Я не знаю, где была эта улица, Я не знаю, где был этот дом, Я не знаю даже, что происходило в нем. Люди выходили и падали, волосы на себе рвали, Одни говорили: «Мы увидели», Другие говорили: «Мы узнали». Я вижу, как сгущается воздух за моей спиной, Тысячи рук толкают меня в неизбежное, Но я не хочу. Я видел людей неглупых и видел совсем дураков, Но и те другие не могли связать пары слов Никто не мог объяснить мне, на что это было похоже, Одни говорили: «Это день гнева!» Другие: «Это бич божий!» Я хотел покинуть очередь, я хотел бежать, Но верзила с лицом убийцы сказал: «Ты должен узнать. Эй, успокойся, парень, у тебя сдают нервы, Не ты последний, не ты и первый».

Ты очень доволен и скорбью, и болью, Иного не ждал и в другое не верил. Конец неизбежен, осталось мгновение, Ты смотришь на стрелки, ты смотришь на двери. И тут все приходит в движение — В движение к оцепенению. Твой жалкий рассудок приходит в упадок, Проносятся штормы без звука и формы. Все, как ожидалось, к чему удивление? И в черном костюме пришел День Рождения. И тут завершилось движение — Движение к оцепенению. Открылись глаза, и раздвинулось небо, И в небо глазницы уставились слепо: Ты смотришь на сцену, на ней представленье, Что, может быть, станет твоим Днем Рождения. И ты испытаешь сомнение В движении к оцепенению!

Пожиратель всех страстей, скорбей и суеты, Ждущий за столом приправ к еде, — это ты. Суетятся рядом люди, каждый с радостью несет Даже голову на блюде, если блажь к тебе придет. За столом судьбы сидишь уже много лет, Поглощаешь ты за годом год свой обед. Суетятся рядом люди, каждый с радостью несет Даже голову на блюде, если блажь к тебе придет. Горами объедков стол покрыт, Разбежались слуги, кончен пир; Воздух был наполнен злом, Ты знал, ты знал, ты знал. Пир был очень долгим — ты устал. Должен наступить конец. В пустоту звучит твоя застольная речь, Не приходит тот, кто мог тебя уберечь. Робок ангел твой хранитель — и боится, и дрожит, Если черная ворона путь ему перелетит. В дверь стучатся трое, сбит запор, Принесли носилки и топор; Воздух был наполнен злом, Ты знал, ты знал, ты знал. Пир был очень долгим — ты устал. Должен наступить конец.

Я умер, все в порядке: в карманах пропуска, Подписаны все справки, печати в паспортах. На реактивном лифте в неоновых огнях Несемся в преисподнюю на суперскоростях. Реклама бьет как выстрел, соблазнов здесь полно, В ушах орет «Sex Pistols», мелькает секс-кино. Я сразу испугался и растерялся вмиг: За жизнь когтями драться я, право, не привык! Улыбчивые черти сказали мне в аду, Что я не так воспитан, что им не подойду. «Ты очень честный парень; конечно, выбирай, Но если откровенно — иди ты к богу в рай!» Я умер, все в порядке: в карманах пропуска, Подписаны все справки, печати в паспортах. На белом дирижабле, похожем на свинью, Легко раздвинув тучи, мы вылезли в раю. Нас приняли в объятья, и все кричат «ура!», Кругом висят плакаты за образцовый рай. У всех на лицах радость, я был доволен всем, Но строить вместе с ними я просто не умел. Вдруг какой-то ангел мне крикнул на лету, Что я испорчен адом, что им не подойду. «Ты очень странный парень, плакатам ты не рад; Мы с транспортом уладим — давай обратно в ад!» Я кончил путешествие ударом в землю лбом, Из головы все вышибло, не помню ничего. В глазах опушка леса, в ушах шумит листва, Стоит избушка рядом, вдали течет река. Достал я из кармана все справки, паспорта, Я изорвал их в клочья и в землю закопал.

Этот шумящий мир безмолвен и пуст, Как высохший куст. Куст урожай принесет — один только плод, Плод моих чувств. Здесь растут странные растенья — Не дают совершенно тени. Я по шипам иду, ругая жару; Лучше б я снова попал туда, где я был — В безумном аду, в бездумном раю. Здесь живут странные созданья — Лишены чувства осязанья. Их рассудок подчинен другим законам, Потому что боль их коже незнакома, И жестокость их обычно мне известна, Я себя бы так же вел на их месте. Этот шумящий мир мне чем-то знаком, Я раньше был в нем в обличье ином, И я на него смотрел с другой стороны Холодной луны. Взгляд вперед взглядом был назад — Вывернул наизнанку взгляд. И по замкнутому кругу неизбежно Новый взгляд находит то же, что и прежде. Постоянство превращений без возврата — Свойство мира или, может, свойство взгляда?

Дождь прошел, и улицы пусты, Но остались улицы сухими. Это был последний день воды — Первый день расплавленной пустыни. И я в пустыне в городе большом, И в виде миражей остались лужи, Змеино-желтые глаза песка Сквозь эфемерность луж глядят наружу. Все это значит лишь одно: Что скоро кончиться должно Все. А город весь — песочные часы: Песок пересыпаться будет вечно. И я бы вечно ждать хотел воды, Но вечность — это просто бесконечно.

Любви мне живой не надо, Хватит терзать себя. Мне надо простую куклу Серийного образца. Одежда была бы сшита Модно, и был бы вкус. Глаза раскрашены ярко, Без голоса обойдусь. — Девочка, где твой бантик? Я видел в тебе всегда, Когда сдирала джинсовый фантик, Колеса и провода. Но дальше под проводами Кукла была живой. Подсунули эту куклу С фабричным дефектом — душой. Все это открылось позже. Подлый торгаш продал Эту ненужную роскошь, Чтобы я психом стал.

Здесь странствию конец приходит у таблички, «Конец Вселенной» гравировано на ней. Табличка та прикована к калитке, Досаден скрип несмазанных петель. Не в полночь во тьме суровой, А утром в похмелье сердец У этой зеркальной калитки Живого встречает мертвец. В зеркальном дереве оскал холодной маски, И в нем смиренье, неподвижность, пустота Искажены черты пророческим гротеском — Дурное фото твоего лица Все меньше и меньше разница, Вот копией стал образец. Под звон разбитого зеркала Живого хоронит мертвец.

Пока ты куда неизвестно ходил, Потушен, погашен твой юношеский пыл пожарной командой. Ты не знаешь ли, кто эти люди В касках и в масках, С лицами честных героев, Нечувствительных к боли? На всякий пожарный случай… Отвечу я сам за тебя на вопрос: Когда бы и как бы тебе ни пришлось С пути оступиться, Ты увидишь сам, что эти люди Курс твой исправят И смело растащат баграми Твой загоревшийся череп. На всякий пожарный случай… Не делай того, что не делал никто! Кто может представить последствия? А если нарушится равновесие Между горящим тобой И окружающей холодной средой? Пожарники созданы для того, Чтобы следить за порядком, А значит, и за мной… Уж не думаешь ли ты, что это Возмутительная оплошность? Это просто… предосторожность! На всякий пожарный случай…

Настало пять часов. Куда ты так спешишь? Спешишь домой прийти И шторы опустить. В бумажный мир войти Плакатов на стене И там скорей забыть, Что зря весь день прожит. Между двух стен Мечется взгляд И оживляет Каждый плакат. Каждый плакат Словно окно. Смотришь ты жадно Через стекло. Песни звучат Те, что тебе Помогут попасть В мир на стене. Среди плакатов ты Забудешь то, что дни Слились в огромный день С восьми и до пяти. Каждый плакат Запечатлел В мире мечтаний Высший предел. И взгляд твой Как телевизор: Программы Разнообразны. Думать о вечерах Где-то в Майами-Бич, Утро на Плас-Конкорд, Ночь на Сансет-Бульвар. Заочно! Ты любишь Гиндзу в ночных огнях, Ранчо на Йеллоу-Крик, Мартини в Сан-Тропе, Звуки Карнеги-Холл. Hi-Fi! В мыслях этих Все желанья Темных уголков Сознанья разом Ты исполнишь, Потому что В самодельном Мире все легко. Я уверен, Ты не стал бы Лезть в те джунгли, Если б знал их. И не стал бы Слушать эти песни, Если б Их перевели тебе.

В тесном коконе лежу: Датчик — в нос, Трубка — в рот. Через трубки ем и пью И наоборот… На экранах все мерцает, Все живет и дышит без меня. Трудно осознать, зачем нужен здесь я… По внутренней связи разносится голос: — Слушаю вас, командир! — Это центральный полетный компьютер? — Да, это я, командир. — Могу ли я взять на себя управленье? — Это запрещено! — В чем же причина, скажи мне, машина? — Ты подвержен ошибкам, ты слаб. — Я не согласен с таким положеньем… — Желаешь играть ты главную роль? — Я только аппендикс — ненужный придаток… — …к системе, над которой потерял ты контроль! Трудно осознать, зачем нужен здесь я…

Капканы обманов, ловушки соблазнов Все ставят и ставят — напрасно, напрасно. Ты видишь насквозь уловки и петли, Через них пролетая наподобие ветра. Ты уносишься прочь, как июльская ночь. На танце, на звуке, на лунном луче — На чем угодно гарцуешь ты ловко. Делается очередной поворот, Рушится очередная уловка. Танцуя в пыли и в поту душной ночи, Чего же, чего же, чего же ты хочешь? Нелепый вопрос. Не дашь ты ответа, Через сон пролетая наподобие ветра. Ты уносишься прочь, как июльская ночь. С такой же, как сам ты, на крае стены… Всего сантиметр от гибели верной… Ты даже об этом не думал, наверное? Ты, человек наподобие ветра?

В черной коже, спокойной походкой, Не глядя по сторонам, Ступая уверенно через Вселенную, Он приближается к нам. Словно колодец с водою холодной Взгляд его глаз стальной. Словно урчание преисподней Голос его ледяной. Homo Super… Homo Superior! Ты не можешь промолвить ни слова, И голос как будто бы сел. Сегодня, к стыду своему, ты увидел Ничтожество собственных дел. Как деревья с корой вековою Эти пальцы могучих рук, Жилы тугие на пепельной коже, Словно натянутый лук. Homo Super… Homo Superior!

Мокрый асфальт, Меркнущий свет фонарей. Я бы хотел Добраться домой поскорей, Но я боюсь, что мне не дойти. Я собьюсь нарочно с пути В мой дом. Растворюсь, как соль в воде, И растаю, как снег в руке, Во тьме. Город ночной Вместе со мной недвижим. Замерли мы на полпути Вместе с ним. Может, сейчас, словно в дурном сне, Странные в ночь крикнут слова мне: — Что ты стоишь? Поспеши! Робкий… — Зря ты дрожишь — не свернешь с тропки! — Как ни плутай, ты придешь к дому: Третий подъезд, седьмой этаж… — Словно в пустоту, в комнату свою Войдешь ты призрачным гостем! Призрачный гость в доме моем — это я…

Мне снится сон: Я серое надел пальто, Но снять не смог — Приросло ко мне оно. — Так и должно быть! Так! Ты под наркозом спишь И превращаешься — в мышь! В серую-серую мышь! Открыв глаза, я понял, Что мышью стал, но поздно. Открыл я рот, но чудо — Лишь громко запищал: «За что? Зачем? Что я такого натворил? Я тихо жил И лишнего не говорил». — Так и должно быть! Так! Ты был во сне, дурак! Ты превратился в мышь! В мышь! Ни за что! Просто так! Просто ты подвернулся под руку. Молчи, дурак! Твой пример обогатит науку. Нужен эксперимент. Мы должны знать все на свете: Почему идет дождь И отчего рождаются дети. Любой ценой!

Был вечером ветер и яростный дождь. На мокрую тряпку весь город похож. Прошедшая ночь превращается в ложь, И утро лежит, как заточенный нож. Серое небо висит над душой. Скрип тормозов над сырой мостовой. Холодно в комнате — ты не встаешь, И утро лежит, как заточенный нож. Серое небо и серая грязь — Серых предметов взаимосвязь. Я вижу кругом только серую грязь! Увидишь ты синего неба куски Над макушкой своей, и встаешь на носки, И тянешься пальцами к облакам… Вдруг больно бьют тебя по рукам! — Выкинь глупые мечты, вернись на землю, Вспомни, что ты говорил вчера при встрече. Вспомни, как ты подписал одну бумагу. Ну что, вспомнил? — Я все забыл, Верните солнечный свет! — Нет! Это декорация к другому фильму: Это декорация к цветному фильму, А ты — актер в черно-белой ленте. Ну что — вспомнил? — Я помню все, Но я вижу солнечный свет!

Лень было блуждать в лабиринте страстей, В себе нерешимость убить. Ты ждешь человека, который придет И укажет, кого любить. Ты мышцы напряг и окостенел, Ты в стартовой стойке стоишь. Достанет он стартовый пистолет, Выстрел — и ты побежишь. Взаимосвязи сплелись и слились: Ты муху боишься обидеть. Ты ждешь человека, который придет И укажет, кого ненавидеть. А он все не шел, не хотел иль не мог, И был его путь, видно, долог. И ты неприятно был удивлен, Когда прочитал свой некролог. Как в зубной кабинет, Ты простоял много лет, Глотая слюну и дрожа. И мессия твой Не заметил тебя: Ты слишком уж был неподвижен. Теперь же ты ждешь, чтоб явился к тебе, Броню твоих стен сокрушив, Хотя б человек, который пришел И сказал бы тебе, что ты жив!

— Если Заглянул ты В эту пропасть, Скажи мне, голова не кружилась? Был ли света луч в глубине? Разглядел ты хоть самую малость? — Я видел город и водопад. Водопад гремел, как сотня орудий. Я видел дно ущелья веков, И я узнал — нас там не будет! — Если Заглянул ты В эту пропасть, Скажи мне, может, все-таки есть надежда? Был ли проблеск дня в темноте? Разглядел ты, как восход забрезжил? — Все было словно в полутьме, И я смотрел лишь миг — боялся сорваться. Только одно было ясно мне, Только одно — туда не добраться! — Ясновидящий, это ложь! Мы жили, и живы, и будем жить вечно! Младенцу понятно, что ты лжешь, И ложь твоя так бесчеловечна! Зачем же руку мою берешь? — Чтоб подвести тебя к краю ущелья: ВЗГЛЯНИ САМ!

То этим, то тем, То чем-то, то всем Помог с превеликою выгодой. Но эти и те Зажали тебя в тупике. Не видно, приятель, выхода, Ни просвета в стене, И конец твой уж близится. Ты метнулся ко мне, Обещая унизиться, Потому что у меня Ключ от дверцы тупика. Не открою я дверь. Мне не очень-то верится, Хоть я слышу, поверь, Не могу я довериться. Если выйдешь ты за дверь, Без сомнения, Ни за грош меня продашь — Без промедления!

Ты привела меня к себе домой Какой-то субботней ночью. Там был беспорядок-кавардак, Но мне это нравилось, впрочем. Свет потушив, ты музыку включила, Что-то тяжелое. Точно вспомнить, что же это было, К сожаленью, я не могу. Может, это было «Lady Double Dealer», Может, это было «Lady Luck». До блаженства оставалось едва, До покоя оставалось немного. Но дорога слишком гладкой была, А я не верю гладкой дороге. Пора свернуть на другой путь, Пора свернуть на другой путь! / Автострада любви Не может быть бесконечной. Наша связь слишком долго тянется, Чтобы я оставался беспечен. Вельвет и бархат скрывают наждак Твоих постоянных прихотей. Пора нам свернуть на другую дорогу — Не вижу иного я выхода. / Я не могу отключить зажигание У моего желания. Я не могу найти педаль сцепления У моего стремления. Моя любовь — автомобиль без управления. Пол согрет был нашими ногами, Мокрыми после душа. Тело было сковано истомой, А душа рвалась наружу. Может, ты была той «Lady Double Dealer», Может, ты была той «Lady Luck».

Дорожный знак сказал мне: «Стоянки нет!» В гостинице табличка — «Свободных мест нет»! Но твое лицо сказало: «Свободно»! А твои глаза сказали: «Лови момент»! Хочу проникнуть на кухню твоей души, Хочу приютиться в прихожей твоей мечты, Найти уголок в гостиной твоей любви. / Я хочу, но хочешь ли этого ты? / Пустынная улица, Сотни неверных теней за спиной. И каждая тень — еще один день, В одиночестве прожитый мной. Хочу захлопнуть у них перед носом дверь, Хочу отгородиться от них стеной, Хочу проникнуть на кухню твоей души, Хочу приютиться в прихожей твоей мечты, Найти уголок в гостиной твоей любви. Я в игру твою согласился играть И решил притвориться, будто бы нет: Грязной посуды на кухне твоей души, Чужих ботинок в прихожей твоей мечты И новой тени за моей спиной. / Я не хочу, но не хочешь ли ты? /

Эй вы, там, На другой стороне холма! Как вы там, На другой стороне холма? Я кричу, словно камни, кидая слова. Знаю я, что мне не докричаться До другой стороны холма. Хлебное поле затянул плевел, Жаркое пламя гасит ветер, Раковая опухоль меня встретит На другой стороне холма. Коварный разум возводит стены, На тело и дух установлены цены, Холодный приказ и насилия сцены На другой стороне холма. Час наслажденья за годы мученья, Замысел грязный и осуществленье — Лишь огненный дождь принесет очищенье Другой стороне холма. / Там только думают, что существуют Там улыбаются, но впустую Улыбки фантомов, живущих на черной Другой Стороне Холма. / Ты все это знаешь, но в чем же причина Того, что порою тебя беспричинно Тянет в разверзнутую пучину Другой стороны холма? / Ты догадался уже, в чем причина Того, что порою тебя беспричинно Тянет в разверзнутую пучину Другой Стороны Холма? Хотя ты пытаешься остановиться, Это бессмысленно, ты расщеплен на две частицы: Через твой разум проникает граница Между двумя Сторонами Холма. /

День, Уходит снова день, За ним закрыли дверь И повернули ключ. Зря Ты новых песен ждешь. С меня хватило той, Что я спел уже. Спеть Эту песню так, Чтобы спрятать боль, — Ты не знаешь, чего это стоило мне. Жить И улыбкой скрыть Выражение глаз — Ты не знаешь, чего это стоило мне. Ночь, Приходит снова ночь, Спокойный звук шагов, Звук ночных часов. Зря Ты новой жизни ждешь. С меня хватило той, Которой жил уже. Спеть Эту песню так, Чтобы спрятать боль, — Ты не знаешь, чего это стоило мне.

Я совсем не музыкант, но люблю играть на гитаре, Только громко до сих пор я на ней играть не решался. Очень долго прятал и скрывал я свой талант, Но сегодня я решился, громко принялся играть. Чем играю дольше я, тем я больше сам вырастаю, И теперь никто уж мне не мешает. Нет маленькой квартиры, где так было тесно мне; Вот комната все шире, и я тоже стал большим. Вдруг совсем исчезли стены, и я стою перед толпой! Горы цветов, улыбки, взгляды поклонниц, Крики и репортеров тысячи ждут меня, меня. Вот я стою на сцене перед огромным залом, Все восклицают дружно: «Джимми, Джимми, Джимми Пейдж!» Вот я стою на трапе в белой роскошной шляпе, Я покидаю город после своих гастролей! Я так устал, что интервью давать мне лень; И небрежно всем я махнул рукой своей… Рядом что-то затрещало, будто выломали дверь. В комнату вошли соседи, около меня стали кругом; В комнате один лишь я и ругань. Там, где простирался и ревел аэродром, Тетя с толстым задом, дядя — полным животом.

Ты взял гитару в робкой попытке установить контакт; Что ты нам скажешь: ложь или правду, вымысел или факт? Музыка — космос, в котором паришь ты, звуков чудесный край. С тем, кто остался в цепях тяготенья, связи не потеряй. Я уже устал молчать, Мне необходим контакт. Все ли, что нужно тебя посылавшим, ты разузнать сумел? Были ли тайны, в которые первым ты заглянуть посмел? Понял ли чуждых цивилизаций странных сигналов суть? Смог ли решиться бросить им вызов, смог ли собой рискнуть? Если безумцы выстроят стену там, где у сцены край, Силою звука, магией слова стену скорей сломай! Зал переполнен, и времени мало, медленно гаснет свет, Ключ отыщи к равнодушию зала, каждому дай ответ. Мы уже устали ждать, Нам необходим контакт.

И погасли огни, И закрылся музей… Ты остался стоять в темноте Средь фигур восковых В гипнотическом сне Абсолютно один. Хей! Завороженно вглядись в шеренги восковых лиц. Хей! Мечтал ты, верно, не раз пожить их жизнью хоть час. Силой мечты Наделен нынче ты, И фигуры под взглядом твоим Начинают дышать, Открывают глаза, С постаментов спускаются вниз. Хей! Раздался музыки звук, и тотчас все стали в круг. Хей! Пустились в пляс, и тогда ты вдруг услышал слова: «С нами танцуй! С нами вместе танцуй! Вслед за нами все па повторяй! Этой ночью тебе Предоставился шанс Быть хоть в чем-то похожим на нас». Видишь ты остановившимся взглядом Бал неживой красоты, Танец изыскан, манеры изящны, Но лица партнеров пусты. Перед возможностью быть рядом с ними Трудно тебе устоять, И, подражая движениям кукол, Начал ты сам танцевать! / Видишь ты остановившимся взглядом Немало диковинных сцен: Девушка в белом проносится рядом, Похожая на манекен. Странные люди в причудливых позах Пляшут среди темноты. И, подражая движениям кукол, В танец втянулся и ты / Хей! Движений автоматизм внедрился в твой организм. Хей! Как по свече, вниз течет по телу восковый пот. Видишь, как воск Заливает твой мозг; Даже сам ты теперь C ними, С ними вместе готов Участь их разделить — Неподвижно застыть утром. Утром солнечный свет Зальет сумрачный зал, Упадет с твоих глаз пелена, И, с улыбкой взглянув На раскрашенный воск, Ты покинешь музей.

Без капли сожаления хочу тебя покинуть я, Под внешней красотой твоей сумел я разглядеть тебя. Ты блещешь, словно золотая нить, пока ты молода, Но это золото внутри успело сгнить; Кому нужно гнилое золото? / Я на тебя смотрю в ознобе восхищенья, Я на тебя смотрю в припадке отвращенья. Я сам пленен тобой, но я борюсь с собой — Я знаю свет и тьму, я не могу играть с судьбой. Ты постоянно кровь сосешь, как клоп или пиявка — Тебе все мало: неустанно просишь ты прибавки Считаешь ты, что красота послужит оправданьем Для твоего нелепого существованья. Ты блещешь, словно золотая нить, Пока ты молода, Но это золото имеет свойство гнить — Кому нужно гнилое золото? Гнилое золото. / Ты прятала под красотой тщеславные желания, Но форма не способна скрыть ничтожность содержания. Ты блещешь, словно золотая нить, пока ты молода, Но это золото внутри успело сгнить; Кому нужно гнилое золото? Я знать хотел бы имена всех тех, кто научили жить тебя В разладе между телом и душой. Я ненавижу тех, кто дал тебе возможность стать такой, Лишив меня надежды быть с тобой. Они стремились обладать всегда лишь тем, что блещет; В тебе хотели видеть только вещь, ты стала вещью. Читая книгу жизни, ты искала лишь картинки в ней, С улыбкой томной пропускала текст. Мечтала ты, что поместят тебя в футляр из бархата, И Бог не выдаст, а свинья не съест. / Мне жаль того, кто поместит тебя в футляр из бархата. Мне жаль того, кто просчитается с тобою — Как черная дыра, ты поглощаешь целый мир, Ни капли теплоты не выпустишь наружу. Читая книгу жизни, ты смотрела лишь картинки, Ты пропустила текст с улыбкою невинной. / Как будешь ты удивлена, когда сорвутся планы И станет вся твоя душа одной открытой раной. Как будешь ты удивлена, когда сорвутся планы И станет вся твоя душа одной открытой раной. / Все те, кто покупал твое расположенье, Тебя покинув, испытают только облегченье. И ты тогда увидишь вдруг ясней и резче: В тебе привыкли видеть вещь — да ты и была вещью. / Ты блещешь, словно золотая нить, пока ты молода, Но это золото внутри успело сгнить; Кому нужно гнилое золото?

из убежища ума, через форточки ресниц вниз на улицу, где льется через край толпа, я бросаю просветленный взгляд, я парю внутри себя — что мне с ними говорить: я боюсь себя связать с незнакомым человеком. ЛУЧШЕ ВЗЯТЬ ЕГО В ПИПЕТКУ ОСТОРОЖНО КАК МИКРОБА ПОДНЕСТИ ЕГО НЕБРЕЖНО К ОБЪЕКТИВУ МИКРОСКОПА изучение закончу и забуду, кем он был. недовольны? вряд ли лучше, чтоб меня он заразил ожиданьем перемен, неизбежностью разлуки… я же хрупок, как фарфор — УБЕРИТЕ ВАШИ РУКИ!!! из убежища ума, через форточки ресниц вниз на улицу, где льется через край толпа, я бросаю просветленный взгляд, кто клянет меня — жесток — что он знает обо мне? мне так хочется порой очутиться среди них… / Голоса Папочки и Мамочки (из недр подсознания) / СОБЛЮДАЙ ДИСТАНЦИЮ! ОСТОРОЖНОСТЬ ПРЕЖДЕ ВСЕГО! СОБЛЮДАЙ ДИСТАНЦИЮ! НЕТУ ДЕЛА НИ ДО КОГО!

Яркий солнечный свет в небесах, весенний день; Черным яростным вихрем взорвав молчанье дня, Ты мелькнул и исчез, обгоняя свою тень, И остался надолго в душе у меня. И порой, когда мне очень тяжело в этом сложном мире жить, Я хочу хотя бы мысленно твой путь повторить! Потому что так прекрасен твой полет, так неудержим, и мне Кажется, что ты счастливей всех людей на Земле! Хочется забыть про все и умчаться с тобой! И лихо мчаться с тобой! Серой лентой несется асфальт, Стрелка тянет за сто пятьдесят, Сердце просит скорей тормозить, Но тормоз заклинил, заклинил нарочно. Вентилируй нервы, бьет в лицо тугой поток. Воздух крепче спирта, делай за глотком глоток. Каждый раз, когда ложишься в поворот, выжимаешь полный газ, Думая уйти от жизненных проблем в этот раз, И кажется, что вновь погони избежал и свободен навсегда, Но они несутся за спиной как тень, и тогда Хочется забыть про все и умчаться вперед! И снова мчаться вперед! Только в опьянении можно позабыть о том, Что уйти от тени не сумел пока никто! Одержимый, скорость растет! (x 3) Яркий солнечный свет в небесах, весенний день. Я стою у дороги, вспоминая тебя И всех тех, кто хотел обогнать свою тень В безнадежных попытках уйти от себя.

Человек за пультом, склонившись, Ничего не видит вокруг: Он отделяет голос твой от тела, Словно хирург. И ты таешь, словно лед на сковородке, Убывает кровь твоя и плоть, Но часть ее, прилипнув к тонкой пленке, Вечно живет. Ты растаешь свечкой в пламени чувств, Чтобы кто-то вдруг нащупал на пленке Твой пульс… На бобину скручены нервы: Можно вновь и вновь прокрутить. Из сердца приготовлены консервы — Каждый может открыть. Пленка в прорезь вставлена ловко, Чей-то палец кнопку найдет. Прижимная планка к головке Сердце прижмет. И под то, что было твоей кровью, Будут пить и будут болтать, Будут заниматься любовью И танцевать… Но средь сотен, наплевавших на все, Кто-то, вздрогнув, вдруг услышит, как бьется Твое Сердце. / Но средь сотен, потерявших свой курс, Кто-то, вздрогнув, вдруг услышит сквозь гомон Твой пульс… /

Я снова у вас в гостях, Вы молоды так же, ребята, И снова портвейн на столе, Как в семьдесят пятом. Как в семьдесят пятом, когда Ты училась курить на веранде, А Саша играл на басу В школьной команде. Мы сидели и пили, И время, казалось, застыло, Покрыто серебряной пылью Наших иллюзий; И ваш малыш под столом Мешал нам снова и снова, И ты наклонилась к нему, Шепнула какое-то слово. И мне показалось, друзья, Это было когда-то запретное слово «Нельзя». Полный круг завершен: Рыцари Тертого Джута Спят в очарованном замке — замке уюта. Но я все ищу почему-то Принцессу, которой я должен отдать поцелуй, Чтоб отогреть ото сна Струны лютен И в прах обратить колдовство. Я снова у вас в гостях, Вы молоды так же, ребята, И снова портвейн на столе, Как в семьдесят пятом. Но семьдесят пятый проплыл, Как станция мимо вагона, И кто-то остался в купе, А кто — на перроне. Нетронута пломба стоп-крана, Мне это не кажется странным, Я знаю: тогда был желанным Пункт назначенья. Я вполне реалист, Но я не скажу вам, что хуже: По-разному выглядит мир Для тех, кто внутри и снаружи. / Но я не могу удержаться, друзья, Шепнуть вам когда-то запретное слово «Нельзя» /

Когда я с надежной дороги свернул, Одни огорчились, другие смеялись; Сказал я: «Ведет меня призрачный свет», — Но все сомневались, Есть ли жизнь в стиле heavy metal, Есть ли жизнь в стиле heavy metal. И в сумрачной чаще я путь свой искал, Блуждал в темноте и терял в себя веру, Но свет все мерцал, голос странный звучал И звал меня к цели — К этой жизни в стиле heavy metal, К этой жизни в стиле heavy metal. Иди на свет, иди, Ищи, в чем цель пути; А цель в самом пути К источнику света. И снова и снова иду я на свет, А он точно так же далек, как и прежде. Но это мой путь, и других просто нет, И я не жалею. Это жизнь в стиле heavy metal, Это жизнь в стиле heavy metal, Это жизнь в стиле heavy metal, Это жизнь в стиле heavy metal, Это жизнь в стиле heavy metal, Это жизнь в стиле heavy metal, Это жизнь в стиле heavy metal.

Я летел по просторам Вселенной Прямо к этой планетной системе. Послан я Галактическим Центром, Имя мне — Карающий Ангел. «Род людской угрожает Вселенной И готовит все новые войны, Совершенствуя в них свои силы», — Так решил Галактический Центр. Голубой шар планеты прекрасен, Но приказ недвусмысленно ясен: Уничтожить огненным ветром Зашедший в тупик человеческий разум! Но я не могу решиться, Но я не могу решиться, Что со мной? Род людской — не угроза Вселенной, И он вел для того свои войны, Чтоб последняя стала последней Для всех, кто родился после нее. Да, я не могу решиться! Лучше я останусь с ними Вместе… Вместе отвратить опасность навсегда!

Праздник новогодний ближе с каждым днем, И не расстаемся мы с календарем. Скоро все часы двенадцать раз Весело пробьют для нас! В каждой квартире хвойный аромат, Музыка и танцы, яркий блеск гирлянд. Каждый верит в то, что этот час Повторится много раз. Новый Год, Новый Год, вновь и вновь Шутки и смех дарит нам! Может быть, в этот день суждено Сбыться всем нашим мечтам! Праздник новогодний ближе с каждым днем, Пусть он нам подарит все, чего мы ждем. Все, что не исполнил Старый год, Новый точно принесет! Пусть он нам подарит мир на всей планете, Пусть в любой семье смеются дети, Чтоб с улыбкой Новый год могли Встретить люди всей Земли! Новый Год, Новый Год, вновь и вновь…

Пыль снежная летит в глаза И тает на лице, Сверкая, словно бриллиант В серебряном кольце. Оставит по себе она Всего лишь влажный след, Исчезнет, как в моих глазах Твой силуэт, Когда внутри меня, внутри меня Погаснет свет. Напрасно те, кто говорят, Что знают этот мир, Пыль снежную внутри себя Хранят как сувенир. Опасно при себе носить Свой прошлогодний снег, Он может изнутри сковать Собой свободный бег, Надежду остудить собой, Собой навек. Пускай же тают на лице Осколки снежных звезд. И, хоть порой снежинок след Не отличить от слез, Я знаю то, что в снегопад Я путь свой не забыл И что в сраженье холода с теплом Я победил, Я мерз, но грел собою снег, И значит — жил!

Начитавшись вечером газет, Ты заснул в предчувствье страшных бед. Ты спал беспокойным сном… Вдруг вспыхнул яркий свет и разбудил тебя! Ты ладонью заслонил его, Но ладонь прозрачна, как стекло. Свет бьет, как литой металл, Он нестерпим и бел, как вспышка магния! Липкий пот покрыл все тело, Липкий страх сковал твой мозг: Чудится — нагреты светом, Стены плавятся, как воск. Ты придавлен, сломлен, ослеплен, И ты готов к тому, что скоро грянет гром, Но свет льется в тишине, И лишь стучит в висках твой учащенный пульс! Непослушно воле тело, Руки словно из свинца, Но решительным движеньем Ты убрал ладонь с лица… …сразу тебе стало ясно: это — только рассвет, страх оказался напрасным — это — только рассвет… Но не исчезла опасность — ЭТО — ТОЛЬКО РАССВЕТ!

Достигли предела в своем совершенстве Протезы руки и протезы ноги, Наука всесильна и стало посильным Созданье протеза… протеза души! На улице много безногих, На улице много хромых, Слепых и глухих. Только все же они Встречаются реже, чем Племя убогих: Живущих с протезом — Протезом души. Их видимо-невидимо, Души — не души.

Кадры мчались так стремительно, Фильм был просто восхитительным, Но жизнь сказала «Стоп!» И застыло без движения Горькой правды отражение — Снято прямо в лоб! Важен угол зрения! Ты играл, и люди верили. Облик твой внушал доверие, Но жизнь сказала «Стой!» Как внезапное открытие, Выплывает подлость, скрытая Внешней красотой Важен угол зрения! Дней текучка производит выгодный монтаж… Но стоп-кадры разрушают розовый мираж… Кадры мчались так стремительно, И казалось возмутительным Что-то изменить. Думал ты, что случай вывезет, Не пытался сделать выводы, Фильм остановить И выбрать угол зрения…

Омерзительно рост твой велик, Ни в какие не лезет он двери. Ничего, мы поможем, старик, Если в наши стандарты ты веришь. Мы боимся с тобою дружить: Что тебе раздавить-то нас стоит? Тебя требуется у-коротить: Ты же можешь нам планы расстроить. Если ты непомерно высок, Мы тебе непременно поможем, Но не вздумай брыкаться, сынок, Если лег на прокрустово ложе. Ты согласен — ложись-ка под нож, И напрасно, приятель, ты бьешься: Не таким, как другие, уснешь. И таким же, как все, ты проснешься. Проживешь ты отныне года, Лишним ростом своим не тревожим, Но не вздумай жалеть никогда, Если лег на прокрустово ложе.

Ника и Вика в тот вечер сидят на скамейке. Назначенной встречи они с нетерпением ждут. Нику и Вику в кино пригласили, а значит, в это кино они, несомненно, пойдут. Витя и Митя вкушают ночные сеансы. Школа и предки будут забыты в кино… Витя и Митя ценят хорошие фильмы… под вопли убитых и шелест фольги эскимо. Ника и Вика вкушают Витю и Митю: прикосновенье губами с недетской тоской. Ника и Вика не любят Витю и Митю, но ценят в них ощущенье присутствия силы мужской. Потерянные дети, спешите на ночной сеанс, узнать, как жить на свете вольготно и красиво. Не упускайте, дети, шанс! Жестокость, дети — самый легкий способ решить любой конфликт «здесь и сейчас», порвать любые сети житейской несвободы и утвердить себя хотя б на час. Витя и Митя выходят из зала. Нахмуренный лоб и решительно сжатый кулак. Ника и Вика наполнены силой, не страшно: с Витей и Митей сам черт им не брат. Витя и Митя нашли подходящую жертву. Кто он такой, что становится им поперек? Ника и Вика метнулись к упавшему телу. Били усердно туфлями с набойкой в висок… Потерянные дети сходили на ночной сеанс. Узнать, как жить на свете вольготно и красиво, не упустили дети шанс… И кто за все в ответе: потерянные дети иль кровью залитый экран?

Сколько раз я решал, Что на ветер слова Я не брошу впредь! Сколько раз я решал, Сколько раз обещал, Что не буду я петь! Кого разбудит эта песня? Кого разбудит эта песня? Тех, кто заснул, уже не разбудить, Тем, кто не спит, она уже известна — Зачем чужие раны бередить? Зачем чужие раны бередить? И ветер собрал мою музыку В пригоршню И бросил в мое лицо Тяжелой пощечиной. Чего другого я ждал в конце концов? Чего другого я ждал в конце концов? Сколько раз я кричал, Но зачем кричать — Чтоб потом краснеть? Я кричал не так И кричал не тем — Кому я должен петь?

Мерцание экранов в дома всех заманит. Они все уходят вдаль, Приближается темная ночь. А я — я остаюсь на улице, Я — человек-наблюдатель. Чем ты, приятель, мне можешь помочь? Вот ТЫ — человек с портфелем и газетами вместо пальцев! Голова открывается сверху, словно мусорное ведро. Ты пытаешься каждый день закрыть проклятую крышку. Сегодня снова не повезло. Девушка с глазами, ищущими разрядки, Плачь и рви непрочные волосы! Ты можешь уговорить сдвинуться кирпич в кладке, Но только лишь не меня. Молодой человек с дудочкой, Пляшущий среди крыс — Прыгай выше (кидай дальше! делай как мы: делай лучше нас!) Твои питомцы перегрызут твои ахилловы сухожилия А-а-а… я все это вижу, Я — человек-наблюдатель С единственным заданием — Наблюдать!

Войди в мою комнату — Сладкий запах эфира ударит в ноздри. Присядь в это кресло — Я тоже присяду возле. Это несложное дело — отпрепарировать тело. Куда сложнее отпрепарировать душу. Но я не трушу. Я привык. Волшебное насекомое! — охота была недолгой — Тренированный острый глаз и надежный сачок — Но сколько Тщательно я готовил последний удар! Сколько, сколько, сколько раз выпускал на волю Пойманный экземпляр! (Тише! Его я вижу. Главное — не спугнуть!) Все это в рамках закона — не надо бежать к телефону. Я не злодей — я очень серая личность, Я — просто коллекционер.

Он еще жив, красноглазый мангуст, мой друг. Он среди нас, но об этом не знает никто. В бархатной шубке Рикки-Тикки-Тави невидим, Рикки-Тикки-Тави неслышим, Рикки-Тикки-Тави скользит на мягких лапах. Сна и покоя Рикки-Тикки-Тави не знает, Рикки-Тикки-Тави в движенье, Рикки-Тикки-Тави спешит туда, где нужен. Вечером теплым и чудным на душе хорошо, и поверить трудно в то, что опасность рядом, и всегда может вдруг что-нибудь случиться, ведь зло только и ждет, когда наступит ночь. Крепок твой сон, и вползает змея в твой дом — Капельки зла, словно яд, на зубах блестят. Но не пугайся — Рикки-Тикки-Тави все видит, Рикки-Тикки-Тави все слышит, Рикки-Тикки-Тави всегда хранит покой твой. Зло обезвредить Рикки-Тикки-Тави сумеет, Рикки-Тикки-Тави успеет, Рикки-Тикки-Тави всегда приходит первым. Солнечным утром ясным ты найдешь труп змеи под своим диваном и, овладев собою, все поймешь, и тогда перехватит дыхание от сознания, что ты висел на волоске… Жив и здоров ты — Рикки-Тикки-Тави доволен Рикки-Тикки-Тави спокоен, Рикки-Тикки-Тави не ждет вознагражденья. Радость победы Рикки-Тикки-Тави быстро забудет, Рикки-Тикки-Тави снова в движенье, Рикки-Тикки-Тави спешит туда, где нужен. Словно напоминанье, кожа змеиная над твоим диваном. Взглянешь порой случайно, думаешь, это вновь вряд ли повторится. А Рикки опять в движенье, он спешит, как всегда, туда, где нужен, Рикки готов к сраженью… Рикки готов к сраженью, он прекрасно знает, что зло только и ждет, когда наступит ночь…

Я в одиночестве долго пылал, Руки мои — раскаленный металл, Плавятся стрелки огромных часов, Но заперты двери твои на засов. Я иду к тебе, как пожар, Пламя лижет твои окна, Плавит сердце твое мой жар, Лопнут в окнах твоих стекла. Слишком ты долго играла с огнем, Видя лишь искорку слабую в нем. Вырос огонь, вместе с ним страх — Он мечется в точкою ставших зрачках. Я иду к тебе, как пожар, Пламя лижет твои двери, Плавит сердце твое мой жар, Запах едкой стоит серы Я иду к тебе, как пожар, Пламя лижет твои ноги, У порога долго я ждал. Я устал. Вышли все сроки.

Он забыл свои крылья Под сиденьем автобуса. Был он пьян иль рассеян? Не одно, так другое. Но рогатые ангелы Неуклюжие лопасти Подберут и низвергнут Его как изгоя. И тот, кто верит, что, теряя Подарок гордого ада, Милость бледного рая Приобретает, Угоден всем, но лишь не себе. Угоден всем, но лишь не себе. Отречением жизнь свою продлевая, Безумный он пьяница, Что меняет литр вина На три литра воды. Но, если он все-таки истинно верит В иудину ценность крылатой потери, Кто знает, возможно, он будет Пьян.

мы жили в кругу: я и мой друг, витая в нем, как заколдованный звук, отражаясь от стен, которые вдруг вставали за метр от пропасти мы лелеяли круг, как свою колыбель — в нем всегда за апрелем начинался апрель, и каждая щель понималась как цель нагадить уверенной юности я и мой друг знали все про Луну, писали сценарий послезавтрашнему сну и шли на прогулку, как на войну — три плевка через левое это было признание трех величин, составляющих магию юных мужчин, результат результатов и причина причин в этой троице были за целое мы искали все три, не ведая сна: снисходительность женщины, смелость вина и третье — то, для чего имена — не более, чем заклинания и мы их находили, и жизнь была, как матери наши, преступно добра, но мы были во власти капризного зла и считали наш клад подаянием и был вечер — был вечер не хуже других, и мы очень легко отыскали двоих и пришли на квартиру знакомых своих поджидать наступления третьего мы сидели и пили, прошел битый час, и тревога волной накатилась на нас, луч надежды явился на миг и погас, нас залили холодные сумерки мы видели женщин, мы пили вино, но мы потеряли третье звено, и терялась уверенность в том, что оно не было так и прежде и мне показалось, что в двери звонок а друг закричал: посмотри на восток! …я еще успел посмотреть на восток и увидеть то, что он видел а потом налетело, скрутило, смело треснул круг, разбросав прямо в лица стекло я пытался прикрыть своим телом его, но друг был прекрасной мишенью я был вязок и сложен — ажурный металл — я еще сохранялся — искрил, но стоял — я хотел уцелеть, потому что я знал — это может окончиться чем-то… и когда все утихло, угасло, как день, я увидел его распростертую тень и какое-то чувство: скорбь или лень или то и другое вместе и я встал на колени, но плакать не смог я смеялся, шепча: да простит тебя Бог… и в пыли отыскал тот амбарный замок, которым наш круг замыкался затем был простой изумительный дождь я был потрясен — татуированный вождь когда краску всю смыл его ласковый нож, обнаружив обычную кожу, я снял боевую кольчугу юнца, и кольцо волшебством отделил от кольца, и рассеял по ветру остатки свинца, и поставил часы на сегодня

Этой ночью машины в гараж не вернутся назад: Этой ночью машины делают, что захотят. Этой ночью они удалятся на Пляжи Машин, Где теплый бензин лижет подошвы шин. Этой ночью в тиши тормоза не скрипят, асфальт не шуршит. Этой ночью никто острой вспышкой металла не будет убит. Этой ночью очистится воздух уже навсегда, И улица будет мертва, как спина старика. Ты научил их всему, чему мог, И машинам больше не нужен их бог. Ты не успел научить их любить, Но это вполне понятно… Этой ночью машины поедут плясать рок-н-ролл. Этой ночью машины научатся пить солидол. Этой ночью машины откроют, что были наги, И начнут размножаться ускоренным темпом. Этой ночью машины напишут свой Ветхий Завет. Этой ночью машины пройдут в свой Верховный Совет. Этой ночью машины поспорят про сюрреализм И, быть может, даже придумают свой коммунизм. Этой ночью машины куда-то ведут на расстрел Десять тысяч машин, чей мотор устарел. Этой ночью машиной подписан закон «Относительно лиц с органической кожей…» Ты научил их всему, чему мог, И машинам больше не нужен их бог. Ты не успел научить их любить, Но и это понятно тоже…

Мы били того, кто, купив «Жигули», Слушал коммерческий джаз. Теперь он сменил их в двенадцатый раз, А слушает только нас. Пускай торжествует правда, А ложь на морозе дрожит, Но правда — всего лишь названье Для самой приемлемой лжи. И я хочу спросить всех усталых борцов, В конце-то концов: «Что сделали вы для могущества струн, Для победы своих же идей?» Вы занимались нанайской борьбой Порою с самими собой, но… Маты убрали, а судьи ушли — Пора покупать «Жигули».

встречи слова обсужденья люди с паяльниками люди с пишущими стиральными швейными электронными машинками машинами машинищами школа мимики жеста вооружение в никуда вопросы из ниоткуда ответы тренировка перед зеркалом с чужими очками школы школки университеты где я кто я куда я куда? я отрезаю от себя части леплю из них сержантов внешней разведки посылаю их выполнять прокладку коммуникаций они не возвращаются никогда никогда никогда! меньше все меньше меньше меньше своего того которое того, что больше все больше больше больше какого-то потому что в связи обстоятельства обязательства кредит аванс долг третий в комнате третий в телефоне третий в постели никак нет так точно: есть где я кто я куда я куда? я отрезаю от себя части леплю из них генералов армии благополучия они будут докладывать о моем продвижении карты в штабе не меняются никогда никогда никогда никогда!

Только вчера Я приобрел его, Но всем уже Смело сказать могу, Что Мой инструмент — Ключ к миру музыки — Нравится всем Этот чудесный, чистый, ясный звук… Целый набор Новых возможностей Дает инструмент Высшей надежности

круговая порука мажет, как копоть я беру чью-то руку, а чувствую локоть я ищу глаза, а чувствую взгляд там, где выше голов находится зад за красным восходом — коричневый закат скованные одной цепью связанные одной целью скованные одной цепью связанные одной… здесь составы вялы, а пространства огромны здесь суставы смяли, чтобы сделать колонны одни слова для кухонь, другие — для улиц здесь сброшены орлы ради бройлерных куриц и я держу равнение, даже целуясь можно верить и в отсутствие веры, можно делать и отсутствие дела нищие молятся, молятся на то, что их нищета гарантирована здесь можно играть про себя на трубе, но как ни играй, все играешь отбой и если есть те, кто приходит к тебе, найдутся и те, кто придет за тобой здесь женщины ищут, но находят лишь старость, здесь мерилом работы считают усталость здесь нет негодяев в кабинетах из кожи: здесь первые на последних похожи и не меньше последних устали, быть может

есть голос в эфире, есть новости в мире, есть мертвый окунь в потоке и гул в небесах есть вкус селитры во рту и металл на руках есть пятна на солнце, есть влага в колодце, есть мертвый кит на песке и стволы за спиной все есть, и нет ничего, что бы не было мной около радио и день дождливый, и огни автомобилей, акварель прозрачной мути, разговор, лишенный сути, созерцанье чьей-то тени с непонятным поведеньем репортаж внезапно прерван… телефон есть голос, что будит (доброе утро, дорогие товарищи) есть утро, что будет (передаем последние известия) есть ожидание света и происки тьмы все есть, и нет ничего, чем бы не были мы

Я не сплю ночью полнолунья, И во мне прилив: Океан заливает сердце, Соль на губах, Боль… боль в глазах — Прилив смыл песок с души. Я зажег сигарету в парке, Я зажег звезду. Надо мной одинокий спутник — Связь двух лучей. Друг или враг — За кем этот взгляд следит? Видеокассета крутится в моей голове, Кадры на экране повторятся снова. Обладанье телом — тот же некий страх, Мой большой ботинок на спине Другого. Видео покажет тебе Словно cinema-варьете, Видео покажет тебе, Все как есть. И тогда ты скажешь: Принужденье наш дом, Разрушенье мы в нем! И вода заливает разум, Как второй поток, Океан размывает душу — Где твой ковчег? Там, где вчерашний снег: Прилив унес его с собой. Видеокассета крутится в моей голове, Кадры на экране повторятся снова, Телефон в конторе бодро зазвенит на столе, Ты получишь деньги и талон на масло, Генерал отдаст свой приказ, Лейтенант подхватит его, На солдата крикнет сержант И солдат повяжет генерала! Принужденье наш дом, Разрушенье мы в нем.

Выход, здесь должен быть выход: Я просто не верю, что здесь только вход. Выдох, долой душный воздух, Слежавшийся в легких тоскующий вздох. Я выключил телевизор: Это вызов, Это бунт. А может быть и так, Но только в этом выход. Это только выдох, выдох. Эй, называй как знаешь, Но это только выдох, Лишь необходимость выжить. Правда. Все это правда, Кровь на экране… К тому же цветном. Но как же, как не думать о жизни И слышать о смерти ночью и днем? Кто может мне сказать: «Парень, не смей кричать»? Я не хочу кричать, Но не могу молчать. В ванной течет вода: Это наш час, когда Ты принимаешь душ, Я согреваю ужин. Я выключил телевизор…

знаю твой адрес, а может быть, даже телефон внутренний голос сегодня не дремлет он шепчет мне тихо: ты спасен город закрыл глаза он должен спать до утра зачем смотреть? зачем, ведь речь здесь идет о двух таких простых людях и о чем-то еще нет кинокамер и нет микрофонов нет людей диктор сегодня страшную новость не скажет с экрана, прервав хоккей дверь на площадке, молчи, пока мы ищем ключи закрой глазок — к чему, ведь речь идет о двух таких простых людях и о чем-то еще дверь на площадке, молчи пока мы ищем ключи закрой глазок к чему, ведь речь здесь идет о всех таких простых людях таких простых чувствах таких простых правдах и о чем-то еще…

Я не нашел понятных слов И не нашел конкретных фраз; Задумал сказочный роман, А вышел сбивчивый рассказ. Я не прочел всех умных книг, Не пересек семи границ; Ловил я в небе журавлей, Но находил в руках синиц. Возможно, видел я не то, Возможно, нужно все не так, Но если кто-то знает, как, Сто против двух, что он — дурак. Но кто-нибудь поймет, кто-нибудь найдет, кто-нибудь услышит, Кто-нибудь рискнет, кто-нибудь возьмет, кто-нибудь допишет, Кто-нибудь найдет что-то для себя, кто-нибудь на свете — Всюду на земле в каждой голове дует тот же ветер.

Техника покоряет Землю, Я покоряю тебя. Разные цели, но те же средства — Удобство и простота. Кто принесет тебе утром кофе? Только одно из двух: Преданный муж или честный робот Тот и другой — лопух… Встречи в седьмом часу И квартиры подруг. Утром лишь пять минут И — троллейбус домой. Сколько так можно жить От софы до софы? Технологичный брак для всех (Смотри проспект). Цель двух полов — продолженье рода (Стих Восьмой — Бытие), Правда, еще есть Моральный Кодекс, Но он неизвестен мне. Ужин нельзя превращать в похмелье, А завтрак — в поздний обед. Свойственно всем холостым безделье, Ну а женатым — нет… Ось не должна буксовать У настенных часов. Труд — непреложный закон для некормленых ртов. Дети всегда растут на примере отцов. Технологичный брак для всех (Смотри проспект). Встречи в седьмом часу И квартиры подруг. Утром лишь пять минут И — на службу пора. Сколько так можно жить От софы до софы? Технологичный брак для всех (Смотри проспект). (Весьма логичный брак для всех…) (Вполне приличный брак для всех…) (Совсем обычный брак для всех…) (Почти привычный брак для всех…) (Такой практичный брак для всех…)

Сказочное лето, Танечка и Света, Леночка и Валя (трали-трали-вали). Лодочки и кеды, пиво и конфеты На озере и в клубе (шуби-дуби-дуби). О! У меня нет друга. Мама на диване, папа в финской бане, Брат в Афганистане (негры в бантустане), Праздники без буден, завтра что-то будет. Что будет — я не знаю (но моя хата — с краю). О! У меня нет друга. О! Космический секрет вдруг открылся мне: Комический куплет — лишь кирпич в стене, Практический совет нужен мне извне. Новая прическа, старая расческа, Белые ботинки (только из починки). Кончились подсказки, сломаны указки, Банановая публика (в банановой республике)… О! У меня нет друга…

Она приносит чистоту В ведре воды. Субботний день… Сестра ушла, сказав ей «Вытри пыль!» Твой дом Ждет уборки. Она снимает Бельмондо (Он здесь висел). Пыль на лице (ведь время старит даже кинозвезд). Жан-Поль, Как ты выцвел… Соня, Соня, Соня любит только Петю: Петя, Петя, Петя лучше всех на свете! Дин-дон — проснется телефон: «Труба зовет! Возьми ведро и вымой пол!»

Друг мой сказал мне: «Я чувствую ритм, Он во всем и во всех, Он везде и всегда. Музыка — только его отраженье: Отсвет в серой воде Тусклого стекла, Как глаза Того, кто ушел за зеркала». Друг мой сказал мне: «Я все же играю, Это самообман, И я — просто маньяк! Ритм ускользает, как ртуть из-под пальцев, И его не поймать Ни за что и никак! Делаешь шаг Вслед за ним, Но он делает пять». Но когда опустят шторы И погаснет свет, Зал заполнен будет снова: Будет второй сеанс. Ритм восстановит нас Вновь… Ритм, недоступный нам, Ритм, заключенный в нас, Ритм, который — МЫ! Друг мой сказал мне: «Четыре желанья Есть в душе у меня, Как четыре огня — Быть сильной долей И быть первым тактом, И чтобы никто не смог Сбить с ритма меня… И еще… Жалеть тех, кто этого ритма не слышит, Но не прощать!»

Рот открыт, но я не слышу, но я не слышу слов — Сделай телевизор тише, Я не могу понять… Говорим мы, очевидно, на разных языках — Слишком сложно, слишком сложно, Я не могу понять… Только манекен с пустою головой Может целый день выслушивать тебя. Только манекен, который глупый-глуп, Может без конца выслушивать тебя. Слишком громко город воет, и я не слышу слов. Опусти скорее шторы, могу понять одно, То, что мне необходимо, не более того, Слишком сложно, слишком сложно, Я не могу понять… Закури и успокойся, не надо так кричать. Все в порядке, все в порядке — посмотрим, что сейчас. Да, покажет телевизор, какие чудеса! Все так просто, все так просто, Я не хочу понять…

Покажи мне путь туда, Где текут из меда реки, Где в источнике любом Светлое вино. Покажи мне путь в страну, Где под страхом смертной казни Небесам запрещены Бури и дожди. Но меня заводишь ты в пустыню и бросаешь Под солнцем, средь песков и змей. Может, ты дорогу и сама туда не знаешь, А может, не пройти двоим по ней? Покажи мне путь в страну, Где живут простые люди, Где без лишних слов дадут, Беглецам приют. Покажи мне путь туда, Где уже не нужно будет Утром отряхать с ресниц Слез полночных соль. Но меня заводишь ты в пустыню и бросаешь, Сказав, что здесь страна моей мечты. Может, в этом мире я не так все понимаю, Чтоб увидеть то, что видишь ты?

Я устал на небе жить, Я устал безгрешным быть И вино бессмертия искать. Никогда, о никогда По холодным небесам Я не буду в сумерках летать. Сколько я оставил на земле, Землю на небо променял, Как я был обманут самим собой, Тогда я не знал. Никогда, о никогда Не вернусь я вновь сюда, Где так одиноко было мне. Стоило ли покидать Землю, чтоб о ней мечтать И в конце концов вернуться к ней?

Рано ли, поздно ли, там и тут, Тропочку-ниточку оборвут Острые-шустрые ножницы, Тропочка-ниточка кончится. Но пока есть еще время, Я могу сохранить нить. В лабиринт я войду смело. Нить в пальцах. Дам я нить тебе в руки вместо слов и кольца, А у нее два значенья, у нее два конца. Можешь ждать возле входа непрестанно, Может, вспять я вернусь, когда устану, Вдруг устану. Отклики-отзвуки в глубине, Осыпи-россыпи в темноте, Золото-серебро, тусклый свет, Может быть, выхода больше нет, Но пока есть еще время, Я должна протянуть путь. Я не буду блуждать слепо. Нить в пальцах. Дам я нить тебе в руки вместо слов и кольца, А у нее два значенья, у нее два конца. Можно все прождать у входа, Можно вслед за мной пойти, Может, ты еще успеешь, Только нить не по пути. Если нить оборвалась и меня рядом нет, Значит, срок мой отмерен и потушен мой свет. Завяжи два конца узлом на память, Может быть, нить твоя прочнее станет, крепче станет. Рано ли, поздно ли, там и тут, Тропочку-ниточку оборвут Острые-шустрые ножницы, Тропочка-ниточка кончится. Завяжи два конца узлом на память, Может быть, нить твоя прочнее станет, крепче станет.

…Утро — как гребешок из перламутра, Воздух — им можно мыться, как водой. Остров — теперь все будет очень просто, Если мы разведем огонь с тобой, для нас с тобой. Я дам тебе меньше, чем ты стоишь, Ты даришь мне больше, чем ты ждешь. Скрывай свое имя, все не скроешь. Ты — Одиссей, вот ты кто. Ты ждешь приливной волны, чтоб оставить меня, Ты ищешь такой войны, чтоб всем войнам — война. Парус, я знаю, где ты прячешь парус. Смейся, но кошки видят в темноте. Хочешь, и ты останешься со мною, Только зачем такой ты нужен мне, зачем ты мне. И пускай волна возьмет тебя и назад не вернет, Пускай весь прибрежный песок твой след не найдет. Но если огонь сверкнет вдалеке, То мне ни к чему гадать по руке. Я знаю — чей это пожар торопит рассвет. Это одна из моих ночей, одна из твоих побед.

Островок в океане: пять базальтовых скал, Гнезда птиц и лишайник, но наставник сказал: «Тацу, Тацу, юный воин Ямато! Тацу, Тацу, Император велел нам здесь оставить солдата». Поздно осенью крейсер якорь бросил у скал, Металлический голос по-английски сказал: «Tazu, Tazu, army’s gone! War is over! Tazu, Tazu, your emperor surrendered! Leave your rocks, gun-unloaded!» Тацу знает лишь то, что это голос врага. Он не понял ни слова — ложь все наверняка! 万歳帝が勝つ «Banzai, Mikado wa katsu!» 万歳軍隊は強い «Banzai, Untai wa tsuyoi!» Тацу, Тацу, тебе тринадцать лет, Тацу, Тацу, ты — маленький дракон. Сорок солнцестояний и сезонов дождей Тацу ждет приказаний от погибших вождей. Тацу, Тацу ловит крабов в заливе. Тацу, Тацу воду пьет и глядится в зеркала дождевые. Тацу, ты стал совсем седым… Тацу, ты охраняешь дым…

окна, глаза зверей, огни галактик, фары ночных машин на темном тракте если б суметь огонь надеть, как платье, вы бы пришли в мой дом, ночные братья в каждой душе есть вечный и древний голос, каждый огонь хранит первобытный зов в темной сырой земле скрыт магнитный полюс, ночью зрачки горят, как огни костров сколько известно вам самых первых истин, отблеск луны в воде и роса на листьях? если б суметь огонь надеть, как платье, взяли б меня с собой ночные братья окна, глаза зверей, огни галактик, фары ночных машин на пустом шоссе нужно спешить: ведь солнце в своих объятьях все испарит, что скрыто в ночной росе

Я смотрю на голубой экран Самой лучшей из любых программ. Как туман облака, Алый плот уносит река. Я жду заката, плеска весла, Я жду отъезда навсегда. Я жду прощанья, жду гудка, Где та рука, что даст мой трап мне? Вниз по течению, вниз по течению неба, неба… Вниз по течению, вниз по течению неба, неба… Я смотрю на этот синий холст, Я ищу на нем прозрачный мост Через все, что не вернуть. Я жду героя, я жду того, Кто мне откроет, для чего… Жду я прощенья от морей, Чтоб плыть скорей туда, куда должна. Я смотрю на голубой экран Самой лучшей из любых программ. Как туман облака, Алый плот уносит река. Я жду героя, я жду, кому Можно доверить — почему… Жду я прощенья от дорог, Чтоб миновать порог земных камней.

я сплю, и мне снятся сны о снах я таю, как свечка, на глазах быстрее, чем тает снег в руках и мне не дождаться прихода тепла мне больно, но боль эта так светла во мне расправляет свои крыла Белая Бабочка когда двойные рамы снимут с окон, она легко порвет свой белый кокон и помчится к облакам, к талым водам и ручьям, невесома словно тень — ей отпущен только день пастушья звезда принесет закат, и белая тень прилетит назад, и сразу начнется снегопад я вновь засыпаю в дупле совы, и снова сугробы на вид мертвы, но слышит дыханье корней травы Белая Бабочка

утренний холод ежит фабричных работниц они едут куда-то, ничуть обо мне не заботясь болит голова, гудят провода, но это не похмелье совсем другая беда свет нестерпим, звук нестерпим, отвратителен каждый запах разбуженный ударом между глаз (из порванных труб вырывается газ) разбуженный ударом между глаз (это — кислород, и он смертелен для нас) разбуженный ударом между глаз чужие ногти свежо хрустят на зубах, мы были ежами, мы метили иглами в пах невесомы тела, непонятны слова, здесь нет никого — ни тебя, ни меня свет нестерпим, звук нестерпим, отвратителен каждый запах

она была создана, чтоб украсить собой чью-то ночь крупная рыжая кошка из тех, что боятся росы она избегала рук — чем тут можно помочь? — и смеялась над тем, кто был смел, с яростью летней грозы и я вступил на порог, стремясь изменить сюжет она зашипела в углу, когда я сказал: ты лжешь! две сотых секунды на то, чтобы найти достойный ответ: агаты ее когтей — хирургический нож и я отступил на шаг, предавая мужскую суть, и ушел, как побитый пес, вытирая густую кровь, оставив в ее когтях то, что не мог не вернуть докурив бессонную ночь, я вернулся за этим вновь она улыбнулась так, будто знала все наперед, и вновь нанесла удар при звуке знакомых слов знакомая боль — она сильней незнакомой жжет я шел на третью казнь под грохот свинцовых висков глаза заливала кровь, но память о лестнице той уже не нуждалась в глазах — я был то ли глуп, то ли смел я шел на нее, я шел? как пьяный христианский святой на берберийского льва я, кажется, даже пел но однажды я спутал час и явился еще до зари, истончав от бесчисленных ран, я был почти невесом, я раздвинул душой кирпичи, не касаясь закрытой двери, неслышим, невидим никем, я проник в этот дом я закрыл руками лицо, ожидая знакомый ответ, но она спала в темноте, но она спала в забытье я открыл глаза… этот свет, странный свет, без источника свет, оставляя меня в тени, осветил мне ее черты и при свете, который светил, я впервые смог рассмотреть, что рубцы на ее лице — повторенье моих рубцов, что на пальцах ее нет когтей — обоюдоострая плеть таращилась рядом с ней зрачками тугих узлов и тогда, завершая триумф, я склонился как хищник над ней, прагматик и грубый солдат, знающий хитрость войны но ангел, паривший над ней, успел мне крикнуть: не смей! и голос он свой воздвиг прочней крепостной стены и я отшатнулся и вдруг усвоил науку кольца я слышал шепот небес: Вера, Надежда, Любовь это было мое Всегда, и оно хранило меня и я исчез, словно дым, чтобы утром явиться вновь

Весь горю, как порох в огне, Но и этот темп не по мне! Каждый час иду на прорыв, Пусть мой идеал — это взрыв… долгий, как мгновенье, Жаркий, жаркий, как стремленье, каждый день мне несет, Мысли боевой разворот! Жизнь моя — последний бросок, Каждый вдох — металла глоток, Долгий, как мгновенье, Жаркий, жаркий как огонь… …В этом вихре страстей и сомнений Шлак сгорает на раз. Ветром уносится черный и вредный Жалкий угарный газ. Как результат, в очищающем вихре Останется то, чем горжусь, И те, что сгорают в пламени чувств, Песню подхватят мою… В пламени сгорит моя ложь, Вот тогда я выйду под дождь. Вернусь я из воды, и, быть может, Спокойней и светлей, чем нож, Вырванный из ножен, Сталью, выжженной стрелою. Каждый день мне несет Мысли боевой разворот. Жизнь моя — последний бросок, Каждый вдох — металла глоток.

Открытые пространства, Скрытые людской стеной. Открытые пространства, Смытые людской волной — Я принимаю ваш вызов. Этот тихий дом был мой. Он остался за моей спиной. Я отдал свои ключи Тем, кто завладел моей тюрьмой. Снова, снова, снова я призываю свободу, Чтобы, чтобы, чтобы — остаться собой. Снова, снова, снова я призываю свободу …быть собой. Открытые пространства, Небо над людской рекой, Открытые пространства, Пена над людской волной. Я перейду границу… Блудный сын найдет порог, Принесет в ладони пыль дорог — Все, что он нашел вдали, Все, что он скопить в дороге смог. Там, за людской стеной — там, за людской волной. Там, за людской рекой — там, за людской стеной. Этот тихий дом был мой, Эти стены выросли со мной. Тот, кто быть не смог собой, Будет тем, кем сделают его. / я узнал секретный код, я нашел победный ход /

больные люди плодят больные слова, стенограммы сиделок не сходят с первых полос, под светом бестеневых ламп блестит голова в сиреневых крапинках сбритых волос вечер смеха и плясок в сумасшедшем дому, день открытых дверей в палатах и боксах, и пожарные спорят по горло в дыму, но стропила горят, и тушить слишком поздно не выходи на улицу без берушей, прячь телевизор от малышей ветер, несущий слюну, ядовит: эпидемический м-м-м-менингит! я хотел бы знать, кто здесь болен, а кто здесь здоров, но все психи надели халаты, убив докторов, и учат латынь и пытаются спрятать клыки маньяк за рулем говорит, кровь отирая с руки: «садись! забудь! мы отправляемся в путь! по той же дороге, но к новой звезде не думай о цели — счастье народа в быстрой езде» не выходи на улицу без берушей…

судьи встанут, встанут судьи мертвы, белые-белые мантии даст им снег встанут судьи в париках прошлогодней травы, заслышав скрип наших черных-черных телег чтобы вершить приговор, судьи не взяли мечи мы едем на суд через бор — сами себе палачи судьи сядут в кружок у развилки дорог, мимо промчимся мы — тени, тени во мгле тронут судьи каждого ольховым прутом, знаки поставят перстами на стылой земле чтобы вершить приговор, мы едем на плахи свои сквозь заколдованный бор — сами себе палачи

Я любил, любил, любил, любил, любил Холодное утро, Утро Елены. Я стучал, стучал, стучал, стучал, стучал В закрытые двери, Двери Елены. Я стоял всю ночь на коленях ради Елены И слышал, как пело за дверью радио Елены. Я любил, любил, любил, любил, любил Рассудочный полдень, Полдень Татьяны. Как святая книга в сафьяне, Мудрость Татьяны. Я сидел, как мальчик за партой, возле Татьяны И шатался, будто бы пьяный, от правды Татьяны. Я любил тропический вечер, Вечер Марии. Я ласкал горячие плечи, Плечи Марии. Я входил, как тигр, в квартиру милой Марии И слышал, как голуби пели «Ave Maria». Я ушел в безмерную полночь, Полночь Ирины, Встал на путь как лезвие длинной Жизни Ирины. Пережил все страшные тени леса Ирины И проснулся, чувствуя рядом холод Елены.

Ночи и дни Сжались в комок, Как бумага, Когда ее лижет пламя. Ото всех желаний, Ото всех тревог Только пять минут, Только пять минут Сохраняется нами. Пять минут неба — Это так много, Мне не о чем больше просить Ни тебя, ни бога. Пять минут неба — Это так много. Только пять минут, Пять минут неба. Только пять минут.

Ты не чувствуешь моего присутствия, Опаздывая на последний сеанс, Ох, сеанс. Под гипнозом твоей длинной тени Улица погружается в транс, Ох, в транс. А между тем, мы вместе ловим На нашем полустанке Один и тот же полуночный Запоздалый поезд. У тебя два холодильника: Один на кухне, а другой — в голове, Ох, голове. Я не нравлюсь тебе (сочувствую!), А ты не нравишься мне, Ох, мне. А между тем, мы вместе ловим… Ты можешь обливать меня грязью, Засунув в урну тщедушную совесть, Но ты не можешь уйти с перрона, Купив билет на тот же поезд, поезд. Один и тот же полуночный Запоздалый поезд. Один и тот же полуночный Наш запоздалый паровоз.

Ты моя сладкая боль, но это ложь — В ранах останется соль, хотя в сахаре нож, И скоро эта правда станет слишком горька, Но это будет завтра, ну а пока… Режь меня режь меня режь! Режь меня режь меня режь! Ты надеваешь перчатки, принимая гостей, Ты стерла пемзою пальцы почти до костей. Но вся пролитая кровь вернется обратно, и На белой лайкре выступят кровавые пятна, Ну а пока… Режь меня режь меня режь! Режь меня режь меня режь!

ты знаешь, здесь ночью, когда в коридоре погаснет последняя синяя лампа и все мотыльки и летучие мыши исчезнут в открытом пространстве какого-то мне незнакомого теплого неба ты знаешь, тогда появляются тысячи жадных трепещущих ищущих рук и на белой больничной стене вырастают холодные пальцы, большие ладони все это похоже на праздник, на сон наяву, словно все это было когда-то со мною и девочки с розовыми глазами и девочки с розовыми глазами! все это похоже на траурный марш они шарят по стенам, по окнам, по крыше и душат каких-то прохожих вокруг все это похоже на сон, словно все это было! я знаю, я чувствую — это пришли за мною и я остаюсь неподвижно лежащим, и капли дождя и какое-то небо на родине бюст, на площади памятник, мемориальную доску на стену — все что угодно, но только, но только не это!

плебейка — по твоему лицу размазан мэйкап плебейка — твоя любовь как телогрейка я привожу тебя домой, как водят блудных собак, мой сексуальный партнер и мой классовый враг ты говоришь о Париже, но тебе куда ближе помойка мои деды жевали Нерчинский снег, мои прадеды мечтали о Полярной звезде я потомок тех, кто дал тебе свободу, чтобы ты имела тряпки и плевала на работу плебейка — твой рот улитка, ты плод вырожденья плебейка — в твоих жилах водка уже два поколенья я привожу тебя домой, наверно, это с тоски, у тебя злые бедра и тугие соски ты говоришь об Армани и прячешь семечки в нагрудном кармане мои деды стояли у мешков с песком, мои прадеды харкали кровью на камнях катакомб и вот мы одни — одни в этом доме что я могу сделать с тобой, что я могу дать тебе кроме унижающей тебя любви если ты только можешь понять, что я улыбаюсь не от наслажденья — я смеюсь над тобой когда хозяйка нового мира становится плачущей плотью, ты всегда голосуешь за просто тем, что ты есть просто тем, что довольна просто тем, что твои глаза смотрят всем встречным мужчинам в область ширинки… плебейка!

Кое-что знаю я твердо, На этом я полысел. Может, это не лучший исход, Но я остался цел. Кое-что знаю я твердо, На этом я полысел: Лучше быть лысым, чем быть мертвым, А я остался цел. Я ставлю с шумом на кухне кастрюли, Я не люблю итальянца Россини: Оперу его, «Севильский цирюльник», Ведь я-то живу в России. Я не чувствую страха — я лысый! Меня не пугает дым! Я вижу в этом глубокий смысл: Жаль, я никогда не буду седым Я буду лысым до скончания века, Я буду смотреть сквозь очки и прицел. Лысые вечно будут на свете, А значит, я буду цел!

у меня был отец, у меня была мать и я помнил их лица и знал, как их звать, но камни с моста упали, коснулись воды, встал дождь за спиною и стер все следы я спустился с моста уже сиротой, встал посередине дороги пустой, увидел в поле ворота и встал у ворот спросить мое имя у тех, кто пройдет мимо поезд промчался, не сбавивший ход, в черном небе далеком пролетел самолет и промчалась машина, не притормозив я успел поседеть, никого не спросив и вернулся я в город, в котором я рос и вошел в каждый дом, разнося свой вопрос словно эхо, вопрос повторял каждый рот, потому что вернулся я в город сирот

грохот трамваев и голоса прохожих заливают окна ослепительным светом, заполняют комнату темным молчаньем молчание — это тень звука я лежу в твоей прохладе, сестра смерти, вспоминая имена и голоса свыше и понятно все до боли, и нужды нету зажигать последней спичкой свечу слова в тени грохота в тени грома в тени музыки в тени всего святого отголоски битвы и стоны агоний сгущают сумерки, как яркие фары и нужны на окнах железные шторы, чтобы не слышать вопля восходяшего солнца я лежу, сосредоточен на светлой точке, постепенно тающей на темном экране когда она погаснет, я останусь голым перед бесформенным, безмолвным созданьем

ложись на панцирную кровать она скрипит, но на это уже наплевать для других приготовлено ложе из роз, но у роз есть шипы ты знаешь, они могут поранить всерьез твоя грубая кожа ласкает и жжет я буду целовать твой обветренный рот, я принесу воды в оловянной кружке, но это чистая вода ты видишь — мутная Луна осталась снаружи ложись на панцирную кровать, ложись на панцирную кровать она скрипит, но на это уже наплевать, она скрипит, но на это уже наплевать мое тело вместило столько потерь оно может показаться тебе камнем теперь, но если ты пожелаешь, я сброшу свой вес я буду парить, ты увидишь парить над тобой, словно вестник небес некрашеные стены, неструганый пол заляпанные окна, неубранный стол, но здесь так чисто, как в райском саду отгадай загадку: скажи мне, что я имею в виду

Кто ты? Ангел жизни или ангел смерти… Зачем? Тревожишь ночью сны мои… Зачем? Возьми, что хочешь, только дай уснуть мне. Сгинь прочь! Противиться тебе нет сил… Повторяется вновь и вновь Эта пытка освобожденья. Я иду за тобою в ночь, Оставляя следы на песке… Куда? Зовешь меня и манишь взглядом… Зачем? Когда молчишь, ты все же ждешь ответ… Возьми что хочешь, только дай проснуться. Сгинь прочь! Противиться тебе нет сил… Растворяется лед в руке, Превращается дерево в пепел, Лишь останутся в памяти Следы на песке…

стаканы пляшут на полках, сам собой выключается свет, кран открывается в ванной, хотя никого там нет очевидно, это она очевидно, это она выходит на прогулку из закоулков сна из деревянных ручек ножей вырастают чайные розы, из пустоты на страницы книг падают чьи-то слезы очевидно, это она очевидно, это она выходит на прогулку из закоулков сна спящий внезапно проснулся, и осталась она одна

куда ведет эта улица — вверх или вниз? ближе к небу в алмазах или прямо в ад? где-то там за плечом остался мой дом, но времени нет оглянуться назад улица горит, и ты должен бежать если ты и не сгоришь, оставшись стоять, то задние ряды пройдут по твоей груди пылающая улица — не стой на пути! я увидел указательный знак, прибитый на гвоздь я встал и попытался его прочитать, но слепой вонзил мне в спину острую трость, а блюститель попытался меня расстрелять улица горит…

Зеркала отражали любовно Розу чистую в светлой росе, И хотелось ей быть бесподобной, Но при этом такой же как все. Дьявол женщину всякому учит, И она на пружинке тугой Справа крепит янтарное солнце, Слева — клипсу с жемчужной луной… Идет, идет, неся свечение, Звучит, звучит такая музыка: «Клипсо, клипсо-калипсо, клипсо, клипсо-калипсо» Это ребус, шарада, загадка, Судьбы тех, кто ее целовал: Если справа — сгорал без остатка, Если слева — навек застывал… Идет, идет, неся свечение, Звучит, звучит такая музыка…

она читала мир, как роман, а он оказался повестью: соседи по подъезду, парни с прыщавой совестью прогулка в парке без дога может встать тебе слишком дорого мать учит наизусть телефон морга, когда ее нет дома слишком долго отец, приходя, не находит дверей и плюет в приготовленный ужин она старше, чем мать, он должен стать ее мужем первый опыт борьбы против потных рук приходит всегда слишком рано любовь — это только лицо на стене, любовь — это взгляд с экрана Ален Делон говорит по-французски Ален Делон говорит по-французски Ален Делон не пьет одеколон Ален Делон пьет двойной бурбон парни могут стараться на квартирах подруг она тоже бывает там, но это ей не дает ничего, кроме будничных утренних драм а дома совсем другое кино — она смотрит в его глаза, и фантазии входят в лоно любви, сильней, чем все те, кто узнают ее

в нашей семье каждый делает что-то, но никто не знает, что же делают рядом такое ощущенье, словно мы собираем машину, которая всех нас раздавит наша семья — это странное нечто, которое вечно стоит за спиною я просто хочу быть свободным и точка, но это означает расстаться с семьею кто здесь есть? брат сестра тесть! смотрите на меня — я иду поджигать в пижаме и с нелепым огнем смотрите на меня хотя бы потому, что я просто иду — я иду поджигать наш дом есть белая овца среди черных овец, есть белая галка среди серых ворон она не лучше других, она просто дает представленье о том, что нас ждет за углом что с вас взять? сын дочь зять! смотрите на меня, я почти Герострат со свечкой и босиком вы выйдите впервые на проспект за углом хотя бы для того, чтобы взглянуть, как пылает наш дом

с причала рыбачил апостол Андрей, а Спаситель ходил по воде и Андрей доставал из воды пескарей, а Спаситель погибших людей и Андрей вскричал: «Я покину причал, если ты мне откроешь секрет!» а Спаситель ответил: «Спокойно, Андрей! никакого секрета здесь нет! видишь, там на горе возвышается крест под ним — десяток солдат повиси-ка на нем, а когда надоест, возвращайся назад гулять по воде, гулять по воде, гулять по воде со мной!» «Но Учитель! На касках блистают рога, черный ворон кружит над крестом объясни мне сейчас, пожалей дурака, а распятье оставь на потом!» онемел тут Спаситель и топнул в сердцах по водной глади ногой: «Ты и вправду дурак!» — и Андрей, в слезах, побрел с пескарями домой

сошел на землю Гавриил и вструбил в свою трубу и звал на суд он всех живых и всех лежащих во гробу но шел уже четвертый час, и каждый грешник крепко спал, и был напрасен трубный глас, и ни один из нас не встал труби, Гавриил, труби, хуже уже не будет город так крепко спит, что небо его не разбудит труби, Гавриил, глухим на радость твоим небесам труби, Гавриил, глухим, пока не оглохнешь сам рассвирепевший Серафим так дунул из последних сил, что небо дрогнуло над ним и помрачился блеск светил но зова медного сильней звучал из окон мирный храп, и, перьев собственных бледней, он выпустил трубу из лап

форма без содержания, теле- без видения радио без вещания, группы без названия, лица без выражения мужчина без имени, женщина без имени в квартире без номера сперма без семени, зачатие без рождения снежную безымянность требует чья-то безмятежность, снежную безымянность, безмятежную снежность чтобы спал спокойно темный человек, имена смывает светлый снег следствие без причины, радости без кручины, герои без подлости, подлецы без совести, репортажи — не повести бунты, но в чайной чашке речи, но по бумажке приход лета — в свои победы, тайфуны — в их поражения, сомнения — в искажения снежную безымянность требует чья-то безмятежность, снежную безразличность, однозначную снежность чтобы спал спокойно средний человек, все следы скрывает светлый снег о-го-го, вы, те, кто на нем оставляют следы, снег заметает все ваши труды вы спорите, где здесь вперед, где назад, вы бьетесь не в шутку в алмазном безмолвье, пока вас хоронит в хрустальных гробах снегопад снежную бызымянность требует чья-то безмятежность чтобы спал спокойно умирающий век, падает снег, падает снег падает снег

они всего лишь больные; они болели всегда, но диагноз был поставлен только вчера — позавчера мы называли их одними из нас, теперь мы зовем их иначе и санитары охраняют границу миров когда граница трещит, они зовут докторов, и доктора уверяют всех тех, кто здоров, что граница реальна а я стою на границе; я не там и не здесь, я знаю про себя только то, что я есть это, к сожалению, последняя весть, которую мне подал рассудок они бормочут в коридорах и рыдают в саду, как призраки истины, как тени в аду, но это не ад, это только распад: ад был в призрачном прошлом я не знаю их имен, но я знаю их дела я вижу их лица, ощущаю их тела — они хранят отпечатки той, что в них жила: души, зовущейся верой я слушаю их речи сквозь помехи тревог это радио, в котором диктор сам Бог от можно и нельзя их охраняет замóк и Эскулап из алебастра вот, послушайте: это говорит Журналист, весь в гипсе и белый, как газетный лист — Я вступил на полосы газет, как на паркет, но поскользнулся на надраенной лжи… его перебивает, не дослушав, фармацевт, пробивавший по звонку дефицитный рецепт: я позвонил себе, как только врач сказал мне: рак — но забыл сказать что я от Петрова… его сменяет Девушка семнадцати лет, ее слезы в темноте лучатся как свет: Мурлыкая как кот, он сказал — через год — но все абрикосы замерзли… тихо и светло смеется Прокурор, у него голубой и невинный взор: Мне принесли одно дело под надзор, я открыл — мое имя… их ряды прибывают, их речам нет конца, мое сознанье — металл тяжелее свинца я прошу передышки во имя Отца, Сына и Святого Духа я на той же границе, но уже к ним спиной, я любуюсь безрассудно другой стороной, но кто это шутки играет со мной? кто поставил здесь зеркало? пограничник рассудка, я воспитан не так: алмазная черта, от нее — ни на шаг быть может, перепутаны и свет, и мрак, но граница задана свыше я знаю, что неправ — но кто же здесь прав? я знаю: мир безумен — но устав есть устав я улыбаюсь на черте, зная, что устоять — это тоже безумие

я ехал домой, я очень спешил, я ворвался стремглав на вокзал я вошел в вагон и подумал: успел, и понял, что опоздал пневматическая дверь зашипела, как больная змея: я, наверное, сел в электричку, которая идет не туда я, наверное, сел в электричку, которая идет в никуда попутчики спят, уверенность спин, прислоненных к скамейкам, стыдит: «ты хромаешь, на сердце позор и срам, ты нелеп, как молодой инвалид в расписании станции — протри очки — ты же умеешь читать!» я, наверное, сел вместе с теми, кто не смел никогда рассуждать я, наверное, сел вместе с теми, кто не смог никуда опоздать я хочу видеть лицо того (поезд, поезд — в рай или в пропасть), я хочу слышать приказ того (поезд, поезд — в рай или в пропасть), я хочу знать имя того, кто ведет этот поезд холодный тамбур снег наметает в мертвую черную щель это первый вагон, я стучу кулаком прямо в служебную дверь но руки в крови скользят по двери, и ветра пронзителен свист я, наверное, слишком слабо стучу, чтоб услышал меня машинист я, наверное, слишком много хочу — чтоб открыл мне дверь машинист я хочу… я отчаянно крикнул, дверь поддалась и сдалась в тугой хрипоте, чтобы мне показать, что кресла пусты и что поезд летит в пустоте, и то, что стоит за стеклом впереди, намного чернее, чем ночь и я кинулся в кресло в нелепых слезах, пытаясь хоть чем-то помочь но, может быть, я слишком плохо искал, но я не нашел тормоза мне кажется, тот, кто все предусмотрел, посылая состав в никуда, — он отлично знал, что такие, как я, не умеют водить поезда я хочу…

разговорчивый пьяница мне дышит в лицо в поезде без станций, который пишет кольцо что могу я поделать — говори, говори — я прижат к грохочущей черной двери разговорчивый пьяница делится горем щедро и безжалостно, как волнами — море куда мне деваться — давай, наливай — раз попали мы в поезд, хотя шли на трамвай я ненавижу тебя за то, что тебе плохо, я презираю себя и железную эту дорогу я ненавижу свет за то, что он — порожденье тьмы и всех, всех, всех за то, что здесь оказались мы разговорчивый пьяница будет мертв как только он скажет последнее слово его нельзя спасти — он умрет, умрет — если его не ударить снова

архитектор дороги размещает шлагбаум, на каждой развилке вооружаясь линейкой, он срезает пространство, он верит Эвклиду, он видит две точки там, где поставят две точки но между ними мы — пересекаемы линия проведена, линия синяя или красная разделяя, властвует чья-то линия — черная или белая, состоящая из мыслящих точек директивность движения карандаш подкрепляет графитовым стержнем метафизика боли, китайская пытка мы спим на растущем бамбуке раскаленную леску глупость вылижет снова до блеска очередной эдем, новый призрачный свет линия так пряма — почему бы нет линия, узкая линия кем-то намечена, кем-то прочерчена — у́же, чем плоскость, но это наш космос

поздно вечером в парке воздух жаркий, как ребро цилиндров поздно вечером в парке запах пота и запах бензина поздно вечером в парке мы только своих пропускаем поздно вечером в парке мы в игры кентавров играем я так люблю ваше полуметаллическое тело, я так люблю ваше полумеханическое дело я прячусь за кусты, как маленький мальчик меня зовут Питер Пэн или Мальчик-с-пальчик я боюсь темноты, но я иду в темноту узкие брюки, белые кроссовки узкий галстук, прямой висок холодное пиво в полуночном парке факультативный урок мы учили по самоучителю города — как должен жить одинокий зверек поздно вечером в парке я гадаю для вас на осколках бутылок и картах поздно вечером в парке ясно вижу я тех, кто составил для вас перфокарты поздно вечером в парке я могу рассказать, чем вы кончите в вашем безумье поздно вечером в парке я бы мог рассказать о святой бесполезности бунта, но я люблю ваше полуметаллическое тело, но я люблю ваше полумеханическое дело мне показали свет, который брезжит где-то, но если это свет — меня тошнит от света я боюсь темноты — но я иду в темноту

мой хитрый бог, ты мне шепчешь на ухо, зная, что я в подчиненье у слуха, разные вещи, чтоб я был непокорен тому, что есть — но с немым укором лежит на блюде за витриной насущный хлеб — и как его взять? твой ангел легкомысленен, игрив и прекрасен, он даст мне ночлег за пятóк твоих басен, мед своих уст, молоко своих грудей, он пока что молод — он не против идей, но скоро он попросит вместо басен насущный хлеб — а где его взять? хлеб наш насущный, насущный наш хлеб ты приходишь к нам на небо, ты приходишь к нам на небо, ты приходишь к нам на небо — забирая нас в свой хлев. все ветряные мельницы как рыбаки — они ловят свежесть воздушной реки — и если жив еще тот, кого зовут Дон Кихот, то хлебом насущным заткнут ему рот: ведь для каждого из нас… и есть насущный хлеб — есть ли лучше удел? есть насущный хлеб ради завтрашних дел, и, съев его, лечь раньше, так как рано вставать, а завтра надо встать, чтобы изготовлять уже на завтрашний день насущный хлеб — и так без конца! хлеб наш насущный… и я знаю заранее ответ тех, кто есть: зачем искать зря небывалых чудес, зачем искать смысл вне простоты — мы кушаем то же, что кушаешь ты, и в этом наша цель и высокая честь — трудиться лучше и лучше есть! и я жую свой кусок, думая: неужто мог ошибиться такой мой удивительно хитрый бог?

я никогда не гордился тем, что я сделан не так я часто даже стыдился того, что я сделан не так я искал свое место в этой путаной схеме — это, честно говоря, не относится к теме — но я даже готов допустить, что я просто дурак люди с отверткой в кармане знают все про монтаж, люди с отверткой в кармане подбирают крепеж все соседи мои вкручены до упора и вибрируют вместе с дюжим телом прибора им тепло и уютно — у них за спиной сопромат винт с левой резьбой — это кем-то допущенный брак, или, может, просто деталь к тому, что еще на листах, к тому, во что поверить не так-то легко я не герой, я скорее всего лишь больной я лезу в ту же дыру, что и все, но я — с левой резьбой я срываю резьбу, выбирая судьбу, те, кто этим гордится — я видал их в гробу — результат — это ты, но проект-то не твой меня считают опасным — эта логика очень проста если видишь лишь часть одного непростого листа, на котором проект исполняет Всевышний — комментарии здесь, очевидно, излишни: как может быть опасен тот, кто не может занять ваши места?

это было рано утром, в мой любимый час я искал свежий ветер на пустых мостовых я пил воду из-под крана и жевал черствый хлеб, и я встретил человека — это старый сюжет, старый сюжет, старый как свет я заранее знал, что он будет необычен я сказал ему «здравствуй» и похлопал по спине с тайной мыслью нащупать его ангельские крылья, с тайной жаждой увидеть надпись на стене, надпись огнем на этой стене / надпись огнем, стену в огне / но он был из глины, но он был из плоти, он сумел бы вряд ли даже пройтись по воде, он отвел мою руку и сказал мне, улыбаясь, ты ошибся, мальчик, я такой же как все, такой же как ты, такой же как все / я был недоволен, мне стало жарко, ночная медитация пошла насмарку я зря потратил утро и утратил тему, утратил тему для маленькой поэмы я был недоволен, меня бросало в холод, исчезло вдохновение и появился голод я вышел зря на улицу, где я утратил тему, утратил тему для маленькой поэмы / это было рано утром, в мой любимый час, я искал свежий ветер на пустых мостовых я купил себе газету на последний пятак и отправился назад по другой стороне, шагая назад по другой стороне и под звук моих шагов между каменных стен ситуация сама превращалась в стихи и когда путь завершился последней строкой, я почувствовал руку у себя на плече, шум ангельских крыл у себя за спиной и я кинулся назад, чтоб его отыскать и, придя назад на место, я стоял как во сне это случилось здесь, но, наверно, не со мной только надпись огнем на холодной стене: «такой же как ты, такой же как все»

все больше колумбов в поисках новых америк, все больше матросов, готовых увидеть берег там, где на самом деле забор и надпись на нем, а за ним — сторож с казенным ружьем но больше и тех, которые смотрят из окон заборы для них все равно что для куколки кокон для них безрассудный порыв и безумье стремленья — броуновское движенье им нужен кто-то, кто был бы похож на магнитную стрелку им нужен кто-то, кто был бы похож на магнитную стрелку я вижу его — султана в гареме из скуки смазливых угодливых муз и вертлявой науки и матери наши с отцами к нему свои старые руки протянут в когда-то их искалечившем жесте и что тогда сможем мы и наши молитвы? и лучшие рифмы довольно бессмысленны в битве мы можем отлить небывалые формы и ритмы, но наша броня неизбежно окажется жестью а с ними будет кто-то, кто будет похож на магнитную стрелку с ними будет кто-то, кто будет похож на магнитную стрелку и, смяв нас, они пойдут в направленье приказа магниты не мыслят, они не поймут то, что ясно сразу: то, что северный полюс в конце всех меридианов то, что смерть среди льдов неизбежна для пьяных но свободою платят за самоубийство, и страшно то, что за неименьем своей они расплатятся нашей так храни нас господь храни нас господь от того, кто похож на магнитную стрелку храни нас господь от того, кто похож на магнитную стрелку

Я обрубаю за собой хвосты, Я ухожу в апельсиновые дебри, Смотрите, как плавно я ухожу Туда, куда уже никому не верится Забудьте меня, я сжег все мосты, Я попытаюсь никогда не возвращаться. Смотрите, как безвозвратно я ухожу, Поэтому не надо надо мной стебаться Я все-таки не стал поджигать ваш дом, Я просто не хочу никого обидеть, Мне очень бы хотелось посмеяться над вами, Но я уже не могу вас видеть Я просто оставил вас, как вы есть Теперь вы останетесь такими навсегда, Видите, как честно я ухожу — Я это могу себе позволить иногда Итак, я обрубаю за собой хвосты И все эти части оставляю за вами, Счастливо досмотреть, как я ухожу У вас на глазах, на глазах со слезами…

Ты прыгаешь на тугую сетку, Ты хочешь влюбиться в риск, Ты играешь в русскую рулетку, Раскручивая телефонный диск. Если кто-нибудь скажет «да», Ты не поверишь, что это честно, Ты отведешь от виска трубку И положишь ее на место. Если кто-нибудь скажет «нет», Ты будешь слушать всю ночь напролет. Счастье может тебе навредить, Но несчастье тебя не убьет.

Я однажды любил: Словно бронза смугла, Как ягненок, невинна, И как, нимфа, стройна Та девчонка была. Я лелеял ее, Но мелькнув, как весна, Она скрылась. В юный бриз летних дней Брал не раз я свое, Хоть и мать, и сестра Сторожили ее. Их сердца иссушил Ряд житейских невзгод, И на нас они злость Вымещали. О, она была младшей, Младшей из двух. В ее маленьком сердце Жил чувственный дух, И козлом отпущенья Служила она Для ревности мелкой Всех близких. В ее старшей сестре Что-то жалкое есть: Скука, жившая в ней, Берегла ее честь, На чужие мечты Ее падала месть, Усмотрев в них угрозу Привычному. Все прошло, и прощенья Откуда мне ждать? Как я смел дать надежду, Как смел я солгать, Обещая, что я Не смогу потерять Такой совершенной Возлюбленной? Я нашу любовь Видел внутренним взором, Как решетку камина С волшебным узором. И я уже впал В грех, полный позора, В грех веры, что мы В безопасности. Но призрачность гнева В реальность мечты Метнула безгласный Ответ пустоты… И надпись поперек Могильной плиты: «Эй ты! Ну что теперь Скажешь?!» И скрипнула дверь, И открылась она — Обычный исход Фантастичного сна: Король, королева Из чугуна Разбились вдребезги Ночью. «Ты принес нам несчастье!», — Вскричала сестра: «Будь проклят и прочь Уходи навсегда!» И в доспехах своих Повернувшись тогда, Пригвоздил я ее К руинам ничтожества. В тусклом лампочки свете Осколки литья, И над ними сцепились Сестрица и я. И она, между нами Словно дитя, Злобно вдавлена в прах Нашей тенью. Все прошло, все прошло. Все подходит к концу. Я рыдаю, и слезы Бегут по лицу. Вспоминаю ту ночь, Когда вниз по крыльцу Я сбежал, ощущая спиной Пепел чувства. Ветер ставней стучит, И сырой потолок — Сладких слов забытья Отыскать я не смог. Кто полюбит ее — Пусть мой помнит урок, Пусть хранит ее, как Драгоценность. И друзья, утешая, Дают мне совет: «Будь свободен теперь! Пред тобой целый свет». Но загадочный слышат И странный ответ: «Свободны ли птицы От оков горизонта?»

Скоро тело твое христиане Равнодушно земле предадут. Это будет в полночном тумане, Там, где сорные травы растут. Вскоре здесь на немую путину Выйдут злобные монстры дремать: Тут раскинет паук паутину, Там змеенышей выведет мать. А к утру над твоей головою Будет дикая птица кричать, Чорт свирепый железной рукою Будет труп из земли вынимать. Будет ведьма в страстях извиваться, Белый саван зубищами рвать. Будут вопли ее раздаваться… Когда утро наступит опять. Будет телом маньяк наслаждаться, Будет голод в разврате топить, Будут воры в квартиры врываться, А уроды — уродов плодить. Будет кровью вампир упиваться, Будет в горло свинец затекать, Будут люди людей же бояться… КОГДА УТРО НАСТУПИТ ОПЯТЬ!

Эй, человек! Беспечный человек! Не верю я, что ты Готов покорно, закрыв глаза, Бессильным лечь у трона «Гуманного» нейтрона! это вздорно! — Без боя, без борьбы Глотать смертельные грибы. Не смей, Не смей глядеть сквозь пальцы! Запомни — люди на Земле — не постояльцы! Горящий факел На порох просто положить. Потом его не потушить, горящий факел. Ты должен жить! Ты должен жить не в страхе. Ты должен петь, писать, кричать, Но не молчать!.. Тогда в награду за труды В тебя швырнут не бомбы, А бросят под ноги цветы.

а горы я люблю не за орлов… мне нравятся горы из-за волов, впряженных цугом в большую арбу, скрипучую колесницу я иду рядом с ними ночи и дни и вздыхаю, когда вздыхают они, ласкаю мозоли у них на горбу, пью слезы на их ресницах мечты их уходят, как пар из ноздрей, расставаясь с мечтами, идется быстрей мечты по наследству отходят ко мне — фотографу поневоле я их проявляю в своем мозгу и я постигаю воловью тоску и закрепляю в растворе слов мечты о свободе и воле один вол считает, что постромки спасают его от греха и тоски он весь во власти священной руки, он тянет по воле Бога другой проклинает тот день, когда он позволил надеть постромки на себя, видя в них вроде цепей и ядра, мешающих прыгнуть к небу другой же их тянет, тянет весь век за ежевечерний овес и ночлег он воловий Ньютон, открывший закон следствия и причины но в горах не слишком-то верят мечтам, а складки рельефа мешают глазам значительно проще поверить ушам: телега скрипит это значит — телега едет скрипит — значит едет а в мешки на телеге засыпана соль, и она здесь играет не последнюю роль возница везет ее, словно пароль для пропуска в бесконечность но волам-то видать лишь кремнистый путь: обернуться назад им мешает хомут, и божественный груз постигают как суть лишь идущие рядом с арбою а бычки рьяно рвут сыромятный ремень, режут губы быков, прогоняя их лень, и быки сокращают свой завтрашний день, продвигаясь к закату… а телега скрипит, телега скрипит, значит едет телега скрипит, ось во втулках хрипит, телега скрипит — значит едет, едет, едет…

я открываю все краны на кухне и в ванной и заполняю квартиру холодной водой я приступаю к подводному существованью, реализую на практике мой новый метод дыханья шаг мой приводит в восторг почитателей монстров, ищущих в каждом поступке изысканный стеб что им до права любого на собственный остров — им лишь гвоздями прибить бы венец на подвернувшийся лоб жить и дышать под водой — это путь не из легких: стоит превысить лимит, и наступит конец надо спешить — я уже ощущаю боль в легких только замазали каждую щель обладатели добрых сердец

Тот же кошмар: мне снятся дырявые банки, По камням из них уходящая кровь. Искореженные жестянки, вытекающая кровь… Вынимая газету из ящика, я с надеждой смотрю на число: Может, оно останется тем же? Но надежда приходит все реже и реже и — Мне снова не повезло. А туманное утро прохладно и мудро; С мелом стоит у доски: «Запишите задание на дом: Разучить состоянье тоски». А во рту вкус сладостных яблок: Сон наяву придет, Сон о яблочном острове В сердцевине гнилых болот, Где для воинов и героев повернул любезно Создатель В отрицательную сторону времени выключатель, Где воздух так густ и плотен от застывших молитв И навечно скрестились копья навек неоконченных битв. Пусть закрыта дверь, среди сосен все равно яблоня расцветет. Пусть закрыта дверь, у часов все равно их пульс пропадет. И дрожит у двери засов, Бьется тоненький лучик света. В щель под ней проползет, шипя, утренняя газета.

Мы вместе вышли в путь в начале дня без лишних слов. Собрали мы в пути большой букет живых цветов. Мы отыскали дом быстро и легко, Мы принесли цветы, цветы и больше ничего. Мы постучали в дверь, но тишина была в ответ. Никто нам не открыл, и за окном не вспыхнул свет. И показалось нам — нас не хотят пускать Не сразу мы тогда смогли понять: Господи! Как просто! Просто в доме — никого! Мы принесли цветы, цветы и больше ничего.

Скорее возьмите меня и спрячьте, Не оставляйте меня одного: Натянуты струны, закручены гайки — Такая тревога, такая тревога. В моих мыслях есть секретное место, Оттуда все намного видней. Под музыку томно поющей челесты Я разглядываю профиль, но не знаю, чей. Ты моя виселица, я так хочу! Я тебе наливаю: скорей-ка расти. Я забираюсь на тебя и как бес хохочу, Представляя себе, как ты будешь цвести… Ты с детства мечтал отрастить себе волосы, Но для этого обязательно нужна голова. Ты шагаешь, переступая через черные полосы, И кто-то помогает тебе: «Раз, два! Раз, два!» В моих мыслях есть секретное место, Оттуда ничего не видно порой. Под музыку томно поющей челесты Я разглядываю контур, но не уверен, что твой…

Ты словно сплошной стресс, как бегун перед важным стартом, Ты очень похож на заряженный конденсатор. Искры летят из-под пальцев — требуется разрядка. Не строит вторая струна — все в порядке. Сбросить тяжелую музыку с плеч, Сбежать от свинцового бремени — Полет откладывается до 22 часов Московского времени… Он еще, он еще, он еще дышит? Как лимон, как лимон, он давно выжат, Но новый день начинает как старый: c того же любимого риффа. Легко ли спится ему на стальных ладах гитарного грифа? Пьешь в буфете ночном сомнительных качеств напиток. Твой самолет за окном, а ты десять лет немытый. Пять суток без бритвы и сна и смятое подсознание. И больно от воздуха — на пределе твое осязание. Сбросить тяжелую музыку с плеч…

В последнее время довольно некстати Мой взгляд напряженно следит за кроватью. О, поле прекрасное мирных сражений И лучшее средство само-утверждений! Я хочу спать… Я хочу спать… Я хочу спать… спать… спать… Мне так надоели волнения дня, К тому же все это такая фигня: Я хочу спать…

радиола стоит на столе я смотрю на тень на стене тень ко мне повернулась спиной тень уже не танцует со мной какие-то скрипки где-то впились в чьи-то тонкие плечи эта музыка будет вечной, если я заменю батарейки эта музыка будет вечной, если я заменю батарейки я испытывал время собой — время стерлось и стало другим податливый гипс простыни сохранил твою форму тепла, но старый градусник лопнул как прекрасно, что ты ушла эта музыка будет вечной, если я заменю батарейки я должен начать все сначала я видел луну у причала она уплывала туда, где теряет свой серп, но вскоре она возместит свой ущерб, когда батарейки заменят

если нет любви в твоих проводах, если холоден голос в твоем телефоне, я могу понять и могу простить, я звоню в никуда — я забыл даже номер вчерашний день не сегодняшний день — на мягких подушках не въедешь в вечность ты повесишь на стул позабытую тень моих присутствий и влажных приветствий Казанова, Казанова — зови меня так мне нравится слово в этом городе женщин, ищущих старость, мне нужна его кровь, нужна его шалость Казанова, Казанова — зачем делать сложным то, что проще простого ты — моя женщина, я — твой мужчина если нужно причину, то это причина если голос твой слышен — еще ты не спишь, ты светишься бронзой, раздетое лето ты манишь на свет всех крылатых в ночи, но не хочешь согреть никого этим светом подражая примеру соседских глазков, ты шпионишь постыдно за собственным телом, но не видишь на бедрах свинцовых оков хотя можешь заметить даже черное в белом, Казанова, Казанова… каждый день принесет десять новых забот, и каждая ночь принесет по морщине где ты была, когда строился плот для тебя и для всех, кто дрейфует на льдине?

до сих пор встречая твой дом по пути, быстрым шагом стараюсь я мимо пройти, не взглянув на знакомые эти ступени и на двери, в которые мне не войти то ли дом стал выше, то ли я стал старше, то ли я боюсь неизбежной фальши задержусь перед ним я всего на секунду, перед тем как снова двинуться дальше я стою в перекрестье твоих окон я стою под прицелом твоих окон мне известно, что я здесь стою напрасно мне известно, что это окно погасло только свет его, зависнув в пространстве, продолжает еще оставаться ясным, и ложится крест на лицо и плечи, перечеркивая дела и встречи, и стоит в глазах безнадежно долго, я боюсь сказать — навсегда, навечно как бы ни был я от тебя далеко, ты найдешь меня во мгновенье ока стоит только раздвинуть тяжелые шторы, пальцы света укажут тебе дорогу

у них был паркет, зеркальный, как лед, густой, как смола сосны и младший в семье строил замки на нем, поджидая прихода весны и весна пришла, и в карманах его завелся различный сор: номера телефонов в табачной трухе — он их прятал, как опытный вор но мать находила чутьем матерей, и мать говорила: не смей! она помнила, как она строила дом и чего это стоило ей как холодом опытных женских рук касалась реки перемен, чтоб сковал ее прочный зеркальный паркет — опора для будущих стен а он приносил чужое тепло и швырял его, словно рюкзак, на хрупкую льдину, и кожа ее превращалась в грубый наждак и тонкая трещина в нить толщиной в любимом ее январе… а он наслаждался весенним теплом и думал о летней жаре а он говорил: иди сюда, мать, и встань на моей стороне! и, пытаясь ее рассмешить, он играл на трещине, как на струне но она слишком долго лелеяла гнев — в клетке лжи томившийся зверь — и она выходила из комнаты вон, захлопнув с грохотом дверь от стука дверей росла полынья и падала прочность льда и ждавшая долго свободы и дня, на свет появилась вода и дом их распался, и их понесло — чем далее, тем быстрей и даже отец, который молчал, оказался на льдине своей и мать кричала отчаяньем рук, проклиная течение вод: ты ослушался, сын! впереди водопад! ты слышишь, как он ревет а он, улыбаясь, пел ей в ответ: посмотри, как красив водопад! он один для нас с тобой и для всех, и никто в том не виноват у них был паркет, зеркальный, как лед, густой, как смола сосны и младший в семье строил замки на нем, поджидая прихода весны и весна пришла и с большой высоты сбросила хрупкость их тел… но кто-то падал, а кто-то летел кто-то падал, а кто-то летел

на городской помойке воют собаки это мир, в котором ни секунды без драки Бог сделал непрозрачной здесь каждую дверь, чтобы никто не видел, чем питается зверь папа щиплет матрасы, мама точит балясы под дикий рев мотоциклов детей они смотрят программы, отмеряя стограммы, пока дети приводят блядей здесь все готово, чтобы рвать ткань все готово, чтобы рвать ткань сметана на бананах, молоко на губах мы любим кого-то, но нас любит страх куда идти, когда некуда идти мы пойдем туда, где разрывается ткань в одну тюрьму из другой тюрьмы нас разбудили в такую кромешную рань мне страшней Рэмбо из Тамбова, чем Рэмбо из Айовы возможно, я в чем-то неправ, но здесь тоже знают, как убивают, и так же нелегок здесь нрав

мои братья в клетке, мои сестры в загоне мои родные за решеткой, словно воры в законе они ни в чем не виноваты, разве тем, что бессловесны к ним не приходят адвокаты, и срока их неизвестны в каждой клетке зверь, в каждой клетке зверь, в каждой клетке зверь — живая божья тварь я брожу между клеток, вдыхая дикий запах звери мчатся по кругу на пружинистых лапах и фиолетовым глазом следят сквозь прутья за мною, как первобытная совесть, лишая сна и покоя

я могу взять тебя, быть с тобой, танцевать с тобой, пригласить тебя домой у меня есть дома рислинг и токай, новые пластинки, 77-й «Akai» твой мускус, мой мускул это так просто — до утра вместе, но я уже не хочу быть мужчиной, но я уже не хочу это так просто: я хочу быть, всего лишь я могу спеть тебе, о тебе, про тебя, воспевать тебя, сострадать тебе и себе у меня есть дома эрудиция, эстампы, мягкие подушки и свет интимной лампы, маски, позы, два листа прозы это так просто — сочинять песни но я уже не хочу быть поэтом, но я уже не хочу это так просто: я хочу быть, всего лишь когда надо пить, слыть, бить, выть, петь, брать, драть, жрать, вить, взять мать твою так быть всего лишь быть так просто забить на это, но я уже не хочу быть поэтом, но я уже не хочу это так просто — сочинять песни, всего лишь

ближе к субботе Луна достает свой желтый кинжал, свободное время убивает своих господ, в протухшее сердце впиваются сотни невидимых жал из окон общаг летит резиновый град, дальнобойные трассы стянуты в узел тугой вокруг неразборчивых днищ пневматических тел белые головы сорваны с плеч стеклянной рукой эхо соитий в грохоте лопнувших шин праздник, на котором нас нет именины тех, кто рожден без имен праздник, на котором нас нет поминки по всем, кто похож на людей зачем каждой твари даешь Ты Свой облик святой? недоделанный разум за человечьим лицом кичится божественной маской, грозится войной оставаясь никем, постепенно становится всем Диоген с фонарем заходит на кухни и смотрит в глаза, в застывшие в мутном желе кадры порнух фонарь Диогена гневным раскатом гасит гроза, и только тогда он видит, куда он попал

я пытался уйти от любви, я брал острую бритву и правил себя я укрылся в подвале, я резал кожаные ремни, стянувшие слабую грудь я хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, и я буду с тобой в комнате с белым потолком, с правом на надежду в комнате с видом на огни, с верою в любовь твое имя давно стало другим, глаза навсегда потеряли свой цвет пьяный врач мне сказал — тебя больше нет, пожарный выдал мне справку, что дом твой сгорел я ломал стекло, как шоколад в руке, я резал эти пальцы за то, что они не могут прикоснуться к тебе я смотрел в эти лица и не мог им простить, того, что у них нет тебя и они могут жить в комнате с белым потолком, с правом на надежду в комнате с видом на огни, с верою в любовь

падал теплый снег она включила свет, он открыл гараж она сняла пальто, он завел мотор им было жарко вдвоем, падал теплый снег струился сладкий газ дети любви, мы уснем в твоих мягких лапах дети любви, нас погубит твой мятный запах у нее был муж, у него была жена их город был мал они слышали, как на другой стороне мешают ложечкой чай они жили здесь, жили среди нас ты можешь узнать, ты можешь спросить они не были боги, откуда им знать про добро и зло они плыли по теченью, оно их занесло нагими на холодный стол они жили здесь, они жили среди нас падал теплый снег, струился сладкий газ

я набрал знакомый номер, а там короткие гудки это мой телефонный номер значит, я с кем-то уже говорю всегда-то мой номер кем-то занят, когда бы себе я ни позвонил — ни кому, ни кому, ни кому ни кабельность

я проснулся рано утром, я увидел небо в открытую дверь это не значит почти ничего кроме того, что, возможно, я буду жить я буду жить еще один день, я не смертельно болен но я в лазарете, стерильный и белый, и не выйду отсюда, пока не придет доктор твоего тела я не буду лгать врачу так бывало и раньше — этот приступ не нов это не значит почти ничего, кроме того, что мы должны быть внимательней в выборе слов оставь безнадежных больных, ты не вылечишь мир — в этом все дело пусть спасет лишь того, кого можно спасти доктор твоего тела я проснулся рано утром, я увидел небо в открытую дверь это не значит почти ничего кроме того, что, возможно, я буду жить я буду жить еще один день, и будет еще одна пьяная ночь, как пыльная моль на подушку присела и не был я болен и не был врачом доктор твоего тела

я увидел глаза, я прикоснулся к лицу, я почувствовал руки, и навстречу теплу мои губы опускаются все ниже и ниже: я ищу те ворота, откуда я вышел я пришел целовать те ворота, откуда я вышел я пришел целовать те ворота, откуда я вышел ты намного моложе, чем моя мать, но это все равно — вы все одно племя я видел мир, я вернулся назад, я хочу стать, кем был — пришло это время я пришел войти в те ворота, откуда я вышел я пришел войти в те ворота, откуда я вышел темнота так влажна, океан так блестит это древняя соль, и она все простит вернувшимся в лес под дремучую крышу открой мне ворота, откуда я вышел! я пришел — открой мне ворота, откуда я вышел я пришел войти в те ворота, откуда я вышел, я пришел целовать те ворота, откуда я вышел

мясники выпили море пива, мясники слопали горы сала, мясники трахнули целый город, им этого мало, и когда надвигается буря, они смотрят, где лучше расставить кресла, чтобы видеть, как антарктический смерч свинтит нам руки и вырвет нам чресла разденься! выйди на улицу голой, и я подавлю свою ревность, если так нужно для дела, разденься! пусть они удивятся, пусть делают вид, что не видят тебя, но им ни за что не забыть: их мысли заполнит твое тело — разденься! мы начали водкой утром, мы кончили ночью в постели и трудно, трудно прятаться в тень и быть молчаливым и мудрым костлявые дети пустыни стучатся в двери и просят объедков, страна умирает, как древний ящер с новым вирусом в клетках будь оскорбительно трезвой: они любят пьяных и психов есть за что пожалеть их их мысли заполнит твое тело — разденься! они хотели стриптиз — они получат стриптиз…

ты дашь огонь — я дам очаг ты знаешь, что — я знаю, как война идет — там, за окном должна быть крепость — невидимый дом слышишь, слышишь: поет пламя окна, стены всегда с нами там, где мы — там наш дом ты дашь мне ось — я дам ей плоть проложишь курс — измерю путь возьми все небо — со всем, что там должна быть правда — невидимый храм стержень, стержень пронзит сердце свяжет, свяжет зенит с центром вверх улитка ползет вплоть до самых высот, вверх по склону Фудзи вплоть до самых высот и несет на спине свой невидимый дом вверх, вплоть до самых высот, вверх улитка ползет вплоть до самых высот пусть улитка вольет свой дом в небосвод

Катится в окна прибой, Стекла все в пене морской — Карточный лед волной накрыт, Как гигантской слезой. Тысячи долгих веков, Пять или семь берегов… Воды их вод вернулись вновь Исполинской волной за мной. Слева, справа, о чудо, сам змей морской и кит! Из окна я вижу — ко мне дельфин спешит. Армия тонких плотин из глин, Ужасы зыбких плотов, песков… Карточный дом в секунду смыт Набежавшей волной одной! Спой мне песню, спой песню морской звезды, Орфей, Песню морской звезды. Стану я сама собой средь осколков Стекол и медуз на асфальте, Стану я сама собой средь останков Суши и воды, ставшей грязью, Как только придет цунами.

соседка скажет, что они приходили: нашли повестку в дырке замка соседка скажет, что они позвонили, но не дождались шагов старика грошовый счет в казенном конверте за непогашенный мертвым ночник ему не скрыться от нас после смерти, пока мы помним, что он наш должник мы живем в городе братской любви, нас помнят, пока мы мешаем другим соседка скажет, что он был домоседом и очень громко стонал по ночам, пренебрегал ее разумным советом и никогда не обращался к врачам соседка скажет, что его не любили, но никто не помнил, почему и за что соседка скажет, как легко все забыли досадный призрак в нелепом пальто

мой брат Каин был в далекой стране — убивал там детей пророков теперь мой брат Каин вернулся спасать Россию от масонов и рока мой брат Каин за армейский порядок и за железную власть Каин тяжко контужен и не спит на кровати, потому что боится упасть и когда он выходит в двенадцать часов, пьяный из безалкогольного бара, лунный свет станет красным на десантном ноже, занесенном для слепого удара когда он ревет — кровь течет из-под век, когда он смеется — у него не все на месте он уже не человек он уже не человек мой брат Каин — он все же мне брат каким бы он ни был — брат мой Каин он вернулся домой — я открыл ему дверь, потому что он болен и неприкаян он ловит в воздухе духов рукой, но натыкается только на нас мой брат Каин — он всех нас погубит, потому что у Каина больше нет глаз

человек в пальто за моим окном смотрит как будто вдаль человек за углом в темном пальто будет везде и всегда человек в пальто за моим окном это, видимо, новый мой враг ведь любой другой чужой человек не пришел бы сюда просто так и если он поднимет глаза, то в окно сквозь тюлевый дым он увидит портрет с лицом на стекле, где я только что был молодым он увидит меня, он запомнит лицо он узнает мой нервный взгляд и чужой человек в темном пальто не оставит меня просто так я никогда не боялся людей, но этот чужой человек чужой человек приходит ко мне, внимательно смотрит в глаза он желает увидеть в них ужас и страх, но видит усталость и боль чужой человек влетает в окно, открывает мою постель в надежде найти хоть малейший изъян в чистых складках белья но я не убийца и я не дурак, чтобы пачкать кровью свой след чужой человек приходит ко мне, зажимает мне руки в тиски и я вижу, как жадно он пьет из меня остатки вина и тоски чужой человек уходит назад, за собой не оставив следа и я знаю, что этот чужой человек не вернется сюда никогда

посмотри, как блестят бриллиантовые дороги послушай, как хрустят бриллиантовые дороги смотри, какие следы оставляют на них боги чтоб идти вслед за ними, нужны золотые ноги чтоб вцепиться в стекло, нужны алмазные когти горят над нами, горят, помрачая рассудок, бриллиантовые дороги в темное время суток посмотри, как узки бриллиантовые дороги нас зажали в тиски бриллиантовые дороги чтобы видеть их свет, мы пили горькие травы если в пропасть не пасть, все равно умирать от отравы на алмазных мостах через черные канавы парят над нами, парят, помрачая рассудок, бриллиантовые дороги в темное время суток

у зеленой воды, у запаха тины, наблюдая восхищенно полет паутины, сумасшедший пацан бьет в пустую жестянку, сумасшедший пацан лупит в старую банку из пустого пространства, из старой консервы извлекается звук, возбуждающий нервы сумасшедший пацан бьет жутко и мерно по заржавленным бакам, по огромным цистернам музыка на песке, музыка на песке мы идем за ней, как звери, мы волнуемся в тоске у зеленой волны, у старого камня из драной рубахи он делает знамя, из ивовой ветви он делает саблю и бормочет какую-то абракадабру строит замки из песка, крутит пальцем у виска мы бросаем семьи, мы сжигаем деньги, деремся на свалке из-за гулкой канистры, кухонные женщины несут сковородки, с ведром для бумаг вдаль уходят министры и под барабанный бой он зовет нас за собой музыка под водой, музыка под водой мы спешим за ней, как крысы и скрываемся в прибой

мой огонь спалит сырой песок, мой маяк пробьет густой туман здесь твой порт, здесь твой причал здесь твой киль встретит дно дикий вереск на скале высокой, мой брат, твой друг черный парус на волне далекой, мой взгляд, твой струг вернет тебя Вотан, Вотан… он сможет… ложись на мхи… Вотан, Вотан… люби, пока Вотан, Вотан не вспенит китовый путь… Вотан, Вотан… будет спрут из морских глубин, будет остров златых коней ты — мой глаз, ты — мой глаз! будет карканье воронья, будет песня туманных дев ты — мой слух, ты — мой слух! хранит тебя… Вотан, Вотан… можжевельник под сосной зеленой — мой страж, твой бог крики чаек над волной соленой — мой вздох, твой бег скажи мне все… Вотан, Вотан проверит… дай клятву мне… Вотан, Вотан… коснись костра… Вотан, Вотан… рукою… согрей в нем сталь… Вотан, Вотан… будет холод ледовых стен, лихорадка больных песков ты — мой перст, ты — мой перст! будет золото муравьев, бриллианты царя слонов ты — мой меч, ты — мой меч! хранит тебя Вотан, Вотан… мой огонь спалит сырой песок, мой маяк пробьет густой туман здесь твой порт, здесь твой причал, здесь нас ждет твой рассказ

когда я кусался или портил игрушки, или выходил не спросясь один за порог, меня ставили в угол как злую зверушку и я плакал, покуда я мог но слезы кончались, и глаза высыхали, я падал на колени и молился кому-то, кто мог прекратить бесконечную пытку взросления и я увидел его, глядя в телевизор, когда родители спали по размытой картинке он шел навстречу мне и навстречу всем, кто явился смотреть, как он рухнет на ринге по разбитой улыбке стекала кровь, и он пил эту кровь перед стадом распаленных свиней, становясь от этой крови сильней красная улыбка на белом лице — такое забудешь не скоро и я понял детским сердцем, что это Бог, и он воплотился в боксера / мой Бог воплотился в боксера / теперь я знал, за что платят деньги: за то, чтоб его повалили на пол, и, когда меня вновь отправили к стенке, я знал, что мне делать, и больше не плакал я ударил туда, где двигались губы, и ответный удар размазал меня, но, вставая, я улыбался как псих сжимал кулачок, чтобы вновь ощутить привкус собственной крови в горячей слюне красная улыбка на белом лице — такое прощаешь нескоро им казалось, что я защищаю себя, но я защищал боксера им казалось, что я сошел с ума, а я защищал боксера

мой город был и велик и смел, но однажды сошел с ума и, сойдя с ума, он придумал чуму, но не знал, что это чума мой город устал от погон и петлиц, он молился и пел всю весну, а ближе к осени вызвал убийц, чтоб убийцы убили войну убийцы сначала убили войну и всех кто носил мундир, и впервые в постель ложились одну солдат и его командир затем они устремились на тех, кто ковал смертельный металл, на тех, кто сеял солдатский хлеб и на тех, кто его собирал красные листья падают вниз, и их заметает снег красные листья падают вниз, и их заметает снег и когда убийцы остались одни в середине кровавого круга, чтобы чем-то заполнть тоскливые дни, они начали резать друг друга и последний, подумав, что Бог еще там, переполнил телами траншею и по лестнице тел пополз к небесам, но упал и свернул себе шею мой город стоял всем смертям назло и стоял бы еще целый век, но против зла город выдумал зло, и саваном стал ему снег возможно, что солнце взойдет еще раз и растопит над городом льды, но я боюсь представить себе цвет этой талой воды

я боюсь младенцев, я боюсь мертвецов, я ощупываю пальцами свое лицо, и внутри у меня холодеет от жути: неужели я такой же как все эти люди? люди, которые живут надо мной люди, которые живут подо мной люди, которые храпят за стеной люди, которые лежат под землей я отдал бы немало за пару крыльев, я отдал бы немало за третий глаз, за руку, на которой четырнадцать пальцев мне нужен для дыхания другой газ у них соленые слезы и резкий смех, им никогда и ничего не хватает на всех они любят свои лица в свежих газетах, но на следующий день газеты тонут в клозетах люди, которые рожают детей, люди, которые страдают от боли, люди, которые стреляют в людей, но при этом не могут есть пищу без соли они отдали бы немало…

мне снятся собаки, мне снятся звери мне снится, что твари с глазами, как лампы, вцепились мне в крылья у самого неба и я рухнул нелепо, как падший ангел я не помню паденья, я помню только глухой удар о холодные камни неужели я мог залететь так высоко и упасть так жестоко, как падший ангел прямо вниз — туда, откуда мы вышли в надежде на новую жизнь прямо вниз — туда, откуда мы жадно смотрели на синюю высь / прямо вниз / я пытался быть справедливым и добрым, и мне не казалось ни страшным, ни странным, что внизу на земле собираются толпы пришедших смотреть, как падает ангел и в открытые рты наметает ветром то ли белый снег, то ли сладкую манну, то ли просто перья, летящие следом за сорвавшимся вниз, словно падший ангел прямо вниз…

от пугающих высот возвращаетесь некстати вы — лунатики судьбы на карнизах суеты звездные мальчики, поздние, чуждые, яркие сны вам снятся ночью — когда вы были легче птиц, когда летело вам вдогонку небо и боги усмехались вслед так беспечны были вы, так стремительны и смелы это легче, чем прощать, это проще, чем любить подвиг кончился, звездные мальчики жизнь во сне, смерть наяву бесконечной пустотой вы дышать с тех пор привыкли, ваши легкие горят в вязком воздухе земли звездные, поздние, чуждые, яркие сны вам снятся ночью…

всего золота мира мало, чтобы купить тебе счастье всех замков и банков не хватит, чтобы вместить твои страсти невозмутимый странник, неустрашенный адом ты — Человек без имени, мне страшно с тобою рядом ты проснулся сегодня рано и вышел на большую дорогу, и тотчас все ракетные части объявили боевую тревогу если случится комета, ты ее остановишь взглядом ты — Человек без прошлого, я счастлив с тобою рядом возьми меня, возьми на край земли, от крысиных бегов, от мышиной возни и если есть этот край, мы с него прыгнем вниз пока мы будем лететь, мы забудем эту жизнь всех женщин мира не хватит, чтобы принять твои ласки, всем стрелам и пулям армий ты подставишь себя без опаски, непокоренный пленник, не замечающий стражи ты — человек без памяти, нагой человек без поклажи

Иван Человеков был простой человек и просто смотрел на свет, и «да» его было — настоящее «да», а «нет» — настоящее «нет» и он знал, что с ним будет с восьми до пяти и что будет после пяти, и если на пути становилась гора, он не пытался ее обойти Иван Человеков возвращался домой на площадке, где мусоропровод он увидел, как из люка таращится смерть, и понял, что завтра умрет он взял свой блокнот и написал ей прийти назавтра в двенадцать часов: он терпеть не мог несделанных дел и попусту сказанных слов я знаю эту женщину: одни ее зовут — свобода другим она просто — судьба и если для первых — она раба, вторым она — святая судья и первые пытаются взять ее в плен и заставить стирать им носки, но вторые знают, что плен — это тлен, и живут без особой тоски Иван Человеков гладко выбрил лицо, надел лучший галстук и ждет, спокойный и светлый, и струсила смерть, и забыла, где он живет он ее долго ждал, но потом он устал попусту ждать и ушел и, встречая смерть, не здоровался с ней, как со всеми, кто его проколол

когда я проснусь и снова буду один, под серым небом провинции уже зажгутся огни, словно лужи — глаза, словно гальки в воде, все погасшие звезды лежат, лежат на тинистом дне эта ночь плотнее плюшевых штор, страшней чугунных оград я вижу только себя, везде встречаю свой взгляд прощай, Чужая Земля, но нам здесь больше нельзя, мы стали легче тумана, мы стали чище дождя мы вновь вернемся сюда, но кто нам скажет тогда: «Прощай, Чужая Земля, прощай!» возможно, мы уже спускались с небес или рождались не раз какая горькая память — память о том, о том, что будет потом шины шепчут в ночи утешительный бред я слышу крик в темноте возможно, это сигнал

я всегда считал, что клад этот мой, и не думал ни с кем им делиться, но я оставлю тебя сторожить этот клад, и пускай тебе больше не спится как собаке, на цепи сторожащей лабаз с ошейниками и поводками если нам нужно что-то еще, кроме нас, ничего уже нет между нами новая любовь будет совсем другой — я не буду стоять, как нищий с пустой рукой новая любовь или совсем никакой я нашел в своем кармане фотографию с безумным лицом, я нашел в своем кармане окурок с кровавым кольцом я бросил их на землю, чтобы ты не взяла мой след я не хочу быть глазами, которыми ты смотришь на свет — нет и нет… женщины верны тому, кто с ними, а мужчины верны себе я дал тебе имя, я возьму это имя и верну это имя судьбе я нашел свободу — она повсюду, но не там, где она дана и я буду королем, ушедшим в изгнание, а ты будешь моя страна

она ждет любви с Востока и Запада, она ждет любви с Юга и Севера любовь — это газ без цвета и запаха, и дни, как листва, опадают с дерева она зажигает спичку от спички, она не знает, как это опасно, она раздувает золу по привычке, хотя всем ясно, что пламя погасло люди идут с молоком и сыром, несчастные люди, довольные миром, люди идут с простоквашей и хлебом, несчастные люди, забытые небом она так пьяна от этого воздуха, она влюблена в расческу и зеркало в груди ее — голубь, не знающий отдыха, в глазах ее — звезды за тайною дверкою ни вор, ни дурак ее не обидит, вещей золотых она не скрывает она постарела — для тех, кто не видит, она одинока — для тех, кто не знает

умершие во сне не заметили, как смерть закрыла им очи умершие во сне коротают за сплетнями долгие ночи умершие во сне не желают признать, что их скушали мыши умершие во сне продолжают делать вид, что они еще дышат умершие во сне согревают под пеплом холодные руки умершие во сне принимают за веру ненужные муки умершие во сне не видят, что черви изъели их землю умершие во сне продолжают делать вид, что они дремлют умершие во сне, разбивши свой колокол, стали глухи умершие во сне читают молитвы над кучкой трухи умершие во сне любуются небом в чугунной оправе умершие во сне продолжают делать вид, что они правят один громкий звук, и покатятся кости один громкий крик, и обвалятся крыши Боже мой, не проси танцевать на погосте, Боже мой, говори по возможности тише

скорее разбуди, ведь мы с тобой одни наяву и во сне скорее разбуди, ведь мы с тобой одни в колесе, в колесе… и можно заявлять, что кончен бал, кричать в пустой подъезд, что я устал резиновая пыль, бензиновая гарь, снова вдаль по шоссе работа и постель, а есть ли, есть ли цель в колесе? в колесе… столбы не верст, а дней все ближе, все плотней но к чему, но к чему? за финишной чертой, за лентой призовой что там ждет, что там ждет? может быть, шлагбаум срежет бег? может быть, начнется новый век? возможно, только день, возможно, только тень, только пыль, только прах… она нам не страшна, страшней, когда она в колесе, в колесе… возможно, что шлагбаум срежет бег, возможно… возможно, что начнется новый век, возможно… возможно, если только человек сам сможет… возможно только то, что может быть возможным… можно даже быть свободным в колесе… если хочешь быть свободным в колесе… столбы не верст, а дней все ближе, все плотней…

спокойные ночи, холодные линии из серебра горящая влага, дым сигареты, колдовские слова как белая кожа по черной коже сверчок телефона, забытые номера твои клаксоны, далекие саксофоны и свободные свитера пусть плавится лед под твоей рукой ты, чьи пальцы в моих волосах, невидимый навсегда лимоны в бокалах, полночное солнце, мой барабан, ночи кларнетов, под тонкой рубашкой два острия как черная кожа по белой коже, как тени на льне танцы в прихожих из этих сброшенных замшевых туфель разольется луна

Карменсита, любовь — как птичка, но кто сказал, что птичка — дитя свободы? Карменсита, мы вылупились в клетке, и отпечатки прутьев всегда на наших крыльях когда приходит вечер в парчовом платье, нас покоряет бледность твоих прозрачных пальцев но, Карменсита, весь сок твоих гранатов нам не заменит сладость горячей капли крови и цитрусовой ночью нас душит запах найденых в навозе жемчужных зерен Карменсита, открыв свои объятья, ты с головой накроешь нас кружевами страсти но кинжалы вновь прилетят за нами напоминаньем о преданной неволе

Камилл, Сатурнов век прошел вчера он кончился — откуда знаю? сказали варвары — пришли попить воды худые, жалкие — наверное, долго бились и все в крови — своей или чужой — не разобрал я — цвет-то одинаков Что сделал я? — да вынес им воды лакали, брызгались, размазали подтеки по рыжим бородам, потом ушли главарь смотрел через плечо на дом запоминал дорогу, как вернуться ночью Что буду делать? — допишу тебе письмо, пойду взгляну на солнце, как заходит а Юнии скажу дать детям опий пусть крепко спят, готовясь в долгий путь

а где-то там вдали Сарматия, Марцелл страна, где мертвых зарывают в землю, смешав с навозом, сеют, как ячмень и ждут, когда взойдут вот, в августе священном шевелятся поля ростками бледных рук окрепнув с темнотой, покойники идут на праздник деревенский, там танцуют, кто с мужем, кто с женой и счастливы сарматы — на мертвецах основан их обычай а на заре… что, Цинния, дрожишь? ты говоришь, скребутся чьи-то пальцы о доски? где? в подполье? все возможно… не так уж далека Сарматия, Марцелл!

вчера смотрел, как ловят фимодлид, чудесных рыб, расцвеченных Иридой плывущие кинжалы — вот их облик в стремительных потоках… потный раб заходит босиком на середину несущейся воды и там стоит, пока к его ступням резвящаяся рыба не привыкнет затем летит к лесе привязанная муха рывок — и ужас бессловесного создания, которое успело осознать, что над его зеркальным небом — другой и тоже населенный мир Камилл, когда посланье дочитаешь, взгляни вокруг и напиши, что видел не видел ли ты, часом, ног, Камилл?

когда с Лицинией на ложе узком в истоме лежим подолгу, отдыхая от сладостной битвы, случившейся утром поздним (нам милое время), порой касаемся друг друга кончиками пальцев, вызывая возбужденной содрогание плоти (так после сладостной бури еще трепещет море) утомленно молчим и слушаем грохот колесниц, по улицам узким бегущих, за окном всплески крыльев мягкие голубиных все нам мило, да только на кухоньке нашей грохочет утварью Арминий, двадцатой когорты седьмого легиона на постой вставший воин, полугерманец, полуперс, мочой ослиной разящий (видать, полощет ей зубы), здоровенный малый для упражнений ратных он часто выбирает неподходящее время, неподходящее место обнаженный, гремя щитом, но в поножах ржавых, вбегает в наши покои, не замечая раскрытых красот твоих, копье втыкает в шаткую стену и рубит ветхую мебель, потом назад убегает и я ловлю взгляд твой тайный и понимаю с печалью, кто будет тебе защитой и чьи ты выберешь чресла, когда декуриям скажут, что переходят вброд реку нагие варвары леса…

Садык берет ружье и уходит в горы умирать за право жить рабом как отец в арабской вязи тропинок он видит суры Корана, и словом неба в кармане лежит священный свинец а я не знаю, кто вторгся в мою страну я просыпаюсь и глотаю чужую слюну столько лет я нахожусь у кого-то в плену уплыть бы за море, да боюсь — потону Садык ложится в песок головою к Мекке и шепчет скороговорки, лишенные смысла от солнца жаркого кровью наливаются веки, и вслед за коброй в песке ползут садыковы мысли но я не знаю, кто прав — Христос или Аллах, я ни хрена не понимаю в этих темных делах и как рыба об лед об отечество бьюсь ушел бы в леса — да боюсь, заблужусь а я не знаю, где свет: наверху или внизу я не прочь полетать, но по привычке ползу и пока разберешься, кто здесь царь, кто здесь вор, зайдет в квартиру Садык и передернет затвор

под железнодорожным мостом последняя сигарета оказалась сырой ржавая пыль на моих волосах, состав гремит над моей головой под железнодорожным мостом улетают минуты из опущенных рук я никуда не уйду, пока в тумане густом с последним поездом не стихнет гипнотический звук под железнодорожным мостом я слежу, не жалея остывающих дней, за проплывающим в небе крестом, гасящим свет городских огней под железнодорожным мостом я и сам не заметил, когда я привык, то, что хватает другим на века, тратить беспечно, в какой-то миг под железнодорожным мостом я набил карманы золотою золой, последний вагон махнул мне хвостом, состав отгремел над моей головой

я ехал в такси по пустому шоссе с тобою один на один, и шофер говорил не тебе и не мне про запчасти и про бензин он включал только ближний свет и видел одну ерунду он не видел того, что ночное шоссе упирается прямо в звезду адрес был прост и понятен: засыпанный снегом хлев красное вино и белый хлеб — / в моем дипломате / они для тебя, родившийся в эту ночь тот, кто дает нам свет, тот, кто дает нам тьму и никогда не даст нам ответ на простой вопрос — почему? тот, кто дает нам жизнь, тот, кто дает нам смерть, кто написал нас всех, как рассказ, и заклеил в белый конверт я ехал в такси, и от белых полей поднимался искрящийся пар, как дыханье всех спящих под этой звездой детей и супружеских пар, / родившихся в эту ночь / и таксист, начиная творить чудеса, прикурил от ее лучей я спросил: чей ты будешь, заснеженный мир? и мир мне ответил: ничей… я засмеялся от счастья, что его у меня не отнять, я разлил вино и хлеб разделил и протянул таксисту, чтобы он вспомнил, кто родился в эту ночь / чтобы помнили все, кто родился в эту ночь /

когда впервые за туманами запахло огнем, он стоял за околицей и видел свой дом, картошку в огороде и луг у реки он вытер слезу и сжал кулаки, поставил на высоком чердаке пулемет и записал в дневнике: «Сюда никто не войдет» красные пришли и обагрили закат, белые пришли и полегли, словно снег, синие, как волны, откатились назад и все это сделал один человек, молившийся под крышей своим богам / своим двум богам, своим двум рукам / но ночь подняла на башне черный свой стяг, их истинный цвет, их подлинный флаг / свой истинный крест, свой подлинный флаг / три армии собрала на расправу она, / три армии собрались на расправу в ночь / три темных шеренги, три дьявольских сна, / три черных начала, три дьявольских сна / три мертвых источника адских трех рек / три черных начала адских трех рек / что мог с ними сделать один человек? сойдемся на месте, где был его дом, где трава высока над древесным углем и зароем нашу радость в этом черном угле там, где умер последний человек на Земле, молившийся под крышей своим богам

Джульетта лежит на зеленом лугу среди муравьев и среди стрекоз на бронзовой коже, на нежной траве бежит серебро ее светлых волос тонкие пальцы вцепились в цветы, и цветы поменяли свой цвет расколот, как сердце, на камне горит Джульетты пластмассовый красный браслет судья, если люди поймают его, ты по книгам его не суди закрой свои книги — ты в них не найдешь ни одной подходящей статьи отпусти его с миром и плюнь ему вслед, пусть он с этим проклятьем пойдет пусть никто никогда не полюбит его, пусть он никогда не умрет Джульетта лежит на зеленом лугу среди муравьев и среди стрекоз муравьи соберут ее чистую кровь, а стрекозы — нектар ее слез

черные птицы слетают с луны, черные птицы, страшные сны кружатся, кружатся всю ночь, ищут повсюду мою дочь возьмите мое золото, возьмите мое золото, возьмите мое золото и улетайте обратно — нам не нужно твое золото, нам не нужно твое золото, заржавело твое золото и повсюду на нем пятна черные птицы из детских глаз выклюют черным клювом алмаз, в черных алмаз унесут когтях, оставив в глазах черный угольный страх возьмите мое царство, возьмите мое царство, возьмите мое царство и возьмите мою корону — нам не нужно твое царство, нам не нужно твое царство твое царство — яма в земле сырой, и корона твоя — из клена так возьмите тогда глаза мои, так возьмите тогда глаза мои, так возьмите тогда глаза мои, чтобы они вас впредь не видали — нам уже не нужны глаза твои, нам уже не нужны глаза твои мы уже побывали в глазах твоих и все, что нам нужно, взяли

сзади идет зима, сзади идет ледник родиться юным — стареть за миг больше нигде таких мудрых детей, больше нигде таких безустальных крыльев — нет нигде старые церкви, непролазная грязь, красный колпак, африканский джаз надо спуститься где-то выпить воды среди камышей на болотах следы острых копыт перелет, перелет от вечной зимы, идущей по пятам, идущей по пятам, перелет, перелет в монгольскую степь монгольская степь монгольская степь сзади идет ледник, следом несет валун последние птицы, последний день лета крылья перепелки в лапах орла спрячь клюв, спрячь под крыло (а ну-ка спрячь!) эскимосские танки входят в города глыбами льда: на дымящихся башнях — белый медведь и стальная звезда / спрячь клюв /

Васька Кривой зарезал трех рыбаков отточенным обрезком штыря, вывернул карманы и набрал серебром без малого четыре рубля вытряхнул рюкзак и нашел в рюкзаке полбутылки дрянного вина, выпил вино и заснул на песке — стала красной речная волна эти реки текут никуда, текут, никуда не впадая Ваську Кривого повязали во сне и доставили в город на суд жарко нынче судейским — они, не таясь, квас холодный стаканами пьют а над ними — засиженный мухами герб, страшный герб из литого свинца а на нем — кровью пахаря залитый серп и молот в крови кузнеца Ваську Кривого, разбудив на заре без оправки ведут в коридор в глухой коридор, где щербатый кирпич и плиткою вымощен пол божья мамочка билась у входа в тюрьму о железную дверь головой, но с кафельной плитки васькину кровь смыл водою из шлангов конвой

светла, как печаль, безмятежна, как сон, ты влетаешь, как птица, садишься на пальцы, и я снова спасен беззаботная лень, безымянная тень, ты накроешь мой дом туманным крылом, и закончится день но в безлунную ночь, как бездомная дочь, не выдержав счастья по зову ненастья, ты уносишься прочь, оставляя мне пыль, оставляя мне прах, унося мою душу мерцающим камнем в бессильных когтях ведьма или ангел, птица или зверь, вернись, я оставлю открытым окно и незапертой дверь смерть или спасенье, свет ты или тьма, если не вернешься, я впервые узнаю, как сходят с ума мое отраженье — лицо мертвеца, плывет без движенья в глубинах зеркал в ожиданье конца но если ты принесешь назад талисман, иней на стеклах без дыма сгорит и разгонит туман но если ты опоздаешь хотя бы на миг, они треснут, как лед и на пол упадет снежно-белый старик и камень в когтях станет серым свинцом, и ты рухнешь бессильно, разбив свои крылья рядом с мертвым лицом

стану я, стану я змеем морским, буду я охранять все кочевья китов, буду я косить желтым глазом, косить желтым глазом, глядеть на купанье детей буду я буду длинный и гибкий, и слишком уж страшный, так, чтоб быть опасным морской змей, морской буду я, слишком невероятный, чтобы быть сказкой, морской змей, морской буду я рассекающий воду резиновым телом, один на земле, так я буду жить вечно один стану я, стану таким после смерти и слишком уж мудрый, чтобы быть сильным, и слишком уж старый, чтобы быть хитрым, мой змей морской змей, морской, обвивающий Землю, мой змей стану я, стану таким, стану я после смерти опять

я созрел душой для прозрачных и светлых дней, мой взор стал бел, как монашеская постель я несу свой огонь, не боясь от него сгореть, но послушай, как страшно стучится в окно метель каждый клубок этой пурги — живой, свет фонарей отражен льдинками злобных глаз бесы зовут наружу в стужу уйти с пургой туда, где мертва вода и дурманит газ белые стены, храните, спасите нас без зеркал, в которых соблазн, без слов, в которых беда молчанье — мое заклинанье темнота — больная сестра пока я жив, они не войдут сюда бесы просят служить, но я не служу никому даже себе, даже тебе, даже Тому, чья власть если Он еще жив наверху, то я не служу и Ему: я украл ровно столько огня, чтобы больше его не красть и бесы грохочут по крыше — такая ночь, длинная ночь, для того, кто не может ждать, но она улетит быстрее, чем птица прочь если б я точно не знал, я бы не стал гадать белые стены, храните, спасите нас…

Мы стоим на лунном луче Над неподвижной водой, Мы стоим на остром луче Над переменной звездой. В траве кричит козодой, Пытаясь нам открыть глаза, И лунная ночь полна красотой, Но нам ее видеть нельзя. Мы боимся упасть, мы боимся пропасть, Мы боимся сорваться и потеряться. Пусть не дрогнут веки твои, Когда ветром сдавленный стон Попытается сердце, как птицу, спугнуть И нарушить твой сон. Там внизу обветшает дом, пересохнет река, Но считать потери будем потом И жалеть мы будем потом, а пока Мы боимся упасть, мы боимся пропасть, Мы боимся сорваться и потеряться. Пускай я не увижу твоего лица, Но я ощущаю тепло твоих пальцев.

Прозрачный поезд стоит на путях, Стеклянный поезд отправляется вдаль; Пока он не уехал, я чувствую страх, Когда он исчезает, приходит печаль. Он скроется за лесом, он мелькнет за рекой, Обронит мне в зрачки хвостовые огни; Закрою я глаза непослушной рукой, Чтоб следом за слезой не сбежали они. Призрачный поезд осторожен, как тать, Стеклянный поезд эфемерен, как луч, Держась за эти рельсы, я буду дышать, Пока он не сорвется с железных круч. Он поезд своевольный, он не будет стоять, Ему катиться легче, разумеется, вниз, И, как я ни пытался его удержать, На каждый мой приказ у него свой каприз. Прозрачный поезд, невесомый мой бред, Стеклянный поезд, независимый сон; И все не разберешь, есть он или же нет, Пока не оборвется хрустальный звон.

в небесах самолеты летят параллельными курсами, бесконечно реки текут параллельными руслами по серебристым рельсам бегут поезда параллельно вдаль чтоб свести их вместе, мне ничего не жаль два параллельных провода протянуты на расстоянии, слушают жаркие доводы короткого замыкания и молнией голубой пытаются обменяться чтобы сойтись с тобой, мы должны перестать бояться параллельная линия, близкая линия, твоя траектория скользит в черном небе над моей территорией параллельная линия я выгреб колодец и увидел твой проблеск на дне, я спустился в темную шахту я увидел как шрам на луне слишком много потерь для такого короткого дня параллельная линия рядом, но она не коснется меня

я — твоя тень, я стою у тебя за спиной и, если ты выйдешь в окно, я выйду вместе с тобой и, если ты будешь с другими, я буду стоять у дверей и ждать, когда ты поймешь, что это — другой ведь ты никогда не смотришь назад, и, выйдя живой из огня, ты не вспомнишь о том, кто принял огонь на себя но я — твоя тень, мне не нужно дешевых наград я просто иду за тобой, повторяя каждый твой шаг, и каждый новый день начинается так: покорно, как собака, я падаю к твоим ногам ведь ты никогда не смотришь назад и, выйдя сухой из воды, ты не вспомнишь о том, кто дышал под водой за тебя но что мне с того? этот выбор сделан не мной дело вовсе не в том, чем ты лучше других или хуже с точки зрения логики нет смысла в вопросе, зачем я иду за тобой, если я — твоя тень

у скучных людей очень черная тень — тем чернее, чем ярче свет, но она не накроет собою твой день у меня есть для них ответ у жадных людей очень маленький рот, они жадно лижут твой след им нужно лишь то, что в него не войдет, но для них у меня есть ответ я люблю тебя не за то, что в тебе, а за то, чего в тебе нет у них есть слова, чтобы унизить тебя, ограбить тебя и раздеть, осмеять тебя и распять тебя у них есть и гвозди, и плеть, морщины и вены для твоей красоты, грязь для твоих чистых глаз но то, что они называют тобой, для меня прозрачно, как газ они могут отнять у тебя все, что есть, но не раскрыть мой секрет я люблю тебя не за то, что в тебе, а за то, чего в тебе нет

о святой человек! ты только что был здесь я вхожу в эту дверь и нахожу Игрока с ним играют на деньги нищета и спесь и сжимает пятый туз его стальная рука о святой человек! ты только что был там я захожу в эту комнату и вижу эту тварь ее дряблое тело открыто жадным ветрам, и одинокий мальчик прильнул к поникшим грудям это лицо так знакомо но это не ты я выхожу из дома навстречу дням темноты о святой человек! ты только что был тут я захожу в это здание а там — одни зеркала я иду по коридорам и за мною идут отраженья, как духи голубого стекла

руки Полины, как забытая пластинка под упорной иглой звуки ленивы и кружат, как пылинки, над ее головой сонные глаза ждут того, кто войдет в них и зажжет в них электрический свет утро Полины продолжается сто миллиардов лет и все эти годы я слышу, как колышется грудь и от ее дыханья в окне запотело стекло и мне не жалко, что бесконечен мой путь в ее хрустальной спальне пусть будет постоянно светло я знаю тех, кто дождется и тех, кто не дождавшись, умрет но и с теми и с другими одинаково скучно идти я люблю тебя за то, что твое ожидание ждет того, что никогда не может произойти пальцы Полины, словно свечи в канделябрах ночей слезы Полины превратились в бесконечный ручей в комнате Полины на пороге нерешительно мнется рассвет утро Полины продолжается сто миллиардов лет

темную ночь нельзя обмануть, спрятав огонь в ладони руки счастливы те, кто могут заснуть, спят и не слышат теченья реки но река широка, река глубока, река уносит нас, как облака двадцать тысяч дней и ночей пройдет, человек родился — человек умрет пряди волос держа, как траву, схватив твои руки, как ветви ив, я себя убеждал, что уже не плыву, и смеялся от счастья, себя убедив но теченье несло нас уже вдвоем, и вода отражалась в лице твоем двадцать тысяч дней и ночей пройдет, человек родился — человек умрет через двадцать тысяч дней и ночей наши тени впадут в океан теней, чтобы дальше уже никуда не плыть что вода унесла — водой не разлить

я не могу заснуть — так бывает всегда, когда восходит твоя одинокая звезда, катящаяся вдаль на спицах лучей, далекое светило беззвездных ночей мы были поджары, как пара гончих псов, нас сводил с ума наш здоровый пот, мы чуяли друг друга через стены домов и снились друг другу всю ночь напролет мы боялись себя, мы дичились других, весь мир кроме нас знал нашу мечту — обнять эту ночь, где все окна слепы, раздавить в объятьях ее пустоту но я сидел с тобой, не касаясь руки, слушая твой голос, как радио небес, заполняющее музыкой город тоски, зовущее оленей в безвыходный лес бегущая вдаль, бегущая вдаль, неужели тебе никого не жаль? никто не может поспеть за тобой, за бегущей вдаль одинокой звездой я терпел много лет, но в одну из ночей я встал и беззвучно закрыл окно держась за перила твоих лучей, я выполнил то, что мне снилось давно — я шагнул в пустоту но лунный бич ударил меня по рукам, по ногам хлестнула звездная плеть, и я понял, что мне никого не догнать, и я понял, что мне слишком поздно лететь и в этих окнах, что прежде были пусты, я вдруг увидел глаза, устремленные вверх, ловящие свет одичалой звезды в ответ на ее несмолкающий смех каждый из них шептал другое имя, каждый из них хранил свою печаль, но мне казалось, что я делю вместе с ними одну и ту же бегущую вдаль

мне снилось, что Христос воскрес и жив, как я и ты идет, неся незримый вес, а на руках — бинты идет по вымершим дворам тоскливых городов и слово мыслит молвить нам, но не находит слов мне снилось — он мне позвонил, когда искал приют, и безразлично обронил, что здесь его убьют мне снилось, что он пил вино в подъезде со шпаной, и били до смерти его цепочкою стальной звучал его последний смех, переходящий в стон мне снилось — я один из тех, с кем пил в подъезде он проснулся я и закурил и встал перед окном, и был весь опустевший мир — один огромный дом

будем друг друга любить, завтра нас расстреляют не пытайся понять, зачем не пытайся узнать, за что поскользнемся на влаге ночной и на скользких тенях, что мелькают, бросая тревожный след на золотое пятно встань, встань в проеме двери, как медное изваянье, как бронзовое распятье, встань, встань в проеме двери когда-то я был королем, а ты была королевой, но тень легла на струну, и оборвалась струна, и от святой стороны нам ничего не досталось, кроме последней любви и золотого пятна

свежее утро разбудит нас порывами ветра, отбросит навечно ненужные окна и двери, сорвет с нас одежды и ржавые знаки различья и только тогда позволит нам выйти из дома свежее утро сметет наши урны и тюрьмы, погонит вдоль улиц кучи хамского хлама свежим утром многое станет лишним, и трудно будет вспомнить, с кем шла битва но свежее утро не может тянуться вечно свежее утро не может тянуться вечно свежим утром мы выйдем из каждого дома разобрать старый мусор, расчистить унылую землю, и слабому сердцу многого станет жалко и каждый спрячет что-то себе на память

камни за пазухой морщат мой новый пиджак ты чистишь на кухне старую тулку отца гости приносят на блюде праздничный торт, под кремом которого спрятаны слитки свинца но в стеклянном доме опасно камнями бросаться, в стеклянном доме никто не рискнет подраться и в стеклянном доме ненависть сжигает сердца, но я вынужден терпеть выражение чужого лица разносчик телеграмм приносит лотерейный билет и открытки, с которых капает сладкая ложь он сует мне в карман целлофановый пистолет и вручает тебе перевязанный ленточкой нож но в стеклянном доме…

столько домов, столько огней — здесь должно быть немало живых существ, и каждое из них имеет право на боль и способно на крик я стою, озираясь, как отравленный зверь, огонь пожирает мое нутро, я ищу копье, я ищу ружье, но это во мне самом кто позвал меня? чей голос звучит, выкликая мои имена? сколько их будет еще, пока я не буду назван дотла? пока не падет зола… я знаю, как приходят для того, чтобы делать любовь, как встают на пороге и зловеще смотрят в глаза но этот случай совсем не из тех, этот зов непредвиденно нов мое тело уже доступно, а им нужно что-то еще я побегу по коридорам вагона, в котором пусты все купе, и прижмусь к ледяной двери, в круглый грохот колес ангел коснется моих волос я шепну: «скажи, я кричал во сне?» а он мне ответит: «послушай, ты все еще спишь…»

я сделаюсь странным и войду как герой в новый кадр, который начнется с черной пряди волос на моем плече я прощу наш стиль, неубранство домов, носки на креслах, нашу постель, которая пахнет похмельем и колесом обозрения сегодня мы будем пить Королевскую Кровь бокалы на стол! на плаху — топор! сегодня мы будем пить Королевскую Кровь кусая губы и проплакав глаза, треть жизни уходит как голые плечи — усталые свечи — не накинут халат но романтика — это твой смазанный грим Марсельеза — черный эротический блюз, бомба на плечах, ядра между ног, песня воробья сегодня мы будем пить Королевскую Кровь трепещите, тираны! вперед, батальоны! сегодня мы будем пить Королевскую Кровь!

улицы пусты, и в парке кусты покрыты росой чистое стекло вымыто мягкою дождевою водой я встал под теплый душ, обнажив свою душу, нагой и босой но этот липкий запах, тяжелый и грустный — он остался со мной мертвая мечта плохо пахнет мертвая мечта плохо пахнет я стал брезглив: эти влажные губы пахнут кладбищем летом типографическая краска не может отбить запах мертвых газет и цветы на окне собирают из мух лишь самых отпетых отравленный нюх не обманешь пакетом дурных сигарет этот запах въелся под кожу до самых печенок, как краска стыда этот запах сделал сердце открытой могилой — не зарыть никогда и тот, кто, стоя рядом, ничего не почует, не знал нашей мертвой мечты но тот, кто уклоняется от поцелуев, чувствует то же, что ты

солнце в стеклянной колбе никогда не погаснет реки в чугунных трубах никогда не иссякнут когда мы уйдем, отсюда уйдем, им будет светло и сытно тараканы никогда не вымрут тараканы никогда не вымрут когда я понял кому мы накрыли ужин когда я понял кому мы оставили город было поздно уже, слишком поздно уже для того, чтобы сделать вывод тараканы никогда не вымрут, тараканы никогда не вымрут по черствым кускам хлеба ползут прозрачные дети я хотел бы разбить небо которое смотрит сверху сверху вниз, сверху вниз на нас и на них беспристрастно, бесстрастно, бесстыдно тараканы никогда не вымрут, тараканы никогда не вымрут

человек вернулся с войны, веселый, худой и живой повесил в передней плащ, поцеловался с женой он словно не замечал дырки в своей груди: жмурясь, пил сладкий чай, верил, что победил и такой у него был вид, словно он на войне этой не был убит человек получил с утра пачку свежих газет прочел, что война была не нужна, а причиной ее был бред человек сомнений не знал — газету в сердцах порвав, щурясь, ел жирный борщ и оставался прав и такой у него был вид… каждый верил тому, что он говорит под окном звучал разговор человек подошел к окну незнакомые люди сказали ему, что он проиграл войну но, глазом и не моргнув, человек захлопнул окно морщась, горькую водку пил, и было ему все равно но когда он прилег вздремнуть, тень возникла на белой стене, нашептала на ухо ему, что война приснилась во сне и из дырки в его груди кровь хлынула до потолка, и вцепилась в лед простыни последней хваткой рука и впервые в мертвых его глазах увидали не гордость, а страх и такой у него был вид, будто был он давно и отпет и обмыт