Ведущие: Ну что ж, продолжаем нашу программу, и наконец-то у нас в гостях автор большинства текстов группы «Наутилус Помпилиус», ныне главный редактор издательства «Ультра. Культура», поэт, писатель, переводчик и просто отличный собеседник — Илья Кормильцев. Встречайте! Здравствуйте, Илья!
ИК: Здравствуйте.
В: Немножко про вашу жизнь: каким вы были в школе?
ИК: Такая странная смесь ботаника и хулигана… Посередине такой — тихий омут, в котором черти водятся. То школу мы травили слезоточивым газом, то взрывы устраивали…
В: Успешно?
ИК: Победила дружеская ничья в конечном счете, потому что и школа стоит, и я жив.
В: Когда и кого вы ударили в последний раз и почему?
ИК: Последний раз в жизни мне пришлось драться с Михаилом Козыревым по поводу расхождения во взглядах на структуру медиа- и шоу-бизнеса в рамках постсоветской России.
В: Такой вопрос еще по поводу кухни. Что получается на кухне готовить лучше всего?
ИК: Дело в том, что я увлекаюсь кулинарией на протяжении 15 лет…
В: Самое любимое блюдо какое тогда?
ИК: Я люблю две такие противоположности: с одной стороны, экзотические пряные кухни типа бенгальской или южноиндийской, с другой, я люблю такие простые сочетания типа водка-капуста. Могу сказать только одно: я очень люблю кухню, считаю, что я в ней довольно неплохо разбираюсь, и в общем думаю, что могу работать ресторанным обозревателем вполне приличного журнала, хотя мне в силу загруженности все реже и реже удается развлекаться подобными вещами. Дохожу даже то такого унижения, что заказываю take-away или пищу с доставкой, но в принципе для меня это бездонная пропасть морального и нравственного падения, как для человека, который умеет готовить сам…
В: Последний каверзный вопрос. Что бы вы хотели услышать у себя на похоронах, какую песню?
ИК: Я бы честно говоря, хотел бы как-нибудь обойтись совсем без похорон. Я недавно прочитал у Берроуза, что большинство людей избегает мысли о своей смерти, да?
В: Естественно…
ИК: Как раз неестественно. Потому что зачем избегать мысли о том, что неотвратимо? И поэтому для них она почти всегда оказывается неожиданностью. Берроуз пишет, что для того, чтобы победить смерть в этом отношении, надо самому себе придумать ее. Я понял, что должен в 78 лет, катаясь на яхте, исчезнуть во время шторма. То есть тело не будет найдено.
В: Ладно, давайте вернемся к группе «Наутилус Помпилиус». Все-таки по прошествии лет можно что-нибудь досказать по этому поводу. Почему все-таки расстались с Бутусовым?
ИК: Честно скажем, что это по большей части его инициатива. Поэтому, наверное, и вопросы надо задавать ему.
Очевидно, он просто устал. То есть ему просто надоело в очередной раз с собственной жизнью, он пытался уйти от себя… По большому счету ничего у него из этого не получилось. Потому что одна группа, другая группа — какая разница? Не стал же он художником-аниматором в результате этого, или виноделом, или чем-нибудь другим. Я считаю, что он больше потерял, чем приобрел, я ему всегда в лицо говорил, что зачем стоило дрова ломать? Тексты у Славы какие были в «Наутилусе», такие в принципе и остались, он всегда пытался быть таким слегка ироничным романтиком…
В: «Гибралтар, Лабрадор…»
ИК: «Гибралтар, Лабрадор» — это не его текст, это из кавер-альбома на стихи Гуницкого, который сотрудничал с «Аквариумом» в «Треугольнике» и прочее…
В: Когда-нибудь возможно возобновление отношений на этом уровне?
ИК: Мы как бы обсуждаем этот вопрос раза три-четыре в год, но ни разу это еще не пересекло черты, отделяющей трындеж от реальных действий. Я думаю, каждый из нас достаточно неплохо себя чувствует в той деятельности, которой он занимается сейчас. Нужно сделать над собой некое сверхусилие, чтобы снова этим заняться, да и территориально…
В: А многие бы хотели, чтобы сверхусилие свершилось… Но мы тем не менее через несколько минут поговорим о том, чем сейчас занимается Илья Кормильцев, насколько он успешен в своем деле.
Мы продолжаем наш разговор с Ильей Кормильцевым, автором большинства текстов группы «Наутилус Помпилиус», ну а ныне — главным редактором издательства «Ультра. Культура». Вот, собственно, про это издательство и хотелось бы поговорить… Насколько я понимаю, Илья, издательство, видимо, скандальное. Так ли это, на ваш взгляд?
ИК: На мой взгляд это совершенно не так…
В: С чего все начиналось?
ИК: Оооо!.. Начиналось с того, что после окончания музыкальных приключений я очень долго думал, чем заниматься. Стихийно сложилось так, что я начал заниматься переводом. Естественно, у меня были свои специфические интересы, которые формировались еще в «Наутилусе» в какой-то степени. В результате этого я начал заниматься, познакомившись с Алексом Керви, такой специфической литературой… Сейчас вот определились с этим, начали называть на Западе это underground literature, это в плане восприятия человеком мира…
В: То есть, насколько я понимаю, литература далеко не для каждого.
ИК: Литература вообще не для каждого по определению. Следует провести разницу между литературой и текстом для чтения.
В: А откуда начинается литература?
ИК: Я вообще убежден, что искусство никогда не бывает адресовано «всем людям» и даже большинству людей. Искусство — это определенная среда, которая излучается мутацией сознания, поэтому и интересует тоже мутантов, то есть тех, кто хотел бы изменить свою модель поведения в обществе. Детектив, сериал — это все мантры, которые нужны среднему человеку, чтобы глушить сомнения в том, что этот мир таков, каким он ему кажется. Потому что для среднего человека перестать в это верить — это деструкция, потеря вообще всего.
В: Вернемся к вашему издательству. Какие имена вы издаете и критерии выбора этих имен?
ИК: У нас есть творческое ядро (при желании можем назвать его редколлегией), в которое входят 5–6 человек. У нас есть друзья, к мнению которых мы прислушиваемся. Их гораздо больше. Но главное — это принцип резонанса. То есть мы берем книжку, текст, подносим к себе, как камертон. Если начинаешь «звенеть» вместе с ней, значит, это хорошее, значит, это мы должны делать. Если все из этого партизанского объединения «прозвенели», значит, мы это начинаем делать.
В: Но ведь литературы очень много, чтобы выбрать все и прочитать все. Все равно изначальный какой-то критерий существует.
ИК: Ориентируемся на автора, на тему, а вообще читать приходится очень много.
В: Фамилии, имена, которые вы издаете. Что искать в магазинах?
ИК: Те, кто называют нас политическим издательством, глубоко ошибаются. Политика для нас — слишком мелко. Мы метим гораздо выше. Как говорил Адольф Гитлер, «глубоко ошибаются те, кто считает, что мы просто еще одни обыкновенные политики». И не особо симпатизируя его делу, в данном случае я примыкаю к этой его идее. Потому что обычный политик это человек, который, в сущности, ничего не меняет в мире. Он осуществляет оперативное управление обычно в своих интересах или интересах какой-то группы людей, которая за ним стоит. Но в частности поэтому мы делаем биографии подобных людей. У нас есть серия «Жизнь запрещенных людей». И нас спрашивают: «Что объединяет этих людей?» Как могут быть в одной серии Тимоти Лири и Джохар Дудаев. Их объединяет одно и то же — они плыли против течения. Для нас этот принцип («плавания против течения») гораздо важнее, чем конкретный повод. Другое дело, что заниматься людьми, которые широко известны в этой роли как основоположники метафизического сопротивления, не очень интересно. Мы пытаемся пролить свет на малоизвестные, на менее известные фигуры, показать непрерывную традицию этого сопротивления, показать, что она не прерывалась ни на миг. Она и сейчас продолжается. В лице того же Бен Ладена. Я ставлю trademark, потому что я не верю в существование реального человека Усамы Бен Ладена, я верю в существование концепции. Но в любом случае это некий коллективный собирательный образ врага. Сразу после взрывов 1999 года мой брат приехал в Москву, и появились тогда в метро плакаты террористов, которых надо ловить. Там были такие рожи! Такие люди бывают в голливудских фильмах категории Б. И мой брат посмотрел так хитро на эти фотографии и сказал: «По-моему это портрет коллективного бессознательного москаля». Ужас!
В: С этих рож перейдем на ваши. Хотелось бы поговорить про вас как про переводчика. Насколько я понимаю, существуют байки как во время пребывания здесь, в Екатеринбурге, вам пришлось за две недели выучить португальский. Сколько языков вы знаете на самом деле, и правда ли про португальский?
ИК: Есть один язык, на котором я могу говорить очень хорошо, пара языков, на которых я могу говорить достаточно прилично, и языков шесть, с которых я могу переводить.
В: То есть вы как Папа Римский?
ИК: Папа Римский больше языков знает, чем я.
В: Я понимаю что больше, я в том смысле, что надо выучить язык — вы его выучиваете?
ИК: В принципе да. Про португальский — это правда. Я его, конечно, не выучил, но для того, чтобы отвечать девушкам из волейбольной команды (в чем и состояла задача) на вопросы типа «во сколько будем кушать», «куда едет автобус» и пр.
В: То есть португальский в Свердловске не знал никто, кроме вас?
ИК: Да. Была еще пара тетенек-геологов, которые работали в Анголе…
В: Но они только камни могли перечислять…
ИК: …но они были в возрасте, им не хотелось этим заниматься.
В: А насколько сложно адаптировать сознание португальское, итальянское, выраженное на этом языке, на русский?
ИК: Мне все-таки больше всего приходится работать с английским. Это связано с тем, что большая часть современной продвинутой культуры создается в англосаксонском мире, хотя я думаю, что это ненадолго — ситуация уже начинает переламываться…
В: Хорошо. Когда я покупаю книжку, на которой стоит переводчик Илья Кормильцев, я могу…
ИК: Есть разные мнения в отношении меня как переводчика. Существует очень активная и большая группировка, которая поставила перед собой задачу сравнять меня с землей. Но я думаю, что за этим стоят больше политические соображения. Это во-первых, а во-вторых, цеховые. Широко известно мое мнение по поводу Харуки Мураками. Я называю его книги «способ за сто рублей казаться умным».
В: Я читал и более лояльную вашу рецензию…
ИК: У меня как всегда большие неприятности с интеллигентами. Интеллигентов с детства ненавижу, а русских интеллигентов — особенно. Хотя интеллигенты по существу только в России и существуют. Может, конечно, еще существуют в Индии, в африканских странах. Это вообще признак Третьего мира — наличие интеллигенции.
В: За что не любите?
ИК: За трусость. За отсутствие корпоративного мышления. За отсутствие желания защищать свои интересы. Когда задевают твои интересы, в Лондоне выходят полтора миллиона человек, как, например, на демонстрацию против войны в Ираке. Даже если среди них есть профессора, преподаватели колледжа — это не интеллигенты. Интеллигенты — это те, кто сидят на кухне и говорят: «А знаете ребята, а наверное, нас всех в следующем году снова садить начнут. А, вы слышали про это? А, паспорта снова будут менять — зачем менять? Ой, какая ужасная страна, в которой мы живем. А когда были в Амстердаме, знаешь, как клево было, зашли в клуб…» Я их ненавижу! Это из-за них в России все проблемы, а не из-за быдла, быдло везде одинаково. Смею заверить, что в Великобритании быдло в пабе рядом со стадионом с футбольным клубом, оно еще хуже, чем местное, еще агрессивнее.
В: Политические взгляды…
ИК: Это не политические взгляды, бросьте! Это не политика.
В: Хорошо, эти взгляды мы поняли у Ильи Кормильцева. С Ильей Кормильцевым как с поэтом поговорим буквально через две минуты.
Продолжаем наш разговор с Ильей Кормильцевым — поэтом, писателем, переводчиком, а ныне главным редактором издательства «Ультра. Культура». Про поэзию хотелось бы поговорить немножко, в частности про рифмы. Насколько я понимаю, хороший поэт может найти любую рифму. Так ли это?
ИК: Честно говоря, я никогда не был особенным поклонником рифмованной поэзии. Воспитавшись на англоязычной поэзии, на Шекспире, на Элиоте, мне всегда казалось, что нелюбовь в русской поэзии к верлибру связана не столько с особенностями русского языка как такового, сколько с некоторыми особенностями русской ментальности. Рифма мне кажется некоторым признаком монархического или тоталитарного склада мышления, то есть для того, чтобы стихи запоминались…
В: Чтоб читатель…
ИК: Да… А рифма, как правило, душит мысль. Я небольшой поклонник рифм и всегда предпочитал пользоваться их крайне ограниченным ассортиментом.
В: То есть то, что вы делали для «Наутилуса», типа «доказывать, что сильный жрет слабых, доказывать, что сажа бела»…
ИК: Да… Вся поэзия во всех языках мира начиналась как нерифмованная — это абсолютно установленный факт. И рифма появилась знаете когда? Когда перестали петь стихи (а они всегда декламировались, все эти баллады и былины), когда размера одного не хватало, для того, что все это было запоминаемо, появилась рифма как дополнительный элемент сцепления для мнемоники, чтобы запоминать было легче.
В: Тогда вообще про поэзию, пускай свободную. Тяжело ли быть поэтом? Часто ли приходится сублимировать? Я имею в виду создавать такие ситуации в жизни, когда приходится вгонять себя в стресс, дабы лучше придумывалось…
ИК: Условно говоря, поэт — это бездельник по большому счету. Это давно известный фактор и даже всеми классиками, начиная с Александра Сергеевича Пушкина, везде упомянуто, что это «плод свободного досуга», поэтому легко ответить на этот вопрос: учитывая, какова современная жизнь и как мы все живем сейчас, можно сказать, что поэтом быть очень трудно, потому что для этого находится очень мало времени. Если человек хочет заниматься только поэзией, то он не должен делать больше ничего вообще. И еще поэт, как правило, — человек, который больше ничего и не умеет делать. Очень трудно быть поэтом, если ты умеешь делать что-нибудь еще…
В: То есть вы не поэт?
ИК: В классическом смысле слова, как человек, который все свои силы вкладывает в поэзию, я, конечно, не поэт. Особенно в последнее время… Если мне в год удается написать 3–4–5–6 стихотворений, это уже очень много.
В: Про нашу местную культуру… Все-таки… У нас когда-нибудь сознание граждан изменится в плане того, чтобы читали лучше, слушали лучше? Или это утопия?
ИК: Сознание граждан уже изменилось. Нынешняя молодежь в принципе гораздо лучше, чем наше поколение в их возрасте. Оно гораздо более продвинутое. Не хотелось бы в это верить, но в принципе у меня самые пессимистические оценки и воозрения касательно России и ее будущего.
В: Последний вопрос. Ваш совет для того, кто хочет услышать от вас на предмет «что почитать в ближайшее время». Именно погрузиться полностью в книгу — реально ли такое? Чтобы изменить что-то в своем сознании?
ИК: Во-первых, одной книгой тут не обойдешься… ни для того, чтобы изменить сознание, ни для того, чтобы перестроить его. Я как всегда буду рекомендовать наши собственные книги. Мы начали одновременно издавать две серии авторов, пишущих по-русски. Эти серии называются «Русский Drive» и «Новояз». Мы начинаем печатать русских авторов, которые нам нравятся, и рекомендую, во-первых, Александра Уварова (первая книга его вышла в серии «Русский Drive» и называется «Ужин в раю»). Я очень советую прочитать вышедший роман Андрея Бычкова «Дипендра». Это такой редкий образец литературы, которой не очень много у нас в России и которая в традиции Грэм Грина — «русские в экзотических странах». Действие там разворачивается в Непале, что само по себе уже интересно в смысле антуража и количества включенной в текст индийской мифологии и прочее. Замечательный совершенно Тарасенко — «Черный крест». Это трешевый антиутопический, бойкий роман, местами отдающий то «Бравым солдатом Швейком», то Оруэллом. Это роман об оккупации Европы российской армией после того, как сбылись мечты ультрапатриотов о великой империи. Но если у Крусанова все это с воздыханием и с прелестью — «да вот Константинополь, да вот Проливы, да вот Кесарь», то там это очень иронично, он показывает, что выйдет из торжества новой Российской империи над цивилизованным миром и как это будет выглядеть.
В: Спасибо большое, Илья. Думаю, что еще не единожды встретимся, в том числе и на улицах Екатеринбурга.