палате общин об инциденте с Гессом. Его называют убийцей и умалишенным. Тоже, конечно, не сахар, но больше всего Геббельс страшился, что заявления якобы от имени Гесса «поставят на поток»: «Это была бы для нас единственная, но страшная опасность. Я дрожу от страха, что это может случиться. Но, кажется, ангел-хранитель снова оберегает нас. Мы имеем дело с отпетыми дилетантами… Слухи начинают затихать. Повсюду царит состояние отрезвления. Я запретил транслировать сообщения, предназначенные для распространения в стране, а для зарубежья сообщаем одни лишь факты. Эта тактика оказалась правильной». 17 мая министр пропаганды понимает, что гроза, кажется, пронеслась: «Вчера: инцидент с Гессом затихает. У Лондона и Вашингтона другие заботы. Что сделал бы я из этой истории! Но руководящий слой Англии, право, созрел для своего свержения». 19 мая Геббельс уже прямо заявляет, что политика замалчивания дала свои плоды: «Мировое общественное мнение едино в том, что пропагандистскую кампанию вокруг Гесса выиграли мы. Я в этом никогда не сомневался, но что все пойдет так быстро, и не предполагал».

Использование придуманной терминологии. Еще до начала войны Геббельс активно использовал этот метод, либо подменяя термины, либо создавая новые взамен существующих. Так, все недовольные режимом получали ярлык: Kritikaster. Данным придуманным термином обозначались всем недовольные люди, которые пальцем о палец не ударят для того, чтобы помочь своей стране. Слово оказалось настолько емким и выразительным, что вошло в обыденную речь того времени для обозначения личностей брюзгливых и при этом безынициативных.

Во время войны потребность в искусственной терминологии возросла. Стали возникать ситуации, когда соответствующие явлениям названия не указывались напрямую, поскольку это было бы равносильно признанию поражения. В 1943 году, когда дела немецкой армии на Восточном фронте стали далеки от идеальных, для существовавшего положения был найден термин: «эластичный фронт». Он был широко растиражирован, поскольку не содержал в себе негативной информации в отличие от равнозначного «временного отступления».

Геббельс вообще старался очень аккуратно относиться к терминологии; видимо, сказывалось то, что когда-то он занимался наукой. От своих подчиненных он требовал подобной же аккуратности или даже, можно сказать, осторожности. В немецких печатных изданиях времен Второй мировой войны, невозможно найти слова «солдат» для обозначения русского противника. Обозначения: «русские», «советские» и «иваны» попадаются достаточно часто, а вот слово «солдат» отсутствует. Дело в том, что в Третьем рейхе понятию «солдат» придавался едва ли не сакральный смысл. Солдат, – это тот, кто в первую очередь должен был являться носителем национал-социалистической идеологии. Соответственно, даже союзники относились ко второму сорту. В воспоминаниях бывшего офицера вермахта командира саперного батальона майора Гельмута Бельца можно найти полные горечи слова, характеризующие подобное положение вещей:

«Мы, немцы, – венец творения и господа всего сущего, мы одни – хорошие солдаты, мы – все и вся! А другие зачем существуют? Для спокойных участков фронта, для затычки брешей, как фарш для котлет. Для этого они сгодятся! Да, нам они как раз кстати. Вместо снарядов больших калибров подкинем-ка пять-шесть рыцарских крестов их командирам, опубликуем в газетах фотографии с длинными комментариями – все это, конечно, для них весьма привлекательно».

Несмотря на то что писавшим двигали возмущение и гнев, сказанное им объективно. То, что именно немецкий солдат – истинный солдат, внушалось постоянно. То, что союзники воюют хуже, – подразумевалось, но не афишировалось. И наконец, противник вообще не удостаивался подобного обозначения, поскольку не обладал необходимым набором качеств.

Использование музыкального сопровождения для усиления драматического эффекта. Здесь уместно будет вспомнить, что воздействие на человека усиливается многократно, если оно направлено на несколько органов чувств одновременно. Работая над каждым из выпусков «Вохеншау», Геббельс всегда старался, чтобы изображению соответствовало звуковое сопровождение, дополнявшее образ, возникающий на экране:

«Вечером новый выпуск "Вохеншау". Предстоит много работы по монтажу и музыкальному оформлению. Зато потом он обретет литые формы, станет настоящим шедевром кинохроники».

Кадры с марширующими немецкими солдатами, как правило, традиционно сопровождались бравурными маршами, придававшими военным действиям на экране цельность и даже некоторую праздничность.

Важные сообщения по радио тоже не обходились без подходящего озвучивания и сопровождались, например, звуками фанфар. Историк Курт Рисе пишет, как трепетно Геббельс относился к тому, как, где, с какими промежутками должны они звучать. С хронометром в руках он подсчитывал, сколько времени понадобится матери семейства, чтобы подойти к радиоприемнику с кухни. А сколько времени понадобится ей, чтобы собрать вокруг приемника детей и мужа? Сколько раз надо давать позывные: один раз, а может, два или три?

Так же лично Геббельс проверял и то, как будут звучать фанфары перед передачей, возвещающей начало войны с СССР. «Между тем я испытываю новые фанфары для радиопередач. Это очень подходит к обстановке… На этот раз фанфары будут возвещать об особой важности радиопередачи. Они прозвучат вступлением к речи Гитлера, который оповестит мир о начале новой войны».

Геббельс знал, что делал. Можно, конечно, иронически отнестись к картине Пауля Падуа, написанной в 1939 году и изображавшей немецкое семейство, рассевшееся под радиоприемником, с тем чтобы, затаив дыхание, слушать речь Гитлера. Оставлены дела, дети забросили игрушки, а на все это взирает с портрета фюрер. Но ведь именно так и слушали!

А коль скоро радио – одно из самых популярных средств массовой информации, то важна любая мелочь.

Создание ощущения сопричастности и общности. На чувстве общности и противопоставлении себя другим, собственно, строилась вся идеология национал-социализма: «мы против них». Именно поэтому создание особого состояния единения являлось одним из излюбленных приемов в средствах массовой информации. Особенно актуальным стал данный способ во время ведения боевых действий. Бывало, что для усиления пропагандистского эффекта использовался попутно или в качестве самостоятельного еще один метод: обратная связь. Именно в этом случае достигался максимальный результат, поскольку идея единения находила соответствующее подтверждение. Одним из самых выразительных примеров в данном случае можно считать радио-мост, организованный на Рождество, 24 декабря 1942 года. В данном случае особо циничным выглядело то, что в этой акции участвовала и находящаяся в окружении под Сталинградом 6-я армия, командование которой 30 декабря будет поставлено в известность о том, что деблокирование не представляется возможным. Солдатам поступит приказ держаться до середины февраля своими силами, в надежде на то, что ситуация нормализуется. Солдатам продемонстрировали, что они – часть великой нации, после чего их бросили на произвол судьбы.

«Внимание всем! Еще раз под впечатлением тех часов, которые мы вместе пережили, наши товарищи, находящиеся на дальних рубежах, засвидетельствуют в этой передаче своими откликами наше единство…

– Внимание, я вызываю еще раз Сталинград!

– Здесь Сталинград! Здесь фронт на Волге!

– Еще раз фронт в Лапландии!

– Здесь Лапландский фронт, в финском зимнем лесу…

– Внимание, еще раз Кавказский фронт!

– Докладывает фронт на Кавказе!

– Внимание, экипажи подводных лодок в Атлантике!

– Здесь центр по координации подводных лодок в Атлантике…

А теперь мы вас просим, друзья, исполнить совместно красивую старую немецкую рождественскую песню "Тихая ночь, святая ночь". (Звучит песня).

Благодаря этому спонтанному желанию наших товарищей, находящихся далеко от нас, мы связали воедино все станции. Теперь наши воины поют у Ледовитого океана, в Финляндии, теперь они поют и под Ржевом, а теперь мы подключаем все остальные станции: Ленинград, Сталинград, а теперь к нам присоединяется и Франция… Вот присоединилась Африка. Теперь все поют вместе, все поют с нами вместе в эти минуты старинную немецкую рождественскую песню».

Нарочито примитивное изложение. То, что пропаганда должна быть доступна, постоянно подчеркивалось и Гитлером, и Геббельсом. Если в том была необходимость, то она могла стать не просто доступной, но откровенно примитивной. Именно интеллектуал Геббельс высказал мысль, что худший враг любой пропаганды – интеллектуализм. Потребность в примитивном изложении фактов появлялась, как правило, в том случае, когда надо было донести до аудитории достаточно ограниченный объем важной информации.

Так, например, после начала Второй мировой войны, Геббельс столкнулся с серьезной проблемой: немцы слушали не только составленные для них Министерством пропаганды радиопередачи, но и стали проявлять повышенный интерес к передачам английским. Репрессивные меры помогали, хотя и не слишком. Лишь за первый год войны 1500 немцев, уличенных в прослушивании враждебного радио, были отправлены в лагеря, тюрьмы и на исправительные работы.

Подобные меры были направлены против явных нарушителей. А сколько было тех, кто пребывал в сомнениях, боясь наказания и в то же время желая услышать английские новости, чтобы составить собственное мнение о том, что происходит на самом деле.

Вот против таких сомневающихся и были направлены простенькие скетчи, цель которых заключалася в том, чтобы убедить обывателей, что наказание неотвратимо, что англичане лгут, а разовое прослушивание иностранных передач – тоже предательство. В диалогах двух персонажей – правильного Людвига Шмитца и простоватого Юппа Хассельса – мысль о противоправности и непатриотичности подобных действий доносилась в необыкновенно доходчивой форме:

Ю.: Мне больше никто не говорит правду Теперь я все узнаю из первых источников. Возможно, я могу разок… время от времени послушать иностранные передачи.

Л.: Как, ты хочешь послушать иностранные передачи?

Ю.: Ага, иностранные новости. К примеру, Лондон.

Л.: Лондон?!

Ю.: Да, Лондон! Ты не можешь подсказать, как я могу поймать радиостанцию?

Л.: Я не знаю как тебе поймать Лондон, но я твердо знаю, куда тебя посадят, если ты поймаешь Лондон.

Ю.: И куда же меня посадят?

Л.: В кутузку!

Ю.: Ха-ха, в кутузку!

Л.: Возможно, даже в тюрьму!

Ю.: Как, если этого даже никто не заметит?

Л.: Заметит или не заметит, это не играет никакой роли. Хороший немец так не поступает!

Ю.: Да, но надо же сориентироваться, когда все это закончится!

Л.: Конечно, в иностранных передачах говорят чистую правду, не так ли?

Ю.: Понятное дело!

Л.: Нда, понятно. Ты, тупица, неужели ты никогда не слышал о системе, которую используют наши враги при подаче новостей?

Ю.: Да, но…

Л.: Видно никогда, потому как в противном случае ты бы знал, что все у них нацелено на то, чтобы ослабить нашу обороноспособность!

Ю.: О, Боже мой, я уже достаточно взрослый, чтобы отличить, когда говорят правду, а когда нет. Пойду-ка я, пожалуй.

Голос радиокомментатора: «…за прослушивание вражеских передач был приговорен к двум с половиной годам тюремного заключения».

Л.: Смотри-ка, что я говорил! Ха-ха!

Правило Сократа. Следующий метод, как понятно из названия, был известен с глубокой древности. Издавна люди знали, что «он работает», и только сейчас смогли объяснить причину этого. Само правило гласит, что с целью получения положительного решения в важном для вас вопросе следует поставить главный вопрос на третье место, предпослав ему два других, на которые собеседник ответит вам «да». Только современные исследования показали, в чем же секрет действенности правила Сократа. Психологи-практики утверждают, что дело тут в особенностях нашей гормональной системы. «Когда мы говорим „да“, это означает наше согласие, а вместе с ним – осознание того, что в ближайшее время противостояния с собеседником не предполагается. Наш организм, ориентированный на экономное расходование сил, сразу расслабляется, что осуществляется посредством выделения в кровь эндорфинов (гормонов удовольствия)». Геббельс ничего не знал об эндорфинах, но интуитивно чувствовал, что толпа, несколько раз подряд сказавшая: «да», уже не способна сказать: «нет». В качестве примера наиболее уместно будет вспомнить принцип, по которому строилась знаменитая речь Геббельса, произнесенная в Шпортпаласте 14 февраля 1943 года и ознаменовавшая собой начало тотальной войны:

«Итак, вы, мои слушатели, представляете здесь в данный момент всю нацию. Поэтому я хотел бы задать вам десять вопросов, на которые я прошу вас ответить от лица германского народа и перед лицом всего мира, учитывая и то, что наши враги слушают нас сейчас по радио.

Первое: англичане утверждают, что германский народ утратил веру в победу. Я спрашиваю вас: верите ли вы вместе с фюрером и нами в полную и окончательную победу германского народа? Готовы ли вы следовать за фюрером через все испытания в борьбе за победу и выносить даже самые тяжелые личные тяготы?

– Да!

Второе: англичане утверждают, что германский народ устал от борьбы.

Я спрашиваю: готовы ли вы под руководством фюрера составить крепкий тыл и поддержать вооруженные силы для продолжения борьбы, с полной решимостью и невзирая на все превратности судьбы, до тех пор, пока победа окажется в наших руках?

– Да-да!

Третье: англичане говорят, что германский народ не желает больше нести растущее бремя военных работ, требуемых от него правительством.

Я спрашиваю: готовы ли вы, как и все немцы, работать по приказу фюрера десять, двенадцать, а если необходимо – то четырнадцать и шестнадцать часов в день и отдать все, что у вас есть, ради нашей победы»?

Дальше можно не продолжать, оставшиеся семь вопросов построены по такому же принципу Толпа в Шпортпаласте, состоявшая из «верных», скандировала «да» в ответ на каждое обращение: «Да, фюрер, мы следуем за тобой». Тем, кто слышал радиотрансляцию, тоже нелегко было сохранить трезвость мысли, поскольку «да», выкрикиваемое в едином порыве, воистину звучало как голос нации.

Создание истерии. Геббельс сам был потрясен тем эффектом, который вызвало его выступление в Шпортпаласте. Казалось, прикажи он этим людям совершить нечто немыслимое – и они откликнутся на его призыв, не усомнившись ни на минуту. Подобный успех надо было развить, выжать из него все, что можно в пропагандистском плане. Газеты еще долго изощрялись в придумывании заголовков, чтобы полнее отразить готовность нации к величайшим жертвам во имя победы: «Скорее мы попросим большего для закрепления победы, чем меньшего», «Да-да-да!», «Доктор Геббельс подал сигнал – нация последует!», «Десять вопросов – народный опрос. Представители всех слоев дали вчера свой решительный ответ!», «Доктор Геббельс в берлинском Шпортпаласте – нация, поднимись! Тотальная война – заповедь времени!», «Доктор Геббельс показал, в какое серьезное время мы живем. Воля всей нации – победа!», «Наши сердца дрогнули!». Массовая демонстрация фанатической воли к победе в Шпортпаласте!», «Тотальная война – тотальная победа. Фанатичное согласие с десятью вопросами доктора Геббельса!». Объясняя, что происходило с людьми во время прослушивания речей Геббельса, уместно будет вновь обратиться к трудам такого признанного авторитета в области социальной психологии, как Гюстав Лебон. В частности, он писал о мощнейшем факторе, превращающем поведение толпы в нечто полностью иррациональное. Речь идет о «заразе»: «В толпе идеи, чувства, эмоции, верования – все получает такую же могущественную силу заразы, какой обладают некоторые микробы. Это явление вполне естественное, и его можно наблюдать даже у животных, когда они находятся в стаде. Паника, например, или какое-нибудь беспорядочное движение нескольких баранов быстро распространяется на целое стадо. В толпе все эмоции точно так же быстро становятся заразительными… Умственные расстройства, например безумие, также обладают заразительностью». Можно сказать, что выступление в Шпортпаласте спровоцировало подобную бурную реакцию из-за того, что люди «подзаряжались» друг от друга. Фактор скученности, безусловно, благоприятен для пропагандиста, однако для распространения заразы вовсе не обязательно собирать толпы в одном зале, достаточно лишь сориентировать, пускай на расстоянии, мысль в нужном направлении.

«Держи вора». Этот метод был основан на отвлечении внимания общественности от каких-то нелицеприятных дел указанием на то, что другие грешны так же, если не больше. Несмотря на то что солидная часть опрошенных после войны немцев утверждала, что они не подозревали ни об убийстве евреев, ни об уничтожении психически больных, очевидно, что они лукавили. Безусловно, люди знали или подозревали о многом. Значительная часть из них, не полностью пропитанная националистической пропагандой, вполне могла негласно не одобрять подобных методов.

Поэтому так кстати пришлась страшная находка в Катыни. 13 апреля 1943 года берлинское радио сообщило о судьбе десяти тысяч расстрелянных большевиками польских офицеров. Казалось, в этот раз мир должен был по-настоящему содрогнуться. Были установлены личности многих погибших. Благодаря уликам выяснили, что поляков расстреляли в

1940 году, а немцы оказались в этом районе лишь в 1941-м. Был проведен химический анализ найденных останков. Геббельс лично проследил, чтобы на место были направлены многочисленные наблюдатели, в том числе и из нейтральных стран. Однако ожидаемого эффекта не получилось. Благодаря пропагандистской работе, проводимой Геббельсом с 1941 года, ничего другого немецкое население от Сталина не ожидало.

Воздействие на взрослую аудиторию через детскую. Идеологическое воздействие на детей в Германии было ничуть не меньшим, чем на взрослых. Буквально с первых лет жизни маленькие немцы сталкивались с «правильными» игрушками. Свастики украшали кукольные сервизы и обои игрушечных домиков, появлялись в задачниках для самых маленьких и на иллюстрациях в букварях. Не было обойдено вниманием и такое любимое всеми детьми мира явление, как мультипликация. Однако адресное воздействие в данном случае вовсе не настолько очевидное, как может показаться. То, что раньше не принято было снимать мультфильмы для взрослых, вовсе не означало, что взрослые не смотрели их. Просто они это делали со своими детьми. Соответственно, вполне объяснимой становилась логика тех, кто насыщал простенькие детские мультипликационные фильмы совсем недетскими деталями.

Так, после нападения Германии на Польшу студия «Бавария» на волне патриотических настроений выпустила мультфильм «Нарушитель мира» режиссера Ханса Хеда, отличавшийся необыкновенным сходством с «Вохеншау» – и детям посмотреть интересно, и взрослым повторить не вредно. В мирный лес, где проживают ежи да зайцы, вдруг проникает лиса. Лисе необходимо дать отпор. Кто же это сделает? Может, длинноногий заяц? Но заяц, который поначалу был готов идти в бой и даже вооружился доской от забора, оказался плохим бойцом. Он убегает от лисы и получает трепку от своей зайчихи. То ли дело подразделение ежей, всегда готовое к военным действиям! С воздуха ежей прикрывают пчелы. Они летят, показывая фигуры высшего пилотажа, хитрым образом превращают собственные жала в пулеметы, при этом общаются друг с другом исключительно посредством узнаваемой жестикуляции летчиков люфтваффе. Скоординировав свои действия, они заходят для бомбометания. Где-то внизу съежилась полностью деморализованная лиса. Заяц раскаивается, звери ликуют. Вот такой детский мультик!

Создание мифов. Выше уже говорилось о том, какое огромное значение отводил Геббельс мифологизации отдельных людей, событий и явлений. К сожалению, он оказался полностью прав в своей убежденности: мифы намного более живучи, чем реальная история, иначе у национал-социализма не было бы сторонников сегодня.

В последние месяцы войны мифотворчество, казалось, обрело второе дыхание. Вот как описывает создатель мифов с противоположной стороны Илья Эренбург свою встречу с одним из порождений Геббельса после войны: «Я прочитал листовку, в которой почему-то упоминались традиции "вервольфов"; я спросил капитана, занятого пропагандой среди войск противника и, следовательно, хорошо знавшего немецкий язык, что такое "вервольф"; он ответил: "Фамилия генерала; кажется, он сражался в Ливии…" Я решил проверить, заглянул в толковый словарь и прочитал: "В древних германских сагах вервольф обладает сверхъестественной силой, он облачен в волчью шкуру, живет в дубовых лесах и нападает на людей, уничтожая все живое". В Растенбурге я нашел школьную тетрадку, какой-то мальчик написал: "Клянусь быть вервольфом и убивать русских!"»

Что же это были за «вервольфы», неизвестные русскому офицеру, но зато отлично известные любому жителю Германии, кто хоть изредка слушал радио? В данном случае имелись в виду ополченческие подразделения, созданные в последние дни войны. Наивно было бы рассчитывать, что подростки и пожилые люди, прошедшие краткий курс боевой подготовки, способны оказать серьезное сопротивление наступающим войскам.

Геббельс был совсем не так глуп, чтобы ожидать каких-то серьезных военных результатов. Помимо всего прочего, идея создания «Вервольфа» принадлежала руководителю Германского трудового фронта Роберту Лею, к которому министр пропаганды не испытывал ничего, кроме презрения. Однако идея Лея получила поддержку фюрера. Перед Геббельсом была поставлена задача распропагандировать движение, которого еще не было и в помине. Ну что ж, эта задача была не сложнее тех, что он решал раньше.

«Я сейчас занят делом, связанным с организацией радиостанции для нашей акции "Вервольф". Ею будет руководить Слезина, который приобрел на этом поприще немалый опыт еще во времена сражения в Саарской области. Прюцман, занимавшийся подготовкой самой организации «Вервольф», сделал пока не очень много. Мне кажется, что дело у него движется слишком уж вяло. Он жалуется на то, что население в захваченных противником западных немецких областях все еще ведет себя пассивно и настроено против партии, однако это вовсе не причина, чтобы выполнять свою работу столь медленно. Сейчас здесь нужно быть очень энергичным. Я рассчитываю дать всему делу мощный импульс с помощью пропаганды, которую мы развернем, используя создаваемую нами новую радиостанцию «Вервольф»».

Радиостанция, вещавшая якобы откуда-то с оккупированных территорий, была создана достаточно

оперативно. А дальше на немцев обрушились трогательные рассказы о посильных подвигах женщин и детей. Параллельно с радиопередачами на улицах стали обнаруживаться листовки угрожающего содержания:

«Мы покараем каждого изменника и его семью. Наша месть будет смертельной!»

Обычно в основе мифа лежит какое-то реальное событие, в данном случае все произошло с точностью до наоборот: миф стал основой реальности. Наслушавшись про подвиги несуществующей организации, немецкие подростки стали совершать действия, способные, по их мнению, переломить ход войны. Судя по воспоминаниям, они до последнего не теряли надежду, что их «детский крестовый поход» окажется более удачным, чем военные действия, ведущиеся регулярными войсками:

«Трудоемкая работа, заключавшаяся в копании траншей, была основной нашей деятельностью в период от четырнадцати до семнадцати лет. Это считалось уроком на выносливость, чтобы сделать из нас настоящих мужчин. Победа несомненно должна была быть за нами. Вера в непобедимость немецкого народа являлась неотъемлемой частью нашей жизни. Тот факт, что русские перешли границу на востоке нашей страны, нисколько не тревожил нас. Как и первые распространившиеся слухи о близком конце».

Вера в чудо. Обращение к тайным знаниям, ко всему чудесному и необъяснимому как нельзя более устраивало Министерство пропаганды.

Этот метод действовал не на всех, но «радиус поражения» увеличивался, если призыв верить в чудо поддерживался крупным авторитетом.

Например, в 1940 году в геббельсовском министерстве решили использовать туманные предсказания Нострадамуса. По мысли Геббельса, средневековый провидец невольно должен был содействовать успеху начатой по приказу Геринга воздушной операции «Атака орла». В пропаганде, направленной в основном на население Англии, использовались следующие строки: «Альбион, когда гора извергнется с неба… придет твой последний час». «Извергающаяся гора» была объявлена иносказательным обозначением германских люфтваффе, и слух о предрешенном исходе операции обрел жизнь. Это не помешало англичанам успешно противостоять налетам и сорвать операцию люфтваффе, а Геббельсу оставалось утешаться мыслью, что уж на своем-то поприще он сделал все, что мог.

В самом конце войны, когда надеяться нацистским руководителям было, собственно, не на что, упование на чудо стало, пожалуй, одним из самых часто употребляемых пропагандистских приемов.

Так уж устроен человек, что каким бы рационалистическим складом ума он ни обладал, в критических ситуациях он зачастую предпочитает надеяться на лучшее даже в ущерб своему рационализму. Вот как описывают очевидцы проявления этой парадоксальной веры: «В последние дни нашего бегства и вообще войны мы наткнулись у околицы одного верхнебаварского села у реки Айхах на группу людей, рывших одиночные окопы. Рядом с землекопами собрались зрители – инвалиды этой войны в гражданском, однорукие и одноногие, и седые мужчины преклонного возраста. Шел оживленный разговор; ясно было, что это люди из фольксштурма, задача которых заключалась в стрельбе фауст-патронами по наступавшим боевым машинам. В эти дни, когда все рушилось, я не раз слышал высказывания, в которых звучала абсолютная уверенность в победе, напоминавшая веру в чудо».

Пробуждая иллюзорную надежду у населения Германии, Геббельс опирался на тот самый образ непогрешимого и всезнающего фюрера, который он создал еще в первые годы своей работы. Он надеялся, что население все еще помнит о том, что фюрер ошибаться не может. А раз так, то любое заявление от его имени будет раз за разом вызывать всплески энтузиазма:

«Фюрер сказал, что уже в этом году судьба переменится и удача снова будет сопутствовать нам… Подлинный гений всегда предчувствует и может предсказать грядущую перемену. Фюрер точно знает час, когда это произойдет. Судьба послала нам этого человека, чтобы мы в годину великих внешних и внутренних испытаний могли стать свидетелями чуда».

13 апреля 1945 года, когда всякая объективная надежда на победу давно умерла, выяснилось, что скончался Рузвельт. Случившееся произвело сильнейшее впечатление на министра пропаганды, который вслед за своим фюрером каждый день погружался в область иррационального. Он связался с Гитлером по телефону, чтобы поделиться с ним своей радостью и своей верой:

«Мой фюрер, поздравляю вас, Рузвельт мертв! Судьба убрала с вашего пути величайшего врага! Бог нас не забыл! Чудо свершилось! Это похоже на смерть русской царицы во время Семилетней войны. Не зря предсказывали звезды, что во второй половине апреля нас ждет полная перемена событий! Сегодня пятница, 13 апреля, и этот день стал поворотным в истории!»

Примеры того, как оказывалось психологическое воздействие на гражданское население Германии и на военных, можно было бы приводить бесконечно. В ход шло все: от игры на инстинктах до использования патриотических устремлений. Но об этом не рассказать и в двух книгах. Патриотизм, – это та кнопка, на которую Геббельс давил, не переставая. Старая циничная шутка о том, что государство называет себя родиной, когда ему что-то от тебя надо, оказалась актуальной и для данного народа, и для данного периода человеческой истории.