Неологизм «поколение Икс» распространился ныне до такой степени, что вскоре его будут писать (если уже не пишут) в подъездах и на заборах. Однако, как это бывает сплошь и рядом, популярность термина далеко не означает понимания того, что он выражает, — так некогда Фимочка Собак щеголяла заковыристым словом «гомосексуализм» перед своей подругой Эллочкой Щукиной. Существует ли вообще поколение Икс, и если да, то в какой действительности? Скрывается ли за этим термином некая универсалия, или же это название мимолетного поветрия в одной отдельно взятой стране?

24-я буква латинского алфавита с давних пор служит общепризнанным иероглифом неизвестной величины (истинное значение которой может быть любым), универсальным заменителем полного имени, псевдонимом тайны. Можно увидеть в ней и некоторый намек на гонимость и неприкаянность. Крестный отец иксеров, канадский романист Дуглас Коупленд, заглавие для своего романа попросту позаимствовал: ведь именно так в Британии начала 1960-х называлась серия бульварных книжек о «рассерженной молодежи», а позже — группа популярного американского панкера Билли Айдола. Для Коупленда поколение Икс было явлением вполне конкретным и служило общим знаменателем для персонажей его романа: он писал о своих младших калифорнийских сверстниках, так называемых слакерах, — говоря современным языком, пофигистах.

 

Коупленд Дуглас (род. 1961 г.)

Уроженец Ванкувера (Канада), чья писательская карьера началась с внушительного аванса (22 500 долларов), полученного им за будущую книгу, задуманную как документальное повествование о его поколении. Вместо этого К. написал «Поколение Икс» — роман, полный тонких наблюдений с опорой на маргинальную эстетику, в центре которого — судьба трех неудачников. К 1995 году книга с подзаголовком «Сказки для ускоренного времени» была продана в количестве 400 тыс. экземпляров. Из культового текста, слухи о котором передавались из уст в уста, роман превратился в явление культуры, а его заглавие дало имя новой эре в молодежной культуре. К. упрочил свою репутацию, опубликовав ряд интересных и основательных эссе в таких изданиях, как, например, «Нью рипаблик», а также усовершенствовал свой минималистский стиль в романах «Планета Шампунь» и «Жизнь после Бога», в оформлении которого были использованы заставки МТВ. В 1995 году К. опубликовал более удачный роман «Рабы Майкрософта», который родился из истории о шести служащих компании «Майкрософт». По мотивам романа был снят получасовой видеофильм «Близкий друг», в котором отразились особенности коуплендовского стиля: легкий юмор и пристрастие к ироническому использованию клише масс-медиа, характерные для писателя современной эры.

Коупленд имел в виду прежде всего их быт — с отсутствием привлекательной карьеры и определенных жизненных перспектив, с неустроенностью, которая, за неимением альтернатив, постепенно превращается в жизненное кредо, сочетающее иронию по отношению к обществу с беспомощностью перед его лицом, неприятие никаких ценностей — с полным отсутствием установки на протест. В еще большей степени, чем о самих слакерах, роман этот — об их языке, изобилующем многочисленными словечками, возникающими и исчезающими, как пузырьки пены в бурном информационном потоке, специфическая насыщенность которого воспринимается как особая примета конца тысячелетия. Отсюда — примененный Коуплендом метод «глосс», когда речь персонажей сопровождается отдельными вставками на полях — подобно тому, как течение телевизионной передачи перебивается вставками рекламы.

Америка живо откликнулась на зарисовку Коупленда, усмотрев в ней постановку культурной и социальной проблемы далеко не частного порядка. Пишущая братия с вожделением ухватилась за «иксерскую» концепцию; при этом само понятие со временем наполнялось все более и более широким и, следовательно, размытым, содержанием. Для этого, несомненно, имелись определенные основания: ведь в конце 1980-х стало очевидным, что подходит к концу культурное доминирование так называемого поколения бума. Подходит к концу именно в то самое время, когда его политическое могущество достигло пика с приходом к власти администрации Клинтона — образцового во всех отношениях «бумера». Да и на всех других ключевых постах бумеры достигли поры своего цветения, лихо перепрыгнув через головы старших братьев — поколения нынешних шестидесятилетних, прозванного «молчаливым», — и непосредственно сменив в креслах ветеранов второй мировой.

 

Поколение бума (бумеры)

Граждане США, появившиеся на свет в годы послевоенного демографического бума (1946–1960). Именно они были создателями молодежной культуры 1960-х, а в настоящее время продолжают держаться за нее — отсюда попытки институционализировать рок-н-ролл и появление «Зала славы героев рок-н-ролла». Пик влияния бумеров на формирование культуры приходится на 1980-е, когда благополучный экономический и социальный статус этого поколения превратил их в привлекательную платежеспособную аудиторию. Идиллия, в которой пребывали бумеры, резко оборвалась с появлением поколения Икс. Для этого нового поколения ненависть к бумерам с их благополучием и попытками продлить свою юность стала своеобразным кредо. Масс-медиа подчеркнули и зафиксировали этот разрыв между поколениями.

Культура, конечно, делается не в административных кабинетах, но и среди ключевых фигур американской культуры мы встречаем блестящих представителей когорты бумеров — в их числе и Спилберг, и много кто еще. У всех у них есть общий знаменатель, присущий всему поколению «свидетелей Вудстока», — бескомпромиссный идеализм, порожденный глубокой уверенностью в том, что человека и человеческое общество можно и нужно переделать к лучшему. Сперва в Америке, а затем — повсеместно. На протяжении более чем двадцатилетнего, рекордно долгого для динамичной американской истории царствования бумеров эта «основная идея» переживала непростые зигзаги: ее бросало из стороны в сторону — от безграничного либерализма 1960-х до нынешнего непоследовательного консерватизма «семейных ценностей».

 

Семейные ценности

Термин с широким значением, используемый для всех консервативных течений и взглядов — в первую очередь в отношении политиков, придерживающихся религиозных убеждений и выступающих против абортов, сексуальных меньшинств, феминизма, свободного секса. Этот термин постепенно стал антонимом понятия «альтернатива». Возник в 1966 году, в момент подъема молодежной контркультуры. Был введен Эндрю М. Грили — писателем и католическим священником. К 1976 году понятие «с. ц.» стало частью платформы Республиканской партии. Через 16 лет, в ходе очередных президентских выборов, идеал, обозначаемый этим термином, определил понятие «культурной войны», объявленной кандидатом от республиканской партии Патриком Бьюкананом.

Но во всей порожденной этой идеей смеси культурных реалий, пестрой, эклектичной и включающей в себя такие разноплановые явления, как «новые левые» и хиппизм, яппи и «новую корпоративную этику», политкорректность и «нью-эйдж», всегда можно найти общий знаменатель — позитивную устремленность в будущее, даже если это будущее чревато глобальными катастрофами и конфронтациями.

В этом смысле идеология бумеров вполне укладывается в контекст традиционного «пионерского» менталитета Американы, что и позволило ей, по крайней мере в своем политическом аспекте, сомкнуться на излете с идеологией фундаменталистов в отношении таких социальных тем, как «война с наркотиками» или проблема мультикультурализма.

 

Мультикультурализм

Космополитическая философия, которая отстаивает сохранение различных расовых, этнических и религиозных особенностей, в противовес идее «плавильного котла», которой придерживались первые поколения переселенцев в США. Консерваторы и некоторые либералы, вошедшие в истеблишмент, расценивают м. как подрыв основ западной цивилизации.

Влияние м. постоянно возрастает — многие школы вводят обязательные предметы типа изучения речевых кодов и принципов культурного диалога. Рост афро-американского и азиато-американского среднего класса и достижения этнических культур в разных областях (вплоть до моды на изучение идиш или предпочтения латиноамериканского соуса привычному кетчупу) по-прежнему активно воздействуют на учебные программы и на поп-культуру.

Длительная стагнация культурного вектора, пусть даже крайне продуктивная, не могла не вызвать как ответную реакцию смену его знака на противоположный: идеализм провоцирует цинизм, прожектерство — приземленный прагматизм и т. д. Именно такого ответа следовало ждать от следующей фазы культурного развития, и он не замедлил последовать. Способствовали этому, несомненно, и внешние перемены, главной из которых стало окончание Великого Противостояния Систем, — публицистически чуткий легендарный рок-н-ролльщик Игги Поп (тоже, кстати, бумер) отреагировал на это следующим куплетом: «Верните мне Берлинскую стену, без нее в нашей жизни что-то безвозвратно утеряно» («Loui Loui», 1995).

Окончание противостояния привело к развороту от «внешнего врага» к «врагу внутреннему». «Реставрировать» образ внешнего врага не удалось, как и заменить его чем-либо: полумифический «международный терроризм» на эту роль никак не тянет — он все же скорее внутри, чем снаружи. Вожделение, испытываемое Клинтоном к Саддаму, имеет не меньше культурологических причин, чем геополитических. Против внутреннего врага, будь то вирус ВИЧ, или торговцы наркотиками, или экологические проблемы, всей нацией в едином порыве бороться сложно — с ним, как с насморком, каждому приходится сражаться в меру своих сил и возможностей. Крестовые походы на него впечатления не производят.

Вот в такой-то изменившейся обстановке и произошло явление иксеров, выросших на обломках семейного уюта, разрушенного духовными метаниями пап и мам — бумеров, и способных, наконец, оценить со стороны итог этих метаний.

Поколение иксеров, как оно описано Коуплендом, — это вполне определенная и хорошо знакомая автору генерация калифорнийских молодых людей, не надеющихся никогда обзавестись собственными (слишком дорогими) домами и посему путающихся под ногами у предков-бумеров, которые к детям (особенно к таким) относятся примерно, как герой Хармса: выкопать бы в центре города большую яму, сложить туда всех детей и посыпать известью. Работой с предсказуемой и тягомотной карьерой обзаводиться иксеры не торопятся, предпочитая обеспечивать свое существование не требующими высокой квалификации «макджобами».

Строительство семьи тоже не по карману и слишком сближает с ненавистными родителями. Разумный компромисс между свободой и безопасностью иксеры находят в концепции «серийной моногамии».

Список специфических иксерских примет можно продолжать долго — и многие из них можно найти в романе Коупленда. В крайнем своем выражении сопутствующая такому образу жизни унылая безнадежность хорошо выражается заглавием песни лидера группы «Нирвана» Курта Кобейна (также ставшего одной из культовых икон иксерства): «Я ненавижу себя и хочу умереть».

 

Макджоб

Термин, в 1983 году введенный в обиход «Макдональдсом» для рекламы своей программы по трудоустройству инвалидов. К концу 1980-х стал означать общую тенденцию на рынке труда — сдвиг к низкоквалифицированным и низкооплачиваемым видам работ, особенно в «фаст-фуд» — закусочных типа «Макдональдс». М. описаны Дугласом Коуплендом в его знаменитом романе «Поколение Икс» (1991); с тех пор это слово широко используется в книжной и телевизионной рекламе. Продолжающееся исчезновение «синих воротничков» (рабочих высокой квалификации) обусловило увеличение пропасти между доходами выпускников средних школ и выпускников колледжей; с другой стороны, повышение зарплат менеджмента компаний в начале 1990-х привело к понижению спроса на специалистов, получивших высшее образование.

 

Серийная моногамия

Стабильная семейная жизнь; визиты к родителям друг друга, соблюдение супружеской верности; затем — разрыв и все сначала, с кем-нибудь другим. Сочетание супружеской верности с отсутствием долгосрочных обязательств — это и есть с. м., которая является реакцией на принцип «свободной любви» эпохи сексуальной революции. Специфическая черта с. м. — не адюльтер, а разрыв отношений. Именно этот тип связей наиболее популярен среди нынешних выпускников колледжей — в то время как количество традиционных браков продолжает снижаться.

Выпущенные на свободу силой литературного слова, коуплендовские слакеры начали действовать самостоятельно, обросли шкурой интервью, социологических исследований, комиксов и в конце концов — что вполне закономерно — стали писать о себе сами. Писать, в основном отрицая свое собственное иксерство, клеймя его как обобщающий ярлык, выдуманный все теми же бумерами. Для этого у них было более чем достаточно оснований — ведь в понятие «поколение Икс» стали включать вообще все новое и модное: от фильмов Тарантино и трансгрессивной литературы до нового сектантства нью-эйджевского толка (типа «Храма солнца») и компьютерных хакеров.

 

Трансгрессивная литература

Современное течение в литературе, развивающее постмодернистскую технику Томаса Пинчона и минимализм Раймонда Карвера. Для этой литературы характерно обращение к психоделии, пограничным состояниям сознания, связанным с наркотиками и сексом, к болезненным взаимоотношениям в духе де Сада и У. Берроуза, к психическим извращениям, свойственным серийным убийцам. Количество этих книг растет настолько быстро, что в 1994 г. магазин «Тауэр» в Нью Йорке открыл для продажи т. л. специальную секцию, оформленную в стиле андеграундных книжных лавочек.

К середине 1990-х выражение «поколение Икс» со всей присущей ему атрибутикой в контексте американской культуры стало восприниматься скорее иронически — как всякое зашедшее за грань разумного обобщение. Сам Коупленд в беседе о своем последнем романе «Рабы Майкрософта» призывал отказаться от этого термина как от уже исчерпавшего себя.

Однако иксерство к этому времени уже пошло за пределы Нового Света — что называется, на экспорт. Там его ждала культурная и социальная реальность, неизбежно отличавшаяся от американской в очень многих аспектах. И тем не менее именно там этот термин обрел второе дыхание, а в некоторых регионах (в числе которых, очевидно, и Россия) пик его употребления (и злоупотребления им) только наступает.

Очевидно, в самом сочетании слов «поколение Икс» содержится нечто притягательное для современного сознания и, возможно, скрывается реальность куда более обширная, чем представлялось Коупленду и его комментаторам. Этому не противоречит и разочарование Америки в концепции иксерства — ведь в процессе своей эволюции понятие это действительно превратилось в трюизм, обозначающий попросту «современный образ жизни».

Первое «поколение Икс» попало впросак, свалившись в яму, выкопанную его родителями-бумерами. В поисках идентичности оно столкнулось с новым фактом бытия — миром, в котором само понятие идентичности лишено смысла. Но парадоксальным образом в контексте такого мира понятие «поколение Икс» приобретает новый, глобальный смысл, позволяющий ему укорениться в мировом масштабе и преодолеть свою изначальную временную и географическую ограниченность. Попробуем вскрыть возможные грани этого нового, не-коуплендовского смысла.

Вернемся для начала к звонкой фразе де Токвиля, с которой начинается это эссе. «Новые люди» де Токвиля — это те, кто совершил сознательный выбор «нового», неприемлемого для людей «старых». Отсюда и неслучайное упоминание демократии — возможность такого «отрицательного» выбора предполагает определенные гарантии со стороны политического и социального механизма. Но она предполагает и гашековские «свободу и прогресс в рамках умеренности и законности», иначе говоря — идеологию, в пределах которой такой выбор может осуществляться.

А как быть, если этих рамок нет? Если поверить на слово нещадно восхваляемому и ругаемому Фукуяме, то приходится сделать логический вывод: «порогу истории» должен соответствовать «порог поколений». Именно история как смена культурных и социальных фаз — с присущей им взаимонеприемлемостью — гарантирует существование поколений. Там, где «линейная» история рушится, подменяясь циклической или даже «броуновской», отсутствует и дитя веры в прогресс — поколение. Или веры в регресс — смена знака не нарушает принципа оси. Традиционным обществам, закрученным в колесо вечного космического возвращения, известны только биологические поколения.

Если пробежаться беглым взглядом по морю статей и публикаций на тему «поколение Икс», можно наглядно увидеть, насколько далеко новое, глобальное содержание этого понятия ушло от первичного: подобно взбесившемуся пылесосу, термин всосал в себя широкий спектр, казалось бы, совсем разнородных элементов — английскую рейв-культуру «химического поколения» и музыкальный стиль «брит-поп», «новую молодежь» Восточной Европы и — в нашем далеком краю — московскую клубную публику, отмороженных малолетних бандитов и романы Пелевина. Не становится ли в таком случае поколение Икс неким особым ярлыком для «потребительской корзины» современных и модных товаров, лишь теоретически ориентированной на определенный возрастной слой, но потенциально доступной кому угодно? И если так, то не является ли поколение Икс тем самым последним поколением за порогом истории? Ведь предыдущие «классические» поколения характеризовались присущим им в силу исторических условий воспитания имманентным духовным модусом, а для поколения Икс показателен прежде всего некоторый подвижный и постоянно расширяющийся список товаров — куда входят не только материальные объекты, но и особые, нередко экзотические стили существования.

Для героев Коупленда одной из главных забот является поиск уникальных предметов — тех, что нельзя приобрести в супермаркете: какой-нибудь фотографической рамочки с авиабазы 1969 года, пластмассовой занавесочки образца года 1971-го и так далее. Этот «технологический антиквариат» призван заполнить пустоту на месте ликвидированной Истории, дать точку отсчета, по отношению к которой можно быть. Но в наше время любая, самая немыслимая стилизация тотчас же ставится на поток и наполняет супермаркеты (в развитых странах) и оптовые рынки (в странах не столь развитых). Цивилизация достигла способности производить любой товар для любого потребителя, причем временной отрезок между возникновением спроса и его удовлетворением оказывается пренебрежимо мал. Отсюда и сочетание тоски по подлинности с восторгами шопинга в гигантских торговых залах, где деятельность покупателя напоминает скорее азартный восторг первобытного собирателя, наталкивающегося в джунглях на все новые и новые съедобные ягоды и корневища.

А безграничное удовлетворение спроса предполагает, в свою очередь, ту самую «резиновость идеологии», которая снимает обычные ограничения на ассортимент этих товаров. Общим обозначением для обслуживающей эту ситуацию идеологии стало понятие «нью-эйдж» — закономерный итог исканий бумеров. Нью-эйджу удалось вобрать в себя все, что только можно было объединить под эгидой туманной «космической ответственности» человечества: и самопознание 1960-х, и экосознание 1980-х, и «современное варварство» 1990-х. В безграничных рамках нью-эйджа заурядным и доступным товаром стали такие ранее табуированные и традиционно относившиеся к социальным маргиналиям явления, как, скажем, брэндинг или пирсинг.

 

Брэндинг

Редкая экстремальная форма украшения тела, когда рисунки выжигаются на коже при помощи горячего металла, что напоминает клеймение крупного рогатого скота. Этот странный ритуал первоначально возник в университетских негритянских кварталах. Другие формы б. вместе с нанесением рубцов возникли на левом крыле культуры современного примитива (начало 1990-х), как только татуировки и пирсинг превратились в явление мейнстрима и распространились среди супермоделей и поп-звезд. В некоторых садомазохистских субкультурах обряд выжигания клейма нередко снимается свидетелями на видеокамеру и предстает как общинный ритуал обретения наслаждения через страдание.

 

Пирсинг

Древняя практика в странах Востока, распространившаяся в Америке вначале среди ряда субкультур — садомазохистов, панков и металлистов, — а затем вошедшая и в культуру мейнстрима. При п. прокалываются не только уши, но и другие участки тела: пупок, ноздри, соски, брови, язык. Некоторые решительные приверженцы пирсинга рискуют своими гениталиями. Апологеты п. утверждают, что грамотно выполненная процедура не приносит сильной боли и может — в случае, когда система капилляров не нарушена, — вызывать прилив крови и даже обострять чувствительность сексуального органа.

Это поставило современную альтернативу — в культуре ли, в идеологии — в непростую ситуацию, которая заставляет вспомнить один рекламный ролик зари нового русского капитализма: «Несмотря на все богатство выбора, альтернативы нет». Вернее, ее нет именно благодаря богатству выбора. Стеллажи наших домов (а у кого есть — каминные полки) прогибаются под тяжестью объектов, подобранных на помойке духа: амулеты соседствуют с иконами, стереосистема — с репликой вавилонской астролябии. Так и в культуре: мы словно бродим между полками, подобными тем, которые можно увидеть в любой эзотерической лавке вроде «Пути к себе». Здесь все на соседних стеллажах: вот христианство, вот буддизм, а вот Блаватская и Ошо — выбирай, что больше нравится. Что-нибудь не столь традиционное? Пожалуйте, вот вам веганизм, а вот вам стрэйт-эдж.

 

Веганизм

Строгая растительная диета, исключающая любую пищу животного происхождения. Не путать с вегетарианцами, употребляющими яйца и молочные продукты — сыр, молоко, — или диетами, которые исключают яйца, но разрешают молочные продукты. Согласно данным «Веджетариан таймс», более 12 млн американцев считают себя вегетарианцами, при этом только 10 % вегетарианцев — веганисты. В. часто сопряжен с участием в движениях защиты животных. Родителей-веганистов неоднократно порицали за то, что они лишают детей сбалансированного питания: по утверждениям врачей, такие дети страдают расстройствами пищеварительных функций. Производители пищевых продуктов, стремясь удовлетворить потребность в продуктах, не содержащих мяса, приступили к выпуску так называемых «аналогов мясных продуктов» — таких, как «Псевдобекон».

 

Стрэйт-эдж

Воздержание от наркотиков, алкоголя, табака, мяса (в некоторых случаях — от секса), которого придерживается ряд неопанков. Это движение возникло в 1982 году благодаря композиции «Главная угроза», в которой Иэн Маккей — лидер знаменитой группы «Фугаци» — провозглашает своеобразное кредо: «У меня есть кое-что получше… Я не желаю есть таблетки/ Мне смешно, что можно нюхать клей… Моя жизнь — стальной стержень». Эта группа (и более конкретно — эта песня) дала начало новой субкультуре — хардкору, пропагандирующему «здоровый образ жизни» и все еще популярному сегодня среди белых подростков. В 1990-х мораль в духе «стального стержня» уделяет особое внимание защите животных и веганизму.

По этому своеобразному супермаркету бродит не только новое поколение — в меру сил и возможностей среди повсеместно протянутых прилавков идем и все мы. Разница между теми, кто постарше, и теми, кто помоложе, только в одном — первые еще помнят времена, когда Бог или Партия (в зависимости от национального контекста) регулярно инспектировали ассортимент и накладывали на него обидные ограничения. Но эти времена стремительно уходят в прошлое. Хотя — в отличие от Бога и Партии — и они тоже широко представлены на прилавках: в соответствующих отделах. Наряду со всем остальным…

Наиболее ярким символом 1990-х стал Интернет (или WWW — «Уорлд Уайд Уэб») — немедленно включенный в уже и без того длинный список примет иксерства. Сочетание Интернета и постисторической фазы культурного процесса на глазах порождает новую реалию, которую мы рискнем назвать Всемирным Виртуальным Интерактивным Супермаркетом. Этот Супермаркет, вполне вероятно, представляет собой будущую среду обитания поколения Икс в его расширенном понимании.

 

WWW — «Уорлд Уайд Уэб» («Повсеместно Протянутая Паутина»)

Графический интерфейс компьютерной сети «Интернет», появившийся в 1994–1995 годы, стал самым распространенным программным обеспечением для создания гипертекста и электронных изданий. В своих основных чертах WWW была разработана в Европейской лаборатории физики элементарных частиц между 1989 и 1992 годами — для обмена не только текстами, но снимками и рисунками. Когда в конце 1980-х появление электронных издательств популяризировало качественную технику печати, создались благоприятные условия для широкого распространения WWW. Потенциальные возможности WWW были признаны на Уолл-стрит в августе 1995 года, когда «Нетскейп» (ведущий поставщик сетевого программного обеспечения, не имевший тем не менее значительных доходов) акционировал свой капитал и совладелец компании, 24-летний Марк Андресен, получил 50 млн долларов от продажи своего пая. Несмотря на все достоинства, из-за недостаточной оперативности при передаче информации и многочисленных ограничений при использовании движущихся изображений и звука WWW пока не составляет конкуренцию телевидению. Но ситуация может измениться, поскольку язык программирования WWW эволюционирует в сторону мультимедийности.

Начавшись как сеть обмена информацией, Интернет стремительно превращается в сеть обмена товарами и услугами, в том числе (а возможно, и в первую очередь) культурно значимыми. В этой ситуации в еще большем масштабе, чем во времена экспансии телевидения (процесс, бывший в определенной степени прообразом нынешнего роста «Паутины»), вышеупомянутые прилавки, полные всякой всячины, теперь проникают в каждый дом. И хотя той части человечества, которая не соприкасается с «Паутиной», перспектива такого проникновения кажется далекой, она становится повседневностью для тех, кто в «Паутину» уже попал (а число последних в России, например, ежемесячно возрастает на 30 %).

Безграничная потребность Супермаркета в не ограниченном ничем (кроме, возможно, человеческой биологии) ассортименте товаров ведет в мировых масштабах к перепроизводству духа. Не будем сейчас говорить о природе этого духа — духи, как известно, бывают всякие. Констатируем лишь то, что впервые в истории цивилизации таксономия артефактов количественно превзошла таксономию живой и неживой природы. Предпринимаются, впрочем, и первые попытки включить эту самую нерукотворную природу в рамки артефакта (см. Искусственная жизнь).

 

Искусственная жизнь

Компьютеры, запрограммированные в большей степени не на анализ, а на подражание жизненным процессам и живым организмам. В настоящее время биоимитирующие компьютерные модели оказывают воздействие на теорию игр, медицину, искусственный интеллект, робототехнику, гибкую логику и нанотехнологию. И. ж. также стала артефактом, определившим стилистику компьютерного кича. Варианты программы LIFE Дж. Конвея для любого персонального компьютера доступны через Интернет. При помощи программы BOPPERS Р. Ракера пользователь может «монтировать» ДНК и моделировать сексуальное поведение колоний живых организмов. Работы над и. ж. позволяют выдвинуть тезис о том, что компьютеры должны рассматриваться как часть эволюции человека.

Как в замысловатом многовариантном пазле, продукты духа перетасовываются на полках Супермаркета, образуя химерические сочетания. Всякие дискуссии о постмодернизме теряют предмет: как иксерство — не более чем «современная жизнь», так и постмодернизм — всего лишь «описание современной жизни». Так же переставшее быть стилем или литературной школой в обычном смысле, как поколение Икс — поколением.

Подлинную автономность существования в «Паутине» приобретают такие единицы, как мемы: самовоспроизводящийся дух, скрываясь за необязательными псевдонимами, лишенными пола и национальности, творит и буйствует. Правда, пока он еще чересчур связан с биологической природой своих создателей (60 % ресурсов Интернета носят порнографический характер), но это воспринимается как атавизм — хвостик или аппендикс, — который со временем, несомненно, отомрет или будет удален. Или перерастет в нечто качественно иное.

 

Мем

Единица культурного смысла. Термин введен Ричардом Даукинсом, экстравагантным оксфордским зоологом, который является также автором теории «эгоистичного гена» и источником инспирации для таких постмодернистских критиков, как Жан Бодрийяр и Артур Крокер. Меметика (наука о м.) утверждает, что многие явления культуры, как тривиальные (поп-песни, черный юмор, модные поветрия), так и монументальные (религия, языки, философские школы), размножаются способом, который можно уподобить размножению вирусов, — и с той же быстротой. Эта идея стала центральной в монографии Дугласа Рушкова «Осторожно: вирус массовой информации!» (1994); Рушков предполагает, что современные СМИ подобны живым существам, образующим «датасферу», в которой живут и развиваются м.

Рядом с огромным гипертекстом Интернета уже устарели разговоры писателей о создании нелинейного многовариантного романа. Роман этот написан. Интернет — это «Улисс» на каждый день, а пользователи его — современные блюмы-иксеры в их блужданиях по лабиринтам помойки-Супермаркета, где каждый артефакт самодвижущегося духа привлекательно упакован и соответственно разрекламирован.

 

Гипертекст

Термин, введенный в 1974 г. компьютерным утопистом Теодором Нельсоном в книге «Компьютер — машина снов» для описания электронных текстов, связанных с другими текстами. Подобные связи разрушают привычную линейную схему повествования, присущую письменной литературе, и вынуждают читателя/пользователя, имеющего дело с огромным объемом информации, изыскивать собственные пути. Идея г. доказала свою плодотворность в начале 1990-х с появлением «Уорлд Уайд Уэб», где «гипермедиа» включают, помимо текста, звук, картинки и движущееся изображение. Пришествие г. в литературу было зафиксировано в цикле рассказов Роберта Кувера, опубликованных в «Нью-Йорк таймс бук ревью». Эти рассказы эксплуатируют идею гиперлитературы с присущим ей «виртуальным воображением».

Сделаем некоторые выводы. Стремительная экспансия термина «поколение Икс» за пределы среды и времени, в которых он зародился, вызвана, очевидно, реальными (и глобальными) переменами в образе жизни человечества, наметившимися в начале 1990-х. Родившись как обозначение поколения, он стал описывать скорее фазу развития цивилизации в целом (и культуры в частности). Молодежь же сейчас он подразумевает всего лишь как часть популяции, наиболее подверженную новациям.

А как же быть с «поколением» в обычном понимании этого слова? Действительно ли поколение Икс — последнее «историческое» поколение, и далее нас ждет тотальное превращение в клиентов Всемирного Виртуального Интерактивного Супермаркета, национальные и возрастные различия между которыми станут второстепенными — более того, как фантастично это ни звучит, их тоже можно будет выбирать как товар (разумеется, при наличии соответствующих средств)?

Любая линейная интерполяция содержит в себе ошибку, основанную на недооценке обратных связей в модели, — что убедительно демонстрирует опыт социальных и научно-фантастических утопий. Мир до сих пор не заполнен полчищами взбунтовавшихся роботов, а небо — сонмами дирижаблей. Конец света (в мирском понимании) — не более чем несбыточная мечта человечества.

Можно предположить, что безграничная свобода неосознанного выбора вызывает — как свою противоположность — сознательно выбранное ограничение свободы. Текст, разрушающийся в собственной фрактальности и мертвых петлях бесконечного самоцитирования, имеет своей противоположностью текст, декларативно определяющий свою инакость по отношению к предмету описания (не случайно романы основных бытописателей поколения Икс весьма классичны по форме — никто не знает капканов лучше того, кто их ставит).

Не покупайте товаров, без которых вы можете обойтись, и не пускайте всякий дух веять, где он того хочет. Тогда, возможно, поколение Икс окажется не последним поколением в истории человечества. Несмотря на всех фукуям мира сего.

 

1. Разбить витрину изнутри

Агрессивной породе приматов из рода Homo свойственно отсчитывать эпохи от разрушения какого-нибудь крупного архитектурного сооружения: Вавилонской башни, Бастилии, Берлинской стены или небоскребов WTC. Такова человеческая природа: ломать, как известно, не строить. Первое гораздо увлекательнее. Для нас, поневоле слезших с дерева, любой дом со временем становится клеткой. Даже если в нем светло, тепло и много бананов.

Победив в семидесятилетней войне, западный мир остался, в известной степени, наедине с собой. Новые оппоненты, какую бы опасность они ни представляли, не могут справиться со старыми. Хотя бы потому, что тянут не в будущее, а в прошлое. Поэтому все нерастраченные разрушительные силы обитателей клетки «люкс», — которая в современном гуманном варианте имеет вид заваленной товарами и освещенной огнями рекламы и мерцанием мониторов стеклянной витриной, — обратились на саму среду обитания.

Разумеется, самокритика всегда существовала внутри того, что именуют «современной цивилизацией». Но перед лицом общего врага острота ее часто сглаживалась страхом предстать в его глазах слишком слабыми и неуверенными в себе. В новой ситуации, когда, по словам одного из героев этого очерка, французского писателя Фредерика Бегбедера, «Первый мир дохнет от обжорства, второй — от зависти, а третий — от голода», страх не то чтобы исчез — вместо одного источника он теперь питается тысячами причин. Конкретный страх превратился в абстрактный, а от абстрактного страха — один шаг до страха панического.

Лучше всего это многообразие страхов отражается на экране голливудского кинематографа: если тридцать лет назад в девяноста случаев из ста миру грозил ядерный кулак Москвы, то теперь вирусы, инопланетяне, террористы, зомби и астероиды атакуют человеков со всех сторон с рвением голодной комариной стаи, у которой нет ни вождя, ни знамени.

Никогда еще за всю новейшую историю белой расы ощущение «вывиха времени» не было такой популярной, если не сказать банальной эмоцией для огромного количества людей — причем совсем не обязательно невротических интеллектуалов или профессиональных смутьянов. Проявляется это ощущение по-разному — и в виде энергичного, но, по сути, аморфного движения антиглобалистов, и в виде одержимости поп-культуры апокалиптическими сюжетами — да и пресловутая политкорректность, если задуматься, по сути сводится к пораженческой в моральном плане позиции «делайте, что хотите, только нас не трогайте». И, разумеется, в том, что пишут писатели. Не все, конечно, а те, которые ставят под сомнение радости жизни в клетке-витрине, а иногда даже призывают разбить стекло изнутри, не дожидаясь, пока это сделают снаружи обитатели менее комфортных клеток.

Таких писателей немало, и ряды их, судя по всему, растут. Пишут они по-разному и на разных языках, их объединяет не столько какая-то общая литературная школа, сколько общее ощущение пленников «человеческого зоопарка». Читатели одного из них неизбежно приходят к другому. Да и сами они все время ссылаются друг на друга — Бегбедер на Уэльбека, Уэльбек на Эллиса, Эллис на Паланика и так далее.

Вот, пожалуй, об этих четырех именах и стоит поговорить — не в последнюю очередь потому, что главные их книги уже вышли или вот-вот выйдут на русском, их читают и обсуждают обитатели нашей клетки, споря о том, в какой степени мы способны разделить их недовольство банановым раем.

 

2. Банда четырех

Брет Истон Эллис, Чак Паланик, Фредерик Бегбедер, Мишель Уэльбек. Что общего между ними — двумя бравыми американцами с Западного побережья и двумя невзрачными французами? Между профессиональным писателем и автомехаником, преуспевающим креативщиком и несостоявшимся агротехником? Что общего между шизоидным стилем Эллиса, кинороманами Паланика, балансирующим на грани бульварной журналистики Бегбедером и тягучим, как какой-нибудь Селин, Уэльбеком?

Прежде всего, самое очевидное — возраст. Всем лидерам новой «литературы протеста» или под сорок или слегка за. Музыканты созревают раньше писателей — родись они музыкантами, быть бы им панками. Впрочем, с поправками на консервативность и интеллектуальность литературы как вида искусств, панки они и есть. Разрушительный пафос, ощущение вкуса блевотины, подступающей к горлу, как только откроешь глаза, брутальный взгляд на секс и подчеркнутое внимание к импульсивному насилию — все это понятия из панковского лексикона, пусть и изложенные другим языком.

А там, где панк, там скандал — второй общий знаменатель нашей четверки. Роман Бегбедера «99 франков» привел к его увольнению из крупнейшего рекламного агентства «Young & Rubicam», где он проработал без малого десять лет. Принесший славу Эллису «Американский психопат» был снят из планов издательства «Simon & Schuster» после забастовки сотрудников, отказавшихся редактировать и верстать текст, а затем спровоцировал череду судебных исков против писателя, как со стороны феминистических организаций, обвинивших автора в женоненавистничестве, так и со стороны родственников жертв некоего канадского серийного убийцы, действовавшим в точном соответствии с рецептами героя романа, серийного убийцы Патрика Бэйтмена. Чак Паланик не раз вызывал острый интерес у американских спецслужб, заинтересовавшихся удивительным в деталях сходством конспиративных технологий в его текстах с реально применяемыми. Но чемпион, безусловно, Мишель Уэльбек, выход каждой книги которого сопровождался пышным букетом скандалов, обвинений в порнографии и расизме, венцом которых стало судебное дело по серьезной статье (пропаганда расовой и религиозной розни), возбужденное против романиста после публикации «Платформы» сразу четырьмя крупнейшими мусульманскими организациями. (К тому моменту, когда вы будете читать этот номер «ОМа», суд уже начнется и, возможно, даже завершится, так что станет известно, разделит ли «несносный Мишель» участь не менее несносного Эдички).

Еще один общий знаменатель этих истинных детей-бунтарей «электронной деревни» — их, скажем так, мультимедийность, под которой в данном случае понимается стремление проявлять себя в самых различных аудиовизуальных областях. Пожалуй, один только Брет Истон Эллис довольствуется классическим образом жизни писателя. И Бегбедеру, и Паланику, и Уэльбеку одной литературы для счастья мало. У последних двух есть записанные компакт-диски, Уэльбек также подвизается в профессиональной фотографии и кинодокументалистике. Бегбедер сочиняет и издает при помощи друзей-художников комиксы, а также является автором трудно даже сказать к какому жанру относящегося проекта — альбома-вырезки одежек для Барби, в котором модели одежды для сусальной королевы девчоночьих грез разработали Армани, Габбана, Готье и прочие короли haute couture: иногда на полном серьезе, иногда — с известной долей иронии. Оставил след этот неутомимый человек и в электронных СМИ: на RTL в качестве ведущего книжной передачи «Маска и перо», а теперь на Canal+, где он начал вести собственное весьма популярное ток-шоу «L’Hypershow».

И конечно же, мимо столь яркой и насыщенной действием и пикантными сценами прозы не мог пройти кинематограф: «Бойцовский клуб» Дэвида Финчера с блестящим дуэтом Брэд Питт / Эдвард Нортон и «Американский психопат» Мэри Харрон с Кристианом Бэйлом в роли Патрика Бэйтмена принесли авторам романов-прототипов международную популярность среди нечитающей публики. Французам, с их переживающий упадок киноиндустрией, повезло меньше, однако фильм по первому роману Уэльбека «Расширение пространства борьбы» режиссера Филиппа Ареля (который в настоящее время завершает экранизацию главного шедевра писателя, «Элементарных частиц», отмеченного Дублинской премией — самой большой, кстати, в денежном выражении литературной премией) тоже стал заметным событием.

И все же главное, что объединяет в восприятии публики героев нашего очерка, — не эти моменты внешнего сходства, а, безусловно, тема.

 

3. Регенераты гламура

За полтора века придуманное бородатым Марксом понятие «отчуждения» претерпело удивительные мутации. Из узкой и далеко не всякому сердцу близкой области отношений между работником и хозяином фабрики понятие это распространилось почти на все области человеческой жизни. Теперь мы все — рабочие на огромной фабрике, которая принадлежит непонятно кому и производит непонятно что, а главное — непонятно зачем. Причем это самое «непонятно что» уже даже невозможно подержать в руках — товаром стала не вещь, а ее название, брэнд, имидж, слоган — произвольная ценность, которая часто остается ценностью лишь несколько часов, а то и минут.

На этой фабрике кажимостей (или — на языке интеллектуальных зануд — симулякров) «ценность человека определяется его экономической эффективностью и сексуальной привлекательностью» (М. Уэльбек). Последнее, впрочем, временно, покуда новых людей еще производят по старинке, традиционным методом. В романе того же Уэльбека «Элементарные частицы» общество переходит к клонированию и сексапильность становится излишней. Кажимость пронизывает все, она — истинный хозяин этого мира, а не владельцы миллиардов (которые — миллиарды — тоже кажимость, как известно любому, кто играл на бирже). Недаром в «99 франках» Бегбедер пишет, что мы похожи на террористов, которые, захватив самолет, обнаружили, что в кабине нет пилота.

Если согласиться с изложенным выше взглядом на современный мир, то нетрудно понять, почему гнев и ярость «нового сопротивления» обрушиваются в первую очередь на те области человеческой жизни, где засилье кажимости наиболее очевидно — биржевую игру и потребительский снобизм (Эллис «Американский психопат»), корпоративную этику и политкорректность (Паланик «Бойцовский клуб»), фэшн-индустрию и гламур (Эллис «Гламорама» и Бегбедер «Каникулы в коме»), мир рекламы (Бегбедер «99 франков»).

Гламур, пожалуй, — высшее воплощение кажимости, поскольку он графически отражает ее царство на глянцевой бумаге. Отвергнуть гламур, стать его ренегатом — заманчиво, потому что кажется, будто таким образом удастся вернуться в мир истинных ценностей. И хотя в прямом смысле «ренегатом гламура» можно назвать одного только Бегбедера, бывшего хроникера «Vogue», а затем сотрудника таких столпов рекламы, как BBDO и «Young & Rubicam» («В глаза, я сказала — смотреть в глаза» (Wonderbra), «Зачем ездить из Орли в Хитроу, когда можно ездить из Парижа в Лондон?» (Eurostar) и, разумеется, «Ммм, Danone!» — это все его рук, а точнее головы, работа), в смысле переносном именно в отречении от глянцевого иконостаса гламура заключается пафос этой генерации писателей.

Но гламур коварен, ибо всеяден. Отступник для него — всего лишь информационный повод. Одного отречения недостаточно — тебя сделают звездой именно потому, что ты отрекся. Пока ты находишься внутри витрины, ты все равно выставлен на показ как один из участников ярмарки тщеславия. Следующим шагом за отречением становится разрушение. Поэтому окончательным ответом героев антигламурного романа оказывается террор. Необязательно политический — как раз лучше всего, когда этот террор аполитичен, абсурден, вздорен — таким он, в сущности, оказывается и у Эллиса, и у Паланика, и у Бегбедера. Против кого он направлен — против сексуальных партнеров, как у героя «Американского психопата», старушек-процентщиц, как у героя «99 франков» Октава, или против всех подряд, как в «Гламораме» или «Бойцовском клубе», — дело десятое. Главное — чтоб стекло звенело и осколки летали.

Впрочем, разве террор — не очередная кажимость в глянцевом зеркале, а Бен Ладен — не герой видеоклипа, как доказал нам Эминем? Круг замыкается, витрины вложены одна в другую, как на какой-нибудь картинке Эшера. Стекла можно бить до бесконечности. И если это так, то уже не кажется столь радикальным вывод героя «Элементарных частиц» Мишеля Джерзински — история человечества закончилась, пришла пора заменить человека другим видом.

 

4. Заключение, или особенности национальной витрины

Пафос писателей «нового сопротивления» воспринимается в России пока с трудом. Из произведений рассмотренной здесь четверки большой коммерческий успех имел только (спасибо Голливуду!) «Бойцовский клуб». Критика относится к сокрушителям нового Вавилона-Левиафана настороженно. Читатель предпочитает млеть над многозначительными сказочками Пауло Коэльо, дремучей рефлексией Мураками и детективным постмодернизмом для бедных в исполнении Переса-Реверте. А последние фортели Уэльбека с его призывами к необходимости большой войны между цивилизациями или назначение Бегбедера официальным пиарщиком кандидата в президенты от компартии Франции вообще вряд ли могут быть восприняты местной образованной публикой адекватно. Хорошо это или плохо? Сразу ответить трудно.

Однако следует помнить: даже самые сладкие бананы рано или поздно приедаются. И тогда взгляд неизбежно натыкается на накрывший тебя стеклянный колпак.

 

«Философия панка: больше чем шум!»

Крейг О’Хара

Американский политактивист от панка Крейг О’Хара в 1992 году решил идеологически обосновать, что панк — это не только ирокез, косуха и привычка пугать прохожих непристойными телодвижениями, а еще и некоторая социальная позиция, не сводящаяся к стопроцентному отрицалову. В 1999 году вышло второе американское издание этой книги, а вот теперь она появилась и на русском языке. Честно говоря, пионерский запал автора поначалу захватывает, и кажется, что принцип DIY (Сделай Это Сам), экологически и гендерно сознательные панки, а также панк-зины и стрейт-эйдж спасут мир от СПИДа, фашизма, глобального потепления и дефицита энергоресурсов. Но где-то страниц через сорок стиль начинает казаться подозрительно знакомым. И вот наконец снисходит прозрение: именно из кусков подобных брошюрок был слеплен Стюартом Хоумом его бесподобный «Отсос», где столь лихо высмеяны подобные амбиции! А упоминаемые автором гей-эко-скинхеды, так те прямо словно соскочили со страниц какого-нибудь романа Тони Уайта. Впрочем, если вас по какой-то причине интересует насыщенная, но незримая миру жизнь современного панк-движения, то лучше источника информации не найдешь, тем более что российские издатели снабдили книгу весьма объемистым предисловием, где содержится базовая информация о том, как обстоят дела с панк/хардкор-активизмом на просторах СНГ.

«Измененное состояние: история экстази и рейв-культуры»

Мэттью Коллин, Джон Годфри

Электронная музыка в России, стране Термена и Артемьева, увы, всегда оставалась забавой для меньшинства. Когда эта музыка из интеллектуальной превращалась в танцевальную, меньшинство просто численно вырастало, оставаясь меньшинством. Нет, разумеется, и Казантип, и «Гагарин-пати», и журнал «Птюч» — все это было, было, было, но оставалось где-то там, в таинственном мире файеров и ультрафиолета, латвфармахима и фэйсконтроля. Массы трудящихся жили в совсем другом танцевальном пространстве, где царили «Руки вверх».

Книга Коллина и Годфри рассказывает о совершенно другой, действительно массовой, а временами даже и классовой культуре, цветение которой было столь пышным, что неслучайно породило термин «новое лето любви» по аналогии с хипповским летом 1967 года. Тем более что компоненты были те же самые: новая музыка, новые наркотики и вечное как мир недовольство молодежи миром, в который ее родили. Впрочем, хотя в случае рейв-культуры недовольство это не было окрашено в особо радикальные тона, стычки с полицией особого назначения все равно выходили зрелищными и кровавыми. Право танцевать приходилось отстаивать в боях с политиками, фараонами и криминалитетом.

Захватывающая история становления клубной сцены современного типа в изложении Колина — Годфри временами напоминает не то легенды о красных партизанах, не то летопись Силиконовой долины — командовать клубами (полками, софтверными компаниями) начинали лет так в 20, в авантюрных и анекдотических приключениях не было недостатка, а враги (наркоконтроль, белогвардейцы, Билл Гейтс) изощрялись в коварстве.

Впрочем, кончилось все как всегда — победой денег, власти и порядка. Такова судьба любой революции, пусть даже и психоделико-экологической. Как пишут сами авторы, «на смену миру и любви пришла реклама, на место музыки — маркетинг».

Но читать все равно интересно: как по запаху из вентиляционной трубы найти подпольную лабораторию по производству экстази, что такое «коллективный солипсизм» и почему такие группы, как Happy Mondays или Stone Roses, которые, на наш поверхностный взгляд, никакого отношения к рейву не имеют, отношение к нему все-таки имели, — и еще какое!

А самое главное — это пронизывающая всю книгу основная мысль. Все самое интересное и главное в этом мире — музыка, мода, развлечения — делается руками и головами простых людей, которых никто на это не уполномочивал и не спонсировал. И то, что могло случиться в 1967-м или 1988-м, вполне может повториться в 2008 году. Хорошо, если бы из трех тысяч потенциальных читателей этой книги хотя бы двум-трем эта мысль запала в голову.

«Женщины в зарубежной популярной музыке: энциклопедический словарь»

Владислав Ястребов

Даже если ты — стойкий женоненавистник и считаешь, что женщинам лучше не брать в руки ни руль, ни гитару, трудно не присвистнуть от изумления, взирая на этот девятисотстраничный труд, в котором каждая строчка — о женщинах. Трудно даже представить, сколько сил и времени потратил упорный автор из Ульяновска, чтобы собрать сведения о более чем четырех тысячах исполнительниц и коллективов, работавших и работающих в самых разнообразных стилях — от RNB до традиционной эстрады, от диско до соула, от кантри до блюза. Труднее представить себе, конечно, назначение столь специфически ориентированного продукта: все же, по большому счету, деление музыки по половому признаку — не самый очевидный способ ее исследования, но тем не менее для людей, понимающих в этом толк, справочники и энциклопедии прекрасны сами по себе, как жанр. Листаешь их и удивляешься: каких только поющих девушек на свете не бывает. А если еще издание, как положено всякой серьезной книге, снабжено дискографией, фильмографией и библиографией, то больше и желать нечего. Остается лишь поинтересоваться, собирается ли автор составить подобное же пособие по исполнителям-мужчинам или убоится нападок и обвинений в неполиткорректности со стороны феминистских кругов. Впрочем, ход его мысли может пойти и в другом, еще более потенциально рискованном направлении — ведь в современной музыке немало исполнителей, которых нельзя в полном смысле отнести ни к сильному, ни к слабому полу. Судя по всему, таких тоже наберется на полноценную энциклопедию. Дерзайте, Владислав!

«Король Чернило»

Ник Кейв

Сын учителя словесности всегда питал слабость к литературе: Шекспир и Библия послужили для инфернального антипода не меньшим толчком к самовыражению, чем Элвис Пресли и Sex Pistols. Поэтому, когда настало время Нику, как всякому уважающему себя поэту-песеннику, издать собрание собственных текстов, он постарался придать книге по возможности более литературный вид — иначе говоря, разбавил вокальную лирику максимальным количеством почеркушек, рисунков, мини-пьес и странных пассажей, жанр которых вообще с трудом поддается определению. То есть попытался родить книгу.

Результат вышел занятный, слегка декадентский и адресованный публике вдумчивой, склонной к эстетизму и позерству. Сборников таких за творческую карьеру оригинал Ник родил два: «King Ink» и «King Ink II» — в русском варианте, соответственно, они получили заглавия «Король Чернило» и «Король Чернило возвращается». Пока (к дню рождения певца и его второму визиту в Россию) выпускается первый сборник, который охватывает период от первых странноватых творений эпохи «Birthday Party» и заканчивая первым «криминальным» альбомом «Your Funeral, My Trial», записанным уже с Bad Seeds.

В сухом остатке мы имеем нечто большее, чем рок-н-ролл, — странный мир книжного мальчика, населенный тенями бабаев из детской комнаты и маньяков из горячечного подросткового бреда: последняя отрыжка темного романтизма начала века, пропущенная через шприц панка.

Говорят, некоторые тексты Ник писал кровью, едучи в последнем ночном поезде лондонской подземки. Остается только сожалеть о том, что современные типографские технологии не в силах адекватно отразить столь своеобразную технику письма.

«Кто убил классическую музыку?»

Норман Лебрехт

Если бы такая книга была написана про рок-музыку, никто бы не удивился. Точнее говоря, про нее таких книг написано столько, что из них впору формировать небольшую районную библиотеку. Но классическая музыка по чьему-то романтическому головотяпству традиционно считается высокодуховной территорией истинных ценностей и неоспоримого профессионализма. После прочтения книги Лебрехта сия священная иллюзия развеивается в воздухе, словно пустынный мираж, тает, подобно фата-моргане. Все то же самое: подкуп, черный пиар, целый букет пороков — педофилия, продажность, наркомания — сговоры и заговоры, короче говоря, все то, что мы привыкли считать неоспоримой прерогативой поп-культуры. Кушетки в гримерках, на которых делаются карьеры, скандалы, оплаченные конкурентами, плутни жучков-промоутеров и воротил звукозаписи. С другой стороны, а почему должно быть иначе? Молох шоу-бизнеса на редкость непривередлив: ему все равно, какими детьми его кормят — хрупкими еврейскими мальчиками со скрипками в руках или немытыми панкерами с педикулезными ирокезами на макушках. Главное, чтобы на выходе из пищеварительного тракта наблюдался вожделенный капиталистический продукт: баксы, евро, фунты, иены, презренный металл в любой конвертируемой валюте.

В каком-то смысле поп-музыка честнее: во-первых, она не окружает себя сакральным нимбом высокой культуры, во-вторых, не ворует деньги из казенного кармана, чем ничтоже сумняшеся пробавляются звезды классики, пользующиеся щедрой государственной поддержкой. Главным Мефистофелем оркестровой ямы известный британский критик назначает Герберта фон Караяна — бывшего нациста и первопроходца поп-подхода к наследию Бетховена и Моцарта. Вряд ли это справедливо: с такой же предвзятостью и безосновательностью в последнее время из Филиппа Киркорова ваяют Доктора Ноу российской эстрады. Дело в самой логике арт-капитализма, в которой артист превращается в промежуточное звено в цепочке деньги — искусство — деньги, где промежуточное звено воспринимается топ-менеджерами транснациональных корпораций как досадная необходимость, которую следует свести к минимуму.

С наибольшей ясностью суть подобного процесса отражена не в книге Лебрехта, который слишком увлечен смакованием конкретных скандалов вокруг блистательных теноров и виртуозных пианистов, а в мюзикле Бена Элтона и Queen «We Will Rock You», описывающем недалекое будущее, где людям запрещено музицировать под страхом смерти, а вся музыка производится исключительно компьютерами, принадлежащими некоей Global Soft Corporation. Та же великая мечта одухотворяет восторги продавцов музыки по поводу бурно расцветающей торговли рингтонами для мобильных телефонов.

Сможет ли музыка выжить вообще, пройдя через дигитальный пищевод Молоха, — это другой вопрос, на который не рискует отвечать Лебрехт. Не рискнем на него ответить и мы, продолжая все-таки надеяться на лучшее.

«Музыкальные способности»

Дина Кирнарская

Эта книга — одна из тех обманчивых книг, что читаются как захватывающий роман, стоит только, невзирая на невпечатляющую обложку и постное название, открыть их на любой странице. Наследуется музыкальный талант или воспитывается? Рациональна его природа или иррациональна? А вы сами — как выяснить, сможете ли вы стать Ойстрахом или на худой конец Ингви Мальмстином (или хотя бы Зинчуком)? Можно ли создать систему тестов, которые позволят еще в детстве оценить ваш потенциал, чтобы вы смогли получить приличное менеджерское образование, вместо того чтобы мучить понапрасну себя, родных и инструмент? На подобные вопросы и пытается ответить при помощи наисовременнейших достижений психологии и нейрофизиологии Дина Кирнарская — автор, за плечами у которого блестящий двухтомный «интеллектуальный бестселлер» «Классическая музыка для всех».

Попутно сообщаются тысячи интереснейших фактов: что музицировать начали еще не владевшие речью гоминиды, что лучше всего чувство ритма развито у олигофренов, страдающих синдромом Уильямса, что музыкальная одаренность встречается у глухих намного чаще, чем у слепых, — и это далеко еще не все. Ну а выводы из всего проделанного в попытке ответить на вопрос, что же такое музыкальная гениальность и откуда она берется, в анализе, как это часто случается, делаются самые неутешительные. Мало того что вся система современного музыкального образования направлена на подавление в учащемся «духа музыки», так и вообще третье тысячелетие с его одержимостью политкорректностью и паническим страхом общества перед восстанием масс ведет борьбу не на жизнь, а на смерть с самим понятием «гений», противопоставляя ему концепцию «звезды», являющейся воплощением получающей заслуженное вознаграждение идеальной посредственности.

Впрочем, к последнему тезису легко можно прийти, не читая книги Кирнарской, — достаточно посмотреть пару часов музыкальное телевидение. Зато во всем остальном удовольствие от чтения «Музыкальных способностей» будет огромным независимо от того, каким именно жанром музыки и насколько серьезно занимаетесь вы сами или даже если вы обыкновенный потребитель звуковых колебаний.

«Книга фотографий Кинчев — Потапов»

Илья Разин

Надпись «Официальная книга» на обложке фотофолианта, выпущенного издательством «Ковчег», свидетельствует, видимо, о том, что все его содержимое одобрено главным персонажем большинства черно-белых и полноцветных картинок, размещенных на страницах этого издания, — Константином Кинчевым.

Если вы хотите узнать подробности биографии всем известного коллектива, — вам не сюда. Книга снабжена минимумом текста. Чтобы понять, кто изображен на фотополотнах, придется прибегнуть к интуиции — подписями «официальная книга» не балует.

Смотритель (читатель) должен знать своих героев в лицо, что очевидно, поскольку цена пафосно изданного на хорошей бумаге фолианта не смутит, пожалуй, только настоящих ценителей «Алисы».

Кинчев и соратники, Кинчев и дружественные рок-кумиры, Кинчев и публика, Кинчев и молнии или другие природные явления и, наконец, Кинчев и дети — вот краткий список сюжетов, использованных в работах Валерия Потапова и обладающих всеми достоинствами хороших фотографий, кроме, пожалуй, юмора.

Ну о каком юморе может идти речь, когда слышится серьезное слово «Алиса»?

«Трио»

Владимир Тарасов

Воспоминания барабанщика — в подобном словосочетании неосознанно чудится некоторая ирония. Но Владимир Тарасов — барабанщик не рядовой: в свое время трио Ганелин — Чекасин — Тарасов в мире советского джаза совершило настоящую революцию, да и за пределами СССР стало чуть ли не единственным коллективом в глубоко нерусском мире авангардного джаза, которому удалось войти в элитный клуб.

Сложные, родственные современной классике звуковые конструкции трио с трудом вписывались в тогдашние представления о том, какой должна быть советская музыка, однако благодаря то ли везению, то ли базированию в полузападной Литве коллективу удавалось не только избегать репрессий, но и записывать вполне легальные альбомы.

Музыка, однако, есть искусство, писать о котором чрезвычайно сложно. Посему желающих почерпнуть из книги Тарасова мудреные рассуждения о тайнах джазовой импровизации ждет горькое разочарование — барабанщик вспоминает в основном гастрольные байки, которые на поверку оказываются одинаковыми и у оперных певцов, и у хард-роковых гитаристов, и у, разумеется, фри-джазовых барабанщиков. Плюс к этому, отдавая дань своей эпохе и своему поколению, Тарасов много и неинтересно рассказывает о том, каким ужасным был СССР и его КГБ и как они мешали жить, творить и ездить за границу прогрессивным артистам. Читается это на сегодняшний день довольно забавно, как и прочие реляции шестидесятников, поскольку, как уже стало совершенно ясно, от вывески мало что зависит.

Под новыми вывесками те же самые сущности успешно справляются со всем живым в искусстве и культуре и сейчас, просто пользуясь намного более совершенными методами по сравнению с наивными дурачками-комсомольцами из книжки Тарасова.

А так, честно говоря, одна минута любой сольной записи знаменитого джазового ударника (а впоследствии еще и художника-инсталлятора) расскажет гораздо больше о его жизни, чем этот текст. Впрочем, так и должно быть, если ты барабанщик, а не писатель.

«Поэты русского рока. Т. 1»

Составитель А. Соя

Первая книга амбициозного десятитомного проекта посвящена Москве — наверное, именно таким образом питерские идеологи серии решили с порога отвергнуть обвинения в кумовстве. Спор о том, можно ли рассматривать слова, предназначенные для пения, как поэзию или нельзя, носит схоластический характер и уже порядком поднадоел. Реально среднестатистический молодой (и не очень молодой) россиянин знает гораздо больше строчек из Цоя, чем из Лермонтова. Другой вопрос, что критерий известности и популярности проблематичен сам по себе: всем известны тиражи Дарьи Донцовой, но это не делает ее писания литературой.

Столичный рок, которым открывается собрание, традиционно считался не самым сильным в отношении текстов. Изданию «Азбуки», похоже, не удалось кардинально пошатнуть устоявшееся мнение. Хотя исключения бывают из любого правила: тексты Петра Мамонова и на бумаге сохраняют энергию, мрачную фантазию и творческое совершенство оригинала. В какой-то степени как поэта можно читать Константина Никольского, хотя к концу чтения скулы начинает порядком сводить от обветшалой хиппанской эстетики — бесконечных абстрактных существительных вперемешку с обязательными лунами, небесами, ветрами и прочими атрибутами заезженной романтики.

Остальные же собранные в книге авторы кто угодно, но не поэты, хотя, например, Александр Скляр вполне (а местами и чересчур) литературен — как какой-нибудь студент Литинститута. Григорян, Романов и особенно Найк Борзов (включенный, очевидно, для того, чтобы подчеркнуть преемственность традиции) — кто угодно, но не поэты. «Кто угодно» в данном случае — не просто фигура речи: как музыканты и певцы они заслужили свою известность. Отсюда напрашивается вполне ожидаемый вывод: текст удачной песни может быть поэзией, а может ею и не быть, после чего вопрос о соотношении «текста» (с ударением на последнем слове) и «стихов» окончательно запутывается, ну да и бог с ним. Разумеется, можно было подойти к составлению сборника и по-другому: выбрать только тех исполнителей и песни, которые тянут на поэзию, но тогда материала на десять томов не хватило бы, да и читателей было бы поменьше. Впереди нас, впрочем, ждут еще девять томов — Питер, Свердловск, Сибирь и кто там еще? — и возможно, процент поэзии в них превысит процент рока. А пока — какая боль, какая боль! — счет остается 5:1 в пользу издательства «Азбука-классика».

«Герои рок-н-ролла»

Олег Усманов

Любовь Олега Усманова к рокабилли и классическому рок-н-роллу вообще не подлежит сомнению: недаром он сотоварищи создал группу «Мистер Твистер» — без любви к жанру это безумное мероприятие провернуть бы не удалось. Книга, как честно признается сам автор, им не столько написана, сколько переведена — это компиляция интервью, журнальных статей и текстов с обложек виниловых пластинок. То, что называлось в советское время «по материалам зарубежной печати». Как всем известно, фактов в подобной информации обычно сообщается много, но осмысление их стремится к бесконечно малой величине. В результате получилось на редкость однообразное чтение, которому бы цены не было, придай ему Усманов форму энциклопедии. А ведь сколько интересного можно было написать про пятидесятые, особенно про пятидесятые в США, подтянув сюда и политику, и социологию, и кинематограф, и мало ли что еще! На русском языке такого культурологического труда о происхождении современной поп-культуры как не было, так и нет. И все же язык не поворачивается разнести составителя этой толстой (и дорогой) книжки в пух и прах. Во-первых, потому что издание снабжено огромным количеством любовно подобранных фотографий, а во-вторых, потому что на безрыбье, как известно, выбирать не приходится. Тем, кто не владеет иностранными языками, чтобы прочесть про раннюю историю рок-н-ролла, приходится обращаться к потрепанным перестроечным журналам, а то и к трудам известного обличителя западных нравов советского искусствоведа Кукаркина.

В такой ситуации труд прекрасного дилетанта Усманова очень кстати для любого, кто желает заглянуть в историю поп-музыки на временную дистанцию большую, чем та, что прошла с момента открытия первой «Фабрики звезд».

«Nobrow®: Культура маркетинга. Маркетинг культуры»

Джон Сибрук

Качество, которое, по мнению бывшего колумниста «Нью-Йоркера» и «Вэнити Фэйр», присуще наиболее убедительным образцам последних масс-культурных легенд (таких, как MTV, гангста-рэп и «Звездные войны»), — это наивность. Наивность (и всеядность — о чем автор солидной культурологической штудии, довольно неожиданной для помешанного на скандальности «Ad Marginem», не упоминает) — это свойство новой культуры Nobrow. Последний термин в зависимости от пристрастий можно переводить и как «какой-угоднолобый», и как «безлобый». Суть же словечка в утверждении того факта, что ныне культура перестала быть, как прежде, «высоко−», «средне−» и «низколобой». Один и тот же человек может посещать концерт классического авангарда и хип-хоп-фестиваль, накидывать пиджак от Prada поверх купленной в гаитянской деревне футболки. Наступила эпоха, когда рваные джинсы от Gucci стоят 3800 долларов, а деловой костюм, считавшийся 30 лет назад верхом респектабельности, — 100. В принципе ничего нового, если не принимать во внимание свойственное гринго пристрастие к словам-лэйбакам, автор нам не сообщает. Гораздо более убедительный (потому что художественный) портрет этой новой гламуроцентрической реальности дан Бретом Истоном Эллисом в его «Гламораме». Так что вопрос здесь не столько в самоочевидных фактах, сколько в их оценке. И вот тут сразу видно, что в элитном Принстоне, где учился сын промышленного магната Дэвида Сибрука, марксизм-ленинизм или совсем не преподавали, или преподавали из рук вон плохо. Да и новую французскую философию типа Бодрийяра или Лакана — тоже. Потому что никакого таинства, которое чудится Сибруку в придуманном им Nobrow, нет, а есть корысть, которая проще пареной репы: и джинсам от Gucci, и деловому костюму в момент их рождения на потогонной фабрике в Малайзии цена одна — пять баксов. А следовательно, заставить деньги бегать вокруг уже практически бесплатного товара можно, только придав ему иную ценность — символическую. Проще говоря, вызвать у тебя сверхжелание, удовлетворить которое может не просто чемодан, а только «чемодан от Louis Vuitton». Как относится к подобной системе автор, понять из книги трудно. Скорее всего, как и положено верному сыну буржуйского класса, положительно. Особенно это заметно в главе про рекорд-лейблы, где Сибрук разливается в дифирамбах по поводу того, что теперь каждый может сделать пластинку, да не каждый может продать. Ибо кого пустить в рай Nobrow, а кого нет, определяют наделенные мудростью учителя Йоды мастера-маркетологи. Чего эти «мастера» на самом деле добились, стало видно сейчас, после 50 %-ного падения доходов рекординговой индустрии в нулевые годы. И сколько бы сие падение ни списывали на MP3, интернет-пиратов и гонконгский грипп, причина его именно в попытке подходить к искусству с методологией, апробированной на продажах средств для ухода за обувью.

Таким образом, эта самая воспетая Сибруком «наивность» в полной мере присуща его собственному творению — особенно в свете последовавшего вскоре после ее выхода (в Америке «Nobrow» вышла в 2000 году) 11 сентября. Доказавшего, что абсолютные ценности (по крайней мере, для некоторых) все же существуют и за них отдают жизни — свои и чужие.

Стоит ли читать Сибрука в свете всего вышеизложенного? Все же стоит. Потому что, несмотря на все неуклюжие социологические рассуждения, это все-таки не монография, а книга журналистских воспоминаний. И начиная вспоминать, Сибрук забывает о своих концепциях (вплоть до того, что противоречит им) и тепло и талантливо рассказывает о своих встречах с Джорджем Лукасом, Дэвидом Геффеном, Notorious B.I.G. и много кем еще.

«Пустоид»

Ричард Хелл

Если не знать, какую роль сыграл Хелл в возникновении ранней нью-йоркской панк-сцены (один из отцов-основателей легендарной группы Television), то можно легко датировать эту книгу десятилетием раньше: эпохой битников. Фантазийная, причудливая, поэтическая проза, чем-то напоминающая Ричарда Бротигана, перемещенного из лесов северо-запада в мрачный и уголовный Готтем-сити, по улицам которого в ту пору бродили всевозможные отбросы цивилизации от Энди Уорхола до Эдди Лимонова. Но в принципе в этом нет ничего удивительного — именно битническая цельная исповедальная интонация впоследствии расщепилась на пошловато-эзотерическую прозу хиппизма и на кроваво-депрессивный крик панк-авторов.

У Хелла это расщепление еще не завершилось, поэтому читать его гораздо интереснее, чем Тима Роббинса или Лидию Ланч (хотя менее интересно, чем Хэвока, возводящего, как и Хелл, свою родословную к Лотреамону). В каком-то смысле можно даже сказать, что «Пустоид» перекидывает мостик от французских «проклятых поэтов» к наиболее мрачным образчикам современного киберпанка.

По крайней мере, сюрреалистическая история большой любви на фоне апокалипсических городских декораций вроде той, что описана в «Пустоиде», воспроизводится в течение последующих трех десятилетий еще многими и многими авторами, причем степень апокалипсичности и отчаяния будет неуклонно возрастать.

«Пинбол»

Ежи Косински

Как это ни странно, про рок-н-ролл написано не так уж и много романов: пальцев двух рук хватит, чтобы пересчитать. В чем тут дело, сразу и не скажешь — тема вроде живописная, благодатная. Хороших же романов и того меньше. Один из них — «Пинбол» Ежи Косински, поляка, уже в зрелом возрасте перебравшегося в США, чтобы стать там заметным американским писателем и даже президентом Всемирного ПЕН-клуба. Косински — личность сама по себе легендарная и скандальная, аферист, фантазер, враль, плейбой, заметная фигура в богемной нью-йоркской тусовке 1960–1970-х. Он знал не понаслышке многих звезд поп-сцены. Злые языки утверждали, что свои книги Ежи писал не сам, а заказывал литературным неграм. Поднявшийся по этому поводу шум стоил ему карьеры, а в итоге и жизни. Окончил он свои дни в типично панк-роковом стиле: труп с порезанными запястьями, смертельным содержанием алкоголя и барбитурата в крови и пластиковым мешком на голове извлекли из ванной, наполненной теплой водой. Роман «Пинбол» так и не стал рок-мюзиклом, хотя на него имели виды крупнейшие бродвейские продюсеры. А жаль: история рокера Годдара, «звезды без лица», ставшего всемирно популярным исключительно благодаря записям и упорно отказывавшегося раскрыть свое инкогнито, ничем не хуже рассказанной Гастоном Леру сказки про Призрак Оперы, которая мюзиклом таки стала. Даже лучше: в отличие от Призрака, внешность Годдара ничем не обезображена — просто он с самого начала понял, чем чревата публичная слава, и творит в анонимной обстановке своей студии, а потребность в общении с публикой удовлетворяет, выступая под псевдонимами в маленьких ресторанах и клубах. Герой «Пинбола», бывший классический композитор Патрик Домострой, разочаровавшийся в музыке, в компании черной пианистки-авантюристки Донны идет по следу Годдара и в конце концов «вычисляет» его. Результат плачевен: чуть не гибнет сам Годдар (в 1981 году, когда писался роман, убийство Леннона было еще свежей раной), разбиваются иллюзии и судьбы остальных героев. Книга хороша, одно обидно — не мешало бы переводчику, берясь за работу, ознакомиться получше с терминами. А то смешно читать про «смесительную консоль» там, где речь идет явно о микшерском пульте.

«Разговор с золотой рыбкой: рок-сюита»

Олег Сакмаров

Экзотический бородатый персонаж, похожий на буддийского бонзу, приплясывающий с флейтой в руке, — таким вошел Сакмаров в историю русской музыки. Участник самых разнообразных коллективов — от «Выхода» до «Аквариума», от «Наутилуса» до «Колибри» — мультиинструменталист и душа общества, недавно отважившийся на сольную карьеру, теперь Олег решил продемонстрировать и свои литературные таланты. Без особых претензий он честно снабдил книгу подзаголовком «Стихи и проза музыканта». Кроме текстов песен последних лет, отчасти вошедших в недавно выпущенный альбом «Живой Ссамолет», в «рок-сюиту» вошли эссе, интервью с автором и воспоминания о годах службы в «Аквариуме». Ну и, разумеется, цветные вкладки с фотографиями, неизбежными в книге, написанной человеком, двадцать лет простоявшим на сцене. Впечатление в целом довольно пестрое, но увлекает — как разглядывание экзотического салата, предшествующее его же (салата) поеданию. Как это ни покажется странным ностальгически ориентированному читателю, самая интересная часть книги — самая последняя по времени. Воспоминания о легендарных временах русского рока, к тому же довольно сдержанные, не добавляют ничего нового к нашему представлению о тех годах. А вот забавная шансонная лирика Сакмарова, местами напоминающая избавившегося от избыточной астральности и многоумности Гребенщикова, читается легко и весело, сопровождающие же ее остроумные эссе-комментарии показывают, что, возможно, Сакмарову следовало брать в руки перо почаще, а не только в свободное от гудения в духовые инструменты время.

«199 ступеней. Квинтет „Кураж“»

Мишель Фейбер

Из двух повестей живущего в горной Шотландии и пишущего по-английски голландца Фейбера (вот до каких чудес доводит глобализация!) отношение к музыке имеет только вторая. Зато какое отношение! Наверное, из всего, что понаписано о роли музыканта и музыки в современном цивилизованном обществе, повесть Фейбера подбирается глубже всего к сути вопроса. Камерная, вкрадчивая история о непростых человеческих и творческих отношениях вокального квинтета, волею судеб оказавшегося на две недели в изоляции от внешнего мира в маленьком старинном замке посреди бельгийского леса, превращается в открытый вопрос о смысле искусства в наши дни, о формате и моде, о таланте и бездарности, о продажности и верности идеалам. Начавшаяся на тревожной ноте и заканчивающаяся на ноте трагической, относящаяся непонятно к какому жанру — хоррор? интеллектуальная проза? психологическая повесть? — история квинтета «Кураж» читается как сценарий: очень театральная вещичка. Заодно и полезно протрезвляющая мозги тем, кто считает, что священный мир классики устроен хоть в чем-то иначе, чем мир презренной попсы. Арт-капитализм не щадит никакие ценности, не ведает никакие святыни и размалывает с одинаковой легкостью что панк-рокера, что симфонического дирижера. Образы его представителей, похожих на чертей-искусителей, навещающих членов квинтета в их лесном уединении, замечательны в своей откровенности и узнаваемости. А само отшельничество становится серьезным испытанием, которое выдерживает не каждая душа и не каждое сердце, потому что искусство требует жертв.

Очень часто — в самом что ни на есть прямом смысле.

«Глен Гульд. Нет, я не эксцентрик!»

Бруно Монсежон

Пианист Глен Гульд — возможно, самая парадоксальная фигура в классической музыке прошлого столетия. Человек, собиравший лучшие залы мира на свои сольные концерты, получавший огромные гонорары — и полностью отказавшийся от концертной деятельности ради полумрака и покоя студий звукозаписи. Гений фортепьяно, характеризовавший себя следующим образом: «Я — канадский писатель и специалист в области коммуникации, в свободное время играющий на фортепьяно». Человек, эксцентричность которого буквально во всем — в еде, одежде, поведении — находила аналогии скорее в мире рок-музыки, чем в классической среде, но который при этом поклонялся строгому искусству Баха с энтузиазмом рьяного сектанта. Книга французского кинодокументалиста Бруно Монсежона не пытается разгадать тайну личности Гульда, но предоставляет обширный материал, в котором музыкант повествует о себе сам: транскрипты интервью на телевидении и радио, ответы на вопросы, отрывки из бесед с Иегуди Менухиным.

«Rock Guide II»

Владимир Василевский

Такие толстые книги — вариант телефонного справочника для меломанов: ложишься в мягкую постель перед сном и быстро засыпаешь в сладких грезах. Еще бы — список длиной в 22 500 альбомов прочитать-то не каждому времени хватит, не то чтобы прослушать. Но настоящие поклонники не пасуют ни перед какими трудностями. Пусть вас не обманывает римская цифра II в заглавии: речь идет не о сиквеле, а о новом издании, исправленном и дополненном. Первое — под редакцией музыкального критика Артемия Троицкого — вышло в ныне уже доисторическом 1991 году. С тех пор много воды утекло, а групп — распалось, так что без апгрейда нельзя было обойтись никак.

Другой вопрос, что технологический прогресс стремительно вытесняет всяческую справочную литературу с книжных полок в электронное пространство Сети, где ею и пользоваться легче, и публиковать дешевле, и где она (что немаловажно) не загромождает полезной жилплощади. Попадись бы автору этих строк подобный том лет двадцать назад — восторгам бы не было конца. А теперь пятьсот массивных страниц вызывают уважение — и желание положить тяжелый кирпич обратно на полку книжного магазина. Но для кого-то, настроенного на ностальгическую волну, сам процесс листания и чтения, сопровождаемый придыханиями «Ах! Durutti Column… Ах! Dust… Ах! Дилан Боб… Ах! Eagles… Ах! Earth, Wind & Fire… Ах! East of Eden…» превратится в незабываемо сладкое путешествие по волнам собственной меломанской памяти, отравленное только горьким воспоминанием об испорченном горячим чайником диске Japan «Quiet Life» (Hansa 1979).

«Прошу, убей меня!»

Легс Макнил, Джиллиан Маккейн

Аннотация на обложке этой книги из модной «оранжевой» серии «Альтернатива» аттестует ее как «самую лучшую книгу о панк-роке». Это тот редкий случай, когда аннотация не врет или почти не врет. «Почти» — потому что речь идет в основном о нью-йоркской панк-сцене и протопанк-сцене — о Velvet Underground, Stooges, Television, Blondie, New York Dolls — англичане если и появляются, то исключительно в связи с их американскими приключениями. Из которых самое знаменательное — разумеется, кровавая баня в отеле «Челси», которая для многих стала началом конца панк-рока, а для других — тех, кто до этого никогда ни о каком Сиде Вишесе не слышал, — пиком его дурной славы. Сложенная, как пазл, из крохотных кусочков интервью, обрывков фраз и цитат, книга двух американских журналистов превращается для читателя в увлекательное путешествие по лабиринту имен, названий, событий, концертов, точек, студий, улиц, похожее на компьютерную игру-бродилку, действие которой разворачивается на красочном фоне трех американских десятилетий. Блевота, кровь и сперма льются рекой, алкоголь — литрами, наркотики — килограммами. Короче говоря, «секс, драгс & рокенролл» в лучшем виде. Увлекаясь красочными деталями, двое Маков — Макнил и Маккейн — зачастую, как это свойственно музыкальным журналистам, забывают рассказать о сложном культурном и социальном подтексте, стоявшем за рождением панка. А может, просто предполагают, что интересующийся темой американский читатель и так в курсе. Поэтому для желающих дойти до самой сути «Прошу, убей меня!» мало что даст. Разве что познакомит с тем, как Патти Смит изгнали из школы, обнаружив у нее на парте сборник стихов Рембо, который она даже не успела еще прочитать. Зато для того, чтобы окунуться в быт и досуг Нью-Йорка 1970-х, героинового, кокаинового, гомосексуального, хулиганского, колючего и зубастого, каким мы его знаем по литературным шедеврам самых различных авторов, от Буковски до Лимонова, эта книга действительно незаменима. Еще одно достоинство «Прошу, убей меня!»: мало в какой книге о современной музыке показано, как важна среда, и то, как составляющие ее люди оплодотворяют друг друга (в прямом и переносном смысле). Как говорится — мир тесен, а круг узок. Американский панк вызрел в компании людей, которых вполне можно было усадить за стол на одной, пусть и довольно просторной, кухне. Впрочем, нам ли этого не знать?

«Поэты русского рока: Цой, Науменко, Панов, Федоров, Чистяков, Башаков»

Составитель А. Соя

Вот и вторая книга из замышленного «Азбукой» мегапроекта: в десяти томах представить нам всю, так сказать, литературную составляющую многострадального русского рока. На этот раз под прицелом Питер, однако общее впечатление остается прежним: наряду с текстами, которые, что говорится, и на бумаге торкают (Цой, Майк и до некоторой степени Чистяков), полно и таких, смысл существования которых в отрыве от музыки, мягко говоря, непонятен. Видимо, разделение на тексты литературные, и тем родственные всякой авторской песне и шансону, и тексты вспомогательные, нужные только потому, что по жанру полагается петь какие-то слова, играло в русском роке особую, важную роль, может быть, вроде той, что в роке западном играло разделение между панком и всем остальным. Происхождение уничижительного словечка «говнорок» коренится где-то в этом самом конфликте. Но покуда сосредоточимся на чтении: для меня лично, например, настоящим открытием было, как Цой, начав с весьма интеллектуальной лирики, близкой кругу БГ, сознательно и последовательно работал над собой, пока не упростил тексты и не сделал их доступными совсем другой социальной среде, которая и вознесла «Кино» в пантеон супергрупп.

«Тупой панк-рок для интеллектуалов»

Дмитрий Спирин

Прекрасный образец настоящего DIY — книга рассыпается на странички прямо в руках, место издания неизвестно. А какой еще должна быть книга про группу «Тараканы!»? Именно такой и должна. Главное ведь не упаковка, а месседж. А с месседжем в «Тупом панк-роке» все в порядке: неглупый текст, бодро написанный, к тому же содержит массу баек и уникальных фактов и повествует не только (и не столько) о самих «Тараканах!», сколько об истории московской панк- и хардкор-сцены вообще. А еще о юности группы «Ногу свело!», о роли химических препаратов и алкогольных напитков на заре клубной системы, о первых столкновениях с бритоголовыми, визитах американских панк-эмиссаров и много о чем еще. Написано так занимательно, что рекомендуется даже тем, кто никогда не питал особого интереса к «молотилову» во всех его многообразных формах, а также тем, кому ничего не говорят сотни фамилий и погонял, которыми щедро усыпаны страницы книги.

«Эм-си Че „Vintage“»

Red Fish

Лучшим эпиграфом к этой книге могли бы стать хрестоматийные лермонтовские строки «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…» И слово охотливый дядя тут же начинает заливать про золотые деньки русского рок-н-ролла на рубеже перестройки и ваучеризации, путая и перевирая времена и даты, преувеличивая количество выпитого и перетраханного, а внучок, разинув варежку, сидит, слушает и думает: «Да, были люди в дядино время — богатыри, не наше племя…» Общий итог зависит исключительно от того, насколько дядя талантлив как рассказчик. В большинстве случаев мемуары старых рокеров оставляют по себе тоскливо-унылое послевкусие — этакую смесь ароматов плавленого сырка и портвейна «Три топора» во рту на утро после употребления. В лучшем случае получается разухабистое, непритязательное и в меру забавное чтиво. «Vintage», к счастью, относится именно к последней категории. Сюжет этого незамысловатого романа прост, как аккорд Am в первой позиции, — популярный московский рокер Марк Кузнецов бьется об заклад со своим «девочкодругом», что сможет прожить год в провинции, уезжает на Урал, знакомится с персонажами местной тусовки, бухает с джентльменами, трахает дам, попадает в разные пикантные ситуации, включая временное проживание в местном СИЗО. И возвращается обратно в столицу только для того, чтобы обнаружить, что «девочкодруг» к тому времени спел ему песню «Прощай, детка, детка, прощай!» (А чего другого он, в натуре, ожидал, интересно?) Все это изложено в стиле, смахивающем на бытовые песни Майка Науменко, и обильно пересыпано музыкантскими анекдотами. Читается, соответственно, легко и увлекательно. Настолько легко, что прощаются и многочисленные анахронизмы (журналист, «пишущий в гламурную прессу» в 1991 году; панки, поминающие за стаканом «актрису Уму Турман» в ту же доисторическую эпоху), и фразы, приписываемые различным хорошо знакомым рецензенту историческим персонажам, которые они никогда не могли бы произнести и в состоянии глубочайшей алкогольно-наркотической интоксикации, осложненной обострением маниакально-депрессивного психоза. Ну и что с того, в конце концов? История во все времена пишется вралями, и самые увлекательные мемуары — далеко не самые правдоподобные. Впрочем, на этот счет лучше сказано у бесподобного Умберто Эко в «Баудолино» — но это, разумеется, уже совсем другой коленкор, а если хотите просто приколоться, положив с прицепом на историческую правду, — читайте «Vintage»!

«Разбитая музыка»

Стинг

Этот толстый фолиант — увлекательная автобиография человека, известного широкой публике под именем Стинг. Даже если вы не больошой поклонник данного исполнителя, вам будет интересно читать, поскольку книга вышла занятная и весьма поучительная. Нет, здесь нет рецептов, «как стать звездой» быстро и без проблем. Это жизнеописание человека крайне трудолюбивого и целеустремленного. Это история о жизни, о музыке, о любви и о таких банальных вещах, как переезд в большой город, поиск квартиры, создание семьи и т. д. Хотя книга и написана от первого лица, — это скорее описание жизни глазами очевидца, чем гимн во славу себя любимого. Небезынтересно будет узнать, что большую часть детства Стинг провел, помогая отцу-молочнику. И вставал в пять утра, и бидоны таскал. А самое яркое воспоминание — это новенький велосипед. Что первыми музыкальными экспериментами будущей звезды было битье по клавишам старенького пианино в бабушкиной гостиной. Непростые отношения в семье, первая любовь — все описано в слегка отстраненной, чисто английской манере. Иногда складывается впечатление, что уклад жизни в Британии не менялся последние 200 лет. Разве что когда появляются упоминания о концерте Джими Хендрикса или The Beatles, то вдруг вспоминаешь, что речь идет о 20-м веке. Музыкант не просто описывает свою жизнь, а параллельно рассуждает, взвешивая те или иные события на весах времени, предлагая читателю взглянуть на все своими глазами. Мягко, чисто с джентльменской галантностью описаны отношения со слабым полом — тема всегда щекотливая для людей известных. Для любителей светских хроник и желтой прессы в книге нет абсолютно ничего интересного, разве что история с трупом, который нашли на участке Стинга при строительстве пруда. Для тех же, кому не терпится узнать, каким образом взрослые люди, «консерваторий не кончавшие», становятся музыкантами, — интересного здесь достаточно.

«Дурная мудрость»

Билл Драммонд, Марк Мэннинг

Жанр этой замечательной книги с трудом поддается определению. Первым делом на язык просятся слова «путевой дневник», но в таком случае «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» — тоже путевой дневник. Но начнем с авторов. Для тех, кто не знает: оба персонажа всерьез и надолго занесены в анналы поп-истории — не на те страницы, где Элвис, икону которого герои «Дурной мудрости» везут на Северный полюс, а на те, где провокаторы, трикстеры и хулиганы. Добились они этого еще в конце 1980-х: Драммонд своими эскападами в рамках проектов KLF и The Justifed Ancients Of Mu-Mu (самой нашумевшей из которых было публичное сожжение миллиона фунтов стерлингов), а Мэннинг — участием в пародирующем издержки хэви-металлического гламура Zodiac Mindwarp and the Love Reaction. Вот эти два рок-маргинала в сопровождении турменеджера одного из них и затеяли как-то раз отправиться в то место, где белые медведи трутся спиной о земную ось. Чтобы, как уже упоминалось, доставить туда икону Элвиса и тем самым изменить ход земной истории в сторону мира, дружбы и «жувачки». На полюс, разумеется, трех пьяниц и наркоманов никто непустил, пришлось ограничиться Лапландией. А все, что случилось с ними по дороге (или показалось, что случилось), описано на страницах «Дурной мудрости». Получился этакий сплав яви и нави, где реальность незаметно переходит в порно-хардкор или дарк-комикс, где лирические оды о рок-н-ролльной юности в маленьких английских городках непринужденно мутируют в отвязанный цинизм прожженных шоу-бизнесменов. Книга очень добрая и, не побоимся этого слова, идеалистическая, несмотря (а вернее, парадоксальным образом, благодаря) на ее алкогольно-раблезианскую атмосферу. Главная идея заключается в том, что рок-н-ролл (боже, как чудовищно банально это звучит!) — это образ жизни.

«Фредди Меркьюри»

Питер Фристоун

Это еще одно жизнеописание человека бесспорно великого — Фредди Меркьюри. На этот раз своими откровениями нас осчастливил костюмер группы. Эта книга ознакомитвас в полной мере с тем, какие майки предпочитал певец, что он ел на завтрак, какого цвета халат обычно висел у него в гримерке, а также о тех, кто были его любовниками. Но о любовниках автор пишет вскользь, как бы нехотя, — а о джинсах, бутсах и прочих атрибутах своего ремесла — явно с большим удовольствием. Никаких тайных откровений, описывающих Меркьюри как личность, вы не найдете. Эта книга была бы хороша, выйди она приложением к действительной биографии Фредди. Отдельным блюдом она смотрится довольно скучно. Хотя если вы большой фанат Меркьюри, то на вашей книжной полке она может занять свое место. Вы вряд ли встретите какие-то факты, что не знали до этого, но некоторые эпизоды могут показаться интересными. В любом случае, книга написана человеком, имевшим непосредственное отношение к звезде и хорошо знавшим ее. Почему Фредди был таким, каким он был, — остается загадкой. Да автор и не пытается «лезть в душу». Некоторые факты, представленные в книге, забавны и интересно описаны (эпизод о знакомстве Меркьюри и Монсератт Кабалье читается легко и захватывающе), тогда как отдельные моменты вообще вызывают недоумение. Сложно представить себе человека, увлекшегося повествованием о том, как в номер Фредди не принесли чаю, а когда все-таки принесли — он оказался в бумажных стаканчиках. «Это было не смешно», — завершает сей пассаж автор. Да уж, действительно несмешно и неинтересно. Увы, тексту еще не повезло и с переводчиком — иногда целые абзацы с трудом поддаются пониманию. Из плюсов: в книге абсолютно отсутствует гламурность, присущая таблоидам. Здесь нет ни претензии на скандал, ни захватывающих душу откровений о личной жизни Фредди. Не остаются без внимания студийные сессии и поездки в гости к различным знаменитостям (Майклу Джексону, например). Трагический финал истории описан просто и без ложного пафоса. Если вам удастся преодолеть скуку первых семидесяти-восьмидесяти страниц, то, привыкнув к костюмерным подробностям и неспешной манере автора излагать свои несложные мысли, а также к постоянным подножкам, расставленным переводчиком, вы, возможно, найдете то интересное, ради чего иногда стоит читать подобные книги.

«Хроника мировой оперы»

Михаил Мугинштейн

Энциклопедии внушают трепет. Размерами, весом, соблазнительной перспективой купить одним махом целый кирпич знаний и притащить его к себе в норку. «400 лет, 400 опер, 400 интерпретаторов» — оповещает подзаголовок. Оповещает и тут же обманывает — потому что, оказывается, энциклопедия в двух томах, а это всего лишь том первый, но обнаружить это сможет только читатель, наделенный проницательностью Шерлока Холмса и зоркостью Чингачгука. Недостатки, впрочем, на этом практически заканчиваются, все остальное качественно: крепко и просто составленные статьи, содержащие ровно столько информации, сколько нужно неспециалисту, хорошая бумага, обилие иллюстраций и CD-приложение. Иллюстрации в основном представляют сцены из ультрасовременных оперных постановок и наводят на мысль, что если в области музыки опера — жанр сугубо традиционный и консервативный, то в области визуального воплощения дерзновенность оперных режиссеров, европейских и американских, давно оставила за кормой жалкие потуги рок-н-ролла и прочей поп-музыки. По сравнению с иным каким-нибудь «Тангейзером» даже концерт Rammstein — и тот выглядит пионерским утренником.

«Dali: глазами Аманды»

Аманда Лир

Само слово «Дали» уже является маркой, не требующей дополнительного представления. Автор — Аманда Лир — весьма известная фигура во всем мире. При таком альянсе трудно себе представить появление на свет книги унылой и посредственной. Жанр подобной литературы — мемуары. В данном случае это мемуары с фотографиями. Мемуары, написанные красавицей-блондинкой о гениальном художнике, той его части жизни, что он проводил в обществе этой, без сомнения, привлекательной женщины (хотя в народных легендах пол Аманды Лир частенько становился предметом сомнения), о чем они разговаривали и немного об искусстве. Поскольку Аманда Лир и сама имеет некоторое отношение к живописи, о чем она довольно часто упоминает на страницах своих мемуаров, это придает всему повествованию пикантность и аромат изысканности. О любви в книге мало. Хотя для особо любопытных сообщаем: Сальвадор все-таки признался Аманде в любви в крайне романтичной обстановке. Но в целом их отношения были весьма целомудренны. И даже Гала — законная жена короля сюрреализма — не возражала. Впрочем, обо всем этом вам лучше прочитать самим, из первых рук непосредственной участницы событий. Не проходите мимо, увидев эту книгу на прилавке, особенно ес ли вы идете на день рождения к девушке, увлекающейся искусством и предпочитающей Мураками. Эта изящная книжица продемонстрирует имениннице ваш тонкий вкус и хорошие манеры. Сам Дали был весьма незаурядной личностью, так что чудачеств и забавных моментов в мемуарах более чем достаточно. Из чего становится понятно, почему директорствовавшая в жизни Дали Гала — кстати, уроженка Казани — избавляла его от многих мучительных моментов, беря на себя все тяготы, связанные с бизнесом. Хотя характер у нее, судя по всему, был еще тот. По словам автора, Дали практически никогда не имел наличных, все деньги хранила при себе Гала, заботливо пряча купюры в своей маленькой кожаной сумочке. Несколько глав Гала, как и подобает законной жене, постоянно язвит в отношении Аманды, но чуть позже вдруг сменяет гнев на милость и сама просит «присмотреть за Дали». И Аманда присматривала, благодаря этому она прочла Пруста, а он сделал несколько набросков — и так далее. Правда, по словам Лир, студентки Лондонской Академии искусств, эти наброски были не очень мастерскими. Критично, ничего не скажешь… Фраза Дали — «идеи придумываю для того, чтобы их крали» — могла бы стать девизом многих рекламщиков, а продолжение — «ну и слава богу, это избавляет от их (идей) осуществления» — говорит о том, что от отсутствия идей художник явно не страдал. Жизнелюбию Дали можно только искренне удивляться, а тому, с каким вкусом этот несносный гений двадцатого века прожигал время, отпущенное ему судьбой, остается только позавидовать. Калейдоскоп известных имен, фотографий с носителями этих самых имен — все это делает книгу увлекательной для чтения на отдыхе. Иногда начинает казаться, что автор специально смешал (или смешала?) этот удивительный коктейль из Феллини, Rolling Stones, The Beatles и т. д. Читайте и узнаете, как создавался «Сатирикон» и почему Аманду Лир не взяли на роль, как Дали писал свои картины и был ли у него талисман. Сама Аманда говорит о себе подчеркнуто уважительно, не забывая о том, что она-то (Аманда Лир) все-таки представитель прогрессивной молодежи, а он (Сальвадор Дали) — буржуа. Но почему-то очень часто начинает казаться, что именно он, сумасброд Дали, и есть представитель всего самого, действительно, прогрессивного. А Аманда Лир с ее увлекательными мемуарами — буржуа.

«Автобиография»

Майлз Дэвис

Майлз Дэвис — великий джазовый музыкант, чье имя давно стало легендой. Автобиография, написанная им, без сомнения, будет оценена любителями джаза и просто любителями читать биографии. О белых людях Дэвис отзывается нелицеприятно, но что поделать — он родился на берегах Миссисипи в начале двадцатого века. Книга написана удивительным языком. Полное ощущение, что вы забрели в маленький прокуренный бар и незнакомый человек, подсев напротив вас со стаканчиком виски, спокойно и непринужденно рассказывает всю свою жизнь, начиная от самого рождения и не упуская ни единого момента. Парадоксально, но факт. Кажется, что на сцену Майлз попал как-то само собой, по крайней мере, так следует из его рассказа. И самой большой проблемой была не музыка, а совсем другие вещи. Уже с первой строчки вам станет понятно, что Майлз абсолютно свой парень. «Знаешь, самое сильное чувство, которое я испытал в жизни, одетым, конечно, — это когда еще в 1944 году я впервые услышал, как Диз (Гиллеспи) и Птица (Чарлз „Птица“ Паркер) играли вместе в Сент-Луисе, штат Миссури». Родители Майлза были людьми небедными, но жили как кошка с собакой. Среди предков Дэвиса были и музыканты, которые играли классическую (!) музыку для увеселения белых плантаторов, пока те не запретили им играть на «инструментах для белых», мотивируя это тем, что «неграм достаточно блюза и спричуэлс». Забавно, не правда ли… А ведь действительно, культура черной Америки ассоциируется с джазом, а не с классической музыкой. Как видите, на это были свои веские причины. Клуб «только для черных», клуб «только для белых» — иногда кажется, что автор пишет про какие-то допотопные времена, но нет, не так давно все это было. И джаз — не такой седенький старикашка, каким его иногда представляют юные поклонники R’n’B и рэпа. Книга — помесь автобиографии с историей джаза, кот рая написана непосредственно очевидцем и участником событий. И в очередной раз становится ясно, как и из всех автобиографий великих музыкантов: одного таланта еще не достаточно, что бы стать великим. Нужно быть еще и трудоголиком — человеком, которому кажется, что он отдыхает, даже когда он работает.

«Как по лезвию»

Александр Башлачев

В истории того периода, который с легкой руки одной звукозаписывающей компании получил условное имя «легенды русского рока», Александр Башлачев всегда занимал особое место. В первую очередь потому, что принадлежал к рок-н-роллу буквально всем своим существом — энергией своих концертных выступлений, огнем поэзии, трагической судьбой — всем, кроме, как это ни парадоксально, музыки. Конечно, большая часть русского рока стоит одной ногой (а то и полутора ногами) в традиции бардов, но именно Башлачев — не БГ, не Шевчук, не Макаревич и не иже с ними — имеет полное право называться тем самым «недостающим звеном» между поколением Высоцкого и «восьмидесятниками». Поэтому и поэзия Башлачева — вещь вполне самодостаточная, возможная и без того, что называется «аудиовизуальным рядом». Одним словом, литература. Издавалась она последний раз давно — еще в конце восьмидесятых, сразу после гибели Саши. Сейчас, как правильно пишет всегда умный и проницательный, хоть и не часто откровенный А. К. Троицкий в предисловии к книге, «совершив чудную „загогулину“, российская жизнь вновь вернулась на темные круги своя, и опять нет для нас поэта более важного, чем Александр Башлачев». В первую очередь потому, что «почвенничество» уральско-череповецкого Рембо совсем иного разлива, чем новообретенное православие Кинчева, кокетливый лубочный постмодернизм Гребенщикова или же лукавое резонерское толстовство Шевчука. Строго говоря, если что среди русского рока и было русским — то это Башлачев. Без мозговитых концепций, на думанной стилизации и прочей ереси — прямиком от убогой, яростной и возвышенной жизни плохо освещенной, бездорожной и страшноватой страны. От березовой коры, теплого спирта и бесконечного, как чистый лист формата 1/6 части суши, снега. Такого выплеска энергии этого рода, возможно, больше и не будет никогда, так что у Башлачева есть существенный шанс так и остаться единственным в своем роде хрупким, одухотворенным богатырем на перепутье, русским Арамисом — Алешей Поповичем. Вряд ли возможно представить его сейчас — где-нибудь между группой «Звери» и очередной «Фабрикой». Да, кстати, и не стоит читать пару интервью в конце книги, разве уж если только очень сильно интересуетесь — мы все были такими наивными и глупыми тогда. Примерно как песня «Wind Of Changes» группы The Scorpions.

«Король Чернило II»

Ник Кейв

Не прошло и полгода, как за черной книжицей с черным силуэтом автора последовала красная, с силуэтом, соответственно, красным. Это второй том творений австралийского башибузука, который охватывает более известный широкой публике период — от Your Funeral My Trial до The Boatman’s Call, то есть те самые известные широкой публике песни про мертвых девушек (мальчиков, впрочем, тоже). Разумеется, оригинал всегда сильнее копии, и в случае песен перевод — лишь вспомогательное средство, которое никогда не сотрет очарования исходного текста. Зато опять множество рисунков, начертанных мрачным пером антипода, плюс малоизвестные перлы вроде сценария для мультфильма (!) или автобиографического рассказа о том, как Ник дошел до жизни такой, под названием «И Плоть стала Словом». Милый такой сувенир для лиц младшего среднего возраста — именно такие, судя по впечатлениям, преобладали на последних московских концертах Ника Потрошителя.

«31 песня (и 14 альбомов)»

Ник Хорнби

Видный писатель-меломан, работавший некогда в New Yorker и написавший свой роман «Hi-Fi», в частности, о том, как любовь к винилу и полиэфиру чуть было не победила любовь к женщине, любитель покопаться на развалах и распродажах аудиопродукции и составить в подарок друзьям и родственникам самопальные сборники на кассетах, — короче говоря, Ник Хорнби решил поделиться размышлениями о песнях и альбомах, оказавших наибольшее влияние на его жизнь. Вкус у писателя оказался вполне типичным и ожидаемым для британского «восьмидераста» — от диско к рейву через постпанк и грандж. Но размышления его не лишены забавности. Писатель по природе своей, даже говоря на столь узкую тему, как популярная музыка, не может поневоле не задеть всего, что вокруг да около. И вот мы узнаем об истоках любви старушки Британии к американской падчерице, втянувшей ее в конечном итоге в иракские пески, и о том, как с высоты писательского кресла воспринимаются многочисленные нелепости рок/поп-текстов, и о том, почему Брюса Спрингстина все-таки стоит уважать, несмотря на его очевидную выспренность и вульгарность, и о многом другом. Написано не без блеска, хотя с постоянным (и ожидаемым) налетом лондонского пижонского цинизма и типично британской манерой прокладывать толстый-толстый слой иронии между своими истинными мыслями и окружающим миром. Кроме личных вкусов и пристрастий Ник Хорнби иногда делится и общественной болью: так, одна глава, прочувствованная и страстная, посвящена выжимающей скупую меломанскую слезу истории упадка и вымирания маленьких музыкальных магазинчиков в Лондоне (писатель сам на заре своей карьеры работал продавцом-консультантом в одной такой лавчонке). В целом получается ненатужное, элегантное, интеллигентное повествование о себе любимом и мире, которое читается «на раз». И совершенно правильно, что издательство поместило его в своей «метросексуальной» серии, самое ему там и место, потому что музыка в наше время уже не способ принадлежать к секте избранных, а такой же элемент хорошего тона, как парфюм или солнцезащитные очки. Увы, ответа на то, почему так вышло, у Ника Хорнби не найдешь. Но не стоит требовать невозможного от метросексуалов.

«Книга правды»

Алекс Керви

Алекс Керви — человек многогранный, хотя больше известен окружающему миру как переводчик (на его счету «Джанки» Берроуза и «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» Хантера-Томпсона) и отличается активной деятельностью в околоинтеллектуальном сообществе, где в его досье — один из ранних «нарколитературных» скандалов, закончившихся изгнанием Фальковского из «Независимой газеты». Позирующий то как кроулианец, то как скинхед, то как агент галактической разведки, Керви — типичный продукт взорвавшейся андеграундом Москвы 1990-х, певец того же шизового стиля, откуда Гарик Осипов и Дмитрий Пименов. Чего он только не успел! И в частности, отдать солидный кусок своего воображения музыкальной журналистике. Живя в Англии в середине 1990-х, сей друг Хоума и Уайта не только баловался игрой на басу, но и успел написать много материалов, публиковавшихся в основном в созданном Севой Новгородцевым «О!» — издании забавном, но оказавшемся на тот момент коммерчески несвоевременным. Вот эти материалы и составляют основу «Книги правды» — огромный очерк «От Рединга к Гластонбери» плюс множество заметок, рецензий, отчетов и пр. А к ним добавлены отрывки из мемуаров, предисловия к переводным книгам, статьи по поводу и без повода и «программное интервью» все в том же духе гонзомегаломании. Как к этому психоделическому оливье относиться, сильно зависит от вкуса — кто-то завязнет, а кого-то затянет. Сам способ письма и предметы его — это то самое подполье, контекст которого Керви настойчиво (через переводы и издательскую деятельность) пытается уже много лет переложить на язык родных осин. Получается по меньшей мере забавно, хотя и (в силу того, что большинство текстов написано уже почти десять лет назад) довольно архаично. Впрочем, страна у нас такая странная — когда в таком духе писался «О!», это было преждевременно, а сейчас уже архаично — поди попробуй уловить момент. Независимо от пристрастий, «Книга правды» обречена на то, чтобы войти в историю хотя бы как памятник одному из самых ярких и забавных персонажей московской контркультуры. А памятник в 30 лет (именно столько живет среди нас Алекс в своем нынешнем воплощении) — это вполне себе гонзомегаломания.

«Поп-культура и знаки времени»

Александр Дугин

Платон уподоблял обыденный мир мрачной пещере, где люди закованы в цепи так, что им не повернуть головы и неувидеть ничего, кроме стен прямо перед собой. Там, на стенах, они различают игру теней, которые отбрасывают фигуры людей, двигающихся в глубине пещеры. В своем неведении закованные пленники полагают, что эти тени и есть единственные реальные вещи в мире. Если бы только они смогли повернуть головы, то увидели бы огонь костра и других людей. А если бы несчастным удалось сбросить свои цепи, они, возможно, смогли бы даже добраться до выхода, где их глазам открылся бы великолепный, залитый солнцем мир. В реальности начала 21 века место отверстия в пещере занимает огромный телеэкран, а тени, отбрасываемые им на стены, — это образы поп-культуры. Поэтому со временем философам все чаще и чаще приходится рассуждать не о природе абсолюта или о тайнах сознания, а о Мадонне или Эминеме. Заниматься тем, что на их языке называется экзегезой обыденного, т. е. выискиванием скрытого смысла очевидного. Теперь благодаря Дугину мы имеем возможность узнать, о чем же, сами того неподозревая, поют и подо что приплясывают отечественная попса и рок-н-ролл. В отличие от других известных толкователей пошлого и банального, вроде того же Славоя Жижека, Дугин не прибегает к модному постструктуралистскому мумбо-юмбо, предпочитая вести беседу на языке колдуна и мага, что куда как более уместно. В первой части книги — «Метафизика эстрады» — Александр Гельевич подвергает ироническому восхвалению лопочущих заек Варум, Лель и иже с ними, извлекая метафизические «бездны страшны» из их убогого воркования, во второй — «Музыка смерть», — судя по всему, отдает дань тем, перед кем искренне преклоняется (Летову и Курехину; памяти последнего, посвящена вся книга). Затем немного о театре и телевидении и на закуску чуть-чуть чистой теории (очевидно, для того, чтобы исподтишка затянуть в пучину евразийства неосторожную поклонницу Земфиры). Уровень анализа весьма различается — от вполне академического до психоделического гона в стиле «Ленин был гриб». Я не знаю, является ли мяуканье Кати Лель «антимимоном пневмы, кривлянием обособившегося двойника в зеркале, хрустом скорлуп, воплем Пистис Софии из нижних оборок диаконисы кромешной мглы», как утверждает Дугин, но это, наверное, единственный подход, который позволяет уважающему себя человеку в здравом уме смириться с существованием песни про «джага-джага». Короче говоря, в начале весело, а в конце чтения становится грустно — типа «Как живем?.. Звери мы, господа!», а потом даже и жутковато. Нет, не так прост этот мир, как кажется, и не зря обкомы и горкомы выискивали 20 лет назад в поп-музыке коварную скрытую пропаганду — есть она там, есть, и спасибо Александру Дугину за то, что он нам об этом напомнил.

«История Фредди Меркьюри»

Мариам Ахундова

История Фредди Меркьюри, рассказанная Ахундовой, не шокирует. Она скорее удивляет и разочаровывает. Авторесса (из самых благих побуждений) навязчиво пытается внушить читателю, что Фредди был практически святой и уж ни в коем случае не гомосексуалист. По словам автора книги, «гомосексуалист способен создать мощное, красивое, талантливое, даже гениальное произведение. Но в нем не будет того, на чем тысячелетиями держится вся человеческая культура. Там нет любви». Спорно, конечно. Любовь — она ведь к половой ориентации не сводится. Трудно не согласиться, что Меркьюри был личностью противоречивой и выдающейся. Трудно оспорить тот факт, что многие после смерти артиста понаписали дурных и глупых книжек о его «жизни». Но, как ни крути, Фредди был тем, кем был, и спал с тем, с кем спал. И на самом деле ничего постыдного в этом нет. В книге Ахундовой много интересных фактов о зороастрийской религии, о формировании группы Queen и, простите за банальность, творческом пути коллектива. Но, к сожалению, написано все это настолько зло и предвзято, что местами просто неприятно читать. Позволю себе процитировать пассаж из текста, выбранный наугад: «Безосновательный отказ британского телевидения демонстрировать видеоклипы Queen только повысил их популярность — и их все равно показывали по кабельным каналам. Хотя Queen по-прежнему игнорируют власти и они не получают престижных премий — но что им до того! Повсюду поют их песни, а их бешеная популярность и без пошлых премий и орденов заставляет их врагов рыдать по ночам». Таким языком написана, увы, вся книга. За пеленой злобы, к сожалению, теряются действительно интересные факты из биографии Меркьюри. Попытки автора представить певца святым мучеником, павшим жертвой «голубой мафии», достаточно надуманны. Никто и никогда не оспаривал роли Queen и лично Фредди Меркьюри в музыкальной истории. И спал он с мальчиками или с девочками — в историческом контексте это абсолютно неважно. Важно то, что этот неординарный человек внес огромный вклад в музыку, важно то, что и сегодня, когда Меркьюри нет в живых уже 15 лет, армия его слушателей растет и записи расходятся миллионными тиражами.

«Рок на Павелецкой»

Алексей Поликовский

Еще одна попытка придать легенде о русском роке литературную форму: надо отметить, чуть ли не самая удачная. По крайней мере, этот маленький роман (скорее, повесть) превосходит тексты Владимира Рекшана и Алексея Рыбина в первую очередь тем, что схватывает не только портвейно-подвальный быт рок-н-ролльного подполья, но и его внутренний мистический, запредельный дух, надежду вырваться на ту самую «другую сторону», о которой пел Моррисон, советский вариант психоделического восстания. История о группе Final Melody (прототипом, возможно, является «Рубиновая атака» или какая-нибудь подобная группа раннего московского хард-рока), которая играла так, что крышу сносило, а потом распалась, так и не оставив ни одной записи, — архетипичное предание начала 1980-х. Написано местами красиво, с тонким пониманием и знанием времени, хотя базисный сюжет (журналист, обходящий участников группы 20 лет спустя, пытается выведать, не сохранилось ли хоть какой-нибудь завалящей записи) даже штампом назвать язык не поворачивается. Но в тексте есть какое-то обаяние, какая-то искренняя, не сопливая ностальгия, которая позволяет закрыть глаза на условности высокого искусства. Ведь и вправду — хотели улететь на другую сторону Луны! Вопрос только в том, куда попали…

«Open Air»

эМСи ЧЕ

эМСи Че написал солнечную, веселую книгу без претензий, наконец породив тот самый «клубный текст», о необходимости которого так давно говорили все кому не лень. Таким текстом по определению не были ни Стогов, ни Спектор, упорно пытавшиеся стать «русской гламорамой», — не бы ли в силу звериной серьезности и тяжеловесности, доставшейся в наследство от подъездной эпохи. эМСи Че им стал. К тому же пишет он о том, что хорошо знает. Упоминания о связи героя с журналом «ОМ», щедро разбросанные в тексте, отражают соответствующие связи автора. История пронырливого MC, который, невзирая на происки врагов, конкурентов и ревнивого олигарха, организует успешный open air в Сочи, пересыпана диджейскими байками, разбавлена целомудренно-романтическим сексом и спрыснута легкой пенкой глянца. В литературном смысле — не бог весть что, но в этом жанре чувство стиля гораздо важнее громадья идей. А еще важнее позитивная энергетика — под ласковым южным солнцем злых людей нет, и когда под тыц-тыц-тыц прямой хаус-бочки черты ангелов начинают проявляться в таких персонажах романа, как менты, омоновцы и драгдилеры, почему-то — вопреки Станиславскому — начинаешь верить, верить и еще раз верить. Ну и конечно, как всегда у эМСи Че, в центре событий огромная, безграничная, бесконечная, невероятная любовь… к самому себе, даже если речь идет о девушке. Впрочем, нарциссизм этот настолько ироничен, что даже не раздражает. В конце, разумеется, в соответствии с кондовыми законами развлекательного жанра, враги повержены, конкуренты разорены, божественно прекрасная любимая падает прямо в объятия. И даже милиция выражает благодарность и снимает все необоснованные подозрения в наркоторговле. Автор не настолько прост: чтобы не выглядеть наивным простачком, он тут же показывает читателю фигу, и на последней странице мы понимаем, что и подозрения были обоснованными, и враги на следующий год будут партнерами, а друзья — врагами.

«Butch: дневник артиста»

Елена Погребижская

Дневник слегка недоделанной девушки неопределенного пола — характерного персонажа русского рока козыревской эпохи — относится к тому жанру, который один мой знакомый называет «гламуром пива „Балтика“ и сигарет „Уинстон“». Мутный неразбавленный поток девичьего сознания, перечни подаренных плюшевых мишек, рассказы об убогих буднях шоу-бизнеса, обычно скучные, иногда возвышающиеся до сносной иронии, чересчур частое употребление слова «артист» (слова попсового происхождения, в историческую эпоху русского рока считавшегося оскорблением), навязчивая тема фитнеса и лишнего веса (о, это роковое обаяние Америки!) и т. д. и т. п. Если все это написано для того, чтобы вызвать сочувствие к нынешним рокерам и их нелегкому быту, то дневник Бутч достигает поставленной цели на все сто — не приведи бог жить в подобном инсектарии.

«Занимательная наркология»

Андрей Макаревич

Изящная маленькая книжка, обложка которой воспроизводит хорошо знакомое старшему поколению сочетание цветов и линий — этикетку водки «Московская». И вот уже тема задана: хотя наркотиков много, книга посвящена в основном национальному — алкоголю. В принципе любой из нас смог бы написать такую же. У кого в нашей стране многопьющих людей не было первой рюмки водки, первого падения с ног, первого алкогольного конфуза и прочих первых радостей? Но немногие смогли бы написать так же. Макаревич талантлив, он блестящий рассказчик и тонкий стилист. Стандартный набор алкогольных анекдотов превращается под его пером в легкое и умеренно философичное чтение. Общее отношение к вопросу — то, что некогда называлось почти позабытым нынче термином «культурпитейство». То есть важно: с кем, когда, как, что и в каких количествах. Зная все это, можно легко проплыть по пьяному морю между Сциллой алкоголизма и Харибдой ханжеского воздержания. Стакан портвейна — настоящий герой «Занимательной наркологии», однако в конце некоторое количество страниц отведено и другим зельям — табаку и гандже. Причем в отношении последней автор честно признается, что не только курил, но и затягивался, хотя кайфа не понял. Тон — сдержанный, разумный, далекий от наркоистерии, с намеком на легалайз, за что Андрею Вадимовичу отдельное спасибо.

«Царство страха»

Хантер С. Томпсон

В последней книге великого и ужасного Хантера Томпсона нет ни строчки о музыке (если не считать упоминания пары песен), однако если взглянуть правде в глаза, то к рок-н-роллу автор имеет больше отношения, чем сотня иных гитаристов. Можно сказать, что он и был ангелом-хранителем той «огромной и прекрасной волны», на гребне которой явились миру такие люди, как он сам, как Кен Кизи, Тимоти Лири, Уильям Берроуз и многие другие — почти все уже покинувшие нас, не в силах больше жить в мире, где Свиньи одерживают уверенную победу. В «Царстве страха» Томпсон, следуя своей излюбленной энергичной гонзо-манере, прокручивает кадры прожитой жизни, предчувствуя — или планируя? — свою скорую смерть (писатель добровольно ушел из жизни 21 февраля 2005 года). Если какой-нибудь его текст можно было бы назвать мемуарами, то это точно «Царство страха», ибо других мы уже не дождемся. Все, что волновало сердце и ум Акулы Ханта, нашло место на страницах этой книги: мотоциклы, демократический конгресс в Чикаго, грязные войны Дяди Сэма во Вьетнаме и на Гренаде (кто теперь помнит эту Гренаду? — а ведь именно там репетировался Афганистан и Ирак), дружба с Джонни Деппом и порнозвездами. Мозаика текстов, интервью, писем, статей, эссе, лирических отступлений, которая в других руках стала бы пошлым сборником журналистских работ, у Хантера Томпсона обретает электрическую энергию романа, искрит, пахнет озоном, как воздух перед торнадо. Эта радиация, присущая лучшим его текстам — «Ангелам Ада», «Поколению свиней», «Страху и ненависти», — есть и в «Царстве», но чувствуется, что силы шторма уже на исходе. Основная интонация книги — по-прежнему бравада, но это горькая бравада человека, чувствующего, что его дело проиграно, друзья и соратники один за другим уходят из жизни и наступает старость. Хантеру Томпсону всегда было душно и тесно в Америке, а в последние годы, которые писатель окрестил Серым Десятилетием, духота становилась невыносимой — наступило Бушное Время. Томпсон ненавидел нытиков, но прочесть это можно только между строк, пробившись сквозь грубоватость и напористость классического американского индивидуалиста, считающего, что он один в силах восстановить справедливость. Последние годы писатель отстаивал свою колорадскую глухомань от натиска корпоративного бизнеса, от пришельцев-нуворишей и от надвигающегося бетона автострад. Но врагов становилось все больше, а здоровья все меньше. Он умер, как герой вестерна — не сдавшись врагу в плен.

«Люди в красках»

Игорь Исаев, Андрей Бартенев

Люди любили раскрашивать свое тело с глубокой древности, компенсируя несправедливость природы, лишившей гомо сапиенс яркого оперенья или пушистой шкурки. Судя по всему, боди-арт появился гораздо раньше одежды. Со временем, однако, люди стали прикрывать тело все тщательнее, а к искусству раскрашивания кожи прибегать реже, в более умеренных количествах и на ограниченной плоскостью лица территории. Так боди-арт выродился в мейк-ап. Однако остались профессии, где древние традиции все еще блюдутся, и рок-н-ролл — одна из них. «Люди в красках» — яркий, красоный альбом, посвященный современному боди-арту. Среди чисто художественных творений и работ для кино и рекламы попадается немало персонажей музыкального мира, у части которых (Kiss, Мэрилин Мэнсон) художественный грим практически заменил лицо. С отечественными примерами дело хуже — со времен умеренно накрашенных в духе «новых романтиков» лиц некоторых рокеров-восьмидесятников появилось мало что нового.

«Депеш Мод»

Сергей Жадан

Вопрос о том, кончились ли на самом деле 1990-е, остается открытым. В литературе, по крайней мере. Потому что в ней что-то на самом деле кончается не в соответствии с календарем, а только когда о том, что кончилось, написали так, как надо. Ощущение потерянного на постсоветской помойке молодого человека пытались изобразить многие — году так в 1997-м каждый второй начинающий писатель в Москве воображал себя местечковым Ирвином Уэлшем. Тем не менее ничего художественного из этого мутного потока бытописания спальных районов так и не родилось. Потребовалось еще пять лет и братская Украина, чтобы достойный текст на конец родился. Сергей Жадан, талантливый и активный украинский поэт, написал сагу о скитаниях компании бездельников по безликим улицам и кварталам лишенного национальности города-завода Харькова, вроде бы неотличимую на первый взгляд от всяких денежкиных и в то же время со всем другую — в первую очередь, уровнем таланта. Городские анекдоты о бессмысленных пьяных эскападах на футбольных матчах, о дурацких попытках что-нибудь украсть или заработать, сдобренных комической псевдо левой риторикой, травяные байки, грубо склеенные с отрывками из очередной «Поваренной книги анархиста», — все эти поднадоевшие компоненты нового социального романа в «Депеш мод» обращаются в качественно иное варево — густое и безнадежно тоскливое, как дождливое небо над трубами промзоны. Главный герой прозы Жадана — тяжелое молчание, нависшее над лишенным смысла миром, молчание, которое испуганная жизнь тщетно пытается раскачать пьяными криками футбольных фанатов, очередным хитом какого-нибудь попсового «степана галябарды» по радио. Но молчание подобно стеклянному колпаку, под которым бьется в поисках выхода рассказчик вместе со своими случайными приятелями. Трудно писать о депрессии так, чтобы не впасть в нее самому и не вогнать в нее читателя. Жадану это удалось.

«Я введу вас в мир поп»

Артем Троицкий

Новая книга плейбоя и селебрити Артемия Троицкого написана в редчайшем жанре — жанре конспекта. То есть пишут-то в этом жанре миллионы студентов и десятки тысяч преподавателей, но вот только сколько их творений удостаивается чести быть напечатанными типографской краской большим тиражом? А тут мы имеем дело именно с таким случаем. «Я введу вас в мир поп» — запись семинаров по спецкурсу музыкальной журналистики, которые Троицкий с успехом вел в МГУ. А поскольку почти каждый семинар преподаватель оформлял в стилистике ток-шоу, приглашая в гости кого-нибудь из светочей российского шоу-бизнеса, то это еще и собрание уникальных бесед с Иваном Шаповаловым, Александром Кушниром, Александром Скляром, Михаилом Козыревым и еще десятком-другим прелюбопытнейших личностей, включая Ирину Хакамаду (только идиоты все еще видят какие-то различия между политикой и поп-музыкой). Продукт всех этих академических посиделок получился, как выражаются в Европах, «идеосинкратическим», то есть предвзятым в самом что ни на есть лучшем смысле. Почти с любым мнением и каждой теорией, изложенными Артемием Кивовичем, хочется поспорить, но главного у него не отнимешь — легкости, доступности, впечатляющей эрудиции, окрашенной светской иронией и легким цинизмом, — короче говоря, таланта. Если бы Троицкий писал не низкую журналистику, а высокое «худ-ло», могу поспорить — быть бы ему нашим Бегбедером. Но и в выбранном амплуа он выдерживает уровень: не будет преувеличением сказать, что другим названием этой книги могло бы быть «Все, что вы хотели знать о попе, но боялись спросить». Ни одна тема не остается неосвещенной хотя бы вскользь: авторские права, музыкальное телевидение, пиар, промоутерский бизнес, внешний вид артиста — всему нашлось место. Троицкий, некогда зачинатель поп-журналистики в этой стране, недалек от того, чтобы оказаться и ее могильщиком. Впрочем, трагедия тут видна, только если чересчур серьезно относиться ко всяческим буги-вуги, ведь каждого, у кого дома есть больше тысячи компактов, не раз охватывало желание взять и выбросить их всем скопом на помойку.

«Механический человек»

Чарльз Мэнсон

Из символов протеста Чарльз Мэнсон — наверное, самый востребованный после Че Гевары. Хотя, в отличие от команданте, ответ на вопрос «Протест против чего именно?» в случае Мэнсона затруднителен. Тем не менее факт остается фактом: 35 лет спустя после ареста Мэнсон получает самое большое количество писем от поклонников среди всех заключенных американской пенитенциарной системы. Однако за кровавыми криминальными подробностями зачастую как-то забывается, что будущее свое он планировал несколько иначе. Он мечтал стать поп-звездой и даже успел записать еще на свободе альбом плюс несколько песен не с кем-нибудь, а с The Beach Boys. Карьера не складывалась, а когда, наконец, пришла кровавая слава, плодами ее из тюремной камеры уже трудновато было воспользоваться. Хотя и в тюрьме Мэнсон умудрился записать два альбома. Притягательность творчества Врага Общества № 1 испытали на себе Guns’N’Roses, The Lemonheads и, разумеется, духовный сын и наследник Чарльза — Мэнсон, который Мэрилин. Вся песенная лирика уместилась в тонкую книжечку, включая жутковатую сказку про вьюрка, рассказанную на досуге добрым дедушкой Чарли (ему ведь, и правда, уже под семьдесят). Самое сильное впечатление производит удивительное сходство поэзии Мэнсона с поэзией Моррисона (несмотря на очевидный интеллектуализм и куда большую эрудицию второго). Очевидно, Zeitgeist — дух времени — действительно существует: Калифорния шестидесятых резонировала на одной весьма определенной волне. Декадентскую книжицу слегка портит точный, но абсолютно не вдохновенный перевод. Впрочем, адекватного переводчика следовало, скорее всего, искать тоже где-нибудь в камере смертников.

«Никто из ниоткуда»

Илья Кормильцев

В первую книгу автора текстов давно уже пребывающей, как и положено легендам, на кладбище истории группы Nautilus Pompilius именно эти тексты, как не трудно догадаться, и вошли. Но, к счастью, не только они — иначе место «Никто из ниоткуда» было бы на книжной полке стареющего фанатика русского рока рядом с обтерханной по краям от частого переклеивания фотографией Виктора Цоя. В отличие от группы, автор жив и, судя по всему, мыслит себя не только в прошлом или даже в настоящем — где он известен как переводчик и издатель, — но и в гипотетическом литературном будущем. Поэтому в книге кроме документов рок-н-ролльной истории, таких как тексты песен «Нау» и ряда других групп, к которым Кормильцев имел большее или меньшее касательство (Настя, «Урфин Джюс», «Томас»), а также сценария несостоявшейся в связи с распадом СССР кинокартины, замысленной на вершине первой волны популярности «Наутилуса», есть еще стихи, к музыке отношения не имеющие, и мрачновато-готические рассказы, написанные до и после самопотопления моллюска. Предваряет коллаж предисловие Дмитрия Быкова, который настолько изобретательно пытается доказать сверхчеловеческую природу Кормильцева, что и сам в конце пугается. Похоже, это попытка сообщить читателю, что Nautilus Pompilius был только эпизодом в жизни автора. Насколько это получилось, пусть каждый решает для себя сам.

«Хроники: том первый»

Боб Дилан

Этой автобиографии Америка ждала долго и страстно. Несмотря на всю нелепость подобного сравнения, рискнем сказать — так же долго и страстно, как ждала бы Россия автобиографию А. Б. Пугачевой. Ну просто не приходит в голову никакого другого варианта, а все потому, что фигуры, сопоставимой по масштабам с Робертом Циммерманом, у нас — увы! — просто нет (товарища, закричавшего «А Гребенщиков?», попрошу немедленно вывести из зала). И вот дождалась! По крайней мере, первой части. И, похоже, не разочаровалась, судя по восторженным отрывкам из прессы, напечатанным на форзаце. Но это личные проблемы США, нам важнее понять, что Дилан значит для России. К сожалению, практически ничего. А потому, как это со всей очевидностью следует из самого текста мемуаров, плотного, как поэзия их автора, перенасыщенного реалиями до такой степени, что издатели посчитали нужным снабдить книгу комментариями объемом с энциклопедический словарь. Произвольно перемещаясь из года 1959 в год 1987 и обратно, самая скрытная из легенд американской музыки, может, и не раскрывает каких-то своих сокровенных тайн, но зато без лишнего пафоса дает нам понять (вероятно, вовсе не собираясь этого делать), почему Америка — великая страна. При распространившихся сейчас настроениях дешевого антиамериканизма чтение это еще и педагогически полезное. Для того чтобы уследить за этим кипением творческой жизни, требуется очень любить и самого автора, и американскую историю, так что вряд ли эту книгу ждет массовый успех в России. Создавая яркую и многофигурную мозаику встреч, сейшенов, концертов и клубов, Дилан старательно обходит наиболее острые углы — мы так толком и не узнаем, почему в конце 1960-х, будучи фигурой практически политических масштабов и огромного влияния, он резко дистанцировался от молодежной революции и ушел в тень. Немногим яснее становится и сложная матримониальная жизнь «сумрачного гения». Дилан предпочитает писать о своих мимолетных впечатлениях, о летней жаре и осенней свежести, о дорогах Новой Англии и барах дельты Миссисипи, о прочитанных книгах и просмотренных фильмах — обо всем том, из чего на самом деле и состоит жизнь артиста, положив при этом на потенциальную медийную ценность своих прогулок по волне своей памяти. Формат загадочности выдерживается на все сто, по крайней мере, для любителей простых ответов на сложнейшие вопросы. А для тех, кто до сих пор еще воспринимает артиста как живое, мыслящее существо, а не как подопытную крыску из очередного шоу «За стеклом», будет просто приятно увидеть мир его глазами и подивиться, каким образом весь этот поток увлекательных банальностей, из которых состоит жизнь каждого человека, у одних превращается в, скажем, «Hard Rain A-Gonna Fall» или в «Highway 61 Revisited», а у других — нет.

«Электрошок: записки диджея»

Лоран Гарнье, Давид Брен-Ламбер

Лоран Гарнье, диджей-резидент легендарной манчестерской «Гасиенды», четырехкратный обладатель британской Dance Award, вряд ли нуждается в представлении для знатоков, хотя дебют его в качестве пишущего человека способен вызвать определенные подозрения. «Самое бессловесное искусство», в котором оценка «штырит-нештырит» является чуть ли не вершиной вербализации сложных сомато-психологических переживаний, обычно плохо дружит с печатным станком. Даже на среднестатистическом рэйв-флаере словам совсем, прямо скажем, не тесно. И тем не менее книга сложилась. Это история любви человека к неживому звуку, к клубящейся толпе, любви пылкого парижанина к склизкой Англии и много еще каких экзотических видов любви. Это история эволюции и девальвации, взлета и падения танцевальной культуры, ее финансов и ее зависимостей. Издатели не поскупились воспроизвести дизайн французского издания, поэтому книга смотрится крайне выгодно на фоне пуританского дизайна большинства российских книг. Она сама отчасти смахивает на почему-то очень толстый флайер, в котором неожиданно много букв.

«Горбушка»

Андрей Мухин

Гениев в русской литературе традиционно хватало: дефицит существовал всегда на беллетристов. То есть людей, которые модно, увлекательно и ненапряженно умеют изложить захватывающий сюжет с узнаваемыми героями в небезынтересном современнику антураже. И то, что подобных писателей у нас начало, наконец, прибывать, не может нас не радовать. Захватывающий динамичный наркотический нуар на фоне тайной жизни горбушкинского аудио-видео рынка, с убийствами, галлюцинациями и лирическими отступлениями, с грустью по утраченным провинциальным нефтеюганским корням. Немного от Хейли, немного от Кинга, чуть больше от Уэлша и Кузнецова — рецепт очевиден, но «Кровавая Мэри» ведь не становится хуже от того, что мы знаем, как ее делают? Признаюсь честно, я — любитель добротного коммерческого чтива, как и любой здоровый человек. А если мне при этом сообщается минимум забавной и небесполезной для выживания в преступном и бесчеловечном мегаполисе информации, то и того лучше. По крайней мере, в «Горбушке» нет нечеловеческих пиар-амбиций Ревазова, и она пусть менее изобретательна, но более жизненна, чем психоделические псевдодетективы от Кузнецова. На том и успокоимся. Восемьдесят процентов книг на земле написаны лишь для того, что бы как-то скоротать время в общественном транспорте. А если говорить о фоне физиологическом, в старом, позапрошловековом смысле этого фона, то следует сказать, что ничего сопоставимого с романом Мухина о чреве Москвы — в данном случае чреве музыкальном, пиратском, в котором музыка переваривается до состояния простого, засаленного и бездушного товара, не было написано уже черт-те знает сколько лет. Нравы торговцев и покупателей, искусство составления нелицензионных сборников для различных категорий населения, сами категории обитателей московского человечьего зоопарка — все это безмерно увлекательно и поучительно. Афтар, пиши еще.

«„Трави трассу!“ „Сатана! Сатана! Сатана!“»

Тони Уайт

С двумя мини-романами Тони Уайта, человека, прошедшего боевую школу британской музыкальной и просто журналистики, главного редактора Idler, мы сталкиваемся, строго говоря, не в первый раз. Два года назад они уже выходили в издательстве «Ультра. Культура», но тот небольшой тираж стремительно исчез с прилавков магазинов, поэтому для массовой публики — многочисленных поклонников «оранжевой» серии «Альтернатива» эта встреча станет первой. Надо сказать, что британский аван-треш прижился в России чуть ли не лучше, чем на исторической родине: не секрет, что тиражи романов того же Стюарта Хоума в стране березового ситца намного выше, чем в коварном Альбионе. Чрезмерность и бредовость сюжета в литературе после Пелевина и Проханова вряд ли является столь уж пряным блюдом — это для нас почти свое, почти родное. Поэтому откровенно гиньольный Уайт — самое то. «Экологический» роман «Трави трассу!» хотя и основан на реальных событиях (борьбе автономов и «зеленых» со строительством очередной лондонской кольцевой), но столь же далек от документальности, как гипотетический протокол ДТП, составленный объевшимся психоделиками сержантом ГИБДД. Безумный сюжет, набирая обороты, заканчивается воскрешением древних британских драконов, которые зачищают адским пламенем логово бюрократов из местного ДРСУ, покусившихся на дорогие сердцу бриттов зеленые лужайки. Отточив перо на катастрофах районного масштаба, в следующем романе Уайт решил не мелочиться и размахнулся на полноценный Армагеддон. В уморительном опусе «Сатана! Сатана! Сатана!» на орехи достается всем: и готам, и неохристианским сектантам, и поклонникам «даркушного» металла, а Антихристом оказывается не кто иной… как Фил Коллинз. (Представьте себе русский роман с Филиппом Киркоровым в той же роли.) Воспринимать все это серьезно в цивилизованном обществе нельзя, а вот у нас попавший в руки отдельных лишенных юмора депутатов Уайт уже стал причиной миниистерики в прямом телеэфире.

«Путешествие рок-дилетанта»

Александр Житинский

Книга рок-дилетанта Житинского — не новинка. Скорее всего, это хорошо забытая классика. Учитывая темпы нашего существования, 15 лет — это целая геологическая эпоха, а именно столько времени прошло с момента ее первого издания. К юбилею автор серьезно переписал ее: переделал все части «от автора», разделяющие многочисленные интервью, и снабдил справочным материалом. Без этого «Путешествие» стало бы герменевтическим текстом, доступным только немногим посвященным. Ну кто теперь помнит такие коллективы, как «Тамбурин», «Нате!» или «Россияне»? Особенно те, кто в 1991 году еще пешком под стол ходили. Попыток написать историю советско-русского рока было немало: некоторые были вполне энциклопедические, другие — скорее мемуарно-тусовочные. Все они страдают известной неполноценностью, во всех — море информации и, как правило, ускользает дух времени. Житинскому тоже не удалось миновать эти рифы, но его полностью извиняет то, что писал он не столько о роке, сколько о себе. О том, с чего вдруг средних лет писатель, дитя совсем иной эпохи, человек умеренно прогрессивных взглядов и пристрастий вдруг зарубился на музыке другого непонятного поколения. О его медленной, постепенной эволюции от аутсайдера к инсайдеру, о вовлечении в опутывающую своей многозначительностью и вселенскими претензиями субкультуру. И именно это измерение делает книгу глубоко интересной и забавной. Плюс к этому крепкие, хорошо сделанные интервью с героями тех лет. Сейчас их читать не то что странно, это явные репортажи с чужой планеты — то ли Татуин, то ли Кин-дза-дза. Проблемы, волновавшие тогда общественное сознание, процентов на восемьдесят не просто потеряли актуальность, нет, они стали тотально непонятны, а поскольку рецензент сам во всем этом жил, то приходится признать, что и сам он тогдашний себе сегодняшнему тотально непонятен. Именно замороженный осколок времени, впечатавшийся в крепкий текст Житинского, словно палеозойская стрекоза в янтарь, заставляет читать про группы забытые и легендарные, про такие оккультные темы, как «должен ли у музыканта быть диплом музыкального училища» или «куда рок ведет молодежь». Увы, пока никто не отважился дать восьмидесятым мало-мальски адекватное воплощение в романе, и нам приходится ограничиваться репортажами — пусть даже такими талантливыми, как книга Житинского. Будем надеяться, что она найдет дорогу не только к ностальгирующим сорока-с-лишним-летним, но и к младшему поколению, чтобы оно удивлялось, озадачивалось и тщетно пыталось понять, что же в этом портвейне было такого, чтобы пившие его люди гнали такую пургу и башню им клинило на таких странных и мутных темах.

«Куда бы мы ни ехали»

Дуги и Эдди Бримсоны

Книги о футбольном фанатизме в последнее время печатаются одна за другой. Тут и классическая «Фабрика футбола» Джона Кинга, и несколько отечественных текстов на ту же тему. Возможно, всплеск интереса связан с откровенной политизацией фанатской среды в России в последние годы, произошедшей не без помощи специфического футбольного клуба, заседающего в Кремле и на Старой площади. Возможно, это просто случайное совпадение. Тем не менее факт имеет место. Книга двух ветеранов околостадионных стычек выделяется в этом ряду своим подчеркнуто инсайдерским и эмпирическим подходом: никаких социологических теорий, никаких экскурсов в историю футбольного фанатизма, никакой поэзии — сухой перечень фактов и набор баек из жизни. Как зовутся основные «фирмы», какой прикид они носят, с кем враждуют, как организовать дебош дома и на выезде, как отходить с места стычки и т. д. и т. п. Перечисляются «достижения» футбольных хулиганов на родине и за рубежом с подробным разбором самых кровавых и нашумевших эпизодов. Чтение поначалу захватывает, но очень быстро начинает утомлять. Утомит, наверное, даже футбольных фанатов, а если ты предпочитаешь болеть все больше дома, с пивком, то тем более. Интересно, что в глазах общественного мнения спорт был всегда позитивен, а рок-н-ролл по большому счету не избавился от некоторого налета порочности даже сейчас. И тем не менее на каждого Меридита Хантера, убитого «Ангелами ада» в Алтамонте, приходится по паре сотен изувеченных и лишенных жизни жертв Большого Футбола. Право, стоит призадуматься.

«Sex Pistols: подлинная история»

Фред и Джуди Верморел

Sex Pistols — вспышка сверхновой, кратчайшая история успеха длиной в двадцать шесть месяцев. Затем — долгое тление угасающих угольев. Осколки панк-взрыва с разноцветными ирокезами, до сих пор выпрашивающие мелочь у туристов в пешеходных зонах больших городов. Бессмысленно обсуждать теперь, были ли Sex Pistols самой первой панк-группой, были ли они лучшими или просто им повезло с реакцией СМИ. Если человек с улицы говорит «панк», он подразумевает Sex Pistols, и иного не дано. Книга Верморелов была одной из первых монографий о Sex Pistols, появившейся еще в конце 1970-х. Впоследствии она была расширена, распухла в объеме почти в три раза и неоднократно переиздавалась на разных языках. Несмотря на то что и Фред, и Джуди были приятелями Малкольма Макларена и Вивьен Вествуд, а следовательно, непосредственными участниками исторических событий, «Подлинная история» — вовсе не их мемуары, а отрывки из сделанных «по свежим следам» интервью с участниками группы и их друзьями, продюсерами, работниками компаний звукозаписи, вовлеченными в шумный скандал вокруг сингла «Боже, храни королеву!», удачно скомпилированные с кусками из дневника пресс-секретаря группы, школьными аттестатами Роттена и Вишеза, полицейскими протоколами и тому подобными документами эпохи. Из знакомства с этими моментальными снимками эпохи можно сделать один очевидный вывод: подопечные Макларена угодили в эпицентр скандала не по своей воле, обществу, как это частенько случается, был нужен враг, и он был найден путем перемещения шпаны из темной подворотни на экраны телевизоров и первые страницы национальных газет. А славы и денег хотелось в первую очередь не столько самим Sex Pistols, сколько взявшемуся за выполнение социального заказа Макларену. Беспомощность бунтарей с английской булавкой в носу, впрочем, давно ни для кого не тайна. Поэтому читать «Подлинную историю» следует не ради культурологических выводов и не для того, чтобы пополнить свои знания об истории рок-н-ролла (про музыку как таковую — самих Sex Pistols и их современников — в книге говорится очень мало), а для того, чтобы ощутить запах 1970-х, их пульсацию, их напряжение — все то, ради чего большинство людей, собственно, и читает мемуары. Документальности на этих страницах в избытке, и для того, чтобы насладиться ею, вовсе необязательно любить панк-рок.

«Страна Икс»

Александр Тарасов

Бородатый Тарасов уместно смотрелся бы где-нибудь на сходке олдовых поклонников Grateful Dead. И это обстоятельство отнюдь не случайное. Потому что если кто и несет высоко знамя шестидесятнического отношения к делу революции, так это именно Александр — автор серьезных книг по новейшей истории левого движения и менее серьезных просветительских статей на предмет того, кто такая чегевара и с чем ее едят. И — что в нашем контексте важнее всего — регулярный контрибьютор и соредактор одного из самых оригинальных и самобытных в российской музыкальной журналистике изданий — «Забриски Райдер». Именно оттуда многие статьи и эссе, вошедшие в книгу, тематика которых легко предсказуема для любого тарасоведа: идеалисты и террористы, провокаторы и организаторы революции конца 1960-х и герильи начала 2000-х. Читать увлекательно, легко: минимум дезинформации и максимум информации. В начале книги для затравки немного прозы, но проза — это только по названию. На самом деле это все те же разработки революционной психологии (предавать — не предавать, умирать — не умирать), прикинувшиеся беллетристикой — то антиутопией, то фэнтези, то еще какой-нибудь гламорамой.

«Русский киберпарень»

Вадим Степанцов

Вадим Степанцов, бесспорно, великолепен как литературный затейник и как слагатель куртуазных баллад. А возглавляемый им в качестве Великого магистра орден куртуазных маньеристов, ныне именуемый как орден киберманьеристов, — один из немногих постсоветских литературных проектов, который не навевает уныния, апеллируя лишь к здоровой похоти и животному смеху, облаченными в элегантные ризы умеренного декаданса. К тому же не надо забывать о выдающемся вкладе Степанцова в засорение наших ушей словами популярных песен — от «Короля Оранжевое Лето» до уже изрядно позабытых чукотских ламентаций группы «На-На». И наконец, «Бахыт-Компот», где Степанцов исполняет в качестве фронтмена написанное самим собой для себя самого любимого. Таким образом, массовая культура и Степанцов — почти синонимы. В книге же, тяготеющей по объему к полному собранию сочинений, все пестрое разнообразие Степанцова, несмотря на попытки расцветить страницы множеством уникальных и смешных фото, забавных интервью и манифестов, свелось, в сущности, опять-таки к куртуазно-маньеристическим поэзам, которым — увы! — предписан меньший формат. Элегантная надушенная книжечка в сафьяновом переплете, а не индустриальный томик в стиле «Возьми с собой в дорогу песню». В результате возникает эффект ликера шартрез: рюмочка — это одно дело, а представьте себе адское утро после полутора литров! Утомление наступает уже к тридцатой странице. Хотя кто знает, может, эта книга во все не для чтения подряд, а для гадания: открыл на случайном месте — и жизнь тут же украсилась иронией, ядовитой и страстной.

«Дзен и искусство игры на гитаре»

Филипп Тосе Судо

Если попытаться подыскать для дзена какое-нибудь хлесткое определение, самым точным, на мой взгляд, будет: «Дзен — это религия повседневности». Потому что храм этого учения можно устроить хоть на кухне, и ни в каком хламе (т. е. предметах культа) оно не нуждается. Поэтому велик соблазн при помощи столь универсального учения разбирать все, что попадет под руку — от игры на бирже до похождений Винни-Пуха. Не менее велик соблазн эти разборы читать — а вдруг узнаешь универсальный рецепт всего? Потому и стала бестселлером книга американца японского происхождения Филиппа Судо, написанная в полном соответствии с рецептами дзен-литературы. Даже название ее позаимствовано у классического в этой области романа Пирсига «Дзен и искусство ухода за мотоциклом». Впрочем, по пути дзендо, ведущему к чистому му (т. е. к Сияющей Пустоте), Судо продвинулся гораздо дальше предшественника. Если у Пирсига мотоцикл участвует в действии, то у Судо гитара предстает чистым коаном — тем самым «хлопком одной ладони», который, физически отсутствуя в природе, все же становится поводом для медитации и источником просветления. Ведь в дзене нет слова «уметь», а есть только слово «знать». Прочитав эту книгу, вы не научитесь играть даже «цыганочку по-блатному», зато обретете многие другие, не менее полезные умения: терпение, сдержанность, интуитивное понимание вещей, отрешенность от суеты и т. д. А с такими умениями уже ничего не стоит за полтора часа освоить весь репертуар Стива Рэя Воэна. Поскольку японец Судо на самом деле — родившийся в Миннесоте американец Филипп, все повествование снабжено подробными схемами, диаграммами, приличествующими случаю эпиграфами из интервью великих гитаристов (которые интересны сами по себе), словариком и тому подобным справочным аппаратом, необходимым любому уважающему себя пособию по психотренингу. Ну и, разумеется, любимой сердцу нашего читателя японщины здесь хоть отбавляй. Прекрасное чтение! Освоив книгу часа за три в битком набитом вагоне метро, вы почувствуете себя выше, духовнее, чище, примете решение с понедельника перестать читать политблоги в интернете, извиниться перед юзером adolfhitler за то, что назвали его «фашшыстом», и пить только зеленый чай. Затем обматерите наступившего вам на ногу мужика и, сбивая встречных, побежите к эскалатору, чтобы и дальше жить так, как все мы живем день за днем, — боясь опоздать, психуя, дергаясь, злясь на мобильный телефон за то, что он звонит слишком часто, и за то, что он вообще не звонит. Но в уголке мозга останется спасительная мысль: если совсем припрет — поможет ДЗЕН.

«История кастратов»

Патрик Барбье

Пирсинг, обильные тату и косметические операции, к которым прибегают современные звезды, стремясь соответствовать имиджу, часто вызывают у их поклонников вздохи сострадания. Но ведь еще не так давно (по историческим меркам) для того, чтобы попасть в хит-парад, требовалось пойти на куда более серьезную операцию. О тех, кто на нее решился (хотя решали за будущих звезд обычно родители), — книга французского историка-музыковеда. И не думайте, что если посмотрели «Фаринелли», то уже все про это знаете. Эпоха кастратов продолжалась долго, это целая россыпь имен, судеб, событий. Несколько поколений гениальных композиторов писали свои шедевры, ориентируясь исключительно на голосовые возможности бесполых исполнителей. Откуда брались эти артисты? Как жили? Что думало о них общество? Что по их поводу говорила церковь? Как к ним относился закон? Обо всем этом — в интереснейшей книге Барбье.

«Духless»

Сергей Минаев

Мы долго учились: от корявых подражаний Уэлшу и Эллису медленно двигались к связным текстам в духе urban underground. От нелепых описаний мира брендов, которые отличало от гламурной журналистики только наличие нецензурных слов, — к пониманию того, что этот мир пришел к нам всерьез и надолго, и отношение к нему вскоре будет определять не просто принадлежность к определенной тусовке, а способность к сопротивлению. Этот путь прокладывали Спектор и Стогов, эМСи Че и Гаррос с Евдокимовым; и даже, в каком-то парадоксальном смысле, — Оксана Робски. Результат налицо: несколько последних книг в духе «нового натурализма» уже нельзя свести к чистому эпигонству с зарубежных образцов. В том числе и эту. Конечно, все необходимые компоненты стиля присутствуют: перечисление мейджор-брендов, кучки кокаина и вечный насморк, зоология корпоративных отношений и кейжуал секс. Но появилось кое-что сверху — и это самое «сверху» как раз то самое, чего недоставало. Образовалась, извините за пошлость, метафизика. От описания страшного мира консюмеризма сделан первый шаг к его пониманию. Впрочем, иначе быть и не могло, если за перо берется известный интернет-публицист. Лежащая в основе книги банальная история элементарного кидалова — не более чем дань романной форме. На самом деле «Духless» — развернутая колонка обозревателя на информационном портале, или, скорее, ее дайджест за год. И, как ни странно, это именно то, в чем подобный роман нуждается. Хотите действия — смотрите экшн-муви. А мы вам дадим его ровно столько, сколько требуется, чтобы вы помнили, что это происходит с вами. И именно столько, сколько нужно герою романа, чтобы в конце, лежа на мосту, увидеть небо, на которое (пока еще) не поставлен логотип владельца.

«Как убить рок-звезду»

Тиффани де Бартоло

Этот роман американской девушки с итальянской фамилией производит двойственное впечатление, причем в буквальном смысле слова: словно двоится в глазах, оттого что смотришь на расфокусированное изображение, где объект никак не хочет слиться с точкой зрения на него. Потому что объект — это рок-музыка 21 века как она есть — жалкая наследница некогда великого и ужасного Рок-н-ролла, прогибающаяся перед корпоративными продюсерами, радиоформатом и Муз-ТВ, лижущая задницу юным выскочкам из музыкальных журналов. А точка зрения — повествование юной идиотки с куриными мозгами, которая испортила жизнь двум приличным и талантливым мужикам только потому, что до колик боялась летать воздушным транспортом. И только в самом конце в глазах перестает двоиться, и становится мучительно ясно, что иначе писать о кукольном театре поп-музыки сегодня и нельзя: там, где от героев остались только позы, а от отчаяния настоящих жертв рока — фальшивые самоубийства, лучший повествователь — трогательная и безмозглая кукла. А начинается все традиционно, как в кино. Разочарованная жизнью в американском Урюпинске молодая журналистка Элиза Силлум приезжает брать штурмом Манхэттен. Благодаря брату, играющему в подающем надежды рок-бэнде, она с ходу знакомится с будущей рок-звездой Полом Хадсоном, поломавшись немного для виду, оказывается в его постели, и начинается бурно-слезливая история любви: продюсеры, менеджеры, контракт, дорога к славе. В общем, на этой высокой ноте кино могло бы и закончиться. Но Тиффани де Бартоло изобретательна — в романе тут все только и начинается. Надо ехать на гастроли, раскручивать первый альбом, а Элиза ехать не может, потому что надо летать самолетами «Аэрофлота». И тогда Пол говорит, что бросит карьеру ради своей возлюбленной аэрофобки. Героическая Элиза имитирует уход к любовнику, который на самом деле не любовник, но тоже рок-звезда, Пол в обидках улетает на гастроли один, и там у него много девушек. Элиза в обидках делает из ненастоящего любовника настоящего и т. д. и т. п. Тем временем у Пола все идет наперекосяк: менеджер по фамилии Фельдман, который все время ест драники, — сволочь, продюсер (без фамилии, но тоже из этих) требует радийного формата, альбом не продается, Пол возвращается, убеждается, что Элизу уже танцует другой (положительный и удачливый) рокер, и прыгает с Бруклинского моста. Весь этот Секс, Драгс (с этим, впрочем, проблемы: герои, все как один, словно пионеры на допросе в ОБОНе, сообщают, что это очень вредно) и Рок-н-ролл в Большом Городе тем не менее следует дочитать до конца, потому что финал романа феерический и совершенно неожиданный, о котором заранее рассказать — значит оказать медвежью услугу и книге, и читателю. Однако, когда восхищение мастеровитостью авторши, которая умудрилась с честью вывернуться из канонического сюжета сопливой мелодрамы, проходит (часов через двенадцать), начинаешь задумываться — а о чем это вообще? Легче всего отделаться дежурными политкорректными фразами, что книга о том, что рок-н-ролл мертв, корпорации рулят, Буш — бяка, Америке кердык, счастья нет и так далее. Но внезапно рождается ужасное подозрение: на самом деле это о том, что из всех описанных в книге персонажей никогда не получилось бы ни одного Хендрикса, Моррисона или Кобейна, даже если бы в мире не осталось ни одного способного им помешать злого Фельдмана. Дорогие американские рокеры, так мы скоро и до белых мышей…

«Подлинная история жизни Чарльза Мэнсона, рассказанная им самим»

Чарльз Мэнсон, Ноэль Эммонс

Немало крови утекло с момента группового убийства в доме режиссера Полански, множество чикатил и асахар посетило наш грешный мир, но Чарльз Мэнсон все равно сохранил свое особое место на темных страницах новейшей истории. Говорят, что он до сих пор остается абсолютным чемпионом американской пенитенциарной системы по количеству писем, получаемых от поклонников. Поэтому выходят все новые и новые книги о нем и о его «Семье», исследования, воспоминания. Но эта книга — особая. Потому что она — единственное высказывание по данному вопросу, сделанное от первого лица. Разумеется, в данном случае встает неизбежный вопрос о правдивости, который получает неизбежный ответ: во всех главах, которые имеют непосредственное отношение к убийствам, Мэнсон не рассказывает и десяти процентов правды. Но это, как ни странно, не имеет ни малейшего значения. Потому что книга интересна совсем другим — как рос монстр, с кем дружил и водил компанию, как проникся сознанием своей миссии. Об этом автору лгать ни к чему, и он предельно откровенен. И из откровенности его вырастает очевидный вывод — Мэнсон был неизбежен, он был нужен Америке. Не в примитивном конспирологическом смысле (как козел отпущения, избранный агентами ФБР для того, чтобы спустить собак на хиппи, новых левых и протестные движения), хотя и этот момент нельзя отрицать, но в смысле метафизическом, в том, который отражен в коэновском «Future» («нация поэтишек, каждый из которых вещает, словно Чарли Мэнсон»). Как символ, который нельзя ни убить, ни выпустить на свободу, — он должен жить, по возможности вечно, в тюремной камере, чтобы пугать им непослушных маленьких детей, отважившихся сдуру поставить под сомнение великую американскую мечту. Судя по тексту мемуаров, Мэнсон сам свою роль прекрасно осознает — и как верный сын родины делает все возможное, чтобы оправдать ожидания читателей.

«Альманах рок-дилетанта»

Александр Житинский

Продолжение «Записок рок-дилетанта», охватывающее тот печальный период, когда классический советский рок уже начинал потихоньку загибаться — и в переносном, и в прямом смысле. Цой, Башлачев, Майк, Гребенщиков, фестивали. «Авторы» — байки, воспоминания, рассказы очевидцев, исповедь свидетеля событий. Массовое переиздание журналистских материалов той эпохи («Альманах» ждал публикации 15 лет) — яркое подтверждение тому, что именно в эту эпоху стало теряться что-то самое главное и начала закладываться основа будущих потрясений и упадка. Стиль Житинского, как всегда, легок и прозрачен, а подчеркнутая питерская интеллигентность превращает в пир философов даже рокерские пьянки. Прекрасный источник информации по ушедшей под волны, словно Атлантида, эпохе.

«Произвольная космонавтика»

Анатолий Обыденкин

Книга журналиста Анатолия Обыденкина имеет многозначительный подзаголовок «Время колокольчиков, Version 2.0», явно намекающий не только на преемственность от Башлачева к следующему поколению рок-бардов, но и на преемственность «Произвольной космонавтики» от (считавшегося некогда основополагающим) одноименного труда Ильи Смирнова о классическом русском роке. Герои книги — Арбенин («Зимовье зверей»), Сергей Калугин («Оргия праведников»), Александр Непомнящий, Тимур Шаов, Умка — с точки зрения Обыденкина, составляют новый, «бронзовый» век рок-н-ролла по-русски. После того как монстры рока частью вымерли, частью превратились в одиозных деятелей, получающих государственные награды, а младшее поколение вступило на подозрительно поблескивающую в лучах софитов дорожку рокапопса, именно эти, не вписавшиеся в формат авторы-исполнители стали олицетворять то энергетическое и духовное содержание, носителями которого раньше были БГ и Кинчев. Книга состоит из интервью с героями и текстов их песен. Это, безусловно, грамотно сделанная работа крепкого музыкального журналиста, и тем, кто ценит музыкантов, про которых она написана, она будет интересна. Другое дело, концепция автора: похоже, она несколько натянута, и если уж тянуть связь времен от Калугина — Арбенина, то не к Башлачеву, а к рок-кабаре Дидурова. То есть к тому, что можно было бы назвать «авторская песня другими средствами». Потому что камерность и квартирность «бронзовой эпохи» обусловлены не политическими репрессиями и не заговором формата — это то, к чему они сами тяготеют, культивируют, воспитывают в себе и своей публике. Дай им стадион — они не знали бы, что с ним делать. А ведь ревущая толпа в рок-н-ролле — такая же часть именно содержания, а вовсе не формы. Поэтому, при всем уважении к творчеству героев «Произвольной космонавтики», на время колокольчиков они не тянут. Особенно в эпоху рингтонов.

«Радио Fuck»

Герман Садулаев

Питер — место особое. Не Россия и не Европа. Утонченные невские барышни и былинная гопота, какой больше нигде не сыщешь. В общем, как было принято говорить в советской публицистике, — «город контрастов». Садулаев ворвался на литературную сцену сразу с двумя книгами, предельно контрастными между собой. Книгами о двух своих родинах — Чечне и Питере. И если в «Я — чеченец» герой эпически серьезен, как и подобает кавказскому мужчине, рассказывающему о трагедии своего рода, то «Радио Fuck» написан от лица городского циника, одинокого волка, охотника на самок. Короче говоря, одного из тридцатилетних. Тех, о которых сам Садулаев пишет: «Мы родились в 70-е. Когда Мураками уже играл в пинбол и те, кто жил под лозунгом „не верь никому старше тридцати“, сами перешли красную черту и если не умерли от передоза, то постригли свои хайры и, надев строгие костюмы, ушли работать в офисы транснациональных корпораций». Садулаев все время ревниво сравнивает себя со Стоговым, но делает это зря: если Стогов не более чем удачливый журналист-компилятор, то Садулаев — настоящий писатель, изобретательный, легко и непринужденно переходящий от вампирской истории в духе Белоброва — Попова к хиппанско-травяному гону в стиле Дм. Гайдука, от гарландообразной азиатской экзотики к желчному стенд-ап монологу «Дневника террориста». Сообщающий на одной и той же странице 108 имен Солнца из Махабхараты и то, что его революционный метод — давать сосать буржуазкам немытый пролетарский пенис. И при всем при этом остается самим собой. Кокетничает с читателем напропалую, но не забывает за лирическими отступлениями тянуть куда надо витиеватую нитку сюжета. В чем, кстати, намного превосходит главного импортного кокета. Короче говоря, куда там Стогову… А если знать, что Садулаев — еще и активный в прошлом участник ряда питерских панк-проектов (как текстовик и вокалист), то способностью этого человека к метаморфозам мог бы позавидовать и людоед из «Кота в сапогах». «Радио Fuck» — настоящая, что называется, «современная городская беллетристика». Откровений там, может быть, и не найдете, но получите немалое удовольствие и узнаете в герое если и не себя, то кого-нибудь из своих знакомых. Даже если вы не из Питера — в эпоху глобализации городской фольклор тоже глобален.

«Гиль-гуль»

Елена Некрасова

Метемпсихоз, переселение душ — процесс этот всегда интриговал человечество. Как будто недостаточно страдать одну жизнь — надо вселиться в кого-нибудь и страдать еще. Недаром буддисты считают, что только с окончанием этих хлопотливых переездов из тела в тело наступает полное и окончательное освобождение. В романе Елены Некрасовой вокруг вот этого самого гиль-гуля (все тот же метемпсихоз на иврите) выстраивается нечто местами отдающее современной японской прозой (не будем называть имен), временами — Линор Горалик (русская журналистка и успешная сетевая писательница из окружения Сергея Кузнецова), но в целом очень женское и очень занимательное. Четыре человека: полукровка-китаянка, русский инженер и два гражданина Израиля — сплетаются в сложном комке судеб на фоне культурной революции, быта религиозных экстремистов и народных преданий. Вопрос о том, кто в кого и в каком порядке переселился, остается не вполне разрешенным, но красиво, душевно, местами увлекательно, с массой мелких этнографических подробностей и больших психологических обобщений.

«ЖД»

Дмитрий Быков

Лауреат «нацбеста» этого года Дмитрий Быков разродился очередным романом, в котором явно собрался обобщить все, что наработали постсоветские писатели в жанре антиутопии. Картинка знакомая: в стране идет гражданская война, идет бестолково, герои скитаются, спасая и теряя любимых подобно персонажу романа обожаемого автором Пастернака, все кончается плохо, но при свете луча надежды. Трагедия Родины вызвана вековечной борьбой между партиями хазар и варягов, во время оно завоевавших безответное местное население, которое с тех пор вынуждено скрывать своих святых и жрецов под личиной… бомжей и прочих юродивых. В роман вложен раблезианский заряд иронии, каламбуров, талантливых психоделических фантазий, местами напоминающих ранее неблизких Быкову Проханова или Пепперштейна — короче говоря, читать очень интересно, но… грустно. И вовсе не потому, что начинает, как Отто фон Штирлица в известном анекдоте, «рвать на Родину», а потому что, говоря словами другого литературного героя, «разруха — она в головах». Хотя, конечно, с нашей родиной-уродиной может все что угодно случиться, остается ощущение, что роман в метафорической форме описывает то, что уже произошло с одной из частей ее народонаселения, а именно с гуманитарной интеллигенцией. Неслучайно, согласно версии Быкова, одна из расшифровок аббревиатуры «ЖД» — не оскорбительное название одной распространенной национальности, а «живой дневник», то есть «живой журнал». И действительно — гражданская война в такой совсем не футурологической России будущего больше напоминает стычки и перепалки на просторах Рунета. Там, где окончательно захлебывающиеся в истерике обустройства одной шестой части суши интеллигенты виртуально обещают отправить друг друга в невиртуальные гулаги в надежде обратить на себя внимание властей. К счастью, существует и другая молодежь — например, та, что читает Rolling Stone, — и хотелось бы надеяться, что она вырвется из порочного круга вечного русского словомудрия и будет жить способом, в романе «ЖД» не описанным, — тем, которым живет изрядная часть человечества, не страдающего диванным мессианизмом.

«Беспокойники города Питера»

Павел Крусанов, Наль Подольский

Люди умирают везде. но в каждом месте они умирают по-особенному. В городе-покойнике, где даже мертвый император скачет по ночам на бронзовом коне, смерть — не уход в мир иной, а избавление тени от сковывающей ее предметности. Тени в Питере вопреки названию шедевра советской киноклассики не исчезают даже в полдень — а уж в полночь они просто царят в городе скрипящих статуй. Поэтому столь весомый коллективный панегирик вечно живых беспокойников можно было создать только в Питере и о питерских. Собрание очерков о великих покойниках Северной столицы вышло представительным — без малого четырнадцать теней. Не все они одинаково знакомы широкой публике — понятно, что рок-н-ролльный пантеон (Курехин, Майк, Цой, Свин, Ордановский) на слуху у каждого, в то время как художники и литераторы — даже такие известные, как Олег Григорьев или Тимур Новиков, — достояние куда менее обширного круга. То ли в силу этого фактора, то ли в силу разницы литературных дарований авторов, но написанная Крусановым рок-часть намного интереснее, чем остальной текст. Яркие портреты, личные воспоминания — не самое здесь главное; главное то, что Крусанов четко ставит вопросы о смысле и роли, о природе волшебства легенды Цоя или Курехина, а на это решаются немногие. А эти вопросы гораздо интереснее, чем многочисленные реляции на тему «выпили мы с Витей (Мишей, Сережей) портвейну». Жаль только, что большинство этих очерков уже публиковалось в других местах и покупать триста страниц ради ста страниц крусановского текста как-то обидно — особенно если ты в гробу видал (простите за невольный каламбур) весь питерский литературный авангард.

«Элеанор Ригби»

Дуглас Коупленд

Новый, десятый роман от певца и кузнеца поколения иксеров, больше похож на сентиментальную сказку вроде «Москва слезам не верит». В жизни сорокалетней старой девы (она и есть как бы та самая одинокая Элинор — написание русского названия на совести издателей — Ригби из битловской баллады) наступает резкий перелом: внезапно у нее обнаруживается вполне взрослый сын, смертельно больной юноша с поэтическим воображением, мелодраматически умирающий на руках у матери, а затем находится и его доселе неизвестный матери отец (пьяная была…), а с ним и семейное счастье. Еще в действии принимают участие комета Хейли-Боппа, отвалившийся от советского спутника кусок ядерного реактора, и немецкий спецназ по борьбе с международными террористами. Одним словом, воображение канадского писателя по-прежнему на высоте, но израсходовано на бесцельно-слюнявую сюрреалистическую мелодраму, единственным выводом которой является вековечная «птица-счастье завтрашнего дня», которая и прилетает в конце, весьма ненатурально звеня крыльями. Это не «Поколение Икс» и тем более не «Подружка в коме» — а всего лишь дежурная поделка мастеровитого беллетриста.

«Я был драгдилером Rolling Stones»

Тони Санчес

Как известно, во вселенной не бывает звезд, не окруженных тучами космической пыли. Точно так же в мире шоу-бизнеса не бывает звезд без окружения тусовщиков, многие из которых (если не большинство) по совместительству еще и халявщики. Рано или поздно они начинают писать мемуары — чаще бездарные (как в случае вышедших недавно в той же «У-Фактории» воспоминаний костюмера Фредди Меркьюри), реже — интересные. Тони Санчес, молодой человек испанского происхождения, вращавшийся в полукриминальных кругах, прибился к «роллингам» на самых ранних этапах их карьеры и протусовался с ними до 1985 года. После чего завязал с белой смертью и дружбой, прожил до 2000 года и скончался в собственной постели, предварительно успев поделиться с читателями своими воспоминаниями о самой крутой рок-н-ролльной группе мира. Воспоминания (учитывая специфику «должности» Санчеса) могли получиться несколько однообразными, но автор выпутался из ситуации, ловко вплетя свои наркоанекдоты в более широкую панораму реальности — с привлечением газетных статей, интервью и материалов судебных дел. Получился впечатляющий, увлекательный документ эпохи, что называется «с личным отношением». «Роллинги» предстают в нем людьми одаренными, яркими, разносторонними, хотя зачастую и не особенно приятными. Санчес придерживается традиционной линии, изображая Брайана Джонса невинным агнцем, принесенным на алтарь психоделической революции, а Кита Ричардса — суровым мужчиной, настоящим героем рока, не щадящим ни себя, ни других. Строго говоря, новых фактов в этой книге не найти, но читается она тем не менее запоем, поскольку в ней есть та самая достоверность безумной эпохи, которую можно найти, к примеру, у того же Хантера Томпсона. Ну и не обходится без моралите в стиле «богатые тоже плачут» — героин безразличен к социальному статусу жертв. Можно уверенно сказать, что книга Санчеса станет в «популярной роллингиане» важным и необходимым элементом: нет ничего лучше свидетелей-очевидцев, тем более если они драгдилеры.

«Грешники»

Илья Стогов

Илья Стогов всегда был ловок, как и положено настоящему выходцу из среды бульварной прессы, в полном соответствии с заветом его земляка БГ «я беру свое там, где я вижу свое». Стоило только выйти на русском языке книге Макнила и Маккейна «Прошу, убей меня!» («Please Kill Me»), как тут же схватившийся за ноутбук и диктофон Стогов отправился ваять ее отечественный клон. Формально увязанная вокруг истории известнейших клубов Северной столицы (TaMtAm, «Тоннель», «Грибоедов», Decadance и прочие) книга на самом деле вовсе не о них. В коротких отрывках интервью с пестрыми лицами питерской сцены — Гаккелем, Милославским, Гитаркиным, Федором Чистяковым, Горшком и Князем — рассказывается о судьбе младшего (по отношению к «дворникам и сторожам») поколения питерских музыкантов, которое без преувеличения можно было назвать поколением клабберов и наркоманов. Именно по этому поколению пришелся главный удар «лихих 90-х» со всеми их феерическими вывертами и перехлестами. Чтение интересное, страшное, хотя при этом слегка однообразное: «начал заниматься музыкой, попробовал наркотики, подсел, чуть не умер, слез, ни о чем не жалею». Правда, кончается этот физиологический очерк совершенно неожиданно — задушевной проповедью Федора Чистякова о том, кто такие «Свидетели Иеговы» и почему они такие хорошие. Так что остается легкое недоумение: не эта ли религиозная организация заказала Стогову написать «Грешников»?..

«Искусство распада»

Марк Доусон

Быть может, я и ошибаюсь, но, по-моему, полноценного детектива в стиле «нуар» на рок-н-ролльную тематику еще не писали. Если это так, то Марк Доусон со своим романом вступил на новую и захватывающую территорию. Убивают в романе не то чтобы много, но интересно, а тонкости внутреннего быта мегазвезд в эпоху MTV изложены увлекательно. И хотя почти с самого начала понятно, кто и почему убил, раскрывать сюжет (как это и принято всеми уважающими себя рецензентами детективов) я не стану — потому что прелесть этой книги, как и положено нуар-детективу, не в том, кто убийца, а в том, кому в конце придется ответить по всем счетам. А начинается все, как в хорошем репортаже журнала Rolling Stone: стремительно взлетающая вверх по чартам молодая группа, тяжелая безнадежная молодость, погубленная в провинциальных английских ДК, успех, проблемы с наркотиками… Казалось бы, жить не тужить, проматывать миллионы, заедать шампанское кокаином и жениться на моделях. Но дьявол, как всегда, не дремлет… Нет, черт побери, писать про детективы решительно трудно — почти ничем нельзя поделиться с потенциальным читателем, дабы не испортить ему сладостного предвкушения. Поэтому ограничимся следующей заманчивой сценой. Представьте, что вы — менеджер популярной группы. И вот вы находите рано утром в номере лас-вегасского отеля труп своего солиста в обнимку с трупом совершенно незнакомой вам шлюхи. Ваши действия? Набрать 911? Не делайте глупостей, из этой комбинации можно извлечь массу намного более интересных последствий.

«Корпорация счастья: история российского рейва»

Андрей Хаас

В последнее время жанр «мемуары богемного тусовщика» становится чудовищно популярным у издательств, особенно питерских. Тысячи страниц о том, кто, с кем, где, как, что и в какой позе. У всех этих воспоминаний есть одно удивительное общее свойство: будучи почти фотографически достоверными протоколами эпохи, они ничего о ней не говорят. Очевидно, такова природа жанра: ничуть не удивлюсь, если когда-нибудь обнаружат обрывок папируса следующего содержания: «Я сидел и скучал в тени пирамиды, тут подошли Мерхотеп и Амнерис с кувшином пива и коробкой нубийской хохотун-травы. Говорили о Месопотамии, как у них там все круто за бугром. Амнерис похвасталась, что затусовалась с одним месопотамцем, который притащил из Вавилона кучу модных пластинок и вертушку Technics. Решили, что сделаем клуб в подвале пирамиды. Долго сидели, курили, мечтали о клубе, потом пришли стражники и прогнали нас с Амнерис, а Мерхотепу надавали по почкам и повели в участок». И так далее и тому подобное. «Корпорация счастья» — это семь сотен страниц, посвященных незатейливому быту всех, кто тусовался сначала в питерском клубе «Танц-пол», а впоследствии — в клубе «Туннель». Как относиться к подобному жанру, зависит, конечно, от личных пристрастий, но чтение это — все же на любителя. Хочется совсем другого — духа времени, проникновения в то, что двигало людьми, в механизм истории, а в этом смысле даже традиционно поверхностный Стогов, недавно также разразившийся питерскими клубными мемуарами, дает Хаасу сто очков вперед. Зато у Хааса в отличие от Стогова имеется много наивных черно-белых фотографий, которые демонстрируют всю трогательную подноготную раннего питерского рейва, его беззащитное советское подбрюшье. Сразу становится видно, что заря электронной культуры в этом смысле ничем не отличалась от зари русского рока, столь же провинциально непосредственного в своей визуальной стилистике.

«Кинофестивали»

Андрей Плахов

В наше время, глядя трансляцию с церемонии закрытия Канн, легко поверить в то, что всемирные смотры целлулоидных грез существовали всегда. Но тем не менее самому старейшему из кинофестивалей нет еще и ста лет: они гораздо моложе современных Олимпийских игр и ненамного старше рок-фестивалей. Но сколько легенд выросло вокруг них за столь недолгое время! Кинематограф, сознавая свою эфемерность, всегда старался жить на повышенных оборотах и ни в чем себе не отказывать. Обозрению этой пестрой и шумной истории и посвящена яркая, талантливая и удивительно легко написанная книга известного российского кинокритика Андрея Плахова, которому довелось жить и работать в то печальное время кризиса отечественного кино, когда радоваться на международных форумах приходилось в основном чужим успехам. Построенная как подробный обзор нескольких самых известных фестивалей — Канн, Венеции, Берлинале и родного Московского — плюс беглые заметки о ряде фестивалей меньшего значения, довольно объемистая книга читается с беглой легкостью газетного репортажа, не впадая при этом ни в легковесность, ни в самолюбование типа «как-то раз я и Мастрояни». Всему находится достойное место: гламурным анекдотам и серьезным рассуждениям, светской хронике и техническим подробностям, фасонам платьев и гастрономическим воспоминаниям, сюрпризам и скандалам. Временами выстраивается даже нечто вроде романного сюжета, где в качестве главного героя выступает, разумеется, сам кинематограф. И больше всего о мастерстве автора говорит тот факт, что, даже если вы совсем не киноман и вам наплевать, кто и за какую картину получил «Золотого льва» в 1954 году, вы почему-то не можете оторваться от этих преданий старины глубокой. И это несмотря на то, что вы не смотрели фильма, о котором идет речь, да и не собираетесь. Так что если в конце книги и возникает легкая неудовлетворенность, то только оттого, что она раза в два короче, чем хотелось бы — а ведь, согласитесь, это не самая распространенная претензия к книге.

«Открытые файлы»

Владимир Шахрин

Поток рок-мемуаров в этом году, кажется, неиссякаем — словно прорвало плотину коллективной памяти. Несут вспененные воды, впрочем, в основном всякую ерунду: пустые бутылки, окурки, бородатые анекдоты, гастрольные байки и пожелтевшие архивные фото. Это неудивительно: иметь прошлое и вспоминать о нем — две большие разницы. Талант мемуариста не всякому дается. «Открытые файлы», правда, на звание мемуаров и не претендуют — это, что называется, «из записных книжек». Свердловский литератор Андрей Матвеев, получив от Шахрина доступ к его компьютеру, составил коллаж из заметок и почеркушек, написанных Владимиром в самых разных жанрах — от писем в газеты до сценариев новогодних капустников. Ну и на сладкое, как водится, тексты песен того же автора. Получилось чтение легкое, быстрое и ни к чему не обязывающее. Не столько официальная историография (впрочем, таковой — книгой Леонида Порохни «ЧайФStory» — группа обзавелась уже несколько лет назад), сколько семейный альбом. Узнать из него что-нибудь существенное о фронтмене уральских рок-ветеранов, кроме того, что он парень простой и позитивный (а кто этого не знает?), невозможно. И тем не менее, несмотря на полное отсутствие сенсаций, откровений и прозрений, появление «Открытых файлов» скорее радует. Ведь еще каких-то семь-восемь лет тому назад подобного рода опусы выходили на туалетной бумаге в разных невнятных издательствах, а теперь мы завалены грудой увесистых гламурных томиков, посвященных далекому и недалекому прошлому русского рока. Что же касается будущего, вопрос остается открытым: кризис жанра настолько велик, что скоро писать будет уже не о ком. Сложившуюся ситуацию лучше всего описать названием одной композиции Фрэнка Заппы — «Судно прибыло слишком поздно, чтобы спасти тонущую ведьму».

«Четвертая волна»

Илья Стогоff

Плодовитый питерский журналист-литератор на мелочи, как известно, не разменивается: то он объясняет нам в серии популярных брошюр «все про историю вселенной и человечества», то душит потоками мемуаров о своих знакомствах с легендами творческого Петербурга. Продуктивность Стогова такова, что ему впору присвоить почетный титул «Дарьи Донцовой от молодежного нон-фикшна». И вот перед нами первые плоды очередного наполеоновского проекта — две интенсивно желтые (я имею в виду цвет обложки) книжицы из новой амфоровской серии Stogoff’s Project. В серии, обозначенной своим «крестным отцом» как «первая в России книжная серия, рассказывающая о том, что происходит прямо сейчас», уже заявлено около десятка книг, в основном о музыке, но также задеты политика и даже фэшн-бизнес. В самой идее нет ничего плохого — напротив, в России до сих пор принято писать популярные книжки о тех явлениях, которые хорошо отлежались и слегка пропитались пылью. Вопрос, как всегда, в качестве воплощения идеи в жизнь. По первым двум книгам серии однозначное впечатление пока составить не удается. «Четвертая волна» — типичный стоговский очерк с легким заказным душком, повествующий об истории ВИА «Психея». Истории у группы пока (в силу крайней молодости) — кот наплакал, поэтому, чтобы раздуть очерк до толщины книги, автору приходится заполнять пустоты, что называется, гонзожурналистикой — или, выражаясь по-русски, писать о себе любимом. О своих возрастных, производственных и материальных проблемах, о грехах туманной юности, о других группах, никакого отношения к «Психее» не имеющих, и т. д. и т. п. Поскольку Стогов — не Хантер Томпсон, интерес все это представляет довольно умеренный, особенно для поклонников «Психеи», относящихся к совсем другой возрастной категории. Так благородная затея — написать о молодой группе в процессе ее становления — под давлением авторских амбиций превращается в очередное невесть что. А жаль. Просто такие книжки нужно писать совсем по-другому (благо, заграничных примеров пруд пруди): там должно быть намного больше о том, какие девочки (или мальчики) нравятся Фео или Киту, и намного меньше о том, почему сорокалетнему журналисту не нравится Гребенщиков. Вторая книга гораздо удачнее — это литературная обработка цикла радиопередач, который Антон Чернин вел на питерском «Нашем радио» в 2003–2005 годах. Темы передач сгруппированы «как бы» вокруг наиболее известных альбомов русских рокеров разных поколений — от «Машины времени» и до Шнура. И хотя о записи самих альбомов как таковой рассказывается не так уж и много (кто интересуется этой темой — тому следует обратиться к фундаментальному труду Кушнира «100 магнитоальбомов русского рока»), зато здесь множество фрагментов уникальных интервью с музыкантами, да и вообще написано легко и популярно, что в данном случае, несомненно, достоинство. Ну и напоследок хотелось бы отметить стильный дизайн серии и обилие фотографических врезок: вне всяких сомнений, книги «о модных вопросах» должны быть именно такими, а не скучными текстовыми кирпичами на плохонькой бумаге, как это часто случается. Трудно пока сказать, каким будет сочетание удач и неудач в амбициозном Stogoff’s Project, но в любом случае задачи поставлены правильные — осталось только суметь с ними справиться.

«История „Аквариума“. Книга флейтиста»

Дюша Романов

Еще одна книга о легендарных временах, автор которой — увы! — уже давно не с нами — совсем не «история» в строгом смысле этого слова (например, в ней нет ни одного обязательного в этом жанре отчета о записи какого-нибудь альбома). Это скорее собрание лирических фрагментов, отрывочные воспоминания о первых пятнадцати годах жизни группы. Воспоминаний весьма пристрастных — намного меньше о БГ, чем обычно, намного больше — обо всех остальных. Окрашенность личными обидами становится особенно заметной к концу книги, когда дело доходит до обстоятельств распада золотого состава «Аквариума», — да и бог с ним. В конце-то концов, как указано в заглавии, это — «книга флейтиста», а не журналиста, — человека с дудочкой, по определению ранимого, впечатлительного и хрупкого. Зато вспоминать Дюша умел вкусно, красиво, насыщенно. И пусть мы все уже давным-давно знаем из десятков источников и про Тбилисский фестиваль, и про первые московские вылазки Гребенщикова сотоварищи — дело тут не в фактах, а в том, как они поданы. И пусть впечатления о первых заграничных поездках напоминают штампы перестроечной прессы — а разве, глядя правде в глаза, мы не так воспринимали тогда реальность? («Прожженными-то мы стали позже…») Для Романова «Аквариум» был скорее семьей, чем заводом по производству песен, поэтому и общая интонация вышла семейная — все больше о всяких забавных мелочах, нежели о тайнах творчества. Но почему-то кажется, что со временем ценность именно таких мемуаров возрастает, в то время как подробные описания «производственного процесса» интересуют все меньшее и меньшее количество специалистов.

 

Выбор Ильи Кормильцева. Главные русские книги 2006 года

«Духless»

Сергей Минаев

Усердная бомбардировка российской почвы всякими там бегбедерами после нескольких неудачных попыток наконец завершилась успехом — работники офисов (а также презирающие их гуманитарии) получили в руки текст, где ясно и талантливо показано, что яппитариат везде одинаков, невзирая на все особенности национальной охоты. Рабство и раболепие от звонка до звонка, консюмеристский угар и кокаиновый туман — после. В меру философии, в меру секса, драгса и техно — несмотря на всю вторичность, роман именно этим и безупречен, поскольку какой еще должна быть литература для вторичных людей? Ну и отдельного упоминания заслуживает сопровождавшая опус Минаева рекламная кампания: тот самый случай, когда package — это, как сами понимаете, и есть message.

«Теплоход „Иосиф Бродский“»

Александр Проханов

Все последние пять лет от романа к роману апокалиптическая мощь прозы Проханова неуклонно нарастала: по сравнению с некоторыми страницами немолодого писателя фантазии бледных юношей, упражняющихся в самых чернушных жанрах музыки, выглядят порою как жалкая старческая немощь. Не подкачала и последняя книга: усадив всю российскую элиту, словно скорпионов в банку, на шикарный теплоход и отправив в плавание по традиционному маршруту из Москвы в Питер, Проханов сделал все возможное, чтобы насытить их существование оргиями, чревоугодием, смертоубийством, интригами и, призвав в помощники великую тень Иосифа Бродского, свести счеты — личные и общественные — с самодовольной гламурной публикой.

«День опричника»

Владимир Сорокин

Этой книги — простой и ясной, как ярмарочный лубок, — от изощренного, как считается, писателя мало кто ждал. Но, видно, довели Сорокина негодяи и разбудили в нем неукротимого и едкого сатирика. Портрет России, обустроенной в соответствии с мечтами отдельных наших, не в меру любящих православную старину, граждан, получился что надо. А изображенная в нем опричная Москва — к сожалению, не настолько уж далекой от Москвы современной: подправить пару-другую штрихов — и мы уже в сорокинском вымысле. В конце концов, один день из жизни работника правоохранительных органов в России всегда одинаков, как его ни зови — опричником или, скажем, следователем прокуратуры. А давить и не пущать у нас, очевидно, в крови.

«Ампир „В“»

Виктор Пелевин

Продержав публику несколько лет на диете из проходных романов и интернет-проектов, великий писатель Нижнего Мира разразился наконец шедевром, которого от него давно ждали. И не беда, что по градусу мировоззренческого пессимизма сия вампирская исповедь оставляет далеко за бортом все прежние (и так далеко не жизнерадостные) конструкции автора. Видать, такое безвременье на дворе, что гложущую душу тоску можно выразить лишь через метафору кровопийства, где человечество выступает в роли не более чем скота, выведенного для доения. Жутковатый мир, но, видимо, таким он стал не без нашего участия, а Пелевин, как и положено великому писателю, выполнил функцию зеркала — только не русской революции, а русского безвременья.